Присоединение Грузии к России 1799-1831, Берже Адольф Петрович, Год: 1872 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 76 минут(ы)

Ад. П. Берже

Присоединение Грузии к России
1799-1831

Берже Ад. П. Кавказская старина

Пятигорск: СНЕГ, 2011.

I. Было ли присоединение Грузии результатом завоевательных планов России?

II. Произошло ли присоединение Грузии к России вследствие эгоистического стремления Георгия XII оградить свои личные интересы?

III. Желал ли грузинский народ русского подданства?

Из всех окраин России нам менее всего известен Кавказ. Между тем, на ознакомление с этим именно краем правительство делало и делает весьма значительные затраты. Учрежденная по высочайшему повелению в апреле 1864 года, под моим председательством, Кавказская Археографическая Комиссия успела уже напечатать семь громадных (in fol.) томов, собранных ею актов за время нашего владычества на Кавказе с 1799 по 1831 г. Но изучение актов доступно только терпеливому труду специалистов-исследователей, дабы из отдельных документов правительственной и административной деятельности сделать общие выводы для разъяснения различных явлений исторической жизни Закавказья. Такая задача, очевидно, не легка и не может быть с первого раза разрешена с должною полнотой и законченностью, но это, конечно, не должно останавливать посильного ее разрешения на основании тех данных, которыми мы можем воспользоваться в настоящее время. Сделаем что можем и представим другим исправить наш труд и достигнуть лучшего результата.

Руководствуясь таким убеждением, мы постараемся в настоящем исследовании, по возможности, разрешить следующие вопросы:

1. Было ли присоединение Грузии результатом завоевательных планов России?

2. Произошло ли присоединение Грузии к России вследствие эгоистического стремления Георгия XII оградить свои личные права? и

3. Желал ли грузинский народ русского подданства?

Мы посвящаем разрешению каждого из этих вопросов особенную главу и на основании подробного анализа сделаем конечный вывод.

I
Было ли присоединение Грузии результатом завоевательных планов России?

Европейские публицисты и мыслители никак не хотят признать постепенное развитие внутренних сил и внешнего могущества России за явление историческое, совершающееся помимо воли людей, стоящих во главе русского правительства, но видят в том результат дальновидной политики, то есть разных ухищрений русских дипломатов, исполняющих планы, задуманные их предшественниками. Неосновательность такой мысли, несмотря на авторитеты, ее проповедующие, выясняется всякий раз, когда беспристрастное исторические исследование касается какого-нибудь вопроса из прошедшей жизни нашего Отечества. Оказывается, что в России, как и везде, дипломаты и лица, стоящие во главе государственного управления, имели свои стремления, свои планы, свои личные симпатии, но могли приводить их в исполнение лишь настолько, насколько этим обусловливался исторический ход событий. Не все у нас были гении, даже не все честные люди, не всегда были у нас успехи в сношениях с другими странами и народами и, несмотря на разочарование руководителей, факты доказывают, что иногда ошибке, увлечению, неудаче мы были обязаны более плодотворными последствиями, чем наилучше обдуманным, блистательным планам, которых систематическое, точное исполнение приносило одно зло. То же самое было и у других народов, предназначавшихся играть видную роль на поприще историческом.

Покорение Кавказа и Закавказья многим кажется неизбежным продолжением планов Петра I, который сам водил войска по Каспийскому побережью и завоевал для России лучшие персидские провинции, возвращенные обратно его наследниками, не понимавшими целей гениального человека. Но такой взгляд не подтверждается историческими документами. Оказывается, что мысли Петра были совсем забыты или, вернее, значение их было утрачено впоследствии. Внимание русских государственных людей было обращено на другие вопросы и проложение торгового пути через Россию в Индию по направлению, указанному великим преобразователем, было отнесено к области утопий. По уступке Персии ее провинций, все наши заботы сосредоточились на охранении пограничной Кавказской линии и возможном ее благополучии. Всякое движение вперед, всякий шаг далее к югу, к Кавказским горам, вовсе не был исполнением политической программы, преподанной свыше, а вызывался случайно событиями, совершавшимися в сопредельных странах, и дипломатия, отставая от хода дел, только давала санкцию уже совершившемуся.

Решительное покорение Кавказа и Закавказья начался с присоединением Грузии, и факт этот, по нашему мнению, вовсе непредусмотренный современными деятелями, совершился даже вопреки их воле, и последствия его были вовсе не те, которых ожидали, а те именно, какие были необходимы для развития могущества России, сообразно задаче, которую она должна выполнить в мировом, историческом ходе событий.

Грузия вовсе не была сознательно завоевана, как думают некоторые, и не могла быть завоевана в то время, когда совершилось ее присоединение. Всякое завоевание предполагает, конечно, завоевателя, который, подобно Александру Македонскому или Наполеону I, жаждал бы всемирной известности, считал бы для себя высшим благом покорение, торжество над неприятелем, кто бы он ни был, лишь бы можно было до него добраться и вынудить к сопротивлению. Такого завоевателя в период присоединения Грузии на русском престоле не было. Правда, начало серьезных намерений присоединить Грузию относится к царствованию Екатерины II, когда, благодаря широким планам развития России как самой императрицы, так и окружавших ее гениальных людей можно подозревать весьма отдаленные политические комбинации, но, как известно, все они, со смертью императрицы, окончились отступлением русских войск из Закавказья в 1796 году, что сильно поколебало веру в правительство России. В инструкции, данной по указу императора Павла I Коваленскому, 16 апреля 1799 года, которою фактически конфирмовался договор, заключенный Екатериной II с грузинским царем Ираклием II, 24 июня 1783 года, — вовсе не видно скрытых политических планов и не рекомендуется каких-нибудь дипломатических действий, предназначенных приготовить пути к поглощению грузинского царства, а, напротив, все указывает на искреннее желание сохранить его самостоятельность под покровительством России. Так, например, 11-м пунктом этой инструкции Коваленскому вменяется в обязанность ‘чинить царю приличные внушения, дабы поведением своим и разными заведениями к просвещению народа в православной вере нашей, там по невежеству, наиболее по наружности исповедуемой, и, вообще, всякого просвещения, отличался бы он между варварскими тамошними народами’. И далее: если бы царь основал воинское свое ополчение посредством некоторого порядка или регулярства и заведения порядочной артиллерии, то Коваленскому рекомендуется ‘употребить для руководства их начальника и офицеров посылаемого егерского полка, дабы таким образом царь и с малыми силами мог противостоять в нужде необузданным и многочисленным полчищам персидским’. Очевидно, приказание принуждать царя, поступающего в подданство, заводить национальные школы и национальную регулярную армию — совершенно противно здравому смыслу, если бы предполагалось поглотить Грузию, а доказывает то, что Россия, в виду сохранения христианского государства за непроходимыми в то время Кавказскими горами, желала только оградить его существование и для того, довольствуясь лишь ролью сюзерена, предполагала упрочить прогрессивно развитие страны.

Что 11-й пункт инструкции не составлял дипломатической уловки, а имел реальное, буквальное значение, мы убеждаемся из рапорта генерала Лазарева Кноррингу, от 25 сентября 1800 года, письма к нему же Коваленского, от 23 декабря 1800 года и письма Кнорринга к Георгию XII, в которых изложены предложения, сделанные царю этими лицами о необходимости организации грузинских войск. Но царь, видимо, не мог воспользоваться предоставленными ему средствами устроить самостоятельное царство и предпочитал просить усиления русских войск до цифры 6000 человек, которую почему-то считал достаточной для ограждения Грузии от внутренних и внешних врагов. Впрочем, один из сыновей Георгия, Михаил, как удостоверяет Лазарев, ‘собрал роту из своих малолетних и по образу нашему вооружает и обучает ее’, но, вероятно, эта игрушка ничем не кончилась, так как об этой роте после того нигде не упоминается.

При высылке полка Гулякова, Кнорринг, 8 сентября 1800 года, предписал Лазареву ‘дать приметить царю, что если высочайше назначенные войска и вступили в Грузию, то не на всегдашнее пребывание и не на содержание гарнизонов, а только временно, по случаю опасностей, угрожающих Грузии, и поэтому усилия царя в мерах собственного воинского вооружения не должны ослабевать’. Далее Кнорринг, ‘к единому сведению Лазарева’, сообщает почерпнутое им из переписки с Георгием убеждение царя, что войска останутся навсегда в Грузии и что от продовольствия их Грузия будет наполняться деньгами, а царь ничего не будет тратить на содержание войска, и потому поручает Лазареву ‘настоять, чтобы грузинское правительство не оставляло принятых к собственной своей безопасности мер’. Честный Лазарев не мог допустить, чтобы царь пускался в спекуляции, как то действительно оказалось, но приписывал требование подкрепления тому, что ‘царь, как человек, удрученный страхом, не в силах будучи отрясти от сердца своего угрожения, предавался совершенному унынию и в сем разе брался за то, что первым к спасению его представлялось’.

Впрочем, обвинять царя Георгия, что он не организовал туземных войск, было бы не совсем справедливо. Полное расстройство внутренней государственной жизни, существовавшие и ожидавшиеся междоусобия и опасность от внешних врагов — не могли быть устранены собственными силами царства, что и вынудило искать подданства российскому императору взамен высылки русских войск, которые сохранили бы погасавшую жизнь грузинского царства. Первый отряд русских войск, 17-й егерский генерал-майора Лазарева полк, вступил в Тифлис 27 ноября 1799 года, и, как описывает Коваленский, ‘сделал при входе фигуру преизрядную, был встречен за три версты наивеликолепнейше. Царь, со всеми знатными, светскими и духовными вельможами, выехал навстречу в сопровождении более десяти тысяч человек народа, в городе же, вид амфитеатра имеющем, все крыши домов были усыпаны женщинами, и, по единообразному их из белого холста одеянию, казали собой прекрасный вид рассеянного по городу лагеря. Пушечная пальба и колокольный по всем церквам звон возвышали сие празднество, а радостные восклицания народа, движения и самые слезы, особливо женщин, усовершили сию трогательную картину братского приема и неложной преданности к нам народа’. Но вслед за сим трогательным празднеством являются послы персидского шаха. Они требуют покорности, угрожая истреблением Грузии, а брат царя, Александр, бежит в Персию и нарушает внутреннее спокойствие. Обучать войска было некогда и уже в июне 1800 года Коваленский просит усиления русских войск в Грузии, для отражения ожидаемого вторжения персиян под начальством Аббас-мирзы. 10 июля генералу Кноррингу дается императором Павлом рескрипт о приготовлении к походу с Кавказской линии по пяти эскадронов драгунских полков Пушкина и Обрескова, двух пехотных полков, расположенных в середине линии, двух сводных гренадерских и одного батальона егерского Лихачева 1-го полка, так, чтобы вместе с полком Лазарева иметь в Грузии 10 эскадронов кавалерии и 9 батальонов инфантерии. Таким образом, очевидно, обстоятельства не допускали мысли о возможности доставить грузинским войскам регулярство, особенно при том условии, что денег в царстве не было и наличные боевые силы, собранные в помощь Лазареву, ‘едва имели по одному ружью на 18 человек, а остальные были вооружены обожженными кизиловыми палками’.

Первые политические деятели, прибывшие из России в Тифлис, были действительный статский советник Коваленский и генерал-майор Лазарев. Коваленский, назначенный полномочным министром при царе Георгии, поставил себе задачею играть первенствующую роль и распоряжаться бесконтрольно Грузией. Во всех его донесениях, письмах, проектах и соображениях не видно никакой государственной идеи, никакого понятия о служении какому-нибудь отвлеченному принципу: все интересы России и Грузии отступают для него на задний план, как только задевается мелочное самолюбие или корыстолюбие этого кляузного чиновника. По приезде в Тифлис министр удивил всех своим поведением. Напрасно царь ежедневно посылает узнавать о его здоровье, выражая тем желание видеть министра. Коваленский не хотел понять этого и отсылал посланцев с ответом, что он здоров. Наконец, когда решился явиться к царю, то послал прежде сказать, чтобы для него изготовили кресла. К царю Коваленский явился в особом наряде: в шубе, теплых сапогах и дорожной шапке и тотчас же сел в изготовленные для него кресла, касаясь своими ногами ног царя. Затем, отправясь в том же наряде к царице, он кончил аудиенцию объявлением, что настал адмиральский час, и потребовал себе водки. Сообразно нелепому наряду и поведению, речь министра отличалась дерзостью и пренебрежением. А между тем этот недоступный министр российского императора обещал царице взятку в 3000 р., адъютанту царя князю Александру Макаеву 2000 р. и княгине Чавчавадзе 7000 р., если они убедят Георгия ходатайствовать перед государем императором об оставлении Коваленского министром в Тифлисе, с заявлением, что никого другого на этом месте царь иметь не желает. Вероятно, благодаря этим проискам, ‘мало чести ему у здешнего народа принесшим’, высочайший рескрипт от 3 августа 1800 года об отозвании Коваленского остался без исполнения, и после смерти Георгия XII на долю Коваленского выпало организовать управление Грузией, учредить так называемое Верховное Грузинское правительство, во главе коего явился сам Коваленский с титулом правителя Грузии. Разбирая организацию этого Верховного Грузинского правительства, проектированного и приведенного в исполнение Коваленским, надворный советник Соколов заключает: ‘смело и утвердительно полагать можно, что злоупотребления созерцались правителем при самом сочинении постановления нынешнего в Грузии правительства’. Приводя в исполнение свой зрело обдуманный проект, Коваленский ‘укомплектовал все места большею частью своими родственниками или людьми, с ним или с родственниками его в каких-нибудь связях состоящими’. Затем, совершенно естественно, ‘дом Коваленского был верховным местом, откуда рассылались повеления, розыски, аресты и конфискации’. Все чины правительства, очевидно, служили Коваленскому, а не России, ‘и числились только по спискам в виде безымянных архитекторов, канцелярских чиновников’ и пр., и если существовали в действительности, то ‘получали от Коваленского в счет жалования сукнами, которые продавали после с убытком для выручки денег’. В секретной записке об избранных правителем приставах при татарах Соколов выражается так: ‘они ни по службе, ни в обществе достойными не были, например, Мерабов и Маквиладзе, о достоинстве коих упоминать пристойность запрещает’. Несмотря, однако, на такой невзыскательный выбор чиновников, государственная служба в Грузии и для них представляла мало привлекательного. Полковник Чернов доносит князю Цицианову, что ‘чины полиции не удовлетворены полгода жалованием, и как они не имеют другого средства пропитания, то нередко отказываются от должности, оставляя полицию без всякой деятельности’.

В представлении Верховного Грузинского правительства уголовной экспедиции значится: ‘оная экспедиция имела рассуждение, что повытчики Гуляев и Дзюбенко, и регистратор Светлашный к должностям своим не являются, извиняясь, что, по недаче скудного жалования, назначенного правителем, и по неимению кредита, они доведены до такого жалкого состояния, что ни пищи, ни обуви, ни верхней одежды не имеют. В самой экспедиции нет ни вахмистра, ни сторожа, и с открытия губернии не метутся и не топятся комнаты. Что писано правителю и главнокомандующему (Кноррингу) о высылке положенных по штату на расходы денег, но уведомления ни откуда не последовало’.

При подобных принципах и порядках в управлении Грузии, после полнейшего расстройства внутренней государственной жизни при последних царях, злоупотребления должны были составлять нормальный ход дел, и искать чего-либо иного в период управления Грузией старейшего из русских деятелей за Кавказом — едва ли возможно. ‘Из подносимых мною государю императору донесений, — пишет князь Цицианов графу Кочубею, — усмотреть изволите жалостное положение дел грузинских и вопиющие злоупотребления власти бывшего правителя Грузии… которых десятимесячное продолжение превзошло меры терпения грузинского народа, пришедшего в колебание и явное недоброжелательство к нашему правлению’.

Правда, над Коваленским был поставлен высший контроль в лице начальника Кавказской линии, главнокомандующего войсками, генерал-лейтенанта Кнорринга, который постоянно жил в Кизляре и Моздоке, откуда, по представлениям того же Коваленского, серьезно разрешал такие мероприятия, как воспрещение вывоза из Грузии шерсти, для того, чтобы Коваленский мог скупать эту шерсть за бесценок на так называемую казенную суконную фабрику, и потом дешево стоящими сукнами рассчитываться за службу с состоявшими налицо чиновниками, если они трудились для блага России, а не состояли в родстве с Коваленским, помогая ему эксплуатировать вновь присоединенную страну. При секретном следствии Соколова, между прочими, стоит такой пункт: ‘Во всей Грузии скуплена за дешевую цену шерсть для употребления на суконной фабрике, но, как здесь говорят, из шерсти сей делается особая какая-то спекуляция. Правитель, имея оной до 15000 пуд, намеревается отправить в Россию для распродажи с выгодою’. Поэтому естественно, что как ни далеко лежала Грузия, но слава дел правителя дошла наконец до Петербурга. Рескриптом от 8 сентября 1802 года император Александр ‘по дошедшим жалобам и неудовольствиям на управляющих в Грузии генерал-лейтенанта Кнорринга и действительного статского советника Коваленского’ признал нужным ‘зачислить первого по армии, а второго отозвать для употребления к другим делам’, а управление гражданской и военной частью возложить на князя Цицианова, предоставив ему поступить с Коваленским как признает за лучшее.

Несмотря, однако, на такое широкое полномочие, данное государем князю Цицианову над участью правителя Грузии, Коваленский решился вступить в борьбу с новым главнокомандующим, который, между тем, подвигаясь к Тифлису, был осаждаем массою жалоб на злоупотребления Коваленского и К. По приезде в Тифлис и производстве ревизии присутственных мест Верховного Грузинского правительства, князь Цицианов везде нашел такой хаос, что тотчас дал Коваленскому ордер, лишающий его должности. Коваленский вздумал было парализовать действие ордера, подать рапорт о болезни, где выражался, что не может исполнять должности ‘по усилившимся болезненным припадкам по поводу поражения чувствительности неожиданным и, кажется, незаслуживаемым приемом, какой угодно было князю Цицианову сделать при отверстых дверях в посрамление Коваленского при множестве князей’, но князь Цицианов, как человек с сильным характером и безусловной честностью, не тронулся деликатностью чувств такого закоренелого дельца, как Коваленский, и отвечал ему, что рапорт о болезни вовсе не нужен, так как Коваленский уже лишен места, и прибавил, что если ‘нежной чувствительности поражение было у Коваленского непритворно’, то оно заслужено и ‘по крайней мере, составляет следствие той нечувствительности, какую он полагал в здешних князьях, когда оскорблял их своим поведением и тем заставил возненавидеть правление до такой степени, что князь Цицианов нашел страшное колебание умов против российского правления’.

При таком решительном отпоре дипломатическим укрывательствам от ответственности не было места, и Коваленскому приходилось прибегнуть к открытому противодействию, но как оно повлекло бы за собой скорый конец, то, по примеру всех мастеров канцелярского дела, он спрятался за абсолютную инерцию. На все предписания князя Цицианова он не отвечал, все его требования оставлял без исполнения, предоставляя ему самому разобраться в хаосе бездействия и злоупотреблений Верховного Грузинского правительства или пользоваться для того услугами чинов правительства, плутовавших совместно с бывшим правителем. А между тем все средства и деятельность Коваленского были направлены к тому, чтобы выставить себя перед высшим начальством несчастной жертвой несправедливого преследования. Много пришлось потрудиться князю Цицианову, чтобы сломить такую массу беззакония, какую представлял собой Коваленский, хотя, по здравому смыслу, этого быть не могло. Вредная деятельность Коваленского была признана самим императором. Князю Цицианову было дано полномочие поступить с ним, как признает за лучшее, но Коваленский все это игнорировал. Сначала он совсем не хотел отдавать отчета и выехал в город Георгиевск. Возвращенный оттуда по особому высочайшему повелению в Тифлис для дачи отчета, он не хотел уже выехать из Тифлиса, и спокойно руководил здесь своими сообщниками, чтобы сбить правосудие с настоящей дороги. Однако князь Цицианов преодолел все: указом правительствующему сенату от 15 августа 1803 года повелено:

1) По содержанию всех статей, содержащихся в следствии главнокомандующим в Грузии, по высочайшему повелению, произведенном, — бывшего правителя Грузии действительного статского советника Коваленского судить по законам и

2) По связи сего дела с политическими обстоятельствами и общим устройством Грузии, — суд сей произвести при 1-м департаменте правительствующего сената.

Приведенного краткого перечня деятельности первого русского правителя Грузии совершенно достаточно, чтобы прийти к заключению, что сановник этот преследовал только свои личные цели, причем государственные задачи России для него не существовали. Стало быть, приписывать ему желание завоевать Грузию и ввести ее в состав Российской империи было бы несообразно. Надо только удивляться, как Коваленский не достиг обратного результата: не погубил окончательно Грузию и всех войск, высланных для ее охранения. Он сделал, по крайней мере, для того все что мог, и если не имел успеха, то благодаря тому противодействию, какое встретил со стороны честного и бесхитростного слуги России, командира 17-го егерского полка генерал-майора Ивана Петровича Лазарева.

По силе инструкции 16 января 1799 года, Коваленскому предоставлялась собственно дипломатическая часть, представительство России и потом гражданская часть, посланные же в Грузию войска ему подчинены не были, и этому-то разумному отделению гражданской власти от военной Грузия обязана своим существованием.

Последовательное чтение донесений Коваленского и рапортов Лазарева, напечатанных в ‘Актах Кавказской Археографической Комиссии’, в высшей степени поучительно, так как в этих документах вполне выражается различие между принципами и деятельностью этих двух представителей русской администрации в Грузии. В первом же донесении генералу Кнор-рингу, 2 декабря 1799 года, Коваленский восхищается приемом царя Георгия, говорит о его преданности и делает себе недвусмысленный комплимент, заявляя, что ‘его самого царь полюбил как сына и друга, и все предложения его приемлет за свято. Что это его ободряет тем паче, что он нашел в царе твердость правил, здравое суждение, кротость и благочестие’. Это, однако, не мешает Коваленскому писать, от 6 августа 1800 года, Кноррингу же, что ‘пуще всего беспокоит его слабое исполнение его внушений, ни от чего другого как от робости и лености происходящее’. С 14 декабря 1799 года Коваленский начинает свои жалобы или, правильнее, клевету на Ивана Петровича Лазарева, который будто бы компрометирует себя перед царем грубостью и преследует всех своих подчиненных, если они находятся в дружеских отношениях к Коваленскому, и затем распространяется о всех своих благоразумных распоряжениях по снабжению войск провиантом. Лазарев так характеризует царя: ‘Он весьма добрый, но слаб как рассудком, так и в управлении, все генерально к пользе солдат приказывает, но город, будучи управляем двумя армянами, Меликовым и Тумановым, ничего не выполняют, а ему докладывают, что все выполнено’. О продовольствии полка Лазарев пишет, что ‘с 13-го декабря он уже сухарей нигде не видел, а таких, какие Кноррингу доставлены на пробу, совсем не имел’. Что в день коронации царь отпустил солдатам 300 тунг чихиря и 200 балыков, ‘а люди были 6 дней без дров, а без круп Лазарев и счесть не может, ибо на 4 дня отпущены вместо круп бобы и грецкие орехи и люди уже 8 дней едят экономический и его провиант’. Что люди теряют 26 копеек при промене рубля и не получают полностью довольствие. Одним словом, заключает он: ‘лучше бы желал я стоять в каком-нибудь редуте, чем здесь, видя все беспорядки’. Обо всем этом Лазарев говорил адъютанту царя князю Чавчавадзе и обещал донести Кноррингу. Угроза подействовала. Георгий прислал Абхазова с объяснениями, что царь знает, сколько Лазарев огорчен, просит, чтобы он не огорчался и что царь употребит все силы его персону удовольствовать всем, хотя бы это ему стоило заложить сына. ‘Сии последние слова, — говорит Лазарев, — показались мне колки, ибо о себе я ему ни слова не говорил, исключая, что я рискую за недостатки в полку потерять милости своего государя’, и Лазарев просил передать царю, что ‘он ни в чем нужды не имеет, получая от государя жалованье и имея свои деревни, что одна его претензия состоит в том, чтобы высочайше вверенный ему полк все то получил, что ему следует, что он обязан к тому по человечеству и присяге, и доколе не будет удовлетворен, от своих требований не отступит и будет доносить начальнику линии’. Тогда к Лазареву явился сам наследник престола и просил сделать царю милость потерпеть, ‘ибо, — говорит Лазарев, — он знает, если я донесу — полк возьмут, и он пропал’. Несмотря на это, все-таки ничего сделано не было, ибо ‘приказания царя худо исполняются, словом сказать, его никто не слушает’, и Лазарев, уже 30 декабря, обращается к Кноррингу с такой просьбой: ‘ваше превосходительство, будьте Моисей и выведите народ из работы вражией’.

Не таким казалось Коваленскому положение войск в Грузии. ‘Имея во всегдашнем моем наиприлежнейшем попечении все, что до выгоды и продовольствия войск принадлежит, — пишет он Кноррингу 14 декабря 1799 года, — я был очевидным свидетелем усерднейших и неусыпных подвигов царя Георгия по предметам продовольствия, успокоения и снабжения возможнейшими выгодами войск, с самого вступления их в пределы Грузии’. А все подвиги эти состояли в снабжении войск, как описывает Лазарев, и кончаются заявлением самого Коваленского, ‘имея в виду слова указа 8 августа 1799 года: ‘продовольствие Лазарева полку в Грузии останется на нашем попечении’, — царь никакого распоряжения о заготовлении провианта и фуража не делал, окромя того количества, какое было потребно на время пути до столицы, и, сверх того, на случай прибытия в столицу, месячная порция’. Затем Коваленский сообщает, что ‘штатная цена на продовольствие и фураж против настоящей весьма низкая и нигде почти не существующая’, но что ‘если царю дано будет приказание, то он все заготовит, и теперь, по представлению Коваленского, уже приказал заготовить на собственный счет еще двухмесячную пропорцию’. Смысл всех этих самовосхвалений тот, что царь уже сделал заготовления и потому передать их другому нельзя, а штатную цену надо увеличить, — изворот, которому может позавидовать любой из жидовствующих казенных подрядчиков, — а между тем это писано от имени грузинского царя уполномоченным министром русского правительства!

Когда двинут был в Грузию полк Гулякова, потребовалось усилить заготовление продовольствия, и царь, конечно, отдал строжайшие приказы, а Коваленский, в порыве заботливости ‘о скорейшем его доставлении’, писал ‘в наиубедительнейших выражениях князьям здешним’.

‘Источник доставления продовольствия через правительство весьма ненадежен, — доносит Лазарев, — ибо есаулы с баратами посланы еще 31 июля в Кахетию и Карталинию для доставки 30000 пуд провианта, но доставлено очень мало, хотя Коваленский наиубедительнейше писал к князьям здешним, но до сих пор никакого успеха не видно’. Поэтому Лазарев предлагает ‘чинить заготовление самым удобнейшим средством, посылая по селениям покупать привозимые на рынок продукты и оплачивать деньгами, чего правительство не делает’. Стало быть, и здесь грузинский Царь с русским полномочным министром действовали как жиды-подрядчики: деньги от казны получали, а сами, по возможности, никому не платили. А между тем первый спасал русскими войсками свое царство от персидского нашествия, а второй действовал по доверию императора Павла.

В июле 1800 года Баба-хан (-Али-шах) прислал к Георгию XII послов, требуя аманатом сына его Давида и угрожая в противном случае истреблением Грузии. ‘Прибытие сего посланца, — пишет Коваленский, — произвело всеобщий страх и уныние в умах здешних’. Царь не мог найтись, как принять посла, и убедил Коваленского сделать это в его доме, ‘дабы иметь тем более бодрости в ответе’ и показать перед посланцем совершенную свою преданность России. Отказав шаху во всем, царь и Коваленский просили подкреплений из России, и 10 июля 1800 года последовал высочайший рескрипт об усилении войск в Грузии. Между тем, сопротивление крепости Маку и невозможность держать ее в блокаде, за недостатком провианта и подножного корма, а также развившиеся в лагере болезни заставили персиян отступить, и Коваленский тотчас доносит Кноррингу, что ‘по принятым им к обороне мерам обстоятельства весьма поправились’. Столица находится в изрядном оборонительном положении, имеет до 3000 хороших, по-здешнему, воинов, и что своими дипломатическими действиями они удержали от противодействия пограничных мусульманских владельцев, и затем предлагает не присылать подкреплений, чтобы мысль о них не произвела ‘прежнее усыпление умов’, так как ‘беспечность грузинского народа есть до такой степени, что при малейшем виде безопасности оставляются все меры предосторожности’. Все это было писано 3 августа, а 6-го тот же Коваленский доносит: ‘без помощи от вас (Кнорринга) мы не можем быть в безопасности и чем она скорее будет, тем полезнее бы то было’, и того же числа, в особом письме, просит: ‘ради Бога перекиньте через горы батальон гренадер или мушкетер поскорее, мы их подхватим разными манерами и привезем сюда хоть на лошадях’. Но оказывается, вся эта суета и отчаяние были вовсе не нужны: 13 августа Коваленский сообщает Кноррингу, что все перехваченные им ‘бумаги и письма оказались совсем не в том виде, как то представлено было мне начально’. Шпион, посланный меликом Абовым в персидский лагерь, был узнан и для спасения жизни объявил, что прислан для переговоров с царевичем Александром, который принял его благосклонно, отдарил и отправил с шахскими фирманами к Абову и Томасу Орбелиани и с письмами к семейству Александра. В Памбаке этого шпиона, при возвращении в Грузию, схватили и посадили в тюрьму, а документы отняли и представили как доказательство измены Абова. Из сведений, собранных Коваленским, оказалось, что ‘персидское войско простиралось до 12000 человек, но не все вооружены и даже некоторые с одними только дубинами’. На другой день (14 августа) Коваленский забывает, какую бессмысленную путаницу произвел он своими трусливыми и неосновательными сообщениями, и доносит Кноррингу, ‘что персидский сардарь Сулейман-хан, по получении известия, что под распоряжением Коваленского приемлются меры к обороне, принял намерение возвратиться в Тавриз’.

В то время как Коваленский молил перекинуть через горы батальон, Лазарев в письме к Кноррингу, от 4 августа пишет о персидском войске: ‘всей сей сволочи бояться нечего, но чистосердечно признаться, руки устанут бить их. На грузин надеяться нечего, а армяне, на которых такую твердую надежду полагают, для меня весьма подозрительны’. Далее Лазарев сообщает, что распорядки по обороне поручены царевичу Иоанну и Коваленскому, но что успеха он никакого не видит, описывает сделанные ошибки и заключает, что если требуется только оборонять город, то достаточно одного егерского полка, а если придется действовать против лезгин, то нужно еще один батальон. Но так как высочайшее повеление об усилении войск, по ходатайству Коваленского, уже состоялось, то состав наших войск увеличился прибытием в Тифлис 23 сентября 1800 года деташемента (отряда — Ред.) под начальством генерал-майора Гулякова. Отправляя этот деташемент, Кнорринг писал царю Георгию, что ‘одно это отправление’ отвратит всех врагов царя от злых покушений на Грузию, ‘более слухами, чем самым делом, опасными’.

Причина, почему представления Коваленского о присылке помощи так часто и скоро переменялись, объясняется Лазаревым в письме к Кноррингу от 4 августа: ‘Министр, я слышу, пишет вам, что еще одного егерского полка довольно, но в сем есть его предмет, чтобы вы сюда не приезжали, сего ему очень не хочется: а я, напротив, желаю вашего приезда’. Это объяснение как нельзя более вероятно. Вся действительность Коваленского была такова, что требовала потемок: всякое разъяснение истинного положения дел в Грузии должно было положить конец его произволу, интригам и систематической эксплуатации края, в сообщничестве с целой шайкой родственников и их благоприятелей.

‘Здесь все стараются насколько возможно поскорее грабить, — пишет Лазарев Кноррингу 12 марта 1801 года, — и все делается от меня по секрету. Царевичу я обо всем этом докладывал, но он запирается. Нужно скорое введение наших порядков, а без того боюсь, но огорчили бы народ’. Лазарев не желал огорчать народ, и осмотр на месте и контроль высшей власти представляли для него единственное средство избавиться от постоянных доносов и клеветы Коваленского, лично и при содействии членов царского семейства. При ясном взгляде и добросовестности, с какими относился он к положению Грузии, к интригам Коваленского и царевичей, и к политическим условиям страны, Лазарев не имел нисколько хвастливости, никакого желания выставлять свои заслуги или пользоваться чужими. Все, что писал и делал Лазарев, он писал и делал просто, как прямое исполнение служебного долга, не исполнить который он не мог, состоя на службе и пользуясь милостями государя. Нужно задержать в Тифлисе царицу Дарию, он принимает все необходимые меры и делает побег ее невозможным. Нужно отразить Омар-хана, поддерживающего с лезгинами нападения царевича Александра на Грузию, он едет и отражает, распоряжаясь войсками без всякой суеты, совершенно спокойно, и в донесении о славном деле на Иоре ничего не говорит о своих подвигах, заботах и распорядительности, а описывает факты, представляет отличившихся и только позволяет себе на радости невинную шутку. Описывая, как генерал-майор Гуляков очистил огнем и штыками всю местность до самой реки, подошел, наконец, к теснимой неприятелем грузинской пехоте, имевшей большей частью, вместо оружия, одни палки, и одним залпом отомстил неприятелю ‘за невинных сих пешеходов’. Умирает Георгий XII, начинаются интриги всех членов царствующего дома против России или, вернее, против спокойствия Грузии, — Лазарев никому не покровительствует, никому не отдает преимущества, ни в ком не ищет опоры, но с удивительным здравым смыслом идет верно по лабиринту интриг, как ни сбивает его с пути Коваленский, направляя на него и начальство, и царскую семью. Доказательства последнему мы найдем, сопоставляя донос царицы Марии Кноррингу, что князь Гарсеван Чавчавадзе и жена его имеют дружбу и связь с Лазаревым, и рапорты Кноррингу Коваленского, в которых он не щадит красок в описании действий Гарсевана Чавчавадзе, одного из немногих честных и здравомыслящих грузин того времени, которого потому Коваленский особенно преследовал и, наконец, арестовал. К тому надо прибавить, что Коваленский, которому Лазарев мешал в устройстве делишек, постоянно добивался его подчинения, придирался к войскам, жаловался, что ему, гражданскому чиновнику, не оказывают военных почестей, и всеми силами старался помешать Лазареву узнать что-нибудь о положении дел в Грузии, даже перехватывал агентов, посылаемых Лазаревым, и скрывал от него, что было возможно, так что Соколов в своей секретной записке характеризует таким образом отношения между правителями гражданским и военным: ‘такой образ управления не что иное кажется, как шиканство, в благоустройстве места иметь не долженствующее’.

Генерал Лазарев был образцом истинного военного служаки: в донесениях Кноррингу все свои мысли и предположения он облекает в самую скромную, почтительную форму, на всякий важный вопрос требует разрешения, но не из боязни или нерешительности, а потому, что так требует воинский устав. Ожидая, например, нападения персиян, он просит разрешения Кнорринга, заявляя, что ‘без того он не сделает ни шагу с места’, но тотчас же прибавляет: ‘на котором, всеконечно, равно как и повсюду, соблюдать честь и славу победоносного российского оружия непрестанно есть мой долг и предмет всевысочайшей службы’. Эта педантическая военная исполнительность и погубила Лазарева. Получив предписание князя Цицианова — по высочайшему повелению арестовать и препроводить до Моздока царицу Марию с семейством, генерал Лазарев, ‘исполняя с усердною точностью объявленную ему высочайшую волю, от излишнего снисхождения к полу и сану царицы Марии, остался жертвою ее мщения и неожиданного в женском поле свирепства’. В то время как Лазарев объявил ей, что все готово к отъезду, царица Мария, ‘скрывши неистовую злобу свою, оказала на сие добрую волю и подала ему знак, будто хочет с ним проститься, и коль скоро он к ней приблизился, то, выхватя кинжал из-под полы, поранила его так сильно, что через несколько минут сей достойный и усердный генерал умер на месте, в глазах своих офицеров’.

‘Ужас и смущение города (Тифлиса) от сего варварского поступка до сих пор еще вовсе не успокоились, — доносит князь Цицианов 27 апреля, — воображая, по азиатским обычаям, что государь, разгневавшись на преступницу, повелит наказать город, в котором это случилось’. Тело генерала Лазарева погребено 22 апреля ‘с должною по уставу почестью и возможным великолепием’, причем князь Цицианов ‘лично убедился в горестней-ших единодушных знаках сожаления грузинского народа, как собственно о потере сего достойнейшего генерала, стяжавшего народную любовь и доверенность, так равно и о несчастии, его постигшем’.

Как видно из изложенного, служба первых двух русских сановников окончилась соответственно их деятельности: один погиб, честно исполняя свой долг, и похоронен с должной по уставу почестью и возможным великолепием, другой, за всяческие злоупотребления, отрешен от должности, предан суду и уклонился от наказания. Добродетель почтена и порок не остался без осуждения, но со смертью Лазарева Россия навсегда лишилась честного и доблестного слуги, а с удалением Коваленского вредная его деятельность не прекратилась: шайка собранных им сообщников осталась в администрации и препятствовала усилиям честных людей уничтожить зло, насажденное в Грузии Коваленским.

Анализируя действия Коваленского и Лазарева, мы не увидим в них никаких проектов, никаких мероприятий, указывающих на стремление содействовать завоевательным планам России, на желание захватить Закавказье. Присланный для ограждения спокойствия и безопасности Грузии, генерал Лазарев только добросовестно исполняет эту задачу, хотя тяготится ею и просит вывести его из ‘работы вражьей’. Коваленский устремляет все силы своего ума и данную ему власть для своих личных целей, для удовлетворения своего самолюбия и корыстолюбия. Он возбуждает все умы в Грузии против русского правления своими мелкими чиновничьими интригами и поборами, и сам платит взятки, чтоб удержаться на месте. Это не знаменитые Гастингс или Клеив, которые систематически грабили Индию для подчинения ее ост-индской компании: это просто земский исправник любой русской губернии, притесняющий население, пока оно не потеряет терпение и не пожалуется губернатору. Во всех документах, писанных Коваленским и Лазаревым, мы не найдем никакой инициативы, никакого намека на мысль о расширении русского могущества за Кавказом. Все, что они для того делали, они делали по необходимости, по невозможности поступить иначе. Удаление лиц царствовавшего дома, отражение внешних врагов, усмирение внутренних смут — все это не было вызвано каким-нибудь политическим планом, но делалось потому, что иначе нельзя было добиться спокойствия и безопасности Грузии, делалось потому, что иначе наши войска, высланные в Грузию, должны были бы позорно возвратиться за Кавказские горы.

Отказавшись в 1796 году от планов Екатерины II, император Павел I 18 апреля 1799 года дал утвердительную грамоту, в силу которой и на основании трактата 1783 года, Георгий XII, как наследник Ираклия II, утвержден царем Грузии, а сын Георгия XII, царевич Давид — наследником престола грузинского, — следовательно, Павел I вовсе не думал о присоединении Грузии.

Между тем оно воспоследовало после смерти Георгия XII (28 декабря 1800 года) по высочайшему рескрипту Павла I к генералу Кноррингу от 18 января 1801 года, с препровождением для обнародования манифеста, что и исполнено Лазаревым 16 февраля 1801 года. В дополнительном рескрипте 23 января 1801 года Павел I повелевает: утвердить только Грузию и не искать других приобретений, а 19 февраля требует ‘доказательств для всего света, что точно общий Грузии произвол есть быть в моем подданстве, а не то, чтобы покорство их происходило от желания двух или трех’. Но император Павел вслед за сим скончался, и это событие, как доносит Лазарев, ‘привело в весьма большое отчаяние народ и большинство знатных, которые опасаются, что они лишатся счастья быть подданными России и войска наши, по прежнему примеру, отсюда будут выведены’. В отвращение всего, многие из них ‘при присяге войск Александру I просили позволение принести присягу новому императору’, но Лазарев, ‘не имея на то приказания, не осмелился дать им разрешения’.

Александр I, в рескрипте Кноррингу от 19 апреля 1801 года, признавая, что достоинство империи, безопасность наших границ, виды Порты Оттоманской, покушения прорывов горских народов — заставляют желать присоединения Грузии, но император не желает увлекаться только выгодами России, ибо пользам царств земных в правилах вечных предоставлена Другая мера, единая, истинная и непреложная, — справедливость и неприкосновенность к международному праву. И поэтому Кноррингу поручалось Удостовериться, искренно ли убеждены грузины, что принятие их под державу российскую есть единое средство их спасения, — и если это убеждение будет найдено, то Кноррингу поручалось составить положение об управлении Грузией, имея притом в виду, что не для России присоединяется народ сей к империи, но собственно для него, что не наших польз мы в сем ищем, но единственного его покоя и безопасности. Исполняя волю государя, генерал Кнорринг лично отправился в Тифлис, чтобы убедиться на месте в положении дел и расположении умов в Грузии. Во всеподданнейшем рапорте 28 июля 1801 года он подробно изложил свое мнение о безнадежном положении Грузии, где, из 61000 семейств в 1783 году, к 1801 осталось только 35000 семейств, где с умножением нужд царских (царствующая династия состояла из 73 членов) увеличились поборы со всех продуктов и промыслов, а число рук к возделыванию того уменьшилось, где внешние враги умножались и усиливались, а вражда членов царской семьи угрожала внутренними междоусобиями. Потому генерал Кнорринг думал, что Георгий, решившись просить подданства России и отправляя в Петербург послов, ‘всеконечно, знал пользы своего народа, и, предусматривая, что оный будет растерзан внутренними междоусобиями, рассудил, что не следует жертвовать общим благосостоянием властолюбию своих братьев, принесших столько вреда отечеству’. Народ встречал генерала Кнорринга толпами от самых границ Грузии до Тифлиса и выражал единодушно желание вступить в русское подданство, находясь между страхом и надеждой о решении судьбы угнетенной грузинской нации. Поэтому генерал Кнорринг делает такое заключение: ‘Если части недоброхотов, разумея здесь некоторых царевичей и дворян, противопоставить другую, лучше о пользах своих и своего отечества рассуждающую, и к сей присовокупить весь народ, жаждущий быть под законами Всероссийской империи, то сердечное желание сих несчастных людей, возлагающих все упование на государя императора, заслуживает уважение’.

Последствием этого донесения генерала Кнорринга был манифест 12 сентября 1801 года о присоединении Грузии к России. Не для приращения сил, не для корысти, не для расширения пределов и так уже обширнейшей в свете империи (объявляет в этом манифесте Александр I) приемлем мы на себя бремя управления царства грузинского: единое достоинство, единая честь и человечество налагают на нас священный долг, вняв молению страждущих, в отвращение скорбей, — учредить в Грузии правление, которое бы могло утвердить правосудие, личную и имущественную безопасность и дать каждому защиту закона.

Эти высокогуманные слова не были дипломатической формой речи, но реальным фактом, который дорого обошелся России, очевидно, не имевшей никакой надобности в присоединении Грузии, отделенной недоступными в то время Кавказскими горами, заселенными дикими разбойничьими племенами, покорение коих стоило столько крови и денег. В то время Россия, больше чем теперь, страдала малолюдством и изобилием плодоносной земли, никем не возделываемой. Присоединить к России новые земли, на которые претендовали и турки, и персияне, и мелкие соседи, ожидавшие окончательного разложения грузинского царства для его поглощения, — было мерой ошибочной и крайне вредной, ибо вызывало перспективу беспрерывных военных действий, то есть колоссальные расходы и никаких доходов, так как Грузия в то время не имела достаточно средств даже на содержание царской семьи и правления, а тем менее могла что-нибудь Дать на содержание войск и устройство края. Все это всецело должно было лечь на бюджет России и не приносило ей никаких действительных выгод. Обеспечение границ, о которых говорится в рескрипте генералу Кноррингу от 19 апреля 1801 года, очевидно — фикция: приобретая Грузию, отрезанную непроходимыми горами и враждебными народами, мы не уменьшали, а значительно увеличивали длину границ, подверженных неприятельскому нападению, стало быть, усложняли, а не упрощали наше положение между Черным и Каспийским морями, где была учреждена у нас Кавказская линия. Виды Порты Оттоманской — другой мотив, упоминаемый в рескрипте 19 апреля, — тоже пустая дипломатическая фраза: власть Порты за Кавказом и даже в полунезависимых пашалыках Карском и Ахалцихском была не многим более настоящей власти Турции в Фенцане и Тунисе. Позже того, когда присоединена была Мингрелия и возбужден был вопрос о занятии Поти, оказалось, что Порта не знала сама, что такое она признала независимым по Кучук-Кайнарджийскому трактату, и должна была выслать особого агента, Сеид-Ахмед-Эриб-эфендия, чтобы посмотреть эти страны и, вместе с русским агентом, статским советником Литвиновым, познакомиться с действительными границами турецких владений. Конечно, неопределенность границ могла разъясниться, тем более что Закавказье было поводом постоянных столкновений между Турцией и Персией, и в этом отношении политическая дальновидность обязывала Россию обратить внимание на сохранение христианских государств за Кавказом, и потому, с политической точки зрения, совершенно понятна помощь войсками, посланная царю Георгию, для ограждения безопасности Грузии. Но самое овладение разоренной Грузией, особенно в период борьбы русского самодержавия с революционной Францией, не вызывалось никакой необходимостью. Нельзя же допустить, как говорится в рескрипте, будто бы Грузия могла охранить наши владения от прорывов горцев. Горцы никогда не прорывались из Закавказья, но воевали с нами на линии только те из них, которые жили по северному склону Кавказского хребта. Стало быть, Грузия нисколько не охраняла нашей границы, а, напротив того, сама подвергалась нападению других мухаммеданских племен, которые никогда не прорывались по Военно-Грузинской дороге, и с которыми нам пришлось вступить в борьбу на жизнь и на смерть, как только мы заняли Грузию.

Поэтому из всех мотивов, помещенных в рескрипте 19 апреля и которыми определялась необходимость присоединения Грузии, — можно признать непререкаемо верным только один, именно: честь и достоинство России требовали, чтобы, взявши на себя ограждение безопасности Грузии, Россия не оказалась бессильной исполнить принятые ею на себя обязательства. Все распоряжения и разъяснения при высылке Коваленского и Лазарева показывают, что не было никакой мысли овладеть Грузией, а дело шло только об ее поддержке. Не поддержать грузинское царство было невозможно: все материальные и внутренние производительные силы государства были подточены внутренней анархией и беспрерывными нападениями внешних врагов. Появление русских войск возбудило с новой силой персидские претензии на Грузию: бегство царевича Александра, возмечтавшего при помощи шаха и мелких соседних ханов прогнать русских и завладеть грузинским престолом, — усилило все внешние опасности и внутренние смуты, и Георгию XII не оставалось ничего более делать, как просить новых подкреплений из России, до 6000 человек. Россия не могла уступить угрозам персидского шаха и вывести войска свои из Грузии, и для поддержания их пришлось выслать новый деташемент генерал-майора Гулякова. ‘Тогда войска, в Грузии находящиеся, — по донесению генерала Лазарева, — были готовы следовать к отражению неприятеля во всякий час и везде, отколь оный свое нападение покусился бы сделать, и потому нет никакой опасности от нападения внешних неприятелей, следует только удерживать, чтобы внутренние к ним не приставали’. Но остановить этих внутренних неприятелей, порожденных анархией и хаосом взаимных интересов и отношений, сложившихся в течение многих столетий, — можно было только переменой правления и всего государственного строя Грузии. Надежда, что царь грузинский, опираясь на русские войска, усилит свою власть и установит какой-нибудь законный порядок на место существующего бесправия, — оказалось тщетной. Георгий был бессилен сделать что-либо для улучшения государственного строя своего царства, и, опираясь на советы и руководство Коваленского, предпочел притеснять свой народ для поставки провианта тем, кто был призван для его избавления. Из многочисленной семьи царевичей и их родственников не нашлось ни одного, кто бы стал за интересы народа: ни одного, кто показал бы что-нибудь кроме гнусного, мелкого своекорыстия и полного пренебрежения к бедствиям народа, пользуясь легкомыслием и невежеством которого, каждый из высших лиц вербовал себе шайку почитателей и пособников для грабежа несчастного грузинского крестьянства. Русские войска безмолвным своим присутствием не могли санкционировать такого ужасающего беспорядка, тем более, что, без внутреннего благосостояния, все успехи против внешних врагов не приносили никакой пользы спокойствию и водворению законности в Грузии. Отсюда неизбежное вмешательство русского начальства во внутренние беспорядки, хотя этого вовсе не имелось в виду при посылке в Тифлис 17-го егерского полка.

Всем известны крайне либеральные тенденции Александра I, особенно в первые годы его царствования, когда разрабатывались различные планы административных улучшений на самых широких гуманных началах, и глубокое отвращение императора ко всякому насилию. Потому рескрипт Александра I к генералу Кноррингу о нежелании захватить Грузию нельзя заподозрить в неискренности. Гуманисты могут сколько угодно восхищаться высказанной в рескрипте мыслью, будто бы интересы России должны быть приносимы в жертву справедливости и неприкосновенности к международному праву, а политики школы Макиавелли и Бисмарка могут сколько угодно восставать против такого взгляда на обязанности правительства относительно своего народа, — но, тем не менее, рескрипт 19 апреля и последовавшее вслед за ним путешествие генерала Кнорринга за Кавказ — фактически доказывают полное нежелание императора Александра I присоединить Грузию к России. Но это нежелание должно было уступить неотразимому ходу событий, доведших Грузию до полного разложения, до невозможности самостоятельного существования. Личные гуманные чувства государя удержали только на несколько месяцев (с 19 апреля по 12 сентября) переходное состояние Грузии, но сила вещей взяла свое: манифест 12 сентября был обнародован, и грузинское царство перестало существовать!

Анализируя манифест 12 сентября, которым грузинскому народу предоставлялись всевозможные права и возлагалась на него одна обязанность — быть счастливым, нельзя не сознаться, что подобное самоотвержение весьма поучительно где-нибудь в легенде о благочестивом старце, но в политическом действии должно быть признано ошибкой. Но история не ошибается и вовлекает в ошибки только тогда, если без совершения их было бы невозможно достижение иных результатов, необходимых, но непонятных для современников, которые поэтому никогда не стремились бы к их осуществлению, если б к тому не вынуждала их необходимость. Присоединение Грузии, отделенной недоступными горами, без всякой другой цели кроме затраты для ее благоденствия русской крови и денег, не получая взамен того ничего кроме претензий и жалоб, что это благоденствие не развивается так быстро и не охватывает так широко всех отправлений расстроенного организма бывшего царства, как это было желательно новым подданным, — естественно заставило русских деятелей изыскивать средства, чтобы, по возможности, уменьшить для России тягость тех жертв, которые приходилось ей нести в силу манифеста 12 сентября. Первым и самым очевидным злом было отсутствие сообщения с остальной Россией: это чувствовал и испытывал на себе каждый, кому судьба назначала попасть в Грузию, — а потому, естественно, первой явилась мысль о лучшем сообщении, о необходимости морского пути, о необходимости пробиться к морю Черному и Каспийскому — как окажется удобнее. Рескриптом 17 сентября 1801 года император Александр решительно отказался принять в подданство имеретинского царя Соломона II и, стало быть, отказывался от всякого движения по направлению к Черному морю. А между тем, в другом рескрипте 12 сентября 1801 года генералу Кноррингу дается подробная инструкция относительно дальнейших действий, в пункте 10-м значится: стараться, особливо чрез хана Бакинского, владеющего устьями Куры и лучшим портом на Каспийском море, достигнуть способов доставлять войскам нашим в Грузии тягости из Астрахани водою, а не трудным путем через Кавказские горы… обратить внимание и на коммуникацию, могущую быть с Черным морем через Имеретию по реке Риону или Фазу, и вообще стараться дознать скромным образом положение земли сей и прочие берега к сей стороне Черного моря.

Очевидно, каким бы скромным образом не производились подобные исследования, цель их была слишком ясна и очевидна для упрочения нашего положения в Грузии, и потому они неизбежно должны были повести к покорению всех земель до Черного и Каспийского морей, ибо иначе нельзя было проложить здесь верный путь сообщения. Это понимал каждый, и потому присоединения здесь были вызваны искусственно, то есть собственно произошло завоевание, сознательное наступление и дипломатическим и военным путем. В рескрипте 12 сентября пунктом одиннадцатым повелено: с царем имеретинским и владельцем области Одишской Дадианом иметь приязненное сношение, не подавая, однако, тем повода к подозрениям чиновников Порты Оттоманской, в том крае начальствующим, — но тотчас же по обнародовании манифеста о присоединении Грузии начинается внимательное наблюдение над этими двумя владельцами и вмешательство русских властей в их внутренние дела. В поводах к такому вмешательству недостатка не было.

Мингрельский владелец находился в это время в самом затруднительном положении. Имеретинский царь Соломон II отнял у него почти все владения, и только родство с Нелеш-беем, сухумским владельцем, который поддерживал Дадиани, давало последнему возможность держаться против царя Соломона. Самая Мингрелия и Имеретия были тогда далеко не цветущими владениями. ‘Кутаис, — доносит Литвинов князю Цицианову, — большое село, в котором царь до нынешнего лета никогда и не жил, а постоянно разъезжал по своим владениям. У Дадиани же ничего кроме деревень нет: есть курятники, принадлежащие ему, князьям его дома, первейшим здесь владельцам, но все они на неприступных высотах и подходы к ним трудны. Дадиани, — описывает Литвинов в своей превосходной записке об Имеретии и Мингрелии, — следует пословице: ‘хлеб за брюхом не ходит’. Во время рыбной ловли он живет у Риона, во время ловли фазанов, оленей, диких коз и кабанов — в Одиши, куда дичь зимовать собирается. По сему образу жизни, простота их жизни столь велика, что Дадиани с царицей (так называют жену его) не гнушается жить в избе без пола и потолка, греется около огня, разведенного посредине избы, выкуривая себе глаза, очень счастливым назваться должен, если, ходя по своим чертогам, не тонет по колено в грязи’. При таком блеске двора, владельцу Мингрелии совершенно естественно было уступить свои верховные права за орден св. Александра Невского, который был выслан для него Кноррингу еще 29 января 1802 г. Но невинный Кнорринг показал свое глубокое незнание Закавказья и отнесся к вице-канцлеру Куракину, что князь Григорий Дадиани за некоторое против царя имеретинского покушение изгнан из своего владения, которое якобы есть коренная область Имеретии, — и потому ордена Дадиани не отправил. Дадиани обиделся и письмом к Соколову просил, если не хотят принять его в русское подданство, то дать ему волю войти со всем семейством под протекцию Порты Оттоманской. Князь Цицианов, принимая в соображение пристань Поти, множество строевого и корабельного леса, судоходную реку Рион, а паче всего утверждение удобнейших пределов наших от Черного до Каспийского моря, просил высочайшего соизволения принять в покровительство сию разоренную, но плодоносную область, чтобы потом не жалеть о невозвратной ее утрате, если Дадиани примет покровительство Турции. Из помещенных в ‘Актах Археографической Комиссии’ писем Дадиани к князю Цицианову, где Дадиани называет себя природным рабом и собственным сыном князя Цицианова, видно, что без немедленной помощи существование Дадиани, как владельца, было близко к концу. Однако, несмотря на то, что Дадиани, ‘без всякой лжи, с нельстивой мыслью жертвовал головой в покорнейшее рабство, присоединяя себя со всею своею землею, под покровительство августейшего монарха российского, к владению грузинскому, чтобы не возбудить неудовольствия Порты, необходимо было знать, как примет она намерение России присоединить Мингрелию. Нашему послу в Константинополе поручено было заявить об этом Порте, которая, как оказалось, не придавала никакого значения владению Мингрелией и выслушала заявление посла без всякого неудовольствия. Тогда решено было присоединить Мингрелию, и полковник Майнов послан в Одишскую провинцию для привдения к присяге на подданство Дадиани и подписи им просительных пунктов о присоединении. 4 декабря 1804 года Дадиани учинил присягу и полковник Майнов возложил на него высланный орден св. Александра Невского, а жене его (2 декабря) поднес соболий мех и 10 аршин пунцового бархата. За все эти милости владетельная чета возносила усерднейшее благодарение Всевышнему, упрашивая его о счастье и благополучии покровительствующего монарха. 21 сентября 1804 года последовал высочайший рескрипт адмиралу де Траверсе и перевозке через Черное море Белевского егерского полка и полроты артиллерии для занятия Мингрелии.

Царь имеретинский, несмотря на бедность и расстройство царства, все-таки имел войско и некоторую силу и самостоятельность, а по своим связям с Грузией и соседними турецкими пашами мог возбуждать смуты в Закавказье и недоразумения с Турцией. Поэтому присоединение Имеретии требовало осторожности и больших усилий, чем присоединение Мингрелии. Слабость русского отряда, находившегося в Грузии, не допускала решительных мер, и пришлось прибегать к дипломатии. От присоединения Имеретии Александр I прямо отказался, но посол царя Соломона, князь Леонидзе, все-таки продолжал вести переговоры о подданстве, хотя русские власти как будто бы занялись только одним вопросом о присоединении Мингрелии. Царь Соломон понимал положение дел, понимал необходимость добровольного подданства для сохранения титула царя, который был бы у него отнят при завоевании Имеретии силой оружия. Но, по азиатскому своему характеру и политике, он не мог прямо и честно подчиниться печальной необходимости. Умоляя о принятии его в рабство российского императора, он в то же время не пропускал случая заводить вредные для России интриги с ахалцихским пашой, бежавшим царевичем Александром и его братьями, — и тем ускорил свой конец.

Наше дипломатическое вмешательство в дела Имеретии прежде всего выразилось в покровительстве бывшему ахалцихскому паше Сабид-паше, и оно было неудачно. Сабид-паша, разбитый своим соперником Шериф-пашой, скрылся в Имеретии, и русское правительство, желая поддерживать беспорядки в соседних турецких провинциях, требовало от царя Соломона покровительства Сабид-паше. Но это, конечно, не входило в расчеты беглого царевича Александра, который убедил царя Соломона убить Сабид-пашу, за что Шериф-паша уплатил царю Соломону 10, а царевичу Александру 5, а князьям Церетели, Цулукидзе и Нижерадзе по два кошелька. Царице же имеретинской Шериф-паша подарил за это убийство образ, осыпанный драгоценными камнями. Затем Соломон сообщил Кноррингу, ‘что помянутый Сабид-паша кончил жизнь свою, невзирая на то, что нам желательно было сохранить его здоровье и благополучие’.

Печальная участь царевича Константина, сына лишенного Соломоном престола имеретинского царя Давида, обратила на себя внимание русских властей, и по ходатайству матери его, царицы Анны, Константин был освобожден от заключения. Принятие бежавших из Грузии царевичей Юлона и Парнаоза, конечно, представляло уже серьезный повод к наступлению на Имеретию, а затем война с одишским Дадианом, у которого Соломон отнял и не хотел возвращать весь Лечгум, потребовала уже непосредственного участия русских в делах Имеретии. Посылка Соколова, Броневского и Литвинова указывает на постоянное преследование мысли овладеть крепостью Поти, течением реки Риона и пробиться к Черному морю. Завоевание здесь признавалось необходимым, и причины тому выставлялись с ясностью и очевидностью. Все документы пишутся вовсе не так, как при сношениях с грузинскими царями. Нет более почвы гуманных чувств и братской помощи единоверному несчастному народу: дело идет только о пользах и интересах России, которым существование имеретинского царства и мингрельского владетельства служит помехой, каковую следует устранить возможно скромным манером, чтобы не нарушить мирных отношений с Портою Оттоманскою. Князь Цицианов уже прямо заявляет ‘о плане, высочайше для его единственно сведения пожалованном, о приобретении Имеретии с княжеством Дадиановским, Мингрелией и Гурией’, а при отправке Броневского предписывал ему ‘разведать, не согласится ли царь Соломон выпускать ежегодно 5000 штук строевого корабельного леса за умеренную цену или из усердия’. В записке об Имеретии, представленной князем Цициановым графу Воронцову, и в представлении князя Цицианова выставляются все выгоды от занятия Имеретии и Поти для торговли России и для снабжения черноморского флота строевым корабельным лесом. В рескрипте князю Цицианову от 2 августа 1803 года император Александр, уважая представление его о знатных выгодах для торговли и мореплавания россиян по Черному морю, имеющих воспоследовать от занятия Имеретии, повелевал князю Цицианову принять нужные меры к приведению оного в действие. В сентябре 1803 года князь Цицианов уже доносит государю: ‘Счастливым бы я почел себя, если бы сей осени мог окончить присоединение Имеретии и, поставя твердую ногу на восточном берегу Черного моря, мог бы принять будущею весною российские корабли в своей уже гавани’. Царь Соломон азиатской своей недобросовестностью и хитростью ускорил достижение этого результата. Убийство Квинихидзе, посланного князем Цициановым к Дадиани, посылка князя Леонидзе в Петербург для договора о подданстве России и одновременно с тем сношение с Оттоманским правительством о покровительстве Турции — заставили покончить с Имеретией. 20 апреля 1804 года рота егерей с пушкой заняла имеретинскую деревню Серабай, где жители ‘приняли присягу на подданство с невероятною радостью и безмолвным повиновением’, чем, конечно, много облегчились переговоры с царем Соломоном об его подданстве. 30 апреля 1804 года, в письме к князю Цицианову, царь Соломон заявил свою готовность ‘до последней капли крови служить рабски’ на предложенных им условиях, прибавляя, что если князь Цицианов не согласится на эти условия, ‘то ему нет иных способов, как быть во всем по воле князя Цицианова’, и потому князь Цицианов мог доносить государю 25 апреля, что им исполнено данное ему поручение: ‘по присоединении царства имеретинского к Российской империи, устройством сообщения, чрез побережные владения Мингрелии с Тавридой, связать весь этот край крепчайшим узлом с метрополией)’.

Приобретение Имеретии не обошлось без расходов. Князь Цицианов представил князю Чарторыйскому счет в 10000 рублях, розданных разным лицам, для склонения царя Соломона к уступкам. В числе этих лиц значатся: Каиехосро Церетели, Сехниа Цулукидзе, Отиа Цулукидзе, Давид Абашидзе, Бежан Авалов и Семен Цулукидзе.

Высочайший рескрипт о присоединении Имеретии последовал на имя царя Соломона 4 июля 1804 года.

Очевидно, однако, князь Цицианов не исполнил вполне данного ему поручения: соединение Закавказья крепчайшим узлом с метрополией, посредством морского сообщения, составляет еще задачу, неразрешенную и в наше время. Князь Цицианов и сам понимал свое увлечение: для крепчайшего соединения он считал необходимым не только войти через Мингрелию до берега Черного моря, но владеть крепостями Поти, Анаклиею и Батумом, ‘заселенным христианами и всегда бывшим в зависимости от Имеретии’.

Первое военное русское судно, шхуна No 2, отправленная из Феодосии за фельдъегерем, прибыла к устью реки Хопи 26 сентября 1804 года, так как все усилия нечаянно завладеть крепостью Поти и даже получить позволение приходить туда судам с провиантом не увенчались успехом: турки поняли, как видно, значение закавказских владений для России. Тем не менее, назначенный на подкрепление войск в Грузии Белевский полк прибыл морским путем на военных кораблях ‘Михаил’, ‘Исидор’, ‘Толгская Богоматерь’, артиллерия была нагружена на бриге ‘Александр’. Первые два корабля в октябре благополучно выгрузили войска в устье реки Хопи. Как была удобна здесь гавань, можно судить по тому, что две роты Белевского полка, отправленные на ‘Толгской Богоматери’, ходили в море с 1 октября по 2 декабря, и, когда, наконец, могли начать выгрузку, то здоровых людей оказалось только 40 человек, столько же умерло. Наконец, ‘Толгская Богоматерь’ и бриг ‘Александр’, не успев выгрузить всего груза, от усилившегося западного ветра и зыби, 8 декабря потерпели крушение на рейде, причем погибли: капитан-лейтенант Влито, капитан 1-го ранга Шостак, капитан-лейтенант Паниоти и лейтенант Студенцов, матросов погибло 168 человек.

С прибытием военных судов к Хопи и вступлением наших войск в Мингрелию и Имеретию началось фактическое владение этими областями, хотя окончательное упразднение всех владетельских прав произошло недавно, именно с добровольным отказом от них последнего наследника владения мингрельского, нынешнего князя мингрельского Николая Дадиани. Упразднение независимости этих владений было неизбежным последствием присоединения Грузии — во имя блага ее обитателей, которое не могло быть достигнуть иначе, как расходом русских денег и войск. Этот тяжелый расход мог быть оправдан только какими-нибудь государственными выгодами, которых владение Грузии не доставляло России. И вот потому-то, чтобы Российской империи получить не гадательную, а существенную пользу и возвращение издержек, на Грузию чинимых, ожидать, потребовалось присоединение всех земель, лежащих между Грузией и Черным морем. ‘Польза от такого приобретения для Российской империи, — писал князь Цицианов государю 27 июня 1803 года, — хотя дальновидна, но ощутительна, пристань Поти долженствует неминуемо принадлежать России или быть открытою для нашей торговли. Река Рион, судоходная почти до Кутаиса, и коей берега покрыты всякого рода строевым корабельным лесом, — для первоначального открытия древнего портового пути сего, варварством времен и народов истребленного, — доставит российским промышленникам богатую отрасль торговли строевым лесом и внесет изобилие в черноморские наши порты, которые, вследствие приращения сих новых способов, неминуемо усугубят российское мореплавание’.

Таким образом, во всех документах, касающихся обстоятельств, предшествовавших присоединению Имеретии и Мингрелии, мы видим ясно формулируемые задачи, непосредственно удовлетворяющие интересам России настоящим или будущим, видим необходимость завладеть этими областями, сознаваемую всеми властями, и систематический ряд дипломатических и военных мер, доказывающий постоянное стремление присоединить Имеретию и Мингрелию к России. Сравнивая документы, предшествовавшие присоединению Грузии, с документами, относящимися до присоединения Имеретии и Мингрелии, — мы увидим в первых совершенное отсутствие политических и экономических задач, которым могло бы удовлетворять присоединение Грузии. Присоединение это скорее можно считать ошибкой, увлечением гуманными идеями, но отнюдь не захватом, завоеванием. Но если это и можно считать ошибкой, то ошибка эта была неизбежна в силу исторических условий: полное разложение государственного строя Грузии и остальных христианских владений за Кавказом требовало перехода России за Кавказский хребет, для охранения христианской цивилизации от мусульманского варварства, и Россия перешла через Кавказские горы против желания своего царственного руководителя и в явное для себя разорение. Но как только это совершилось, тотчас же явилась необходимость выйти из такого неестественного положения. Выход представлялся один: надо было достигнуть таких результатов, которые не ставили бы покровительствующую державу, Россию, в положение вечного данного покровительствуемой ей Грузии. Отсюда — стремление пробиться к Черному и Каспийскому морям, чтобы вознаградить Россию, хотя косвенно, развитием торговли с теми областями, для которых ей приходилось тратить свои кровные средства. Покорение Мингрелии и Имеретин, создавая связь Закавказья морским путем с Тавридой или вообще с южной Россией, — составляет первую поправку присоединения Грузии. Покорение мелких ханств к стороне Каспийского моря — вторую, а после этих двух поправок Россия, за понесенные ею жертвы на военные действия и на водворение цивилизации за Кавказом, — имеет полную возможность вознаградить себя посредством широкого развития производительности этих областей в интересах фиска с процветания русской промышленности и торговли. Но этот результат пока еще есть дело будущего.

Разбирая, наконец, вопрос о присоединении Грузии с узкой, военной точки зрения, необходимо признать, что Грузия не присоединена, а завоевана русскими войсками. Спокойствие, безопасность жителей в каждом городе, начиная с Тифлиса, и почти в каждой деревне — достигнуты военными действиями наших войск против бунтовавших царевичей, князей и внешних неприятелей, соседей Грузии. Но, тем не менее, это было сделано без всякого предварительного плана, даже без всякой предвзятой мысли покорить единоверный, дружественный нам народ и завладеть землей, на которой он расселился и которая нам была не нужна. В этом непримиримом противоречии добровольного поступления в подданство и фактического завоевания страны, по нашему мнению, заключается прямое и лучшее доказательство, что присоединение Грузии произошло исторически, то есть минуя все расчеты и соображения деятелей, принимавших участие в совершении этого исторического явления.

II
Произошло ли присоединение Грузии к России вследствие эгоистического стремления Георгия XII оградить свои личные интересы?

Личная воля властителя при деспотическом образе правления, казалось, Должна бы подчинить себе все отправления государственной жизни, но в Действительности этого никогда не бывает и быть не может. Индивидуальность деспота и народа никогда не могут слиться в единое целое: между ними всегда существует глубокий антагонизм, хотя этот антагонизм выражается пассивной инерцией и по наружности представляется в виде покорности, рабского подчинения и потворства всем злоупотреблениям деспотизма. Искра божества, которую, в виде разума и свободной воли, каждый получает при рождении, оставляет человека вместе с душой при обращении в труп. Но до тех пор, пока человек представляет живой организм, понятие о правде и неправде и разумное стремление к улучшению своего положения, — хотя бы в самой ограниченной форме удовлетворения первых материальных потребностей, — не могут быть выделены из человека никакими лишениями, пытками и расстройством общественной жизни. Они всегда остаются в его сознании, и если страх наказания заставляет человека скрывать внешнее проявление этого сознания, то, тем не менее, оно постоянно руководит всеми его побуждениями, мыслями и поступками. Составленное из подобных атомов целое, то есть народ, не может поэтому потерять заботу о лучшем будущем и, стало быть, стремление исправить, улучшить настоящее. Форма, в которой проявляется это стремление, может быть неудачна: перемена правителя может быть к худшему, возмущение — повести к более тяжелому рабству, внешняя помощь оказаться покорением, то есть уничтожением политической самостоятельности внутри народа, — но, во всяком случае, внутренняя, вечная, неустанная работа над улучшением настоящего положения остается неотъемлемой частью жизни каждого народа, как бы ни был низок его умственный и нравственный уровень. И так как это стремление диаметрально противоположно интересам деспотизма, то оно, вопреки кажущейся силе деспотизма, парализует последний и заставляет всякого деспота принимать в расчет интересы и желания народа, подчиняться более или менее невидной, неосязаемой, но сильнейшей силе, именно стремлению народа улучшать свой быт. Такая непроизвольная уступка народным интересам есть необходимое условие существования самого деспотизма. ‘С’etat c’est moi’ (‘Государство — это я’ — Ред.), — думал Людовик XIV, но при конце своей карьеры должен был, как известно, убедиться, что он и государство существуют отдельно, сами по себе, и могут слиться в одно только на почве истинно народных интересов. Все войны, в которые увлечена была Франция для эгоистических и династических целей своего короля, весь блеск его двора, необходимый для его личного величия — отозвались бессилием и нищетою народа, который он принимал за себя самого. А между тем в молодости Людовик XIV сделал много добра для Франции: у него был Кольбер и блестящий период быстрого развития народного богатства. Забота о благосостоянии, величии, славе французского народа была важным стимулом деятельности Людовика XIV и не покидала его до смерти. Преемник его, воспитанный в блеске и разврате двора Людовика XIV, в своих воззрениях на народ ушел далее афоризма: ‘С etat c’est moi’ и руководился другой, не менее знаменитой фразой: ‘Apies moi le dluge’ (‘После нас хоть потоп’ — Ред.) и тем сознательно приготовил гибель своему царственному дому. В азиатских же деспотических государствах эта циничная выходка развратного человека, не понимавшего своего высокого положения, служит основой, исходной точкой всей деятельности деспота, и потому в азиатских государствах отождествление воли правителя и народа составляет совершенную бессмыслицу. При таком убеждении невозможно допустить, чтобы грузинский царь Георгий XII по собственной воле мог заставить свой народ желать русского покровительства и еще менее мог принудить народ поступить в подданство русского императора. Это было для него тем невозможнее, что в Грузии существовало полное бесправие и самое слово закон, — по удостоверению князя Цицианова, — потеряло всякий смысл, так как произвол и насилие были единственными формами отношений верховной власти к подданным, — тем не менее, образ правления в Грузии нельзя назвать деспотическим, а скорее деспотической олигархией или, вернее, деспотическим хаосом. Правительство и администрация притесняли и грабили народ, сколько было возможно, но не могли иметь на него никакого нравственного влияния. Да, можно думать, об этом никто не заботился и не мог заботиться. Прежде всего, сам царь Георгий был, по словам генерала Лазарева, ‘человек весьма добродетельный, но слабый здоровьем, не оставлявший своей комнаты, и потому знал только те происхождения, какие окружающие ему сообщали’. Он не имел постоянного и преданного войска, которое давало бы ему средства смирять непокорных царевичей и даже князей и дворян, хотя ‘вообще все они никаких привилегий не имели: как князь, так и крестьянин, равно служат, как князь, так и крестьянин, равно наказываются’. Все высшие и низшие административные должности были наследственные, что лишало царя удобства избирать, по своему усмотрению, людей, необходимых для его личных видов. Конечно, царь имел право отнять должность и наказать ослушника, так как никто никаких привилегий не имел, но, понятно, пользование таким правом было для него крайне опасным: оно вооружало против царя все высшее сословие, заинтересованное в сохранении наследственных должностей. Царь же мог управлять Грузией или, точнее, грабить грузинский народ не иначе, как опираясь на высшее сословие, преданность или, лучше, соучастие которого в грабеже, при бесправии народа и систематическом его ограблении, — составляли всю силу царя. Не имея сильного характера, не имея средств смирять высшее сословие, Георгию оставалось одно: вполне подчиниться необходимости терпеть насилие и грабеж господствующего сословия, видеть постепенное истребление всех производительных сил народа и гибель грузинского царства.

Уже отец Георгия, царь Ираклий Теймуразович, заботясь более о прокормлении своего многочисленного семейства, чем о благосостоянии царства, нанес последний удар Грузии. ‘Находя недостаток в казенных доходах, — повествует генерал Кнорринг, — на содержание, по приличию, царевичей и царевен, детей его, Ираклий отнимал у князей и дворян древние их поместья в удел детям своим, поверг большую половину Грузии их своеволиям. Когда же в смутные времена требовались от царевичей, соразмерно их владениям, участие войск или вспомоществование от доходов, — они всегда являлись ослушниками, и царь, действием супруги своей, царицы Дарьи, находился в необходимости уважать такие родных своих поступки.

Помещики обязаны были, в чрезвычайных случаях, помогать царю из своих доходов, — продолжает Кнорринг, — но, чтобы не нанести чувствительной утраты, вознаграждали себя разорением крестьянства, которое посему часто изыскивало убежище в чужих владениях, поставляя равным: быть ли крайне утесненным в своем отечестве или находиться в рабстве у соседей. Ибо кто не грабил сих несчастных людей? Всякий царевич, всякая царица и царевна, всякий родственник царский мог давать от себя так называемый барат (указ) на отнятие у купца, у крестьянина того, что у него есть лучшее, а власть царская, поколебавшись в своем основании, едва примечала таковые насильства, а того меньше принимала меры к истреблению их’.

‘Поселяне, — доносит генерал Лазарев, — привезя хлеб на рынок, сильно страшатся, и случается нередко, — как в сем роде земных продуктов, так и в другом, — что хозяин, привезши что-нибудь в город, на базар для продажи, принужден бывает, оставя нагруженную товаром собственную арбу в добычу требующих якобы на имя царское, — угонять домой лишь бедную свою скотину, возвращаясь с пустыми руками’.

Факт этот подтверждает сам Георгий, в письме к Лазареву он пишет: ‘Ныне, будучи болен, слышу, что в Тифлисе отнимают некоторые вещи и грабят жителей не солдаты, а люди нашей же земли’, и просит назначить караул из одного офицера с несколькими солдатами, ‘дабы не допускать ни царского человека, ни людей детей и братьев царя, княжеских и дворянских, отымать ни у большого ни у малого’.

‘Удельные царевичи, братья царские, — доносит генерал Лазарев Кноррингу, — томясь неприличною жадностью к самоначалию и подбирая партию недовольных правительством, направляют дела к мятежу, беспорядкам и буйствам’.

Какие были средства у царя усмирить их, мы находим в письме Георгия князю Отару Амилахвари, по поводу сборов в Гори в пользу царевича Парнаоза: ‘Парнаозовых людей не щади никоим образом, имеешь право не жалеть для них ни палок, ни дубины, ни камня, ни оружия, ни ружья, ни шашки, ни пистолета — ничего против них не жалеть, и не пускать их. Кто бы ни явился в Гори, не уступай ему ни на одну денежку — так ты должен знать’.

‘Бараты, — свидетельствует Лазарев, — нигде на записываются и от того выходит, что сегодня отдадут одному, а завтра то же имение или место отдадут другому, все правосудие отдается у них словесно, и, сколько я мог приметить, или по пристрастию или по праву сильного, и часто видны неимущие защиты совсем ограбленными. Жалованья никакой чин не имеет, а всякий должен кормиться от своего места, и от того еще больше терпит и купец, и мещанин, и крестьянин, и, одним словом — всякий… Все чины здесь наследственны, невзирая на достоинство людей, почему и часто видно людей не на своих местах’.

Эти немногие выписки об управлении Грузией при Ираклии II и Георгии XII дают ясное понятие о том невообразимом хаосе, который представляли правительство и администрация несчастной Грузии. Указ, данный Амилахвари, доказывает полное бессилие царя управляться с провинциями. Приказание ‘делай что хочешь’ есть неизбежное сознание того, что ‘я не могу ничего сделать’. Исполняя подобную волю царя, наследственному моураву, который не боится смены, естественно угнетать плательщиков до того, что они бросают на базаре арбу с товаром и возвращаются хоть с пустыми руками, но живыми, целыми и сохраняя, по крайней мере, рабочий скот. Один русский офицер с несколькими солдатами, поставленный для порядка на тифлисском базаре, конечно, не мог исправить зло, которое совершалось во всей стране и всем господствующим сословием. При подобном государственном строе, — хотя это слово совершенно неуместно, говоря о тогдашнем состоянии Грузии, представлявшей одно крайнее расстройство всех органов государственной жизни, — положение управлявшего страной царя Георгия нельзя назвать иначе, как бедственным. Он был представителем неограниченной власти, но власти не имел никакой. Фиктивное его значение посреди органов исполнительной власти, от него независимых, ясно обозначается при каждом обращении его к силам и средствам страны. Его никто не слушает, приказаний его никто не исполняет. Для поддержания хотя внешнего призрака своей власти, Георгию приходилось обращаться к наемным войскам. Но лезгины, которые всегда были одинаково готовы к услугам как царя, так и его противников, — еще более увеличивали бедствия страны. ‘Обязавшись служить оградою безопасности народной, — пишет генерал Кнорринг, — лезгины причиняли неимоверные своеволия в самом Тифлисе, и, узнавая скрытные в Грузии места, вводили в оные своих единоземцев, а сии в самом сердце царства грузинского грабили и вовлекали в неволю несчастных поселян и тогда, когда руки сих обрабатывали поля, и из самых селений, чрез что Грузия ежегодно теряла, по средней мере, от 200 до 300 семей. Георгий XII содержал до 7000 лезгин, но уже не для защиты царства от внешних врагов, а единственно для устрашения своих братьев, которые неповиновением и своеволием более первых ему угрожали’.

Болезнь Георгия, не допускавшая его покидать дворца, — величайшее несчастье для страны в других условиях, — при тогдашнем положении дел в Грузии, представляла единственное благоприятное обстоятельство, сохранявшее в глазах народа обаяние царской власти. Всякому казалось, что будь царь здоров — все шло бы лучше, хотя нет сомнения, величайший гений с энергией Петра I едва ли мог бы улучшить государственный строй Грузии. Для всякого гения все-таки нужна какая-нибудь точка опоры на патриотизме народа, общественном устройстве, экономическом положении или внешних политических условиях, — но такой точки опоры не существовало. Все соседи Грузии были или мелкие враги друг друга, истреблявшие при содействии других крупных, взаимно враждебных политических организмов — Турции и Персии, или дикари, промышлявшие грабежом и не имевшие никакого понятия о государственных интересах. Союз Грузии с каждым из соседей или разом с целой группой их — не представлял ничего, кроме шансов внешней войны за чужие интересы, во имя святости договора. Прирожденная всякому человеку любовь к родине в массе народа воспитывается историей и сознанием своей силы. Она никогда не может в массе народа быть чувством платоническим и умирает или исчезает, если не иметь активного действия на увеличение силы, могущества народа и на улучшение его благосостояния. Экономическое положение Грузии было бесповоротно подточено плотоядными инстинктами царской семьи и господствующего сословия. Оба эти фактора истребления народного благосостояния, основанные на праве рождения, — самом несправедливом и оскорбительном для умственного и нравственного превосходства каждого праве, — при посредстве наследственности должностей и взаимных родственных связей, создали крепкую, неразрывную сеть для эксплуатации всего народа. Ни царь, ни народ снизу не могли разорвать, устранить этой тяжкой для обеих опеки. Ближайшие соседи и другие разбойники и разбойничьи племена были всегда готовы к услугам каждого недовольного, будь он царевич Александр или последний нацвал, лишенный царем места за грабеж народа. Всякая попытка царя сместить плута с должности, ввести новые элементы в администрацию — неизбежно отзывалась интригами внутри и внешними набегами больших и малых шаек, истреблявших все, что им попадалось на пути.

Внутреннее общественное устройство Грузии — да где и в чем искать его? В Грузии существовали только одни враждебные элементы, друг друга уничтожавшие. Царь, представитель законности, отнимал имения у князей и дворян и наделял ими своих детей и родичей единственно по праву неограниченного самовластия. Князья и дворяне отнимали имения один у другого с помощью придворных интриг, получая бараты, или право посредством открытого насилия, и все эти крупные злоупотребления власти почерпали средства для грабежа в обмане легковерного народа и его ограблении. Мог ли поэтому какой-нибудь гениальный реформатор, явившись на место слабого, больного и доброго Георгия, уничтожить массу зла, накопившуюся веками беспорядочного правления, и организовать в замене этого зла новый строй государственной жизни, сообразный с вечными законами правды и справедливости? Мы думаем, что никакой реформатор такого чуда сделать не мог, да и само его появление противоречило бы общему порядку вещей. Все гениальные государственные деятели и реформаторы своего отечества вызывались на арену исторической жизни предшествовавшими событиями, определявшими потребность их плодотворной деятельности в силу явлений и сил, давно созревших и накопившихся в жизни народной, которым они только придавали, конечно, ярко очерченную форму, необходимую по условиям исторической роли народа. Но нигде мы не видим, чтобы разрушившийся, обессиленный веками злоупотреблений государственный организм вдруг производил такого просветителя, который бы из массы отживших элементов создавал бы новое, здоровое государство. Для этого необходимо прежде падение царства или династии, появление новых, здоровых элементов и затем слитие старых и новых элементов в новую форму государственной жизни.

Георгий XII, конечно, не был реформатором, а именно тем, что могли произвести изжившаяся от продолжительного царствования династия и расшатанный во всех отношениях государственный строй Грузии. Но это жалкое, в государственном смысле, лицо не стоит одиноко. Оно окружено, с одной стороны, братьями: Юлоном, Вахтангом, Антонием, Мирианом, Александром и Парнаозом Ираклиевичами, а с другой — сыновьями: Давидом, Иоанном, Багратом, Теймуразом, Михаилом, Джебраилом, Ильей, Окропиром и Ираклием Георгиевичами. И в этом длинном списке лиц, предназначавшихся по рождению для широкой деятельности на пользу родины, одинаково отсутствует всякое понятие о государственных интересах, о благе родины, о благоденствии народа, о службе отечеству или хоть о поддержке царствующего брата и отца во имя интересов династии. Во всех многочисленных письмах, сношениях и других документах, напечатанных в ‘Актах Археографической Комиссии’, никто из этих царственных лиц не высказывает ничего, кроме самого узкого эгоизма и личного корыстолюбия. Особенно неприятно поражает переписка их с русскими властями. Это самая жалкая смесь сплетен и клевет друг на друга, униженного рабского вымаливания разных милостей, клятвенных обетов на верную службу и преданность государю императору, и одновременно с тем — всевозможных интриг и противодействия распространению русского влияния. Если бы это последнее противодействие имело основой патриотическое чувство, оскорбленное иноплеменным завоеванием, к нему можно бы отнестись с уважением. Но искать чего-нибудь подобного у грузинских царей и царевичей, к сожалению, было бы бесплодно. Об освобождении родины от завоевателей, об интересах несчастного народа — менее всего думали царевичи и царевны. Все они ясно сознавали невозможность дальнейшего существования грузинского царства без поддержки извне и все одинаково понимали, что только ‘российское непобедимое воинство’, — как выражались тогда в официальных бумагах, — может предохранить Грузию от нового нашествия Ага-Мамед-хана или от поглощения Грузии Турцией, с истреблением, конечно, царских прав, христианства и самостоятельного существования царства. Поэтому все они, ‘по чистой христианской совести, готовы всемилостивейшему государю служить с верностью до пролития крови и готовы быть его верноподданнейшими рабами’, лишь бы им предоставили звание царя, который имел право отнимать у всех имения.

Более других братьев царя как будто бы показал самостоятельность царевич Александр. Он бежал по прибытии русских войск в Грузию, как будто бы из ненависти к русскому господству, но в действительности лишь для того, чтобы, заручившись помощью Персии и мелких соседей, для которых было выгодно разорение Грузии, помешать царевичу Давиду занять царский престол. Его пособники — братья и их единомышленники — прямо объявили Котляревскому свое согласие, чтобы в Грузии совсем не было царя, лишь бы ненавистный им царевич Давид не занял престола. Добиваясь от персидского шаха признания царем Грузии, царевич Александр, между тем, вовсе не желает ссориться с русскими и пишет генералу Лазареву: ‘Мы не вмешиваемся в такое дело, которое было бы противно государю, и нет нам надобности сражаться с его войсками. Божьей милостью мы постараемся, чтоб лучше и усерднее служить государю, а если вы не перестанете нас преследовать, то станем доносить обо всем, что бы вы ни делали, государю императору’. ‘Клянусь Богом, — пишет он в другом письме тому же генералу Лазареву, — мы даже одного солдата не хотим обидеть, не то чтобы решиться на какое противное государю дело’. Даже после поражения на Иоре Омар-хана, призванного им для разорения Грузии, царевич Александр заверяет ‘о своей готовности служить со всевозможным усердием государю’ и самое свое участие в этом бесчестном набеге на Грузию он объясняет одной целью: ‘отмстить тем, кто его выгнал из Грузии, но никак не против войск государя императора’. К князю Цицианову царевич Александр пишет еще яснее: ‘Сообщите мне напрямик, какое мне будет от государя утешение или милость или содержание, и успокойте меня, выпустив меня из неверной земли и показав мне опять христианскую молитву и обедню’. Таким образом, этот открытый враг России, посвятивший всю свою жизнь на войну и интриги против нее, в действительности только желал набить себе цену, продать себя повыгоднее, и для того не стыдился создавать, сколько мог, врагов для своей несчастной родины… Какой безобразный исторический факт!

Интересно проследить, что обещал царевич Александр народу грузинскому? Митрополита Кизикского он просит расположить свою паству в пользу его, Александра, ‘дабы в случае какого-либо сопротивления не впасть в какой-нибудь грех или кровопролитие’. Влиятельным князьям обещает: ‘Какую вы имеете от русского государя милость — от иранского государя получите вдесятеро’ и сообщает, будто шах даст ему 20, 30, 40, 50 тысяч войска и, наконец, весь Иран, чтобы идти против Грузии и что русских, хоть бы их было 6000 человек, он всех конями истопчет, и потому зовет к себе всех князей, объявляя, что кто больше приведет к нему людей, тот больше получит милостей. Простому же народу пишется одно хвастовство и ложь о мнимых персидских победах над русскими и потому предлагается не оказывать сопротивления, которое может повлечь наказание, и внушается затем, что народ уже 1700 лет проливает кровь за царей и должен заслужить милость и даже оказаться более верным, чем деды и отцы. Немудрено поэтому, что только князья, в надежде получить вдесятеро, показывали сочувствие царевичам, а народ желал только одного — как бы поскорей от них избавиться.

Какими возвышенными чувствами о собственном достоинстве были проникнуты царевичи, можно судить по Вахтангу, который, по словам Соколова, ‘по хитрости и пронырствам своим, почитается своими единомышленниками за оракула’. Царевич Вахтанг всегда действовал заодно с Александром, открыто поддерживал Юлона и Парнаоза, но постоянно заискивал у властей и прислуживался русским, помогая проходу через горы в Грузию наших войск, которым мог мешать, владея Душетом и лежащими по дороге деревнями. Такое двуличное поведение заставило удалить его из Душета. Генерал-майор Тучков занял Душет, Вахтанг скрылся в Гудамакарское ущелье, где заперт войсками, и должен был явиться к Тучкову, который отправил его сначала под благовидным предлогом в Душет, а оттуда под строгим и неослабным надзором в Тифлис, где предполагалось оставить его на жительство. Но царевич Вахтанг продолжал свои интриги, и князь Цицианов решился, наконец, выслать его в Россию. Тогда Вахтанг, по словам князя Цицианова, — ‘из всех хитрейший’, когда было ему объявлено повеление выехать в Россию, — ‘привел князя Цицианова в крайнее смущение, бросившись к его ногам и прося помилования’.

Конечно, ввиду общечеловеческой слабости, нельзя, безусловно, обвинять царевичей за смуты, происшедшие после смерти Георгия, но ни в коем случае нельзя оправдать принятых ими средств, то есть одинаковой лживости и двуличия и перед русским правительством, и перед своими клевретами, и, наконец, полного забвения всех интересов народа, который они сознательно разоряли только для того, чтобы он чувствовал невыгоды быть в русском подданстве. В Грузии не было закона о престолонаследии, и престол мог переходить от брата к брату, минуя сына последнего царя. Поэтому нужно было иметь много гражданского мужества и патриотического самоотвержения, чтобы, пользуясь своими связями и силами, не попытаться захватить освободившийся престол, не возбудить тем междоусобий и не предать страну разорению. Ждать гражданских добродетелей от тогдашних царевичей, конечно, нет основания, а при государственном положении Грузии и более просвещенные личности не остались бы покойными зрителями, как это подтверждается в настоящее время борьбой монархических партий во Франции. Всякий претендент на престол всегда находит бездушных эгоистов, которым выгодно выдвигать его вперед, разоряя свое отечество. Поэтому существование таких документов, как письмо, составленное кар-талинскими князьями, в котором утверждается, будто по завещанию Ираклия II престол должен перейти к Юлону, также письма кизикских князей к князьям и народу внутренней Кахетии, ровно ничего не доказывают, кроме почина самого претендента, точно так же, как письмо князей карталинских, удостоверяющее, что истинный наследник престола есть сын Георгия XII, царевич Давид. Особенно замечательно во всех этих трех документах, что претендент рекомендуется русскому правительству, но сохраняется решительное желание народа оставаться в подданстве русского императора. Это есть лучшее доказательство, что подобные, якобы народные, требования получены от него обманом и обманом не настолько остроумным, чтобы, в увлечении, народ забыл свои собственные интересы и не забыл заявить о них вместе с внушенными претендентами мыслями.

Если дети Георгия уступали умом и энергией своим дядям, то не уступали им в отсутствии всякой заботливости о пользах царства. Даже будучи признанным наследником престола грузинского, старший сын Георгия, царевич Давид, по словам генерала Лазарева, ‘занимался более своими собственностями и ни в какие дела не мешался’, а когда Георгий умер, то ‘окружил себя молодыми людьми, никакого внимания не заслуживающими, которые, видя, что правление их недолго будет, стараются всячески его развращать и теперь набивать карманы, он же немного невоздержан в питие, то они и находят удобный случай его заводить’. Совершенно естественно, что, потеряв надежду быть царем, царевич Давид перешел на сторону врагов России, но многого сделать не мог. ‘Все деяния царевича Давида суть пустяки и совершенно маловажны, — доносит генерал Лазарев генералу Кноррингу, — он всегда старается меня обмануть, но против его хитростей взяты меры, и потому он не может достигнуть до своего предмета, ибо он всеми нетерпим и даже ненавидим’. Тем не менее, неблагонамеренность Давида была слишком очевидна и заставила русские власти выслать его в Россию одновременно с царевичем Вахтангом.

‘Царевич Иоанн, — по мнению Лазарева, — был человек весьма солидный и поелику здесь (в Грузии) все наблюдают более свою, чем государственную пользу, то он старается от всего удаляться и живет больше всего в своих деревнях, коих старается елико возможно более присовокупить, хотя бы то было и с обидой ближнему’.

Мы остановимся на этой выписке, так как цель наша не подробная личная характеристика детей Георгия XII, а подтверждение высказанной мысли о полном пренебрежении государственными и народными интересами со стороны ближайших членов царствовавшей династии.

В женском персонале царствовавшей династии имелись две крупные личности, которые дадут случай будущим грузинским драматургам изобразить национальные типы, соперничествующие с шекспировскими в жестокости, силе ума, характера и неразборчивости средств. Первенство бесспорно принадлежит мачехе царя Георгия XII, царице Дарий — этому главному центру, около которого сосредоточивались и откуда исходили все разнообразные интриги, клеветы и злоумышленные планы против спокойствия Грузии. Имея под руками шестерых сыновей-царевичей (из которых один занимал место католикоса всей Грузии), непосредственных исполнителей ее предначертаний, и многочисленных родственников и приверженцев, царица Дария представляла большую силу, с которой пришлось долго считаться и русским властям. С необыкновенной ловкостью прикрывалась она своим положением несчастной матери, единственная забота которой есть благосостояние детей, подвергающихся несправедливому преследованию царя Георгия, царевича Давида и его партии и даже русских главных начальников. Царица Дария не подавала резкого повода удалить ее из Грузии, хотя она видимо руководила всеми смутами и интригами. Только в 1803 году князь Цицианов испросил разрешение ‘сей корень неспокойствия Грузии исторгнуть отсель’ и ‘приступить к деятельному понуждению к неотложному выезду из Грузии’ этой царицы, ‘вскормленной персидскою гидрою’.

Царица Мария не представляется такой колоссальной личностью, как царица Дария, может быть, потому, что ее деятельность заслонена сначала мужем ее Георгием XII, а потом сыном, царевичем Давидом, занимавшим самое выдающееся место в управлении грузинским царством. Но смертоубийство, которое она самолично произвела над генералом Лазаревым, показывает готовность этой женщины на все для удовлетворения своих личных целей. Можно, конечно, не придавать этому факту такого крупного значения, так как царица Мария, убивая лучшего слугу России, была убеждена в безнаказанности, но даже и при этом соображении, во всяком случае, надо было этой женщине иметь слишком шекспировский пошиб характера, чтобы собственноручно зарезать ни в чем не повинного человека. Титул жены царя грузинского в то время был еще так важен, что, вместо всякого наказания, царицу Марию отправили в Россию, ‘яко пленницу и смертоубийцу, без всяких почестей’, и ‘по случаю ее зверского поступка с генералом Лазаревым, коего она зарезала’, ей не приказано было ‘давать ножа даже при подавании кушанья’, а пенсион, необходимый на содержание ее с семейством, был назначен.

Напрасно, конечно, искать каких-нибудь государственных или патриотических побуждений в деятельности цариц или царевен, когда ничего подобного не имелось в деятельности царей и царевичей. Строгий моралист для этих несчастных женщин, содействовавших гибели своей родины, найдет, по крайней мере, облегчающее обстоятельство в материнском эгоистическом чувстве любви к детям и желании им благоденствия, хотя это делалось и не теми путями, которых требовала чуждая им государственная мудрость. Но Для царевичей, призванных по рождению к государственной деятельности, измена и продажа интересов родины и благосостояния своего народа представляет самое гнусное преступление, которое только усиливается, если к нему прибавить единственную, постоянную заботу об увеличении личного богатства, о благоустройстве своих домашних дел во вред всему народу и для благосостояния своих детей.

Не будем увлекаться богатством материала, представляемого ‘Актами Археографической Комиссии’ для характеристики деятельности второстепенных членов и родичей царской семьи: это не изменит общего характера картины благоденствия грузинского народа под управлением царствующего дома из 67-ми членов, а только усилит и без того тяжелое впечатление, какое испытывает всякий, изучая по документам падение грузинского царства. Придется отнестись с полнейшим доверием к следующему показанию Соколова:

‘Народ весьма радовался, что тремя особами царской фамилии в Грузии стало менее, но радость сия, вскоре по моем сюда прибытии, исчезла, ибо из России получены известия, что сии царевичи опять сюда из России отпущены’. ‘Знаю довольно, — пишет Соколов далее, — коль велико желание здешнего народа избавиться навсегда от царевичей и цариц, ко всем неустройствам в свою пользу путь показующим’.

Знакомство с грузинским царствующим домом заставляет снисходительнее относиться к личности Георгия XII. Болезнь мешала ему заниматься государственными делами: он все видел чужими глазами, всякое его решение приводилось в исполнение без всякого контроля, через посредство его жены и сыновей, как лучших помощников царя. О том же, как они ему помогали, мы можем судить по тому, что самое большое зло для Грузии — оставление Коваленского на месте — совершилось при посредстве взятки в 3000 рублей, полученной царицей Марией. Еще интереснее рассказ Лазарева о том, как царица Мария не постыдилась выдать суду удостоверение, что получила взятку только в пять червонцев, а дело такое, что отнято имение у самого беднейшего человека и отдано другому весьма богатому, из чего, — замечает Лазарев, — можете судить о величестве ее духа. Георгий, конечно, выдал множество несправедливых баратов, но сделал это, большею частью, не ведая, что творил. Как царь, он не мог, ибо не имел надобности, подобно жене своей, брать взятки за свои неправильные решения, так как в стране, где само слово ‘закон’ потеряло всякий смысл, всякое его решение было законно. По положению своему он был деспотический властитель, хотя не имел сил и средств пользоваться своими правами. Извлекали выгоду из этих прав, грабили и разоряли грузинский народ только жена, дети и преданные сановники, окружавшие его одр болезни. Сам же Георгий не мог сознательно водворять неправду, губить и разорять грузинский народ, существование которого было так тесно связано с собственными интересами его самого и его потомства. Как бы ни был низок его умственный и нравственный уровень, Георгий, конечно, понимал эту понятную для каждого мужика истину. Он не мог забыть, что он царь грузинского царства, поэтому Георгий не мог совершенно отрешиться от заботы об улучшении положения Грузии, он вынужден был относиться к положению грузин добрее, сердечнее, чем его окружающие, злоупотреблявшие именем и властью царя только благодаря его болезненному бездействию. Нельзя думать, что Георгий не знал об этих злоупотреблениях, но болезнь, слабость характера и отсутствие материальных средств не позволяли ему ограничить честолюбие и ненасытную алчность родной семьи, видевшей прямой интерес в ослаблении власти царя, как в единственном препятствии к разделу всей Грузии. Но полюбовный раздел Грузии между членами царствующей династии был немыслим: каждый клочок земли и каждая кода хлеба, которые отнял бы какой-нибудь царевич у своего брата или племянника, по тогдашним грузинским понятиям, нравам и обычаям, вызывали бы возмездие, кровомщение и разорение ни в чем неповинного народа. Как ни был слаб рассудком Георгий, но такое настроение своей семьи он знал по ежедневным столкновениям с родными и по жалобам на них князей, дворян и простого народа. Будь у него войско или сгруппировавшееся городское сословие, которое помогло европейским королям справиться с феодальным порядком, или будь хоть внешний союзник, интересы которого были бы связаны с существованием Грузии, — может быть, последний грузинский царь сделал бы попытку задушить противодействие своей семьи и спасти от гибели царство. Но ничего такого у него не было под рукой, и он осужден был безмолвно присутствовать при уничтожении основ государственного порядка и всех производительных сил народа. Если же совесть мешала бы ему утвердить своим бездействием гибель грузинского царства, то ему оставалось одно: отказаться от престола. Но и этот отказ не спасал Грузии. Кого бы ни назначил он наследником — Юлона Ираклиевича или Давида Георгиевича — междоусобие между дядями и племянниками было во всяком случае неотразимо. Такие руководители, как царица Дария или царица Мария, не остановились бы на полдороге, не стремясь к взаимному истреблению при помощи лезгин, персиян и турок, они окончательно истребили бы и саму Грузию. Слабость характера могла внушать Георгию позорную мысль бросить царство и бежать из Грузии, обеспечив себе и детям кусок хлеба в будущем. Даже, вероятно, такой проект существовал. Лазарев уведомлял Кнорринга, что будто бы царевич Давид, за несколько дней до смерти Георгия, взяв у царицы ключи, разбирал царские бумаги и нашел между ними черновую, из которой узнал, что царь взамен царства просил у государя императора себе 30000 душ в России и 200000 рублей ежегодно, а братьям своим пенсион здесь или в России. Но приобретение Грузии было не нужно для России и потому, естественно, такая покупка царских прав, если бы она и действительно была предложена, — состояться не могла, и продажи Грузии не произошло. Георгию пришлось ограничиться только исканием покровительства русского императора, для чего и послано им в Петербург посольство из князей Гарсевана Чавчавадзе, Георгия Авалова и Елеазара Палавандова. Беспристрастный анализ фактов показывает, что высылка этого посольства вызвана не личным эгоизмом Георгия, или желанием лично получить пенсион от богатого русского императора, — но, за силой современных исторических условий, представляла единственное средство спасти существование — если не грузинского царства, то грузинского народа. Эта забота не могла оставить Георгия, как бы ни был он слаб характером и рассудком. Больной, бессильный, но Георгий все-таки был царь грузинский, и желание сохранить это звание в своем роде до такой степени естественно в каждом человеке, что оно существует даже у последнего идиота, вопреки цинической фразе Людовика XV. Предотвратить неизбежные междоусобия Георгий не мог иначе, как внешней силой: это для него, бессильного деспотического царя грузинского, было яснее, чем для кого-нибудь. Но где же было искать этой внешней благотворной силы, которая, сдержав все плотоядные инстинкты царской семьи и родни, не стерла бы с лица земли грузинского народа с его тысячелетней историей, христианской религией, невежественно, но крепко исповедуемой, с его христианскими обычаями и нравами посреди сильных мусульманских государств и мелких владений? Покровительство Персии и Турции с их религиозным презрением к христианству и христианам, с деспотической неурядицей управления ханов и пашей, образцы которой были везде кругом Грузии, с прямым последствием этой неурядицы — неисходным рабством и потерей всех человеческих прав поступившего в подданство народа, — все это, конечно, не могло пленять воображение добродушного и благочестивого Георгия, особенно в то время, когда тяжкая болезнь заставляла его думать о смерти и готовиться отдать отчет в своих деяниях перед престолом Всевышнего. Нельзя отвергать, что подобный страх ответа существовал у Георгия, потому что все документы свидетельствуют о строгом исполнении по всей Грузии внешних обрядов православной веры, что, конечно, обусловливалось не уважением к ее высокой истине, а страхом ответа в будущей жизни. Подтверждением этому может служить царица Мария, жена Георгия XII. Ей ничего не стоило зарезать собственноручно генерала Лазарева, но, отправляясь в Россию, она пишет письмо князю Аслану Орбелиани, в котором просит передать своей матушке, чтобы она молилась за нее Богу с чистым сердцем и распорядилась отслужить в разных церквах 170 обеден и 40 молебнов. Поэтому, понятно, и Георгий, приготовляясь к смерти, должен был отрешиться от грубо-материального воззрения на свое право грузинского царя пользоваться всем грузинским народом для собственного благоденствия, но, думая о тленности всего земного и необходимости дать строгий отчет Богу о том, что сделал он как царь, управляя царством, вероятно, припомнил немало примеров святых царей и царевичей, прославляемых греческой церковью за то, что они, как истинные пастыри, душу полагали за народ свой, заботясь не о себе, не о собственном мамоне, а только о спокойствии и благосостоянии Богом вверенного им народа. Такая идеализация своих обязанностей, у самого грубого и ограниченного человека с религиозным настроением, весьма часто встречается перед смертью. Поэтому нет ничего удивительного, если Георгий, не показавший в течение жизни никакой заботливости о благосостоянии Грузии, перед смертью задумался над положением своего несчастного народа, понял ясно все зло деспотической анархии, в которой находилась Грузия благодаря многочисленности, алчности и узкому эгоизму царствующей династии, и пожелал сохранить свое царство от неизбежного разорения и поглощения мусульманством. В то время все европейские государства были слишком далеки от Грузии, не имели никаких сношений с Закавказьем и никакого почти понятия о грузинском царстве, — да и последнее очень смутно знало об их существовании. В письме царевича Теймураза к одному из братьев есть просьба достать историю Грузии, словарь и план всему свету, хотя бы французский, но это желание просветиться относится уже к тому времени, когда царевич Теймураз выезжал в Россию, а не к тому, когда он мог рассчитывать принять участие в правлении Грузии. В сношениях с Грузией была одна единоверная Россия, к которой с древних времен постоянно обращались цари в критические минуты и на которую Грузия всегда возлагала надежды. А потому для Георгия не было выбора: он должен был обратиться за покровительством к России, которая, еще при жизни его, выслав 17-й егерский полк, спасла Грузию от нашествия персиян и лезгин. Таким образом, никак нельзя думать, чтобы Георгий XII искал покровительства России из-за личных своих видов: перед смертью о них думать не время. Благо народа и царства Грузинского — хотя в виде спокойствия и сохранения обычаев и веры отцов — требовало внешней помощи со стороны единоверного и могущественного государства. Таким государством именно и была Россия, которая историческими судьбами была придвинута в то время к Кавказским горам. Одна только Россия могла спасти от поглощения мусульманством Грузию, разоренную и расшатанную во всех отношениях внешними врагами, междоусобиями и корыстолюбием царствовавшей династии. Что Георгий смотрел на покровительство России именно с такой христианской точки зрения, подтверждено тем, что в последние минуты он весьма неласково относился к своему наследнику и всей семье своей, а особенно заботился убедиться в том, удалось ли ему передать Грузию под покровительство России. Он постоянно обращался к генералу Лазареву с вопросом: скоро ли возвратятся посланные им в Петербург послы? И ‘как я видел, что его утешает скорое прибытие послов, — доносит генерал Лазарев, — то всегда докладывал, что очень скоро приедут’. Царь всегда отвечал на это: ‘Тогда я умру спокойно’.

И Георгий был прав. Присутствие русских властей и войск помешало междоусобию, ибо без того, — говорили царевичи генералу Лазареву, — мы бы друг друга перерезали. Затем учреждение временного правительства — Верховного грузинского правительства, главнокомандующего в Грузии и постепенное усмирение и высылка членов бывшей династии, — дали, наконец, возможность грузинскому народу, под охраной русских штыков, получить безопасность личную и имущественную и начать умственное и нравственное движение, недоступное для него столько веков, вследствие повального грабежа царствовавшей семьи и господствовавшего сословия, о котором Лазарев отзывается так: ‘Чувствую, что весьма недостаточен с сими странными людьми и обстоятельствами (по случаю смерти Георгия XII) обходиться и где всякий шаг может быть пагубою. Если сам чего не сделаешь, так верно выдумают, и где только того и смотрят, чтоб друг Друга ограбить, отнять все имение, а если б можно — то и жизнь’.

Из предыдущего очевидно, что Георгий XII задумал присоединение к России вследствие неотразимой исторической необходимости, а не для личных целей, хотя и по своему личному почину, — а поступить иначе он не мог, будучи грузинским царем в 1800 году.

Прежде всего, приходится признать, что Георгий XII не мог совещаться со своим народом не только в силу основ деспотической власти, но и вследствие современного ему состояния грузинского царства.

‘Из страха, чтобы его намерение преждевременно не обнаружилось его соседям, которые не упустили бы своих усилий отклонить его от сего вредного пользам их подвига, — доносит генерал Кнорринг государю, — и из опасности, чтобы царевичи-братья и вдовствующая царица, мать их, сведав о сем предприятии, противном безмерному желанию их царствовать, не изыскали бы каковых препон, Георгий XII приступил к сему (переговорам) тайно, по совещании с немногими высшими, ему преданными чинами царства, и уполномочил посланника своего князя Чавчавадзе и князей Авалова и Палавандова искать непосредственно подданства российского монарха’.

Если Георгий XII не мог открыто совещаться даже с высшими ему преданными чинами царства, то, конечно, о совещании с черным народом не могло быть и мысли. Желание этого черного народа поступить в подданство России мы увидим из тяжелого, невыносимого его положения, требовавшего перемены к лучшему, из той общей готовности, радости и содействия, какие народ обнаружил при объявлении ему покровительства России, прекращения престолонаследия царей, при удалении членов царствовавшей династии и содействии водворению русской власти на месте отжившей династии.

III
Желал ли грузинский народ русского подданства?

Выдающееся положение лиц, стоящих во главе народа, их заметная деятельность, руководящая внешними отношениями и направляющая видимый строй народной жизни, не ускользают от внимания исследователя исторических явлений и лицам этим невольно придается решающее значение в общем движении исторической жизни народа. Всякое историческое явление легко объясняется обширными планами, плодотворной деятельностью одних, ошибками, бездействием, личным интересом других заметных представителей или руководителей народа, но такое легкое объяснение не может быть ни точно, ни вполне верно. Руководящие лица, высшее руководящее сословие составляет только поверхностный, сравнительно ничтожный видимый слой того моря, которое называется народом. Причины существования этого моря очевидно совсем не те, от которых волнуется его поверхность, представляя доступную нашему наблюдению картину опускающихся, поднимающихся, сшибающихся волн.

Правда, в руках руководящего сословия и видимого его представительства в народной жизни — администрации — сосредоточивается значительная часть интеллигентных и материальных сил народа, но вследствие бесконечного разнообразия интересов всех руководящих лиц и самого их положения вне массы, на ее поверхности — этим лицам весьма трудно участвовать в созидании народных сил и чрезвычайно легко содействовать быстрому их разложению. Как бы ни была могущественна и искусна администрация, она не в состоянии захватить в свое распоряжение всего народа, проникнуть во все отправления народной жизни, которые всегда будут совершаться по известным экономическим законам, большею частью не имеющим ничего общего с идеалами, деятельностью и ошибками руководящих лиц. Действующие силы, которых эти исторические и экономические законы служат конечным выражением, не имеют ничего особого, сверхъестественного, и проявляются постоянно, так сказать — ежедневно, в текущей жизни народа, но результаты их действия, подобно результатам действия физических сил, производящих геологические явления на поверхности земной, обозначаются только в продолжительный период времени, а потому, ускользая от непосредственного наблюдения, дают каждому исследователю лишь возможность делать более или менее основательные гипотезы о постепенности их прошедшего действия и вероятных последствиях.

На этом основании вопрос, желал ли весь грузинский народ присоединения к России или нет, — решить прямо, непосредственно нет возможности, так как этот народ, прежде всего, не имел соответствующего органа, посредством которого он мог бы прямо выразить свое желание или нежелание, а потом народ этот состоял из таких разнородных элементов, как князья, дворяне, черный народ, грузины, армяне, полудикие горные племена _ осетины, пшавы, хевсуры и пр. У всех этих элементов народа понятия об общем благе и общем интересе взаимно противоречили и никогда не могли выразиться одной общей формулой, одним единодушным желанием. Тем не менее, так как все они составляли одно государство под управлением одной и той же династии, и все выработанные предшествовавшими историческими событиями порядки или, вернее, беспорядки для всех одинаково отражались в виде полного бесправия и отсутствия внутренней и внешней личной и имущественной безопасности, — то мы имеем основание, обсуждая экономическое и общественное положение грузинского народа, сделать вероятный вывод о том, чего он должен был желать, чтобы его тяжкая, невыносимая участь могла измениться к лучшему.

Не имея в виду представить полную картину расстройства грузинского царства, приведем несколько отрывочных данных, которых будет совершенно достаточно, чтобы судить о том, что такое была Грузия в период присоединения ее к России.

Коваленский, которого интерес заставлял скрывать истинное расстройство грузинского царства, в своей записке о Грузии пишет: ‘Внутреннее благоустройство, порядок правосудия, просвещение народа, распространение его обогащения обеспечением собственности и личной безопасности каждого, внушение духа бодрости и согласия единодушного, учреждение войск в возможном порядке и устройстве, и, наконец, утверждение прочных связей с соседями… все таковое, при всех моих на сии предметы внушениях, по сие время начала не имело’.

Иначе, конечно, и быть не могло. В предыдущей главе мы видели все бессилие царя при его деспотической власти сделать что-нибудь для благосостояния своего народа. От царевичей царь не пользовался никаким уважением, как признается с полной откровенностью сам царевич Александр. ‘Все народы Грузии, — пишет он генералу Лазареву, — остерегаются вас, а то кто служил бы ему’ (царю Георгию XII)? А что делали сами Царевичи, ближайшие помощники и исполнители царских распоряжений, и как отражалась на благосостоянии народа их деятельность — можем заключить из следующего.

Всех цариц, царевичей, царевен, их детей — к 1800 году состояло 73 человека, а, исключая отсюда семейство Дадиани (7 человек), которое кормилось в Мингрелии, оказывается, что шестьдесят шесть человек имели право и потребность разорять несчастную Грузию, в которой числилось только 35000 семейств. Разумеется, членам царской семьи было очень тесно: они постоянно сталкивались, отнимали друг у друга имения, доходы, людей, и беспрерывно грызлись, взаимно ненавидели и мстили друг другу, лгали и жаловались сначала царю, пока он существовал, а впоследствии русским властям. Разобрать и удовлетворить их не было никакой возможности, так как бараты взаимно уничтожали все права: все были правы и все неправы. Все имения были в споре и все одинаково разорялись своими хозяевами. Удивляться надо одному, как за всеми насилиями и поборами, подрывающими платежные силы населения, оставалось еще что-нибудь и доходы Грузии при присоединении ее к России, за 1801 год, могли составлять сумму в 60287 рублей 45 копеек.

‘Акты Археографической Комиссии’ дают нам несколько данных для определения того, что стоило Грузии законное, так сказать, штатное содержание 17-ти цариц, царевичей и царевен. Из счета, представленного самой царицей Дарией, супругой царя Ираклия II, мы видим, что собственно на прокормление ее персоны и двора отпускалось такое содержание:

В день: муки 4 коды, мяса 24 литры.

В постный день: рыбы тешек 8 пар, балыков 3 пары, икры 4 литры, постных овощных припасов и орехов 4 литры, соли по 1 литре, луку 1 литра (9 фунтов).

В ночь свеч сальных 6 фунтов.

Вина, соответственно сей провизии, отпускалось сапальнями. Дрова доставлялись из окружных деревень.

Для лошадей и катеров отпускалось ячменя в день 17 литр, а мякина доставлялась из окружных деревень по раскладке.

Как видно из этого списка количества и качества питательных продуктов, отпускавшихся на содержание вдовствующей царицы и ее штата, грузинский двор не блистал роскошью в гастрономическом отношении. Но, впрочем, сама царица Дария была не прочь и покушать лучше, по крайней мере, при конвоировании ее в Россию барон Умянцов чуть не с ужасом доносит князю Цицианову, что у него выходит в день на продовольствие царицы и ее свиты: ‘около 3-х фунтов сахару, более 20-ти тунг вина, 3 барана, до 15-ти курей, от 100 до 120-ти чуреков’.

Все это дает весьма характерные указания, до какой бедности доведена была Грузия, если подобное буквально нищенское содержание могло удовлетворять старших членов царской семьи, каковым должно считать царицу Дарию, главную виновницу беззаконий в царствование мужа ее Ираклия II и всех внутренних смут после его смерти. С другой стороны, судя по вышеприведенным цифрам, очевидно, что для подобного нищенского продовольствия особ царской семьи, при общем числе их 66 человек, поборы одними продовольственными продуктами, не считая денежных сборов, — составляли невыносимую тяжесть для разоренного грузинского населения, состоявшего всего из 35000 семейств, особливо если к этому прибавить сам способ взимания посредством насилия по баратам, которые всем выдавали и которым никто не вел счета.

‘Ни один из чиновников грузинских, долговременно находившихся у царей при делах, — доносит генерал Кнорринг государю, — не преподал мне верного сведения о названиях, числе селений, наций народов, в них обитающих, и принадлежности их казне, церквам, к уделам членов царственного грузинского дома и помещикам, тем меньше о числе домов или семейств, сколько-нибудь близкого к истине’.

‘Теперь на каждый лоскут карталинских и кахетинских земель, — Доносит Коваленский Кноррингу, — являются несколько претендателей, относящие наследное свое право к самой древности, хотя многие из них, через несколько уже перерождений, не токмо ими не пользовались, но и помыслить о том не смели, сколько по опасности, извне угрожавшей, столько по самовластию царей, присвоивших все такие пустопорожние земли в свою собственность’.

‘Все подушные и поземельные сборы в Грузии, — доносит генерал Кнорринг, — почти не имели основательного постановления и требовались по единому произволению царя, который, пользуясь правом отнимать избытки, у кого хотел из подданных, — не помышлял повинности граждан уравнивать по способам их промышленности’.

Можно представить себе, как невыносимо было положение платящих сословий при таком абсолютном незнании самого грузинского правительства — кто платит, что платит и за что платит. Оно увеличивалось еще наследственностью должностей, без жалованья, с правом кормиться от места, без всякого контроля такой случайной администрации из старцев, малолетних и их опекунов, — администрации, которая ото всех царственных особ получала бараты и сбивалась с толку, по чьей воле она действует, зато князья были довольны и не хотели перемен.

‘Наше пропитание только в том и состоит, что по должности мы получаем доход, — пишут кахетинские князья в прошении Коваленскому по поводу введения администрации по выбору, а не по наследству, — и буде сего лишимся, то нам ничего не остается, как только погибнуть и умереть, так как мы содержать себя не можем’.

‘Легко понять, — доносит князь Цицианов государю, — сколь отяготительно для поселян управление моуравов, которые, сверх положенной им по грузинским древним обычаям 1/10 части доходов, обременяют крестьян, по злоупотреблению, вошедшему также в обычай, — разными незаконными повинностями и поборами’.

Понятно, что при существовавшем невообразимом хаосе в определении, назначении и самой системе взимания налогов, — единственным регулятором хотя какой-нибудь правомерности платежей со стороны народа служило только нравственное достоинство назначавших и собиравших налоги властей, то есть царевичей, царевен, цариц и их родственников и благоприятелей князей моуравов по наследству. Но это достоинство, как оно выражается в их собственных письмах, было едва ли не ниже административных порядков и системы налогов, придуманной для благоденствия грузинского народа. Приведем несколько примеров.

Царица Дария жаловалась генералу Кноррингу, что она лишилась имения и средств к пропитанию. Спросили царевича Давида. Он ответил, что царица Дария имеет с двух красилен 4000 рублей, две деревни для продовольствия хлебом, одну для продовольствия рисом и мясом, виноградный сад, приносящий 600 ведер вина, на Авлабаре имеет шамхорельцев для доставки дров и грузин для получения кур, молока и яиц. И что отнятые Георгием у царевича Парнаоза имения будут возвращены, когда он возвратится из побега и присягнет на верность императору.

Вот, между прочим, что отвечала ему на это вдовствующая царица Дария: ‘Ты сам хорошо знаешь, что еще при твоем дяде доходы с Цхинвальской и Горийской красилен ты и твои братья отнимали у меня, да и в прошлом году горийский доход ты сам истратил, а в Цхинвале поставил своего человека и забрал себе, — ведь ты знаешь, что засим ко мне ничего не поступает оттуда. Как же ты оправдаешь себя такою ложью?.. Ты свое письмо испестрил названиями затем, чтобы обмануть незнающего, если бы даже все были обмануты, — Бог не обманется, поверь мне. Более всего дивлюсь, что ты не бережешь себя от стольких лжей. Еще писал: ‘если Парнаоз явится и присягнет на верность государю, то получит обратно все те вотчины, который отец твой отобрал у него на законном основании’. Твой отец ничего законного не творил. Каким законом предписывается клятвопреступничество и отнятие хлеба у брата? Вы должны и то объявить Парнаозу: как вы верите в клятву и как поклялись — так ли должен поклясться он, или иначе?’

Вопрос этот, конечно, у места, но он относится не к одному царевичу Давиду, а ко всем членам царской семьи. Лазарев в конфиденциальном письме к генералу Кноррингу пишет: ‘Они присягу, клятву ни во что не ставят, а сохранение закона в одном полагают, что по постам, середам и пятницам не есть мяса, но разорить, похитить имения, обокрасть и отнять жизнь у человека Для своего интереса за ничто поставляя, рады из-за рубля присягать. Вот каковы они от первого до последнего’.

‘Известился я, — доносит генерал Лазарев, — что братья покойного Царя Георгия XII делают разные притеснения всем карталинским князьям. Их неистовство дошло до того, что третьего дня вытащили жену князя Туманова и заковали, равно и сестру сердаря Орбелиани, и таковые неистовства Делают весьма часто и разоряют деревни’.

А главный виновник этих неистовств царевич Парнаоз в свое оправдание пишет генералу Кноррингу: ‘Милостивый государь! Слышал я, что вам донесено, будто бы я разорял Грузию и притеснял народ. Я по христианской совести уверяю, что сверх отнятых у меня имений, сколько царь Георгий и царевич Давид у моих крестьян — грузин, армян и татар — побрали насилием, я противу того и пятой части не получил с Карталинии’.

‘Разве вы не знаете, — откровенно сознается в свою очередь генералу Лазареву царевич Давид, — истории о том, как грузины во время владычества османов и персов погубили друг друга, все, что по сие время представляет следы опустошения в Карталинии, все это произведено взаимным злодействием и корыстолюбием’.

‘Есаулы, посланные якобы царевичем Давидом, — доносит подполковник Симонович генералу Лазареву, — приехав в деревни, близ Сурама расположенные, начав делать наглости, столь встревожили тамошних обывателей, что те приняли намерение к побегу, но капитаном с ротою, там квартирующим, от того удержаны. Ныне прибыв вторично и не могши по требованиям их получить вина, начали насильственным образом у жителей сурамских ружья, котлы и одежду отнимать, выгребать весь имеющийся у них хлеб’.

В числе вопросов, представленных генералом Лазаревым на разрешение генерала Кнорринга при его приезде в Тифлис, стоит следующий:

‘Как многие чиновники имеют места, единственно для собственного пропитания им служащие, и берут с вверенных им частей деньги и вещи без всякого человечества, от чего все жители Грузии весьма претерпевают, то, дабы жители, а равно чиновники, никаких нужд не претерпевали, то как поступать в сем случае?’ Ответ был такой: чиновникам пользоваться содержанием по-прежнему, но не допускать злоупотреблений.

Генерал Лазарев с ужасом рассказывает, как царевич Давид требовал взыскать с князя Соломона Тарханова долг в 600 рублей, которого тот никогда не делал.

Поставленный на очную ставку с Тархановым, царевич Давид не только отказался от взыскания долга, но начал уверять генерала Лазарева, что никогда об этом долге не говорил. ‘Теперь вы можете посудить, — пишет генерал Лазарев генералу Кноррингу, — каковы все грузины, если таков тот, кто показал себя достойным царствовать’.

Каким доверием и уважением пользовались у народа члены царской семьи, прекрасно характеризуется царевичем Парнаозом в письме к князю Ивану Эристову: ‘Клянусь благодатью брата нашего католикоса, — пишет Парнаоз, — и твоею жизнию, что поистине все мои люди голые, и если хоть не отделаюсь от заимодавцев, на базаре уже никто мне не поверит, да и зачем поверять, когда я не могу отдать в залог, чтобы взять что-либо, а даром, и ты знаешь, никто ничего мне не отпустит’.

Неудивительно, что при таком низком нравственном уровне правителей, обхождение их с простым народом было самое варварское, как можно судить из приказа, данного Георгием XII князю Амилахвари, и приказания генерала Кнорринга Верховного правительства уголовной экспедиции — предписать полицейским властям, ‘дабы оные обязали подписками помещиков, чтобы сии своих крестьян бесчеловечными побоями не увечили’.

Несмотря, однако, на все бедствия и разорение, Грузия в то время, как и теперь, была страной богато наделенною естественными богатствами, эксплуатация которых могла бы с избытком прокормить и доставить довольство населению, в десятки раз большему, чем несчастные остатки некогда сильного грузинского народа!

‘Везде, — доносит генерал Кнорринг государю после своего путешествия в Грузию, — представлялась мне земля от природы обогащенная, но селения — от рук хищников внешних и от внутренних крамол разоренные и опустошенные’.

‘Земля здешняя сама по себе плодородная могла бы быть при хорошем хозяйстве и устройстве, — пишет генерал Лазарев, — но что теперь в оной не так достаточно, то причины тому суть: народ отягощен поборами, как от царствующих, так и от князей и дворян своих. Ибо каждый, кто бы он ни был, приезжая в деревню, все берет безденежно, отчего поселянин не имеет никакой охоты обрабатывать, буде же что привезет в город, то у него берется таким же образом на чье-нибудь имя’.

Нельзя думать, чтобы народ не видел ясно полную возможность улучшить свой быт культурою богатой природы, и мог бы не понимать, как это ему ежеминутно доказывалось, что главной причиной его нищеты служат притеснения и неправды царевичей, цариц и их клевретов, притеснения невыносимые и делавшие немыслимым всякое улучшение народного быта. А потому, естественно, вся эта темная, угнетенная, страждущая масса простого народа искренне желала прекращения подобного порядка вещей, не придавая никакого значения будущей форме своих отношений к верховной власти. Будет ли в Грузии самостоятельный, независимый царь или этот царь сделается вассалом, поступив в рабство к шаху, султану, императору — все это для народа обещало лучшее положение, лучшие порядки, если только многочисленные Царицы, царевичи, царевны и поставленные ими моуравы и нацвалы лишатся права наследственно высасывать последние соки народного благосостояния.

Как велико было это народное благосостояние Грузии в период присоединения ее к России, можно себе ясно представить, подведя на основании вышеизложенного общие итоги условий политико-экономической жизни грузинского народа. Мы видим, что счету деревень, числа и национальности их жителей наверно никто не знал. Налоги же на них налагались по произволу царя и высшего сословия без всякого соображения, и размер их определялся лишь размером наличного имущества тех поселян, которые не бежали в леса, а состояли налицо, так как всякий дворянин и его человек, являясь в деревню, брали у крестьянина все, что он имел. Права поземельной собственности, даже у высшего класса, вовсе не существовало: всякое имение, всякая деревня могли быть взяты и отданы другому по барату, или просто отняты и разграблены всяким царевичем и князем, которому не давали того, что он требовал по собственному своему произволу. Всякий грабил, сколько имел сил, и все-таки по своему счету, как признается царевич Парнаоз, не добывал грабежом и пятой части того, что отнимали у него старшие. Такие порядки, однако, не мешали уплате, со стороны ограбляемых, налогов, которые взимались при том наследственными, то есть несменяемыми, моуравами. Моуравы кормились от поборов и без них должны были лишиться жизни, стало быть, вынуждены были к злоупотреблениям силой своего положения. Жаловаться было некому, ибо, по словам Цицианова, трепеща за личность и собственностью своею, невинный и преступник одинаково укрывались от гнева сильного чрез постыдные коварства и подаяния. Эти подаяния и постыдные коварства расточались перед особами, нравственное достоинство которых имело отрицательную величину, а глубокое невежество ‘было так велико, что большая часть оного (дворянства) не знают своего природного языка по правилам’.

Внешняя защита Грузии принадлежала войску, которое, по описанию генерала Лазарева, было в таком состоянии:

‘Из князей, которые составляют конницу, есть хорошие наездники и довольно храбрые, но пехота, составленная из мужиков, исключая тушинцев, хевсур и пшавов, никуда не годится. Но сии войска так застращаны, что без подкрепления с самым слабым неприятелем дела иметь не могут’.

Очевидно, подобное войско обеспечивало Грузию от соседних хищников настолько, насколько лично у каждого грузина хватало сил и оружия для собственной обороны. Для самого же царя такое войско было не только бесполезно, но положительно вредно, так как при абсолютной невыгодности против внешних врагов, оно могло лишь служить всякому недовольному для противодействия власти царя.

Но если не могло быть внешней безопасности, если личность и имущество не могли быть ограждены, если администрация представляла собой вид хаотического грабежа и полного бесправия, то — как бы ни был способен, энергичен, трудолюбив грузинский народ, — личный труд каждого, составляющий основу экономической жизни государства, становился непроизводительным. Стало быть, трудиться, производить, создавать материальные ценности — было не рационально, а это непосредственно служило к уничтожению внутренних сил государства и делало политическое существование последнего невозможным. Из ничего человеческой мудростью и энергией нельзя создать что-либо. Если платежные силы народа истреблены, то неизбежно наступает финансовое расстройство и как неотразимое последствие сего — политическое бессилие государства и внутренние в нем смуты. Нет такой мудрой администрации, которая могла бы управлять сложной государственной машиной, не имея достаточно доходов на ее содержание. Одними бюрократическими махинациями нельзя создать материальные средства, необходимые для существования администрации, если этих средств нет у народа, грузинское правительство и администрация истребили благосостояние народа и затем должны были неизбежно погибнуть.

Конечно, грузинский народ весьма смутно понимал причины расстройства государственного организма: он только чувствовал свои невыносимо тяжкие страдания и должен был искать случая и средств покончить с ними, и, разумеется, не во имя отвлеченных идей, а просто во имя возможного улучшения своего материального быта. Но где же и в чем мог он видеть желаемое улучшение? Перемена царя Георгия XII на царевича Давида или царевича Юлона, без сомнения, не могла обещать ничего, кроме нового разорения и новых страданий. Признание царевича Александра и его могущественного покровителя — шаха персидского — слишком напоминало весьма недавнее нашествие Ага-Мамед-хана, почти поголовное избиение грузин и полное разорение страны, от которого Тифлис еще не успел оправиться. Порта Оттоманская не придавала никакого значения закавказским государствам и ограничивалась более нравственной, чем материальной поддержкой мусульманских владельцев, в ущерб христианам. Иного Турция не могла делать и в будущем, — а грузины свято хранили свою религию, дорожили своими обычаями и не прибегали к ренегатству для облегчения своего невыносимого положения. И грузины были правы: только одна христианская религия, при общем разложении внутреннего государственного строя, не допустила их до обращения в азиатскую орду, в бесчеловечных варваров, вроде окрестных соседей, потерявших всякое сознание человеческих прав и человеческого достоинства. Поэтому совершенно естественно, что при сознании необходимости внешней помощи для водворения внутреннего порядка, при мысли об иностранном покровительстве, для всех благомыслящих грузин, как и для представителя грузинского народа Георгия XII, — далекая, могущественная и единоверная Россия оказалась единственным государством, помощь которого могла спасти Грузию от одолевавших ее внутренних и внешних врагов. Но все-таки это общее сознание со стороны забитого разоренного народа не могло выразиться открытым требованием русского покровительства или русского подданства. При глубоком невежестве и постоянной боязни кары, даже без всякого с его стороны повода, — грузинский простой народ не смел выражать своих желаний, да едва ли и сумел бы их сформулировать. Но он давно привык ждать помощи от христианской России, граница которой была недалеко и хорошо известна, так как за эту границу постоянно выселялись из Грузии все беглецы, спасавшиеся от мести и разорения царями, царевичами, князьями и внешними врагами. Однако, если народ грузинский и привык ждать избавителей из России, то как достигнуть этого, как ускорить желанное событие, он не мог выразить в определенной форме и не сумел бы добиться до практического предложения, которое мог сделать только один грузинский царь, невольно подчинившийся общему, инстинктивному желанию своего народа. Только по той радости, с какой были приняты грузинами первые русские войска, первые русские деятели, первое русское правление в Грузии, и по тому искреннему содействию большинства народа, какое оказано первым шагам русского владычества, мы можем заключить об искреннем желании грузинского народа поступить под власть России.

Мы описывали в первой главе блистательную встречу и общее ликование тифлисских жителей даже на базаре, где, по словам Коваленского, каждая лавка в ряду имела свою маленькую беседу, а в совокупности составляли весьма приятное зрелище.

Вот как описывает генерал Лазарев прием в Тифлисе деташемента Гулякова:

‘Народ, на лицах коего явились успокоение, радование и восхищение, препровождал с радостными восклицаниями защитников своих в город, где старцы, вышедшие во сретение у домов своих, поднимали к небу дрожащие свои руки, благодаря Всевышнего за ниспослание им защиты, возвышали высочайшее имя монарха до небес похвалами, и веселые объятия простирали к нашим мушкетерам, как чадолюбивые отцы к детям своим. Здешний гостиный двор был уже не место торжища, но восхитительнейшею картиною шума празднующих, кликов веселящихся, при каковом случае участвовали как вся царская фамилия, так и все знаменитейшие царства чины от старого до малого’.

‘По объявлении царевичам и народу высочайшего соизволения, чтобы все осталось по-прежнему, а преемник покойному царю избираем не был, — доносит генерал Кнорринг государю, — народом сие принято без малейшего ропота, да и все царевичи указали на то готовность свою тем охотнее, что в противном случае должны бы возродиться междоусобия между братьями и детьми покойного царя’.

Душетский капитан-исправник, по поводу поступления имений царевича Вахтанга в распоряжение русского правительства, доносит: ‘Народ везде встречает нас с восхищением и с чистейшею благодарностью государю императору, по причине выше мер терпимого доселе ига’.

Донося государю о неистовстве царевичей, братьев умершего Георгия XII, генерал Кнорринг описывает, как принято было в Тифлисе объявление об упразднении царства. По прочтении высочайшей грамоты, все тифлисские жители пришли в дом генерала Лазарева и подписали благодарную грамоту. ‘Благодарность и радость были изображены на всех лицах, и желание подписывать было так сильно, что многие князья уже вечером приходили и просили распечатать пакет с грамотой, чтобы совершить рукоприкладство, а моурав Андроников, будучи болен, прислал с доверенным свою печать, дабы оную приложить’. Бывшие послы в Петербурге, князья Палавандов и Авалов, писали генералу Кноррингу особое письмо, удостоверяя, что они лично видели сильное желание народа быть в русском подданстве.

‘Сколь обрадованы подвергнуться русскому подданству князья, дворяне, купцы в Тифлисе и вообще в провинции жительствующий народ, изрещи не могу’, — пишет генералу Кноррингу патриарх армянский.

‘Город разделен на несколько частей, каждая на десятки, определены десятские и частные, кои обязаны наблюдать чистоту и порядок, и сие, — доносит генерал Лазарев Кноррингу, — делается с таким удовольствием от обывателей, что я никогда ожидать не мог по грубому азиатскому нраву.

Теперь, — продолжает генерал Лазарев, — долгом считаю донести всю радость, кою здесь произвел высочайший манифест: я, живучи здесь полтора года, еще не видел такого совершенного удовольствия, какое здесь существует со дня прибытия Золотарева, все как снова переродились и ожили, можно сказать, что сердятся, когда их назовут грузинами, а говорят, что они русские. При объявлении манифеста армянам, так как здешние (тифлисские) обыватели по большей части армяне и ремесленники и торгующие, а грузин самая малая часть, весьма приметна была радость на лицах, исключая патриарха, который, по простоте своей, не мог скрыть своего неудовольствия, на лице изображенного’ (патриарх был весьма предан царствующей династии).

‘Я еще в первый раз видел такое стечение народа, как сей день было, и такие знаки радости, — свидетельствует генерал Лазарев, — также получил от майора князя Саакадзе и капитана Гарцевича рапорты из Душета и Гори, что точно такая же радость и в тех местах изъявлена, как здесь. Рапорты их представлю, когда соберу со всей Грузии, и твердо уверен, что везде будет такая же радость, как и в обозначенных трех местах’.

В письме 2-го марта генерал Лазарев сообщает генералу Кноррингу, ‘что посланные с манифестами офицеры возвратились и привезли приятную весть, что везде оные были приняты с большою радостью, исключая Тамбака, где одни магометяне не изъявили никакой радости. Князья, исключая тех, кои имели некоторое влияние в правлении и потому способы к грабительству и обогащению, одни те кажутся повеся нос ходят, прочие же все довольны’.

Отправив в Россию некоторую часть царевичей, генерал Лазарев доносит: ‘Наконец, некоторая часть разорения Грузии приняла начало ее облегчения, народ и преданные столь рады их отъезду, что я вам и описать не могу, и некоторые почти громко кричат, что большая государева милость была бы и последних всех взять’.

‘Купечество, городские жители и многие поселяне, — пишет генерал Лазарев генералу Кноррингу, — в весьма большом восторге, что государь в свои подданные их принял, и многие купцы мне объявили, что они в три месяца то получили барыша, что прежде от баратов в год не получали, также и поселяне, кои имеют моуравов, приверженных к нам, то и те уже чувствуют милость государя… Но где моуравы не так усердствуют и дают еще волю продолжать прежнее иго, то те еще много не так довольны’.

Во время наступивших смут, когда царевичи задумали восстановить простой народ против русского правительства, они не встретили в нем никакого желания поддерживать старые порядки.

‘Лезгинские набеги, — пишет Мусин-Пушкин, — большею частью по внушению царского дома происходят не в том намерении, чтобы разорить Грузию, но более для того, чтобы убедить простой народ, что защита российская для них недостаточна’.

Генерал-майор Леонтьев доносит генералу Лазареву: ‘Все манавские князья всякий день ездят на гору, ожидают царевича Александра с большим войском и заставляют жителей идти с ними. Манавские же жители никак на сие непреклонны и хотят вместе с русскими защищаться’.

‘Простой народ, — пишет Мусин-Пушкин о восстании в Кахетии, — никак в заговоре участвовать не хотел, с присланными письменными объявлениями уверял в верности своей и просил единственно о защите от мятежников’.

Андрей Курдашвили, посланный для возмущения Кахетии, показывает, что, явившись в первую деревню Калаури, он прочитал в публичном собрании данные ему письма, что ‘всей черни той деревни весьма показалось противно и, отдавая письма, ему объявили, что на бунт и возмущение никогда не покусятся. Почему в других деревнях писем этих он не решался и показывать’. Это показание подтверждается рапортом подполковника Солениуса, который, преследуя бежавших князей, проходил мимо деревень, ‘жители коих приходили и объявляли ему, что, приняв присягу императору российскому, они нарушить оную не согласятся, несмотря ни на какие угрозы князей’.

Генерал Лазарев доносит по этому же предмету генералу Кноррингу, что ‘как ни старались князья привлечь народ к своей стороне, народ остался на своих местах и ни по каким уговорам к партии их не пристал, а при случае им не повиновался, хотя князья со временем будут делать жителям отмщение’.

‘Нельзя не донести, — пишет Карнеев из Телава Коваленскому, — что черный народ мы нашли весь преданный государю, и, по прибытии в Телав 29-го и 30-го июля, мужики целыми деревнями приходили к генерал-майору Гулякову испрашивать наставлений, как им поступать в таких смутных обстоятельствах’.

‘я не осмелюсь утверждать, — доносит генерал Кнорринг государю, — чтобы все высшего состояния люди взирали на присоединение Грузии и прежде и теперь равнодушно. Половина дворянства грузинского желает иметь царя, дабы удержать наследственные достоинства и сопряженные с ними доходы. Но все прочие, основательно размышляющие, ведая внутреннее и внешнее состояние отечества: зная сколь нетвердо состояние в таком правлении, в коем нет ни твердых оснований, ни способов к содержанию устройства, — рассуждают, что лучше уступить часть своих преимуществ и быть под сенью незыблемого правительства, нежели, находясь в ежеминутном страхе, ожидать потери жизни и собственности от внутренних волнений или от хищных соседей, — и совокупно с прочими состояниями грузинского народа желают быть в подданстве России’.

‘Князья, которые имеют свои деревни и живут одними доходами, не имея в виду никаких грабительств, — доносит генерал Лазарев генералу Кноррингу, — остаются, по-видимому, приверженными к новой (русской) власти, а те, которые всегда имели в предмете своем одно непомерное грабительство их единоземцев и тем наживались, — держатся стороны царевичей. Но все они важного сделать не могут, кроме привода сюда ничего не значащих соседственных войск’.

Как видно из сделанных выписок, народ оставался, сколько мог, в стороне от поддержки замыслов упраздненной династии и твердо держался своего желания быть под властью русского правительства. Это вполне подтверждается тем, что во время первого приезда генерала Кнорринга в Грузию, по повелению государя императора, для убеждения в искренности желания русского подданства, народ грузинский встречал генерала Кнорринга толпами от границы до самого Тифлиса, рассчитывая, что генерал Кнорринг прибыл, чтобы объявить решение о присоединении Грузии к России, и в радости изливал моления о здравии и благоденствии государя, — но, узнав, что это решение откладывается, ввергался в крайнее уныние и печаль.

В следующий свой приезд в Тифлис генерал Кнорринг доносит государю: ‘Удовольствие народа тем сильнее, тем искреннее, что теперь совершенно опроверглась молва, рассеянная царевичами и их соучастниками, якобы Грузия останется при прежнем образе бедственного правления своего’.

Сделанных выписок, думаем, достаточно, чтобы прийти к выводу о желании грузинского народа, — исключая царскую семью и их сообщников, приверженных собственно к наследственным должностям, а не к царствовавшей династии, — поступить в подданство России, а лучшее фактическое подтверждение этого желания мы найдем в ничтожности военных сил, занимавших Грузию и ограждавших ее от внешних и внутренних врагов. Как видно из ‘Актов Археографической Комиссии’, отряд из 100 человек солдат, при пушке, в то время считался большой силой. Бойска наши были разбросаны частями в 70, 60, 50 и менее человек, вдобавок при том условии, что, сколько ни приказывай нашему солдату, чтобы имел осторожность, но он на квартире так стоит, как у мужика в России. При всем превосходстве дисциплины и вооружения победоносных российских войск, вполне очевидно, что избиение всех отрядов было бы неизбежным последствием такого раздробления сил в неприятельской земле — при враждебном отношении населения. Из письма царевича Парнаоза к Отиа и Ивану Зандукелли можно убедиться, что желание захватить врасплох и истребить мелкие русские отряды являлось у врагов России, и если наши отряды стояли крепко и действительно охраняли порядок и безопасность Грузии, то они могли это сделать только при содействии и сочувствии большинства — если не всего населения страны.

Правда, вслед за радостью присоединения к России, появилось множество поводов к огорчению. Прежде всего, с обнародованием 16 февраля 1801 года первого манифеста императора Павла о принятии царства Грузинского в российское подданство, в Грузии ничего не изменилось, так как все царевичи, царицы, царевны и весь административный порядок остались нетронутыми и, стало быть, тяжкое положение народа осталось без улучшения. Первый робкий шаг к серьезным переменам сделан только в июне 1801 года, когда по предписанию генерала Кнорринга учреждено Грузинское правительство, под председательством генерал-майора Лазарева, из членов: Заала Баратова, Ивана Чолокаева, Игнатия Туманова, Сулхана Туманова и единственно для участия в делах города Тифлиса князя Дарчи Бебутова. Но это ‘правительство’ очевидно не могло сделать что-нибудь, так как оно и учреждено было только на время, в ожидании решения Александра I о дальнейшей судьбе Грузии. Одновременно с этим Коваленский трудился над составлением своего знаменитого проекта Верховного грузинского правительства, которое и утверждено государем в Москве, 12 сентября 1801 года. Первый правитель Грузии Коваленский и его деятельность, направленная к ограблению русской казны и разорению всей страны, попавшей в его руки, — нам известен из первой главы. Если внешняя безопасность, безусловно, была достигнута деятельностью генерала Лазарева и, вообще, всего военного начальства, то внутренний порядок, то есть систематическое ограбление Грузии, продолжался по-прежнему, но вдобавок — в форме новых злоупотреблений, чуждых нравам, обычаям и понятиям грузинского народа, а потому особенно для него неприятных и особенно тягостных. Результатом этого было сначала охлаждение верноподданнического восторга, а потом ропот и открытое враждебное настроение против России и всего русского. Прибавляя к этому заботливые усилия грузинской царской семьи и ее сообщников возбудить всеми средствами враждебные чувства к России и русскому владычеству, нечего удивляться тому быстрому переходу от всеобщей радости, какая была во время присоединения Грузии в 1801 году, к всеобщему колебанию умов против российского правления, которое застал князь Цицианов уже в 1803 году. Иных последствий, конечно, и быть не могло, если, удостоенный полного доверия государя, правитель Грузии, вместо честного исполнения своего долга, вместо самоотверженной службы России, задумал пользоваться своим высоким государственным положением и данною ему властью для своего личного обогащения и устройства своих родственников и клевретов, посредством которых устроил крепкую, сплошную сеть из своих агентов во всех административных инстанциях, и с помощью таких душеприказчиков ловил все, что можно было извлечь из грузинского народа, — и деньгами, и продуктами, и работой. Коваленский и К захватывал безразлично все попадавшееся под руку: и земли, и казенные деньги, и всякие услуги жителей, и ячмень, и сено для поставки войскам — понятно, не под собственной фирмой, а через своих душеприказчиков, и даже выдумал построить казенную суконную фабрику из кирпича старого дворца грузинских царей — разумеется, без согласия владельца. Коваленский не стеснялся обирать даже и победоносные российские войска, вступив в сделку с избранным им губернским казначеем Иваном Бегтабековым, для искусственного понижения курса червонцев, затруднением размена их на серебро и, стало быть, при управлении Грузией, правитель показал финансовые познания, какие редко кто имел на Руси в то время.

Генерал-лейтенант Кнорринг, по слабости, простоте, незнанию края и отдаленности своего местопребывания, вероятно, не виноват или, правильнее, не был соучастником в злоупотреблениях Коваленского и К, но своим доверием к нему, своими разрешениями и даже испрошением высочайших повелений, узаконивал все плутни и спекуляции Коваленского и тем, сам того не ведая, более всех мелких воров и воришек содействовал неудовольствию грузинского народа и потере его сочувствия и любви к России. Поэтому совершенно справедливо в рескрипте, данном князю Цицианову, имя генерала Кнорринга поставлено рядом с именем Коваленского, и обоих их повелено сменить за злоупотребления. Но как легко было покончить с первыми русскими деятелями в Грузии, так трудно было истребить заведенные ими порядки и удалить из администрации массу чиновников-эксплуататоров, акклиматизованных Коваленским в Грузии. Начала, положенные им при учреждении Верховного грузинского правительства, крепко присосались к почве и удержались, хотя князь Цицианов принял весьма рациональную меру, именно испросил высочайшее разрешение на дарование льгот лицам, приезжающим из России в Грузию, с целью привлечь сюда лучших представителей русской администрации. Что позволяли себе русские чиновники в Грузии, можно судить по следующей выписке о незаконных действиях ананурского капитан-исправника уже в 1804 году, то есть тогда, когда было больше порядка в администрации и лучший выбор администраторов. ‘Прибыв в Жамури, поймал осетинцев, и наливши в корыто, в коем кормят собак, молоко, после сыра оставшееся, и побив кошек, поклав в нее же, да также положил туда кал человеческий и тем их накормил’. Так как этот документ есть донос еще не проверенный, то, конечно, можно предполагать в нем преувеличение, но, с другой стороны, не имея факта, трудно придумать такую пытку для осетин, и это указывает на пренебрежение, с каким относились первые русские администраторы к народу, и бестолковый произвол их, которому по привычке к бесправию, народ считал необходимым покоряться.

Не будем увлекаться богатством материала, изображающего деятельность русской бюрократии для собственного ее продовольствия в ущерб всем интересам России: это вопрос слишком обширный, крайне интересный, но бесполезный, так как историческое изложение бывших беспорядков в администрации не может осветить настоящего, не может исправить и будущего. Для нас важен только факт ее участия в проявлении разных попыток грузинского народа, враждебных русскому правительству, что стоит в прямом противоречии с добровольным присоединением Грузии по инициативе ее последнего царя и по желанию всего народа. Для примирения этих диаметрально противоположных проявлений воли одного и того же народа мы имеем самые точные данные, доказываемые документами, что оба эти факта проявились не одновременно, а один за другим. Деморализация всех административных органов правления грузинского царства заставляла народ желать чего-нибудь лучшего. Это лучшее представлялось и царю и народу в виде покровительства могущественной православной России — и все желали этого покровительства сильно и искренне. Присоединение совершилось: все были довольны, хотя, по свидетельству Мусина-Пушкина, ‘те из князей здешних, которые, при присоединении Грузии к России, самое величайшее имели участие и в случае неудачи, как говорят, несли голову на плаху, — остались не токмо не награжденными, но даже лишились тех отличий и доходов, которые по местам своим имели тогда. А многие из противников российских награждены или отличием, или жалованьем’. Но, несмотря на высокогуманные намерения императоров Павла I и Александра I, выраженные категорически в изданных ими манифестах, — из России присланы были сюда такие исполнители высочайшей воли, как Коваленский и К, которые не устранили, а усилили злоупотребления, от которых так тяжко страдал народ грузинский. Стало быть, улучшения в его быте не произошло, и обманутое ожидание лучшего превратилось в недоброжелательство, негодование, бессильную злобу и тому подобные побуждения, из которых слагаются бунты и возмущения против верховной власти. Если все это не привело к отпадению Грузии, — то и этому мы видим очевидные причины, фактически доказанные документами, именно: присутствие в администрации генерала Лазарева, князя Пицианова и многих других известных и неизвестных честных слуг своей родины, которые противодействовали злоупотреблениям, преследовали их, сколько имели сил, и, конечно, находили помощь между лучшими представителями грузинского народа.

Мы видели, что с первых дней генерал Лазарев доносит генералу Кноррингу о злоупотреблениях Коваленского и К, которые торопились грабить народ, и Лазарев тогда еще боялся, чтобы не огорчили народ. Мы видели, что Лазарев смело говорит об этом Георгию XII и царевичу Давиду и заявлял о том же во всех административных актах. Из всеподданнейших рапортов генерала Кнорринга мы видим, что они, большею частью, основывались почти на дословной переписке мнений и предложений генерала Лазарева и таким образом последний, хотя и не занимал такого высокого официального положения, как Коваленский, но едва ли не более него имел влияния на направление дел в Грузии. С увеличением числа войск значение генерала Лазарева увеличивалось, и все соображения и предположения о настоящем и будущем Грузии принимались от него, а не от Коваленского, который довольствовался только исполнительной властью, предоставлявшей ему широкий простор для эксплуатации страны. С назначением князя Цицианова, Коваленский был удален от власти, но по непонятным причинам оставался действующим лицом по части злоупотреблений, и князь Цицианов не мог помешать этому, а только жаловался так государю: ‘там, где три года вина ненаказанною остается, как Коваленского, там один человек, ищущий истребить мздоимство и исполненный усердием к службе отечества и к защите неимущих для насыщения мздоимцев богатства, — не может приносить пользы службе’.

Мы найдем также доказательства, что, несмотря на бесчинства чиновников, благомыслящая часть грузинского народа не смешивала их произвола с волей русского правительства, но ясно сознавала, что деятельность их была злоупотреблением доверия к ним. В ‘Актах Археографической Комиссии’ мы имеем документы, в которых разные общества просят высылки к ним, вместо туземных начальников, русских чиновников, хотя в то же самое время поступают такие жалобы: ‘Милости, обещанные манифестом, не выполнены вами. Безопасность нам обещана: но в чем она видна? Села и деревни терзаются лезгинами, а вы ни о чем не заботитесь, велено возвысить честь церквей и епископов, а вы отобрали от них все вотчины и крестьян, велено прибавить почести князьям, а между тем мы, которые были почтены от наших владетелей и через то кормились, лишены и этой чести, права тех из нас, которые управляли деревнями за великие подвиги и пролитие крови, — нарушены, крестьянам государь обещал не требовать с них в течение 12-ти лет податей, также велел остатки от жалования правителя обращать на восстановление нашего разрушенного города (Телава) — но и это не сбылось’.

Не будем вдаваться в объяснения, что в то время администрация внутри России, у себя дома, не имела лучших исполнителей, чем те, какие были высланы в Грузию. Этот верный исторический факт нисколько, однако, не ослабляет злоупотреблений, сделанных чиновниками за Кавказом, а эти злоупотребления приходится считать главной причиной того возбуждения грузинского народа, которое выразилось недоброжелательством к русскому правительству среди самого тихого и спокойного народа, который целые века ждал единения с Россией и примкнул к ней с искренним желанием составить неотъемлемую часть русского государства.

Ад. П. Берже

Присоединение Грузии к России1799-1831

IБыло ли присоединение Грузии результатом завоевательных планов России?

IIПроизошло ли присоединение Грузии к России вследствие эгоистического стремления Георгия XII оградить свои личные интересы?

IIIЖелал ли грузинский народ русского подданства?

Читайте также:

Присоединение Грузии к России
1799-1831

I
Было ли присоединение Грузии результатом завоевательных планов России?

II
Произошло ли присоединение Грузии к России вследствие эгоистического стремления Георгия XII оградить свои личные интересы?

III
Желал ли грузинский народ русского подданства?