Альфонсъ Додэ.
Альфонсъ Додэ.
Продается домъ.
Продается домъ.
‘Отечественные Записки’, No 10, 1878
Продается дом, Доде Альфонс, Год: 1873
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Надъ деревянными, плохо затворявшимися воротами, въ которыя набиралась съ дороги земля, смшиваясь съ пескомъ палисадника, давнымъ давно прибитъ былъ ярлыкъ, неподвижно висвшій въ лтніе, знойные дни, и уныло качавшійся при осеннемъ втр, съ надписью ‘продается домъ’. Судя по молчанію, царствовавшему вокругъ, это значило также: покинутый домъ. И, однакожъ, кто-то жилъ здсь. Тонкая струя дыма, выходившая изъ кирпичной трубы, чуть-чуть возвышавшейся надъ стной, говорила о чьемъ-то грустномъ, уединенномъ и скромномъ, какъ этотъ дымокъ бднаго очага, существованіи. Но въ отверстіе, между скрипвшими половинками воротъ, вмсто пустоты и запущенности, свидтельствующей о продаж или отъзд, виднлись вычищенныя дорожки, грядки, лейки около бассейна и садовые инструменты, приставленные къ дому. Это былъ простой крестьянскій домикъ, съ лстницей посредин, нижній этажъ котораго выходилъ окнами на солнечную сторону, и имлъ видъ какой-то теплицы. На ступенькахъ крыльца стояли стеклянные колпаки, пустые, опрокинутые цвточные горшки, другіе, съ геранями и вервенами, разставлены были на бломъ, горячемъ песк… Въ саду не было никакой тни, за исключеніемъ той, которую давали два три большіе каштана, фруктовыя деревья, въ вид опахала или шпалеры распускавшія на солнц свою тощую листву, находились здсь, очевидно, только ради плодовъ, дале шли грядки съ ягодами, насаженъ былъ горохъ, и посреди всего этого, посреди этой тишины и порядка, старикъ въ соломенной шляп цлый день бродилъ по аллеямъ, срзывалъ, очищалъ втки, поливалъ цвты.
Этотъ старикъ никого не зналъ въ той сторон. Кром булочника, тележка котораго останавливалась у каждыхъ воротъ въ деревущк, никто не зазжалъ къ нему. Иногда какой нибудь прохожій, искавшій купить себ въ этихъ мстахъ, вообще очень плодородныхъ и удобныхъ для разведенія фруктоваго сада, клочокъ земли, увидя ярлыкъ, подходилъ къ воротамъ и звонилъ. Сначала домъ оставался глухъ. При второмъ звонк, раздавался стукъ деревянныхъ башмаковъ, чьи-то шаги медленно приближались. Старикъ, пріотворивъ ворота, сердито спрашивалъ:
— Что вамъ нужно?
— Домъ продается?
— Да… отвчалъ старикъ:— продается, но я предупреждаю васъ, что за него просятъ очень дорого. И его рука, готовая затворить ворота, заграждала ихъ. Взоръ его, дышавшій гнвомъ, прогонялъ постителя. И онъ опять оставался одинъ, сторожа, какъ драконъ, свои овощи, свой посыпанный пескомъ дворъ, а прохожій продолжалъ свой путь, спрашивая себя, что это за сумасшедшій, продающій свой домъ, и въ тоже время не желающій съ нимъ разстаться?
Я случайно узналъ эту тайну. Однажды, проходя мимо домика, я услышалъ оживленные голоса, шумъ спора.
— Надо продать, папаша, надо продать, вы общали.
Старикъ отвчалъ дрожащимъ голосомъ.
— Но я ничего лучшаго не желаю, дти мои, какъ продать… Вы видите я прибилъ ярлыкъ.
Я узналъ такимъ образомъ, что его заставляютъ сбыть съ рукъ этотъ любимый уголокъ его сыновья и невстки, мелкіе парижскіе лавочники. Зачмъ? это было мн неизвстно. Но только они очевидно находили, что дло тянется слишкомъ долго, и съ этого дня, каждое воскресенье аккуратно являлись въ несчастному старику тормошить его, приставать, чтобы онъ исполнилъ свое общаніе. Съ дороги, посреди этого глубокаго воскреснаго молчанія, когда и самая земля отдыхаетъ посл семидневнаго воздлыванія и обсмененія, я это очень явственно слышалъ. Лавочники разговаривали, спорили между собой. Ихъ крикливые рзкіе голоса повторяя на вс лады слово ‘деньги’. Вечеромъ, весь этотъ людъ разъзжался. Старикъ, проводивъ ихъ до середины дороги, поспшно возвращался къ себ и затворялъ за собой тяжелыя ворота, счастливый, что передъ нимъ еще цлая недля отсрочки. На цлую недлю въ дом опять водворялось молчаніе. Въ маленькомъ садик, палимомъ солнцемъ, слышалось только какъ хрустлъ песокъ подъ тяжелыми шагами или подъ заступомъ.
Съ каждой недлей, однакожъ, старика все боле и боле торопили. Лавочники не давали ему покоя, пуская въ ходъ всевозможныя средства. Привозили къ нему внучатъ, чтобы соблазнять его.
— Вотъ, ддушка, когда домъ у васъ купятъ, вы будете жить вмст съ нами… Какъ намъ всмъ будетъ весело!— И во всхъ углахъ шли разговоры, по аллеямъ разгуливали, длая вслухъ вычисленія. Однажды я слышалъ, какъ одна изъ дочерей вскричала: — Лачуга не стоитъ и двухъ су, она только годна на сломъ.
Старикъ слушалъ молча. О немъ говорила, какъ будто онъ умеръ, объ его дом, какъ будто онъ уже разрушенъ. Онъ бродилъ, сгорбившись, со слезами на глазахъ и, по привычк, ища, мимоходомъ, не нужно ли гд отрзать засохшую втку, полить цвтокъ, чувствовалось, что жизнь его такъ глубоко пустила корни въ этомъ уголк, что онъ никогда не будетъ въ силахъ оторваться отъ него. О дйствительно, что ни говорили ему, онъ все оттягивалъ, все отлагалъ отъздъ. Лтомъ, когда начинали поспвать вишни, черная смородина, онъ говорилъ себ:— Подожду сбора… потомъ сейчасъ же продамъ…
Но вотъ кончался сборъ. За вишнями слдовали персики, виноградъ, а потомъ поспвалъ красивый, темный плодъ кизильника, который срываютъ почти подъ снгомъ. Наконецъ, наступала зима. Темныя поля смотрли уныло, садъ пустлъ. Не было больше ни прохожихъ, ни покупщиковъ. Даже лавочники не являлись по воскресеньямъ. Три долгіе мсяца отдыха, для того, чтобы заготовить смена, подрзать плодовыя деревья. А между тмъ, безполезный ярлыкъ, все виситъ надо воротами, колеблемый втромъ, мокнущій подъ дождемъ.
Наконецъ, семья старика, потерявъ терпніе и видя, что онъ длаетъ все возможное, чтобы отбить покупщиковъ, ршились на крайнюю мру. Одна изъ невстокъ поселилась съ нимъ. Это было маленькая женщина, съ утра разодтая, и съ тмъ притворно-добродушнымъ видомъ, съ той назойливой любезностью и предупредительностью, которыми отличаются магазинщицы. Дорога, казалось, принадлежала ей. Она отворила настежь ворота, громко и много разговаривала, улыбалась прохожимъ, какъ бы говоря:
— Пожалуйте… посмотрите… этотъ домъ продается.
Кончились вс отсрочки для бднаго старика. Иногда стараясь забыть, что она находится тутъ, онъ копалъ свои грядки, и снова засвалъ ихъ подобно тому, какъ близкіе къ смерти люди строятъ различные планы, чтобъ обмануть свои опасенія. Лавочница все время слдила за нимъ, приставала къ нему:
— Къ чему это? Вы, значитъ, трудитесь для другихъ?
Онъ не отвчалъ ей, а продолжалъ работать съ какимъ-то ожесточеннымъ упорствомъ. Запустить свой садикъ — вдь это значило бы ужь отчасти лишиться его, начать отъ него отрываться. На дорожкахъ нигд не пробивалась трава, на розовыхъ кустахъ не было ни одной тунеядной втви.
Но покупщики пока не являлись. Тогда было военное время, и сколько ни стояла лавочница у воротъ, какъ ни умильно посматривала на дорогу, по ней тянулись только возы съ кладью и только пыль летла на дворъ. Съ каждымъ днемъ, эта дама становилась все боле и боле раздражительной. Дла требовали ея возвращенія въ Парижъ. Я слышалъ, какъ она осыпала своего свекра упреками, длала ему сцены, хлопала дверяхі. Старикъ жился, не говоря ни слова, и утшался тмъ, что его горошекъ начиналъ всходить. А ярлыкъ вс вислъ на томъ же мст, все гласилъ, что домъ продается.
Въ ныншнемъ году, пріхавъ въ деревню, я опять увидлъ этотъ домъ, но, увы! ярлыка уже не было. Свершилось! домъ продали! Прежнее сренькое крыльцо замнилось зеленой дверью, только что выкрашенной, съ разукрашеннымъ фронтономъ, и ршетчатымъ отверстіемъ, сквозь которое можно было разглядть садикъ. Это уже не былъ прежній фруктовый садъ. Тамъ понадланы были разныя украшенія въ буржуазномъ вкус, виднлись миніатюрныя лужайки, каскады, цвтники — и все это отражалось въ большомъ металлическомъ шар, качавшемся надъ входомъ. Но кром дорожекъ, окаймленныхъ яркими, бросающимися въ глаза цвтами, этотъ шаръ отражалъ въ себ также дв человческія фигуры: толстаго старика, съ краснымъ и потнымъ лицомъ, сидвшаго въ садовыхъ креслахъ, и непомрно толстую даму, которая, запыхавшись и махая лейкой, кричала:
— Цлыхъ четырнадцать вылила на бальзамины!
Надъ домомъ надстроили еще этажъ, садикъ обнесли новой ршоткой, и въ этомъ маленькомъ уголк, отдланномъ заново, и гд еще пахло краской, брянчало неумолкаемо фортепіано, слышались модныя кадрили и польки, играемыя на публичныхъ балахъ. Эти плясовые мотивы, въ соединеніи съ іюльской пылью, эти яркіе, большіе цвты, эта толстая дама, эта чрезмрная, и тривіальная веселость, сжимали мн сердце. Я думалъ о бдномъ старик, который гулялъ здсь, такой счастливый и спокойный, я представлялъ его себ въ Париж, съ его соломенной шляпой и спиной стараго садовника, блуждающимъ въ заднихъ комнатахъ какого нибудь магазина… скучнымъ, застнчивымъ, чуть не плачущимъ, между тмъ, какъ его торжествующая невстка сидитъ въ новой контор, гд звенятъ деньги ихъ маленькаго торговаго дома.