ПРИВИСЛИНСКИЕ ПУБЛИЦИСТЫ У МОСКОВСКОГО ‘КНЯЗЯ’ В ГОСТЯХ
ПРИВИСЛИНСКИЕ ПУБЛИЦИСТЫ У МОСКОВСКОГО ‘КНЯЗЯ’ В ГОСТЯХ
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Привислинские публицисты у московского ‘князя’ в гостях, Розанов Василий Васильевич, Год: 1907
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Розанов В. В. Собрание сочинений. Около народной души (Статьи 1906—1908 гг.)
М.: Республика, 2003.
Славянский вопрос и положение в нем России и Польши, русских и поляков, довольно ясно. Тяжкий молот исторических обстоятельств раздробил Польшу и укрепил Русь. Не говоря о других, рано и преждевременно задавленных славянских народностях, русская и польская народности могли бы сделаться центрами славянского объединения, славянского самостоятельного культурного слияния, одна на Востоке и другая на Западе. Совершенно мирно они могли бы существовать одна параллельно другой, как нет и никогда не было ни зависти, ни злобы, ни соперничества между южнославянскими народностями и русскою. Но Бог судил иначе. Польша погналась за блестками западной цивилизации. В противоположность глубокому демократизму всех славянских племен, всего славянского духа, Польша и поляки всегда были ‘ясновельможны’, и ‘ясновельможество’ всегда было для них каким-то ‘царством небесным’, за которое они променивали самостоятельность, независимость, труд, благосостояние и т. п. ‘малоценности’ демократического масштаба. Хотя для других-то славянских племен и было ясно всегда, что ‘ясновельможные’ поляки с такими изумительными усами и в ослепительных ‘кунтушах’ сидят вовсе не в карете западноевропейской цивилизации, а только стоят у нее на запятках и катаются туда и сюда по чужой воле, а нисколько не правят ее конями. Поляков не считали способными к высшему мировому служению, к усвоению и проведению далеких исторических перспектив. Несмотря на то, что они ‘лежили крыжем’ перед Ватиканом, Ватикан только давал им целовать руку, как и Наполеон, побаловав их самолюбие созданием ‘польского легиона’, предоставил умирать за себя, не взяв никоторого ‘лыцаря’ себе в маршалы. Вторые роли, даже третьи и четвертые роли, и никогда не первая роль, были их историческим уделом.
Более всего через принятие католичества, но также и через все другие подробности своей истории и жизни поляки никогда не сознавали глубокой и самостоятельной ценности славянского в себе зерна. Они всегда искали латинской позолоты, рыцарской позолоты, королевско-блестящей позолоты, претенциозно-дворянской позолоты. Усы, кунтуш, ‘падам до ног’ в минуту опасности и несносное высокомерие, как только опасность проходила, — таковы их бытовые и исторические черты, несносные и мало постижимые для остального славянского духа, который от начала нес и, вероятно, до конца дней своих пронесет крестьянскую в себе складку, здоровый и суровый мужицкий дух. Может быть, это и неизящно, да зато крепко.
Русь без злобы и, главное, без всякой мстительности вспоминает татарское над собою иго. Татар у нас положительно любят, — любят в населении, массою и массу. С турками сколько войн мы вели, но и к туркам ни малейшей ненависти у русских и в России нет. Инородцы все у нас пригреты. Из мордвы был знаменитый патриарх Никон, а Годунов был потомком казанских князей. Литва, белорусы, грузины — все у нас свои люди, все сидят за русским столом, без кичливости над ними хозяина. Им не подают грязных салфеток, не обносят кушаньем. И, мы верим, в русских ‘инородцах’ Россия получит, как уже и получала, преданнейших слуг или, точнее, детей-слуг себе. Такими были Багратион, Барклай-де-Толли. Во всяком случае это действительно, по-настоящему блестящая параллель тому потоку истребления, каким в пору силы устремились ‘ясновельможные’ на Литву, на несчастную Белоруссию, на давших им хороший отпор хохлов. Лучшие победы Россия одержала добротою и широтою, как Польша все проиграла ‘ясновельможностью’, кичливостью, нервностью, незнанием ни в чем меры, — поведением легкомысленным и жестоким.
Россия — универсальна в славянстве. Не зная гордости ‘своей крови’, гордости ‘предками, которые спасли Рим’, она смешивалась охотно и легко с татарскою кровью, с финскими племенами, с немцами, — хотя менее всего с поляками. На всем земном шаре ‘ясновельможные’ претят нам, претят как-то органически. Тут — расхождение демократическое и аристократическое, которое решительно исключает одно другое. Даже ‘восточные человеки’ нам более переносимы. Не говоря о грузинах, глубоко симпатичной нам нации, не упоминая о татарах, везде народно уважаемых и любимых, даже об армянах у нас рассказывают анекдоты более в забавном, нежели злом тоне. Но все, что звучит о поляках, — звучит в народе неуважением и антипатиею. Только ради ‘политики’ смягчается это народное, культурное отношение.
Россия стала в центре славянского возрождения. И, без сомнения, в нем и останется.
Ее положение в славянстве совершенно ясно. Оно никем и не оспаривается. Напротив, положение Польши или, лучше сказать, поляков необыкновенно трудно, и трудность лежит в духовном и культурном расхождении их с славянским миром. В этом трудном положении все, что остается им, — быть скромными, непритязательными, старательно изучать себя и других. Сократовское ‘ ‘ {‘Познай самого себя’ (греч.).} очень шло бы им в качестве исторического напутствия.
Но то, к чему призывал Сократ, кажется ‘не в долбежку’ ясновельможным. Ну, как они станут учиться, присматриваться, приглядываться, слушать и взвешивать свое положение, когда они уже всех умнее и всех ученее? А в теперешний момент, конечно, временного ослабления России и чувствуют себя необыкновенно сильными.
Князь Евг. Трубецкой в только что вышедшей книжке своего ‘Еженедельника’ имел бестактность поместить ‘Первый шаг’ проф. Мариана Здзеховского. У поляков нет незнаменитых людей. ‘Знаменитый’ Здзеховский притащил в ‘Еженедельник’ ‘знаменитого’ Людовика Страшевича, и оба наговорили о русско-польских отношениях что-то такое, что показалось московскому князю-публицисту весьма умным, а нам представляется совершенно глупым. Во-первых, он говорит не о России и Польше, а о ‘Нов. Времени’ и Меньшикове, и, во-вторых, вся статья ‘профессора’ не содержит никакой последовательной мысли, а только потуги на остроумие, которое нам представляется совершенно плоским. Жару много, а ожога никакого. Есть такие тела, которые кипят при низких температурах, и к числу их относится ‘ясновельможество’ с Вислы. И Страшевич, и Здзеховский со 2-й же страницы забыли, о чем хотели говорить. Начав вообще обличать русскую узость и русскую черствость и сославшись на какого-то ‘ученого немца’, по наблюдению которого ‘человек без паспорта в кармане — явление непостижимое для ума русского бюрократа’, оба вдруг обрушиваются на ‘Новое Время’ и ‘Московские Ведом.’ и кричат, что они с ними ‘не хотят разговаривать’. ‘Не хотят’, — а между тем от начала до конца ни о чем и не говорят, как о двух им ненавистных газетах, только ‘бочком’, с этой личиной ясновельможного презрения. ‘Никто из поляков, сохраняющих чувство собственного достоинства, не станет отвечать сотрудникам ‘Нов. Врем.’ и ‘Моск. Вед.’, зная, что эти люди пишут по заказу, для денег, в полном сознании своей низости’. Все это — голословно, и в этом трагизм говорящего, у которого нож в сердце и бубенчик арлекина в руках. На русских улицах и не так ругаются, и у русских есть об этом поговорка: ‘Собака лает, ветер носит’. — ‘Если им угодно беседовать с поляками (почему-то курсив у автора), пусть они исполнят’ такое-то и такое-то условие. Да никто усиленно и не собирается ‘беседовать’ с поляками. Затем он анонимно припоминает какого-то ‘величайшего русского мыслителя, человека русского по происхождению, по воспитанию, по складу ума, по воззрениям и стремлениям, словом, самого русского из русских’, который будто бы ‘заклеймил русский патриотизм названием русской народной дикости’. С тех пор поклонники воззрений, проповедуемых ‘Нов. Временем’ или ‘Варшавск. Дневником’, не имеют права считать себя представителями России.
Ну, вот, отчего же? У нас нет такого ‘ясновельможества’ и нет привислинского ‘падам до ног’. Все у нас носят свою голову на плечах, и никто ничьим мнением не стеснен. ‘Величайший из великих’ русский есть, кажется, Владимир Соловьев, который в пылу полемики назвал здоровый и прекрасный патриотизм Данилевского, Страхова и Аксаковых ‘явлениями народной дикости’, но это было только припадком полемики у весьма переменчивого публициста, в которой под конец жизни он раскаялся, как раскаялся и вообще в своих католических европейских пристрастиях и начал писать с почтением в ‘Вести. Европы’ даже о русско-византийской государственности. Так что он был даже и не против паспортов, которые не нравятся только ‘лыцарям’, бегущим ‘до лясу’. Ненависть к русскому патриотизму особенно занимательна в устах Страшевича и Здзеховского, которые через две строки в третьей кричат: ‘Мы или останемся поляками, или станем нравственными уродами’ (стр. 22). Вот какая дилемма. Но не страшит ли обоих панов горшая возможность остаться поляком и не перестать быть уродом? Таким совершенным уродством представляется нам совет не быть патриотами на р. Неве и р. Москве, а только быть патриотами на р. Висле. Патриотизм, высокочеловечное явление у поляков, у русских есть явление только ‘дикое’. Ну, конечно, ‘quod licet Jovi, non licet bovi’ {что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку (лат.).}. Этим коровам, пасущимся на равнинах Великороссии, приличествует не государственное самосознание, а только этнографическое прозябание. Благодарим покорно. Однако поляк не был бы смешон как поляк, если бы не приседал в конце речи. Поругав ‘Новое Время’ и другие газеты, припомнив к чему-то Чемберлена и Меньшикова, ‘профессор’ совершает ‘падам до ног’ в отношении ‘Московского Еженедельника’, приютившего его убогую статью. ‘В борьбе с темной силой, которая именуется инстинктом раба и которая неоднократно бичевалась в ‘Московском Еженедельнике’ его редактором под названием хамства, зверопоклонства, благонамеренности, заключается весь смысл истории духовного развития России’.
Ну, уже именно, откуда же бедным русским и узнавать о ‘смысле своей духовной истории’, как не с берегов Вислы.
Как это недостойно, что московская ворона, проглотив кусочек сахару, поднесенный ей паном Здзеховским, напечатала в Москве, возле Кремля и его святынь, возле памятника Минину и Пожарскому, всю эту накипь скверных чувств с Вислы.
НВ. 1907. 9 окт. No 11342. Подпись: Русский.
Статья посвящена публикациям двух польских публицистов в ‘Московском Еженедельнике’ (No 37, 38, 39 от 22, 29 сент. и 6 окт. 1907) кн. Е. Н. Трубецкого: профессора Мариана Здзеховского и сотрудника варшавской газеты ‘Слово’ Людвига Страшевича. ‘Московский Еженедельник’ издавался с 1906 г. на средства М. К. Морозовой и придерживался линии умеренного либерализма, ‘мирного обновления’. В журнале печатались А. Н. Бенуа, Н. А. Бердяев, П. П. Муратов, Д. В. Философов, С. Н. Булгаков, печатался начиная с 1910 г. и В. В. Розанов.
…в только что вышедшей книжке… ‘Еженедельника’… — Здзеховский М. Первый шаг // Московский Еженедельник. 1907. 6 окт. No 39. С. 20—24.
Владимир Соловьев, который в пылу полемики… — Высказывания Соловьева об особой форме дикого, ‘зоологического’ патриотизма из его сборника статей ‘Национальный вопрос в России’ (1-й вып. — 1883—1888 гг., 2-й — 1888—1891 гг.).
Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку — выражение, отсылающее к мифу о похищении царевны Европы Зевсом (Юпитером).