Природа и люди в Америке, Брет-Гарт Фрэнсис, Год: 1872 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 91 минут(ы)

ПРИРОДА И ЛЮДИ ВЪ АМЕРИК.
Картины и разсказы.

Prose and poetry, by Bret Harte. Authorized Edition. In two volumes. Leipzig, Bernhard Taochnitz. 1872.

Френсисъ Бретъ Гартъ, молодой американскій писатель, снискалъ себ въ Новомъ-Свт громкую славу, отголоски которой начинаютъ проникать и въ Старый-Свтъ.

Этотъ необыкновенно даровитый писатель рисуетъ, въ цломъ ряд очерковъ, окраины американской цивилизаціи. Міръ, въ который онъ вводитъ, міръ отдаленныхъ поселковъ на рубеж, населенныхъ блыми, мстностей и пустынь, гд кочуютъ краснокожіе, міръ золотыхъ розсыпей, съ ихъ своеобразнымъ, бродишь, хищническимъ населеніемъ, среди котораго найдется и бглый каторжникъ, и промотавшійся кутила и игрокъ! Казалось бы, что въ такомъ мір не мсто для поэта, что такая жизнь можетъ дать разв только матеріалъ для грубыхъ, сенсаціонныхъ романовъ. А между тмъ это не такъ. Во-первыхъ, то своеобразное общество, которое изображаетъ Бретъ Гартъ, представляетъ также и свои свтлыя стороны, борьба его съ разнообразными условіями дикой, иногда суровой природы, поэтична и привлекательна. Во-вторыхъ, Брегъ Гартъ истинный поэтъ, неподдльный художникъ съ великой, гуманной душой, богатымъ юморомъ и тонкимъ пониманіемъ всего прекраснаго какъ въ природ, такъ и въ человческой наіур.

Изображая грубые нравы и грубыхъ людей, онъ съ тонкой ироніей и блестящимъ юморомъ показываетъ, что искра небеснаго огня теплится и въ самыхъ грубыхъ, испорченныхъ, натурахъ, к часто ожидаетъ одного только дуновенія, чтобы разгорться яркимъ, согрвающимъ пламенемъ. Самые лучшіе разсказы его именно т, гд онъ показываетъ, какъ подъ грубой оболочкой таится нердко обильный роднивъ самоотверженія и преданности. Герои его оригинальны, какъ сама природа, окружающая ихъ. Отъ нихъ ветъ силой, присутствіе которой чувствуется даже у бездльниковъ и подкупаетъ въ нихъ сразу. Мы не встрчаемся здсь съ тми утонченно-развратными и до мозга костей испорченными личностями, которыя, какъ ядовитые грибы, выростають на гнилой почв европейскихъ большихъ центровъ. Бретъ Гартъ нердко рисуетъ намъ подонки американскаго общества, но сквозь грубую наружную оболочку чувствуется, что у этихъ людей совсть не въ конецъ погибла, что имъ доступны и чувство состраданія и великодушные порывы. Это скоре дикари, чмъ негодяи. Въ самыхъ грубыхъ проявленіяхъ у нихъ сквозитъ нкоторое величіе. Когда суровый законъ ‘линча’ настигаетъ ихъ, они умираютъ какъ римскіе герои, безмолвно и съ чувствомъ собственнаго достоинства. О нкоторыхъ изъ нихъ Бретъ Гартъ совершенно справедливо замчаетъ, что ‘они являются типами цивилизаціи, которая въ семнадцатомъ столтіи была бы наименована геройской, но въ девятнадцатомъ называется попросту безпутной’.

Бретъ Гартъ, какъ истинный поэтъ и художникъ, никогда не морализируетъ: онъ достигаетъ своей цли, повствуя о дйствіяхъ и страданіяхъ своихъ героевъ.

‘Я надюсь,— говорить авторъ въ предисловіи въ собранію своихъ сочиненій,— что воздержался въ предлагаемыхъ эскизахъ отъ всякой положительной морали. Я могъ бы изобразить своихъ бездльниковъ черными красками, такими черными, что сами оригиналы стали бы, пожалуй, смотрть на нихъ съ негодованіемъ оскорбленной добродтели. Я могъ бы отнять у нихъ всякую возможность совершитъ какой-либо добродтельный или великодушный поступокъ, и такимъ образомъ избгнуть нравственной путаницы, которая легко возникаетъ при созерцаніи смшанныхъ побужденій и характеровъ. И въ такомъ случа мн пришлось бы принять на себя отвтственность въ ихъ созданіи, къ чему я, какъ скромный романистъ, не чувствую ни малйшей охоты.

‘Я боюсь поэтому, что мн не слдуетъ претендовать на какія бы то ни было высшія цли и ограничиться намреніемъ освтить эру, которая до сихъ поръ въ исторіи Калифорніи изобиловала скоре событіями, чмъ характеристикой дятелей,— эру, рисуя которую панегиристы слишкомъ часто довольствовались общими комплиментами современникамъ,— эру, которая такъ еще недалеко отошла отъ насъ, что, пытаясь оживить ея поэзію, я сознаю, что бужу также и прозаическія воспоминанія этихъ современниковъ,— эру, которая тмъ не мене дышетъ извстной, героической, греческой поэзіей, всего мене сознаваемой, быть можетъ, ея героями. И я буду вполн доволенъ, если мн удалось собрать здсь матеріалъ для Иліады, которая еще ждетъ своего пвца’.

Бретъ Гаргь родился въ Альбани и рано лишился отца, небогатаго человка, учителя въ женской школ. Окончивъ образованіе въ элементарной школ, Бретъ Гартъ поступилъ на время приказчикомъ въ одинъ складъ товаровъ въ Нью-орк, но затмъ семнадцати лтъ отъ роду перехалъ съ своей матерью въ Калифорнію, гд сначала добывалъ себ хлбъ учительствомъ. Онъ пробовалъ также заниматься добываніемъ золота на розсыпяхъ, но безъ большого успха, пока наконецъ не попалъ на свое истинное призваніе и не посвятилъ себя литературной дятельности. Эту послднюю онъ началъ съ того, что въ разбросанномъ среди лса поселк сталъ издавать политическую еженедльную газету, причемъ соединялъ въ своемъ лиц редактора, писателя и наборщика. Въ то же самое время онъ занимался изученіемъ англійской и американской литературы и старался пополнить свое образованіе.

Перехавъ впослдствіи въ Санъ-Франциско, онъ участвовалъ въ изданіи нсколькихъ газетъ и написалъ т разсказы, которые прославили его въ Сверо-Американскихъ Штатахъ.

Его картины природы, описаніе различныхъ временъ года въ Калифорніи, изображеніе тамошняго утра, вечера и ночи, Сіерры и ея отроговъ, наводненій, тумана, окутывающаго берега, маленькихъ поселковъ и городковъ въ округахъ золотыхъ розсыпей, представляютъ цлую галлерею художественныхъ эскизовъ, увлекающихъ своей свжестью и поэтичностью.

I.
Удача Гремучаго-Лагеря.

Сегодня въ Гремучемъ-Лагер царствовало необыкновенное оживленіе. Весь лагерь былъ на ногахъ и столпился у бдной хижины на окраин поселка. Люди шепотомъ переговаривались между собой и на всхъ устахъ вертлось женское имя. То было имя слишкомъ хорошо извстной въ лагер ирокезки — Салли.

Чмъ меньше о ней говорить, тмъ, быть можетъ, лучше. То была грубая и, боимся, не очень ли гршная женщина. Но она была единственной особой женскаго пола въ Гремучемъ-Лагер и лежала теперь въ жестокихъ мукахъ, при которыхъ ей была бы крайне нужна женская помощь. Какъ ни была она порочна, безпутна и неисправима, но терпла такую злую пытку, какую трудно перенести даже и тогда, когда женщину окружаютъ нжныя женскія попеченія: теперь же, въ ея безпомощномъ одиночеств, пытка эта представляла нчто ужасающее. Проклятіе, постигшее первую женщину, постигло и ее при той же первобытной обстановк одиночества, которое должно было служить такой страшной карой первой гршниц. Быть можетъ, искупленіемъ ея грховъ служило то, что въ настоящій моментъ, когда она особенно нуждалась въ женскомъ уход, она видла кругомъ себя лишь полупрезрительныя мужскія лица. Однако, полагаю, что многіе изъ зрителей ощутили жалость къ ея страданіямъ. Санди Типтонъ полагалъ, что ‘бдной Салли приходится очень плохо’, и соболзнованіе объ ея безпомощномъ состояніи заставило его даже позабыть о томъ обстоятельств, что онъ засунулъ въ рукавъ туза и двухъ валетовъ.

Читатель, конечно, догадывается, что такое положеніе длъ было новинкою для лагеря. Смерть была знакомымъ явленіемъ въ Гремучемъ-Лагер, но рожденіе человка — небывалымъ. Случалось, что люди навки покидали лагерь, но впервые въ него являлось существо ab initio. Отсюда и волненіе!

— Пошелъ бы ты туда, Стмпи,— сказалъ одинъ изъ именитйшихъ гражданъ лагеря ‘Кентукъ’, обращаясь къ одному изъ звакъ. Пошелъ бы ты туда и помогъ бы, насколько умешь. Ты вдь опытенъ въ этихъ вещахъ.

Быть можетъ, выборъ былъ недуренъ. Стмпи подъ другими небесами — такъ по крайней мр гласила молва — считался главой двухъ семействъ, въ сущности, Гремучій Лагерь — убжище всякихъ бглецовъ — былъ обязанъ его присутствіемъ подобному нарушенію закона. Толпа одобрила выборъ и Стмпи былъ настолько благоразуменъ, что подчинился желанію большинства. Дверь затворилась за импровизованнымъ акушеромъ, и Гремучій-Лагерь услся вокругъ хижины, закуривъ трубки, и сталъ ожидать исхода.

Въ собраніи насчитывалось около ста человкъ. Нкоторые изъ нихъ уклонились отъ правосудія, иные были преступники и вс — люди безпутные. Наружность ихъ однако не выдавала ни ихъ прошлаго, ни ихъ образа мыслей. Величайшій изъ негодяевъ надленъ былъ лицомъ Рафаэля и обиліемъ блокурыхъ волосъ. У Окгрста, игрока, было задумчивое и глубокомысленно-разсянное лицо Гамлета. Самый хладнокровный смльчакъ былъ всего пяти футовъ ростомъ, говорилъ тоненькимъ голоскомъ и былъ застнчивъ съ виду. Первый силачъ не досчитывался двухъ пальцевъ на правой рук, а первый стрлокъ былъ кривъ.

Таковы были физіономіи у людей, разсвшихся вокругъ хижины. Лагерь помщался въ трехъугольной долин, между двумя холмами и ркой. Единственнымъ путемъ къ нему служила крутая тропинка, которая вилась по гребню холма, напротивъ хижины, и въ настоящую минуту озарялась луной. Страдалица могла видть ее съ грубой скамьи, на которой она лежала… видть, какъ она вилась серебристой ниточкой, пока не терялась вверху, среди звздъ.

Костеръ изъ сухихъ еловыхъ втокъ придавалъ нкоторую уютность собранію. Мало-по-малу обычное оживленіе вернулось. Завязывались пари касательно исхода событія: трое держали противъ пятерыхъ, что ‘Салли благополучно перенесетъ передрягу’, и даже, что дитя останется въ живыхъ, затмъ держали пари касательно пола и цвта волосъ ожидаемаго пришельца. Въ разгар самыхъ оживленныхъ споровъ донеслось восклицаніе тхъ, которые сидли всего ближе къ дверямъ хижины, и весь лагерь умолкъ и сталъ прислушиваться. Ропотъ и стонъ качающихся елей, журчаніе быстрой рчки и трескъ горящихъ втокъ вдругъ заглушились рзкимъ, жалобнымъ крикомъ… крикомъ, непохожимъ на вс другіе звуки, которые досел раздавались въ лагер! Ели стихли, рка смолкла, и горящія втви притаились. Казалось, вся природа сдержала свое дыханіе и также прислушивалась.

Лагерь вскочилъ на ноги, какъ одинъ человкъ! Послышалось предложеніе сжечь боченокъ пороху, но тутъ же было отвергнуто во вниманіе къ состоянію матери и дло ограничилось всего двумя выстрлами изъ револьвера: благодаря ли грубой медицинской помощи, или по другимъ какимъ причинамъ, но только ирокезка Салли быстро отходила. Прошелъ часъ, и она уже перешла по той крутой тропинк, которая вела въ звздамъ, и навки покинула Гремучій-Лагерь съ его стыдомъ и позоромъ. Не думаю, чтобы эта всть особенно разстроила его обитателей, которыхъ теперь занимала участь ребенка.— Можетъ ли онъ теперь остаться въ живыхъ? спрашивали у Стмпи. Отвтъ быль сомнителенъ. Единственное существо одного пола съ ирокезкой Салли во всемъ поселк — была ослица. Посл нкоторыхъ совщаній опытъ кормленія былъ произведенъ. Онъ былъ мене загадоченъ, чмъ вскормленіе Ромула.и Рема и, повидимому, столь же успшенъ.

Когда все было приведено въ порядокъ, на что потребовался еще добрый часъ, дверь отворилась и озабоченная толпа гуськомъ потянулась въ хижину. Возл низкой скамьи, на которой обрисовывалась окоченвшая фигура матери, прикрытая одяломъ, стоялъ столъ изъ еловаго дерева. На немъ стоялъ ящикъ изъ-подъ свчей и въ немъ лежалъ, завернутый въ красную фланель, новый пришелецъ въ Гремучій-Лагерь. Возл ящика стояла шляпа. Назначеніе ея вскор объяснилось.— ‘Джентельмены,— такъ распоряжался Стмпи съ странной примсью авторитета и ex officio въ голос,— покорнйше прошу васъ входить въ переднюю дверь, обходить кругомъ стола и выходить черезъ заднюю дверь. Желающіе пожертвовать что-нибудь сиротк, найдутъ шляпу, поставленную съ этой цлью’. Первый вошедшій былъ въ шляп, онъ снялъ ее, однако, когда оглядлся и такимъ образомъ безсознательно подалъ примръ другимъ. Въ подобной сред какъ хорошіе, такъ и дурные поступки заразительны. По мр того, какъ процессія проходила, слышались различныя замчанія: ‘такъ вотъ онъ!’, ‘какая крошка’, ‘да онъ не больше пистолета’ и проч. Пожертвованія были также характеристичны: серебряная табакерка, дублонъ, револьверъ съ серебряной отдлкой, кусокъ самороднаго золота, прелестно вышитый дамскій носовой платокъ (отъ Окгрста, игрока), брилліантовая булавка, брилліантовый перстень, библія (жертвователь остался неизвстенъ), золотая шпора, серебряная чайная ложка (вензель, я долженъ замтить съ сожалніемъ, не принадлежалъ жертвователю), пара хирургическихъ ножницъ, ланцетъ, билетъ англійскаго банка въ пять фунтовъ стерлинговъ и около двухсотъ долларовъ золотой и серебряной монетой. Во время этой процессіи Стмпи хранилъ такое же невозмутимое безмолвіе, какъ и покойница, лежавшая у него по лвую руку, и такую же серьзность, какъ и новорожденной, покоившійся по правую руку. Только одно маленькое происшествіе нарушило однообразіе этой любопытной сцены. Въ то время, какъ Кентукъ съ любопытствомъ наклонялся надъ ящикомъ, дитя пошевелилось и судорожно ухватилось за его палецъ, который съ минуту не выпускало. Кентукъ смутился и сконфузился. Нчто въ род краски появилось на его огрубломъ лиц:— ‘Ахъ ты пострленокъ!’ пробормоталъ онъ, высвобождая палецъ съ большей осторожностью и нжностью, чмъ отъ него можно было ожидать. Онъ съ любопытствомъ оглядлъ палецъ, отходя прочь. Осмотръ кончился тмъ же восклицаніемъ. Оно, повидимому, ему очень понравилось.— ‘Онъ ухватился за мой палецъ,— замтилъ онъ Типтону, поднося ему палецъ къ самому носу,— ахъ онъ пострленокъ!’

Было уже четыре часа утра, когда лагерь, наконецъ, успокоился. На слдующій день ирокезку Салли похоронили съ простотой, приличной Гремучему-Лагерю. Посл того, какъ тло ея предало было земл, весь лагерь сошелся на митингъ, чтобы обсудить, какъ поступить съ ея ребенкомъ. Намреніе усыновить его было высказано съ энергіей и восторгомъ. Оживленный споръ завязался посл того, какимъ образомъ вскормить его. Замчательно, что въ этомъ спор не слышалось той изступленной ярости, какою обыкновенно сопровождались споры въ Гремучемъ-Лагер. Тентонъ предложилъ послать ребенка въ Редъ-Логъ — мстность, отстоявшую на сорокъ миль, гд можно было найти женскій уходъ. Но это злополучное предложеніе встртило жестокую и единодушную оппозицію. Было очевидно, что никакой планъ, который бы повлекъ за собой разлуку съ питомцемъ, не будетъ принять.— ‘Къ тому же, замтилъ Томъ Рейдеръ, молодцы въ Редъ-Дог какъ разъ обмнятъ намъ ребенка и подсунутъ другого’. Недовріе къ честности другихъ лагерей царствовало въ Гремучекъ-Лагер, точно такъ, какъ и въ другихъ поселкахъ.

Приглашеніе няньки-женщины въ лагерь было тоже отвергнуто. Заявлялось, что ни одна порядочная женщина не подетъ въ Гремучій-Лагерь, а ‘другихъ имъ больше не надобно’. Нелюбезный намекъ на покойную матъ питомца, же смотря на его кажущуюся жестокость, былъ первымъ проявленіемъ чувства приличія — первымъ симптомомъ нравственнаго возрожденія лагеря. Стмпи ничего не говорилъ. Быть можетъ, онъ считалъ неловкимъ вмшиваться въ это дло. Но когда его мнніе было спрошено, онъ твердо заявилъ, что онъ и ‘Джинни’, вышеупомянутое млекопитающее, берутся воспитать дитя. Въ этомъ нлан было нчто оригинальное, независимое, героическое, что понравилось лагерю. Стмпи былъ утвержденъ нянькой. За нкоторыми вещами для ребенка послано было въ Сакраменто.— ‘Помни, замтилъ казначей, вкладывая въ руку посланца мшочекъ съ золотымъ пескомъ, намъ нужно все лучшее… кружева, филигранная работа, всякія тамъ оторочки, чортъ побери!’

Странно сказать, но дитя процвтало. Быть можетъ, живительный горный воздухъ вознаграждалъ за другія матеріальныя лишенія. Природа приняла на свое обширное лоно пріемыша. Въ разрженной атмосфер горныхъ вершинъ, у подошвы Сіерры, въ томъ воздух, исполненномъ бальзамическаго благоуханія, и возбуждающемъ и подкрпляющемъ силы, находилъ онъ необходимую для себя пищу, а не то, бытъ можетъ, тонкая химическія сила претворяла молоко ослицы въ необходимые известь и фосфоръ. Стмпи врилъ въ послднее и въ хорошій уходъ.— ‘Я и эта ослица,— говаривалъ онъ,— замнили ему отца съ матерью! Смотри, не вздумай когда-либо повернуться къ намъ спиной’,прибавлялъ онъ, обращаясь въ безпомощному существу, лежащему передъ нимъ.

Когда дитяти исполнился мсяцъ отъ рожденія, то необходимость надлить его какимъ-нибудь прозвищемъ стала очевидна. Его до сихъ поръ звали безразлично ‘Козленокъ’, ‘мальчикъ Стмпи’ и даже, по примру Кентука, ‘пострленкомъ’. Но все это было неудовлетворительно и вскор отвергнуто подъ новымъ вліяніемъ. Игроки и авантюристы вообще суеврны, и Окгрстъ объявилъ однажды, что baby принесъ ‘удачу’ Гремучему-Лагерю. Несомннно, что въ послднее время имъ особенно везло. Поэтому выборъ остановился на прозвищ ‘Удача’, причемъ для удобства поршено предпослать ему имя Томми. И вотъ, назначили день для крестинъ. Что подразумвалось подъ этой церемоніей, читатель легко можетъ себ представить, такъ какъ вообще уже получилъ понятіе о полномъ безбожіи Гремучаго-Лагеря. Церемоніймейстеромъ назначенъ былъ нкій ‘Бостонъ’, извстный шутникъ, для котораго настоящій случай былъ истиннымъ праздникомъ. Этотъ остроумный сатирикъ цлыхъ два дня употребилъ на то, чтобы сочинить шутку, долженствовавшую служитъ пародіей богослуженія. Хоръ былъ обученъ, какъ слдуетъ, и Санди Типтонъ назначенъ былъ въ крестные отцы. Но когда процессія съ музыкой и развернутыми знаменами направилась къ лсу и дитя уже положили на столъ, долженствовавшій изображать алтарь, Стмпи выступилъ впередъ и смло указалъ собравшейся толп:— ‘Не въ моемъ обыча смущать людское веселье, господа, но мн кажется, что вы затяли непутное. Глупо вдь шутить шутки надъ младенцемъ, который ничего не понимаетъ. И если это иметъ здсь право быть ему крестнымъ отцомъ, то кажется мн, что человкъ этотъ — я’.

За рчью Стмпи наступило молчаніе. Къ чести всхъ юмористовъ замчу, что первый, кто призналъ ея справедливость, былъ сатирикъ.— ‘Но, продолжалъ Стмпи поспшно, замтивъ впечатлніе, произведенное его словами,— мы собрались здсь для крестинъ — и онъ перекрестилъ дитя.— Я провозглашаю тебя Томасомъ Удачей, на основаніи законовъ Соединенныхъ Штатовъ и штата Калифорніи, и съ помощью Божіей!’ Впервые имя Бога призвано было въ Гремучемъ-Лагер не ради богохульства. Обрядъ крещенія оказался, быть можетъ, еще комичне, чмъ предполагалъ сатирикъ. Но страннымъ образомъ, никто не нашелъ его смшнымъ и никто не засмялся. ‘Томми’ былъ окрещенъ также серьзно, какъ бы это было подъ любой христіанской крышей, и при этомъ кричалъ и былъ успокоиваемъ такимъ же точно правоврнымъ способомъ.

И вотъ какимъ образомъ началось нравственное возрожденіе Гремучаго-Лагеря. Едва примтная перемна совершалась въ поселк. Ххжина, отведенная ‘Томми Удач’ или просто ‘Удач’, какъ его чаще называли, носила слды улучшенія. Она содержалась въ безукоризненной чистот и была оштукатурена. Затмъ, мало-по-малу въ ней сдланъ былъ полъ, потолокъ, и она оклеена была обоями. Колыбель изъ розоваго дерева — привезенная за восемьдесятъ миль на спин у мула — по выраженію Стмпи ‘убивала всю остальную мебель’. Такимъ образомъ усовершенствованіе хижины стало необходимостью. Люди, имвшіе привычку частенько заходить къ Стмпи, чтобы поглядть, ‘какъ поживаетъ Удача’, повидимому цнили эту перемну, и соперничествующее заведеніе ‘Кабачекь Тутля’ поспшилъ обзавестись ковромъ и зеркалами. Отраженіе въ нихъ фигуръ обитателей Гремучаго-Лагеря побудило этихъ послднихъ больше заботиться о своей наружности. Къ тому же Стмпи держалъ на почтительномъ разстояніи неряхъ, желавшихъ подержать на рукахъ ‘Удачу’. Это жестоко обижало Кентука, который съ безпечностью широкой натуры привыкъ смотрть на платье, въ нкоторомъ род, какъ на вторую пещеру, которая, подобно зминой, должна была спадать сама собой, когда приходила въ совершенную негодность. Однако такъ сильно было вліяніе нововведеній, что Кентукъ сталъ регулярно появляться въ чистлй рубашк и съ вымытымъ до-чисга лицомъ. Нравственными, какъ и санитарными задачами перестали пренебрегать. Томъ, который, какъ предполагалось, долженъ былъ спать день-деньской, не могъ страдать отъ шума. Гвалтъ и крики, которые заслужили лагерю его прозвище, не допускались на извстномъ разстояніи отъ жилища Стмпи. Люди бесдовали шопотомъ, или курили съ индйской степенностью. Брань и ругательныя слова, въ силу безмолвнаго договора, изгнаны были изъ этой священной обители. Вокальная музыка не была возбранена, такъ какъ полагали, что она обладаетъ свойствомъ успокоивать и укрощать, и одна псня, которую пвалъ ‘Воинственный Джекъ’, англійскій матросъ изъ австралійскихъ колоній ея британскаго величества, очень почиталась, какъ колыбельная псня. То было угрюмое повствованіе о подвигахъ ‘Аретузы’, семьдесят-четырехъ-пушечнаго судна, въ уныломъ минорномъ тон, и каждый стихъ оканчивался протяжной замирающей нотой: ‘На ко-о-о-ра-а-бл Арету-у-у-з’. Пріятно было видть, какъ Джекъ укачивалъ Томми, подражая качк корабля. Эта ли качка, или длиннота псни — въ ней было девяносто куплетовъ, которые Джекъ обыкновенно добросовстно дотягивалъ до конца — была тому причиной, но только желанное дйствіе никогда не заставляло себя ждать. Когда ‘Удача’ засыпалъ, люди растягивались подъ деревьями, въ мягкомъ лтнемъ полусвт, куря трубки и вслушиваясь въ мелодическіе звуки псни. Смутное сознаніе, что въ этомъ заключается патріархальное счастіе, охватывало лагерь.

Въ длинные лтніе дни ‘Удачу’ приносили обыкновенно въ то ущелье, изъ котораго поселенцы Гремучаго-Лагеря добывали свое золото. Тамъ лежалъ онъ обыкновенно на шерстяномъ одял, растянутомъ подъ втвями елей, пока люди работали. Поздне длаемы были попытки устроить ему бесдку изъ цвтовъ и благоухающаго кустарника. Обыкновенно тотъ или другой изъ поселенцевъ приносилъ ребенку букетъ изъ жимолости или азалій. Поселенцы внезапно сознали фактъ, что въ тхъ мелочахъ, мико которыхъ они до сихъ поръ проходили безъ всякаго таится извстная прелесть и извстный смыслъ. Кусочекъ пестраго кварца, красивый кремень изъ русла ручья стали казаться прекрасными просвтленнымъ очамъ и поэтому ихъ слдовало непремнно принести ‘Удач’. Удивительно, сколько сокровищъ доставляли лсъ и горы, сокровищъ, которыя вс предназначались для Томми. Окруженный игрушками, которыми никогда не игрывали другія дти, кром разв въ сказкахъ, Томми, надо полагать, былъ доволенъ. Онъ несомннно казался счастливымъ, хотя въ его круглыхъ срыхъ глазахъ свтилась какая-то дтская серьзность и задумчивость, которая порою хватала Стмпи за самое сердце. Такъ росло дитя. Природа была его кормилицей и товарищемъ его игръ. Для него пропускала она золотистые лучи сквозь листву древесныхъ вершинъ, и эти лучи падали какъ разъ на его маленькое личико, такъ что онъ могъ ихъ ловить руками. Къ нему подсылала она втерокъ, напоенный ароматами лавроваго дерева и смолы. Ему привтливо кивали высокія деревья, его убаюкивало жужжаніе пчелъ и карканье воронъ.

Такъ протекало золотое лто въ Гремучемъ-Лагер. Поселенцамъ везло и ‘Удача’ не покидала ихъ. Добыча долота удесятерилась. Лагерь ревниво оберегалъ свои права и привилегіи и подозрительно глядлъ на всякаго пришельца. Иммиграція не поощрялась, и для того, чтобы еще боле обезпечить свое одиночество, они пріобрли законнымъ порядкомъ землю, лежавшую по об стороны горъ, окружавшихъ лагерь. Это обстоятельство и слава, пріобртенная ими по части искусства владть револьверомъ, длали то, что никто и не пытался потревожить ихъ уединеніе. Почтарь — единственное звено, соединявшее ихъ съ окружающимъ міромъ — разсказывалъ изумительныя вещи про лагерь. Такъ онъ говорилъ: ‘у нихъ въ Гремучемъ-Лагер есть такая улица, которой ни одна улица въ Редъ-Лог и въ подметки не годится. Дома у нихъ увиты виноградной лозой и цвтами, и они моются по два раза на дню. Но они чертовски грубы съ иностранцами и поклоняются индйскому младенцу’.

Вмст съ процвтаніемъ лагеря явилось желаніе къ дальнйшимъ усовершенствованіямъ. Предложено было построить къ будущему лту отель и пригласить нсколько приличныхъ семей на жительство, съ тмъ, чтобы ‘Удача’ могъ водиться съ ними, такъ какъ женское общество можетъ быть для него полезно. Усиліе, котораго стоила эта уступка слабому полу нашимъ поселенцамъ, вообще питавшимъ сильныя сомннія насчетъ добродтели и полезности этого пола, можетъ быть объяснено только ихъ любовью къ Томми. Немногіе лишь воспротивились этому ршенію. Но такъ какъ его нельзя было привести въ исполненіе раньше трехъ мсяцевъ, то меньшинство добродушно покорилось, разсчитывая, что какое-нибудь непредвиднное обстоятельство помшаетъ всему длу.

Такъ и случилось.

Зима 1851 г. будетъ долго памятна въ той мстности. Снгъ покрывалъ толстымъ слоемъ вершины Сіерры и каждый ручеекъ превратился въ потокъ, каждый потокъ въ озеро. Вс ущелья и овраги наполнились водой, которая съ шумомъ катилась съ холмовъ, съ корнемъ вырывая деревья и неся обломки въ долины.

Редъ-Логъ былъ уже дважды подъ водой и Гремучій-Лагерь предвкушалъ ожидающую его участь. ‘Вода намыла золото въ ущелья, говаривалъ Стмпи. Она уже была здсь однажды и снова побываетъ!’ И въ эту самую ночь сверный рукавъ рки вышелъ изъ своихъ береговъ и разлился по трехъугольной долин Гремучаго-Лагеря. Среди хаоса бурно несущейся воды, падающихъ деревъ, трескающихся бревенъ и ночного мрака, который казалось вмст съ водой затоплялъ милую долину и стремился погубить ее,— трудно было собрать разбросанный лагерь. Когда наступило утро, то оказалось, что хижина Стмпи, стоявшая всего ближе въ рк, исчезла. Повыше, въ ущель найдено тло ея злополучнаго обладателя, но гордости, надежды, радости, ‘Удачи’ Гремучаго-Лагеря нигд не было видно. Съ удрученными сердцами отошли поселенцы отъ этого мста, какъ вдругъ громкій крикъ донесся съ рки. То былъ спасительный челнокъ, приплывшій далеко съ того берега рки. Люди, сидвшіе въ немъ, говорили, что подобрали за дв мили отсюда плывшаго мужчину и маленькое дитя, которые совсмъ почти выбились изъ силъ. Не знаетъ ли это здсь, ихъ, и не здшніе ли они?

Одного взгляда поселенцамъ было достаточно, чтобы удостовриться, что передъ ними лежалъ Кентукъ, жестоко истерзанный, но все еще державшій въ своихъ рукахъ Удачу Гремучаго-Лагеря. Нагнувшись надъ оригинальной четой, поседеяцы увидли, что дитя уже похолодло, а пульсъ его пересталъ биться.— ‘Онъ мертвъ’, сказалъ одинъ. Кентукъ открылъ глаза.— ‘Мертвъ?’ повторилъ онъ слабымъ голосомъ.— ‘Да, мой другъ, да и ты тоже при смерти’. Улыбка засвтилась въ глазахъ умирающаго Кентука.— ‘При смерти! повторилъ онъ.— Онъ беретъ меня съ собой. Скажите молодцамъ, что Удача осталась при мн’. И сильный мужчина, держась за слабаго ребенка, какъ утопающій хватается за соломенку, уплылъ по той тнистой рк, которая испоконъ вковъ катитъ свои воды въ невдомое море, и по которой мы вс поплывемъ.

II.
Изгнанники Покеръ-Флата.

М-ръ Джонъ Окгрстъ, картежникъ по профессіи, прогуливаясь 23-го ноября 1850 г. по главной улиц Покеръ-Флата, почуялъ въ воздух недоброе. Два-три прохожихъ, оживленно бесдовавшихъ другъ съ другомъ, умолкли при вид его и обмнялись многозначительными взглядами. Въ воздух носилось нчто торжественное и… такъ сказать грозное.

Спокойное, красивое лицо м-ра Окгрста не выказало и тни смущенія, хотя весьма вроятно причина такого необыкновеннаго явленія не осталась для него непонятной. ‘Надо полагать,— подумалъ онъ про себя,— что они на кого-то ополчились, весьма возможно, что это на меня!’ Онъ обмахнулъ носовымъ платкомъ красную пыль Покеръ-Флата съ своихъ щегольскихъ сапоговъ и безмятежно продолжалъ путь.

Въ самомъ дл Покеръ-Флатъ ‘на кого-то ополчился’. Въ послдніе дни городокъ лишился нсколькихъ тысячъ долларовъ, двухъ дорогихъ лошадей и именитйшаго изъ своихъ гражданъ. Поселокъ пришелъ въ благородное негодованіе. Собрался тайный комитетъ и поршилъ очистить городокъ отъ всхъ подозрительныхъ личностей. Двое изъ осужденныхъ уже висли на сучьяхъ явора, растущаго въ ущель, а остальные приговорены были къ изгнанію. Съ сожалніемъ долженъ упомянуть, что въ числ послднихъ были и дамы. М-ръ Окгрстъ не ошибся, предполагая, что попалъ въ категорію осужденныхъ. Нкоторые изъ членовъ комитета предлагали повсить его, находя, что такимъ способомъ скоре всего вернутъ проигранныя ему деньги. Но другіе, боле добросовстные, которымъ случалось и выигрывать у м-ра Окгрста, возстали противъ такого узкаго, чисто личнаго направленія.

М-ръ Окгрстъ выслушалъ свой приговоръ съ философскимъ спокойствіемъ, тмъ боле, что очень хорошо сознавалъ, что судьи его смущены. Онъ былъ игрокъ, а слдовательно и фаталистъ. Жизнь въ его глазахъ была азартной игрой, и онъ покорно склонилъ голову въ настоящемъ случа передъ проигрышемъ.

Отрядъ вооруженныхъ людей сопровождалъ до границы поселка изгоняемый изъ Покеръ-Флата порокъ. Кром м-ра Окгрста, который пользовался репутаціей смлаго и отчаяннаго человка, и для устрашенія котораго собственно и предназначался вооруженный конвой, партія изгнанниковъ состояла изъ молодой женщины, извстной въ общежитіи водъ именемъ ‘Герцогини’, ея подруги, именуемой ‘теткой Шиптонъ’ и ‘дяди Билли’, состоявшаго въ сильномъ подозрніи, какъ вора и завдомаго пьяницы. Кавалькада не вызвала никакихъ замчаній со стороны зрителей, конвой тоже безмолвствовалъ. Но когда ущелье, служившее границей поселка, было достигнуто, то предводитель конвоя произнесъ краткое и выразительное внушеніе. Изгнанникамъ воспрещалось возвращаться подъ страхомъ смерти. Когда конвой скрылся изъ виду, изгнанники дали волю чувствамъ, одушевлявшимъ ихъ: Герцогиня разразилась истерическимъ плачемъ, ттка Шиптонъ изрекла нсколько ругательствъ, а дядя Билли послалъ отряду вслдъ цлый залпъ боле или мене энергическихъ словъ. Одинъ Окгрсть оставался невозмутимо спокоенъ. Дорога въ Санди-Баръ,— лагерь, котораго еще не коснулся духъ реформы, снизошедшій на Покеръ-Флатъ, и который, слдовательно, могъ служить убежищемъ для нашихъ изгнанниковъ,— лежала по ту сторону горъ, и чтобы добраться до него, предстояло довольно тягостное путешествіе, которое должно было занять цлыя сутки. Въ настоящее позднее время года, наши путешественники скоро перешли изъ влажнаго, умреннаго пояса долины въ сухую, холодную, рзкую температуру Сіерры. Тропинка была узка и крута. Въ полдень Герцогиня, скатившись съ сдла на землю, заявила о своемъ твердомъ ршеніи не длать шагу дале, и караванъ сдлалъ привалъ.

Мсто, на которомъ они находились, было дикое и живописное. Амфитеатръ, поросшій лсомъ и окруженный съ трехъ сторонъ крутыми скалами изъ обнаженнаго гранита, съ четвертой склонялся надъ пропастью и владычествовалъ надъ долиной. Безъ сомннія, мсто это было очень удобно для привала, еслибы только привалъ вообще былъ желателенъ. Но м-ръ Окгрсть зналъ, что врядъ ли полпути до Санди-Баръ было пройдено, а у нихъ не было ни провизіи, ни теплой одежды, которая могла бы дозволить имъ мшкать.

Онъ указалъ на это обстоятельство своимъ спутникамъ съ философскимъ замчаніемъ, ‘что-де глупо складывать руки прежде, чмъ игра выиграна’. Но у спутниковъ имлась въ запас водка, которая въ настоящемъ случа замняла имъ пищу, тепло, отдыхъ — и предусмотрительность. Не взирая на его укоризны, они не замедлили подпасть вліянію винныхъ паровъ. Дядюшка Билли быстро перешелъ изъ воинственнаго настроенія въ безчувственность, Герцогиня принялась хныкать, а ттка Шиптонъ захрапла. М-ръ Окгрсть одинъ пребывалъ невозмутимымъ и, прислонясь къ скал, спокойно наблюдалъ за своими спутниками.

М-ръ Окгрсть не пилъ. Этого не допускала его профессія, требовавшая хладнокровія, невозмутимости и присутствія духа, онъ, говоря его собственными словами, ‘не могъ дозволить себ такой роскоши’. Между тмъ, какъ онъ глядлъ на своихъ распростертыхъ по земл товарищей изгнанія,— одиночество, неразлучное съ существованіемъ паріи, его привычки, самые порой впервые мучительно отозвались въ его сознаніи. Онъ поспшилъ разсять себя и принялся чистить свое платье, вымылъ руки и лицо, и вообще занялся своей вншностью, которою онъ никогда не пренебрегалъ, и на минуту разсялъ тоску. Мысль покинуть своихъ слабйшихъ и жалкихъ товарищей совсмъ не приходила ему въ голову. Онъ поглядлъ на мрачныя стны, возвышавшіяся на футовъ въ вышину надъ амфитеатромъ сосенъ, тснившихся вокругъ него, на небо, заволоченное грозными тучами, на возможно картину разстилавшуюся подъ его ногами и уже окутанную сумракомъ. Въ эту минуту кто-то произнесъ его имя.

Всадникъ тихо спускался по тропинк. Въ свжей, открытой физіономіи новаго пришельца м-ръ Окгрстъ призналъ Тома Симсона, по прозванью ‘Простота’, изъ Санди-Бара. Онъ встртилъ его нсколько мсяцевъ тому назадъ за карточнымъ столомъ и съ невозмутимымъ хладнокровіемъ выигралъ все состояніе — доходившее до сорока долларовъ у этого невиннаго юноши. Когда игра кончилась м-ръ Окгрсть отозвалъ юнаго спекулянта за дверь и обратился къ нему съ слдующей рчью: ‘Томми, вы хорошій малый, но ни бельмеса не понимаете въ картахъ: не повторяйте опыта’,— затмъ онъ сунулъ ему обратно его деньги, тихонько вытолкалъ его за дверь и такимъ образомъ пріобрлъ преданнаго раба въ Том Симсон.

Воспоминаніе о прошломъ слышалось въ восторженномъ и радостномъ привтствіи Тома Симсона. Онъ направляется, объяснилъ онъ, въ Покеръ-Флатъ, искать счастія.— Одинъ?— Нтъ, не совсмъ, говоря по правд, онъ убжалъ съ Пинни Вудсъ. Помнитъ ли м-ръ Окгрстъ Пинни? Она обыкновенно прислуживала въ обществ трезвости? Они давно уже обручились, но старый Джекъ Вудсъ не позволялъ имъ жениться, поэтому они убжали и отправляются въ Покеръ-Флатъ, гд и намрены обвнчаться. Они такъ устали, и что за счастіе, что нашли мстечко для привала и товарищей. Все это Простота высказалъ скороговоркой, между тмъ какъ Пинни, статная, красивая двушка, лтъ пятнадцати, показалась изъ-за деревьевъ, гд она невидимо краснла, и похала рядомъ съ своимъ женихомъ.

М-ръ Окгрстъ рдко задумывался о чувствахъ, тмъ мене о приличіяхъ, но въ немъ смутно шевельнулась мысль, что Томми попалъ не особенно удачно. Совсмъ тмъ онъ сохранилъ настолько присутствія духа, чтобы ткнуть ногой дядюшку Билли, который собирался что-то сказать, дядюшка же Билли оказался настолько трезвъ, чтобы признать въ удар м-ра Окгрста первостатейнаго силача, съ которымъ шутки плохи. Затмъ м-ръ Окгрстъ сталъ убждать Тома Симсона продолжать свой путь, но напрасно. Онъ даже сослался на то, что у нихъ не было ничего състного и никакихъ приспособленій для ночлега. Но къ несчастію Простота возразилъ на это, что съ нимъ есть мулъ, нагруженный състными припасами и къ довершенію всего открылъ нчто въ род грубаго блокгауза возл тропинки.— Пинни побудетъ съ миссисъ Окгрстъ, прибавилъ Простота, указывая на Герцогиню, а я ужъ какъ-нибудь устроюсь.

Только спасительный ударъ ногой м-ра Окгрста помшалъ дядюшк Билли разразиться громкимъ хохотомъ. Такимъ образомъ онъ вынужденъ былъ отойти подальше, пока у него не пройдетъ охота смяться. Тутъ онъ на свобод подлился забавной шуткой съ высокими соснами, похлопалъ себя нсколько разъ ко ног и искривилъ лицо, но, вернувшись къ каравану, нашелъ всхъ сидящими вокругъ огня — воздухъ сталъ ощутительно рзокъ и все небо заволоклось тучами — и въ дружеской бесд. Пинни съ откровеннымъ, дтскимъ видомъ разсказывала что-то Герцогин, которая слушала съ необычнымъ интересомъ и оживленіемъ. Простота съ такимъ же успхомъ занималъ м-ра Окгрста и ттку Шиптонъ, которая вдругъ стала любезна. ‘Ишь, ты чортовъ пикникъ!’ проворчалъ дядюшка Билли, съ язвительной усмшкой наблюдая за безпечной группой, сверкающимъ востромъ и спутанными животными на заднемъ план. Вдругъ какая-то мысль промелькнула въ его голов, отуманенной винными парами. Мысль была, повидимому, забавнаго свойства, потому что онъ снова потеръ свою ногу и зажалъ кулакомъ ротъ.

Когда ночь медленно сгустилась надъ горой, легкій втерокъ заколыхалъ верхушки сосенъ и застоналъ среди ихъ длинныхъ, прямыхъ стволовъ. Полуразвалившаяся хижина, покрытая сосновыми втками, была приготовлена для дамъ. Женихъ и невста, прощаясь другъ съ другомъ, обмнялись такимъ честнымъ и звонкимъ поцлуемъ, что онъ покрылъ собой шумъ качающихся сосенъ. Изнженная Герцогиня и злорадная тетка Шиптонъ были вроятно такъ поражены этой простотой, что ушли въ хижину, не произнося ни слова. Въ костеръ положили новыхъ сучьевъ, мужчины растянулись у дверей и черезъ нсколько минутъ вс уснули.

М-ръ Окгрстъ спалъ чутко. Подъ утро онъ проснулся весь окоченвшій. Въ то время, какъ онъ старался оживить потухающій огонь, его щеки коснулась нчто, отъ чего кровь застыла въ его жилахъ: — то былъ снгъ! Онъ вскочилъ на ноги, собираясь разбудить спавшихъ, потому что времени нельзя было терять ни минуты. Но оглянувшись на то мсто, гд спалъ дядюшка Билли, онъ не нашелъ его. Подозрніе мелькнуло въ его голов и вызвало проклятіе на его уста. Онъ побжалъ къ тому мсту, гд привязаны были мулы, ихъ тамъ больше не было. Слды ихъ быстро исчезли подъ валившимъ снгомъ. Минутое возбужденіе вернуло м-ру Окгрсгу его обычное спокойствіе. Подойдя къ костру, онъ не разбудилъ спящихъ. ‘Простота’ мирно дремалъ съ улыбкой на своемъ свжемъ, добродушномъ лиц, двственная Пинни такъ же сладко почивала возл своихъ гршныхъ сестеръ, какъ если бы сонъ ея охраняли ангелы-хранители, и м-ръ Окгрсгь, накинувъ свое одяло на плечи, погладилъ свои усы и сталъ дожидаться разсвта. Медленно наступилъ разсвтъ, среди крутящихся облаковъ снга, который залплялъ глаза. Ландшафтъ, насколько его можно было видть, магически измнивъ свой характеръ. М-ръ Окгрсгь, поглядлъ на долину, и резюмировалъ настоящее и будущее въ двухъ словахъ: ‘занесенъ снгомъ!’

Тщательный осмотръ провизіи, которая, къ счастію для каравана, была внесена въ хижину и такимъ образомъ избжала воровскихъ рукъ дядюшки Билли, показалъ, что при осмотрительности и благоразуміи ее могло хватить дней на десять. ‘То-есть въ томъ случа,— прибавилъ м-ръ Окгрсть sotto, обращаясь къ ‘Простот’,— если вы согласны кормить насъ. Если же вы не согласны — и, быть можетъ, вы будете правы — то мы можемъ дождаться, пока дядюшка Билли вернется съ провизіей’. По какой-то таинственной причин м-ръ Окгрстъ не ршился обнаружить негодяйство дядюшки Билли и высказалъ предположеніе, что послдній заблудился и случайно отвязалъ животныхъ. Герцогин и тетк Шиптонъ, которыя разумется поняли, въ чемъ дло, онъ посовтовалъ держать языкъ за зубами.— ‘Они догадаются, кто мы такіе,— прибавилъ онъ многозначительно,— если узнаютъ, что за птица дядюшка Билли, а теперь не время пугать ихъ’.

Томъ Симсонъ не только предоставилъ весь свой запасъ провизіи въ распоряженіе м-ра Окгрста, но, повидимому, радовался вынужденному заключенію.— ‘Мы удобно проживемъ въ нашемъ лагер съ недлю? а затмъ снгъ растаетъ и мы вернемся вс вмст’. Добродушная веселость молодого человка и хладнокровіе м-ра Окгрста сообщались остальнымъ. ‘Простота’, съ помощью сосновыхъ сучьевъ, устроилъ крышу надъ хижиной, а Герцогиня выказала столько вкуса и такта во внутреннемъ убранств хижины, что Пинни вытаращила свои большіе голубые глаза.— ‘Должно быть у васъ тамъ въ Покеръ-Флат привыкли въ хорошимъ вещамъ’, сказала Пинни. Герцогиня поспшно отвернулась, чтобы скрыть краску, пробивавшуюся у ней на щекахъ сквозь профессіональныя румяна, а ттка Шиптонъ замтила Пинни, ‘чтобы она не болтала пустяковъ’. Но когда м-ръ Окгрстъ вернулся посл утомительныхъ поисковъ, въ какомъ направленіи шла тропинка, онъ услышалъ веселый смхъ, которому вторило эхо. Онъ остановился въ нкоторой тревог, и мысли его естественно обратились къ водк, которую онъ благоразумно припрягалъ.— ‘А между тмъ здсь какъ будто и не пахнетъ виски’, замтилъ игрокъ. Но когда онъ увидлъ костеръ, сверкавшій сквозь бушующую снжную мглу, и группу, возсдавшую за востромъ, то окончательно убдился, что ‘дло совсмъ чисто’.

Наступили третьи сутки, и солнце, заглянувъ изъ-за благо покрывала, которымъ была одта долина, увидло, какъ изгнанники длили свой мало-по-малу уменьшавшійся запасъ провизіи. Одна изъ особенностей этого горнаго климата заключалась въ томъ, что лучи солнца ярко озаряли зимній ландшафтъ, какъ-бы соболзнуя о прошломъ. Но т же лучи освщали горы снга, громоздившіяся вокругъ хижины — и то безнадежное, необъятное, бездорожное блое море, растлившееся подъ скалистымъ берегомъ, къ которому прибило нашихъ изгнанниковъ. Сквозь изумительно прозрачный воздухъ доносился дымъ патріархальнаго поселка Покеръ-Флата, отстоявшаго на нсколько миль. Тетка Шиптонъ увидла этотъ дымъ и послала съ своей неприступной высоты послднее проклятіе въ ту сторону. То была ея послдняя злобная выходка, и, быть можетъ, потому самому она была не лишена нкотораго величія. Это облегчило ея душу, какъ она сообщила по секрету Герцогин.— ‘Ступайте, облегчите душу проклятіемъ и увидите, что станетъ легче’. Посл этого тетка Шиптонъ принялась занимать ‘малютку’, какъ она и Герцогиня прозвали Пенни, Пенни вышла уже изъ дтскихъ лтъ, но он хотли выразить этимъ названіемъ, что она не призываетъ имя Божія всуе и не говоритъ непристойностей.

Когда ночь снова сгустилась надъ ущельями, изгнанники занялись музыкой и пніемъ, которыя обыкновенно помогали имъ убивать время. У Томми отыскался аккордеонъ, на которомъ Пинни умла играть нсколько мелодій и аккомпанировать гимны. Но на этотъ разъ музыка не клеилась, и Пинни предложила новое развлеченіе… разсказывать исторіи. Такъ какъ ни м-ръ Окгрстъ, ни его спутницы не чувствовали особой охоты повствовать о своей жизни, то этотъ планъ не удался бы, если бы не выручилъ ‘Простота’. За нсколько мсяцевъ передъ тмъ, ему попался въ руки остроумный переводъ Иліады, Попа. Онъ предложилъ теперь передать главнйшіе эпизоды этой поэмы. И вотъ, Гомеровскіе полубоги снова сошли на землю. Троянскіе и греческіе герои огласили воздухъ своими рчами, и высокія сосны какъ бы сочувственно кивали, внимая ярости сына Пелеева. М-ръ Окгрстъ слушалъ съ большимъ удовольствіемъ, въ особенности заинтересовала его судьба ‘Асхилла’, какъ упорно называлъ ‘Простота’ быстроногаго Ахиллеса.

Такъ пронеслась недля надъ головой странниковъ, плохо питавшихся, но угощавшихся музыкой и Гомеромъ. Солнце снова позабыло о нихъ, и снова снжные вихри закрутились въ воздух. День за день все тсне съуживался вокругъ нихъ заколдованный снговой кругъ, пока, наконецъ, ослпительно блыя стны не выросли на двадцать футовъ надъ ихъ головой. Все трудне и трудне становилось поддерживать огонь, даже при помощи упавшихъ деревьевъ, которыя заносило снгомъ. И совсмъ тмъ никто не жаловался. Влюбленная парочка отворачивалась отъ грознаго будущаго и черпала силы во взгляд милыхъ глазъ. М-ръ Окгрстъ хладнокровно готовился проиграть свою послднюю игру. Герцогиня, веселе чмъ когда-либо, ухаживала за Пенни. Только тетка Шиптонъ,— нкогда самая сильная изъ всхъ членовъ каравана — какъ будто таяла. Въ полночь на десятый день, она подозвала къ себ Окгрста.— ‘Я умираю, произнесла она слабымъ, хотя и ворчливымъ голосомъ, но не говорите никому объ этомъ. Не разбудите ребятокъ. Возьмите у меня изъ-подъ подушки свертокъ и откройте его’. М-ръ Окгрстъ повиновался. Въ свертк лежали нетронутые порціоны тетки Шиптонъ за послдніе дни.— ‘Отдайте ихъ малютк’, продолжала она, указывая на спящую Пинни.— ‘Вы уморили себя голодомъ?’ спросилъ игрокъ.— ‘Да, люди такъ это называютъ’, отвтила женщина сердито, отворачивая лицо въ стн и испуская духъ.

Аккордеонъ отложенъ былъ на сегодняшній день и Гомеръ позабытъ. Когда тло тетки Шиптонъ было схоронено въ снгу, м-ръ Окгрстъ отвелъ ‘Простоту’ въ сторону и показалъ ему пару лыжъ, которыя онъ смастерилъ изъ стараго вьючнаго сдла.— ‘У васъ есть только одинъ шансъ спасти ее,— сказалъ онъ, кивнувъ на Пинни,— это спасеніе тамъ, прибавилъ онъ, указывая по направленію къ Покеръ-Флату: — если вамъ удастся добраться туда въ два дня, она спасена’.— ‘А вы сами?’ спросилъ Томъ Симсонъ.— ‘Я останусь здсь’, коротко отвчалъ онъ.

Влюбленные простились долгимъ поцлуемъ.— ‘Но вы не уходите’? спросила Герцогиня, увидя, что Окгрсгъ готовился сопровождать Томми.— ‘Я проведу его только до ущелья’, отвчалъ онъ. Затмъ внезапно повернулся и поцловалъ Герцогиню, блдное лицо которой вспыхнуло, а дрожащія ноги подкосились отъ изумленія.

Ночь пришла, но м-ръ Окгрстъ не вернулся. Ночь опять принесла съ собой бурю и крутящіеся снжные вихри. Герцогиня, подкладывая хворосту въ огонь, увидла, что кто-то заготовилъ позади хижины запасъ хворосту, достаточный на нсколько дней. Слезы навернулись у ней на глазахъ, но она скрыла ихъ отъ Пинни.

Обимъ женщинамъ не спалось въ эту ночь. Утромъ, поглядвъ другъ другу въ блдное лицо, он прочитали на немъ свой приговоръ. Ни одна не промолвила ни слова, но Пинни придвинулась къ Герцогин и охватила рукой ея талію. Въ этомъ положеніи он оставались весь день. Ночью буря разыгралась съ небывалой яростью, и разметавъ спасительныя сосны, проникла въ хижину. Подъ утро он увидли, что не въ силахъ поддерживать огонь, который постепенно угасалъ. Когда горящіе уголья почернли, Герцогиня, прижалась въ Пинни и нарушила продолжительное молчаніе: ‘Пинни, можешь ли ты молиться?’ — ‘Нтъ, дорогая’, отвчала Пинни просто. Герцогиня, сама не зная почему, почувствовала облегченіе, и положивъ свою голову на плечо Пинни, умолкла навки. И въ этой поз, младшая поддерживая на своей двственной груди голову своей гршной сестры, об женщины уснули непробуднымъ сномъ. Втеръ стихъ, словно боясь разбудить ихъ. Пушинки снга, отряхаемыя длинными втвями сосенъ, летали точно блокрылыя птички и опускались на спящихъ. Луна изъ-за разорванныхъ облаковъ глядла внизъ на бывшій лагерь. Но вся человческая нищета и слабость, вс слды земного труда и горя — все было скрыто чистымъ покрываломъ, милостиво наброшеннымъ на все окружающее.

Он спали весь этотъ день и весь слдующій, и ихъ не разбудили шаги и голоса, внезапно нарушившіе безмолвіе лагеря. И когда сострадательныя руки раскидали снгъ съ ихъ изможденныхъ лицъ, то врядъ ли бы вы угадали, по безмятежному выраженію спящихъ, которая изъ двухъ была гршницей. Даже законъ Покеръ-Флата призналъ это и оставилъ ихъ обихъ въ объятіяхъ другъ друга.

Въ конц ущелья, на одной изъ самыхъ большихъ сосенъ нашли червоннаго туза, прибитаго къ кор большимъ складнымъ ножемъ. На немъ стояла слдующая надпись, написанная карандашемъ, но твердымъ почеркомъ:

Подъ этимъ деревомъ
покоится тло
Джона Окгрста,
который проигралъ игру
23-го ноября, 1850 г.
и
бросилъ добровольно свои карты
7-го декабря, 1850 г.

И безжизненный, холодный, рядомъ съ пистолетомъ, лежавшимъ на земл и съ пулей въ сердц, но спокойный, какъ и при жизни, лежалъ тамъ, кто былъ нкогда сильнйшимъ и вмст съ тмъ слабйшимъ изъ изгнанниковъ Покеръ-Флата

III.
Уличный мальчишка.

Предметъ настоящей статьи стоить въ эту минуту, прислонявшись къ дереву, напротивъ моего окна. Онъ сдвинулъ свою шапку на затылокъ, очевидно безъ всякой разумной цли, а единственно лишь затмъ, чтобы выказать свою грязную мордашку во всей ея крас. Одежда его, которая свидтельствуетъ о явномъ пренебреженіи къ пуговицамъ, носитъ пріятные слды чередующихся временъ года, которые напоминаются ея разнообразными пятнами. Носъ уличнаго мальчишки вздернуть вверху и придавленъ на конц. Я замчалъ то же самое у многихъ уличныхъ мальчишекъ и склоняюсь думать, что это результатъ ранней любознательности — привычка глазть сквозь оконныя стекла и сквозь заборы, а можетъ быть также и жадности, съ какой пожираются громадныя яблоки. Тотъ уличный мальчишка, о которомъ идетъ теперь рчь, замчателенъ еще своей нахальной фамильярностью. Это его качество, пріятности котораго я испыталъ на себ, побудило меня написать настоящую статью.

Знакомство мое съ нимъ началось въ минуту слабости. У меня есть злополучная замашка интересоваться оригинальностью въ людяхъ, даже и тогда, когда она проявляется у порочныхъ субъектовъ. Но такъ какъ мн не достаетъ твердости и ловкости, какія обыкновенно сопровождаютъ эту замашку въ другихъ людяхъ и Подогъ ихъ способными разрывать всякое знакомство, какъ скоро оно станетъ несноснымъ, то я и окружилъ себя различными, неудобными друзьями, въ числ которыхъ находится и этотъ уличный мальчишка. Онъ совершенно случайно привлекъ мое вниманіе. Онъ игралъ на улиц, когда возница прозжавшаго мимо экипажа огрлъ его ударомъ бича. Уличный мальчишка мгновенно вскочилъ на ноги и послалъ вслдъ своему мучителю выразительное ругательство. Я воздержусь отъ повторенія его, потоку что подозрваю, что оно здсь будетъ некстати. Сколько мн помнится, въ немъ въ весьма краткихъ словахъ выражалось сомнніе о законности рожденія возницы, оно намекало на безчестность его отца, бросало тнь на доброе имя его матери, оно заявляло скептическое сомнніе о личныхъ качествахъ возницы, объ его опрятности и о будущемъ спасеніи его души. Въ ту минуту, какъ юныя уста изрекали послдніе звуки, глаза уличнаго мальчишки встртились съ моими. Выраженіе моихъ глазъ, должно быть, ободрило его и онъ кивнулъ мн головой, Я не отрекся отъ поклона и отъ сообщничества, какое онъ устанавливалъ между нами. Съ этой минуты я очутился во власти уличнаго мальчишки, и съ тхъ поръ онъ не даетъ мн покоя.

Онъ преслдуетъ меня на улицахъ и на перекресткахъ. Онъ съ отвратительной вольностью заговариваетъ со мной, когда я нахожусь въ обществ друзей. Онъ стережетъ меня у воротъ моего дома, когда я выхожу по длу. Разстояніе преодолваетъ онъ простой силой своихъ легкихъ и окликаетъ меня за версту. На дняхъ встртилъ меня въ театр и потребовалъ мою контрамарку съ развязностью грабителя большихъ дорогъ. Я, какъ дуракъ, отдалъ ему ее, но войдя въ театръ, нсколько минуть спустя, и усвшись покойно въ партер, имлъ удовольствіе слышать, какъ мое имя прокричали съ галлереи съ присовокупленіемъ къ нему игриваго прозвища. То отличался уличный мальчишка. Во время представленія, онъ бросалъ въ меня свернутыми въ трубочку афишами и забавлялся бглыми замчаніями о фигуранткахъ.

Сегодня, очевидно, ему не повезло. Я замчаю, что онъ насвистываетъ народныя псни не такъ бойко и громко, какъ обыкновенно. Провидніе, однако, не совсмъ прогнвалось на него и посылаетъ ему жертву въ вид двухъ миленькихъ, маленькихъ мальчиковъ, которые въ настоящую минуту показались на нашей улиц. То блорозовые дти, одтые совсмъ одинаково и отличающіеся какимъ-то особенно чопорнымъ и приличнымъ видомъ, котораго уже достаточно, чтобы пробудить антагонизмъ въ уличномъ мальчишк. Вздохъ удовольствія вырывается у него изъ груди. Однако, что же онъ теперь предприметъ? Другой мальчишка удовлетворился бы тмъ, что просто на-просто сбилъ бы шляпы съ ненавистныхъ головъ, и такимъ образомъ, изливъ свою злобу, ускорилъ бгство непріятеля. Но у нашего мальчишки свои эстетическія соображенія, онъ желаетъ не только оскорбить, но и изобидть и въ сопротивленіи жертаы найти нкоторое оправданіе своему насилію. Миленькіе маленькіе мальчики замчаютъ грозящую имъ опасность, и ближе тснятся другъ къ другу. Уличный мальчишка начинаетъ съ ироніи. Онъ длаетъ видъ, что пораженъ великолпіемъ ихъ костюмовъ. Онъ обращается ко мн (черезъ улицу и сквозь закрытое окно) и спрашиваетъ: нтъ ли у насъ по сосдству цирка? Затмъ ласково освдомляется о здоровь ихъ родителей. Онъ высказываетъ опасеніе, что матушка ихъ можетъ встревожиться ихъ отсутствіемъ. Он предлагаетъ проводить ихъ домой. Одинъ изъ маленькихъ миленькихъ мальчиковъ слабо возражаетъ, но, увы! его правильное произношеніе, его грамматическая точность и его умренные эпитеты только вызываютъ взрывъ насмшекъ у уличнаго мальчишки, который теперь мняетъ тактику. Оскорбленные потокомъ его бранныхъ словъ, они легко попадаютъ въ разставленную имъ ловушку. Жалобный вопль оглашаетъ нашу улицу. Но такъ какъ предметъ настоящей статьи требуетъ боле строгаго урока, чмъ тотъ, какой я было-намревался ему датъ, то я нахожу вынужденнымъ покинуть свой покойный постъ у окна, хватаю шляпу, открываю наружную дверь и пускаю въ ходъ боле суровую методу воспитанія дтей.

IV.
Покинутые мною околотки.

Полукруглое окно съ нишей остановило однажды мой выборъ на одномъ дом и вознаграждало за его многія неудобства. Когда каминъ дымился, когда двери хлопали и скрипли, или разбухали до того, что отказывались отпираться и запираться, или когда на потолк появлялись въ дождливые дни подозрительныя пятна,— полукруглое окно служило утшеніемъ и заставляло примиряться со всмъ этимъ. И видъ изъ окна былъ прекрасный…

Хотя вначал предполагалось, что полукруглое окно съ нишею будетъ предоставлено въ мое исключительное владніе и будетъ хранить лишь мои письменныя принадлежности, однако, въ силу какого-то органическаго закона, оно сдлалось мало-по-малу всеобщимъ убжищемъ. Однажды въ ниш найдены были качалка и рабочая корзинка. Затмъ baby случалось запираться въ ея укромные уголки, гд онъ искалъ убжища за ретраншементами изъ цвтной фланели и мотковъ съ шерстью, изъ-за которыхъ его выживали лишь посл формальной осады и уносили плачущаго въ плнъ. Непреодолимая мечтательность овладвала всми, кто подходилъ къ окну. Засадить кого-нибудь у окна за серьезную работу было нелпостью. Плывшій мимо корабль, видъ воды, облако, висвшее въ неб — этого было достаточно, чтобы развлечь вниманіе. Хотя бы вы читали или писали, а полукруглое окно всегда доставляло вамъ интересное зрлище. Къ несчастію, это зрлище бывало не всегда пріятно, но полукруглое окно безпристрастно открывало его, не взирая на его качество.

Окрестный ландшафтъ не былъ усовершенствованъ культурой, но и не могъ назваться сельскимъ. Прилегающіе къ дому участки земли очевидно были только-что расчищены изъ-подъ деревьевъ, но еще не застроены домами. Съ одной стороны видъ замыкался пріютомъ для пьяницъ — неособенно веселымъ строеніемъ, но которое бы могло въ нкоторомъ род служитъ нравственнымъ урокомъ. Однако, это зданіе не сдерживало того, что общало. Восторженные члены моего семейства, надявшіеся, что узрятъ его постителей у оконъ въ различной степени опьяненія, какъ это не разъ изображалось каррикатуристами-сатириками — были обмануты въ своихъ ожиданіяхъ. Пріютъ строго хранилъ свои тайны.

Госпиталь, который тоже былъ виднъ изъ полукруглаго окна, проявлялъ гораздо больше жизни. Въ иные часы дня выздоравливающіе дефилировали передъ окномъ, отправляясь на прогулку. Это зрлище производило особенно тяжелое впечатлніе отъ страннаго отсутствія общительности, которое повидимому господствовало между ними. Каждый изъ нихъ, казалось, замкнулся въ непроницаемой атмосфер собственныхъ страданій. Они не разговаривали и не гуляли другъ съ другомъ. Изъ окна я видывалъ, какъ нсколько человкъ грлись на солнышк, прислонясь къ стн въ нсколькихъ шагахъ одинъ отъ другого, но, повидимому, забывая даже о существованіи другъ друга. Хоть бы они поссорились или подрались — все было, кажется, легче, чмъ эта ужасающая апатія.

Нижній конецъ улицы, на которую выходило полукруглое окно, капризно уклонялся отъ модной площади и, заманивъ доврчиваго прохожаго въ свои пространства, неожиданно упирался въ ужасающую пропасть. По воскресеньямъ, когда наплывъ толпы былъ особенно великъ, полукруглое окно наслаждалось зрлищемъ злополучныхъ пшеходовъ, которымъ приходила въ голову несчастная мысль повернуть въ эту улицу, въ надежд сократить путь. Забавно было видть, какъ этотъ людъ, подойдя къ пропасти, неизмнно оглядывался на полукруглое окно и старался принятъ безпечный видъ, прежде чмъ обратиться вспять, громко посвистывая, какъ-бы давая знать, что заране зналъ о существованіи этой пропасти. Одинъ смлый молодой человкъ, подзадоренный парой блестящихъ глазокъ, глядвшихъ изъ окна, рискнулъ даже спуститься въ эту ужасающую пропасть, къ великой опасности для своей жизни и для своихъ рукъ и ногъ, и къ очевидному вреду своего праздничнаго костюма.

Собаки, козлы и лошади составляли фауну нашего околотка. Наслаждаясь необузданной свободой, присущей ихъ нормальному состоянію, они не успли заразиться нжной привязанностью къ человку и его жилищу. Рзвые кони устраивали ex tempore скачки вдоль вашей улицы, превращая послднюю въ миніатюрное Corso, собаки дрались на перекресткахъ, между тмъ какъ съ холма, расположеннаго возл дома, козелъ мирно глодалъ герани моей жены, красовавшіяся въ горшкахъ на окн второго этажа. Жаль мн было разочаровывать одного сосда, который перебрался въ домъ рядомъ съ нашимъ, когда онъ сталъ приходить въ неистовый восторгъ отъ ландшафта и отъ санитарныхъ условій нашей мстности. Такимъ образомъ я промолчалъ о козлахъ, которые имли обыкновеніе пользоваться его домомъ, какъ подножкой, для того, чтобы забираться на близлежащій холмъ.

Но мстность была замчательно здорова. Вентиляція была совершеннйшая. Стоило открыть полукруглое окно, чтобы возстановить теченіе здороваго воздуха, который уносилъ вс вредныя испаренія, вмст съ занавсами, дверными петлями и оконными ставнями. Благодаря этой особенности, нкоторыя изъ моихъ писаній пріобрли обширное обращеніе и извстность въ околотк, которыхъ бы имъ не дождаться долгіе годы въ другой мстности. Нкоторыя принадлежности нашего туалета таинственно перенеслись изъ нашего гардероба въ гардеробъ бднаго, но честнаго сосда — вотъ еще несомннный результатъ этихъ санитарныхъ втровъ. Со всмъ тмъ, несмотря на вс эти преимущества, по истеченіи нсколькихъ мсяцевъ я нашелъ необходимымъ перебраться изъ этого мста. Результатъ такого передвиженія сообщу въ другомъ мст.

‘Отдается въ наймы домъ съ красивымъ садамъ и обширнымъ огородомъ, въ приличномъ квартал’ — вотъ, сколько помню, общія выраженія одного объявленія, которое однажды привлекло мое вниманіе на одну квартиру. Я долженъ прибавить, что это случилось въ ранній періодъ моей хозяйственной опытности, когда я еще врилъ въ объявленія. Съ тхъ поръ я узналъ, что самые прямодушные люди склонны выражаться нсколько преувеличенно, когда описываютъ свои владнія, словно они полагаютъ, что бумага все терпитъ. Но я вполн освоился съ этимъ фактомъ гораздо позже, лишь тогда, когда, повривъ объявленію, сулившему тысячу удобствъ, нанялъ домъ, изъ котораго меня выжили тысячи неудобствъ.

‘Красивый садъ’, о которомъ упоминалось въ объявленіи, былъ не великъ, но содержалъ нсколько цвточныхъ клумбъ необыкновенно странной формы. Меня сразу поразило оригиналное сходство ихъ съ тми бараньими котлетами, которыя подаются за столомъ въ отеляхъ и ресторанахъ — сходство особенно поразительное благодаря пучкамъ петрушки, въ изобиліи росшимъ на на этихъ клумбахъ. Владлецъ былъ человкъ съ оригинальными эстетическими взглядами. Какъ бы то ни было, а пріятно было бродить посл обда по дорожкамъ, усыпаннымъ пескомъ, куря сигару или вдыхая ароматъ петрушки, останавливаясь порою затмъ, чтобы сорвать цвтокъ рожи, которая въ изобиліи росла въ саду. Плодоносность этого растенія сильно безпокоила насъ, потому что хотя жена въ первомъ порыв энтузіазма и засяла нсколько клумбъ различными цвточными сменами, но ничто на нихъ не произрастало, кром рожи, и хотя, движимый тми же похвальными чувствами, я досталъ себ ‘Руководство къ Садоводству’ и нсколько садовыхъ инструментовъ и по нсколько часовъ работалъ въ саду, но усилія мои точно также ни къ чему не повели.

‘Обширный огородъ’ состоялъ изъ нсколькихъ чахлыхъ деревьевъ. Въ числ ихъ находилась одна жалкая молодая плакучая ива, такая вялая и кислая, что, очевидно, стремилась оправдать свою репутацію и потому была подвязана къ дому, долженствовавшему служить ей опорой. Сырость, господствовавшая въ этой части дома, обыкновенно приписывалась присутствію этого плачевнаго растенія. Къ этому прибавьте пару весьма сомнительнаго достоинства деревьевъ, извстныхъ кажется подъ именемъ Malva, которыя щеголяли дешевымъ цвтомъ, безпрестанно осыпавшимся, и одинъ или два чахлыхъ дуба, съ жалкими листьями и вообще невзрачной наружности, и вы получите полное понятіе о нашемъ пресловутомъ огород.

Приличность квартала сильно страдала отъ злополучнаго сосдства такъ-называемаго Макъ-Джинова двора. Этотъ дворъ былъ чмъ-то въ род cul-de-sac, проникнувъ въ который вы открывали первобытное населеніе, жившее въ состояніи варварской свободы и очевидно проводившее большую часть своего времени на порог своего жилища. Многія изъ подробностей человческаго туалета, которыя въ другихъ мстностяхъ общій предразсудокъ ограничиваетъ уборной, здсь совершались на открытомъ воздух безъ страха и безъ упрека. Въ начал каждой недли дворъ окутывался удушливымъ, дкимъ паромъ, подымавшимся изъ безчисленныхъ прачешныхъ. Затмъ два-три дня спустя слдовала чрезвычайная выставка носильныхъ принадлежностей всхъ цвтовъ и фасоновъ. Было также очевидно, что этотъ дворъ оказываетъ деморализирующее вліяніе на весь околотокъ. Одинъ оптимистъ-собственникъ выстроилъ красивый домъ на углу улицы и поселился въ немъ, но хотя онъ нердко появлялся на балкон, облеченный въ яркій пунцовый халатъ, который придавалъ ему сходство съ тропической рдкой птицей, онъ дождался только обидныхъ прозвищъ со стороны мальчишекъ этого двора.

Вскор посл того онъ выхалъ изъ дому и прозжая однажды мимо него, я замтилъ объявленіе, гласившее ‘отдаются въ наймы комнаты со столомъ’, которое красовалось на одной изъ коринскихъ колоннъ портика великолпнаго дома. Макъ-Джиновъ дворъ восторжествовалъ. Однажды намъ довелось быть свидтелями обмна любезностей между прислугой великолпнаго дома и нкоторыми изъ его жильцовъ съ юнымъ поколніемъ двора. Долетвшія до насъ площадныя выраженія окончательно убдили насъ съ этой минуты, что мы должны оставить всякія претензіи на приличность квартала, въ которомъ живемъ…

Вскор затмъ я переселился въ Счастливую Долину, и меня поразила неудачность такого названія. Хотя калифорнійцы вообще щедры на эпитеты, но этотъ послдній звучалъ какъ иронія.

Нашъ домъ, расположенный въ улиц Лаура-Матильда, походилъ на игрушечный швейцарскій шале. Немногія деревья, окружавшія его, напоминали т, которыя обыкновенно заключены въ овальныхъ рождественскихъ коробкахъ, съ игрушками сельскаго характера, и даже самые люди, сидвшіе у оконъ, отличались какой-то чопорностью, придававшей имъ удивительно не-реальный и искусственный видъ. Маленькая собачка, принадлежавшая одному сосду, прослыла у членовъ моего семейства подъ названіемъ ‘Стеклышка’, по общему подозрнію, что она выдута изъ этого матеріала. Быть можетъ, я нсколько преувеличиваю характеръ щепетильной аккуратности нашего околотка — аккуратности и жеманности, которыя, какъ мн кажется, клонятся къ тому, чтобы принизить, умалить, ограничить весь ихъ кругозоръ. По крайней мр мы постепенно заражались мелочными интересами и узкостью идей и до нкоторой степени слились съ міромъ, ограниченнымъ правильными линіями улицы Лаура-Матильда.

Одною изъ причинъ этого дланнаго и неискренняго характера нашего околотка могло быть и то, что самая почва его была искусственная. Улица Лаура-Матильда была проведена на болот. Земля, не вполн еще осушенная, постоянно боролась съ своимъ стариннымъ врагомъ. Вскор посл того, какъ мы поселились въ нашемъ дом, мы открыли въ немъ стараго жильца, не вполн еще утратившаго свои права.

Онъ иногда заявлялъ о своемъ существованіи сочившеюся сыростью на стнахъ нижняго этажа, и влажное дыханіе его холодило нашу столовую, а ночью онъ наполнялъ смертельнымъ холодомъ весь домъ. Никакіе патентованные замки не могли удержать его, никакіе исполнительные листы не могли изгнать его. Зимою присутствіе его было осязательно, онъ подтачивалъ корня деревьевъ, онъ струился подъ поломъ кухни, онъ одлъ нездоровой плсенью стны веранды. Лтомъ онъ становился невидимкой, но тмъ не мене вліяніе его было ощутительно во всемъ околотк. Онъ порождалъ колотье въ спин, пробуждалъ застарлые ревматизмы и порою укладывалъ жильцовъ швейцарскаго домика въ постель. Онъ соблазнялъ маленькихъ дтей поиграть съ собой, но такія игры оканчивались обыкновенно скарлатиной, дифтеритомъ, коклюшемъ и корью. Порою онъ приставалъ къ взрослымъ, сильнымъ мужчинамъ, пока они не изнемогали и не протягивали ногъ. Но онъ держалъ въ порядк растенія и такъ любилъ зелень, что одвалъ ею крыши и мостовую, стны и камни. Онъ вообще былъ невидимкой, какъ я уже сказалъ, но нсколько времени спустя посл моего перезда, я увидлъ однажды, какъ онъ распростиралъ съ холма свои срыя крылья надъ долиной, подобно какому-то баснословному вампиру, который всю ночь сосалъ здоровую кровь сонныхъ обитателей и отяжеллъ отъ своего пиршества. Тогда-то я призналъ въ немъ melagria и узналъ, что жилищемъ ему служитъ ужасная долина міазмовъ, неправильно названная Счастливой Долиной!

Въ будни веселыя мелодіи неслись изъ литейныхъ заводовъ, напваемыя паровиками, а газовые заводы, расположенные по сосдству, порою наполняли воздухъ своими ароматами. Наша улица была обыкновенно тиха, но стоило только оступиться прохожему, чтобы привлечь всхъ обитателей въ окнамъ, и неосторожному разин приходилось проходить мимо баттареи голубыхъ и черныхъ глазъ, устремленныхъ на него съ обихъ сторонъ улицы. Прозжающій экипажъ заставлялъ дрожать домъ и звенть посуду на стол. Хотя вообще сравнительно втеръ мало тревожилъ насъ, однако порою порывы вихря залетали и въ нашу улицу и безумно свирпствовали въ ней, пока не утихали. До сихъ поръ въ моей памяти живо сохранилось зрлище одного шарманщика, который былъ подхваченъ шаловливымъ вихремъ на одномъ конц улицы и буквально вытолкнутъ съ другого конца, не взирая на вс усилія найти твердую точку опоры.

Въ нашемъ околотк люди жили въ тснот, но не отличались общительностью. Изъ оконъ моей спальной я могъ ясно отличить, какія кушанья подавались за столомъ у моего сосда, между тмъ какъ онъ съ своей стороны могъ тоже безпрепятственно ознакомиться съ тайнами моего туалета. Совсмъ тмъ этотъ ‘низкій порокъ — любопытство’ регулировался извстными законами и своего рода рыцарство сдерживало нашу наблюдательность. Одна хорошенькая двушка, спальня которой служила маякомъ для всхъ сосднихъ глазъ, однажды попала въ фокусъ зрительной трубки, находившейся въ рукахъ одного изъ нашихъ остроумныхъ юношей, но этотъ поступокъ вызвалъ такое поспшное и единодушное порицаніе со стороны всхъ женатыхъ мужчинъ и холостяковъ, не имвшихъ зрительной трубы, что боле не повторялся.

Этимъ краткимъ очеркомъ я заключу свой отчетъ объ околоткахъ, которые я покинулъ. Съ тхъ поръ я уже разстался со многими другими, но они вообще представляли общія черты съ тми тремя, которые я пытался здсь описать. Я предлагаю ихъ какъ типы, заключающіе рельефныя особенности всхъ остальныхъ. Пусть неосторожный читатель не спшитъ съ перемной квартиры. Мой опытъ купленъ не дешево. Перевозчики обогатились на мой счетъ. Квартирные агенты узнали меня и остались мною довольны, хозяева домовъ радушно привтствовали меня. Сила привычки все еще побуждаетъ меня заглядывать въ объявленія, которыя мн попадаются на улицахъ, и даже телеграммы съ театра войны не могутъ отвлечь моего вниманія отъ страницы объявленій въ моей газет. Ковры мои выкраивались на вс лады, чтобы подойти къ комнатамъ самой оригинальной формы, начиная съ параллелопипеда и кончая шестиугольникомъ. Много мебели посялъ я на прежнихъ квартирахъ. Мои члены покоились на непокрытыхъ коврами полахъ, мое тло летало съ плохо уставленной кровати. Мн доводилось обдать въ пріемной и ночевать въ кухн. И между тмъ результатъ всхъ этихъ жертвъ и испытаній я могу кратко выразить въ извщеніи, что нахожусь наканун того, чтобы распрощаться съ моимъ теперешнимъ околоткомъ.

V.
Идиллія Редъ-Гоча.

Санди былъ очень пьянъ. Онъ лежалъ подъ кустомъ азалій, почти въ той же поз, въ какой свалился подъ кустъ, нсколько часовъ тому назадъ. Какъ долго пролежалъ онъ въ этомъ вид — онъ и самъ не зналъ, да и не печалился объ игомъ. Долго-ли еще пролежитъ онъ тутъ — это его также мало заботило. Спокойная философія, результатъ физической организаціи, руководила его нравственными качествами.

Зрлище пьянаго человка вообще, а этого пьянаго въ особенности, не было, замчу съ сожалніемъ, настолько ново въ Редъ-Гоч, чтобы возбудить чье-либо вниманіе. Рано поутру какой-то мстный сатирикъ воздвигнулъ временный памятникъ надъ головой Санди, съ слдующей надписью: ‘Дйствіе виски Макъ-Коркля,— убиваетъ въ сорока шагахъ’, и нарисованной рукой, укапывавшей по направленію въ питейному заведенію Макь-Коркля. Но это, полагаю, подобно большинству мстныхъ сатиръ, была чистйшая личность. За исключеніемъ этого шутника, никто не безпокоилъ Санди. Мулъ, бродившій на вол, обълъ скудную траву, росшую возл него и любопытно глазлъ на распростертаго человка, бездомная собака, съ той глубокой симпатіей, которую питаетъ ея порода къ пьянымъ людямъ, облизала его пыльные сапоги и свернувшись у его ногъ, мигала на солнце.

Тмъ временемъ тни отъ сосенъ медленно протянулись до противоположной стороны дороги. Солнце опускалось все ниже и ниже, а Санди все еще лежалъ неподвижно. Но вотъ, покой философа, подобно тому, какъ это бываетъ со многими философами, былъ нарушенъ вторженіемъ не-философскаго пола.

‘Миссъ Мери’, какъ ее звало ввренное ей небольшое дтское стадо, которое она только-что распустила изъ школы, совершала свою посл-обденную прогулку. Замтивъ необыкновенно красивую втку азалій, она перешла черезъ улицу, чтобы сорвать ее, причемъ осторожно приподняла свое платье, пробираясь по красной пыли не безъ отвращенія и кошачьихъ ухватокъ.

И вотъ, вдругъ она наткнулась на Санди!

Само собой разумется, она испустила отрывочный крикъ, свойственный ея полу. Но отдавъ такимъ образомъ дань своей физической слабости, она ободрилась и остановилась — въ шести футахъ разстоянія отъ распростертаго чудовища,— собравъ складки своего благо платья вокругъ себя и готовясь каждую минуту убжать. Но ни звука, ни движенія чудовище не издавало.

Тогда она толкнула ножкой сатирическую надпись и прошептала: ‘животныя!’ — эпитетъ, который въ настоящую минуту вроятно характеризовалъ въ ея ум все мужское населеніе Редъ-Гоча. Потому что миссъ Мери, у которой были свои собственные строгіе принципы, еще не научилась цнить по достоинству откровенную любезность, которою по праву славятся калифорнійцы и, какъ прізжая, прослыла между туземцами за ‘недотрогу’.

Но въ то время, какъ она стояла и поглядывала, она замтила, что косые лучи солнца опасно припекаютъ голову Санди, между тмъ какъ шляпа его благополучно валяется на земл. Поднять ее и надвинуть ему на глаза было дломъ, требующимъ извстнаго мужества, тмъ боле, что глаза его были открыты. Однако она сдлала это и обратилась въ бгство. Но, оглянувшись машинально назадъ, увидла, что шляпа снята, а Санди сидитъ и что-то бормочетъ.

По правд сказать, въ глубин души своей Санди былъ доволенъ, что солнечные лучи падаютъ ему прямо на носъ, онъ съ дтства возставалъ противъ того, чтобы отдыхать въ шляп, по его мннію, только непроходимые дураки носили шляпы, и право его не походить на нихъ казалось ему священнымъ. Вотъ что подсказывало ему внутреннее сознаніе. Къ несчастію, вншнее выраженіе его было нсколько неопредленно и ограничивалось повтореніемъ слдующей формулы:

— Н-не б-да, что сол-л-нышко! Что-то за б-да! Н-ну вотъ! Н-не б-дда!

Миссъ Мери остановилась и почерпая мужество въ разстояніи, которое ее отъ него отдляло, спросила, что ему надо.

— Ч-тто за б-да? ч-тто н-н-ужно! продолжалъ Санди громче.

— Вставайте, ужасный человкъ! проговорила миссъ Мери, вспыхнувъ отъ гнва:— вставайте и ступайте домой.

Санди поднялся на ноги. Онъ былъ шести футовъ ростомъ, к миссъ Мери задрожала. Онъ сдлалъ нсколько шаговъ впередъ и затмъ остановился.

— За-зачмъ я пойду домой? внезапно спросилъ онъ съ большой серьзностью.

— Ступайте и выкупайтесь, возразила миссъ Мери, окидывая презрительнымъ взглядомъ его запыленную фигуру.

Въ ея величайшему испугу, Санди внезапно сбросилъ съ себя сюртукъ и жилетъ, скинулъ сапоги и бросился со всхъ ногъ къ рк.

— Милосердый Боже! Онъ утонетъ! проговорила миссъ Мери, и затмъ съ женской нелогичностью убжала въ школу и заперлась на ключъ.

Въ этотъ вечеръ, сидя за ужиномъ съ своей хозяйкой, женой кузнеца, она робко спросила: напивается ли когда-нибудь ея мужъ?

— Абнеръ? задумчиво отвчала миссисъ Стиджеръ:— постойте: Абнеръ не былъ пьянъ съ послднихъ выборовъ. Миссъ Мери хотлось спросить: любить ли онъ въ такихъ случаяхъ валяться на солнц и повредила ли бы ему холодная ванна? Но это повлекло бы къ объясненію, котораго она предпочитала не давать. Такимъ образомъ она превратила этотъ разговоръ. Но на слдующій день написала своей пріятельниц въ Бостонъ: ‘мн кажется, что пьющая частъ здшняго населенія еще мене несносна, чмъ другая. Разумется, душа моя, я говорю про мужчинъ. Что касается женщинъ, то он невыносимы’.

Черезъ какую-нибудь недлю миссъ Мери позабыла объ этомъ эпизод и только машинально избирала другую дорогу для своихъ посл-обденныхъ прогулокъ. Она замтила, однако, что каждое утро свжій букетъ азалій красовался среди другихъ цвтовъ на ея пюпитр. Это не удивляло ее, потому что ея маленькіе ученики знали о ея любви къ цвтамъ и постоянно украшали ея пюпитръ анемонами, сиренью и лупинами, но когда она спросила, кто поставилъ азаліи, вс отвчали, что не знаютъ. Нсколько дней спустя, мальчикъ Джонни Тиджеръ, столикъ котораго стоялъ всего ближе къ окну, вдругъ разразился безпричиннымъ повидимому смхомъ, который грозилъ нарушить порядокъ въ класс. Миссъ Мери могла только добиться отъ него, что кто-то сейчасъ заглянулъ въ окно. Разсерженная и негодующая, она вышла на улицу, намреваясь сразиться съ докучливымъ нарушителемъ класснаго благочинія. Обогнувъ школьнаго дома, она прямо наткнулась на пьяницу, встрченнаго ею нсколько дней тому назадъ. Только теперь онъ былъ совсмъ трезвъ и имлъ видъ человка, совсмъ виноватаго и словно въ воду опущеннаго.

Миссъ Мери не замедлила съ женской ловкостью воспользоваться этимъ обстоятельствомъ. Но было нсколько конфузно замтить, что ‘животное’, не взирая на нкоторые, слабые признаки безпорядочной жизни, былъ очень красивъ — настоящій бкурый Самсонъ, золотистая, шелковистая борода котораго очевидно не знавала до сихъ поръ ни бритвы цирюльника, ни ножницъ Далилы. Рзкія слова, которыми она готовилась поразить дерзновеннаго, замерли на ея губахъ и она удовольствовалась темъ, что выслушала его робкое извиненіе, поднявъ брови и собравъ вокругъ себя складки своего платья, словно боялась запачкаться. Когда она вернулась въ школу, глаза ея упали на азаліи и она поняла въ чемъ дло. Тогда она засмялась и весь подвластный ей маленькій народъ тоже принялся смяться, и вс почувствовали себя безсознательно счастливыми.

Немного спустя, въ одинъ жаркій день два мальчугана, запнувшись за порогъ школы, опрокинули ведро съ водой, которую они съ трудомъ притащили изъ источника, и миссъ Мери сострадательно взяла ведро и сама отправилась за водой. У подошвы холма чья-то тнь перескла ей дорогу и чья-то ловкая рука нжно освободила ее отъ ея бремени. Миссъ Мери смутись и разсердилась.

— Еслибы вы побольше употребляли воды на свою собственную персону, дло было бы лучше,— проговорила она услужливой рук, не удостоивая поднять свои рсницы на ея обладателя. Покорное молчаніе, какимъ встрчена была ея выходка, заставило ее раскаяться въ ней и она такъ ласково поблагодарила его у дверей, что онъ споткнулся. Это вызвало взрывъ смха у дтей, который заразительно подйствовалъ и на миссъ Мери, блдныя щеки которой заалли. На слдующій день кадка съ водой таинственно появилась у дверей школы, и съ тхъ поръ также таинственно наполнялась свжей водой каждое утро.

Съ безсознательной правильностью чередовалась надъ Редъ-Гочемъ однообразная вереница солнечныхъ дней, краткихъ сумеекь и звздныхъ ночей. Миссъ Мери полюбила прогулки по уединеннымъ лсамъ. Бытъ можетъ, она увровала вмст съ миссисъ Стиджеръ, что бальзамическій запахъ сосенъ ‘полезенъ для ея груди’, и несомннно, что легкій кашель, которымъ она страдала, сталъ рже, а походка ея тверже, быть можетъ, она уразумла нескончаемые уроки, которые терпливыя сосны не устаютъ преподавать внимательнымъ и невнимательнымъ ушамъ. Такимъ образомъ она затяла разъ пикникъ на каштановый холмъ и забрала съ собой всхъ дтей. Вдали отъ пыльныхъ улицъ, разбросанныхъ хижинъ, желтыхъ шахтъ, шума никогда не успокоивающихся машинъ, дешеваго блеска лавочныхъ выставокъ, яркой краски вывсокъ, которыя характеризуютъ варварство подобныхъ мстъ — какъ хорошо чувствовали они себя! Когда исчезли изъ виду послдніе слды человческихъ рукъ — какъ радушно принялъ ихъ лсъ подъ свою гостепріимную снь! Съ какимъ восторгомъ устремились дти на лоно матери-природы — быть можетъ потому, что еще не разучились понимать ея языкъ,— наполняя воздухъ своимъ смхомъ, и сама миссъ Мери, во всеоружіи своихъ безукоризненныхъ юбокъ, воротничка и маншетокъ, тмъ не мене увлеклась и помчалась во глав своего стада, точно насдка, пока наконецъ утомленная, смющаяся и раскраснвшаяся, съ выбившейся прядью темныхъ волосъ и свалившейся шляпой, которую придерживали ленты у шеи, не наткнулась какъ разъ… на злополучнаго Санди.

Мы не станемъ передавать здсь объясненій, извиненій, ни бесды, не отличавшейся особенной мудростью, которая затмъ воспослдовала. Какъ бы то ни было, но можно было заключитъ, что миссъ Мери свела знакомство съ экс-пьяницей. Словомъ сказать, онъ былъ принятъ въ компанію, а дти съ тмъ инстинктомъ, которымъ Провидніе надляетъ слабыхъ, признали въ немъ друга и принялись играть его блокурой бородой, длинными шелковистыми усами и позволять себ другія вольности… какъ это всегда склонны длать слабые. А когда онъ сложилъ и зажегъ костеръ и посвятилъ ихъ въ другія тайны лсной жизни, восторгу ихъ не было границъ. По истеченіи двухъ безумныхъ, праздныхъ, счастливыхъ часовъ онъ увидлъ себя лежащимъ у ногъ школьной учительницы, задумчиво глядя ей въ лицо, между тмъ, какъ она, сидя на склон холма, свивала внки изъ цвтовъ.

Я полагаю, что Санди смутно сознавалъ, что недостоинъ своего счастья. Я знаю, что ему страстно хотлось совершить какой-нибудь подвигъ… убить медвдя, скальпировать дикаря или какъ-нибудь пожертвовать собой для этой школьной учительницы съ блднымъ лицомъ и срыми глазами. Такъ какъ мн очень хотлось бы показать его въ геройскомъ положеніи, то рука моя съ великимъ трудомъ воздерживается отъ введенія подобнаго эпизода и лишь вслдствіе твердаго убжденія, что подобные эпизоды никогда не случаются во-время. Но я надюсь, что прекрасная читательница, припомнивъ, что въ дйствительной жизни въ подобныхъ случаяхъ героемъ всегда является прозаическій полицейскій или какой-нибудь неинтересный незнакомецъ, проститъ мн это упущеніе.

Итакъ, они сидли мирно. Надъ ихъ головой долбили дятлы, а изъ оврага пріятно доносились дтскіе голоса. Что они говорили другъ другу — не важно. Что они думали — могло бы быть интересно, но не высказывалось ими. Дятлы узнали только, что миссъ Мери была сирота, что она оставила домъ дяди, чтобы хать въ Калифорнію, въ погоню за здоровьемъ и независимостью, что Санди былъ тоже сирота, что онъ пріхалъ въ Калифорнію за развлеченіемъ, что онъ велъ безпутную жизнь, но что ршился исправиться, и другія подробности, которыя дятламъ несомннно должны были казаться ужасными пустяками. Но и эти пустяки помогли незамтно провести время, и когда дти были вс собраны, а Санди съ деликатностью, которую школьная учительница оцнила по достоинству, простился съ ними на опушк лса, ей показалось, что еще ни одинъ день въ ея жизни не пролеталъ такъ быстро.

Когда долгое, сухое лто изсякло до самыхъ корней, то учебный періодъ въ Редъ-Гоч, употребляя мстное выраженіе, тоже ‘изсякъ’. Черезъ день миссъ Мери будетъ свободна и на цлый годъ, по крайней мр, Редъ-Гочъ не увидитъ ее больше. Она сидла одна въ школ, опершись щекой на руку, съ полузакрытыми глазами и въ томъ мечтательномъ состоянія, въ которое миссъ Мери — боюсь, въ ущербъ для школьной дисциплины,— часто впадала въ послднее время. На колняхъ у ней лежалъ мохъ, папоротники и другія лсныя принадлежности. Она была такъ занята этими предметами или своими собственными мыслями, что не слыхала легкаго стука въ дверь. Когда наконецъ послдній сталъ явственне, она встала съ покраснвшими щеками и отворила дверь. На порог стояла женщина, нескромный нарядъ которой представлялъ странный контрастъ съ ея робкимъ, застнчивымъ видомъ.

Миссъ Мери сразу признала двусмысленную мать одного своего безъимяннаго ученика. Быть можетъ, она была разочарована, а быть можетъ, и просто высокомрна, но холодно пригласивъ эту даму войти, она машинально оправила свой воротникъ и маншеты и плотне подобрала цломудренныя складки своего платья. Быть можетъ, вслдствіе этого сконфуженная гостья, посл минутнаго колебанія оставила свой роскошный зонтикъ за дверью, безъ церемоніи бросивъ его въ пыль, и услась на дальнемъ конц длинной лавки. Голосъ ея былъ глухъ, когда она качала:

— Я слышала, что вы узжаете завтра, и мн трудно было дать вамъ ухать, не поблагодаривъ васъ за доброту, съ какой вы относились къ моему Томми.

Миссъ Мери отвчала, что Томми хорошій мальчикъ и заслуживаетъ больше, чмъ простое вниманіе, какое она могла оказать ему.

— Благодарю васъ, миссъ, благодарю васъ! вскричала незнакомка, вспыхнувъ даже подъ слоемъ румянъ, которыя Редь-Гочъ насмшливо звалъ ея ‘воинственной татуировкой’, и пытаясь въ своемъ смущеніи ближе придвинуть длинную скамью въ школьной учительниц.— Благодарю васъ за это, миссъ! И хотя я его мать, но нельзя найти боле кроткаго, милаго, дорогого мальчика. И хотя мои слова и не имютъ никакой цны, а я все-таки скажу, что боле кроткой, доброй, ангельской учительницы, чмъ вы, не найти въ мір.

Миссъ Мери, чопорно возсдавшая за своимъ пюпитромъ, съ линейкой на плеч, широко раскрыла свои срые глаза, но ни слова не промолвила.

— Такой, какъ я, не пристало хвалить васъ, я знаю,— продолжала она поспшно.— Я не должна была бы смть даже и входить сюда, среди благо дня, но я пришла просить милости.. не для меня, миссъ… не для меня, но для моего дорогого мальчика.

Черпая мужество во взгляд молодой школьной учительницы и сложивъ свои руки, обтянутыя лиловыми перчатками, на колняхъ, она продолжала тихимъ голосомъ:

— Видите ли, миссъ, у мальчика нтъ никого близкихъ, кром меня, а я не гожусь ему въ воспитательницы. Я думала въ прошломъ году отослать его далеко отсюда, въ школу въ Фриско, но когда начали поговаривать о томъ, чтобы пригласить сюда учительницу, я подождала, пока не увижу васъ, а какъ увидла, то успокоилась и подумала, что могу продержатъ еще моего мальчика съ собой. И, ахъ! миссъ, онъ такъ любитъ васъ! и еслибъ вы могли слышать, какъ онъ говоритъ о васъ! и если бы онъ самъ своимъ милымъ голосомъ сталъ просить васъ о томъ, о чемъ я собиралась васъ просить, то вы не могли бы отказать ему.

— Оно и понятно,— продолжала она поспшно, голосомъ, въ которомъ слышалась странная смсь униженія и гордости,— оно и понятно, что онъ привязался къ вамъ, миссъ, потому что отецъ его, когда я впервые съ нимъ познакомилась, былъ джентльменъ… и мальчикъ долженъ позабыть меня рано или поздно… и мн не слдуетъ печалиться объ этомъ. Вдь я пришла просить васъ взять моего Томми… Боже, благослови моего дорогого мальчика…. взять… взять его съ собой.

Она встала и, схвативъ руку молодой двушки, упала передъ ней на колни.

— У меня много денегъ, и вс он ваши и его. Отдайте его въ какую-нибудь хорошую школу, гд бы вы могли видться съ нимъ и помогите ему… помогите ему… позабыть свою мать. Длайте съ нимъ, что хотите. Худшее, что онъ узнаетъ съ вами, будетъ счастіемъ, сравнительно съ тмъ, что его ждетъ со мной. Только увезите его отъ этой безпутной жизни, отъ этого жестокаго мста, отъ этого обиталища стыда и горя. Вы согласны, я знаю, что согласны, не правда ли? Вы не можете, не должны говорить ‘нтъ’. Вы сдлаете его такимъ же чистымъ, такимъ же кроткимъ, какъ вы сами, и когда онъ выростетъ, вы сообщите ему имя его отца… имя, которое цлые годы не произносилось мною… имя Александра Мортона, котораго вс здсь зовутъ Санди! Миссъ Мери! не отнимайте у меня вашей руки! Миссъ Мери, скажите хоть слово! Вы возьмете моего мальчика? Не отворачивайтесь отъ меня. Я знаю, что вамъ не слдъ глядть на такихъ, какъ я. Миссъ Мери! Боже, сжалься надо мной! она уходитъ отъ меня!

Миссъ Мери встала и, среди сгущавшихся сумерекъ, подошла къ открытому окну. Она остановилась тамъ, прислонясь головой къ косяку и устремивъ глаза на послдніе розовые лучи, угасавшіе на западномъ небосклон. Отблескъ ихъ заигралъ на ея чистомъ молодомъ лб, на бломъ воротничк, на сложенныхъ блыхъ рукахъ, медленно угасая. Просительница на колняхъ подползла къ ней.

— Я знаю, что вамъ надо подумать. Я прожду здсь всю ночь, но я не могу уйти, пока вы не объявите мн своего ршенія. Не отказывайте мн теперь. Вы согласны!… Я читаю это на вашемъ кроткомъ личик… такое личико я лишь во сн видала. Я читаю это въ вашихъ глазахъ, миссъ Мери!… вы берете коего мальчика!

Послдній красный лучъ ярко вспыхнулъ, сообщивъ глазахъ миссъ Мери часть своего блеска, задрожалъ, поблднлъ — и потухъ.

Солнце закатилось надъ Редь-Гочемъ.

Среди мрака и безмолвія кротко прозвучалъ голосъ миссъ Мери:

— Я возьму съ собой мальчика. Пришлите мн его съ вечера.

Счастливая мать прижала къ губамъ конецъ платья миссъ Мери. Ей хотлось спрятать свое разгоряченное лицо въ его двственныхъ складкахъ, но она не смла. Она приподнялась съ колнъ.

— Знаетъ ли… этотъ человкъ… о вашемъ намреніи?— спросила внезапно миссъ Мери.

— Нтъ, да онъ о немъ и не заботится. Онъ никогда даже не пришелъ взглянуть на ребенка.

— Такъ ступайте же къ нему… сегодня же вечеромъ… сейчасъ! Скажите ему о томъ, что вы сдлали. Скажите ему, что я беру съ собой этого ребенка… и скажите ему… чтобы онъ… никогда… не смлъ видться съ ребенкомъ. Чтобы онъ не смлъ туда являться, гд будетъ ребенокъ, чтобы онъ не смлъ слдовать за нимъ туда, куда я беру его съ собой. Да! теперь ступайте, прошу васъ!… Я устала… и у меня еще много дла.

Он вмст дошли до двери. На порог женщина обернулась.

— Прощайте.

Ей хотлось упасть въ ногамъ миссъ Мери. Но въ эту самую минуту молодая двушка раскрыла объятія, прижала гршницу къ невинной груди, затмъ затворила и заперла на ключъ дверь.

——

На слдующее утро кучеръ почтовой кареты, ‘безбожный Билль’, какъ его называли, съ сознаніемъ великой отвтственности взялъ возжи въ руки, потому что школьная учительница находилась въ числ его пассажировъ. Когда онъ выхалъ на большую дорогу, то услышалъ кроткій голосъ извнутри кареты, остановилъ лошадей и почтительно дожидался, пока Томми по приказанію миссъ Мери выпрыгнулъ изъ кареты.

— Не этотъ кустъ, Томми, а слдующій.

Томми вынулъ свой новый перочинный ножикъ и срзавъ втку съ высокаго куста азаліи, подалъ миссъ Мери.

— Теперь все исправно?

— Да.

И дверь почтовой карета захлопнулась за идилліей Редъ-Гоча.

VI.
Пріятель Тенесси.

Не думаю, чтобы намъ извстно было его настоящее имя. Но эта неизвстность, конечно, нисколько не смущала насъ, ибо въ Санди-Баръ, въ 1854 г., большинство людей окрещивало себя заново. Иногда прозвище являлось вслдствіе какой-нибудь особенности въ костюм, какъ, напр.,— ‘Суконный Джекъ’, иногда вслдствіе какой-нибудь особенной привычки, какъ, напр., ‘Просоленный Билль’, который получилъ эту кличку за то, что непомрно солилъ свой хлбъ,— а иногда и вслдствіе недостатка въ произношеніи, какъ, напр., ‘Желзный Пиратъ’, который снискалъ себ это прозвище тмъ, что называлъ ‘желзнымъ пиратомъ’, ‘желзный пиритъ’ или колчеданъ. Быть можетъ, все это зачатки безъискусственной геральдики въ ея первобытныхъ формахъ, но мн сдается, что это происходило также и оттого, что ни одинъ изъ поселенцевъ ничмъ не могъ подкрпить истинности того прозвища, которымъ онъ себя величалъ.

Но возвратимся въ пріятелю Тенесси, котораго мы не знавали подъ другимъ именемъ, а что онъ былъ человкъ самъ-по-себ — это мы узнали гораздо позже. Въ 1853 г. онъ оставилъ Покеръ-Флатъ и отправился въ Санъ-Франциско затмъ, чтобы пріискать себ жену. Но ему не пришлось хать дальше Стоктона. Въ этомъ мст ему понравилась молодая особа, прислуживавшая за столомъ отеля, гд онъ обдалъ. Онъ сказалъ ей что-то, а она усмхнулась и убжала въ кухню, куда онъ за ней послдовалъ. Недлю спустя они были обручены мировымъ судьей и вернулись въ Покеръ-Флатъ. Объ ихъ супружеской жизни мало извстно, быть можетъ потому, что Тенесси, жившій тогда съ своимъ пріятелемъ, шепнулъ что-то новобрачной, посл чего она милостиво улыбнулась и убжала… на этотъ разъ въ Мерисвиль.

Тмъ временемъ общественное мнніе въ Санди-Баръ вооружилось противъ Тенесси. Онъ былъ извстенъ, какъ игрокъ и былъ заподозрнъ какъ воръ. Это подозрніе распространилось также и на пріятеля Тенесси, его дружеское отношеніе къ послднему посл вышеупомянутой исторіи могло быть объяснено только предположеніемъ, что ихъ связываетъ преступленіе. Наконецъ виновность Тенесси стала ясна, какъ божій день. Однажды онъ нагналъ какого-то пришлеца, который шелъ въ Редъ-Логъ. Пришлецъ сообщалъ впослдствіи, что Тенесси занималъ его всю дорогу интересными разсказами, но потомъ ни къ селу, ни къ городу заключилъ бесду слдующими словами: ‘а теперь, молодой человкъ, я васъ попрошу одолжить мн вашъ ножъ, ваши пистолеты и ваши деньги. Видите ли, ваше оружіе могло бы поставить васъ въ затруднительное положеніе въ Редъ-Лог, а ваши деньги только послужатъ соблазномъ для воровъ. Вы, кажется, говорили, что живете въ Санъ-Франциско. Почту за долгъ явиться къ вамъ’. Кстати будетъ тутъ засвидтельствовать, что у Тенесси было много юмору, который не покидалъ его ни въ какихъ серьезныхъ длахъ.

Это дяніе его было послднимъ. Редъ-Логь и Санди-Баръ ополчились за-одно на грабителя. На Тенесси устроили облаву, какъ на его прототипъ, сраго медвдя. Когда онъ увидлъ себя окруженнымъ со всхъ сторонъ, то сдлалъ отчаянное усиліе, пробился сквозь толпу, выстрлилъ въ нее изъ пистолета и продралъ въ медвжье ущелье. Но на другомъ конц его онъ былъ остановленъ маленькимъ человчкомъ на срой лошади. Оба человка молча поглядли другъ другу въ лицо. Оба были безстрашны, оба исполнены самообладанія и независимости, оба представляли такой типъ цивилизаціи, который въ семнадцатомъ столтіи назвали бы геройскимъ, а въ девятнадцатомъ зовутъ попросту ‘безпутнымъ’.

— Какія у тебя карты въ рукахъ, говори? проговорилъ Тенесси спокойно.

— Два короля и тузъ, отвчалъ другой также спокойно, показывая ему два револьвера и ножъ.

— Ну, такъ я проигралъ! возразилъ Тенесси, и съ этими словами отбросивъ свой безполезный пистолетъ, сдался и послдовалъ за своимъ побдителемъ.

Ночь была теплая. Прохладный втерокъ, который поднимается обыкновенно вмст съ солнечнымъ закатомъ изъ-за зубчатыхъ горъ, въ этотъ вечеръ не дулъ надъ Санди-Баръ. Маленькое ущелье было пропитано запахомъ смолы, и плавучій лсъ издавалъ слабыя, гнилыя испаренія. Лихорадочное оживленіе протекшаго дня и его бшеныя страсти все еще одушевляли лагерь. Огни безпокойно двигались вдоль берега рки, но не отражались въ ея мутныхъ волнахъ. На темномъ фон сосенъ яркимъ пятномъ блестли окна стараго чердака, надъ почтовой станціей и сквозь окна, лишенныя занавсей, посторонніе наблюдатели могли видть фигуры тхъ людей, которые были заняты ршеніемъ участи Тенесси. А надъ всмъ этимъ возвышалась рзко окаймленная темнымъ небосклономъ Сіерра, отдаленная и безстрастная, увнчанная еще боле отдаленными, еще боле безстрастными звздами.

Процессъ Тенесси велся съ тмъ безпристрастіемъ, какое только было совмстимо съ судьей и присяжными, чувствовавшими себя до нкоторой степени обязанными оправдать своимъ приговоромъ предварительныя неправильности ареста и обвиненія. Законъ Санди-Бара былъ неумолимъ, но не мстителенъ. Возбужденіе и личныя неудовольствія улеглись. Захвативъ Тенесси въ свои руки, поселенцы готовы были выслушать все, что защита могла сказать въ его пользу. Увренные въ томъ, что его слдуетъ повсить, они готовы были предоставить защит больше простора, чмъ того желалъ самъ этотъ безпутный и беззаботный человкъ. Судья казался боле встревоженнымъ, чмъ подсудимый, который удивлялъ своимъ хладнокровіемъ и очевидно ощущалъ злобное удовольствіе въ сознаніи той отвтственности, которую онъ взваливалъ на поселенцевъ.

— Я не вистую вамъ въ этой игр, былъ его неизмнный отвтъ на вс задаваемые ему вопросы. Судья, который именно и захватилъ его, смутно пожаллъ одну минуту, что не застрлилъ его на мст, но тотчасъ же отогналъ эту мысль, какъ недостойную его юридическаго ума. Тмъ не мене, когда раздался стукъ въ дверь и было сообщено, что пріятель Тенесси желаетъ дать показаніе въ пользу подсудимаго, то его тотчасъ же впустили. Быть можетъ младшіе изъ присяжныхъ, которымъ вся процедура суда казалась утомительно скучной, обрадовались его приходу, какъ развлеченію.

Пріятель Тенесси отнюдь не отличался внушительной осанкой. Малорослый и широкоплечій, съ четырехугольнымъ, краснымъ какъ кирпичъ отъ загара лицомъ, облеченный въ куртку и панталоны изъ грубаго полотна, забрызганные красной грязью, онъ показался бы при всякихъ другихъ обстоятельствахъ чуднымъ, а при настоящей обстановк казался даже забавнымъ. Въ то время какъ онъ остановился, чтобы свалить къ ногамъ тяжелый ковровый мшокъ, который онъ несъ на плечахъ, стало очевиднымъ, что матерія, изъ которой были сшиты его панталоны, предназначалась совсмъ къ другому употребленію, судя по надписямъ и штемпелямъ, испещрявшимъ ее. Тмъ не мене, онъ подошелъ съ серьзной торжественностью, пожалъ поочереди руку всмъ присутствующимъ съ сдержаннымъ радушіемъ, обтеръ свое серьзное, смущенное лицо краснымъ бумажнымъ носовымъ платкомъ, который былъ лишь чуть-чуть свтле его лица, положилъ свою мощную руку на столъ, какъ-бы ища опоры, и обратился къ судь съ слдующей рчью:

— Я только-что проходилъ мимо, началъ онъ, какъ-бы извиняясь, и подумалъ: дай-за загляну, да посмотрю: какъ идутъ дла Тенесси — моего пріятеля. Какая жаркая ночь. Я не запомню, чтобы у насъ когда-нибудь стояла такая погода.

Онъ умолкъ на минуту. Но такъ какъ никто не откликнулся на его метеорологическія замчанія, то онъ снова прибгнулъ къ носовому платку и нсколько секундъ усердно теръ лицо.

— Вы имете что-нибудь сказать въ пользу подсудимаго? спросилъ наконецъ судья.

— Точно такъ, отвчалъ пріятель Тенесси такимъ тономъ, какъ будто почувствовалъ облегченіе. Я пришелъ сюда какъ пріятель Тенесси… котораго я знаю вотъ уже скоро четыре года вдоль и поперегъ, въ счастьи и несчастьи. Его пути бываютъ не всегда моими путями, но этотъ молодой человкъ не сдлалъ ни одного поступка, ни одной шалости, которая не была бы мн извстна. И если вы спросите меня — по душ, какъ честный человкъ честнаго человка: извстно ли мн что-либо про него худое? то я отвчу — по душ и какъ честный человкъ честному человку: что можетъ знать худого пріятель про своего пріятеля?

— Вотъ все, что вы имете сказать? спросилъ судья нетерпливо, потому что быть можетъ чувствовалъ, что состраданіе, вызываемое смхомъ, можетъ пробудить боле гуманныя чувства въ членахъ суда.

— Точно такъ, продолжалъ пріятель Тенесси. Не мн показывать противъ него. А теперь посмотримъ, въ чемъ дло. Вотъ Тенесси, которому очень нужны были деньги и которому не хотлось попросить ихъ у своего стараго пріятеля. Ну, и вотъ, что же длаетъ Тенесси? Онъ подстерегаетъ захожаго человка и захватываетъ его врасплохъ, а вы въ свою очередь подстерегаете его самого и захватываете врасплохъ — вотъ и вся исторія. И я спрашиваю васъ, какъ великодушный человкъ, спрашиваю всхъ васъ, какъ великодушныхъ людей — разв это не такъ?

— Подсудимый, спросилъ судья, имете ли вы предложить какіе-нибудь вопросы этому человку?

— Нтъ, нтъ! поспшно подхватилъ пріятель Тенесси. Эту игру я веду одинъ. Говоря толкомъ, дло-то стоитъ такъ: Тенесси пошутилъ опасную шутку съ захожимъ человкомъ и со всмъ лагеремъ. Ну, а какъ теперь поправить дло? Одни скажутъ такъ и такъ, а другіе такъ и этакъ… А я говорю: вотъ тутъ семьсотъ долларовъ чистымъ золотомъ и часы… это все мое достояніе… а теперь только скажите: ладно ли такъ!

И прежде чмъ чья-либо рука успла пошевелиться и остановить его, онъ высыпалъ деньги изъ дорожнаго мшка на столъ. Одну минуту жизнь его была въ опасности. Нсколько изъ присутствующихъ вскочили съ своего мста, нсколько рукъ ухватилось за скрытое оружіе, и судь пришлось жестомъ руки отвергнуть предложеніе ‘выкинуть его за окошко’. Тенесси захохоталъ. А пріятель его, повидимому незамтившій произведеннаго имъ волненія, воспользовался этой минутой, чтобы вытереть лицо носовымъ платкомъ.

Когда порядокъ былъ возстановленъ и пріятеля убдили съ помощью выразительныхъ риторическихъ фигуръ, что вина Тенесси не можетъ бытъ искуплена деньгами,— лицо его стало еще серьзне и красне, и т, кто были по близости отъ него, замтили, что грубая рука его слегка задрожала на стол. Онъ съ минуту колебался, прежде чмъ медленно всыпать золото обратно въ мшокъ, какъ-бы не вполн уразумвъ высокій духъ правосудія, одушевлявшій трибуналъ. Затмъ повернулся къ судь и сказалъ:

— Это я самъ одинъ измыслилъ, одинъ привелъ въ исполненіе, безъ моего пріятеля, и, поклонившись присяжнымъ, собирался выдти, когда судья позвалъ его обратно.

— Если вы имете что-нибудь сказать подсудимому, то говорите лучше теперь.

Впервые въ этотъ вечеръ глаза подсудимаго встртились съ глазами его страннаго адвоката. Тенесси улыбнулся, выказалъ блые зубы и проговоривъ: — Сорвалось, дружище! протянулъ ему руку.

Пріятель Тенесси сжалъ его руку я сказалъ:

— Я зашелъ поглядть, какъ идутъ дла, потому что шелъ мимо, затмъ онъ пассивно выпустилъ руку и прибавивъ, что ‘ночь очень жаркая’, снова вытеръ лицо платкомъ и, не говоря больше ни слова, удалился.

Оба больше не встрчались въ этой жизни, неслыханная, оскорбительная мысль подкупить судью линча, который, какъ бы ни былъ онъ пристрастенъ, слабъ или узокъ, по крайней мр, неподкупенъ, разсяло всякое колебаніе у этого миическаго лица насчетъ участи Тенесси, и на разсвт послдняго привели, подъ сильной стражей, встртить эту участь къ поднощію Марлейскаго холма.

Какъ онъ встртилъ и какъ былъ хладнокровенъ, какъ отказывался сказать что-либо, какъ прекрасны были распоряженія комитета,— все это было достодолжнымъ образомъ изложено, съ присовокупленіемъ спасительнаго нравоученія, долженствующаго служить примромъ всмъ будущимъ бездльникамъ, въ мстной газет ея издателемъ, который присутствовалъ при экзекуціи, и я отсылаю читателя къ его краснорчивой стать. Но красота лтняго утра, благословенный дружескій союзъ между землей, воздухомъ и небамъ, оживляющая дятельность вольныхъ лсовъ и холмовъ, веселое обновленіе природы, а пуще всего безконечная ясность, которою все въ ней было проникнуто,— обо всемъ этомъ статья не говорила, такъ какъ все это не считалось пригоднымъ для соціальнаго нравоученія. А между тмъ, когда слабое и безумное дло было довершено, когда жизнь, съ ея рискомъ и отвтственностью, покинула обезображенное тло, болтавшееся между небомъ и землей, птицы продолжали пть, цвты благоухать, а солнце свтить такъ же радостно, какъ и до этого, и быть можетъ сочинитель статьи былъ правъ.

Пріятеля Тенесси не было въ той групп, которая окружала зловщее дерево. Но когда толпа начала расходиться, вниманіе ея было привлечено страннаго вида телжкой, запряженной осломъ и неподвижно стоявшей у края дороги. Подойдя ближе присутствующіе сразу узнали почтенную ‘Дженни’ и двухколесную телжку, принадлежавшую пріятелю Тенесси, которую онъ всегда употреблялъ для того, чтобы свозить землю съ своего пріиска, а въ нсколькихъ шагахъ сидлъ и самъ владлецъ телжки, подъ каштановымъ деревомъ, и утиралъ платкомъ потъ съ своего разгорвшагося лица. Въ отвтъ на сдланные ему вопросы онъ отвчалъ, что пріхалъ за тломъ ‘покойнаго’, ‘если комитетъ ничего не иметъ противъ этого’. Онъ не хочетъ ‘торопиться’, онъ можетъ ‘подождать’. Онъ не намренъ работать сегодня, но когда джентльмены покончатъ съ ‘покойнымъ’, онъ возьметъ его.

— А если кто изъ присутствующихъ, прибавилъ онъ своимъ простымъ серьзнымъ тономъ, пожелаетъ присоединиться къ погребальному шествію, то воленъ это сдлать.

Быть можетъ, повинуясь юмористическому направленію ума, которое, какъ я уже говорилъ, было отличительной чертой Санди-Бара, быть можетъ подъ вліяніемъ другого, боле возвышеннаго чувства, но только дв-трети звакъ немедленно приняли это приглашеніе.

Былъ полдень, когда тло Тенесси было передано въ руки его пріятеля. Телжка подъхала къ роковому дереву, и вс замтили, что на ней помщался грубо сколоченный, продолговатый ящикъ. Телжка кром того была укреплена ивовыми втками и наполнена каштановымъ цвтомъ. Когда тло уложено было въ ящикъ, пріятель Тенесси накрылъ его кускомъ пропитаннаго дегтемъ паруса, затмъ съ достоинствомъ помстился на узенькомъ передк, уперся ногами въ дышло и погналъ ослицу.

Телжка медленно покатилась, ‘Дженни’ шествовала тмъ исполненнымъ чувства собственнаго достоинства шагомъ, какимъ она имла обыкновеніе выступать даже при мене торжественныхъ обстоятельствахъ. Люди толпились вокругъ телжки — отчасти изъ любопытства, отчасти ради шутки, потому что вс были въ хорошемъ расположеніи духа: кто шелъ впереди, кто позади этого оригинальнаго катафалка. Но оттого ли, что дорога была узка, или же вслдствіе смутно пробудившагося чувства приличія, общество постепенно распредлилось попарно за телжкой, медленно двигавшейся впередъ и приняло, по наружности по крайней мр, видъ настоящей процессіи. Джекъ Фолинеди, который, когда поздъ только-что тронулся съ мста, изображалъ жестами будто играетъ похоронный маршъ, вскор прекратилъ эту шутку, увидвъ что она не встрчаетъ одобренія ни въ комъ, при томъ онъ былъ настолько истиннымъ юмористомъ, чтобы не дурачиться для собственнаго удовольствія.

Дорога вела черезъ медвжье ущелье, которое къ этому времени убралось въ траурныя драпировки и тни. Красныя деревья, схоронивъ свои оконечности, обутыя въ макасины въ красной почв, вытягивались рядами вдоль дороги точно индйцы, и своими колыхающимися втвями осняли безъискуственнымъ благословеніемъ проходящую процессію. Заяцъ, застигнутый врасплохъ, прислъ въ папортник, росшемъ на краю дороги. Блки спшили схорониться въ высокихъ вткахъ, а орховки, распустивъ крылья, летли впередъ точно встницы, пока процессія не достигла окраины Санди-Бара, гд одиноко стояла хижина пріятеля Тенесси.

Мстность не показалась бы веселой, если бы даже пришлось узрть ее при боле благопріятныхъ обстоятельствахъ. Мстоположеніе, лишенное всякой живописности, грубыя, неизящныя очертанія, некрасивыя подробности, которыя отличаютъ жилища калифорнійскихъ рудокоповъ,— все это представлялось здсь взорамъ во всей своей нагот, и къ этому присоединялся еще угрюмый характеръ запущенности и разоренія. Въ нсколькихъ шагахъ отъ хижины находилось огороженное пространство, которое въ краткіе дни супружескаго счастія пріятеля Тенесси служило садомъ, но теперь заросло папортникомъ. Подойдя ближе, мы удивились, увидя, что то, что мы приняли-было за свже-вскопанную гряду, была груда земли изъ только-что вырытой могилы.

Телжка остановилась передъ самой оградой, отвергнувъ вс услуги, съ той простой, спокойной самоувренностью, которую онъ выказывалъ все время, пріятель Тенесси взвалилъ грубый гробъ себ на плечи и сложилъ его безъ всякой посторонней помощи въ неглубокую могилу. Затмъ онъ прибилъ доску, которая служила ему крышкой, и взобравшись на небольшое возвышеніе, снялъ шляпу и медленно обтеръ себ лицо носовымъ платкомъ. Присутствующіе поняли, что онъ готовится произнести рчь, и разбившись на кучки, разслись по корнямъ деревьевъ, на камняхъ, и ждали, что будетъ.

— Когда человкъ,— медленно началъ пріятель Тенесси,— шибко набгался за-день, то что ему остается длать? Разумется, идти домой. А если онъ не въ состояніи идти домой, то что можетъ сдлать для него его лучшій другъ? Разумется, принести его домой! Итакъ, вотъ — Тенесси, который всласть набгался, и вотъ — мы принесли его домой.

Онъ умолкъ, и поднявъ съ земли кусочекъ кварца, задумчиво потеръ имъ рукавъ и продолжалъ:

— Не разъ случалось мн носить его на плечахъ, какъ вы это сейчасъ видли. Не разъ приносилъ я его вотъ въ эту хижину, въ такомъ вид, когда онъ самъ не могъ двигаться, не разъ я и ‘Дженни’ дожидались его на томъ холм и, забравъ его, доставляли домой въ такомъ состояніи, когда онъ не могъ ни говорить, ни видть меня. И вотъ теперь, когда это случается въ послдній разъ… тутъ онъ остановился и тихо провелъ кусочкомъ кварца по рукаву… теперь, скажу вамъ, тяжко приходится его пріятелю. Затмъ, господа, прибавилъ онъ, внезапно поднимая съ земли свою лопату, погребеніе кончено: примите мою благодарность и благодарность Тенесси за ваше безпокойство.

Отклонивъ вс предложенія о помощи, онъ принялся закидывать землей могилу, повернувшись спиной въ толп, которая постепенно разошлась посл минутнаго колебанія. Когда поселенцы проходили, по небольшому возвышенію, скрывавшему Санди-Баръ изъ глазъ, нкоторымъ изъ нихъ, которые оглянулись назадъ, показалось, что они видятъ пріятеля Тенесси, который, окончивъ свое дло, сидлъ на могил, держа лопату между колнъ и закрывъ лицо своимъ краснымъ носовымъ платкомъ. Но другіе утверждали, что на такомъ разстояніи нельзя было различить его лица отъ его платка, и такимъ образомъ этотъ пунктъ остался неразъясненнымъ.

Въ реакцію, которая наступила вслдъ за лихорадочнымъ возбужденіемъ этого дня, пріятель Тенесси не былъ позабытъ. Секретное слдствіе очистило его отъ всякаго подозрнія въ соучастіи въ преступленіи Тенесси и возбудило только сомнніе въ его здравомысліи. Санди-Баръ поставилъ себ въ обязанность навщать его и осыпать различными грубыми, но искренними любезностями. Но съ этого дня его крпкое здоровье и его большая сила стали измнять ему, а когда началось дождливое время и скудная травка стала пробиваться на могил Тенесси, онъ слегъ въ постель.

Какъ-то ночью, когда сосны, росшія передъ хижиной, склоняясь подъ бурей-непогодой, раскидывали свои втки надъ кровлей хижины и въ нее доносился ревъ и шумъ вздувшейся рки, пріятель Тенесси поднялъ голову съ подушки, проговоривъ: ‘пора идти за Тенесси, я долженъ заложить ‘Дженни’ въ телжку’ — и собирался встать съ постели, но его удержалъ ухаживавшій за нимъ поселенецъ. Борясь съ нимъ, онъ продолжалъ свой странный бредъ:— ‘Такъ, такъ, смирно ‘Дженни’, смирно, моя старушка. Какъ темно! берегись ухабовъ, да смотри, какъ-нибудь не наступи на него. Иногда, вдь знаешь сама, когда онъ сильно пьянъ, то угодитъ какъ разъ посреди дороги. Держись все прямо, какъ разъ на самыя сосны, вверхъ по гор. Вотъ онъ — говорю теб! вотъ онъ… вотъ онъ идетъ на своихъ ногахъ трезвый и съ сіяющимъ лицомъ. Тенесси, старый пріятель!’

И такимъ образомъ они встртились.

VII.
Изумительныя похожденія мастэра Чарльза Соммертона.

Утромъ, ровно въ половин десятаго, въ субботу, 26-го января 1865 г. мастэръ Чарльзъ Соммертонъ, пяти лтъ отъ роду, таинственно исчезъ изъ родительскаго дома, на Фольсомъ-Стрит въ Санъ-Франциско. Въ девять часовъ и 25 минутъ его видлъ мясникъ, который въ это время предавался забав юношескаго возраста, а именно кувыркался — упражненіе, въ которомъ онъ достигъ замчательнаго совершенства. Въ слдственной коммиссіи, наряженной на скорую руку, въ людской дома подъ No 1015-мъ, Бриджетъ, кухарка, показала, что накрыла его въ девять часовъ и двадцать минутъ въ кладовой, въ ту самую минуту, какъ онъ собирался стянуть нсколько кусковъ сахара, чему, по ея собственному показанію, она ни за что не воспрепятствовала бы, если бы могла предвидть то, что случилось. Патси, мальчикъ съ визгливымъ голосомъ изъ сосдняго переулка, показывалъ, что видлъ ‘Чарлиньку’ въ половин девятаго около лавки мясника за угломъ, но такъ какъ этотъ же юный джентльменъ высказывалъ совершенно голословное предположеніе, что мясникъ изрубилъ на сосиски пропавшее дитя, то показаніе его принято было съ нкоторымъ сомнніемъ членами суда женскаго пола, и съ искреннимъ гнвомъ и презрніемъ судьями-мужчинами.

Но какъ бы то ни было, а несомннно одно, что съ половины десятаго утра до девяти часовъ вечера, когда Чарльзъ Соммертонъ былъ приведенъ домой полисменомъ, онъ пропадалъ изъ дому. Будучи по природ очень скрытнаго нрава, онъ ни за что и никому, за исключеніемъ одного только человка, не хотлъ открыть, какъ и гд провелъ все это время. Исключеніе было сдлано для меня. Одъ разсказалъ мн нижеслдующее подъ великимъ секретомъ.

Выходя за двери родительскаго дома, онъ намревался прямо отправиться на Ванъ-Дименову Землю, но впослдствіи этотъ проектъ былъ измненъ въ томъ смысл, что предполагалось завернуть и въ Отаити, гд былъ убитъ капитанъ Кукъ. Средства для предстоящаго путешествія заключались въ двухъ билетахъ на мста въ омнибус, пяти центахъ серебряной монетой, удочки, мдной катушки изъ-подъ бумажныхъ нитокъ, которая въ его глазахъ смахивала на деньги, и билета въ библіотеку воскресной школы. Одежда его, удивительно приспособленная во всякому климату, состояла изъ соломенной шляпы съ розовой лентой, полосатой рубашки, поверхъ которой надты были непомрно широкія, сравнительно съ ихъ длиной, панталоны, полосатыхъ чулокъ, придававшихъ его дтскимъ ножкамъ сходство съ леденцомъ, и башмаки съ мдными пуговками и стальными каблуками, которые могли выбивать искры изъ тротуарныхъ плитъ. Это послднее обстоятельство, по мннію мастэра Чарли, должно было оказаться для него весьма полезнымъ въ пустыняхъ Ванъ-Дименовой Земли, которая, судя по картинкамъ въ его географіи, страдала отсутствіемъ мелочныхъ лавочекъ и спичекъ.

Въ ту самую минуту, какъ часы пробили половину десятаго, маленькія ножки и соломенная шляпа мастэра Чарльза Соммертона скрылись за угломъ. Онъ пустился бгомъ, частію для того, чтобы пріучить себя къ трудностямъ своего путешествія, частію же затмъ, чтобы обогнать прозжавшій мимо омнибусъ. Кондукторъ, не подозрвавшій объ этомъ возвышенномъ и благородномъ соревнованіи и ощутившій нкоторое состраданіе при вид пары ножонокъ, работавшихъ изъ всхъ силъ, чтобы нагнать омнибусъ, остановилъ послдній и великодушно помогъ юному Соммертону вскарабкаться на козлы. Тутъ наступаетъ довольно продолжительный проблъ въ разсказ Чарльза. Онъ вынесъ такое впечатлніе, что не только ‘проздилъ’ свои два билета, но даже задолжалъ компаніи за нсколько перездовъ взадъ и впередъ по городу, пока наконецъ не былъ высаженъ, въ великому своему удовольствію, на углу какой-то улицы, посл того, какъ ршительно отказался объяснить свое поведеніе. Хотя, какъ онъ сообщаетъ намъ самъ, онъ былъ весьма доволенъ такимъ исходомъ дла, однако нашелся вынужденнымъ при существующихъ обстоятельствахъ пустить вслдъ кондуктору бранное словцо, которое, по увренію Патси, было самымъ подходящимъ въ подобныхъ случаяхъ и казалось особенно обиднымъ.

Теперь мы подходимъ въ самой поразительной части его разсказа, передъ которой блднютъ приключенія мальчика-съ-пальчикъ. Бываютъ моменты, когда воспоминаніе объ этихъ похожденіяхъ бросаетъ мастера Чарльза въ жаръ и въ холодъ, и неоднократно случалось ему просыпаться ночью съ плачемъ и рыданіями, только потому, что эти похожденія приснились ему.

На углу улицы стояло нсколько пустыхъ бочекъ изъ-подъ сахару. Нсколько юныхъ джентльменовъ распоряжались тутъ, вооруженные палочками, которыми они соскабливали сахаръ, приставшій въ стнкамъ, и таскали его въ ротъ. Мастеръ Чарльзъ, найдя бочку, незанятую никмъ, съ рвеніемъ принялся за дло и въ теченіи нсколькихъ минутъ плавалъ въ неописанномъ сахарномъ блаженств, изъ котораго его внезапно вывели чей-то сердитый голосъ и быстро удаляющіеся шаги его товарищей. Зловщій стукъ поразилъ его слухъ, и вслдъ затмъ онъ почувствовалъ, какъ бочка, въ которой онъ лежалъ, была приподнята и приставлена въ стнк. Онъ очутился плнникомъ, хотя его и не открыли. Убжденный въ душ, что преступленіе, совершенное имъ, систематически и легально карается вислицей, онъ мужественно сдержалъ вопль, готовый вырваться изъ его груди.

Нсколько минутъ спустя онъ почувствовалъ, что бочку снова приподнимаетъ какая-то могучая рука, которая ухватилась за край его темницы и, по его мннію, должна была принадлежать свирпому великану въ семи-мильныхъ сапогахъ, изображеніе котораго онъ часто встрчалъ въ раскрашенныхъ картинкахъ. Прежде чмъ онъ могъ опомниться отъ удивленія, бочка была поставлена, вмст со многими другими, на телгу, которая быстро покатилась впередъ. Путешествіе его при такихъ условіяхъ было, какъ онъ описываетъ, крайне мучительно. Его бросало изъ угла въ уголъ, точно пилюлю въ пустой коробк, и страданія его можно себ представить, но не описать. Слды этой продолжительной пытки виднлись на его одежд, пропитавшейся сахарнымъ сыропомъ и въ его волосахъ, съ которыхъ посл продолжительнаго мытья въ горячей вод все еще стекала сахарная вода. Наконецъ, телга остановилась у набережной и извозчикъ принялся разгружать ее. Когда онъ спускалъ на-земь бочку, гд притаится Чарльзъ, восклицаніе удивленія сорвалось съ его губъ и руки выпустили край бочки, которая покатилась на землю, выкинувъ своего постояльца на мостовую. Вскочитъ на свои маленькія ножки и пуститься бжать во вс лопатки, было первымъ побужденіемъ Чарльза, какъ скоро онъ почувствовалъ себя свободнымъ. Онъ остановился не прежде, какъ добжавъ до угла Фронтъ-Стрита.

Тугъ опять существуетъ проблъ въ этой правдивой исторіи. Онъ никакъ не можетъ припомнить, какимъ образомъ или когда онъ очутился передъ палаткой цирка. Онъ смутно помнитъ, что проходилъ по длинной улиц, гд лавки вс были заперты. Это навело его на мысль, что сегодня воскресенье и что онъ провелъ злосчастную ночь въ бочк изъ-подъ сахара. Онъ помнить, что услыхавъ звуки музыки въ палатк, подползъ на четверенькахъ и приподнявъ холстъ въ ту минуту, какъ никого не было вблизи, пробрался въ палатку. Описаніе чудесъ, происходившихъ въ палатк, ужасающихъ штукъ, выкидываемыхъ какимъ-то человкомъ на шест, и которыя Чарльзъ пытался изобразить впослдствіи на заднемъ двор, разсказъ о лошадяхъ, изъ которыхъ одна была вся въ пятнахъ и походила на животнаго изъ ‘Ноева ковчега’ Чарльза, досел еще непризнанное и неописанное, о женщинахъ-всадницахъ, съ великолпіемъ костюмовъ которыхъ могли сравняться лишь платья сестриной куклы, о раскрашенномъ клоун, чьи продлки возбуждали смхъ, съ примсью какого-то неопредленнаго страха — все это требовало такихъ усилій краснорчія со стороны мастэра Чарльза, что мое перо не въ силахъ его изобразить, да и никакіе восклицательные знаки не могутъ его передать. Онъ хорошенько не помнитъ, что затмъ воспослдовало. Онъ помнитъ только, что на двор смерклось, когда онъ вышелъ изъ цирка, и что он заснулъ, и въ промежуткахъ прогуливался по улицамъ на чьихъ-то рукахъ и наконецъ очутился въ своей постел. Онъ не чувствовалъ ни малйшаго раскаянія въ своемъ поступк, не помнитъ, чтобы ему хотлось вернуться домой, онъ отчетливо помнитъ одно, что ощущалъ голодъ.

Онъ сообщилъ все это по секрету. Онъ желаетъ, чтобы тайна его была уважена. Онъ желаетъ узнать, читатель, есть ли у васъ въ карман пять центовъ.

VIII.
Въ ожиданіи корабля.

Идиллія Фортъ-Пойнта.

Въ часовомъ разстояніи отъ плаца возвышается высокая скала, о которую непрерывно разбиваются волны океана. На песчаномъ берегу разбросано нсколько хижинъ, которыя имютъ такой видъ, какъ будто бы бурное море только-что вышвырнуло ихъ на берегъ. Обработанные небольшіе клочки земли, расположенные позади каждаго жилища, обнесены бамбуковымъ плетнемъ. Каждый изъ этихъ садиковъ, съ его небольшими грядами зеленой капусты и морковки, смахиваетъ на акварій, изъ котораго вытекла вода. Въ самомъ дл, вы не удивились бы, встртивъ русалку, окапывающую картофель или сирену, доящую моржа.

Близъ этого мста въ прежнее время возвышался большой береговой телеграфъ, простиравшій къ горизонту свои костлявыя руки. Онъ былъ замненъ обсерваторіей, соединенной электрическимъ первомъ съ самымъ сердцемъ большого торговаго города. Съ этого пункта подаются сигналы о приходящихъ корабляхъ и дается знать объ ихъ приход на биржу. И вотъ, пока мы дожидаемся прибытія парохода, позвольте мн разсказать вамъ одну исторію.

Нсколько времени тому назадъ, простой трудолюбивый рабочій накопилъ достаточно денегъ, работая на пріискахъ, чтобы выписать съ родины жену и двухъ дтей. Онъ прибылъ въ Санъ-Франциско за мсяцъ до прибытія корабля, который долженъ былъ привезти ихъ: онъ былъ житель Запада, совершилъ свой перездъ сухимъ путемъ и ничего не зналъ ни о корабляхъ, ни объ рейсахъ, ни о буряхъ. Онъ досталъ себ работу въ город, но по мр того какъ время шло, онъ аккуратно каждый день ходилъ за справками въ контору, куда сообщалось о приход кораблей. Прошелъ мсяцъ, а корабль все не приходилъ, затмъ прошла еще недля, дв недли, три недли, два мсяца, и наконецъ цлый годъ.

Грубое, терпливое лицо, рзкія черты котораго смягчались кроткимъ выраженіемъ, ежедневно появлявшееся у корабельнаго агента, исчезло. Однажды посл полудня оно снова появилось въ обсерваторіи, когда заходящее солнце смнило телеграфиста съ его поста. Въ разспросахъ незнакомца было столько дтски-наивнаго и простого, что телеграфистъ съ охотой удовлетворилъ его любопытство. Когда тайны сигналовъ и телеграммъ были разоблачены передъ нимъ, незнакомецъ сдлалъ еще одинъ вопросъ: — какъ долго можетъ пропадать корабль, прежде чмъ его сочтутъ погибшимъ?

Телеграфистъ не могъ этого сказать, это зависло отъ обстоятельствъ.

— Годъ, напримръ?— Да, можетъ быть и годъ, бывало, что корабли, которые считались погибшими въ теченіи двухъ лтъ, приходили на родину.

Незнакомецъ вложилъ свою грубую руку въ руку телеграфиста, поблагодарилъ его за безпокойство и ушелъ.

А корабль все не приходилъ. Стройные клипера подплывали къ гавани, купеческія суда приходили съ своими пестрыми значками, и эхо въ горахъ часто откликалось на привтственную пушечную пальбу. Терпливое лицо съ прежнимъ покорнымъ выраженіемъ на чел, но съ лучомъ надежды въ глазахъ аккуратно появлялось на людныхъ палубахъ пароходовъ въ то время, какъ они освобождались отъ своего живого груза. Онъ все еще лелялъ надежду, что пропавшія дорогія существа могутъ прибыть въ одинъ прекрасный день. Онъ вступалъ въ бесду съ капиталами кораблей и матросами, пока наконецъ и эта послдняя надежда ему не измнила. Когда озабоченное лицо и ясные глаза снова появились въ обсерваторіи, телеграфистъ былъ очень занять, ему нкогда было отвчать на праздные вопросы, и поститель ушелъ неудовлетворенный. Но съ наступленіемъ ночи его узрли сидящимъ на утес, съ лицомъ обращеннымъ къ морю, и въ этой поз онъ просидлъ всю ночь.

Когда онъ окончательно сошелъ съума, ибо, по объясненію медиковъ, безуміе сообщало его глазамъ ихъ блескъ и оживленіе — то за нимъ сталъ ухаживать его товарищъ, такой же работникъ, какъ и онъ самъ, и знавшій объ его гор. Ему не препятствовали ходить ночью, когда никто другой не сторожилъ прихода кораблей, на берегъ и_х дожидаться тамъ корабля, который долженъ былъ привезти ‘ее’ и ‘дтей’. Онъ вбилъ себ въ голову, что корабль придетъ непремнно ночью. Эта мысль и другая, а именно, что онъ смняетъ телеграфиста, который утомился за день, повидимому утшали его. И вотъ, онъ ходилъ и смнялъ телеграфиста каждую ночь!

Цлыхъ два года приходили и уходили корабли. Онъ всегда встрчалъ и провожалъ ихъ. Его знавали лишь немногіе, посщавшіе пристань. Когда однажды онъ не появился на своемъ обычномъ мст, то отсутствіе его было замчено не сразу. Однажды въ воскресенье общество, гулявшее на берегу моря, замтило собаку, которая съ лаемъ забгала впередъ и какъ-бы звала послдовать за собой. Гуляющіе пошли за собакой и нашли просто-одтаго человка, распростертаго на земл и мертваго. Въ его карман было засунуто нсколько бумажонокъ — главнымъ образомъ вырзки изъ различныхъ газетъ, въ которыхъ сообщалось о приход различныхъ кораблей, а лицо было обращено въ отдаленному морю.

IX.
Млиссъ.

ГЛАВА I.

На томъ самомъ мст, гд Сіерра-Невада переходитъ въ рядъ холмовъ, лежитъ такъ-называемый ‘Карманъ Смита’. Этотъ поселокъ обязанъ своимъ происхожденіемъ тому обстоятельству, что на этомъ мст нкій Смитъ нашелъ ‘карманъ’ {‘Карманъ’ на язык калифорнійскихъ золотоискателей обозначаетъ такую яму, гд очень много золотого песку.}. Въ какихъ-нибудь полчаса Смитъ добылъ изъ него пять тысячъ долларовъ. Три тысячи долларовъ было истрачено Смитомъ на устройство промывного станка и штоленъ. Но тутъ-то и оказалось, что ‘Карманъ Смита’ былъ въ самомъ дл ‘Карманомъ’, и подобно всякимъ карманамъ могъ опорожняться. Хотя Смитъ усердно рылся въ ндрахъ большой ‘Красной Горы’, но пять тысячъ долларовъ остались первымъ и послднимъ результатомъ его трудовъ. Гора не выдавала больше своихъ сокровищъ и станокъ усердно промывалъ остатки Смитова богатства. Самъ Смитъ быстро спускался по общественной лстниц, и вскор начали поговаривать о томъ, что Смитъ пьетъ, затмъ стало достоврнымъ, что Смитъ пьяница, и наконецъ люди, по своему обыкновенію, позабыли даже, что онъ былъ когда-нибудь не пьяницей.

Но неудачи Смита не помшали поселку процвтать, и мало-по-малу ‘Карманъ Смита’ превратился въ небольшой городовъ съ двумя магазинами модъ, съ двумя гостинницами, почтовымъ бюро и двумя ‘именитыми’ фамиліями. Затмъ основалась методистская церковь, затмъ, немного спустя, пришлось разбить кладбище на скат горы, наконецъ дошелъ чередъ и до школы.

‘Учитель’, какъ его величало маленькое стадо, ввренное его попеченіямъ, сидлъ однажды вечеромъ въ школ, передъ нимъ раскрыто было нсколько тетрадокъ для правописанія, и онъ старательно выводилъ т смлыя и круглыя буквы, въ которыхъ, по общераспространенному мннію, соединяются красоты каллиграфіи и нравственности. Онъ только-что добрался до изреченія: ‘Богатство измнчиво’, и заботливо выводилъ прописную букву съ той неправильностью въ росчеркахъ, какая вполн соотвтствовала неискренности самаго текста,— какъ вдругъ услышалъ легкій стукъ въ дверь. Сороки цлый день стрекотали на крыш и это не мшало его занятіямъ, но отворившаяся дверь заставила его оглянуться. Онъ нсколько изумился, увидя передъ собой маленькую двочку, грязно и бдно одтую. Однако ея большіе черные глаза, ея жесткіе всклокоченные черные волосы, падавшіе на загорлое лицо, ея красныя руки и ноги, перепачканныя въ красной глин, были ему хорошо знакомы. То была Млисса Смитъ, дочь Смита, давно лишившаяся матери.

— ‘Что ей понадобилось здсь?’ подумалъ учитель. Вдоль и вверхъ ‘Красной Горы’ всякій зналъ ‘Млиссъ’, какъ ее величали. Всякій зналъ ее за бдовую двчонку. Ея вспыльчивый, непокорный нравъ, ея безумныя выходки и безпутный характеръ вошли въ пословицу, равно какъ и повсть о несчастной слабости ея отца. И то и другое философски принималось жителями городка. Она дралась съ школьниками и щеголяла при этомъ не только изумительнымъ богатствомъ бранныхъ словъ, но и необыкновенной силой. Она лазила по горамъ съ ловкостью опытнаго горца, и учителю случалось встрчать ее за цлыя мили отъ поселка, босикомъ и съ непокрытой головой. Добровольныя подачки, которыя она собирала въ лагеряхъ рудокоповъ, разсянныхъ вдоль по теченію рки, поддерживали ея существованіе. Нельзя сказать, чтобы никто и никогда не интересовался судьбой Млиссъ: достопочтенный Джошуа Макъ-Снэгли, мстный проповдникъ, помстилъ ее служанкой въ одну изъ гостинницъ въ видахъ первоначальнаго усовершенствованія ея манеръ, онъ также представилъ ее ученикамъ своей воскресной школы. Но Млиссъ швыряла тарелки въ голову хозяина гостинницы и зубъ-за-зубъ грызлась съ постителями, а въ воскресной школ являлась такимъ пятномъ среди приличной и скучной обстановки этого заведенія, что достопочтенный джентльменъ вынужденъ былъ изгнать ее съ позоромъ, во вниманіе къ крахмальнымъ платьямъ и незапятнанной нравственности двухъ бло-розовыхъ дтей именитыхъ фамилій.

Таковы были антецеденты и характеръ Млиссъ, стоявшей теперь передъ учителемъ. Они выражались въ оборванномъ плать, въ нечесанныхъ волосахъ и порзанныхъ ногахъ, и взывали къ его состраданію. Они сверкали въ ея черныхъ, безстрашныхъ глазахъ, и заявляли право на его уваженіе.

— Я пришла сюда вечеромъ, начала она отважно и скороговоркой, не спуская съ него своего жесткаго взгляда, потому что знала, что вы одни. Я бы не пришла въ то время, когда тутъ находятся эти двчонки. Я ненавижу ихъ, и он меня ненавидятъ. Вотъ что. Вы учитель, неправда ли? Я хочу учиться.

Еслибы при своей жалкой наружности, всклокоченныхъ волосахъ и запачканномъ лиц она бы еще и расплакалась, то учитель почувствовалъ бы къ ней жалость, и больше ничего. Но отвага ея пробудила въ немъ то чувство уваженія, которое вс оригинальныя натуры невольно внушаютъ другъ другу. Въ то время, какъ онъ пристально глядлъ на нее, она продолжала еще торопливе:

— Меня зовутъ Млиссъ, Млиссъ Смитъ! Это врно. Мой отецъ старый Смитъ! старый пьяница Смитъ. Я — Млиссъ Смитъ, и хочу учиться въ школ.

— Ну такъ чтожъ? отвчалъ учитель.

Она привыкла къ грубому обхожденію и отказамъ, которые зачастую обусловливались лишь желаніемъ обуздать ея непокорную натуру, а потому флегматичность учителя, очевидно, удивила ее. Она умолкла и принялась вертть въ пальцахъ прядь волосъ, своенравная линія, обрисовывавшаяся вокругъ ея рта, смягчилась и губы задрожали. Она опустила глаза, что-то въ род румянца появилось на ея щекахъ, покрытыхъ грязью и загаромъ. Вдругъ она бросилась впередъ, призывая Бога убрать ее къ себ, и упала лицомъ на столъ учителя, рыдая и плача такъ, какъ будто бы сердце у ней разрывалось.

Учитель тихонько поддержалъ ее и ждалъ, пока не пройдетъ пароксизмъ. Когда, отвернувъ свое лицо, она принялась, среди рыданій, каяться въ своихъ преступленіяхъ, повторяя, что ‘хочетъ быть доброй, хочетъ исправиться’ и проч., онъ спросилъ ее: почему она оставила воскресную школу.

Почему она оставила воскресную школу? Да, почему. Зачмъ онъ (Макъ-Снэгли) все твердилъ ей, что она дурная двочка? Зачмъ онъ говорилъ, что она противна Богу? Если она противна Богу, то зачмъ ей ходить въ воскресную школу? Она не желаетъ надодать тмъ, кому она противна.

Учитель разсмялся и вздохнулъ. И смхъ и вздохъ были отъ души. Онъ спросилъ ее объ отц, но это вызвало новыя рыданія у Млиссъ и горячія пожеланія, чтобы Богъ прибралъ ее, чтобы смерть взяла ее и проч. Учитель утшалъ ее, завернулъ въ шаль, и наказавъ ей приходить рано поутру, проводилъ ее до дверей школы. Тамъ онъ простился съ нею. Луна ярко освщала узкую тропинку, которая вилась передъ его глазами. Онъ остановился и наблюдалъ за маленькой фигуркой, двигавшейся по тропинк, пока она не скрылась изъ его глазъ. Тогда онъ вернулся къ своему дому. Но мысль о плачущей и огорченной двочк не выходила у него изъ головы, школа показалась ему какой-то пустынной, и онъ ушелъ домой.

На слдующее утро Млиссъ явилась въ школу. Лицо ея было умыто, а жесткіе, черные волосы носили явные слды недавней борьбы съ гребнемъ, отъ которой досталось какъ гребню, такъ и волосамъ. Недовріе все еще просвчивало въ ея глазахъ, но вообще она вела себя сдержанне и смирне. Затмъ послдовалъ цлый рядъ небольшихъ испытаній и жертвъ, выпадавшихъ на долю какъ учителю, такъ и его учениц. Но это обстоятельство только скрпило ихъ взаимное довріе и симпатію. Хотя Млиссъ повиновалась каждому взгляду учителя, но по временамъ, подъ вліяніемъ дйствительной или мнимой обиды со стороны товарищей, приходила въ невыразимое бшенство, и не разъ какой-нибудь маленькій тиранъ, побитый собственнымъ оружіемъ, прибгалъ съ разорванной курточкбй и исцарапаннымъ лицомъ жаловаться учителю на свирпую Млиссъ. Послдняя послужила яблокомъ раздора для городскихъ жителей: одни грозили, что удалятъ своихъ дтей отъ такого опаснаго товарищества, другіе же съ жаромъ одобряли образъ дйствія учителя и сочувствовали принятой имъ на себя задач исправленія Млиссъ, нкоторые изъ поселенцевъ сколотили небольшую сумму, благодаря которой оборванная Млиссъ могла облечься въ приличный и цивилизованный костюмъ, и зачастую крпкое пожатіе руки и безъискусственная похвала какого-нибудь неотесаннаго поселенца въ красной рубашк вызывали краску на щекахъ учителя и заставляли его спрашивать себя: заслуживаетъ ли онъ такихъ похвалъ?

Три мсяца прошло посл ихъ перваго свиданія, и однажды вечеромъ учитель сидлъ склонившись надъ нравственными поученіями прописи, какъ вдругъ послышался стукъ въ дверь, и Млиссъ снова выросла передъ нимъ. Она была умыта и чисто одта и ничто не напоминало ея прежняго образа, кром разв длинныхъ черныхъ волосъ и яркихъ черныхъ глазъ.

— Вы заняты? спросила она его. Нельзя ли вамъ идти со мной? и когда онъ отвчалъ, что готовъ за ней слдовать, прибавила своимъ прежнимъ, своенравнымъ тономъ: — когда такъ, идемте, да проворнй!

Они вмст вышли за дверь и отправились по темной дорог. Когда они вошли въ городъ, учитель спросилъ, куда она ведетъ его. Она отвчала: ‘повидаться съ отцомъ’.

Онъ впервые услышалъ, что она назвала его такимъ почтительнымъ именемъ, до сихъ поръ она всегда величала его ‘старый Смитъ’ или ‘старикъ.’ Въ послдніе три мсяца она совсмъ не говорила про него, и учителю извстно было, что со времени своего исправленія Млиссъ жила отдльно отъ отца.

Убдившись, что всякіе дальнйшіе разспросы безполезны, онъ пассивно слдовалъ за ней. По разнымъ глухимъ мстамъ, по кабакамъ, рестораціямъ и харчевнямъ, по игорнымъ домамъ и танцклассамъ водила Млиссъ учителя. Среди дыма и грубыхъ возгласовъ, наполнявшихъ эти вертепы, дитя, держась за руку учителя, тревожно вглядывалось въ толпу, поглощенное одной мыслью. Порою какой-нибудь кутила узнавалъ Млиссъ, приглашалъ ее пропть и проплясать и заставилъ бы пить водку, если бы учитель не мшалъ. Другіе молча, признавъ его, пропускали впередъ оригинальную чету, такъ прошло около часу. Наконецъ дитя прошептало ему на ухо, что по ту сторону ручья, на которомъ устроенъ былъ промывательный станокъ, стоитъ избушка, въ которой быть можетъ отецъ и находится. Туда пришли они посл получасовой, затруднительной ходьбы… но никого не нашли. Они обогнули штольни и обратили взоры на огни города, раскинувшагося на противуположномъ берегу, какъ вдругъ рзкій, короткій трескъ донесся въ ясномъ ночномъ воздух. Эхо подхватило его, а собаки отозвались на него громкимъ лаемъ. На минуту огни какъ-бы запрыгали на окраинахъ города, ручей явственно зажурчалъ, нсколько камней оторвалось отъ горы и скатилось въ ручей, проснувшійся втеръ прошумлъ въ верхушкахъ похоронныхъ елей, и безмолвіе, воцарившееся вслдъ затмъ, показалось еще глубже, еще тяжеле, еще зловще. Учитель повернулся къ Млиссъ, безсознательно стремясь защитить ее, но дитя уже убжало. Пораженный непонятнымъ страхомъ, онъ бросился бжать внизъ по тропинк къ руслу рки и прыгая съ камня на камень, достигъ подошвы ‘Красной горы’ и крайнихъ домовъ поселка. Когда онъ переправлялся черезъ рку, то взглянулъ наверхъ и съ испугомъ перевелъ духъ. Высоко надъ собой, на узкой тропинк онъ увидлъ маленькую фигуру своей спутницы, быстро двигавшуюся въ темнот.

Онъ выбрался на берегъ и, запыхавшись отъ скорой ходьбы, очутился, идя на огоньки, двигавшіеся по гор, среди толпы испуганныхъ и разстроенныхъ людей. Среди нихъ показалось дитя, взяло учителя за руку и молча подвело его въ какой-то пещер въ гор. Лицо Млиссъ было блдно, но возбужденіе ея улеглось, и взглядъ какъ-бы говорилъ, что она давно ждала того, что случилось… выраженіе этого взгляда показалось смущенному учителю почти успокоительнымъ. Дитя указало пальцемъ на нчто, что можно было принять за груду тряпья, позабытаго прежнимъ обитателемъ пещеры. Учитель подошелъ ближе съ своимъ фонаремъ и наклонился надъ тряпьемъ. То былъ Смитъ, уже похолодвшій, съ пистолетомъ въ рук и пулей въ сердц, лежавшій возл своего пустого кармана.

ГЛАВА II.

Смерть Смита дала поводъ достопочтенному Макъ-Снэгли весьма краснорчиво толковать объ исправленіи Млиссъ, причемъ онъ косвенно приписывалъ несчастному ребенку самоубійство отца. Онъ вдавался въ такіе чувствительные намеки, въ воскресной школ, на благодтельное вліяніе ‘безмолвной могилы,’ что привелъ большинство дтей въ неописанный ужасъ и заставилъ блорозовые отпрыски именитыхъ фамилій разразиться истерическимъ плачемъ, котораго не могли унять никакія утшенія.

Наступило длинное сухое лто. Травка, зазеленвшая въ первые весенніе дни надъ могилой Смита, высохла и почернла, но учитель, которому случалось проходить въ праздничные дни мимо маленькаго кладбища, не мало дивился, замчая, что могила осыпана полевыми цвтами и простенькіе внки украшаютъ небольшой крестъ изъ еловаго дерева. Большею частію внки эти бывали сплетены изъ душистой травы, которую школьники охотно держали въ своихъ пюпитрахъ, пополамъ съ цвтами каштановъ, бузины и лсныхъ анемоновъ, порою учитель замчалъ присутствіе темно-синяго колокольчика, волчьяго корня или ядовитаго аконита. Въ странной ассосіаціи этихъ зловредныхъ растеній съ вниманіемъ къ памяти покойнаго было нчто такое, что ущемило учителя за самое сердце. Однажды во время длинной прогулки, проходя по лсистому гребню горы, онъ набрелъ въ самой густой чащ лса на Млиссъ, которая возсдала, на импровизованномъ трон, на переплетенныхъ между собою вткахъ поваленной ели, на колняхъ у ней лежали различныя травы и еловыя шишки, и она напвала про себя одну изъ негритянскихъ псенокъ, убаюкивавшихъ ее въ младенческіе годы. Узнавъ его издали, она очистила ему мсто на своемъ возвышенномъ трон, и съ важнымъ и покровительственнымъ видомъ гостепріимной хозяйки, который былъ бы смшонъ, еслибы не былъ такъ серьзенъ, принялась угощать его дикими яблоками и еловыми шишками. Учитель воспользовался этимъ случаемъ, чтобы объяснить ей зловредныя и ядовитыя свойства волчьяго корня, который красовался у ней на колняхъ въ числ другихъ растеній, и взялъ съ нея общаніе не рвать его, пока она находится на его попеченіи. Добившись этого общанія, учитель успокоился, такъ какъ зналъ уже по опыту, что на слово Млиссъ можно было положиться.

Изъ числа убжищъ, предложенныхъ Млиссъ, когда исправленіе ея сдлалось общеизвстнымъ, учитель избралъ для нея домъ миссисъ Морферъ, женщины мягкой и добродушной, слывшей въ молодые годы подъ названіемъ ‘степной розы’. Будучи изъ тхъ личностей, которыя ведутъ ожесточенную борьбу съ собственной природой, миссисъ Морферъ, путемъ цлаго ряда жертвъ и самоистязаній, подчинила наконецъ свою врожденную безпечность принципамъ ‘порядка’, которыя она за-одно съ м-ромъ Попе считала ‘главнымъ закономъ неба’. Но она никакъ не могла справиться со своими домочадцами. Не говоря уже о супруг, которому случалось прегршать противъ порядка,— природныя свойства ея откликались въ дтяхъ. Ликургъ навдывался въ буфетъ между трапезами, а Аристидъ приходилъ изъ школы безъ сапогъ, оставляя эту важную статью туалета за порогомъ, чтобы имть удовольствіе прогуляться босыми ногами по полу. Октавія и Кассандра не берегли платья. Единственнымъ исключеніемъ являлась Клитемнестра Морферъ, пятнадцатилтняя двица. Она была олицетвореніемъ материнскаго идеала: опрятна, аккуратна и скучна.

Миссисъ Морферъ въ невинности души воображала, что ‘Клити’ могла служить утшеніемъ и примромъ для Млиссъ. Поддавшись этому самообольщенію, миссисъ Морферъ то-и-дло указывала на Клити Млиссъ, когда послдняя ‘дурно вела себя’. Поэтому учитель не удивился, услышавъ, что мать позволила Клити посщать школу, очевидно имя въ виду поощрить учителя и показать хорошій примръ Млиссъ и остальнымъ. ‘Клити’ была вдь настоящей леди. Она унаслдовала наружность матери и, въ силу климатическихъ условій мстности, рано расцвла. Юношество Покеръ-Флата, для котораго такой цвтовъ былъ въ диковину, вздыхало по ней въ апрл и изнывало въ ма. Влюбленные юноши толпились у дверей школы въ моментъ распущенія ученицъ. Нкоторые ревновали къ учителю.

Быть можетъ, это послднее обстоятельство открыло глаза учителю. Онъ не могъ не замтить, что Клити была романтична, что въ школ она требовала, чтобы ей удляли много вниманія, что перья ея бывали неизмнно худы и требовали починки, что обыкновенно эту просьбу она сопровождала такимъ умоляющимъ взглядомъ, который плохо вязался съ ничтожностью услуги, требуемой ею, что иногда она позволяла себ класть свою блую, пухлую руку на его руку, въ то время, какъ онъ исправлялъ ея тетрадь, что она всегда краснла при этомъ и отбрасывала назадъ свои блокурые локоны. Не помню: говорилъ ли я, что учитель былъ молодой человкъ,— впрочемъ, это не важно. Онъ былъ безпощадно вышколенъ въ той школ, которую Клити только еще начинала проходить, и, вообще говоря, выдерживалъ нжные взгляды и кокетливыя ужимки, какъ настоящій юный спартанецъ. Быть можетъ, то обстоятельство, что онъ большею частью бывалъ впроголодь, способствовало его аскетизму. Онъ вообще избгалъ Клити, но я слышалъ, что однажды вечеромъ, когда она прибжала въ школу за какой-то вещью, будто бы позабытой ею и которой она никакъ не могла найти, пока учитель не взялся проводить ее до дому, онъ былъ съ нею очень любезенъ, частію, я полагаю, потому, что такое поведеніе его подливало новую горечь и желчь въ удрученныя сердца поклонниковъ Клитемнестры.

На другое утро посл этого трогательнаго эпизода, Млиссъ не явилась въ школу. Наступилъ полдень, а Млиссъ не приходила. Изъ отвтовъ Клити оказалось, что он вмст шли въ школу, но что своенравная Млиссъ свернула въ другую сторону. Прошло утро, но Млиссъ не показывалась. Вечеромъ онъ пошелъ къ миссисъ Морферъ, материнское сердце которой было не на шутку встревожено. М-ръ Морферъ весь день проискалъ Млиссъ, но безуспшно. Аристидъ былъ заподозрнъ въ сообщничеств, но усплъ убдить домашнихъ въ своей невинности. Миссисъ Морферъ питала сильныя опасенія, что двочку найдутъ утонувшей гд-нибудь въ овраг, или,— что было почти такъ же ужасно,— перепачканною до того, что вода и мыло окажутся безсильными въ борьб съ грязью. Съ удрученнымъ сердцемъ вернулся учитель въ школу. Когда онъ зажегъ лампу и услся у стола, то нашелъ записку, адресованную на его имя. Онъ узналъ почеркъ Млиссъ. Записка была написана на листк, вырванномъ, повидимому, изъ какой-то старой записной книжки, и для предупрежденія вроломной попытки открыть ее, запечатанная шестью сломанными облатками. Раскрывъ записку почти съ нжностью, учитель прочиталъ слдующее:

‘Уважаемый сэръ, когда вы прочтете это, я уже убгу изъ дому. И никогда не вернусь. Никогда, никогда никогда! Вы можете отдать мои бусы Мери Дженнингсъ, а мою гордость Америки (раскрашенная литографія съ табачной коробки) Салли Фландерсъ. Но не давайте ничего Клити Морферъ. Не смйте этого длать. Знаете ли, что я о ней думаю: что она совсмъ противная. Вотъ и все, и больше ничего отъ

преданной вамъ
Мелиссы Смитъ’.

Учитель сидлъ и ломалъ голову надъ этимъ страннымъ посланіемъ, пока мсяцъ не выплылъ изъ-за отдаленныхъ горъ и не освтилъ тропинки, которая вела къ школ и была утоптана маленькими ножками. Затмъ, нсколько успокоившись, учитель разорвалъ посланіе и разбросалъ клочки.

На слдующее утро, съ восходомъ солнца, онъ уже пробирался сквозь лсную чащу, спугивая зайцевъ и возбуждая недовольный протестъ со стороны нсколькихъ втреныхъ воронъ, которыя очевидно провели здсь ночь. Наконецъ онъ прошелъ на то мсто, гд уже разъ встртилъ Млиссъ. Тамъ нашелъ онъ опрокинутую ель, но тронъ былъ не занятъ. Подходя къ нему, онъ услышалъ какой-то шорохъ, который могъ быть произведенъ только испуганнымъ звркомъ. Раздвинувъ втви, онъ встртилъ взглядъ черныхъ глазъ бглянки Млиссъ. Они молча поглядли другъ на друга. Млиссъ первая прервала молчаніе.

— Что вамъ нужно? спросила она коротко.

Учитель заране обдумалъ планъ аттаки.

— Мн бы хотлось дикихъ яблоковъ, смиренно отвчалъ онъ.

— Вы ихъ не получите! ступайте прочь. Почему вы не попросите ихъ у Клитемнерестер?

Млиссъ, повидимому, испытывала нкоторое облегченіе оттого, что могла выразить свое презрніе въ этой классической юной особ прибавленіемъ нсколькихъ лишнихъ слоговъ къ ея и безъ того уже длинному имени.

— Ахъ, вы злой человкъ!

— Я голоденъ, Лисси. Я ничего не лъ со вчерашняго обда. Я умираю съ голоду.

И молодой человкъ прислонился къ дереву, длая видъ, что готовъ упасть отъ истощенія силъ.

Сердце Мелиссы было тронуто. Въ горькіе дни своей цыганской жизни она знавала то ощущеніе, которое съ такимъ мастерствомъ изображалось передъ ней. Смягченная его слабымъ голосомъ, но все еще подозрительная, она проговорила:

— Поройтесь въ земл у корней дерева и вы найдете ихъ, только, смотрите, никому не говорите.

У Млиссъ были свои запасные магазины, какъ у крысъ и блокъ.

Но учитель, конечно, не былъ въ состояніи найти ихъ, голодъ, надо полагать, длалъ его безтолковымъ.

Наконецъ, она поглядла на него изъ-за листьевъ и спросила:

— Если я вылзу и дамъ вамъ яблоковъ, вы общаетесь, что не тронете меня?

Учитель общалъ.

— Надюсь, что вы провалитесь на мст, если это сдлаете.

Учитель согласился провалиться сквозь землю, если не исполнитъ общанія. Млиссъ слзла съ дерева. Въ теченіе нсколькихъ минутъ было слышно только, какъ учитель жевалъ яблоки.

— Лучше ли вы теперь себя чувствуете? спросила Млиссъ заботливо.

Учитель отвчалъ, что ему гораздо лучше, и поблагодаривъ ее съ серьзной миной, собрался уходить. Ожиданіе его сбылось: не усплъ онъ сдлать двухъ шаговъ, какъ она окликнула его. Онъ повернулся. Она стояла блдная, какъ смерть, со слезами на широко открытыхъ глазахъ. Учитель почувствовалъ, что удобная минута наступила. Онъ подошелъ въ ней, взялъ ее за об руки и сказалъ серьзно, поглядвъ въ ея, полныя слезъ, глаза:

— Лисси, помнишь ли тотъ первый вечеръ, когда ты пришла во мн?

Лисси отвчала, что помнитъ.

— Ты спрашивала меня: можешь ли ты придти въ школу, чтобы научиться чему-нибудь и исправиться отъ своихъ недостатковъ, а я сказалъ…

— Приходи, подхватила двочка.

— Что ты скажешь теперь, когда учитель пришелъ въ теб и говоритъ, что ему скучно безъ своей маленькой ученицы и что онъ проситъ ее идти съ нимъ и научить его, какъ ему исправиться отъ его недостатковъ.

Дитя опустило голову и нсколько минутъ молчало. Учитель ждалъ терпливо. Соблазненный тишиной, заяцъ пробжалъ какъ разъ мимо безмолвной четы и поднявъ свои блестящіе глаза и бархатные лапки, услся въ трав и уставился на нихъ. Блка спустилась насредину дерева и тамъ замерла.

— Мы ждемъ, Лисси, сказалъ учитель шепотомъ, и дитя улыбнулось. Втеръ раздвинулъ верхушки деревъ и лучъ солнца освтилъ ея нершительную маленькую фигурку. Вдругъ она торопливо взяла учителя за руку. Слова ея трудно было разслышать, но учитель откинулъ назадъ ея черныя волосы и поцловалъ ее въ лобъ. И вотъ, рука объ руку, они вышли изъ сырой и прохладной лсной чащи на открытую дорогу, залитую солнцемъ.

ГЛАВА III.

Хотя Млиссъ вообще и перестала воевать съ школьниками, но отношенія ея къ Клитемнестр все еще оставались натянутыми. Быть можетъ, ревность не совсмъ улеглась въ ея крошечной груди. Быть можетъ, кокетливые пріемы Клитемнестры раздражали ее боле, чмъ все остальное. Какъ бы то ни было, и такъ какъ учитель постоянно сдерживалъ ея вспышки, то вражда ея проявилась въ новой и неуловимой форм.

Учитель при первомъ знакомств съ Млиссъ никакъ не предполагалъ, чтобы эта двочка могла играть въ куклы. Но учитель, подобно многимъ другимъ психологамъ по профессіи, судилъ врне а posteriori, чмъ а priori. У Млиссъ была кукла — настоящій портретъ въ миніатюр самой Млиссъ. Ея злополучное существованіе было тайной, которую случайно открыла миссисъ Морферъ. Кукла была старинной подругой цыганской жизни Млиссъ и носила явные слды перенесенныхъ ею страданій. Первоначальный цвтъ лица ея пострадалъ отъ непогоды и густого слоя грязи. Она очень походила на прежнюю Млиссъ. На ней было надто такое же грязное и такое же разорванное платье, какъ и то, въ которомъ еще такъ недавно щеголяла сама Млиссъ.

Млиссъ никогда не показывала ее никому изъ дтей. Она укладывала ее спать въ дупло дерева, росшаго возл школы и позволяла ей дышать свжимъ воздухомъ лишь во время своихъ странствій. Млиссъ добросовстно выполняла свои обязанности относительно куклы, но не пріучала ее ни къ какимъ роскошамъ.

Между тмъ миссисъ Морферъ, повинуясь похвальному побужденію, купила новую куклу и подарила ее Млиссъ. Дитя приняла куклу съ серьзнымъ и любопытнымъ видомъ. Учитель, взглянувъ однажды на куклу, нашелъ, что она слегка напоминаетъ Клитемнестру своими круглыми красными щеками и кроткими голубыми глазами. Вскор стало очевиднымъ, что сама Млиссъ замтила это сходство. Вслдствіе этого она принялась кормить ее колотушками, и случалось, приволакивала ее на шнурк въ школу и обратно. Порою, положивъ ее на пюпитръ, она втыкала булавки въ ея терпливое и беззащитное туловище. Вымщала ли она такимъ образомъ на кукл досаду, возбуждаемую въ ней совершенствами Клити, или же она, подобно всякимъ язычникамъ, питала смутное убжденіе, что оригиналъ ея воскового моделя можетъ зачахнуть и даже умереть отъ истязаній, которымъ подвергается послдній — это метафизическій вопросъ, котораго я здсь не берусь ршать.

Не взирая на эти нравственныя безобразія, учитель не могъ не замтить, что Млиссъ была очень понятлива и умна. Она никогда не выказывала замшательства и нершительности, свойственныхъ дтскому возрасту. Отвты ея въ классахъ всегда поражали своей смлостью и опредленностью. Конечно, и ей случалось ошибаться, но когда маленькая красная ручка подымалась надъ пюпитромъ, то въ класс воцарялось напряженное молчаніе и самого учителя сбивали съ толку порою неожиданные отвты.

Тмъ не мене, нкоторыя странности Млиссъ, которыя вначал забавляли его, начинали мало-по-малу тревожить. Онъ не могъ не видть, что Млиссъ была мстительна, дерзка и своенравна, что въ ней собственно только и было хорошаго, что ея физическое мужество и правдивость. Млиссъ была и безстрашна и искренна, быть можетъ, для подобныхъ характеровъ эти два прилагательныхъ являются сипонимами.

Учитель, ломая голову надъ этими вопросами, пришелъ наконецъ къ заключенію, весьма обыкновенному у искреннихъ людей, а именно, что онъ вообще слишкомъ поддается предубжденіямъ, и результатомъ такого размышленія было то, что онъ ршился посовтоваться съ достопочтеннымъ Макъ-Снэгли. Ршеніе это нсколько задвало его гордость, такъ какъ онъ и Макъ-Снэгли не были друзьями. Но размышляя о Млиссъ и о томъ вечер, когда они впервые свидлись, онъ — быть можетъ вслдствіе извинительнаго суеврія, внушавшаго ему, что не простой случай направилъ своенравные шаги Млиссъ въ школу, быть можетъ вслдствіе пріятнаго сознанія въ рдкомъ великодушіи своего поступка,— подавилъ свою антипатію и отправился къ Макъ-Снэгли.

Этотъ достойный джентльменъ выразилъ удовольствіе, что его видитъ, и замтилъ, что онъ кажется не совсмъ здоровымъ, заявивъ надежду, что онъ не страдаетъ ‘невралгіей’ или ‘ревматизмомъ’. Самъ онъ, по его словамъ, мучится лихорадкой со времени послдней конференціи, но уметъ ‘терпть и молиться’.

Помолчавъ съ минуту, чтобы дать учителю время хорошенько проникнуться уваженіемъ къ его метод леченія, онъ освдомился о сестр Морферъ.

— Она украшеніе христіанства, и подростающіе дти ея общаютъ тоже служить его украшеніемъ, прибавилъ Макъ-Снэгли, въ особенности эта благовоспитанная молодая двица, миссъ Клити.

И дйствительно, совершенства Клити повидимому трогали его въ такой мр, что онъ нсколько минутъ распространялся о нихъ. Учитель находился въ двойномъ затрудненіи. Во-первыхъ, эти похвалы Клити служили такимъ ршительнымъ осужденіемъ для бдной Млиссъ. Во-вторыхъ, въ тон, съ какимъ Макъ-Снэгли говорилъ о первенц миссисъ Морферъ, было что-то непріятно-конфиденціальное, такъ что учитель, посл нсколькихъ неудачныхъ попытокъ свести разговоръ на боле простые предметы, сослался на необходимость сдлать еще одинъ визитъ и ушелъ, не посовтывавшись на счетъ Млиссъ, причемъ въ своихъ послдующихъ размышленіяхъ объ этомъ предмет не совсмъ справедливо обвинялъ достопочтеннаго Макъ-Снэгли въ томъ, что тотъ отказался дать ему требуемый совтъ.

Быть можетъ, это обстоятельство снова сблизило учителя и ученицу. Дитя, казалось, замтило перемну въ обращеніи учителя, который сталъ съ ней гораздо сдержанне въ послднее время, и въ одну изъ длинныхъ послобденныхъ прогулокъ внезапно остановилась, влзла на пень и поглядвъ ему прямо въ лицо своими большими пытливыми глазами:

— Вы въ своемъ ум? спросила она, вопросительно тряся своими черными косами.

— Да.

— Вы не огорчены?

— Нтъ.

— И не голодны? (голодъ по мннію Млиссъ былъ болзнью, которая во всякую минуту могла схватить человка).

— Нтъ.

— И не думаете о ней?

— О комъ, Лисси?

— Объ этой блобрысой двушк? (то былъ послдній эпитетъ, придуманный Млиссъ, которая была совсмъ смуглой брюнеткой, для Клитемнестры).

— Нтъ.

— Честное слово? (выраженіе, которымъ учитель предложилъ замнить ея любимое: провалиться вамъ на мст!)

— Да.

— Честное и благородное слово?

— Да.

Посл этого Млиссъ горячо поцловала его и соскочивъ съ пня, умчалась впередъ. Въ теченіи двухъ или трехъ дней посл этого разговора она старалась вести себя, какъ и вс другія дти, и быть, какъ она выражалась, ‘добренькой’.

Прошло два года съ тхъ поръ, какъ учитель поселился въ ‘Карман Смита’, и такъ какъ его жалованье было невелико, а надежды поселка сдлаться столицей Штата далеко не врны, то онъ и подумывалъ о переход на другое мсто. Онъ увдомилъ частнымъ образомъ распорядителей школы о своемъ намреніи, но такъ какъ образованные молодые люди съ безукоризненной нравственностью составляли рдкость въ эту пору года, то онъ согласился продолжать свои занятія въ школ до конца зимы. Кром этого, онъ никому не сообщалъ о своемъ намреніи, ни миссисъ Морферъ, ни Клити и никому изъ учениковъ. Частью онъ умолчалъ о немъ вслдствіе природной скрытности характера, частью во избжаніе вульгарнаго любопытства и безцеремонныхъ вопросовъ, частью наконецъ потому, что обыкновенно врилъ лишь въ совершившіеся факты.

Онъ старался не думать о Млиссъ. Быть можетъ, эгоистическій инстинктъ побуждалъ его считать свою привязанность къ этому ребенку глупой, романтической и непрактичной. Онъ даже пытался убдить себя, что для ея исправленія будетъ гораздо лучше, если она будетъ находиться подъ руководствомъ боле пожилого и боле строгаго учителя. Ей было почти одиннадцать лтъ, и по законамъ ‘Красной Горы’, она станетъ женщиной черезъ немного лтъ. Онъ исполнилъ свой долгъ. По смерти Смита онъ написалъ въ его родственникамъ и получилъ отвтъ отъ родной тетки Млиссъ. Эта послдняя благодарила учителя и извщала о своемъ намреніи пріхать въ Калифорнію вмст съ мужемъ, черезъ нсколько мсяцевъ. Учитель строилъ воздушные замки насчетъ будущаго житья-бытья Млиссъ, но когда онъ прочиталъ ей письмо, Млиссъ выслушала письмо невнимательно, покорно приняла его изъ рукъ учителя и затмъ вырзала изъ него ножницами фигурки, долженствовавшія изображать Клитемнестру, надписала на нихъ ‘блобрысая двушка’, для устраненія всякаго недоразуменія, и приклеила къ наружнымъ стнамъ школы.

Когда лто пришло къ концу и послдняя жатва была убрана въ долинахъ, учителю пришло въ голову тоже собрать въ нкоторомъ род свою собственную жатву, то-есть устроить ученикамъ и ученицамъ экзаменъ. И вотъ, ученые и почетные обитатели ‘Кармана Смита’ были приглашены присутствовать на освященномъ временемъ обыча истязать застнчивыхъ дтей подобно тому, какъ истязують свидтелей на суд. Какъ и всегда бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, самые смлые и хладнокровные пожинали вс лавры. Читатель не удивится, узнавъ что Млиссъ и Клити первенствовали и привлекали всеобщее вниманіе: Млиссъ бойкостью и ясностью отвтовъ, Клити спокойнымъ самообладаніемъ и безукоризненностью манеръ. Остальныя дти смущались и сбивались въ отвтахъ. Блистательные и скорые отвты Млиссъ, разумется, привлекали особенно лестное вниманіе и похвалы. Антецеденты Млиссъ безсознательно будили живйшую симпатію въ томъ класс людей, атлетическія фигуры которыхъ красовались вдоль стнъ, и красивыя, бородатыя головы выглядывали изъ оконъ. Но популярности Млиссъ былъ нанесенъ неожиданный ударъ.

Макъ-Снэгли самъ пригласилъ себя и пріятно развлекался, пугая самыхъ застнчивыхъ учениковъ неопредленными и неясными вопросами, которые произносилъ внушительнымъ, гробовымъ голосомъ. Млиссъ только-что погрузилась въ астрономію и слдила за теченіемъ нашей планеты и различныхъ другихъ въ пространств, какъ вдругъ Макъ-Снэгли поднялся съ своего мста съ необыкновенной торжественностью.

— Млиссъ! ты говоришь объ обращеніи земли и о движеніяхъ солнца, и кажется утверждаешь, что такъ было съ сотворенія міра, не такъ ли?

Млиссъ презрительно кивнула головой.

— Разв это справедливо? спросилъ Макъ-Снэгли, складывая руки.

— Да, подтвердила Млиссъ, крпко сжимая свои красныя губки.

Въ окн показалась блокурая голова съ голубыми глазами, принадлежавшая величайшему бездльнику изъ золотоискателей, и обратившись къ двочк, прошептала:

— Стой на своемъ, Млиссъ!

Достопочтенный Макъ-Снэгли испустилъ глубокій вздохъ, и бросилъ сострадательный взглядъ на учителя, затмъ на дтей, и наконецъ остановилъ свои взоры на Клити. Эта молодая двица подняла свою круглую, блую ручку. Ея соблазнительныя линіи еще боле выигрывали отъ сосдства съ массивнымъ золотымъ браслетомъ, подаркомъ одного изъ ея поклонниковъ, надтымъ по случаю торжества. Наступило минутное молчаніе. Круглыя щечки Клити были румяны и нжны. Большіе глаза Клити были ясны и цвта лазури. Блое кисейное платье съ низкимъ вырзомъ мягко охватывало блыя, пухлыя плечики Клити. Клити поглядла на учителя, и тотъ кивнулъ головой.

Тогда Клити мягко проговорила:

— исусъ Навинъ приказалъ солнцу остановиться, и оно повиновалось ему!

Глухіе апплодисменты раздались въ публик, торжествующее выраженіе показалось на лиц Макъ-Снэгли, лицо же учителя омрачилось, а физіономіи, торчавшія въ окнахъ, выразили комическое разочарованіе. Млиссъ провела рукой по своему учебнику астрономіи, и затмъ съ шумомъ захлопнула книгу. Макъ-Снэгли издалъ стонъ, ропотъ изумленія пробжалъ въ публик, а изъ оконъ послышались радостные вопли, когда Млиссъ, ударивъ своимъ краснымъ кулачкомъ по пюпитру, произнесла съ паосомъ:

— Я этому не врю!

ГЛАВА IV.

Длинное дождливое время года подходило къ концу. Приближеніе весны сказывалось въ наливающихся почкахъ и шумящихъ потокахъ, катившихся съ горъ. Еловые лса издавали свжій, смолистый запахъ. Азаліи уже были покрыты почками, и надъ могилой Смита зазеленла нжная травка.

На улицахъ города прибито было нсколько афишъ, возвщавшихъ, что знаменитая драматическая труппа дастъ нсколько представленій, и новость эта произвела большое волненіе и великія ожиданія среди учениковъ и ученицъ нашей школы. Учитель общалъ Млиссъ, что сведетъ ее въ театръ, и сдержалъ свое слово.

Исполненіе было самое посредственное, мелодрама не была достаточно плоха, чтобы вызвать смхъ, и недостаточно хороша, чтобы взволновать. Но учитель, повернувшись со скучающимъ видомъ въ Млиссъ, былъ изумленъ и даже почувствовалъ нчто къ род угрызенія совсти, замтивъ потрясающее дйствіе, какое производило зрлище на ея впечатлительную натуру. Кровь бросалась ей въ лицо съ каждымъ біеніемъ ея маленькаго сердечка. Ея маленькія страстныя губки были раскрыты отъ учащеннаго дыханія, глаза расширены, а черныя брови поднята. Она не смялась надъ пошлыми шутками комика, потому что Млиссъ вообще рдко смялась. Она также не прибгала къ носовому платку, подобно чувствительной ‘Клити’, которая при этомъ ухитрялась тутъ же перекидываться словечками съ своими поклонниками и бросать кокетливые взгляды на учителя. Но когда представленіе было окончено и зеленый занавсъ опустился на маленькую сцену, Млиссъ глубоко перевела духъ и повернулась къ учителю съ утомленнымъ видомъ и съ улыбкой, выражавшей какъ-бы извиненіе.

Затмъ она сказала:

— Отведите меня теперь домой! и опустила рсницы, какъ-бы стараясь мысленно воспроизвести все виднное ею.

Идучи къ миссисъ Морферъ, учитель нашелъ нужнымъ осмять все представленіе.— Чего добраго, говорилъ онъ, Млиссъ вообразила, что молодая дама, которая такъ хорошо играла, представляла все это взаправду и въ самомъ дл влюблена въ джентльмена, который былъ такъ нарядно одтъ. Но, вдь, еслибы это было такъ, то тмъ хуже для нея!

— Почему! спросила Млиссъ, быстро поднимая опущенныя рсницы.

— О, потому, что онъ при своемъ теперешнемъ жаловань не могъ бы содержать жену и покупать себ такія нарядныя платья, да еслибы они были женаты, то не получали бы столько денегъ, сколько получаютъ ихъ теперь, когда только разыгрываютъ влюбленныхъ. Притомъ же, прибавилъ учитель, судьба ихъ уже связана съ другими лицами, какъ мн кажется, мужъ хорошенькой молодой графини собираетъ билеты у дверей, или подымаетъ занавсъ, или зажигаетъ свчи, или вообще занимается чмъ-то въ этомъ род…

Учитель долго разглагольствовалъ на эту тему, Млиссъ взяла его руку въ свои и пыталась заглянуть ему въ глаза, которые учитель ршительно отворачивалъ отъ нея. Млиссъ имла самое смутное понятіе объ ироніи, хотя сама порою впадала въ сардоническое настроеніе духа, которое одинаково отражалось какъ на ея поступкахъ, такъ и на ея рчахъ.

Но молодой человкъ не унимался, пока не дошелъ до дверей миссисъ Морферъ и не поручилъ Млиссъ материнскихъ заботамъ послдней. Отклонивъ приглашеніе миссисъ Морферъ отдохнуть и закусать, и закрывъ глаза рукой, чтобы избжать кокетливыхъ взглядовъ голубоокой Клитемнестры, онъ извинился и ушелъ домой.

Дня два или три спустя посл театральнаго представленія, Млиссъ не явилась въ школу, и учителю пришлось отложить свою обычную послобденную прогулку, вслдствіе отсутствія своей врной спутницы. Онъ убралъ книги и собирался оставятъ школу, какъ вдругъ возл него раздался тоненькій голосокъ:

— Извините, сэръ.

Учитель обернулся и увидлъ Аристида Морфера.

— Что теб нужно, крошка? отвчалъ учитель нетерпливо,— въ чемъ дло? говори скорй!

— Извините, сэръ, я и Кергъ, мы думаемъ, что Млиссъ опять собирается сбжать.

— Это что за пустяки, возразилъ учитель съ той досадой, которую въ насъ всегда возбуждаютъ непріятныя всти.

— Да что, сэръ! она совсмъ больше не сидитъ дома, и Кергъ, и я, мы видли, какъ она разговаривала съ однимъ изъ актеровъ, да она и теперь съ нимъ, а еще, сэръ, она сказала мн и Кергу, что могла бы говорить рчи не хуже миссъ Целлерстины Монморенси, и принялась декламировать ее наизусть.

Тутъ маленькій мальчикъ умолкъ.

— Съ какимъ актеромъ? спросилъ учитель.

— Съ тмъ, который носитъ блестящую шляпу. И волосы… И золотую булавку… И золотую цпочку, отвчалъ правдивый Аристидъ, ставя точки, вмсто запятыхъ, чтобы успть перевести духъ.

Учитель надлъ перчатки и шляпу, чувствуя непріятное стсненіе въ груди и, выйдя изъ школы, пошелъ по дорог. Аристидъ побжалъ рядомъ съ нимъ, изъ всхъ силъ работая своими маленькими ножонками, чтобы поспть за крупными шагами учителя, и когда послдній внезапно остановился, Аристидъ ударился головой объ его ноги.

— Гд они разговаривали? спросилъ учитель.

— Въ Аркэд, отвчалъ Аристидъ.

Когда они дошли до главной улицы, учитель остановился.

— Бги домой, сказалъ онъ мальчику. Если Млиссъ дома, приходи въ Аркждъ и скажи мн. Если ее тамъ нтъ, оставайся дома, скорй!

И Аристидъ пустился бжать со всхъ ногъ.

Аркэдъ стоялъ какъ разъ поперегъ дороги. То было продолговатое зданіе, содержавшее погребокъ, билліардную и трактиръ. Когда молодой человкъ переходилъ черезъ площадь, то замтилъ, что двое или трое прохожихъ оглянулись на него. Онъ оглядлъ свое платье, вынулъ носовой платокъ и отеръ лицо, прежде чмъ войти въ погребокъ. Тамъ находились уже обычные постители, которые уставились на учителя, когда тотъ вошелъ. Одинъ изъ нихъ такъ пристально и съ такимъ страннымъ выраженіемъ поглядлъ на него, что учитель остановился и въ свою очередь уставился на него… но тутъ увидлъ, что то было его собственное изображеніе, отражавшееся въ большомъ зеркал. Это заставило учителя сообразить, что должно быть онъ нсколько взволнованъ, а потому онъ взялъ со стола газету и постарался привести себя въ порядокъ за чтеніемъ объявленій.

Посл этого онъ прошелъ черезъ погребокъ въ трактиръ, и затмъ въ билліардную. Двочки тамъ не было. Въ послдней комнат у одного изъ билліардныхъ столовъ стоялъ человкъ, державшій въ рукахъ широкополую глянцовитую шляпу. Учитель узналъ въ немъ агента драматической труппы, онъ съ первой же встрчи не взлюбилъ его за особую манеру носить бороду и волосы. Довольный тмъ, что предмета его поисковъ тутъ не было, учитель обратился къ человку съ глянцовитой шляпой. Тотъ замтилъ учителя, но принялъ безпечный видъ, которымъ вульгарныя натуры обыкновенно, хотя и безуспшно, пытаются отвести глаза наблюдателямъ. Помахивая кіемъ, который держалъ въ рук, онъ сдлалъ видъ, будто прицливается имъ въ шаръ, лежавшій посреди билліарда. Учитель всталъ противъ него и ждалъ, пока тотъ подниметъ глаза, когда взоры ихъ встртились, учитель подошелъ къ нему.

Онъ хотлъ избжать сцены или ссоры, но когда заговорилъ, то почувствовалъ, что ему какъ-будто сдавили горло, вслдствіе чего слова съ трудомъ выговаривались, и звукъ собственнаго голоса испугалъ его,— до того онъ былъ глухъ и неровенъ.

— Мн говорили, началъ онъ, что Млиссъ Смитъ, сирота и одна изъ моихъ ученицъ, сообщила вамъ о томъ, что собирается поступить на сцену. Правда ли это?

Человкъ съ глянцовитой шляпой оперся на билліардъ и такъ толкнулъ шаръ, что тотъ запрыгалъ на билліард. Затмъ, обойдя билліардъ, поправилъ шаръ и прицливаясь въ другой, проговорилъ:

— Положимъ, что это правда.

Горло учителя опять судорожно сжалось, но стиснувъ сукно билліарда въ рук, обтянутой перчаткой, онъ продолжалъ:

— Если вы джентльменъ, то я долженъ сказать вамъ, что я ея опекунъ и отвчаю за ея будущность. Вы знаете такъ же хорошо, какъ и я, какого рода жизнь предстоитъ ей съ вами. Вамъ скажетъ всякій здсь, я уже спасъ ее отъ жизни, которая была бы хуже смерти… отъ уличной, порочной жизни. Я и теперь стараюсь спасти ее. Будемъ говорить, какъ люди. У ней нтъ ни отца, ни матери, ни сестры, ни брата. Можете ли вы замнить ей все это?

Человкъ съ глянцовитой шляпой поглядлъ на кончикъ своего кія и затмъ оглядлся вокругъ, какъ-бы ища свидтелей, которые могли бы позабавиться вмст съ нимъ.

— Я знаю, что она странная, своенравная двушка, продолжалъ учитель, но она уже исправилась сравнительно съ тмъ, какою была прежде. Полагаю, что имю надъ ней нкоторое вліяніе. А прошу и надюсь, что вы не станете поощрять ея намреніе, но какъ человкъ, какъ джентльменъ, предоставите мн заботиться о ней. Я готовъ…

Тутъ въ горл у учителя снова пересохло и онъ не докончилъ фразы…

Человкъ съ глянцовитой шляпой, истолковавъ по своему молчаніе учителя, поднялъ голову съ грубымъ, рзкимъ смхомъ и громко сказалъ:

— Хотите-молъ сами прибрать ее въ рукамъ. Эта штука вамъ не удастся, молодой человкъ!

Оскорбленіе заключалось больше въ тон, чмъ въ словахъ, больше во взгляд, чмъ въ тон, а всего больше въ инстинктивной грубости натуры этого человка. Самымъ лучшимъ аргументомъ съ такого рода животными является кулакъ. Учитель почувствовалъ это и ударилъ кулакомъ животное прямо въ осклабляющуюся харю. Ударъ выбилъ у агента изъ одной руки шляпу, а изъ другой кій, и разорвалъ перчатку и кожу на рук у учителя. Онъ угодилъ прямо въ уголъ рта противника, и подпортилъ на время особую форму его бороды.

Послышался крикъ, проклятіе, шумъ борьбы и топотъ многочисленныхъ шаговъ. Затмъ толпа разступилась направо и налво, и два выстрла послышались одинъ за другимъ. Затмъ толпа снова окружила противника учителя, а этотъ послдній остался одинъ. Онъ помнилъ, что вынулъ горящій пыжъ изъ своего рукава лвой рукой. Правую кто-то держалъ. Поглядвъ на нее, онъ увидлъ, что кровь струилась изъ нея, а пальцы сжимали рукоятку сверкающаго ножа. Онъ не могъ припомнить, когда и какъ онъ схватилъ этотъ ножъ.

Человкъ державшій его за руку, былъ м-ръ Морферъ. Онъ тащилъ учителя къ дверямъ, но учитель упирался и старался разсказать ему, не взирая на спазмы въ горл, о Млиссъ.

— Все въ порядк, другъ мой, отвчалъ м-ръ Морферъ. Она дома.

И они вмст вышли на улицу. Дорогой м-ръ Морферъ сообщилъ, что Млиссъ прибжала домой нсколько минутъ тому назадъ и потащила его за собой, говоря, что кто-то готовится убить учителя въ Аркэд. Желая остаться на-един, учитель общался м-ру Морферу, что не пойдетъ разыскивать агента сегодня вечеромъ, и простившись съ м-ромъ Морферомъ, направился къ школ. Подходя къ ней, онъ удивился, замтивъ, что дверь открыта… удивленіе его возросло, когда онъ нашелъ въ школьной комнат Млиссъ.

Въ основ характера учителя, какъ я уже раньше намекалъ на это, лежалъ эгоизмъ, какъ и у большинства нервныхъ натуръ. Грубый намекъ, только-что брошенный ему въ лицо противникомъ, все еще щемилъ его за сердце. Весьма возможно, думалось ему, что и другіе точно такъ же объясняютъ его привязанность къ двочк, которая во всякомъ случа была неразумна и романтична. Кром того, вдь она добровольно отвергла его авторитетъ и дружбу! Неужели онъ затмъ оспаривалъ всеобщее мнніе, чтобы въ конц-концовъ быть вынужденнымъ признать истину, которую вс предсказывали? И вотъ, ему довелось подраться въ винномъ погребк съ какимъ-то проходимцемъ и рисковать жизнью,— и ради чего? Чего онъ добился? Ничего! Что скажутъ люди? Что скажутъ его друзья? Что скажетъ Макъ-Снэгли?

Терзаемый угрызеніями совсти, онъ всего мене желалъ бы въ настоящую минуту встртиться съ Млиссъ. Онъ вошелъ въ дверь и подойдя къ своему столу, объявилъ двочк кратко и холодно, что занятъ и желаетъ остаться одинъ. Когда она встала съ мста, онъ занялъ его и закрылъ лицо руками. Нсколько времени спустя отнявъ руки отъ лица, онъ увидлъ, что она не трогалась съ мста и глядла ему въ лицо съ тревожнымъ выраженіемъ.

— Вы его убили? спросила она.

— Нтъ, отвчалъ учитель.

— Вдь я затмъ и дала вамъ ножъ! продолжала двочка торопливо..

— Дала мн ножъ? повторилъ удивленный учитель.

— Ну да, дала вамъ ножъ. Я залзла подъ прилавокъ. Видла какъ вы его ударили. Видла какъ вы оба упали. Онъ выронилъ свой ножъ. Я подала вамъ его. Зачмъ вы его не зарзали? спшила объясниться Млиссъ, выразительно мигая своими черными глазами и размахивая маленькой красной ручкой.

Учитель могъ только взглядомъ выразить свое удивленіе.

— Да, продолжала Млиссъ. Еслибы вы спросили меня, то я сказала бы вамъ, что собираюсь уйти съ актерами. А почему? Потому что вы скрыли отъ меня, что узжаете отсюда. А я это знала. И не хотла оставаться здсь одна съ этими Морферами. Скоре — умереть!

И съ драматическимъ жестомъ, вполн подъ-стать въ ея характеру, она показала ему нсколько зеленыхъ листьевъ:

— Вотъ ядовитое растеніе, которое, по вашимъ словамъ, можетъ убить меня. Я уйду съ актерами или съмъ вотъ это, и умру. Мн все равно. Я не останусь здсь, гд вс меня ненавидятъ и презираютъ! Да и вы не бросили бы меня, если бы не ненавидли и не презирали!

Страстная маленькая грудь вздымалась и дв крупныя слезы навернулись на рсницы Млиссъ, но она поспшила смахнуть ихъ передникомъ.

— Если вы запрете меня въ тюрьму, чтобы я не убжала, продолжала съ сердцемъ Млиссъ, то я отравлюсь. Отецъ убилъ себя, почему же и мн не убить себя? Вы сказали, что кусочекъ этого корня убьетъ меня, и я всегда ношу его здсь, и она ударила себ кулакомъ по груди.

Учитель подумалъ о незанятомъ мст возл могилы Смита, такъ какъ суевріе заставляло жителей городка хоронить своихъ покойниковъ поодаль отъ могилы самоубійцы, и взявъ руки Млиссъ въ свои, онъ поглядлъ въ ея честные глаза и сказалъ:

— Лисси, хочешь идти со мной?

Двочка охватила его шею руками и радостно отвчала:

— Да.

— Но теперь же… сегодня вечеромъ?

— Сегодня вечеромъ.

И рука объ руку они пошли по дорожк, по той самой узкой дорожк, которая однажды уже привела усталаго ребенка въ учителю и по которой, казалось, имъ уже не суждено было ходить вмст. Звзды горли надъ ихъ головами. Къ добру или въ худу, но урокъ судьбы не пропалъ даромъ и двери школы ‘Красной Горы’ затворились за нашей четой навки.

X.
Уличная собака.

Оторвавъ глаза отъ газеты, я усматриваю собаку, лежащую на ступеняхъ противуположнаго дома. Ея поза можетъ заставить думать прохожихъ и случайныхъ наблюдателей, что она принадлежитъ господамъ, живущимъ въ этомъ дом, и слдовательно занимаетъ извстное положеніе въ свт. Я видлъ, какъ постители гладили ее, въ томъ убжденіи, что оказываютъ этимъ любезность ея хозяину, и собака лукавыми движеніями поддерживала въ нихъ это заблужденіе. Но все это чистое притворство и обманъ съ ея стороны. У ней нтъ ни хозяина, ни жилища. Она парія и отверженное существо, короче говоря, она уличная собака.

Этотъ эпитетъ говоритъ намъ о такой безнадежной и неисправимой цыганской жизни, какая, быть можетъ, не всякому понятна. Только т, кому извстны бродяжническія привычки и грабительскіе инстинкты уличныхъ мальчишекъ большихъ городовъ, оцнятъ все его значеніе. Это низшая ступень въ общественной лстниц, на какую только можетъ опуститься почтенный песъ. Собака слпого нищаго, собака, спутница точильщика ножей — занимаютъ сравнительно боле высокое мсто. Надъ ними по крайней мр есть только одинъ хозяинъ. Но уличная собака является рабой цлой юной ватаги, и обязана повиноваться знакамъ и призыву всякаго уличнаго пострла. Она подчинена не столько личности какого-нибудь мальчишки, сколько мальчишескому элементу и принципу вообще. Она дятельно участвуетъ во всхъ ихъ проказахъ, мелкихъ воровствахъ, набгахъ на задніе дворы, бить оконныхъ стеколъ и другихъ юношескихъ развлеченіяхъ. Такимъ образомъ она является отраженіемъ пороковъ нсколькихъ хозяевъ, не обладая добродтелями или особенностями ни одного изъ нихъ.

Если вести ‘собачью жизнь’ вообще считается крайней гранью житейской невзгоды, то жизнь уличной собаки еще злополучне. Она участвуетъ во всхъ проказахъ, и если только не отличается особенной опытностью, то всегда служитъ козломъ отпущенія. Она никогда не иметъ доли въ добыч своихъ сообщниковъ. За отсутствіемъ законныхъ развлеченій, она служитъ игрушкой для своихъ товарищей, и я видалъ, что униженіе ея доходило до того, что ей привязывали въ хвосту крапиву. Уши и хвостъ обыкновенно выкраиваются на всевозможные лады въ силу прихоти бдовой шайки, которой она состоитъ членомъ, и если только она отличается малйшей храбростью, то ее неизмнно подзадориваютъ къ драк съ боле крупными собаками. Ее почти не кормятъ и ежечасно обижаютъ, дурная слава товарищей лишаетъ ее всякихъ симпатій, и разъ обратившись въ уличную собаку, она уже не можетъ измнить своего положенія. Она зачастую продается въ рабство своими безчеловчными товарищами. Я помню, что однажды у самыхъ дверей моего дома ко мн подошли двое изъ такихъ скоросплыхъ сорванцовъ, и предложили продать собаку, которую вели на веревк. Цна была крайне умренная, сколько мн помнится, всего пятьдесятъ центовъ. Вообразивъ, что несчастное животное недавно лишь попало въ ихъ злодйскія руки и желая спасти ее отъ униженія сдлаться рабой уличныхъ мальчишекъ, я уже готовился заключить предлагаемую сдлку, когда замтилъ, что собака обмнялась многозначительнымъ взглядомъ съ своими хозяевами. Я немедленно прервалъ вс переговоры и прогналъ съ глазъ долой юныхъ обманщиковъ и ихъ четвероногаго сообщника. Дло было ясно. Собака была старая, опытная, закаленная уличная собака, и я былъ вполн увренъ, что она убжитъ къ своимъ старымъ товарищамъ при первой возможности. Такъ и случилось, какъ я о томъ узналъ впослдствіи, когда одинъ добросердечный, но не проницательный сосдъ мой, купилъ ее. Нсколько дней спустя я видлъ, какъ два юныхъ негодяя продавали ее въ другомъ квартал, такъ какъ въ нашемъ они уже нсколько разъ перепродали ее.

Но, спроситъ читатель, если жизнь уличной собаки такая несчастная, то почему она не промняетъ ее на какую-нибудь другую и не откажется отъ непріятнаго товарищества. Признаюсь, я часто ломалъ голову надъ этимъ вопросомъ. Долгое время я никакъ не могъ ршить: Является ли этотъ зловредный союзъ слдствіемъ вліянія собаки на мальчишку, или, и кто изъ двухъ обладаетъ слабйшей и впечатлительнйшей натурой. Я убдился теперь въ томъ, что вначал собака несомннно подчиняется вліянію мальчишки, и будучи еще невиннымъ щенкомъ сбивается съ пути собачьей истины хитрыми и лукавыми мальчишками. Подростая и освоиваясь съ обычаями своихъ друзей-бродягъ, она становится сознательнымъ плутомъ, съ наслажденіемъ сбиваетъ съ толку невинныхъ дтей, вводитъ ихъ въ различные соблазны и такимъ образомъ мститъ за свое униженіе. Въ этомъ отношеніи и въ виду тхъ неблаговидныхъ уловокъ, въ которыхъ я уличилъ ее, я и считаю нужнымъ предупредить родителей и опекуновъ объ опасности, которой подвергаются ихъ питомцы со стороны уличной собаки.

Уличная собака лукаво ведетъ свои подкопы. Вначал она соблазняетъ юный умъ перспективой неограниченной свободы, которую она олицетворяетъ собственной персоной. Она будетъ сторожить у калитки сада какого-нибудь маленькаго мальчика и постарается прыжками и заигрываніемъ выманить его изъ священной ограды. Она устроитъ воображаемую погоню и примется бгать вокругъ одного и того же мста какъ безумная, затмъ подбжитъ къ ребенку поглядывая такъ, какъ если бы хотла сказать:— поглядите, видите, какъ это легко и просто! Если несчастный ребенокъ не съуметъ воспротивиться соблазну и выйдетъ за калитку, то съ этой минуты онъ окончательно деморализируется. Уличная собака вселяетъ въ него свои свойства. Плутоватая тварь прямо приводитъ его въ кругъ своихъ друзей-бродягъ. Иногда злополучное дитя, если оно очень мало, попадаетъ въ конц-концовъ въ полицію, куда приводятъ заблудившихся дтей.

Когда я встрчаю на улиц мальчика, совсмъ оглушеннаго и сбитаго съ толку, то большею частію я нахожу поблизости и уличную собаку. Когда я читаю объявленія о пропавшихъ дтяхъ, я всегда мысленно прибавляю въ ихъ описанію: ‘ихъ видли въ послдній разъ въ обществ уличной собаки’. Вліяніе этой твари не ограничивается маленькими мальчиками. Я зачастую видалъ, какъ она терпливо дожидалась боле взрослыхъ мальчиковъ по дорог въ школу, и хитрыми, лукавыми маневрами увлекала ихъ въ безцльному бродяжничеству. Я видалъ, какъ она лежала у дверей школы съ намреніемъ завести дтей, возвращавшихся домой, въ отдаленные закоулки. Она заводила многихъ доврчивыхъ мальчиковъ на пристани и набережныя, прикидываясь водолазомъ, чего въ сущности не было, другихъ же заманивала побродить съ собой, прикинувшись охотничьей собакой, которою она отродясь не бывала. Безсовстная, лицемрная и лукавая, она привлекала многія дтскія сердца, откликаясь на вс имена, какими они ее называли, не отставала отъ нихъ ни на шагъ до тхъ поръ, пока они не попадали впросакъ, и покидала въ тотъ самый моментъ, когда они наиболе нуждались въ ея помощи. А видалъ, какъ она отнимала у маленькихъ учениковъ ихъ завтракъ, какъ-бы нечаянно сбивая ихъ съ ногъ. Я видалъ, какъ боле взрослые длились съ ней худо нажитымъ добромъ. Будучи вначал орудіемъ, она съ теченіемъ времени становится сообщницей, жертва обмана, она научается обманыватъ другихъ, на самый лучшій конецъ она не что иное, какъ бродяга изъ бродягъ.

И совсмъ тмъ, я все-таки не могу не сожалть о ней въ то время, какъ она лежитъ на моихъ глазахъ въ долгое лтнее утро, наслаждаясь краткими промежутками спокойствія и отдыха, которыми она украдкой пользуется у чужихъ дверей. Но вотъ раздается рзкій свистъ, мальчики возвращаются домой изъ школы, и собаку выводить изъ ея дремоты ловко брошенная картофелина, которая попадаетъ ей прямо въ голову и пробуждаетъ ее къ тяжкой дйствительности, а именно: что она осуждена отнын и навки быть уличной собакой.

——

Кром приведенныхъ разсказовъ, озаглавленныхъ у Бретъ-Гарта: ‘Повствованія объ аргонавтахъ’ (Tales of the argonauts) и эскизовъ въ род: ‘Уличный мальчишка’, ‘Покинутые мною околотки’ и проч. Бретъ-Гартъ написалъ еще рядъ Испанскихъ и американскихъ легендъ (Spanish and American legends) но ни по содержанію своему, ни по форм, эти легенды не представляютъ большого интереса.

Кром прозы, Бретъ-Гартъ писалъ также и стихи, но послдніе значительно уступаютъ въ достоинств прозаическимъ разсказамъ. Нкоторыя стихотворенія, называемыя авторомъ поэмами, любопытны лишь по сюжету, которымъ вдохновлялся поэтъ. Такъ, напримръ, одно стихотвореніе воспваетъ медвдя. Другое — обращено къ ‘Черепу Пліоценской формаціи’, третье сообщаетъ о томъ, ‘Что думаетъ паровозъ’.

Но вс эти ‘поэмы’ не отличаются особенными достоинствами.

Наконецъ, у Бретъ-Гарта есть цлый рядъ пародій на романы нкоторыхъ европейскихъ писателей, напримръ, Александра Дюма, Виктора Гюго, Вильки Коллинза, Чарльза Рида и проч. Пародіи эти, возбудившія негодованіе нкоторыхъ отечественныхъ рецензентовъ, между тмъ весьма замчательны. Строгимъ пуристамъ слдовало бы помнить, что, во-первыхъ: ‘смяться право не гршно надъ тмъ, что кажется смшно’. А во-вторыхъ, что никакая пародія не въ состояніи уронить истинно великаго произведенія, да на такія и не посягаетъ Бретъ-Гартъ.

Онъ весьма тонко подмчаетъ слабыя стороны, фальшивыя ноты, манерность, фразерство нкоторыхъ европейскихъ писателей, положимъ, весьма талантливыхъ, но отнюдь не великихъ и отличающихся многими, весьма существенными недостатками. Читатель, хорошо знакомый съ теми произведеніями, на которыя написалъ пародіи Бретъ-Гартъ, и главное, съ характеромъ ихъ авторовъ, не можетъ не смяться при чтеніи этихъ мастерскихъ пародій. Хотя, конечно, въ перевод трудно передать вс’ ихъ соль, но для того, чтобы высказанное мнніе не показалось голословнымъ и читатель могъ судитъ: насколько Бретъ-Гартъ ловко попадаетъ въ самое больное мсто извстнаго писателя, приводимъ отрывки изъ нкоторыхъ, наиболе рельефныхъ пародій.

Никто, конечно, не станетъ отрицать, что Викторъ Гюго, напримръ, невзирая на свои достоинства, манерностью языка, претенціозностью выраженій, риторической шумихой, страстью къ дешевымъ эффектамъ зачастую просится въ каррикатуру. И разв не мастерскую каррикатуру рисуетъ на него Брегъ-Гартъ:

Быть добрымъ, значить быть оригинальнымъ. Что такое добрый человкъ? Епископъ Миріэль.

Мой другъ, вы пожалуй станете возражать противъ этого. Вы пожалуй скажете: я знаю, что талое добрый человкъ. Вы, чего добраго, скажете, что вашъ свяпщиникъ добрый человкъ.

О! вы ошибаетесь, вы англичанинъ, а англичане животные.

Англичане воображаютъ, что они нравственны, когда они только угрюмы. И опять же англичане носятъ такія некрасивыя шляпы и одваются такъ безобразно.

О! они просто canalie.

И все-таки епископъ Миріэль добрый человкъ — почти такой же добрый, какъ и вы. Добре васъ въ сущности.

Однажды монсеньоръ Миріэль былъ въ Париж. Этотъ ангелъ имлъ привычку ходить по улицамъ, какъ и первый встрчный. Онъ не былъ гордъ, хотя был изященъ. Ну вотъ, трое gamius de Paris обозвали его скверными словами.

Что сдлалъ этотъ добрый человкъ? Онъ кротко подозвалъ ихъ къ себ.

— Дти мои, сказалъ онъ, это очевидно не ваша вина. Я признаю въ этомъ оскорбленіи и непочтеніи вину вашихъ родителей. Помолимся за вашихъ родителей.

Они стали на колни и помолились за родителей.

Эффектъ былъ трогательный.

Епископъ спокойно оглянулся вокругъ.

— По зрломъ размышленіи, произнесъ онъ торжественно, я вижу, что ошибся, ясно, что виновато общество. Помолимся за общество.

Они снова стали на колни и помолились за общество.

Эффект былъ еще торжественне. Какъ вы думаете объ этомъ?

Всякому памятна исторія епископа съ теткой Nez Retrouss. Тетка Nez Retrouss продавала спаржу. Она была бдна, въ этомъ слов заключается великій смыслъ, мой другъ. Иные говорятъ: ‘бденъ, но честенъ’. Я же говорю: О!

Епископъ Миріэль купилъ шесть связокъ спаржи. У этого добраго человка былъ очаровательный порокъ: онъ любилъ спаржу. Онъ далъ ей франкъ и получилъ три су сдачи.

Су оказались фальшивыми. Какъ поступилъ этотъ добрый епископъ? Онъ сказалъ: — мн не слдовало брать сдачи съ бдной женщины.

Потомъ замтилъ своей экономк: — никогда не берите сдачи съ бдной женщины

И прибавилъ про себя: потому, что су будутъ по всей вроятности фальшивыми.

II.

Когда человкъ совершаетъ преступленіе, общество заключаетъ его въ тюрьму. Тюрьма — это худшая изъ гостинницъ, какую только можно себ представить. Населеніе въ ней низкое и грубое. Масло горькое, кофе заплеснвлый. Ахъ! это ужасно! Въ тюрьм, какъ и въ плохой гостинниц, человкъ вскор утрачиваетъ не только нравственность, но, что гораздо хуже для француза, утонченныя манеры и деликатность.

Жанъ Вальжанъ вышелъ изъ тюрьмы съ смутными понятіями объ обществ. Онъ позабылъ объ условіяхъ современнаго гостепріимства. Поэтому онъ удралъ съ подсвчниками епископа. Разберемъ, это дло: подсвчники были, украдены — это очевидно. Общество заключило Жана Вальжана въ тюрьму, это тоже очевидно. Въ тюрьм Общество лишило его утонченности манеръ — это также очевидно.

Что такое общество?

Вы, да я — мы общество.

Другъ мой, вы да я украли эти подсвчники.

III.

Епископъ также пришелъ къ этому заключенію. Онъ глубоко размышлялъ въ теченіи шести дней. Утромъ на седьмой отправился въ полицейскую префектуру.

Онъ сказалъ: Monsieur, арестуйте меня. Я укралъ подсвчники.

Чиновникъ руководился законами общества и отказалъ въ этомъ епископу.

Что же сдлалъ епископъ?

Онъ заказалъ себ очаровательное ядро съ цпью, надлъ на ногу и носилъ всю остальную жизнь.

Это фактъ!

——

Или вотъ еще отрывокъ изъ пародіи на извстное произведеніе Мишле ‘La femme’:

I.
Женщина, какъ учрежденіе.

‘Еслибы не женщины, то немногіе изъ насъ существовали бы теперь на свт’. Вотъ замчаніе одного осторожнаго и скромнаго писателя. Онъ былъ также проницателенъ и уменъ.

Женщина! Созерцайте ее и восхищайтесь ею. Любуйтесь ею и любите ее. Если она пожелаетъ поцловать васъ, дозвольте ей это. Помните, что она слаба, а вы сильны.

Но не обращайтесь съ ней грубо. Не ухаживайте при ней, даже если она ваша жена, за другой женщиной. Не длайте этого. Будьте всегда вжливы, даже если ей другой покажется миле васъ.

Еслибы вашей матери, мой дорогой Амадисъ, не показался вашъ отецъ миле всякаго другого, вы могли бы быть сыномъ этого всякаго другого. Подумайте объ этомъ. Всегда будьте философомъ, даже на счетъ женщинъ.

Немногіе мужчины понимаютъ женщинъ. Французы быть можетъ лучше, чмъ вс другіе. Я французъ.

II.
Дитя.

Она дитя — крошечное существо — младенецъ.

У ней есть отецъ и мать. Предположимъ для примра, что они женаты. Будемъ нравственными, если не можемъ быть счастливыми и свободными — они женаты — быть можетъ они любятъ другъ друга — кто знаетъ?

Но она ничего объ этомъ не знаетъ, она младенецъ — крошка, игрушка.

Она вначал некрасива. Это жестоко, быть можетъ, но она красна и положительно безобразна. Она чувствуетъ это и плачетъ. Она рыдаетъ. Ахъ, мой Боже, какъ она рыдаетъ! Ея крики и вопли становятся отчаянными.

Слезы текутъ изъ ея глазъ ручьями. Она глубоко и сильно чувствуетъ, какъ Альфонсъ де-Ламартинъ въ своихъ Confessions.

Если вы ея мать, сударыня, то примитесь трясти ея пеленки, боясь не попали ли въ нихъ булавки, и тому подобное. Ахъ! она притворщица! вы, даже вы не поняли ее!

Но у ней проявляются уже очаровательныя стремленія. Поглядите, какъ она трясетъ своими пухлыми рученками. Она съ умоляющимъ видомъ смотритъ на свою мать. У ней есть уже свой языкъ. Она говорить: ‘гу, гу’ и ‘га, га’.

Она чего-то проситъ — эта крошка!

Она голодна, она хочетъ кушать. Покормите ее, сударыня!

Первый долгъ матери кормить свое дитя!..

III и IV.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

V.
Первая любовь.

Она боле не сомнвается въ своей красот. Она любима. Она видлась съ нимъ тайкомъ. Онъ живъ и остроуменъ. Онъ знаменитъ. Онъ уже имлъ интригу съ Фифиной, горничной, и бдная Фифина въ отчаяніи. Онъ дворянинъ. Она знаетъ, что онъ сынъ баронессы Кутюріръ. Она обожаетъ его.

Она прикидывается, что не замчаетъ его. Бдная дурочка! Ипполитъ разстроенъ, убитъ, к неувренъ и очарователенъ.

Она восхищается его сапогами, его галстукомъ, его перчатками, его очаровательными панталонами, его сюртукомъ и тросткой.

Она предлагаетъ ему бжалъ съ нимъ. Онъ въ восторг, но великодушно отказывается, быть можетъ, она ему надола… Она читаетъ Поля и Виргинію. Она вн себя отъ восхищенія. Когда она читаетъ, какъ эта примрная молодая особа пожертвовала жизнью, чтобы только не показаться своему возлюбленному въ dshabill, она рыдаетъ…

Добродтельный Бернарденъ де-Сен-Пьеръ! дочери Франціи поклоняются вамъ.

VI.
Жена.

Ей наскучило любить, и она выходитъ замужъ…

VII.
Ея возрастъ.

Француженки никогда не старются…

——

Изъ англійскихъ писателей Бретъ-Гаргь особенно удачно пародируетъ Чарльза Рида. Этотъ талантливый и плодовитый писатель отличается своими особенностями въ слог и манер разсказывать, которыя иногда впадаютъ въ шаржъ и наскучаютъ, особенно при назойливомъ повтореніи извстныхъ литературныхъ пріемовъ въ цломъ ряд произведеній. Кром вншнихъ пріемовъ, Чарльзъ Ридъ повторяется и въ типахъ, изображаемыхъ имъ. Есть у него, напримръ, излюбленый женскій типъ, который неизмнно фигурируетъ въ каждомъ изъ его рамановъ. Это типъ женщины, которая женственнй самой женственности, граціознй самой граціи, но съ мягкими и кроткими вншними пріемами скрываетъ извстную дозу энергіи и стойкости. Вмст съ этими качествами ей нечужды и т слабости, которыя испоконъ вка считаются принадлежностью всякой дочери Евы: наивная хитрость, невинное лукавство и т спеціальныя слабости, составляющіе исключительную принадлежность дочерей Альбіона и возводимыхъ Чарльзомъ Ридомъ въ перлъ созданій чопорность и жеманство. Словомъ, типъ обольстительной сирены, сильной своей мнимой слабостью и очаровательной въ своихъ недостаткахъ. Этотъ типъ, весьма удавшійся Чарльзу Риду и заинтересовывающій читателя своей новизной въ лиц Люси, героин романа ‘Любитъ — не любитъ!’, повторяясь неизмнно во всхъ послдующихъ романахъ Чарльза Ряда (напр., въ лиц Грэсъ, въ роман ‘Поставьте себя на его мсто’, въ лиц главной героини романа ‘Вроломство‘, и проч.) — утрачиваетъ свою оригинальность и свжесть, и становится приторенъ. Въ послднемъ изъ вышеупомянутыхъ романовъ, напр., въ ‘Вроломств’, авторъ заставляетъ свою героиню строго держаться свтскихъ приличій даже на необитаемомъ остров, куда ее выкинула буря, вмст съ влюбленнымъ въ нее молодымъ человкомъ, которому она не позволяетъ переночевать въ той пещер, гд сама укрывается на ночь, и изъ ложно понятого чувства скромности и стыдливости готова отдать бдняка на произволъ расходившимся стихіямъ и даже чуть-ли не на съденіе дикимъ зврямъ. Чарльзъ Ридъ не налюбуется своей героиней, но всякій безпристрастный и здравомыслящій человкъ только плечами пожметъ при вид тхъ штукъ, которыя она выкидываетъ.

Бретъ-Гартъ, съ свойственной ему чуткостью до всякой фальши, очень ловко выставляетъ въ своей пародіи всю неестественность подобныхъ выходокъ, а также осмиваетъ страсть Чарльза Рида, особенно сказывающуюся въ его послднихъ романахъ,— прибгать въ вншнимъ эффектамъ, нанизывать сенсаціонныя происшествія, накликать на своихъ героевъ цлый рядъ всяческихъ бдствій, пожаровъ, наводненій, кораблекрушеній и проч. Конечно, вс эти страхи оканчиваются обыкновенно, ничмъ, и герои, которые, подобно нашему казенному добру, въ огн не горятъ и въ вод не тонуть, выходятъ цлы и невредимы изъ борьбы съ стихіями и людскимъ коварствомъ, и соединяются узами брака.

Въ пародіи Бретъ-Гарта влюбленные другъ въ друга, герой и героиня, разлучаемые жестокостью родителей, неожиданно улетаютъ на воздушномъ шар.

‘…….Лэди Каролина упала въ обморокъ. Прикосновеніе холодного носа ея собачки привело ее въ чувство. Она не ршалась заглянуть за край лодочки, не ршалась взглянуть на разверстую пасть чудовища, готоваго ее поглотить. Она бросилась на дно лодочки и обняла единственное живое существо, спасенное съ ней пуделя. Потомъ она заплакала. Въ эту минуту раздался ясный голосъ, который казалось доносился изъ окружающаго воздуха:

— Могу я побезпокоить васъ просьбой взглянуть на барометръ?

Она высунула голову изъ лодочки. Литтлъ вислъ на конц длинной веревки. Она отдернула голову.

Черезъ минуту онъ увидлъ ея смущенное, краснющее личико, снова выглянувшее изъ лодочки — блаженное зрлище!

— О, пожалуйста, не забирайтесь сюда! Оставайтесь тамъ, гд вы находитесь, пожалуйста!

Литтлъ повиновался. Само собой разумется, что она ничего не смыслила въ барометр и сказала ему объ этомъ. Литтль улыбнулся.

— Будьте такъ добры, передайте его мн.

Но у нея не было ни шнурка, ни веревки. Наконецъ она сказала:

— Подождите одну минутку.

Литтлъ подождалъ. Лицо ея больше не показывалось, но вотъ барометръ медленно былъ спущенъ къ нему…. на шнурк отъ корсета.

Барометръ сильно упалъ. Литтлъ поглядлъ на клапанъ и ничего не сказалъ. Вдругъ ему послышался вздохъ. Затмъ рыданіе. Затмъ нсколько рзкое замчаніе:

— Отчего вы ничего не предпринимаете? Какимъ путемъ мы можемъ спуститься на землю?

— Открывъ клапанъ.

— Почему же вы его не открываете?

— Потому что веревка отъ клапана порвалась!

Лэди Каролина упала въ обморокъ. Когда она очнулась, было темно. Они какъ будто продирались сквозь громадный обломокъ чернаго мрамора. Она застонала и содрогнулась.

— Я бы желала, чтобы мы могли зажечь свчу.

— У меня нтъ спичекъ, отвчалъ Литгль. Но кажется, что у васъ на ше надто янтарное ожерелье. Янтарь при извстныхъ условіяхъ издаетъ электричество. Дайте мн ожерелье.

Онъ взялъ янтарное ожерелье и принялся тереть его. Затмъ попросилъ ее поднести суставъ пальца къ ожерелью. Результатомъ этого была яркая искра. Это повторялось въ теченіи нсколькихъ часовъ. Свтъ былъ не особенно ярокъ, но его было достаточно для того, чтобы приличія были спасены и деликатныя чувства скромной двушки успокоены.

Вдругъ послышался трескъ и запахъ газа. Литгль поблднлъ, въ конус воздушнаго шара образовалась трещина, черезъ которую вырывался газъ, и они начали уже опускаться. Литгль былъ покоренъ, но твердъ.

— Если шелковая матерія не выдержитъ, мы погибли. Къ несчастію у меня нтъ веревки, или чего нибудь другого, чтобы задлать отверстіе.

Инстинктъ женщины спохватился объ этомъ раньше, чмъ разумъ мужчины. Но ее смущало одно обстоятельство.

— Будьте такъ добры, спуститесь на конецъ веревки на одну минуту, произнесла она съ очаровательной улыбкой.

Литгль повиновался. Черезъ минуту она позвала его. Она держала нчто въ рукахъ удивительное изобртеніе семнадцатаго столтія, усовершенствованное въ настоящемъ: пирамиду изъ шестнадцати обручей изъ гибкой, но крпкой стали.

Съ крикомъ радости Литтль схватилъ ихъ, ползь на воздушный шаръ и скрпилъ эластическими обручами его конусообразную оконечность. Затмъ спустился въ лодочку.

— Мы спасены.

Лэди Каролина покраснла и собрала складки своихъ легкихъ, но античныхъ драпировокъ въ уголъ лодочки.

Они медленно опускались на землю. Леди Каролина уже различала очертанія Реби-Голла.

— Я полагаю, что сойду здсь, проговорила она.

Литтль прикрпилъ воздушный шаръ якоремъ и собирался послдовать за ней.

— Не спшите, мой другъ, замтила она съ лукавой улыбкой. Насъ не должны видть вмст. Люди стали бы сплетничать, до свиданія!

Литтль снова вскочилъ на воздушный шаръ и отлетлъ въ Америку….

——

Изъ приведенныхъ образчиковъ читатель, хорошо знакомый съ литературными пріемами и недостатками Виктора Гюго, Мишле и Чарльза Рида, согласится, что пародія Бретъ-Гарта необыкновенно врно передаетъ ихъ. Можно почти сказать, что нелпости оригиналовъ, послужившихъ для каррикатуры, не превзойдены послдней, а только подчеркиваются ею.

А. Э.

‘Встникъ Европы’, NoNo 10, 12, 1873

ПРИРОДА И ЛЮДИ ВЪ АМЕРИК.Картины и разсказы.

I.Удача Гремучаго-Лагеря.

II.Изгнанники Покеръ-Флата.

III.Уличный мальчишка.

IV.Покинутые мною околотки.

V.Идиллія Редъ-Гоча.

VI.Пріятель Тенесси.

VII.Изумительныя похожденія мастэра Чарльза Соммертона.

VIII.Въ ожиданіи корабля.

IX.Млиссъ.

X.Уличная собака.

I.Женщина, какъ учрежденіе.

II.Дитя.

III и IV.

V.Первая любовь.

VI.Жена.

VII.Ея возрастъ.

Читайте также:

ПРИРОДА И ЛЮДИ ВЪ АМЕРИК.
Картины и разсказы.

I.
Удача Гремучаго-Лагеря.

II.
Изгнанники Покеръ-Флата.

III.
Уличный мальчишка.

IV.
Покинутые мною околотки.

V.
Идиллія Редъ-Гоча.

VI.
Пріятель Тенесси.

VII.
Изумительныя похожденія мастэра Чарльза Соммертона.

VIII.
Въ ожиданіи корабля.

IX.
Млиссъ.

X.
Уличная собака.

I.
Женщина, какъ учрежденіе.

II.
Дитя.

V.
Первая любовь.

VI.
Жена.

VII.
Ея возрастъ.