ПРИКЛЮЧЕНИЯ ПО СМЕРТИ
ПРИКЛЮЧЕНИЯ ПО СМЕРТИ
(РАССКАЗ ОДНОГО СЛОБОЖАНИНА)
Приключения по смерти, Костомаров Николай Иванович, Год: 1880
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Костомаров Н. И. Русские нравы (‘Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI и XVII столетиях’, ‘Семейный быт в произведениях южнорусского народного песенного творчества’, ‘Рассказы И.Богучарова’, ‘Автобиография’). (Серия ‘Актуальная история России’).
М.: ‘Чарли’, 1995.
Работы воспроизводятся по тому ‘Литературное наследие’ (СПБ, 1890). В тексте отчасти сохранены орфография и пунктуация автора.
Делалось то, что хочу вам рассказать, в Слободской Украине, из которой составилась нынешняя Харьковская губерния, а часть ее отошла в южную часть губернии Воронежской. Малоруссу всегда суждено быть только мужиком. Он до тех пор и малорусе, пока мужик, а пока он мужик — его непременно эксплуатируют чужие люди. В крае, некогда занимаемом Гетманщиной, эксплуататором малорусса был иудей, а в Слободской Украине такую же роль захватили великоруссы — москали, как их там называл народ. Мимоходом заметим, что в Гетманщине москалем называют исключительно солдата, а в слободах это название удерживает значение великорусса вообще.
Едва ли найдете слободу, где бы не было хоть одного великорусса, а в иных, более многолюдных, играющих роль местечек или городков, их можно насчитать целые десятки. Москали, поселившиеся в слободах, никогда почти не занимаются земледелием, разве когда москаль купит у хохла себе в собственность клочок полевой земли, да и тогда у москаля работают те же хохлы, только по найму. Чаще всего водворившиеся в малорусской слободе москали занимаются торгашеством: иной заведет в слободе шинок или постоялый двор, пускает обозы извозчиков и всяких проезжих, держит для них сено, овес, всякую харч и напитки, другой не держит постоялого двора, а один только шинок, и к нему собираются пьянствовать, иной заведет лавчонку со всякого рода съестным и с лакомствами, иной поселяется в слободе за тем только, чтоб скупать у хохлов сельские произведения и мужичьи работы и перепродавать их в город купцам тамошним, служа у последних как бы комиссионером. Многие москали дают хохлам деньги за проценты: у москаля всегда бывают деньги, а у хохла их почти всегда нет, а между тем в них всегда потребность. Москаль, живущий в слободе, всегда почти нелюбим хохлами, но хохол без москаля обойтись не может, потому что у хохла не достает столько смекалки, сколько ее бывает у москаля, и потому, хотя хохол москаля не любит, а находится у него в зависимости. Особенно противен был москаль тем хохлам, которые, по стесненным обстоятельствам, прибегали к нему за пособиями и, попавшись ему в руки, чувствовали себя от него разоренными и обнищавшими.
В слободе Б*, населенной войсковыми обывателями, переименованными в название государственных крестьян, водворилось несколько москалей, захожих из внутренних губерний, потому что эта слобода не малая и смахивала на местечко. Между тамошними москалями был один — Лука Фомич Карманников. Живучи там уже лет двадцать, он успел уже овладеть почти всею слободою и, конечно, власть его была бы и полнее и неограниченнее, если б не поселились в той же слободе другие москали, соперничавшие с ним в эксплуатации туземного населения. Чуть не все хохлы хозяева ему задолжали, и все его ненавидели. Он содержал постоялый двор и шинок, он отдавал и деньги в рост. В слободе все считали его богатым, и о его богатстве ходили вести чисто легендарного свойства. Однажды толпа веселых парубков, поглядывая на двор этого москаля, стала, может быть в виде шутки, толковать, как бы хорошо было обокрасть его. Двум из них такая летучая мысль засела в голову поглубже, чем прочим, и они, поговаривая между собою вдвоем, приняли намерение устроить подкоп и посредством его влезть в хижу или комору Луки Фомича, где у него, как они догадывались, хранилось всякое добро и, вероятно, сундучок с деньгами. Они узнали, что эта хижа или комора (кладовка), стоявшая отдельно от жилой избы хозяина и его семьи, посещалась исключительно одним Лукою Фомичом, и никто из домашних им туда не допускался: из этого-то и заключили они, что в этой коморе есть что-то особенно дорогое хозяину, такое, что он бережет даже и от своих. Комора или хижа эта примыкала к забору, огораживавшему двор, а за этим забором начинался пустырь, весь поросший бурьяном и упиравшийся в болото. На этом пустыре, не далее, как в шагах десяти, находился курган, образовавшийся из щебня и мусора от стоявшей там когда-то в давние годы каменной постройки: этот курган несколько закрывал вид на пустырь от забора. Парубки воспользовались этим последним обстоятельством, размерили расстояние, сообразили все местоположение, как искусные инженеры, вооружились заступами, лопатами и тачкою, и, когда смерклось, пришли на пустырь и стали копать яму под самым курганом, так что, если б кто смотрел с забора вора Карманникова, то не мог бы их приметить. На случай, если бы все-таки их преждевременно накрыли на этой работе, они приготовились сказать, что ищут клада под курганом, их бы, может быть, и за то не похвалили, но не могли бы уличить в уголовном преступлений. Выкопали яму в человеческий рост, потом один из них стал копать в сторону, по направлению к забору, а другой выносил землю и вывозил на тачке к болоту. Так проработали они всю ночь, к утру заложили яму бревнами, присыпали немного землею и ушли, намереваясь продолжать свое дело в следующую ночь. Но им на беду, ночью пред рассветом выходил Карманников из избы и услыхал шум за огорожею своего двора. Утром пошел он на пустырь, увидал заложенную и сверху присыпанную яму, увидал рассыпанную по направлению к болоту землю, выпадавшую из тачки и догадался, в чем тут дело. Он сам не трогал заложенной ямы, никому не сказал о своем открытии, а на следующую ночь отправился в ту коморку или хижу, которая, как он был уверен, была целью подкопа. Он взял туда с собою веревки и железный болт, которым запирались оконные ставни в избе. В эту ночь продолжали молодцы свою работу и, не докончивши ее, ушли. Карманников, сидя в своей коморе, все слышал, все знал и на другой после того день опять-таки никому не сказал. Наступила третья ночь. Карманников идет снова в комору, зажигает свечу, дожидается гостей. Шум, слышимый им уже две ночи сряду, теперь становится все ближе и ближе. Карманников, притаивши дыхание и опасаясь кашлянуть, чтобы не известить о своем пребывании в коморе, сидит да слушает, а в руках у него болт. Слышит он — шум уже у него под ногами, земля в коморе дрожит. Помоста там не было, как большею частью строят хаты и коморы в Слободской Украине, дорожа лесом и стараясь по возможности обходиться без него. Вдруг сильный удар… земля обрушивается, открывается дыра, а из дыры показывается человеческая фигура. Уже голова высовывается, руки упираются в края дыры, похититель усиливается выползать, тут Карманников хватил его железным болтом по затылку. Вор склоняется лицом к окраине дыры. Карманников приглядывается и видит: похититель мертв, мозг у него вышел наружу.
— Убил! убил! — сказал сам себе в тревоге Карманников. — Что ж теперь делать? Если не скрыть и объявить — станут производить следствие. Наедет земский суд. Оно, конечно, по закону я буду прав: убил злодея на месте преступления, сам защищался! Да разве сразу так и решат? Поди-ко! Знают, чай, что я не беден, будет с чего им руки погреть! Затаскают, обберут! И черт его знал, что у него голова такая некрепкая! Лучше спровадить его отсюда, подкинуть к кому-нибудь другому, пусть тот повозится с земским судом! Да куда же мне его подбросить? Куда! к Затрепкину подкинуть! Ведь он, злодей, у меня барыши перебивает. Да, да! Пускай Затрепкин повозится с судом. Пусть-ко мошну его растрясут маненько, а то она у него чересчур рано пухнуть стала. Молод больно, голубчик, подожди-ко, с мое поживи здесь! А то поди-ко, лет пять каких-нибудь прошло с той поры, как заведение евое открыл, а уж в какую славу вошел! Постой-ко! Я вот приставлю под окно твое этого мертвеца, что-то запоешь ты, брат?
Он вытащил из хижи труп убитого, завернул простынею, обвязал веревками и вынес со двора. Никто из его домашних не увидал этого.
Ночь была темная, претемная. Никому нельзя было узнать Карманникова, когда он шел с своею ношею по улице слободы. Подошел он к одному домику, выходившему со двора на улицу, с крыльцом на столбах, развязал и распеленал своего мертвеца, встащил на крыльцо и прислонил переднею стороною тела к окну, выходившему на крыльцо. Забравши потом простыню и веревку Лука Фомич быстро побежал домой, прямо в комору, сжег окровавленную простыню и веревку, засыпал землею, как мог, наскоро дыру подкопа, а потом, вышедши на двор, запряг в телегу кобылу и выехал со двора в намерении отклонить от себя, всякое, подозрение, так что, если бы открылось убийство, и дошло дело до расспросов, он имел бы возможность говорить, что в ту ночь, когда оказался убитый, его, Карманникова, не было в слободе.
Домик, к которому прислонил Карманников убитого, принадлежал Фоке Савичу Затрепкину, также заезжему москалю: он в слободе Б*, завел постоялый двор и шинок и во всех отношениях соперничал с Карманниковым. Чтоб заманить к себе проезжих, он отпускал им по более дешевой цене против Карманникова овес, сено и харч, и вино у него продавалось дешевле, и крестьянам он деньги в долг давал за меньшие проценты, чем Карманников, словом, поступал во всем так, чтоб и проезжим и слобожанам было выгоднее обращаться к нему, чем к Карманникову. Понятно, что Карманников ненавидел этого прибыша, как он называл Затрепкина.
Во всем везло, как говорится, этому Затрепкину, одно только у него в доме было неладно: жена его была, что называется, гулящая баба. Затрепкин был ревнив, подозрителен и этими качествами причинял больший вред себе самому, жена его наперекор и в досаду ревнивому мужу нарочно любезничала со всяким, кто к ней подлизывался, а таких было немало: в слободе говорили, что с Затрепихой разве только тот не был близок, кто сам того не хотел. В ту ночь, когда совершилось описываемое происшествие, Затрепкин куда-то ходил в гости и ворочался домой в подпитии. Взошел месяц. Тучи, заволакивавшие небо, разошлись. Можно было различать предметы, хотя и не совсем с точностью, так как месяц был уже на ущербе. Затрепкин, подходя к своему дому, приметил на крыльце под окном человеческую фигуру, наклонившуюся, как издали показалось, головою к окну. ‘А, черт побери! Это какой-то плмник подбирается к моей Дуньке! Постой же ты, непрошеный свояк, я угощу тебя!’ Так сказал он сам-себе и, тихо взойдя на крыльцо, хватил суковатою палкою по затылку немилого гостя. Неизвестный повалился. Затрепкин оглядел его и с ужасом произнес: ‘Убит! Черт его побери, убит! Вот беда! Вот напасть нежданная, негаданная! Что я стану теперь делать! Пропал я, несчастный, пропал!’ и при этом, в отчаянии схвативши себя за голову, разразился он такими выражениями, которые не употребляются в печати, хотя в разговорном языке без них не обходятся. После первого припадка отчаянного ужаса, Затрепкин стал думать, на что ему решиться. ‘Объявить разве, что вор лез в окно, и я в это время ударил его’ — задавал он себе вопрос и в тот же миг давал на него такой ответ: ‘Нет, нет! Не поверят! А хоть бы и поверили, — все-таки суд наедет, станут тело свидетельствовать, людей созывать да расспрашивать, меня возьмут, в острог посадят! Ах беда! беда! Притащить его разве, пока еще никто не видал, да подкинуть к кому-нибудь, чтоб на того и подозрение пало, пусть другой, а не я рассчитывается с исправниками да с заседателями. Да к кому же его прикинуть?’ Сперва пришла ему мысль отнести мертвое тело к Карманникову и положить где-нибудь возле его двора. Но уже начинало рассветать. До Карманникова не так-то было близко от Затрепкина. Люди могли проснуться, и кто-нибудь мог увидеть, как он понесет мертвеца. Недалеко от двора Затрепкина была лавка, принадлежавшая третьему москалю, который скупал- мед, воск, пух и щетину в слободе. Торгаш, в предшествовавший день, накупивши меду и воску, свалил все, как в складе, в своей лавчонке, и, выходя из нее, по рассеянности забыл запереть на замок, а ограничился только тем, что накинул крючок. Затрепкин в то время проходил мимо и заметил это, но, подсмеиваясь над рассеянным земляком, не сказал ему об этом. Теперь он вспомнил незапертую лавчонку, потащил мертвеца и, отворивши дверь в лавчонке, внес туда труп и всадил ему руки в кадку с медом, а сам поспешно ушел домой ругаться с своей Дунькой. Проснулся хозяин лавчонки, вышел на улицу, смотрит — лав-, чонка его отворена настежь, он туда, видит: неизвестный ему человек пригнулся к кадке с медом и вложил туда обе руки.
— Ах ты дуралей, мерзавец! Что ты это делаешь? — вскрикнул хозяин и потянул неизвестного палкою сзади по голове. Труп опустился на кадку.
Торгаш подошел ближе, присмотрелся и ахнул от ужаса.
— Убит! убит! — возопил он. — И черт его знает, как это сталось! Кажись, и палка-то не Бог знает какая толстая, а я ему всю голову раскроил! Как это меня угораздило убить его? Вот, истинно, бес подвел лукавый! Что теперь я стану делать? Возьмут меня люди, свяжут, в суд повезут! Пропало все мое состояние, пропали мои бедные детки, нищими станут, а меня в Сибирь зашлют. Разве спровадить его куда-нибудь, пока еще народ не весь поднялся на ноги.
И, не долго думая, прибегнул он к средству, какое представилось ему с первого раза: отнести мертвеца к реке и бросить его в воду.
Как только прикоснулся торгаш к трупу, так тотчас заметил, что труп этот чересчур холоден и тяжел, и тут ему пришло подозрение: не убит ли он кем-то другим и не подброшен ли к нему в лавку? Но уже становилось светло, люди просыпались. Нельзя было тратить времени в размышлениях и догадках. ‘— Если б и так, — решил сам в себе, — если б не я его убил, а ко мне его подбросили, то все-таки мне от беды не уйти. В моих руках остался мертвец. Сперва меня засадят в тюрьму, а потом уже начнут разбирать, я ли убил его, или кто другой. А я все-таки до поры до времени сиди в тюрьме! А у нас так ведутся эти дела, что иной двадцать лет просидит! Нет! лучше теперь же свалить с себя с плеч беду!’
И торгаш понес мертвеца через двор, находившийся как раз близ его лавочки. За этим двором и за примыкавшим к двору огородом текла река. На счастье свое не повстречался ни с кем торгаш, дотащил мертвеца через чужой двор и огород к реке и хотел, навязавши трупу камень, бросить его в воду. Но с берега было мелко, а до стрежня реки довольно далеко. Петухи в слободе орали напропалую, раздавался и рев скотины, выгоняемой в поле: надобно было спешить. Торгаш увидал стоявшую у берега лодку с веслом. Он посадил мертвеца в лодку, привязал к руке ему весло, отпихнул лодку от берега и торопливо, оглядываясь кругом, побежал, творя молитву и прося всех святых, чтоб никто не увидал того, что он сделал. Лодка, в которую посажен был мертвец, принадлежала одному слобожанину, занимавшемуся рыбною ловлею и жившему далеко оттуда на самом крае слободы. Накануне он ловил рыбу и покинул свою лодку там, где застала его ночь, а теперь с наступлением утра, с намерением приняться снова за свой обычный промысел, шел огородами вдоль берега реки, направляясь к тому месту, где оставил свою лодку. Вдруг — видит он, по реке плывет его лодка, а в ней сидит кто-то с веслом.
— Стой! стой! — закричал рыболов. — Зачем лодку взял? кто позволил? Сюда верни! Слышишь? Отдай лодку!
Сидевший в лодке не слушался и плыл все дальше по течению.
— Стой! говорю тебе! — кричал рыболов. — Поворачивай сюда, анафема! Лодку мою отдай!
Пловец не повинуется и следует далее.
Рыболов рассвирепел и разразился потоком самой увесистой ругани.
Пловец не обращает внимания и плывет себе все своим путем.
Тогда хозяин лодки вышел из себя и пустил в него камнем с берега. Камень попал прямо в затылок. Труп опустился.
— Что это? — в испуге вскричал рыболов. — Я ушиб его! Ах черт побери! Поделом вору мука! Зачем чужое берет, да еще и не слушает!
Он поспешно сбросил с себя рубаху и порты, вскочил в воду. В этом месте реки вода не покрывала человеческого роста с головою. Рыболов, не прибегая даже к плаванию, добрался до лодки и, схвативши ее за край, притащил к берегу.
Одевшись наскоро, стал он рассматривать пловца, похитителя своей лодки.
— Да это мертвый! — воскликнул он в ужасе. — Он убит! Голова у него прошиблена! Да, затылок пробит, Господи Иисусе! Что ж это такое? Кто б мог ожидать такой беды!.. Да точно ли я убил его, — продолжал он, несколько призадумавшись: — Не иной ли кто его уходил, да мертвого кинул в мою лодку? Вот он чересчур что-то холоден! Кажись, это кто-то мне на пакость его прикинул. Впрочем, черт его разберет теперь! Камнем-то я пустил в него с берега, и камень попал ему в затылок, а затылок пробит. Объяви я теперь, что вот дескать мертвое тело ко мне в лодку подбросили, не поверят, а чем докажешь? Да и кто будет искать того, кто его убил, а мертвое тело все-таки у меня! Свяжут меня, в земский суд повезут. А там как я стану доводить, что не я убил его, когда меня с ним привезут! Нет. Спровадить его от себя да поскорее!
Он с огорода увидал на возвышении по дороге, которая, извиваясь вела в слободу, телегу с человеком. Этот человек остановился у одной хаты, стоявшей по соседству с хатою рыболова, сошел с телеги и вошел в хату. Телега с лошадью стояла близ хаты на улице. Там не видно было из людей никого. Наш рыболов потащил мертвеца через огород и двор, ни для кого не заметно посадил мертвеца в телегу, а сам опрометью побежал в свой двор.
Ехавший на этой телеге был не кто иной, как Лука Фомич Карманников. После расправы с вором, он запряг в телегу кобылу и выехал со двора, как мы уже говорили. Прокатившись ночью по дороге, с рассветом он возвращался домой, нарочно стараясь, чтобы проснувшиеся жители слободы видели, как он ранним утром возвращается в слободу. У него был такой расчет, что если б возникли розыски о мертвом теле, он мог бы сказать, что в ту ночь, когда оно явилось, не был в слободе. Замечая, что на улице еще все пусто, и никто его не видит, Лука Фомич подъехал к хате, как будто попросить воды напиться, и завел с хозяевами разговор, рассказывая, что он вчера еще днем уехал в соседнюю слободу, отстоявшую от слободы Б*, за десять верст, и теперь ворочается домой. Он подготовлял себе свидетелей, если б оказались они нужными. Между тем в это-то время рыболов посадил ему в телегу мертвеца. Рассказавши все, что нужно было, и напившись воды, Лука Фомич вышел к своей телеге.
Неожиданная встреча его с убитым им ночью парубком, очутившимся теперь в его телеге, походила на сцену Макбета с Банко, когда тень последнего неожиданно явилась среди пирующих гостей. Разница была только та, что Макбет пересилил испуг от появления убитого им человека и успел потом совершить еще целый ряд злодеяний, а наш Лука Фомич Карманников, как только увидал, что в телеге, которую он оставил подле хаты пустою, сидит тот, которого он убил, так тотчас побледнел, затрясся, упал и испустил дыхание. Сошедшиеся люди увидали разом два трупа, не могли понять, что это значит, но приставили к ним, на месте, караул и дали знать в город земской полиции. Наехали чиновные люди и с ними врач. По осмотру, сделанному врачом, оказалось, что Лука Фомич Карманников умер внезапно от случившегося апоплексического удара, а парубок, найденный в его телеге, убит ударом, нанесенным в голову, но неизвестно кем. Обоих похоронили рядом на слободском кладбище. О смерти парубка приняты были самые деятельные меры дознания, но за неотысканием виновных, случай сей предан воле Божией, дело же зачтено решенным и сдано в архив.