Волжскій
Волжскій
Проблема смерти у проф. Мечникова.
Проблема смерти у проф. Мечникова.
С.-Петербургъ
Изданіе Е. Д. Жуковскаго
1906
1906
|
|
|
|
|
|
Проблема смерти у проф. Мечникова, Глинка Александр Сергеевич, Год: 1906
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Люди смертны, но для смертнаго человка нтъ боле важнаго вопроса, чмъ вопросъ о безсмертіи души человческой, вопросъ о личномъ безсмертіи мучительно напряженный, глубоко интимный вопросъ нашего сознанія, онъ впиталъ въ себя всю страстную боль религіозно-нравственныхъ алканій человчества, около него искони идетъ мучительно-напряженная работа человческаго духа, мысль о немъ изначально живетъ въ сознаніи человчества. Смертный не можетъ не тосковать о безсмертіи, не можетъ перестать спрашивать о немъ, перестать искать его въ тхъ или ивыхъ формахъ и выраженіяхъ, смертный не можетъ не тяготиться своей смертностью.
‘Человкъ и смертный синонимы, — писалъ Вл. Соловьевъ.— Уже у Гомера мы находимъ, что два главные разряда существъ — боги и люди — постоянно характеризуются тмъ, что одни подвержены смерти, а другіе нтъ, — .— Хотя и вс прочія животныя умираютъ, но никому не придетъ въ голову характеризовать ихъ, какъ смертныхъ — для человка же этотъ признакъ не только принимается, какъ характерный, но и чувствуется еще въ выраженіи ‘смертный’ какой-то грустный упрекъ себ. Чувствуется, что человкъ, сознавая неизбжность смерти, какъ центральной особенности своего дйствительнаго состоянія, ршительно не хочетъ съ ней помириться, никогда неуспокаивается на этомъ сознаніи ея неизбжности въ данныхъ условіяхъ. И въ этомъ, конечно, онъ правъ’… Не вс признаютъ эту правоту религіознаго протеста противъ смертности, иные считаютъ правдой эту смертность, даютъ ей нравственную санкцію, пытаясь только выработать наиболе совершенныя формы примиренія съ ней.
Такъ подходитъ къ вопросу проф. Мечниковъ въ своихъ ‘Этюдахъ о природ человка’ {Русскій сокращенный переводъ книги проф. Мечникова ‘Etudes sur la nature humaine’, сдланный г-жей Мечниковой и напечатанный въ ‘Научномъ Слов’. Этотъ переводъ выпущенъ теперь редакціей ‘Научнаго Слова’ отдльнымъ изданіемъ.}, представляющихъ собой, по мннію нкоторыхъ критиковъ, — мощный оплотъ позитивизма. Проф. Мечниковъ мечтаетъ усиліями науки создать, такъ сказать, гармонію смертности, добыть успокоеніе смертнаго въ процесс безмятежнаго, безболзненнаго, естественнаго умиранія, развить своеобразный инстинктъ смерти, создать нормальную смерть, увнчавъ, такимъ образомъ, зданіе науки этой величайшей побдой. Если наука не въ силахъ побдить смерть, то она хочетъ — по крайней мр, побдить хоть страхъ смерти.
Проф. Мечниковъ человкъ науки, настоящій, призванный жрецъ ея, онъ ищетъ въ ней отвтовъ на вс вопросы, наукой и только наукой, по его убжденію, можетъ спастись человчество. Свою французскую книгу ‘Etudes sur la nature humaine’ (essai de philosophie optimiste) онъ заключаетъ такимъ славословіемъ науки, какъ всеразршающей правды. ‘Если возможно появленіе идеала, способнаго, подобно религіи, объединить людей въ будущемъ, онъ не можетъ быть основанъ вы на чемъ иномъ, кром принциповъ положительной науки. И если правильно, что, какъ утверждаютъ часто, нельзя жить безъ вры, то эта послдняя должна быть врою ни во что иное, какъ въ могущество науки’. Такимъ образомъ, наука и только наука должна утолить собой всю духовную жажду человчества, она должна напоить собой ту страшную, все растущую религіозно-философскую жажду разршенія вчныхъ, изначальныхъ, проклятыхъ вопросовъ, которыми до сихъ поръ мучается человкъ, которые снова и снова, и каждый разъ все нестерпиме, пробуждаются въ человчеств, пробиваясь изъ-подъ покрова вопросовъ и длъ современности.
Апологія позитивной науки, какъ единоспасающаго начала духовныхъ исканій человчества, апологія самоувреннаго реализма, гордо чурающагося метафизики и религіи, въ своихъ крайнихъ типическихъ проявленіяхъ сводится къ двумъ основнымъ концепціямъ.
Это, во-первыхъ, безгранично врящій въ могущество разума и опыта раціоналистическій позитивизмъ, лучшимъ, наиболе типическимъ и крайнимъ выраженіемъ котораго является матеріалистическая философская догматика древнихъ или раціоналистическая философія конца XVIII столтія во Франціи. Другая концепція позитивизма — агностическій позитивизмъ, не допускающій безграничнаго господства разума, понимающій предлы опытнаго познанія, стукнувшійся уже о глухую стну непознаваемаго, хорошо знающій и ignoramus и ignorabimus, онъ также не знаетъ другихъ путей къ правд, кром опытнаго знанія и положительный науки, но онъ не вритъ, что такимъ путемъ можно все узнать, всюду проникнуть, овладть всей правдой сполна и безусловно. Агностическій позитивизмъ прежде всего условенъ, релятивенъ, это раціонализмъ съ подрзанными крыльями, онъ быстро ходитъ по земл, увренно двигается въ плоскости своего измренія, но не пытается уже летть въ небо, не стремится подняться въ пространство, въ міры другихъ измреній, въ сферу сверхъ-опытнаго, въ сферу метафизическихъ и религіозныхъ вопросовъ. Таковъ, напримръ, классическій французскій позитивизмъ Конта, таковъ же англійскій позитивизмъ, таково, по существу, ученіе Герберта Спенсера, здсь же чаще всего ищетъ опоры философская позиція всякой трезвой, зрлой, всегда осторожной въ зрлости своей, науки. Только юная наука, увлекающаяся, еще неувренная въ себ и не знающая себя, а потому торопливая, спшащая, зарывающаяся въ общаніяхъ и вщаніяхъ, популяризирующая себя, занимаетъ позицію раціоналистическаго, по нашей терминологіи, позитивизма. Это даже чаще всего и не наука въ собственномъ смысл, а наукообразная догматика, съ боевой страстностью врывающаяся въ тихій и безстрастный храмъ науки, нарушая его благообразіе своимъ задыхающимся, шумнымъ опьяненіемъ тми перспективами, которыя сулятъ ей широко открытыя двери науки, или даже только научныя иллюзіи.
Къ какому же изъ этихъ двухъ видовъ позитивизма слдуетъ отнести построеніе проф. Мечникова?
Въ сущности, ни къ одному изъ нихъ. Позитивизмъ проф. Мечникова не раціоналистическій позитивизмъ съ матеріалистической, окраской полагающій разршеніе всхъ духовныхъ запросовъ человчества, религіозныхъ, моральныхъ, метафизическихъ, — въ сфер положительнаго званія, въ сфер опыта, онъ не пытается непосредственно отвтить на вс эти запросы, не надется ‘на проклятые вопросы дать отвты намъ прямые’. Но онъ также далекъ и отъ агностическаго релятивизма, объявляющаго вс эти вопросы просто неразршимыми. Его точка зрнія совсмъ иная, — оригинальная концепція позитивизма проф. Мечникова любопытна и сама по себ, и въ связи съ другими теченіями современной мысли. Особенно интересна она въ смысл характеристики эволюціи современнаго позитивизма, внутренно обезсиленнаго, ищущаго новыхъ путей. Философская конструкція проф. Мечникова представляетъ собой во всякомъ случа очень характерный изгибъ позитивной мысли, она очень стоитъ вниманія.
Но прежде необходимо сдлать оговорку въ виду ненужныхъ возраженій со стороны призванныхъ и непризванныхъ блюстителей чести науки. Въ настоящей стать пойдетъ рчь о философскомъ сооруженіи ‘Этюдовъ о природ человка’ г. Мечникова независимо отъ научнаго содержанія этихъ этюдовъ, наука и философія здсь вполн отдлимы, послдняя, какъ крышка съ вазы легко снимается, легко отдляется отъ тхъ научныхъ лсовъ, которые проф. Мечниковъ подъ нее подводитъ. Проф. Мечниковъ, какъ человкъ науки, и г. Мечниковъ, какъ человкъ, обладающій оригинальной философской фантазіей — это далеко не одно и то же, хотя и соединяется въ одномъ лиц. Науку въ сфер ея вднія мы глубоко уважаемъ (конфузно какъ-то и оговаривать это, но оговаривать все-таки приходится, принимая во вниманіе современные литературные нравы) и цнимъ, уважаемъ мы и огромныя заслуги въ этой сфер проф. Мечникова, но въ своихъ философскихъ концепціяхъ онъ выходитъ изъ сферы науки въ иныя сферы, выходитъ много дальше, чмъ замчаетъ это самъ, и говоритъ тогда уже, хотя и отъ лица науки, но въ самомъ дл, такъ сказать, ‘отъ разума’, наука за это уже не отвтственна. Поэтому мы можемъ здсь говорить о проф. Мечников только какъ о философ, отъ науки въ данномъ случа совершенно свободномъ и во всякомъ случа поднявшемся надъ ней въ своеобразномъ полет своей философской фантазіи. Какъ увидимъ дале, онъ оказывается даже метафизикомъ, впрочемъ, въ дурномъ, вульгарномъ смысл слова.
— ‘Часто, — говоритъ проф. Мечниковъ въ первой глав своихъ ‘Этюдовъ’, — выражаютъ извстнаго рода недовольство наукой, несмотря на значительные успхи, ею достигнутые. Говорятъ, что она, несомннно, улучшивъ матеріальныя условія человческаго существованія, остается безсильной, когда дло идетъ о ршеніи нравственныхъ или философскихъ вопросовъ, въ высшей степени интересующихъ культурнаго человка. Въ этомъ направленіи наука только подорвала основы религіи, она лишила человчество ея утшеній, не будучи въ состояніи замнить ихъ чмъ-либо боле опредленнымъ и прочнымъ’… Въ существ своемъ религія, какъ и область моральныхъ вопросовъ, находится вн всякой компетенціи науки, такъ что о подрываніи основъ не можетъ быть и рчи. Но, хотя бы только въ интересахъ правильнаго пониманія научной компетенціи, необходимо знать, входитъ ли въ задачи науки ршеніе моральныхъ, философскихъ, религіозныхъ проблемъ, можетъ ли она утолить вс духовные запросы человчества, давъ ему полную все разршающую истину. На все ли можетъ отвтить наука, или рядомъ съ ней имютъ столь же законное право на существованіе и мораль, и философія и религія? Вотъ основной вопросъ, который проф. Мечниковъ ршаетъ прямо въ пользу монополіи науки.
Однако наука у г. Мечникова не отвчаетъ и, въ сущности, даже не общаетъ отвтить на большіе и вчные вопросы человческаго духа, она не разршаетъ проблемъ религіи и метафизики и не стремится ршить, а обходитъ ихъ. Задача науки сводится здсь къ тому, чтобы вытравить въ духовномъ сознаніи человчества самую боль этихъ вопросовъ, упразднить самую ихъ постановку, какъ дурную, мучительно-изнуряющую болзнь, какъ дисгармонію человческой природы. Не умя, или не желая, отвтить на вопросы религіи и морали, наука сдлаетъ такъ, что человкъ въ конц концовъ не будетъ чувствовать этихъ запросовъ, перестанетъ спрашивать, искать, ненасытимая религіозно-нравственная и метафизическая жажда вовсе атрофируется у него, какъ ненужный органъ, червеобразный отростокъ слпой кишки, двственная плева и т. п. физіологическія ненужности… печальныя недоразумнія дисгармонической природы человка. Не ршаясь заглянуть прямо въ глаза проблемамъ вчности, не отваживаясь встать съ ними лицомъ къ лицу, наука, по проф. Мечникову, стремится побдить ихъ обходнымъ путемъ, она зайдетъ съ тылу и здсь, постепенной работой усовершенствованія природы человка, ослабленія ея дисгармоній, неслышно задушитъ эту многовковую исконную религіозную жажду человчества, умертвитъ этого безпокойнаго червяка, этого вреднаго микроба неугомонныхъ вопросовъ о Бог и безсмертіи, о смысл жизни и тайн смерти. Въ этомъ пункт, въ стремленіи заглушить религіозно-философскія вопрошанія ищущаго человчества, проф. Мечниковъ очень близко соприкасается съ движеніемъ новйшаго эмпиріокритицизма, накоторый хочетъ опереться реализмъ, такъ называемаго, ортодоксальнаго марксизма.
Проф. Мечниковъ съ помощью науки хочетъ добыть какъ бы новую своеобразную сыворотку для противорелигіозныхъ, антиметафизическихъ прививокъ грядущему человчеству, какъ бы особый элексиръ позитивизма. Потребность религіи, по его мннію, гнздится всецло въ чувств страха смерти, здсь живой источникъ религіозныхъ и метафизическихъ алканій, отсюда родятся вс эти проклятые вопросы, которыми томится и болетъ человчество. Все это выростаетъ и живетъ на почв дисгармоніи человческой природы, при которой смерть наступаетъ тогда, когда человкъ еще не изжилъ всхъ своихъ желаній, когда въ немъ еще сильна жажда жизни. Дисгармонія эта одна изъ самыхъ мучительныхъ въ природ, но, по существу она подобна тмъ дисгармоническимъ несовершенствамъ человческаго организма, сущность которыхъ уже постигнута наукой и во многихъ случаяхъ легко побждается ею. Проф. Мечниковъ приводитъ множество яркихъ примровъ дисгармоніи природы, опровергая застарлый предразсудокъ о ея гармоничности. Отъ характеристики различныхъ видовъ гармоніи и дисгармоніи въ мір низшихъ существъ онъ переходитъ къ человку и обстоятельно доказываетъ, что его природа кишитъ всевозможными видами дисгармоніи. Разбираются дисгармоніи въ устройств пищеварительныхъ органовъ, въ устройств и въ отправленіи органовъ воспроизведенія, въ сфер семейнаго и соціальнаго инстинктовъ, въ сфер инстинкта самосохраненія. Указываются затмъ попытки науки уменьшить зло, происходящее отъ различныхъ видовъ дисгармоніи человческой природы. Наиболе мучительной, и пока непобдимой еще, является дисгармонія въ сфер инстинкта жизни, проявляющаяся въ мукахъ старчества и въ страх смерти. По канв ея вышиваются, по мннію проф. Мечникова, пышные узоры различныхъ религіозныхъ и философскихъ системъ. Сущность религіи, ея главная задача, но мннію проф. Мечникова, ‘утшеніе человчества въ виду неизбжной смерти’. ‘Представленіе будущей жизни, — говоритъ онъ, — въ вид безсмертія или иныхъ понятій, связанныхъ съ идеей много или единобожія, развилось вслдствіе потребности жить и противодйствовать страху смерти, т. е. для борьбы съ величайшимъ разладомъ человческой природы’. ‘Богъ есть боль страха смерти’, говоритъ Кирилловъ у Достоевскаго въ ‘Бсахъ’. Уничтоженіе Бога и обожествленіе себя Кирилловъ думаетъ заявить актомъ самоубійства, какъ великаго человческаго своеволія. Кирилловъ идетъ отъ уничтоженія Бога къ уничтоженію страха смерти. Если нтъ Бога и ‘того свта’, то, слдовательно ‘все позволено’ человку, онъ самъ Богъ. Нтъ уже больше ничего, кром физической боли, что мшало-бы Кириллову заявить свое своеволіе самоубійствомъ. Проф. Мечниковъ въ нкоторыхъ точкахъ своихъ философскихъ узоровъ, какъ не странно это при относительномъ идейномъ мелководь его философской фантазіи, соприкасается съ тонкими нитями философіи Кириллова у Достоевскаго. Только онъ не уничтоженіемъ Бога побждаетъ страхъ смерти, а уничтоженіемъ страха смерти надется побдить идею Бога, боль религіозно-философскихъ запросовъ. Своей антирелигіозной прививкой (инстинктъ смерти) онъ освобождаетъ человчество отъ религіозной страсти, своеволіе свое, освобожденное такимъ образомъ, человчество проявитъ въ безболзненной старости и гармоническомъ умираніи. Это уготовляемое грядущему человчеству успокоеніе въ гармоніи смертности тоже очень близко къ нравственному самоубійству, здсь ищется своеобразная ‘научная’ нирвана.
‘Мы можемъ не раздлять мннія тхъ, которые отворачиваются отъ науки и ищутъ правды и утшенія въ религіи, — пишетъ г. Мечниковъ, — но мы не имемъ права не считаться съ ихъ мнніями или относиться къ нимъ безразлично. Нельзя также ограничиваться утвержденіемъ, что люди, страдающіе отъ противорчія между желаніемъ жить и неизбжностью смерти и ищущіе разршенія этой задачи, слишкомъ требовательны и не могутъ быть удовлетворены’. Разршеніе этого противорчія Мечниковъ надется найти въ развитіи инстинкта смерти вмсто инстинкта жизни, которой своевременно не вымираетъ теперь у стариковъ и вноситъ въ ихъ старость дисгармонію, причиняемую запоздалымъ желаніемъ жить. ‘У человка мозгъ необыкновенно развитъ, а съ нимъ и умственныя способности, обусловливающія наше сознаніе старости и смерти. Наше сильное желаніе жить находится въ противорчіи съ немощами старости и краткостью жизни. Это наибольшая дисгармонія человческой природы’. Наука побдитъ эту дисгармонію развитіемъ инстинкта естественной ‘физіологической’ смерти и своевременнымъ исчезновеніемъ жизненнаго инстинкта, примры чего есть въ животномъ мір (поденки), а также слабые намеки въ нкоторыхъ случаяхъ человческаго умиранія, какъ въ своевременныхъ примрахъ смерти слишкомъ старыхъ, съ радостью умирающихъ людей, такъ и въ библейскихъ примрахъ Авраама, Исаака и др., которые умерли, по характерному библейскому выраженію, ‘насыщенные жизнью’, ‘напыщенные своими днями’. Этотъ инстинктъ смерти, по мннію проф. Мечникова, ‘очевидно, въ потенціальной форм гнздится въ природ человческой. Если бы циклъ жизни людикой слдовалъ своему идеальному, физіологическому ходу, то инстинктъ естественной смерти появился бы своевременно — посл нормальной и здоровой, продолжительной старости. Вроятно, этотъ инстинктъ долженъ сопровождаться чуднымъ ощущеніемъ, лучшимъ, чмъ вс другія ощущенія, которыя мы способны испытать. Быть можетъ, тревожное исканіе цли человческой жизни и есть не что иное, какъ проявленіе смутнаго стремленія къ ощущенію наступленія естественной смерти {Курсивъ мой, какъ и везд, гд онъ особо не оговоренъ.}’… Съ развитіемъ инстинкта смерти, съ наступленіемъ этого ощущенія умираетъ и самое ‘исканіе цли человческой жизни’, высыхаетъ самый источникъ постановки религіозныхъ, нравственныхъ, философскихъ и иныхъ проблемъ.
Но самое стремленіе г. Мечникова свести всю сложность религіозно-философскихъ исканій, всю тревогу проклятыхъ вопросовъ къ единому психологическому началу, единому генезису, — страху смерти, — отдаетъ сильнымъ запахомъ дурной метафизики. Не только умираніе, но и рожденіе, не только смерть, но и жизнь является объектомъ религіозно-философскихъ вопрошаній, загадокъ и тайнъ столько же полна жизнь, какъ и смерть.
Рядомъ съ страхомъ смерти наростаетъ своеобразный страхъ жизни, который такъ искусно вскрываетъ современная художественная литература {См. объ этомъ. между прочимъ, наши статьи въ NoNo 7-омъ и 9-омъ ‘Журнала для всхъ’ за этотъ годъ.}. Этотъ страхъ также вплетаетъ въ сложную сть религіозно-нравственныхъ и философскихъ исканій свои собственныя загадки и вопрошанія, онъ вноситъ въ человческую жизнь особую тонкую, трудно уловимую дисгармонію, къ которой съ физіологической точки зрнія, съ точки зрнія ‘Этюдовъ на природу человка’ — весьма затруднительно и приступить. Оперируя съ своимъ огрубленнымъ пониманіемъ религіи и философіи, проф. Мечниковъ легко справляется съ тми вопросами, которые они ставятъ передъ человкомъ. Не отвчая на нихъ, не пытаясь ихъ ршить, онъ просто снимаетъ ихъ, — нейтрализируетъ путемъ своеобразной антирелигіозной сыворотки, путемъ прививки инстинкта смерти, уготовляющаго безболзненную старость. Гармонія смертности упраздняетъ вопросы о безсмертіи и Бог, о цли и смысл жизни. Допустимъ, что въ сфер научнаго обоснованія проф. Мечниковъ стоитъ на твердой почв, пусть проектъ его осуществимъ и лса, возведенные имъ для постройки зданія всеобщаго успокоенія грядущаго человчества въ гармонической смертности, достаточно крпки и надежны, пусть — можетъ наступить и дйствительно наступитъ, наконецъ, это блаженство ‘послднихъ людей’ въ безмятежно спокойномъ умираніи, чуждомъ религіозной страсти и болящей тревоги проклятыхъ вопросовъ. Но эта фактическая сторона дла ничего еще не говоритъ о томъ, насколько эта грядущая гармонія смертности является дйствительнымъ ршеніемъ философскихъ и нравственныхъ вопросовъ, насколько она пріемлема, какъ та правда, которую ищетъ и хочетъ найти человкъ. Мы уже говорили, что здсь нтъ прямого отвта на вопросы, а только обходъ ихъ. Вмсто стремленія такъ или иначе разршить ихъ путемъ науки, какъ это считаетъ возможнымъ сдлать позитивизмъ раціоналистической окраски, позитивизмъ г. Мечникова стремится, въ сущности, научить не спрашивать, хочетъ отвести самые вопросы, атрофировать ихъ прививкой специфической сыворотки, какъ бы оболгать религіозно-философскую жажду человчества или излчить ее, какъ дурную болзнь. Боль проклятыхъ вопросовъ трактуется здсь, какъ нчто подобное дифтериту или сифилису. Научное ршеніе великихъ проблемъ религіи и философіи у г. Мечникова ничмъ не лучше подкожныхъ впрыскиваній морфія тяжело больнымъ, какого нибудь лченія сифилитиковъ или алкоголиковъ. Вдь если идти по этому пути, то почему, въ буквальномъ смысл, не примнить…. ну хотя бы морфій или что-нибудь въ этомъ род къ ршенію проклятыхъ вопросовъ. То, что гармонической смертностью будетъ добыто на вки вчные, здсь подкожными впрыскиваніями морфія — будетъ пока достигнуто на время. Принципъ, въ сущности, одинъ и тотъ же, одинаковое пониманіе духовной жажды человчества. Почему же, въ самомъ дл, не примнить бы хоть морфій къ ршенію философскихъ проблемъ, пока, въ ожиданіи достиженія физіологической старости…
Наконецъ, даже и библейскіе старцы, умершіе ‘насыщенные своими днями’, на которыхъ ссылается проф. Мечниковъ, какъ на примръ приближенія къ идеалу гармоническаго умиранія, были прежде всего люди обильнаго религіознаго питанія, стоявшіе передъ лицомъ своего Бога, общеніе съ которымъ не ослабвало у нихъ отъ чаръ безмятежной естественной старости.
Не оптимизмомъ является теорія Мечникова, какъ показалось ему самому и нкоторымъ привтствовавшимъ его книгу критикамъ, а глубокимъ пессимизмомъ, изврившимся въ правд и въ возможности найти эту правду, найти прямые отвты на духовные запросы человчества. Въ гуманизм этихъ усилій науки разршить религіозно-философскую жажду человчества — отрицаніемъ ея — лежитъ глубокое невріе въ правду, въ ея самостоятельную цнность, неуваженіе къ ней и къ ея неугомоннымъ поискамъ въ человчеств. Какое уже ршеніе вопросовъ тамъ, гд приходится только думать о томъ, какъ бы потушить эти вопрошанія мятежнаго духа, заставить угаснуть это неугомонное стремленіе еще и еще спрашивать, эти нарушающіе довольство смертностью помыслы о безсмертіи, о Бог, о правд и смысл жизни. Этотъ идеалъ безмятежнаго довольства смертностью, который г. Мечниковъ выставляетъ какъ якобы ‘научный’ идеалъ (хотя, на самомъ-то дл, онъ, какъ всякій идеалъ, въ конечномъ счет держится на совсмъ иныхъ основаніяхъ), въ сильной степени насыщенъ элементами рзко выраженнаго атеистическаго эвдемонизма. Не возвеличитъ человка эта обтованная гармонія заботливымъ умерщвленіемъ его вковчной жажды, какъ это, по странному недоразумнію, представляется самому Мечникову и тмъ, кто привтствуетъ его книгу, а, напротивъ, унизитъ человка, духовно оберетъ, скомкаетъ и обстругаетъ… въ интересахъ его же собственнаго благополучія, такъ всегда прибавляютъ гуманные деспоты. Проф. Мечниковъ говоритъ въ первой глав своего труда о ‘приниженіи человческой природы религіозными ученіями’, правда, бываютъ такія ученія, но этотъ его идеалъ гармоніи всеобщаго довольства смертностью, вытравляющій у человка всеобщую религіозно-философскую жажду, разв это не ужасное приниженіе человческой личности, ея громаднаго духовнаго роста. Гармонія, купленная приниженіемъ духовнаго роста человка и обмельчаніемъ глуби его вковчнаго исканія правды, недостойна человка, человкъ нравственно не приметъ ея, хотя бы фактически она была и очень возможна, легко осуществима и даже необходима. Выходъ изъ дисгармоничности человческой жизни не въ нашей гармоніи, устраняющей проклятые вопросы, святую муку исканія правды, выходъ этотъ въ гармоніи высшей, отвчающей на эти вопросы, несущей съ собой искомую правду. Дисгармонія должна быть побждена высшей гармоніей божественнаго, святого состоянія, а не низшей гармоніей животнаго состоянія. А пока нтъ ея — лучше боль вопросовъ и страданія дисгармоніи, чмъ мертвая гармонія съ антирелигіозной, противо-метафизической сывороткой проф. Мечникова.
‘Я жить хочу, чтобъ мыслить и страдать’ — этимъ много сказано. Нельзя это свое духовное первородство, хотя бы и мучительное, продать за чечевичную похлебку безбоязненной гармонической смертности, за довольство умираніемъ… Идеалъ не въ уничтоженіи страданій религіозной страсти, а въ торжеств добра, хотя бы и страдательнаго, въ полномъ, всеразршающемъ торжеств правды, а она, конечно, не въ гармоническомъ довольств смертностью въ грядущемъ царств ‘послднихъ людей’, которое созиждется по мысли г. Мечникова усиліями науки. Человкъ хочетъ быть человкомъ, несмотря ни на что, какихъ бы мучительныхъ терзаній это не стоило ему и своего терноваго внца онъ не отдастъ за идеалъ г. Мечникова. Мукъ проклятыхъ вопросовъ, страсти духовной жажды, боли духовной нельзя стать за устраненіе этихъ вопросовъ, этой жажды, а только за разршеніе ихъ, за истинное утоленіе жажды. и тогда блаженство само собой приложится не въ прививкахъ антирелигіозной сыворотки, а во всеразршающемъ торжеств всечеловческой правды. Блаженства, купленнаго цной приниженія человческой личности, въ ея высшихъ стремленіяхъ, такого блаженства не нужно человку. И если люди науки готовятъ ему этотъ рай усыпленія, — онъ въ прав сказать имъ: ‘не нужно мн вашего спокойствія’.
Не можетъ дать человкъ этому царству умиротворенной смертности нравственной санкціи, онъ въ прав, подобно Ивану Карамазову, сказать: ‘не хочу гармоніи, изъ-за любви къ человчеству не хочу’, изъ-за уваженія къ человческой личности, къ ея жажд большихъ вопросовъ, которые разршить нужно, а не обойти, не задушить. И если бы наука доказала, что фактически это такъ и будетъ, мука проклятыхъ вопросовъ, жажда безсмертія и Бога будетъ вымирать на благо изстрадавшагося смертнаго человка, то и тогда эта перспектива не успокоила бы человка, если онъ уважаетъ себя, свои исканія. Въ ‘Бсахъ’ Достоевскаго Шатовъ напоминаетъ Ставрогину: ‘не вы ли говорили мн, что если бы математически доказали вамъ, что истина вн Христа, то вы бы согласились лучше остаться съ Христомъ, нежели съ истиной’. Такое положеніе занялъ бы мятежный человческій духъ въ отношеніи гармоніи смертности проф. Мечникова, если бы наука ‘математически’ доказала, что гармонія эта наступитъ хотя бы съ ‘исторической необходимостью’…
Грубо эвдемонистическій идеалъ Мечникова есть въ то же время идеалъ добродтельнаго скопчества. Вытравить изъ человчества излишнее безпокойство неразршимыхъ вопросовъ, чрезмрно дисгармоническую мятежность духа и неограниченный безудержъ желаній, добыть ‘физіологическую старость’ и человчество примирится со смертностью, не нужны тогда будутъ религіозныя ученія и философскія системы. Тутъ есть нчто отъ любовнаго деспотизма, отъ Великаго Инквизитора Достоевскаго, какая-то мрачная тнь его пробжала надъ разсужденіями проф. Мечникова, мысль его работаетъ въ томъ же направленіи. ‘Поймутъ наконецъ, сами, — говоритъ Инквизиторъ Христу о людяхъ мятежныхъ, ‘порочныхъ и бунтовщикахъ’, — поймутъ, что свобода и хлбъ земной вдоволь для всякаго вмст немыслимы, ибо никогда, никогда не сумютъ они раздлиться между собой! Убдятся тоже, что не могутъ быть никогда и свободными, потому что малосильны, порочны, ничтожны и бунтовщики. Ты общалъ имъ хлбъ небесный, но, повторяю опять, можетъ ли онъ сравниться въ глазахъ слабаго, вчно порочнаго и вчно неблагодарнаго людского племени съ земнымъ. И если за Тобою, во имя хлба небеснаго, пойдутъ тысячи и десятки тысячъ, то что станется съ милліонами и десятками тысячъ милліоновъ существъ, которыя не въ силахъ будутъ пренебречь хлбомъ земнымъ для небеснаго. Или Теб дороги лишь десятки тысячъ великихъ и сильныхъ, а остальные милліоны, многочисленные какъ песокъ морской, слабыхъ, но любящихъ Тебя, должны лишь послужить матеріаломъ для великихъ и сильныхъ? Нтъ, намъ дороги и слабые. Они порочны и бунтовщики, но подъ конецъ они-то станутъ послушными’… Они, эти ‘малосильные, порочные, ничтожные и бунтовщики’, эти носители муки проклятыхъ вопросовъ, религіозной жажды и философскихъ исканій, они вс примирятся со смертностью, примирятся и успокоятся, станутъ ‘послушными’ велніямъ науки — и царство проф. Мечникова созиждется. Для Великаго Инквизитора ‘ничего нтъ безспорне хлба’, у г. Мечникова этимъ хлбомъ насущнымъ, хлбомъ земнымъ является физіологическая старость и инстинктъ смерти, несущій съ собой гармоническое умираніе. На свободу, конечно, не посягаетъ г. Мечниковъ, прививку своей сыворотки онъ предлагаетъ человчеству принять добровольно. Это также нужно особенно подчеркнуть, опять таки во избжаніе нареканій, вдь такъ легко защищать проф. Мечникова и ‘науку’ и такъ нелегко ршиться перечить имъ.
За сдержанными, ‘строго-научными’, суховатыми разсужденіями проф. Мечникова, за его будто бы ‘оптимизмомъ’ кроется, какъ мы уже говорили, большое невріе въ человческую правду, въ возможность найти ее, или, если выразиться точне, невріе въ полноту правды, однобокое стремленіе свести ее къ одной только правд-истин, правд опыта, факта. Здсь тотъ же, отчаявшійся въ истин, неврующій атеистическій пессимизмъ, хотя бы и наукообразный, что и у великаго инквизитора Достоевскаго, только мене сознательный и не столь продуманный. Старикъ не вритъ въ правду, въ немъ говоритъ только суровая жалость къ человчеству и желаніе устроить его какъ-нибудь такъ, чтобы уже не очень оно мучилось, опьянить его призрачными благами хлба земного, сытаго благополучія. Проф. Мечниковъ тоже не вритъ въ разршеніе большихъ вопросовъ религіи и философіи, это невріе заставляетъ искать его обходныхъ путей, не прямого ршенія вопросовъ, — хотя бы и наукой, если она все можетъ разршить, — и косвеннаго усыпленія, умиротворенія человчества. Если нельзя путемъ позитивной науки ‘на проклятые вопросы дать отвты прямые’, то можно еще попытаться усиліями науки ‘навять человчеству сонъ золотой’ въ ‘физіологической старости’.
Основная мысль ‘Этюдовъ о природ человка’ — это именно ‘научная’ греза о ‘золотомъ сн’ гармонической смертности, стремленіе не утолить религіозную жажду безсмертія, а отвести ее путемъ злоупотребленій научной аргументаціей къ той сфер, которая лежитъ вн компетенціи опытнаго знанія и научнаго мышленія.
Интересно и своеобразно мнніе Толстого о книг проф. Мечникова. ‘Я этой книги не прочелъ, а только просмотрлъ ее, — передавалъ слова Толстого г. Мирскій въ ‘Журнал для всхъ’ за прошлый годъ.— И читать не буду. Все, что скажетъ и можетъ сказать Мечниковъ, я знаю. Онъ очень образованный и ученый человкъ, но онъ не понимаетъ того, что нужно людямъ. Горе не въ томъ, что мы живемъ мало времени, а въ томъ, что мы плохо живемъ, живемъ противъ себя и своей совсти. Мы наполняемъ свою жизнь длами, которыхъ не надо бы было длать, или тратимъ ее на шумиху словъ. Одно надо, чтобы проснулось сердце человческое, и чтобы тамъ засла мысль о Бог. Чтобы эту вотъ мысль человкъ призналъ единственнымъ своимъ руководителемъ, единственной властью надъ собой и жилъ по ея указаніямъ’.
Въ этихъ словахъ Толстого, какъ и во множеств другихъ его писаній, источникъ пробужденія мысли о Бог лежитъ именно въ страх жизни, такой жизни, которою мы живемъ, какъ не надо жить, а не только въ одномъ страх смерти, къ которому проф. Мечниковъ хотлъ свести всю боль религіозной и метафизической страсти, чтобы удобне, такимъ образомъ, раздлаться съ нею за разъ — въ своемъ царств гармонической смертности.
Хотя проф. Мечниковъ и возражаетъ въ предисловіи ко второму французскому изданію своихъ ‘Etudes sur la nature humaine’ одному изъ своихъ оппонентовъ, М. Dastae, что его задачей не является указаніе истинной цли человческой жизни. ‘Je n’ai aucune prtention de rsoudre tous les problmes relatifs au but de la vie humaine et la base de la morale rationnelle, mais il me semble, que mon systme est capable d’claircir ces questions jusqu’ un certain point et d’indiquer la voie dans la quelle elles peuvent tre tudes’ {‘Я не претендую на то, чтобы разршить вс проблемы, относящіяся къ цли человческаго существованія и къ основаніямъ раціональной морали, но мн кажется, что моя система способна до нкоторой степени освтить эти вопросы и указать путь, который ведетъ къ ихъ изученію’.}. И это уже много. Проф. Мечникову представляется еще, что, какъ онъ говоритъ въ послдней глав своей книги, ‘признаніе истинной цли человческаго существованія и науки, какъ единственнаго {Курсивъ мой.} средства къ ея достиженію, можетъ служить идеаломъ для объединенія людей. Вокругъ него они могутъ группироваться, какъ вокругъ религіознаго идеала’. ‘Случаи инстинкта естественной смерти, — продолжаетъ онъ нсколькими строками дале, — человка въ настоящее время очень рдки. Но благопріятныя условія и нкотораго рода воспитаніе инстинкта естественной смерти, по всей вроятности, будутъ въ состояніи пробудить и въ достаточной мр развить его. Много работы предстоитъ людямъ, прежде чмъ они достигнутъ этой цли. Но характерную черту науки составляетъ именно то, что она требуетъ сильной дятельности, въ то время какъ системы метафизической философіи {Во французскомъ перевод сказано обще ‘C’est justement Іе trait caractristique de la science qu’elle demande une grande activit, tandis que les religions et les systmes de philosophie mtaphysique se confinent dans un tat passif de fatalisme et de rsignation muette’.} ограничиваются пассивнымъ фатализмомъ и нкоторымъ смиреніемъ. Даже одна перспектива получить въ боле или мене отдаленномъ будущемъ научное разршеніе великихъ задачъ, занимающихъ человчество, способна дать большое удовлетвореніе’.
‘Научнаго разршенія великихъ задачъ, занимающихъ человчество’, у проф. Мечникова нтъ, оно, въ сущности, и не общается даже, открывается только боле или мене сомнительная перспектива ихъ благополучнаго устраненія, потушенія. Что же касается занесенія всхъ исканій метафизики и религіи за мрачнобезнадежныя общія скобки фатализма, то это странно и больно слышать особенно теперь, когда все ршительне и явственне раскрывается живой, дйственный характеръ сущности христіанской философіи и христіанскаго вроученія. И огромная, увлекательная задача настоящаго историческаго момента, для тхъ, кто понимаетъ это, въ томъ, чтобы обнаружить эту живую дйственность христіанской правды. Здсь-то прежде всего встаетъ со всми послдствіями громадная, глубоко-жизненная, практически-общественная задача людей религіознаго сознанія, которая въ то же время должно быть и широко общественнымъ служеніемъ, дломъ вселенскимъ…
И русское религіозное движеніе, озаренное свтомъ своей правды, примыкаетъ съ своимъ освщеніемъ къ великому дйствованію на почв очередныхъ задачъ русской жизни…