Я в царстве притченном так, как пчела, летаю.
‘Мешки судеб’. Притчи гр. Хвостова.
Ослу в рот не вложи разумны разговоры,
Ни филину, сове не дай прекрасны взоры.
‘Поэма’. Притчи гр. Хвостова.
Уверь, что звери все перед моим крыльцом.
Из той же поэмы и того же гр. Хвостова.
Не вздумай по небу кататься на ослах.
Всё из той же поэмы и того же гр. Хвостова.
Словесность на верхи кремнистых гор взлетает.
Из ‘Послания о пользе словесности’ гр. Хвостова.
Иные, разум весь включая в сладость уха,
Не требуют в стихах ни вымысла, ни духа.
Гр. Хвостов.
Однако неоспоримо то, что притчи есть род самостоятельный.
(Из примечаний гр. Хвостова к посланиям гр. Х<востова>).
Итак, писатель оныя (притчи) необходимо должен погрузить свое перо в совершенную естественность.
Гр. Хвостов.
Кому противно что,
Тому, конечно, то
Не надо ни на что.
Притча ‘Мышь и Орехи’ гр. Хвостова.
Как хочешь, так кусай и злися,
Но только не воняй.
Гр. Хвостов.
Павлиным гласом петь толико неспособно,
Как розами клопу запахнуть неудобно.
(Притча Дмитрия Хвостова из ‘Собеседника
любителей российского слова’ 1783 года).
Эти притчи писаны в подражание, и сказать можно без хвастовства, довольно удачно, притчам гр. Хвостова, особенно тем, которые заключаются в первом издании, явившемся в свет в первых двух-трех годах текущего столетия {Избранныя причти. Спб. 1802. 8о.}. Эта книга была нашею настольною и потешною книгою в Арзамасе. Жуковский всегда держал ее при себе и черпал в ней не редко свои Арзамазские вдохновения. Она послужила ему и темою для вступительной речи, при назначении его членом Арзамасского общества. Жуковский имел особый дар отыскивать книги подобного рода и наслаждаться ими. Они служили ему врачебным пособием для возбуждения здорового смеха, для благорастворения селезенки, pour Иpanouir la rate, как говорят Французы. Помню между прочим книгу ‘Утехи меланхолии’, которая утешала и потешала нас до слез {Утехи Меланхолии, Российское сочинение А. Ф. М. 1802. 8о.}. И теперь нельзя таки жаловаться на совершенный недостаток в глупых сочинениях, но мы ли, в нынешнее время, разучились смеяться над глупостями, глупцы ли разучились быть забавными, а сделались просто скучными и досадными, — но не слыхать уже знакомого нам искренннго, радушного, звонкого хохота, возбуждаемого забавною и безвредною глупостью. Теперь глупец идет в коммунисты, в нигилисты, в реформаторы, со всех ног перепрыгивает в передовые люди, и пишет тяжелые статьи в журналах. Глупость и вранье и тут на лице, но ничего в них нет забавного. Глупцы не должны забывать и всегда держаться известнаго стиха:
Les sols sont ici bas pour non menus plaisirs.
А, если они нас не веселят и не потешают, то на что же они годятся? К. В.
ПОСВЯЩЕНИЕ ПРИ СЛЕДУЮЩИХ ПРИТЧАХ
Непринужденный баснослов,
Люблю я твой язык скотов:
Он прост, щеголеват и сладок,
Парнаса нашего ты приподнял упадок,
И с елисейских нив
К тебе, наш Лафонтен, твой мастер,
Друг Сумароков муз кричит: ‘Не будь ленив,
От ран словесности ты будь надежный пластырь!
Очисти вкус:
Скажи невеждам ты и школьникам Парнаса,
Что тыква, что арбуз,
И чтоб за нектар нам не выдавали кваса’.
Услышь и ты мою мольбу:
Не дую я в трубу,
Не посажён я Музой в славной шайке,
А так бренчу
На балалайке,
И сам себе я только по плечу.
Но ты, мой меценат, взгляни на эти притчи,
В них, может быть, найдешь ты много дичи,
Но на себя пеняй: я б их не написал,
Когда тебя бы не читал.
Лягавая в болоте
Увязла на охоте
И думает себе: ну, если б был здесь мост,
Я б прямо пробежала
И со стыдом бы здесь в грязи не утопала,
Не грызли б мне лягушки хвост.
Хоть у собаки ум и прост,
Но в этом случае не так-то глупо судит.
Вдруг издали плывет бревно,
Одно.
Оно
Надежду на душе лягавой тотчас будит.
Великой аргумент: авось.
И говорит себе лягавая: не бось!
Приблизилась к бревну и вот уж поравнялась,
Собака кое-как вдруг на него взобралась
И села попросту верхом.
Потом
Собака сделалась гребцом,
Гребет, гребет не веслами, ногами,
И не поет, как вечерами
Поют матросы на Неве
Иль матушке Москве,
А просто лает,
Но к берегу, однак, счастливо приплывает.
Учитель лучший нам — нужда.
Приди беда,
И всякая собака —
Не хуже Телемака.
В стране, где пенится Иртыш,
Жила и проживала мышь,
А может быть, и крыса.
Она, как баба Василиса,
Всё веселилася, не думая о том,
Что, может быть, придет ей встретиться с котом.
А кот зверок известной,
И с рыла, и с хвоста премилой, препрелестной
А попадись ему, так будет тесно.
Мяучит кот,
А мышь пищит и, прыгая, идет
Коту навстречу.
Кот мышку сжал четою лап —
И вмиг ее он цап-царап.
Смысл басенки моей я вам, друзья, замечу:
Мы здесь живем,
К бедам плывем,
Рок — кот, мужчина — крыса,
А баба всякая — такая ж Василиса.
Осел мясистой, вислоухой,
Тащася по полю, раз повстречался с мухой.
‘Здорово, брат!’
— ‘Сеструшичка, здорово!’
На наш живут и звери лад:
Поклон, привет на случай,— всё готово,
Но замешайся тут не то,
Ни братом, ни сестрой никто.
Но далее пойти, и смысл нам будет ясен.
В толк быль возьмем и быль под рожей — басон.
Идут,
Ползут,
Но мухе —
Ей всё ведь в труд,
Соскучилась и вдруг взлетела — и на ухе
У осла
Как королева прилегла.
Осел ей говорит: ‘Послушай ты, воструха,
Ну, вон с уха!
Я не носилки для тебя’.
А муха говорит: ‘Не слушаюся я’.
И впрямь, что сделаешь с бедою неминучей?
Хоть тяжело, сердись — так будет круче,
Ты лучше потерпи. И мой осел,
Поосердяся,
Пораскричася,
Но муху на ночлег легохонько привел.
Один гишпанец
Вел вечно танец,
И день и ночь
Кувыркается, пляшет
Глазами, головой, рукою, брюхом,
И с полу не отходит прочь,—
Во всю трясется мочь.
Народ глядит и говорит: бесовщик!
Неправда, он простой танцовщик.
Ты говоришь ему о братьях, о куме,
О римских чудесах, о Вавилонском саде,
А у него фанданго на уме.
Народ глядит и говорит: ‘В разладе
Гишпанской ум!’
Напрасен шум!
Гишпанец не дурак, гишпанец не безбожник,
Он на свой вкус художник.
О люди, люди! вы
Гишпанцы все, увы!
Мы все, коль рассудить, живем без головы,
Гишпанцу танцы,
Солдату ранцы,
Скупцу рубли,
Завоевателю клочок земли,
Любовнику приятны глазки —
Не те же ли гишпански пляски?
Один француз
Жевал арбуз.
Француз, хоть и маркиз французский,
Но жалует вкус русский,
И сладкое глотать он не весьма ленив.
Мужик, вскочивши на осину,
За обе щеки драл рябину
Иль, попросту сказать, российский чернослив
Знать, он в любви был несчастлив!
Осел, увидя то, ослины лупит взоры
И лает: ‘Воры, воры!’
Но наш француз
С рожденья не был трус,
Мужик же тож не пешка,
И на ослину часть не выпало орешка.
Здесь в притче кроется толикий узл на вкус:
Что госпожа ослица,
Хоть с лаю надорвись, не будет ввек лисица.
Однажды.
Шел дождик дважды.
А если дождь идет, то знают, что мокро,
Промокнет и ребро.
Но здесь не в этом дело,
И притченно мое перо
Изобразить не то усердие имело.
Гласит мужик:
‘О Зевс велик!
Подчас и я не прочь, чтоб дождик шел на время,
Но если два дождя, то уж несносно бремя’.
Зевес ему в ответ на то гремит:
‘Послушай, брат! ты жид,
Но христианин будь, спроси лягушек племя.
Я зрю, что мочится твое плешиво темя,
Но зрю, что и с засух у них спина болит’.
Когда б Зевесу внять, что вопиют немчурки,
Французы, итальянцы, турки,
Пришлось ему играть бы в жмурки.
В одном лесу гулял охотник,
Тут был и плотник
Иль, если правильней сказать, то дровосек.
Но нет беды! Ведь он такой же человек.
Читатели простят, я не грамматик,
А просто баснослов-лунатик.
К тому ж, с кем Муза здесь дружна,
Тот знает, что подчас нам рифма солона,
Горька, как редька.
Поэт, коль рассудить, бессчастный, право, Федька.
Но ба, ба! именной указ,
Такого-то числа и году,
От Феба пиндскому народу:
Нам делать не велит отводу,
А просто продолжать начатый раз
Рассказ.
Сейчас,
Мой милостивый Феб! Прости, вперед не буду
И твой приказ
Я не забуду.
Воротимся ж в свой лес,
Где встретим мы своих повес.
Один из них, в овчинной бурке,
Был с топором,
Другой, в зеленой куртке,
С ружьем.
Один пилит себе покойно елку,
Другой, на ней завидя перепелку,
Кричит: ‘Постой,
Негодник злой!
Ты видишь, я здесь забавляюсь
И сам стрелять на елку попускаюсь,
Дороже топора ружье’.
А тот, мужик хоть неучтивый,
Но смыслом справедливый,
Сказал ему: ‘Вранье,
Я здесь дрова рублю отцу на новоселье,
Я дело делаю, а ты безделье’.
Читатели мои!
Как чванство гордое ни чванься, ни сопи,
Полезному всегда забава уступи.
8. ЛИСИЦА, ВОЛК И МЕДВЕДЬ
Лисица съела петуха,
Иль попросту дала дурашке треуха.
Лисицу господин чиновник,
Лесной полковник,
Зубастый волк,
Ногою толк,
Тут свистнул в ухо,
А там, безмолвствуя, себе запрятал в брюхо.
Лисице сухо,
Наш волк, насытившись, гордится впопыхах,
Но из лесу медведь, и — волк наш в дураках!
Медведю волк наш приглянулся,
И он еще и не очнулся,
А в рот уж чебурах!
И мой бедняк лежит в медвежьиных кишках.
У сильных слабые в тисках.
