ПРИВЯЗАННОСТЬ ВЪ ПУСТЫН.
ПРИВЯЗАННОСТЬ ВЪ ПУСТЫН.
РАЗСКАЗЪ БАЛЬЗАКА.
——
‘Сынъ Отечества’, No 1, 1852
Привязанность в пустыне, Бальзак Оноре, Год: 1830
Время на прочтение: 12 минут(ы)
— Но это ужасно! воскликнула она, выходя изъ звринца Мартена.
Она только-что вышла отъ этого смлаго спекулатора, работавшаго (говоря языкомъ афиши) съ своею гіенною.
— Какъ это, продолжала она, онъ могъ пріучить къ себ этихъ животныхъ до того, что можетъ обходиться съ нимъ безъ всякой предосторожности, и посмотрла на меня съ удивленіемъ.
Когда я вошелъ въ первый разъ къ Мартену, я также воскликнулъ, какъ и вы…. Я и не замтилъ, что тутъ же, возл меня, стоялъ безногій старинушка-воинъ, который со мной и вошелъ…. Онъ меня поразилъ своей фигурой: это было одно изъ тхъ лицъ, на которомъ видишь печать воины и вс битвы Наполеона…. Благородная откровенность и веселость всегда были для меня хорошими признаками, а ихъ то я и увидлъ на лиц стараго солдата… Не было сомннія, что это былъ одинъ изъ тхъ воиновъ, которыхъ ничто не поражаетъ, которые найдутъ чему посмяться даже въ послдней гримас своего товарища, съ веселостью зароютъ его въ яму, вызываютъ на себя пушечныя ядра, разсуждаютъ наконецъ лаконически и, кажется, побратались бы со всякими геркулесами….
Взглянувъ съ особеннымъ вниманіемъ на содержателя звринца, при выход изъ ложи, мой товарищъ сдлалъ презрительную гримасу…. Когда я удивился смлости Мартена, мой солдатъ улыбнулся и съ тономъ знатока, поднявъ голову, сказалъ:
— Конечно!…
— Что конечно? спросилъ я.
— Хотите я разскажу вамъ исторію помудрене этихъ штукъ? сказалъ солдатъ.
Спустя нсколько минутъ, въ теченіе которыхъ мы познакомились, мы вошли въ первую попавшуюся намъ ресторацію обдать.
За десертомъ, за бутылкой шампанскаго, воспоминанія стараго солдата оживились….
Выслушавъ его исторію, я увидлъ, что онъ имлъ право сказать: ‘конечно!’
Вошедши къ ней, она меня такъ убждала, сдлала мн столько общаній, что я далъ ей слово непремнно разсказать исторію солдата, и на другой же день она получила этотъ эпизодъ изъ эпопеи, которую можно бы было назвать: Французъ въ Египт.
Во-время экспедиціи генерала Дезе въ Верхній-Египетъ, одинъ солдатъ, изъ Прованса, попался въ плнъ Мограбинамъ и былъ уведенъ ими въ пустыню, за нильскіе катаракты.
Дабы удалиться отъ французской арміи на довольно значительное пространство, для собственнаго спокойствія, Мограбины сдлали ускоренный маршъ, и только ночью остановились у источника, окруженнаго пальмами, возл которыхъ еще прежде они зарыли въ землю кое-какую провизію.
Не думая, чтобы плннику ихъ вздумалось бжать, они удовольствовались только тмъ, что связали ему руки,— и покушавъ финиковъ и ячменю, заснули вс.
Смлый Провансалецъ, замтивъ, что враги его уже не могутъ за нимъ присматривать, схватилъ своими зубами мечъ, утвердилъ его лезвіе съ помощію колнъ, перерзалъ веревки, лишавшія его употребленія рукъ, и такимъ образомъ возвратилъ себ свободу. Овладвъ немедленно карабиномъ и кинжаломъ, захвативъ нсколько финиковъ, мшокъ ячменю, пороху и пуль, онъ привязалъ себ мечъ, слъ на лошадь, и крпко пришпорилъ ее по направленію къ мсту, гд, по его предположенію, должна была находиться французская армія. Нетерпливо желая увидть бивуакъ, онъ такъ пришпоривалъ своего рысака, что бдное животное, съ растерзанными боками, пало, оставивъ француза среди пустыни.
Нсколько времени солдатъ шелъ по песку съ храбростію уходящаго колодника, но подъ конецъ дня принужденъ былъ остановиться. Несмотря на красоту неба во-время ночей на Восток, онъ не имлъ силъ продолжать свою дорогу. Къ счастью, ему попалась возвышенность, на вершин которой стояло нсколько пальмъ, втви которыхъ еще издали пробудили въ солдат самыя сладкія надежды. Усталость его была такъ велика, что онъ слегъ въ гранитный камень, случайно изсченный наподобіе походной кровати, и заснулъ на немъ, не принявъ никакихъ мръ предосторожности, для защиты себя во-время сна.
Онъ отдался на произволъ судьбы. Послднею мыслію его было даже раскаяніе. Онъ сожаллъ уже о томъ, зачмъ оставилъ Мограбиновъ, кочевая жизнь которыхъ начинала ему улыбаться съ-тхъ-поръ, какъ онъ былъ уже далеко отъ нихъ и безъ помощи. Онъ пробужденъ былъ солнцемъ, отвсные лучи котораго, падая на гранитъ, производили на немъ жаръ невыносимый. Къ томужъ, Провансалъ имлъ неосторожность лечь на сторон, противоположной тни, бросаемой зелеными и великолпными вершинами пальмъ…. Онъ взглянулъ на эти пустынныя деревья — и дрожь пробжала по его тлу, онъ вспомнилъ о колоннахъ, изящныхъ и увнчанныхъ длинными листьями, какими отличаются арабскія колонны арльскаго собора….
Но когда, сосчитавъ пальмы, онъ взглянулъ вокругъ себя, ужасное отчаяніе овладло его душой: онъ видлъ вокругъ себя безпредльный океанъ….
Черноватый песокъ растилался во всхъ направленіяхъ, до конца горизонта, и блисталъ какъ стальное лезвее подъ яркимъ свтомъ. Казалось, это было море стеколъ или озеръ, слитыхъ въ одно зеркало….
Поднимаемый стальными полосами, огненный паръ носился вихрями надъ этою движущеюся землею. Блескъ восточнаго неба чистотою своею приводилъ, такъ-сказать, въ отчаяніе, потому-что воображенію ничего не оставалось желать. И небо, и земля объяты были огнемъ. Тишина ужасала своимъ дикимъ и страшнымъ величіемъ….
Безконечность, неизмримость подавляли душу отовсюду, ни облачка на неб, ни дуновенія въ воздух, ни одного случайнаго явленія въ глубин песку, волнующагося мелкими волнами, горизонтъ кончался, какъ и на мор, въ прекрасную погоду, линіей свта, тонкою какъ остріе сабли….
Провансалъ прижалъ къ своей груди стволъ одной пальмы, какъ-будто какого-нибудь друга, потомъ, подъ тощей и прямой тнью, брошенною деревомъ на гранитъ, онъ заплакалъ, слъ и съ глубокою грустью нсколько минутъ смотрлъ на представлявшуюся его глазамъ неумолимою сцену. Онъ пытался хоть крикомъ нарушить тишину. Но голосъ его, потерявшійся въ пространств, издалъ вдали только слабый звукъ, попробудившій даже эхо: эхо было въ его сердц… Провансалу было двадцать два года, и онъ зарядилъ свой карабинъ….
— А! все будетъ хорошо! промолвилъ онъ, опуская къ земл бывшее съ нимъ оружіе.
Поглядывая то на черноватое, то на голубое пространство, солдатъ мечталъ о Франціи. Съ наслажденіемъ онъ прислушивался къ ручейкамъ Парижа, вспоминалъ о пройденныхъ имъ городахъ, о своихъ товарищахъ и о самыхъ мельчайшихъ подробностяхъ своей жизни. Его южное воображеніе вскор увидло даже камешки дорогаго Прованса въ игр свта, волновавшагося надъ песчанымъ ковромъ пустыни.
Опасаясь всего въ этомъ жестокомъ мираж, солдатъ сошелъ съ холма по скату, противоположному тому, по которому онъ всходилъ на него наканун.
Радость его была велика, когда ему удалось, у подножія холма, открыть родъ грота, изсченнаго самой природой въ огромныхъ обломкахъ гранита, служившихъ основаніемъ этого холма.
Куски цыновки доказывали, что это убжище было когда-то обитаемо. Потомъ, въ нсколькихъ шагахъ, онъ увидлъ пальмы, обремененныя финиками.
Тогда инстинктъ, привязывающій насъ къ жизни, пробудился и въ его сердц. Въ немъ пробудилась надежда дожить до того времени, когда будутъ здсь проходить Мограбины, или раздадутся пушечные выстрлы, ибо въ это время Наполеонъ переходилъ черезъ Египетъ.
Одушевленный этою мыслію, французъ сбилъ нсколько зрлыхъ фруктовъ, подъ тяжестью которыхъ пальмы, казалось, гнулись, и наслаждаясь этою неожиданною манною, убдился, что обитатель грота воспитывалъ эти пальмы. Сочная и прохлаждающая мякоть финика доказывала въ-самомъ-дл заботы предшественника Провансаля.
Провансалъ почти внезапно перешелъ отъ мрачнаго отчаянія къ почти безумной радости. Онъ взошелъ на вершину холма, и въ теченіе всего остатка дня занимался срубкой безплодныхъ пальмъ, служившихъ ему наканун кровлей.
Смутное воспоминаніе напомнило ему о животныхъ пустыни. Предполагая, что они могутъ придти къ источнику, терявшемуся въ пескахъ и снова выходившему изъ нихъ внизу холма, онъ ршился предохранить себя отъ ихъ визитовъ посредствомъ барьера у входа своего убжища.
Но несмотря ни на жаръ, съ какимъ онъ работалъ, ни на силы, какія внушалъ ему страхъ быть пожраннымъ во-время сна, онъ не могъ изрубить пальмы на нсколько кусковъ въ теченіе этого дня, онъ усплъ только срубить ее….
Къ вечеру владычица этой пустыни пала, и шумъ ея паденія раздался вдали, какъ-будто стонъ, изданный пустыней, дрожь пробжала по тлу солдата, какъ-будто какой-нибудь голосъ предсказалъ ему несчастье. Онъ срубилъ съ этого прекраснаго дерева широкія и высокія зеленыя его листья, такъ поэтически украшавшія его, и употребилъ ихъ на починку цыновки, на которой намревался предаться отдыху.
Утомленный жаромъ и работой, онъ заснулъ подъ красивыми украшеніями своего влажнаго грота.
Вдругъ, среди ночи, его сонъ былъ нарушенъ необыкновеннымъ шумомъ. Онъ всталъ, и глубокая царствовавшая тишина позволила ему различить поперемнные звуки дыханія, дикая энергія котораго не могла принадлежать человческому существу.
Страхъ, еще боле усиленный темнотою ночи, тишиной и грезами пробужденья, охватилъ холодомъ его сердце. Онъ едва почувствовалъ даже болзненное сжатіе волосъ на своей голов, когда, расширивъ зрачки своихъ глазъ, замтилъ во тьм два слабыхъ и желтыхъ свта….
Сначала онъ приписалъ этотъ свтъ какому-нибудь отблеску своихъ зрачковъ, но вскор яркій блескъ ночи помогъ ему различить мало-по-малу предметы, находившіеся въ грот: въ двухъ шагахъ отъ себя онъ увидлъ огромнаго звря. Былъ ли то левъ, тигръ или крокодилъ? Солдатъ не имлъ на столько образованія, чтобъ знать, къ какому виду причисляется его врагъ, но тмъ ужасне былъ его страхъ, что по невжеству своему, онъ могъ предполагать вс возможныя несчастія вмст. Жестока была его пытка слушать, не проронить ни одного звука этого дыханія, и въ тоже время не смть сдлать ппмалйшаго движенія.
Острый запахъ, наподобіе того, какой слышенъ отъ лисицъ, но только боле пронзительный и боле тяжелый, наполнялъ гротъ. Теперь Провансалецъ уже не могъ сомнваться, что возл него лежитъ страшный товарищъ, царственная пещера котораго служила ему бивуакомъ: ужасъ его достигъ послднихъ предловъ. Блескъ луны, спустившейся къ горизонту, вскор освтилъ пещеру, и мало-по-малу, и пеструю кожу пантеры.
Свернувшись какъ огромная собака, мирно обитающая въ красивой канур у воротъ какого-нибудь отеля, этотъ египетскій тигръ спалъ, но глаза его то раскрывались, то закрывались. Морда его обращена была къ французу.
Тысячи нестройныхъ мыслей толпились въ голов плнника пантеры. Сначала онъ думалъ убить ее изъ ружья, но вскор увидлъ, что рука его такъ дрожала, что пуля непремнно прошла бы мимо животнаго. А что потомъ, когда онъ ее разбудитъ? Эта мысль сдлала его неподвижнымъ….
Прислушиваясь, среди тишины, къ своему сердцу, онъ проклиналъ слишкомъ сильныя біенія, производимыя въ немъ приливами крови, отъ страха нарушить сонъ, позволявшій ему изыскивать средство къ спасенію.
Два раза онъ клалъ руку на свой мечь, въ намреніи отсчь своему врагу голову, но трудность пересчь гладкую и твердую шерсть заставила его отказаться отъ этого смлаго намренія.
Промахнуться,— значило наврное умереть….
Онъ предпочелъ лучше дождаться дня и испытать жребій битвы. Вскор наступилъ и день.
Французъ могъ уже разсматривать пантеру, ея морда была въ крови.
— Она порядочно покушала,— думалъ французъ, не заботясь о томъ, не изъ человческаго ли тла былъ составленъ ея пиръ: проснувшись, она не будетъ голодна.
Это была самка. Шерсть на ея живот и бедрахъ была — блестящей близны. Множество маленькихъ пятнышекъ, наподобіе бархатныхъ, образовывали прекрасные браслеты вокругъ лапъ. Мускулистый хвостъ былъ также блъ, по оканчивался чорными кольцами. Верхняя часть мху, жолтая какъ матовое золото, очень гладкая и мягкая, покрыта была этими характеристическими пятнышками, оттненными наподобіе розъ и составляющими отличительный признакъ пантеръ между другими кошачьими породами. Спокойная и страшная хозяйка храпла въ такой же граціозной поз, какъ какая-нибудь кошечка, лежащая на подушк оттомана. Свои нервическія и хорошо вооруженныя, окровавленныя лапы она протянула впередъ, положивъ на нихъ голову, изъ которой торчали жидкіе, прямые и сребристые волосы. Будь она такова и въ клтк, Провансалъ конечно удивлялся бы и граціи этого животнаго, и рзкимъ контрастамъ яркихъ цвтовъ, дававшихъ ея одежд царственный блескъ, но въ эту минуту взоръ его былъ помраченъ этимъ ужаснымъ зрлищемъ… Предъ пантерой, даже уснувшей, онъ испытывалъ тоже дйствіе, какое, говорятъ, производятъ магнетическіе глаза зми на соловья. Предъ этой опасностью храбрость солдата на время пропала, между-тмъ какъ подъ гуломъ пушечныхъ выстрловъ онъ конечно бы пришелъ въ экстазъ. Но смлая мысль блеснула въ его ум и удержала въ самомъ источник холодный потъ, выступавшій на его чел. Въ этомъ приключеніи онъ увидлъ трагедію, и ршился разыграть въ ней свою роль съ честью до конца….
— Третьяго-дня, быть-можетъ, и Арабы убили бы меня, — разсуждалъ онъ самъ съ собой….
И считая себя уже мертвымъ, онъ ожидалъ мужественно и съ спокойнымъ любопытствомъ пробужденія своего врага…. Съ восходомъ солнца, пантера вдругъ открыла глаза, потомъ энергически протянула лапы, какъ-будто стараясь вывести ихъ изъ оцппенія и расправить. Звнувъ, она открыла страшный приборъ своихъ зубовъ и раздвоенный языкъ, жесткій какъ пила.
— Да это презабавное животное, — разсуждалъ французъ, глядя, какъ она качалась и длала разныя движенія.
Облизавъ кровь, обагрявшую ея лапы, морду, она почесала себ голову, движеніемъ, исполненнымъ ловкости.
— Гм! наряжайся думалъ Французъ, въ которомъ пробудилась веселость вмст съ мужествомъ:— я сейчасъ пожелаю теб добраго утра.
И онъ схватилъ въ руку маленькій кинжалъ, помощію котораго онъ освободился отъ Мограбиновъ.
Пантера въ этотъ мигъ обернула голову къ Французу и взглянула на него смло, не трогаясь…. Строгость ея металическихъ глазъ и ихъ невозмутимый блескъ потрясли Провансаля, особенно когда зврь началъ къ нему приближаться. Но солдатъ смотрлъ на пантеру ласково и, какъ-будто магнетизируя ее глазами, позволилъ ей приблизиться къ нему…. Потомъ тихо, провелъ рукою по всему ея хребту, отъ головы до хвоста, раздражая своими ногтями гибкіе позвонки жолтого хребта пантеры. Зврь съ чувствомъ удовольствія выпрямилъ свой хвостъ, глаза у него смягчились, и когда французъ повторилъ свою ласку, тогда пантера отвтила ему тмъ мурлыканьемъ, какимъ кошки выражаютъ свое удовольствіе, но это мурлыканье выходило изъ такой могучей и глубокой глотки, что въ грот оно страшно раздавалось…. Французъ понялъ всю силу своей ласки, и повторялъ ее до-тхъ-поръ, пока совершенно не оглушилъ и не привелъ въ оцпепеніе свою сосдку. Уврившись, что лютость въ его капризной компаньонк, къ счастію насытившейся наканун, угасла, онъ всталъ и хотлъ было выдти изъ грота, пантера не противилась, но едва онъ взошелъ на холмъ, какъ пантера, съ легкостію воробья, перепрыгивающаго съ втки на втку, прыжками подбжала къ нему и начала тереться объ ноги солдата, вытягивая свой хребетъ наподобіе кошекъ. Потомъ, взглянувъ на своего гостя, съ видомъ мене непреклоннымъ, чмъ прежде, она издала тотъ дикій крикъ, который натуралисты сравниваютъ съ визгомъ пилы.
— Да она настойчива! промолвилъ французъ, улыбаясь. Онъ попытался поиграть ея ушами, поласкать ее по брюху, и сильно почесать по голов. Замтивъ свой успхъ, онъ пощекоталъ ее по черепу своимъ кинжаломъ, подстерегая минуту, чтобы ее убить, но твердость костей заставила его затрепетать при мысли о неуспх….
Обитательница пустыни поднимала голову, протягивала шею. Французу вдругъ впало на мысль, что для того, чтобы однимъ ударомъ уничтожить эту дикую сосдку, надо вонзить ей кинжалъ въ горло, и онъ уже поднялъ было лезвіе, какъ пантера, безъ сомннія, пресытившаяся ласками, граціозно растянулась у его ногъ, отъ времени до времени бросая на него взгляды, въ которыхъ, несмотря на врожденную свирпость, смутно выражалась благосклонность. Бдный Провансалъ уже сълъ свои финики, опершись о пальму, и посматривалъ внимательными глазами то на пространство пустыни, ища въ ней освободителей, то на свою страшную подругу, подстерегая въ ней конецъ благосклонности. Пантера посматривала на то мсто, куда онъ бросалъ финиковыя косточки, и каждый разъ глаза ея выражали странное недовріе…. По окончаніи умреннаго ужина, пантера облизала ему его башмаки, и языкомъ, жосткимъ и твердымъ, чудесно вычистила пыль, набившуюся на нихъ.
— Но что будетъ, когда она почувствуетъ голодъ? думалъ Провансалъ. Несмотря на дрожь, пробжавшую по его тлу при этой мысли, солдатъ принялся серьозпо измрять размры пантеры — правду сказать, одного изъ прекраснйшихъ животныхъ своего рода, потому-что эта пантера была трехъ футовъ въ высоту и четырехъ въ длину, не считая хвоста. Это могущественное орудіе, круглое какъ палка, имло около трехъ футовъ длины. Голова ея, большая какъ у львицы, отличалась особенною топкостью выраженія…. Солдатъ попытался пройтись впередъ и назадъ, пантера только слдила за нимъ глазами, мене похожая по этому на врную собаку, чмъ на безпокойную кошку, которая тревожится даже движеніями своего господина. Воротившись назадъ, онъ замтилъ, по направленію къ источнику, остатки своей лошади: туда притащила этотъ трупъ пантера. Около двухъ третей его уже были сожраны. Эти зрлище успокоило француза. Теперь онъ легко уже могъ объяснить себ и спокойствіе пантеры, и уваженіе, какое она оказала ему во-время сна. Это первое счастливое открытіе внушило ему смлость попытаться и насчетъ будущности, онъ возимлъ дерзкую надежду остаться въ ладу съ пантерой на цлый день, не пренебрегая никакимъ средствомъ пріучить ее къ себ и пріобрсть ея дружбу. Воротившись къ ней, онъ невыразимо обрадовался — увидвъ, что она почти незамтнымъ образомъ покачиваетъ хвостомъ. Онъ смло тогда услся возл нея, и между ними началась игра: онъ взялъ въ свои руки ея лапы, морду, игралъ ея ушами, опрокидывалъ ее на спину и крпко чесалъ ее по теплымъ и шелковистымъ ребрамъ. Она позволяла ему длать съ собою все, и когда солдатъ вздумалъ приглаживать шерсть на ея лапахъ, она тщательно сомкнула свои когти, согнутые какъ кинжалы. Французъ, неотнимавшій впрочемъ руки отъ кинжала, еще разъ подумалъ было погрузить его въ брюхо слишкомъ доврчивой пантеры, но онъ боялся, что пантера, пожалуй, задушитъ его тотчасъ же, въ самую минуту своей послдней агоніи. Да и въ сердц своемъ онъ чувствовалъ какой-то упрекъ, заставлявшій его пощадить беззащитное твореніе. Ему казалось, что въ этой безпредльной пустын онъ нашелъ себ друга.
Подъ конецъ дня онъ свыкся съ своимъ ужаснымъ положеніемъ, и почти полюбилъ его тревоги. Его подруга привыкла также къ нему.
Разсчитывая на быстроту своихъ ногъ, чтобы убраться отъ нея какъ можно скоре, когда она уснетъ, и найти себ другой, Провансалъ съ нетерпніемъ ожидалъ часа своего бгства, и когда часъ этотъ наступилъ, солдатъ ушелъ по направленію къ Нилу, но едва онъ прошелъ четверть лье въ пескахъ, какъ услыхалъ, что позади его скачетъ пантера, издавая по временамъ тотъ крикъ пилы, который еще ужасне глухаго шума ея скачковъ.
— Да она не отстаетъ отъ меня!… промолвилъ солдатъ.
Въ эту минуту онъ попалъ въ одну изъ тхъ страшныхъ для путешественниковъ вчно движущихся пучинъ песку, изъ которыхъ нтъ возможности спастись. Но едва французъ съ ужасомъ закричалъ, какъ пантера схватила его зубами за воротъ, и отпрянувъ энергически назадъ, выхватила его изъ пучины какъ-будто по мановенію волшебства.
Съ-тхъ-поръ пустыня для солдата стала какъ будто населенною. Въ ней было теперь существо, съ которымъ онъ могъ говорить и лютость котораго исчезла передъ нимъ по непонятнымъ для него причинамъ.
Несмотря на сильное желаніе остаться на сторож, французъ заснулъ. Проснувшись, онъ увидлъ, что животнаго нтъ, но взойдя на холмъ, онъ увидлъ пантеру вдали, скачущую къ нему по обыкновенію животныхъ, для которыхъ обыкновенный бгъ невозможенъ, по причин чрезвычайной гибкости позвоночнаго хребта. Она прибжала съ окровавленною мордою, получила обычныя ласки своего товарища и выразила ему свое удовольствіе неоднократнымъ важнымъ мурлыканьемъ.
Она играла, какъ собачка играетъ съ своимъ господиномъ, позволяя то щекотать себя, то бить и ласкать, порою она сама вызывала его къ игр, поднимая на него лапу.
Такъ прошло нсколько дней. Эта привязанность позволяла Провансалу наслаждаться въ тоже время возвышенными красотами пустыни. Съ-тхъ-поръ, какъ онъ нашелъ въ ней часы страха и спокойствія, пищу и существо, которое заняло его мысли, душа его была волнуема контрастами… Это была жизнь, полная противуположностей. Пустыня открыла передъ нимъ вс свои тайны, обвила своими прелестями. Въ восход и закат солнца онъ увидлъ зрлища, неизвстныя міру. Пролеталъ ли надъ его головой легкій свистъ отъ взмаха крыльевъ какой-нибудь птицы, толпились ли передъ нимъ облака, все потрясало его душу. Ночью онъ смотрлъ на игру луннаго свта на песчаномъ океан, гд симунъ поднималъ волны, струи и быстрыя измненія. Онъ удивлялся чудному великолпію восточнаго дня, и часто, посл страшнаго зрлища урагана въ этой равнин, когда поднятые пески производили сухіе огненные туманы и гибельныя тучи, онъ съ наслажденіемъ встрчалъ наступавшія ночи, благодатную прохладу звздъ. Въ небесахъ ему чудилась музыка… Пустыня открыла передъ нимъ сокровища мечты… Цлые часы онъ проводилъ въ воспоминаніяхъ о ничтожныхъ предметахъ, сравнивая прошедшее съ настоящимъ. Наконецъ, могуществомъ ли своей воли онъ измнилъ характеръ своей подруги, или она щадила его жизнь, благодаря изобилію пищи, бывшему на ту пору въ пустыняхъ по случаю битвъ,— только французъ пересталъ наконецъ не доврять ей, такъ очевидна была въ ней привязанность къ нему. Наибольшую часть дня онъ спалъ, но подобно пауку въ своей ткани, принужденъ былъ просыпаться каждую минуту, чтобы не потерять мгновенія для своего освобожденія, въ случа еслибы показался кто-либо на краю горизонта… Изъ рубашки онъ сдлалъ себ знамя и развсилъ его на вершин пальмы, снявъ съ нея листья. Нужда научила его найти средство поддерживать это знамя распущеннымъ, а именно посредствомъ палочекъ, безъ того оно не поколебалось бы и проходящій въ пустын путникъ не замтилъ бы его…
Пантерой онъ забавлялся особенно въ теченіе тхъ долгихъ часовъ, когда его оставляла надежда. Онъ изучилъ наконецъ вс изгибы ея голоса, выраженіе глазъ, вс капризныя пятнышки ея золотой одежды.
Однажды при блеск солнца, носилась въ воздух огромная птица. Провансалъ оставилъ свою пантеру, чтобы разсмотрть этого новаго гостя, но она глухо заворчала.
Между тмъ какъ солдатъ любовался прыжкомъ пантеры, орелъ исчезъ въ воздушномъ пространств… Пантера все смотрла на солдата… Золотистый мхъ ея одежды тонкими переходными оттнками сливался съ матовой близной ея бедръ. Роскошный блескъ солнца сообщалъ этому живому золоту и этимъ темнымъ пятнамъ особенный блескъ, необыкновенную прелесть….
— Хорошо! Но чмъ кончилась эта исторія?
Доканчивая бутылку шампанскаго, старикъ воскликнулъ:
— И не знаю, что я ей сдлалъ, только она обернулась ко мн какъ бшенная, и своими острыми зубами хватила меня за бедро, хоть и слабо, конечно, но я подумалъ, что она хочетъ меня пожрать, и вонзилъ ей кинжалъ въ шею. Издавъ крикъ, охватившій сердце мое холодомъ, она покатилась… и я видлъ какъ она боролась со смертію.
Впослдствіи солдаты, увидавшіе мое знамя, прибжали ко мн и мы отправились вмст.
— Да, молодой человкъ, прибавилъ онъ, промолчавъ нсколько минутъ: — съ-тхъ-поръ потаскался я порядочно на своемъ вку: былъ въ походахъ и въ Германіи, и въ Испаніи, и въ Россіи, и во Франціи, но никогда не забуду моего пребыванія въ пустын….