Предсмертное творение В. Г. Короленко.
Проф. Б. Соколов.
‘Культура’, No 2-3, 1922
Проф. Б. Соколов. Предсмертное творение В. Г. Короленко, Короленко Владимир Галактионович, Год: 1922
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Только недавно дошел до Саратова драгоценный подарок, каким подарил читателей для всех одинаково дорогой писатель — В. Г. Короленко. Это только что вышедший в издании ‘Задруга’ (на обложке стоит 1922 г.), еще никогда не опубликованный третий том ‘Истории моего современника’. С каким-то особым радостным чувством берешь эту книгу и это чувство не отлетает, а неизменно остается по мере того, как жадно прочитываешь или точнее — поглощаешь страницу за страницей. Мы так отвыкли от хороших здоровых книг, вливающих в сердце доброту, в ум ясность, а в полю бодрость, мы так отошли от простоты изложения, составляющей основу истинной художественности, что чтение этой прекрасной книги является настоящим праздником души. А между тем, что же собственно сказано в этой книге? В ней развернулось в самой бесхитростной, но увлекающей простоте дальнейшее повествование жизни ‘современника’ — самого Короленко. Жизни с внешности безотрадной, в несправедливой, тяжелой обстановке ссылки в лесную глушь Вятской губерний, где люди ‘край света живут, под небо сугорбившись ходят’, как выразился один из местных обитателей, где лесные люди, напоминавшие Короленко дальних предков древних славян, признают только своих домашних богов, где над умами и робкими душами царствует лесная нежить.
В увлекательной правдивой картине описывает Короленко проявление деревенского коллективного психоза, трагедию лесной глуши. Эта глава является одним из лучших созданий Короленко. К мужику ходит ‘лихоманка’. Он оглянулся кругом и, увидев, что мы в нашем углу одни, сказал: ‘Ходит она ко мне… Кто ходит? спросил и с удивлением. Да лихоманка же… — Как ходит? Что ты говоришь? — Так и ходит… Давно повадилась проклятая’.
И понурив голову, он прибавил еле слышно: ‘Сплю я с ней, бывает’. Зубы его застучали и, справившись с знобом, он рассказал мне ‘как на духу’ ‘страшную историю’. Но через несколько мгновений Короленке пришлось присутствовать при явлении этой невидимой ему лихоманки, когда все обитатели избы набросились на эту непрошенную гостью. ‘В избе водворился настоящий шабаш. Все члены семьи, особенно женщины, похватав заготовленные в степях орудия, размахивали ими, как сумасшедшие — в надежде убить невидимую лихоманку. Даже девушка-подросток, сверкая в исступлении своими черными глазами на побледневшем лице, вертелась на середине избы, размахивая серпом’… И многое другое, такое необычное для нас и столь обычное в лесной глуши изображает Короленко, Но как бы ни было уныло и тяжело кругом, Короленко умеет находить ‘искорки’ в людях. И во многих странных, а то и страшных на первый взгляд лицах он умел угадывать истинно человеческую и добрую природу. В этом умении находить жемчужины на глубинах человеческой души Короленко поистине не знает себе равного. И потому то такой радостью за человека веет от этих повествований далеко нерадостной жизни политического ссыльного. И от многих героев из этой истории современника уносишь то чувство доброты и молодости, какое, например, вынес Короленко от знакомства в лесной вятской глуши с ссыльным поляком, загубленным жестокой и несправедливой властью за его святой протест против ужасного насилия над ним и его семьей. До сих пор, говорит Короленко, вспоминание об этом человеке сохранилось у меня, как одно из трогательнейших и лучших воспоминаний молодости, когда и сам я был много лучше’.
Той же правдивостью и удивительной мягкостью к людям веет и от описания последовавшего затем переселения Короленко в Вышневолоцкую политическую тюрьму. Здесь даны поразительные по чеканности отделки и такие правдивые образы сотоварищей Короленко по заключению, каковы Андриевский (педагог), Анненский (писатель), Павленков (известный издатель) и многие другие. Живой юмор и вместе с тем свойственная Короленке мягкость сказываются в изображении и ‘хорошего человека на плохом месте’, каким был, например, смотритель тюрьмы Лаптев, каким-то чудом сохранивший в своей тюремной должности необычайное добродушие и порядочность. ‘Наша жизнь печальна, говорит Короленко, скверных мест в ней и до сих пор еще слишком много. Было бы уже слишком тяжело жать, если бы на этих скверных местах хоть изредка не попадались люди в роде Лаптева… К счастью, на темном фоне этих воспоминаний то и дело, как искорка мелькают и еще будут мелькать неожиданные проявления человечности со стороны добрых людей на скверных местах’. Это в дальнейшем неоднократно и оправдывается. Однако было бы совершенно несправедливо думать, что Короленко во имя своей гуманности смягчал краски или вдавался в идеализацию. На протяжении всего этого тома ‘Истории моего современника’, как и предыдущих, писатель тщательно оберегает правду изображения и повествования. ‘Я пишу, заявляет он сам, только то, что видел сам и что испытал среди людей. Поэтому буду рассказывать лишь так, как видел’.
И вот, этой правдивостью проникнуты и дальнейшие описания скитаний политического ссыльного: его отправку с партией в Сибирь и, вдруг, внезапнее возвращение в Европейскую Россию, в Пермь.
Самым замечательным местом этой части 3 тома — ‘В Перми’, — является правдивое изображение той молодой, истинной, последовательности в своих политических убеждениях, какую проявил юноша Короленко в категорическом отказе от присяги новому царю после достопамятного события 1 марта 1831 г. Перед ним стояли новые мытарства, но он не поддался уговорам своих менее принципиальных товарищей, советовавших смотреть на присягу, как на пустую, нравственно необязывающую, формальность. Последствия не заставили себя ждать, и Короленко вскоре же был выслан в Сибирь — в Якутскую область. Последняя часть этого интересного тома посвящена описанию скитаний по тюрьмам Сибири — Томска и Иркутска, полному художественно очерченных образов и незабываемых сцеп. Но особенный интерес представляет мастерское, и опять таки волнующее правдивостью изображения и тона, описание трагедии русской народнической революционной интеллигенции и ее борьбы за народ, но без народа, с ее внутренними нравственными коллизиями. И так как здесь нет почти рассуждений, а писатель говорит ‘живыми примерами’, то впечатление остается сильное и верное и на всей книге лежит отпечаток всеже здорового оптимизма, веры в человека и добро и неизбежное улучшение социальной жизни.
В нашу пору, когда так много больных, внутренно измученных личностей, как-то особенно радостно это прикосновение ‘к здоровой душе’ человека и писателя, каким был Короленко. Увы… был!.. Когда я читал эту замечательную книгу, было радостное сознание, что жив он, этот гуманный и духовно здоровый писатель, действительно будивший человеческую совесть.
Последние страницы пришлось дочитывать при горестном сознании его смерти.
Но пусть по крайней мере из его книг, из его созданий будет сиять нам тот ‘свет’, который освещал ему его жизненный путь.