Примечания на послание от Наполеона Бонапарта в его хранительный сенат
Примечания на послание от Наполеона Бонапарта в его хранительный сенат
Берлин. 21 ноября 1806′.
——
Примечания на послание от Наполеона Бонапарта в его хранительный сенат, Наполеон, Год: 1806
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Рассматривая бумаги, издаваемые в свет французским правительством, благоразумный читатель не может не воскликнуть: ‘О! как Бонапарт и министр его Талейран должны были смеяться сим пышным словам и фразам, которыми они потчуют благосклонных своих сенаторов, и простодушную великую нацию!’ В самом деле, не употребляется ли во зло дар слова и искусство книгопечатания, когда сими способами обманывают род человеческий, развращая умы, изрыгая клеветы на всех монархов, ложно обличая их в несуществующих замыслах, исключительно себе приписывая благородные намерения, и представляя бесстыднейшие лжесоплетения с такой уверительностью, которая одной только истине прилична? Давно уже удивляются, почему никто не противоречит злоумышленным свидетельствам, почему никто умными возражениями, — наблюдая благопристойность, без пристрастия, без брани, довольствуясь только чистосердечным изложением истины — до сих пор не предпринял остановить стремительный поток лживых показаний? По крайней мере тогда люди честные и благоразумные имели бы в руках доказательства для обличения нечестивых для вразумления слабых и легковерных.
В числе многих бумаг, сочиняемых с намерением обманывать праздных, или питать несогласие между ними, одна отличается дерзостью лжей, которые в ней содержатся: я говорю о послании от Наполеона Бонапарта в хранительный сенат писанное в Берлине 21 ноября 1806 года. Нечему удивляться, если твари и льстецы Наполеона почитают сие послание средством к сохранению власти своей: но нельзя не болезновать, нельзя смотреть равнодушно на людей, которые показывая, что гнушаются нечестивыми правилами, превозносят и слог, и содержание сего послания или для того, чтобы охуждать мнимые ошибки в бумагах, выходящих из других кабинетов, или чтобы чернить собственное свое правительство, почитая себя от него обиженными. Весьма жаль, что часто видим подобные пpимеpы. Сим господам можно сказать в ответ, что нимало не удивительно, если французы знают природный свой язык лучше иностранцев, в чем охотно и не краснеясь им отдаем преимущество, и что рассматривая внимательно правила, принятые дворами, найдем с одной стороны правоту, искренность и благодушие, с другой обманы, коварство и дерзость, по несчастью подкрепляемые чрезвычайными успехами. Постараемся разобрать сие великолепное послание, чтоб достойно оценить его, довольно будет упомянуть под каждою статьею о происшествиях, к ней относящихся.
‘Сенаторы! При нынешних обстоятельствах дел Европы желаем уведомить вас и нацию о правилах, принятых нами в основание нашей политики’.
Сенаторы по большей части думают только о способах удержаться на местах своих, пользоваться своими доходами и приобретенным имением. Ни один из них не смеет рта отворить, ни один из них не смеет противоречить своему султану. Что касается до нации, она ежедневно оплакивает несчастия от бесконечной войны, оплакивает детей, которых насильно отнимают у нее, и проклинает ненасытное честолюбие, которому принуждена жертвовать своею кровью и имуществом.
‘Война три раза начиналась и оканчивалась, чрезвычайная умеренность наша была причиною войны, снова начавшейся. Мы принуждены были бороться с четвертым военным союзом, спустя девять месяцев по разрушении третьего, спустя девять месяцев после знаменитых побед, которые Провидение даровало нам, и которые долженствовали утвердить долговременный мир в Европе’.
Чтобы иметь понятие об этой чрезвычайной умеренности, надобно взглянуть на список земель, присвоенных Францией.
Сардинский король лишен всех своих на твердой земле владений, которые превращены во французские провинции.
Королевская неаполитанская фамилия объявлена лишенною престола, которой властителю Франции угодно было подарить одному из своих братьев.
Штатгальтер голландский лишен титулов своих и владений, соединенные провинции достались другому брату.
Курфюрсты майнцкий, кельнский и трирский не существуют, области их сделались добычею Франции.
Венецианская республика разрушена, ее областями торговали как мелочным товаром, который наконец остался во власти Франции.
Брабант присоединен ко Франции, равно как все области, лежащие на левом берегу Рейна.
Республики Генуэзская и Луккская, княжество Шомбино и остров Эльба в мирное время объявлены французскою собственностью.
Вся Италия порабощена.
Княжества Парма, Пьяченца и Гвасталла отданы были добродетельному князю с тем, что по смерти его должны оные принадлежать Франции. Владетель скоро потом скончался.
На Швейцарию сделано нападение без всякой причины. Сия республика, ограбленная, опустошенная, обагренная кровью, покрытая развалинами, принуждена была принять от Франции новое уложение, и отдаться ее власти.
Немецкая империя разрушена, все князья, все члены, составлявшее оную, лишены своих прав, которые отданы вассалам французского правительства.
Король испанский принужден был отступиться от Сен-Доминго и от части твердой земли в Америке. Его заставили воевать против своих кровных, и отнять у Португалии некоторые куски, его заставили признать низвержение с престола короля своего брата, у него хотели отнять острова Балеарские, которые назначены были для вознаграждения королевского принца Неаполитанского.
Герцогство Мекленбургское захвачено по той причине, что прошлого году русские войска приняты в нем были с радостью.
Весь берег Далматии с островами сопредельными, республика Рагузинская, три Папские легатства, Авиньйон, Женевская республика, княжество Невшатель, маркграфство Аншпах, епископство Фульда, графство Ганава, города Франкфурт и Гамбург, курфюршество Гессенское, герцогства Бергское и Клевское, и проч. и проч. и проч. взяты под владение Франции.
Нескоро можно бы окончить, захотев исчислять все хищения, сделанные французским правительством в мирное время и в военное, не упоминая о частных насильствах, о нарушении всех договоров, о неуважении независимых областей, об оскорблении всех дворов. И виновник всеобщего разрушения, виновник бедствий общественных и частных, смеет хвалиться своею чрезвычайною умеренностью!
‘Несмотря на то, Англия управляет многими кабинетами Европы, а без прочного мира с сею державою наш народ не может наслаждаться выгодами, которые суть благая цель наших трудов, единственной предмет нашей жизни. Для того, невзирая на торжествующие наши обстоятельства, ни высокомерный язык Англии, ни ее требования не остановили нас в продолжение последних переговоров. Мы согласились уступить Мальту, с которою, так сказать, сопряжена честь настоящей войны, и которая есть главною виною сей войны, ибо Англия удержала Мальту вопреки мирному договору. Мы соглашались, чтобы Англия, удержав за собою Цейлон и Миссурскую империю, присоединила еще ко владениям своим мыс Доброй Надежды’.
Кабинеты европейские властны иметь сношения с Англиею, чтобы удержать бич, всему грозящий разрушением, они властны заключать союз с храбрым и великодушным народом, который до сего времени мужественно противится неистовому честолюбию. Кто высокомернее в словах и поступках?..
Пожертвования Наполеона весьма неважны. Цейлон достался Англии по Амьенскому договору, Миссурская империя покорена оружием, остров Мальта и мыс Доброй Надежды не принадлежат властителю Фарнции: итак, по какому праву Бонапарт может уступить сии земли? Он однако не упоминает, что в замену сих мнимых пожертвований требовал от англичан Сицилии и Неаполитанского королевства!
‘Все усилия наши уничтожены, когда советы наших неприятелей перестали быть одушевлены благородным честолюбием и желанием благо всемирное согласить с настоящим благом их отечества, а настоящее благо их отечества с благом твердым и прочным, но никакое благо не может быть прочным для Англии до тех пор, пока она не отречется политики обширной и неправедной, которая отнимает торговлю у шестидесяти миллионов соседственных ей богатых и храбрых жителей, и лишает их выгод мореплавания’.
Сколько тут насказано блага! но! увы! оно состоит только в пустых словах. Куда девалось благо ограбленных, опустошенных войною государств Европы? Как согласить благо всемирное с притязаниями и хищениями Франции? Нет монарха, который от искреннего сердца не желал бы мира, нет монарха, которой не желал бы купить его великими пожертвованиями: но все предложения их отвергаемы были оскорбительным высокомерием, и каждый раз открывалось, что мирное состояние столь же опасно для них, как и военное, но гораздо затруднительнее сего последнего.
Францию одну можно укорять в обширной и неправедной ее политике. Не принимаясь оправдывать Англию, можно сказать, что она в мирное время никогда не препятствовала соседям своим производить торговлю и мореплавание. Каждая из приморских держав делала все, что могла для распространения промышленности своей и умножения народного богатства.
‘Немедленно после кончины первого министра английского мы легко усмотреть могли, что переговоры продолжались единственно для прикрытия сношений о четвертом военном союзе (coalition), разрушенном при самом его начале’.
Слово военный союз, повторяемое весьма часто, понравилось французскому правительству, потому что ему хочется представить его в виде страшилища и сделать средством к соединению умов. Для чего бы не употребить приличного слова? Каждый монарх властен заключать союзы для собственной безопасности, что и сделано было в прошлом году между императорами всероссийским и австрийским. В настоящих обстоятельствах дела шли совсем иначе. Король прусский, утомленный бесчисленными оскорблениями и насильствами, которые вытерпел, наконец принужден был один ополчиться. Без сомнения, весьма побудительные причины заставили его действовать. Сей государь воевал против Англии и Швеции, Австрия объявила себя нейтральною, российские войска находились в дальнем расстоянии, лорд Морпет, посланный от е. в. короля великобританского с предложением о мири между Англиею и Пруссиею, нашел Фридриха Вильгельма посреди войска и кабинет лондонский имел так мало влияния на берлинский, что переговоры даже начаты не были, словом, пруссаки дрались с французами, не имея ни одного чужестранного солдата в своих фалангах. Итак, где же этот военный союз, которым Бонапарт пугает французов? Где он, когда французы имели перед собою только одного неприятеля? Цель сего умысла состоит в том, чтобы уверить, будто Франции объявлена война несправедливая, между тем как сама Франция, сама говорю Франция принудила поднять против себя оружие, употребив более стараний преодолеть долговременное терпение Пруссии, нежели сколько сия держава употребляла о сохранении мира. Один Бонапарт, не будучи доволен похищенным королевством Бурбонов, хочет войны, ведет ее с целым светом, желая основать какую-то всемирную монархию, и сей мечте своего воображения жертвует кровью французов, жертвует кровью своих вассалов, которых угодно ему называть союзниками.
‘Находясь в сих новых обстоятельствах, мы поставили себе непременным правилом не выводить войск ни из Берлина, ни из Варшавы, ни из провинций нами покоренных до тех пор, пока не будет заключен всеобщий мир, пока заселения испанские, французские и голландские не будут отданы, пока Оттоманская Порта не утвердится на своем основании, и пока не восстановится навсегда независимость сей обширной империи, независимость, в которой народ наш находит для себя главнейшую выгоду’.
Лживость сего правила сама собою открывается, и не требует никаких объяснений. Всеобщий мир иначе не может быть заключен, как на взаимных соглашениях, но Бонапарт хочет, чтобы другие на все согласились, а сам ничего не уступает. Следственно едва ли можно предполагать событие мира, когда один присваивает себе власть предписывать условия.
Оттоманской Порте никакая опасность не угрожает. Здесь нужно сделать объяснения, которые желала бы Франция оставить в неизвестности.
Без всякий причины, без малейшего повода перенести пламя войны во внутренность Оттоманской империи, — отважившись лишить ее двух прекраснейших провинций, Египта и Сирии, единственно для того, чтобы занять чем-нибудь беспокойную голову одного удальца, — сделав многократные неотступные предложения некоторым дворам о принятии плана разделить области султана, — решившись, под видом покровительства, отнять у Порты часть морей, республику находящуюся под ее защитою — можно ли уверять, что французы сражаются за независимость Порты? Можно ли говорить, что в независимости Порты народ наш находит для себя главнейшую выгоду?
Бедный народ, как тебя обманывают! За шесть лет перед сим главнейшая выгода твоя требовала покорения Сирии и Египта, за два года перед сим главнейшая выгода твоя требовала разделения областей турецких: теперь та же самая выгода требует, чтоб ты защищал Порту. Вот что называется непременным политическим правилом, которому приносят на жертву твое спокойствие, твою торговлю, твою промышленность, и бесчисленное множество детей твоих!..
Но успокойся, о народ великий! Не заботься о Турецкой империи! Никакая опасность не угрожает ей со стороны соседей. Но как г. Талейран в донесении своем, от 15 ноября 1806 года, именует Россию первою неприятельницею Порты, то не бесполезно будет здесь обнаружить его умышленное заблуждение, которое он распространить старается.
Всякий знает, как легко России завладеть Константинополем, но правота, благодушие и благородное бескорыстие воссели на престоле обширнейшей в свете империи в ту самую минуту, когда император Александр воцарился. Он объявил, что будет охранять области, полученные от предшественников своих, но что не захочет никаких приобретений, которые были бы сопряжены с чьим-либо вредом, до сих пор монарх всероссийский постоянно следует правилам своего великодушия и достоинства. Более восьми лет морские и сухопутные силы проходят через проливы Босфорский и Дарданельский, и турки ни один раз не имели причин жаловаться, напротив того они уверены, что предприятия русских клонятся к предохранению оттоманов от опасностей, грозящих им в Архипелаге и Средиземном море.
Надобно еще сделать примечания на слова г-на Талейрана в рассуждении Валахии и Молдавии. Сии провинции несколько раз были покорены российским оружием и по заключении мира возвращаемы. В них обитают народы, исповедующие одну веру с россиянами. По сей причине монархи всероссийские обязаны являть им свое покровительство, которое и обещается им всякий раз, когда войска выступают из их пределов. Частая перемена господарей есть одно из пагубнейших обстоятельств для сих провинций. Для предотвращения оного, Россия и Порта, с общего согласия, определили возвести князей Ипсиланти и Мурузи в достоинство господарей на семь лет, и ни под каким предлогом не сменять их до истечения упомянутого срока. Оттоманская Порта не была намерена нарушать обязательство, и не имела причины жаловаться на сих правителей. Г. Себастияни, приехавши в Константинополь, вздумал предписывать законы дивану, требовать низложения обоих господарей, и приказывать, чтобы турки заперли Босфор для всех военных и перевозных судов российских, вопреки ясным статьям последних договоров, заключенных между с. петербургским кабинетом и высокою Портою. Насильство, обещания, угрозы, все употреблено для устрашения турецких министров, которые по малодушию своему и согласились на требование г-на Себастияни: ибо сей посланник объявил, что в противном случае французские войска пойдут через Оттоманские области к Днестру воевать с русскими. Император Александр, видя себя принужденным заботиться о безопасности своих пределов, ныне с орудием в руках требует исполнения обязательств. — Итак, можно ли предполагать, будто Россия намерена поглотить обширную великолепную Оттоманскую империю? Несмотря на то, г. Талейран сие необходимое предприятие называет тяжким преступлением, оскорбляющим достоинство всех престолов! Забыл ли он, что новое княжеское достоинство его сопряжено с областью {Беневенто.}, отнятой у папы в мирное время, без малейшего предлога? Сколько раз он сам оскорблял престолы? Едва ли можно исчислить всех государей, низверженных по его совету. Чтобы обличить его пустословие, которое он называет донесениями, довольно было бы сослаться на письмо, писанное к е. в. королеве неаполитанской, и на возглашение к французским солдатам, в котором королевская фамилия объявлена лишенною престола! Уважение к несчастью и к великим монархам запрещает нам снова упоминать здесь слова, которые действительно суть не что иное, как тяжкое преступление, оскорбляющее достоинство всех престолов.
‘Мы определили островам Британским быть в состоянии осады, и сделали против них такие распоряжения, которые противны нашему сердцу. Мы против своей воли должны были соединить дела частных людей со враждою монархов и во времена усовершенствованной образованности принять правила, свойственных младенчеству народов. Но мы принуждены были для блага наших народов и союзников противопоставить общему врагу то же самое оружие, которое он против на употребляет. Сия решительность, внушенная истинным чувством взаимности, не есть следствие ненависти или пристрастия. Что предлагали мы по разрушении трех военных союзов, споспешествовавших славе наших народов, то же предлагаем и теперь, когда оружие наше приобрело новые триумфы. Мы готовы заключить мир с Англиею, готовы помириться с Россиею и с Пруссиею, но мир сей должен быть утвержден на таких основаниях, которые никому не дадут права к первенству над нами, сей мир должен возвратить заселения по их принадлежности, должен быть для нашей торговли и промышленности порукою в том благосостоянии, до которого они могут достигнуть’.
Добираясь до точного значения слова осада, находим, что крепость, пристань или остров, называются тогда осажденными, когда все выходы заперты, и когда нельзя никому ни войти в одно из упомянутых мест, ни выйти из него. Франция не имеет на море ни одной эскадры, флоты ее, появившись, тотчас бывают разбиты или рассеяны, итак, не смешно ли когда она объявляет находящимися в состоянии осады те острова, к которым приближаться не смеет? Англия долго еще не может быть иначе осаждена, или лучше, окружена, как берегами Европы, Африки и Америки, соответствующими положению берегов ее. Итак, мысль об осаде островов Британских столько же прилична сметливости повелителя французов, как и его сострадательному сердцу, печалящемуся о выгодах частных людей.
К чему опять говорить о трех первых военных союзах, и о мнимом четвертом, когда неоспоримым образом доказано, что король прусский один защищал свою сторону, между тем как Бонапарт был в союзе с войсками голландскими, итальянскими, баварскими, виртембергскими, и со всеми областями империи, которые посчастливилось Франции увлечь в круг своей деятельности.
Бонапарт объявляет, что готов заключить мир с Россиею, с Англиею и с Пруссиею, но на таких тягостных, на столь унизительных условиях, что никому не можно принять их. Народы, внимайте! Это значите, что Бонапарт тогда только уймется, когда не останется у вас ни одной области не опустошенной, когда не останется у вас ни одного флорина, когда не останется в жилах ваших ни одной капли крови!
‘Если сии наши распоряжения отдалят на некоторое время восстановление общего мира, то время сие сколь коротко ни было бы оно, покажется нашему сердцу весьма продолжительным: но мы уверены, что народы воздадут справедливую похвалу мудрости нашей политики, они, вместе с нами рассудят, что мир частный есть не что иное, как перемирие, лишающее нас приобретенных выгод, вовлекающее в новую войну, и что наконец Франция во всеобщем только мире может найти свое счастье’.
Из всего, что ни сказано в сем послании, только последние слова справедливы. Так Франция и вся Европа только в мире могли бы найти свое счастье, когда бы каменное сердце не препятствовало восстановлению общего, полезного мира. Король прусский показал свету, с какою ревностью старался хранить мир, не щадя никаких пожертвований. Тотчас после заключения Пресбургского договора у него отняли Клев, Аншпах, Невшатель. Правда, ему дали за то Ганновер, но не надолго, ибо Англии обещано было отнять Ганновер у Пруссии для возвращения его великобританскому величеству. Г. Мюра ежедневно захватывал какой-нибудь округ, какую-нибудь крепость в Вестфалии, и мало-помалу подвигался ближе к сердцу Прусской монархии, оставалось приняться за оружие, чтобы предотвратить неминуемую опасность. Таким образом французское правительство опять воспламенило войну для удовлетворения прихотей г-на Мюра: об этом надлежало бы уведомить сенаторов и народы, которых беспрестанно обманывают!
‘Наступила важная минута для судьбы народов, французы покажут себя достойными участи, которая для них готовится. Определение, которое повелели мы предложить вам и по силе которого в первых месяцах будущего года поступить должны в наше распоряжение рекруты, набираемые обыкновенно не прежде сентября месяца, да будет исполнено с одинаковою ревностью и отцами, и сыновьями. И какое время благоприятнее для вооружения молодых французов? Идучи к полкам своим, они будут проходить главные города наших неприятелей, и места, прославленные победами старших своих братьев.
Вот истинная цель всего велеречия! Надлежало поскорее сделать новой рекрутский набор, чтобы заменить им великий ущерб в людях, ибо победы приобретаются ценою крови самих победителей. Теперь от родителей требуют последних сыновей, которых поведут через славные города и через места сражений. Ступайте, младые жертвы честолюбия ваших начальников! Ступайте жертвы, насильственно исторгаемые из родственных объятий! Вы увидите области, которые недавно были счастливыми, города, которые недавно процветали и наслаждались выгодами вожделенного спокойствия — вы увидите их без монархов, ознаменовавших правление свое мудростью и человеколюбием, увидите их опустошенными, оставленными от жителей, доведенных до нищеты, до отчаяния, до последней степени уничижения, вы увидите — но будьте осторожны, если не хотите подпасть жребию несчастного Пальма. На полях битв найдете вы обезображенные трупы, разбросанные члены, дымящуюся кровь старших ваших братьев. Представьте себе еще суровость перемен воздушных, жестокость северных морозов, и знайте, что сей пышный вызов ведет вас к медленной или к скорой смерти, ведет по пути всех возможных бедствий. Конечно, столь славное поприще может веселить тех, которые питают себя надеждою сделаться князьями, или великими герцогами на счет законных государей и назло правам народным, но вы, бедные солдаты вы в последний раз прощаетесь с родными и отечественным кровом.
Бесполезно было бы разбирать два {Здесь говорится о донесениях Талейрана, в которых он советует Наполеону принять меры, упоминаемые в послании, то есть об осаде Англии и проч.} донесения г-на Талейрана, помещенные при сем странном послании. Довольно заметить, что это есть новость непостижимая. Министр может советовать своему государю словесно или письменно, однако это всегда остается тайною кабинета. К чему же служит обнародование тайных сношений? Не для показания ли, что бывают мысли, которые делают стыд тому, в чьей голове рождаются, что такие мысли выдаются за политические советы, — что они выдаются за причины государственные, которым приносятся на жертву чувствования сердца, великодушие, польза частных людей, и наконец чрезвычайная умеренность?
Примечания на послание от Наполеона Бонапарте в его хранительной Сенат: [21 нояб. 1806 г. из Берлина]: [Антинаполеон. памфлет] // Вестн. Европы. — 1807. — Ч.31, N 3. — С.203-225.