ПРИКЛЮЧЕНІЕ НА САРАТОГСКИХЪ ВОДАХЪ.
ПРИКЛЮЧЕНІЕ НА САРАТОГСКИХЪ ВОДАХЪ.
New Monthly Magazine.
‘Библіотека для Чтенія‘, т. 20, 1837
Приключение на Саратогских водах, Американская_литература, Год: 1837
Время на прочтение: 19 минут(ы)
Въ каникулы 1827 года, прекраснымъ іюньскимъ вечеромъ, я подъхалъ въ коляск къ дому отца моего друга Горація Фанъ-Пельта, такого же студента, какъ я самъ. Это было въ Америк, гд тогда жили мои родители и гд я воспитывался. Старинный домъ, въ Голландскомъ вкусъ, со множествомъ службъ, флигелей и пристроекъ, брошенный средь роскошныхъ картинъ берега Сверной Рки, составлялъ наслдственное жилище Фанъ-Пельтовъ. Но семейство Горація, апо обычаю людей высшаго круга Соединенныхъ Штатовъ, отправилось на лто ‘къ озерамъ и водопадамъ’. Горацій остался полнымъ властелиномъ богатаго помстья одного изъ древнйшихъ Голландскихъ переселенцевъ. Власть его особенно чувствительна была для конюшни и погреба.
Западъ былъ заваленъ золотыми замками горнаго хребта, которыхъ сдыя башни и зубчатыя стны подымались надъ горизонтомъ, благоуханная влажность грозы съ громомъ, упавшей посл знойнаго полдня, носилась въ воздух, въ низкой комнат, которой полъ былъ въ ровенъ съ дерномъ сада, такъ, что слпой перешагнулъ бы съ толстаго ковра на траву незамтивъ того, Горацій вникалъ во вкусъ Голландскаго сыру и стараго шато-маргъ, не дождавшись меня къ обду и отобдавъ одинъ съ отчаянія. Старая кухарка негритянка, занялась приготовленіемъ для меня новаго обда. Мы поселились съ Гораціемъ въ бесдк. При мсячномъ сіяніи, разливая кофе, достойный филиграновыхъ чашечекъ Стамбульскаго безестана, и окруженные со всхъ сторонъ виноградниками, ршили мы выборъ увеселеній для слдующей недли.
Сначала время текло пріятно, но потомъ съ каждымъ днемъ веселіе убавлялось, и въ пятый вечеръ занятія наши потеряли прелесть разнообразія. Вс возможныя головныя боли утромъ, множество всякой дичи и рыбы въ обденное время и безконечныя приключенія вечернихъ предпріятій, преисполнили на седьмой день всякую мру скуки. Мы были оба недовольны своимъ положеніемъ, какъ Pacсласъ въ счастливой долин, въ нг каникулъ мы чуть не вздыхали о лекціяхъ и книгахъ, и средь буйныхъ шалостей почти обрадовались бы знакомому звуку университетскаго колокольчика. Явно, что мы еще не умли заниматься какъ слдуетъ бездліемъ, искусство, которое знаютъ только люди возмужалые и которое пріобртается долгою и постоянною практикою. Ровно нечего было длать!
Наступилъ субботній вечеръ. Сильный ударъ грома прервалъ Фанъ-Пельта въ смлой его теоріи настоящей причины всплыванія пузырьковъ въ бокал шампанскаго и, какъ два пресыщенныхъ сибарита, мы сидли цлый часъ въ молчаніи, погруженные въ глубокую думу. Скатерть уже сняли. Вокругъ массивнаго стола краснаго дерева стояла на полу презрнная толпа порожнихъ бутылокъ и недопитыхъ стакановъ, всторон лежала, брошенная въ пылу разговора, одинокая сигарка въ серебряномъ мундштук. Развалившись въ священныхъ подагровыхъ креслахъ батюшки, и положивъ одну ногу на столъ въ окрестностяхъ моего носа, погруженный до самыхъ глазъ въ распущенный галстухъ, Фанъ-Пельтъ сидлъ прямымъ истуканомъ истощеннаго удовольствія.
‘Филиппъ! сказалъ онъ, выскочивъ изъ Вольтера: у меня блеснула мысль’.
Я бросилъ пробку, съ которой хотлъ было срзать клеймо ‘Mar gaux’, и выпрямился, чтобы слушать отношеніе ко мн Фанъ-Пельта. Я полагалъ, что мозгъ его испарился съ послднею бутылкою шампанскаго. Облокотившись на столъ и положивъ голову на руки, Фанъ-Пельтъ продолжалъ:
— Я отдамъ ключи этой старой пещеры дворецкому, и мы отправимся на недльку въ Саратогу. Какъ ты думаешь?
— Это было бы не дурно, но я теб скажу, какъ говорить всегда нашъ профессоръ Риторики: ‘Господинъ Фанъ-Пельтъ, извольте развить вашу идею.’
— Завтра воскресенье. Мы проспимъ до понедльника, покой разгонитъ наши мрачныя мысли и освжитъ лица. Если погода будетъ хороша, ты отправишься одинъ въ кабріолет и остановишься ночевать въ классическомъ трактир подъ вывской ‘Титуса въ Трон’.
— А ты что жъ? прервалъ я, удивленный его распоряженіемъ.
Горацій положилъ руки въ карманы, и, казалось, нащупалъ въ нихъ затрудненіе.
— Я догоню тебя въ дрожкахъ на гндыхъ жеребцахъ, но мн надо прежде побывать въ Альбани. Деньги, которыя управляютъ вселенною…
— Понимаю.
Въ понедльникъ утромъ увидлись мы за завтракомъ, и нашли другъ друга въ веселомъ расположеніи духа. Солнце уже было высоко. Птицы, порхая по деревьямъ, безъ ума наслаждались красотою и упругостью воздуха, роса рдла на каждомъ листк, видъ на рку и холмы представлялся бездною чистаго счастія. Едва мы отзавтракали, какъ стукъ копытъ и колесъ возвстилъ намъ, что кабріолетъ готовъ. Мой экипажъ сдлалъ бы честь любой мостовой. Легкій корпусъ сливочнаго цвту, темныя колеса и дышло, красивый коверъ, черная какъ смоль сбруя были въ лучшемъ Американскомъ стил. А Темпестъ! Мн кажется, я вижу передъ собою его маленькія чуткія уши, его шею согнутую въ дугу, его быстрый взглядъ и тонкія ноздри, его щегольскія ноги, разввающіяся у туловища съ прелестью ленты, его врныя и величественныя движенія, и тотъ огонь, съ какимъ онъ кусаетъ удила и рветъ тугія возжи, бросаясь на нихъ впередъ съ быстротою проглотившей крючекъ форели. Онъ пустился полною, ровною рысью, и кабріолетъ полетлъ за нимъ, чуть касаясь его темно-сраго хвоста.
Горацій халъ за мною на дрожкахъ съ своимъ негромъ. Кивнувъ въ воротахъ головою другъ другу, мы разстались, я поворотилъ на сверъ и Темпестъ, красуясь, взвился по дорог. Давно я не былъ такъ гордъ, какъ въ этотъ день. Я всегда былъ согласенъ съ мнніемъ Киренамскихъ философовъ, что ‘счастіе заключается въ движеніи’. Притомъ же мягкая живительность воздуха разнжала мои органы. Обворожительное чувство возжей проникало меня до костей. Роскошь править, какъ всякая другая роскошь, зависитъ, касательно тонкости своихъ удовольствій, отъ состоянія нашего тла: воздержность въ теченіе цлыхъ сутокъ, продолжительный сонъ и торжественное совершенство утра привели мои нервы въ порядокъ. Я чувствовалъ воздухъ, стремясь сквозь него. Сила лошади переливалась въ меня, въ сознаніе моего наслажденія, и если бъ можно было вообразить Центавра въ сбру съ прицпленнымъ къ нему кабріолетомъ, я ощущалъ именно ту самую сладость тройнаго животнаго упражненія, которую ощутилъ бы этотъ полу-конь и полу-человкъ, правя самъ собою.
зда по превосходной дорог вдоль Гудсона восхитительна. Рка могущественно катитъ воды свои между смлыхъ береговъ, плняющихъ глазъ безпрерывнымъ разнообразіемъ картинъ. То гнздо орла виситъ надъ вами, то подъ вами красуется цвтущая ферма, ярко освщенная солнцемъ. Нигд нельзя найти скалъ, деревьевъ и водопадовъ, расположенныхъ такъ живописно: благородная, чудная рка, Гудсонъ! И каждыя пять минутъ, между-тмъ какъ вы съ удивленіемъ смотрите на ея обширныя воды, разлитыя подобно круглому озеру отъ одного холма жъ другому, весело расписаиный пароходъ, съ блыми парусами, обшитыми бахрамою, съ игривымъ флагомъ, вдругъ выскакиваетъ какъ-будто изъ разслины скалъ и влечетъ за собою, поперегъ ея, блую клубящуюся змю пны.
Въ десять часовъ прибылъ я въ Голландскую корчму, приказалъ вымыть ноздри и морду Темпеста, перехватилъ кое-что и похалъ дале. Черезъ нсколько времени я влетлъ въ красивую деревню. Темпестъ былъ весь въ пн. Толпа блыхъ балахонниковъ, на которыхъ мы съ Темпестомъ произвели большое впечатлніе, тснилась подъ тнью веранды зазжаго дома, и осматривала насъ съ ногъ до головы съ Американскимъ любопытствомъ.
Между-тмъ какъ Темпеста водили передъ домомъ, я заказалъ себ величественный обдъ, желая дождаться здсь ночи и прохать остальныя нсколько десятковъ миль, пользуясь ея прохладою. Но здшняя кухарка, видно, никогда не слыхивала о большемъ количеств блюдъ, нежели число три: за то они поданы, были съ украшеніями изъ всхъ родовъ зелени, на лучшей фарфоровой посуд, которая предвщала разбойническій счетъ. Выпивъ кофе и рюмку свжаго рому подъ именемъ chasse-caf, я набросилъ свернутую скатерть на прямую спинку стула, и благополучно убилъ врага: я спалъ, пока тнь тополей же растянулась поперегъ всего двора.
Меня разбудилъ Темпестъ, который уже буянилъ у дверей, не обнаруживая ни какой усталости. Счетъ трактирщика превзошелъ мои ожиданія: за фарфоровую посуду, на которой мн подавали кушанье, за скатерть, которую я измялъ, за стулъ, на которомъ сидлъ и, кажется, даже за воздухъ, который я проглотилъ вмст съ супомъ, означены были особыя цны, но какъ Американскіе счеты были для меня новость и я началъ день по-барски, то спорить за каждую статью значило бы явиться обыкновеннымъ Американцемъ: я благородно бросилъ трактирщику ассигнацію въ двадцать доллеровъ, взялъ сдачу не считая, далъ слугамъ на пиво втрое противъ обыкновеннаго, и пустилъ Темпеста впередъ, поднявъ его на дыбы въ знакъ прощанія съ зрителями. Хозяинъ, который, по республиканскому обычаю, сталъ было въ позицію, чтобы торговаться и съ радостью удовольствовался бы половиною суммы, означенной въ счет, остался въ томъ же положеніи, пораженный, какъ громомъ, моимъ величіемъ. Такого отличнаго франта не видали въ этой деревн со времени прохода арміи Корнваллиса!
Еще было жарко. Выхавъ въ открытое поле, я далъ волю Темпесту, взбирался на горы, спускался въ долины, ломалъ плетни концами осей, катилъ по самому краю канавъ, скъ длиннымъ бичемъ по крыльямъ бабочки, порхавшей надъ лужами, или останавливался, чтобы сорвать фіалку на опушк лсу.
Такимъ образомъ прохалъ я три или четыре мили, какъ вдругъ три дюжихъ молодца, скача во всю прыть, обогнали меня и приказали остановиться. Страшныя вилы, которыми они были вооружены, не позволяли сомнваться въ ихъ благомъ намреніи. Я готовъ былъ, въ крайнемъ случа, уступить имъ свои пожитки, но долгъ чести повелвалъ защищать Темпеста и чужой кабріолетъ.
— Господа, что это значитъ? сказалъ я, удерживая испуганную лошадь.
Вмсто отвта одинъ изъ нихъ соскочилъ съ лошади, передалъ ее товарищу и неожиданно вспрыгнулъ въ кабріолетъ, но я ловкимъ ударомъ ноги опрокиулъ его на дорогу, пробился черезъ фалангу и поскакалъ на высокую гору. Пріятели въ блыхъ балахонахъ неслись за мной во весь опоръ. Такимъ образомъ Темпестъ незамтно пробжалъ нсколько миль, казалось, что кабріолетъ былъ для него не тяжел паутины. Мы подъхали къ мсту, съ котораго надобно было спуститься подъ гору, къ мельниц, построенной на ручь. Помнится, что я видлъ передъ собою путевой столбъ съ означеніемъ числа миль, помнится, что я жестоко ударился о заборъ, и спустя, какъ мн казалось, не боле минуты, я опять очутился въ комнат, въ которой обдалъ, но съ связанными руками и окруженный сотнею людей. Мой блый лтній сюртукъ покрытъ былъ корою грязи и кровь текла по лвому виску.
Лишь только я открылъ глаза, народъ притолпился ко мн еще ближе. Я съ трудомъ могъ дышать отъ спертаго воздуха и изнеможенія. Вскор я примтилъ, что меня задержали какъ арестанта, и увидлъ въ числ зрителей трехъ людей, въ блыхъ балахонахъ, которыхъ я принялъ за разбойниковъ. Посл учтиваго привтствія трактирщику, который, какъ мн сказали, былъ судья, я узналъ, что меня велно взять подъ стражу. ‘Вотъ фальшивая ассигнація, которую вы мн дали за обдъ’, проворчалъ судья, и въ тоже время указалъ за объявленіе, прибитое къ стн: въ этомъ объявленіи общана была награда тому, кто поймаетъ извстнаго поддльщика ассигнацій, котораго примты, къ крайнему удовольствію всхъ присутствовавшихъ, совершенно согласовались съ моею наружностью.
Исполненный негодованія, я не хотлъ даже оправдываться, и, присвъ на поданный мн стулъ, началъ прислушиваться къ шопоту людей, которымъ позволили остаться въ комнат. Одинъ изъ нихъ говорилъ, что вензеля, на кабріолетъ и на ручк бича, не соотвтствовали надписи визитной карты, приклеенной ко дну моей шляпы, и что очевидно лошадь и экипажъ были краденые. Другой утверждалъ, что моя нахальная наружность при самомъ възд моемъ въ деревню не показывала честнаго человка, и что онъ съ перваго взгляду угадалъ, что я долженъ быть мошенникъ.
Между-тмъ трактирщикъ явился съ бумагою въ рукахъ. Я думалъ, что это опять счетъ за стулъ, на которомъ я сидлъ, но вышло, что. это повелніе о взятіи меня подъ стражу. Трактирщикъ ршительно игралъ теперь роль судьи. Въ то же время подъхала къ крыльцу повозка, въ которой я долженъ былъ отправиться въ ближайшій городъ. При выход изъ комнаты, мн очень хотлось объясниться, но толпа слдовала за мною, и по важному виду судьи можно было заключить, что оправданія были бы неумстны: ему непремнно нужно было доказать прозжему, который у него обдалъ, что онъ не только трактирщикъ, но еще и членъ юстиціи. Со мною не было ни какихъ доказательствъ моего званія. Словесныя удостовренія ни къ чемубы не повели, а платье, покрытое грязью и пробитая насквозь шляпа служили для толпы несомннною уликою въ преступленіи.
Я спросилъ соломы, чтобы постлать на дно повозки, и располагался въ ней какъ-можно удобне. Двое полицейскихъ, которымъ назначено было хать со мною, оспаривали у меня каждый уголокъ, и явно имли намреніе присвоить себ весь комфортъ предстоявшаго путешествія. Вдругъ кто-то закричалъ намъ издали посторониться съ повозкою, чтобы дать мсто другому экипажу. Оглядываюсь, и вижу Фанъ-Пельта, быстро подъзжающаго въ дрожкахъ.
Горацій часто таскался по этой дорог и, хотя было уже темно, судья-трактирщикъ тотчасъ узналъ его.
— Фанъ-Пельтъ! Горацій! другъ мой! вскричалъ я, посмотри, что они длаютъ со мною. Растолкуй, братъ, своимъ республиканцамъ, что они дураки.
— Слинсби!
И Фанъ-Пельтъ бросился обнималъ меня въ повозк. Полицейскіе хотли воспрепятствовать свободному теченію нашей дружбы. Судья-трактирщикъ приказывалъ имъ везти меня въ городъ безъ всякаго отлагательства. Но невинность должна была восторжествовать, и самъ правосудный трактирщикъ, по надлежащемъ объясненіи, принужденъ былъ подойти ко мн и сказать, извиняясь, что онъ о чемъ-то сожалетъ, — право, не знаю о чемъ, о томъ ли, что ему не удалось отправить меня на вислицу, или что его команда разбила мн лице. Кабріолетъ былъ сломанъ. Я отправился съ Гораціемъ въ дрожкахъ.
На слдующій день, около семи часовъ утра, лошади Фанъ-Пельта, утомленныя здою по сосновому лсу, остановились на вершин песчанаго пригорка, съ котораго виднлась деревня Саратога. Нсколько прізжихъ возвращались верхомъ съ прогулки. Нсколько другихъ, которые прибыли въ Саратогу не для прогулокъ верхомъ, не чтобы поправить здоровье, тихо шли къ водамъ по тропинк. Наконецъ мы подъхали къ крыльцу знаменитаго Саратогскаго конгрессъ-голля {Congress-hall’и, въ Соединенныхъ Штатахъ, суть зданія въ род домовъ нашихъ Дворянскихъ Собраній въ губернскихъ городахъ.} въ то самое время, какъ раздался звонъ колокола этого обширнаго каравансарая, и послышался шорохъ тысячи ногъ, изъ чего слдовало заключить, что beau monde Саратоги собирается къ чаю.
Фанъ-Пельтъ слылъ первымъ франтомъ въ университет и принадлежалъ къ числу тхъ молодыхъ людей, которые уврены, что первое впечатлніе всегда должно быть въ ихъ пользу. Наглотавшись пыли во время путешествія, онъ, прежде чмъ показался въ общество хорошаго тона, занялся тщательною чисткою своей особы. Мы заняли во флигел конгрессъ-голля, гд находился трактиръ, дв комнатки, которыя немногимъ отличались отъ голубятенъ. Представьте себ длинный, безобразный деревянный сарай съ комнатами въ сажень длиною и полсажени шириной перегороженными такъ легко, что съ сосдомъ, живущимъ за три перегородки, вы можете разговаривать такъ же свободно, какъ съ конторщикомъ сквозь ршетку его клтки, и вы будете имть понятіе о флигел Саратогскаго конгрессъ голла, назначенномъ для холостяковъ. Фанъ-Пельтъ, который не обдалъ во всю дорогу, съ голоднымъ желудкомъ принялся въ своемъ чулан за безконечный туалетъ, и мучился какъ на пытк, слыша подъ поломъ веселые звуки чашекъ и стукъ ножей и блюдъ. Я не былъ такъ тщеславенъ. Вымывъ лице и выполоскавъ ротъ, я наскоро повязалъ галстухъ, и собрался итти внизъ, чтобы утолить голодъ.
— Фанъ-Пельтъ!
— Что такое?
— Одтъ ли ты?
— Одть ли? На мн жиру столько, какъ въ pte de foie gras! Я загорлъ какъ индецъ, и вымазалъ все лице свжими сливками. Совтую и теб сдлать то же.
Я посмотрлся въ зеркало: отъ лба до подбородка лице мое представляло одинъ огромный пузырь, который отъ солнечнаго зноя покрылся багровымъ цвтомъ.. Я смочилъ голову водою, и не хуже Фанъ-Пельта скрылъ бы искусственными средствами недостатки, которыми природа и ушибъ меня надлила, но меня соблазнилъ ‘мерзавецъ желудокъ’, какъ говоритъ Гомеръ, и я утшалъ себ мыслію, что не буду замченъ въ обществ изъ пятисотъ человкъ, занятыхъ своими желудками. Сверхъ-того, думалъ я, кри такомъ множеств гостей опаздывающіе должны неминуемо остаться безъ завтрака и безъ обда. Ршившись итти пить чай въ блой куртк и узкомъ галстух съ гладкою прической какъ у крысы и лицомъ, напоминающимъ вывску ‘Восхожденіе солнца’, я подошелъ къ двери Фанъ-Пельта и заглянулъ въ его конурку.
— Уродъ изъ уродовъ! сказалъ мн въ утшеніе Горацій.
— Дло идетъ не о красот, а о чашк чаю и куск хлба съ масломъ, отвчалъ я. Какъ все съдятъ и выпьютъ, ты, братъ, принужденъ будешь слизать вс сливки съ лица на завтракъ.
Оставивъ его за безконечными сборами, я сошелъ въ огромную залу, гд прізжіе завтракаютъ, обдаютъ, танцуютъ, а въ сырую погоду прогуливаются и играютъ въ воланъ. Вдоль залы стоятъ два длинныхъ стола, за которые садится вся аристократія Соединенныхъ Штатовъ, притворяющаяся больною на лто въ угожденіе мод. ‘Еще счастіе, думалъ я, что эти республиканцы допускаютъ отличія въ равенств, кто побогаче, тотъ садится по праву въ верху стола, иметъ за стуломъ слугу, и не смотритъ на нижній конецъ. Тамъ мн не мсто, лучше присяду къ этимъ господамъ, что поближе къ двери: они такъ заняты дою, что врно не замтятъ моей куртки, которая впрочемъ позволительна въ знойную погоду, а если, бы они и обратили на меня вниманіе, то бда не велика: ихъ мнніе еще не законъ. Между ними могу я въ неизвстности выпить цлый самоваръ’.
Занявъ порожній стулъ между какимъ-то старикомъ и молодою дамой, и не видя напротивъ себя ни одного знакомаго лица, я скоро углубился съ полною безопасностью въ холодный пирогъ изъ голубей. Столъ уставленъ былъ окороками, жареной дичиною, ягодами, бутылками съ минеральной водою, чайными приборами, вареньями, желе и радисками. Колоссальный ростбифъ игралъ роль президента въ этой республик Соединенныхъ Блюдъ, которая для непривычныхъ глазъ могла изображать, ad libitum, завтракъ, обдъ и ужинъ. Счастливая страна, гд больные съдаютъ на здоровье три такихъ подачи въ сутки!
Наконецъ я истребилъ пирогъ. Проведши полчаса въ незнакомомъ кругу и забывъ небрежность моей одежды и цвтъ лица, я смло и съ любопытствомъ сталъ разсматривать шеренгу разнокалиберныхъ лицъ, выстроенную по ту сторону стола. Нкоторыя изъ нихъ, особенно изъ числа прикрытыхъ шляпками, мн понравились, и я ожидалъ себ много удовольствія отнихъ въ теченіе двухъ слдующихъ недль.
Между-тмъ какъ я любовался на красоту одной весьма болтливой республиканки, молодая дама съ кавалеромъ вошли въ залу и помстились прямо противъ меня. Слуги засуетились.
‘Мы опоздали, Томъ’, сказала прелестнйшая изъ женщинъ, посматривая вокругъ съ неудовольствіемъ.
Слдуя за движеніемъ глазъ этого райскаго созданія, я устремилъ взоръ на кавалера, осчастливленнаго ея симпатіей и, — кого жъ вижу!— вижу душевнаго моего университетскаго друга, Эллертова.
— Эллертонъ!
— Слинсби!
Обрадованный этою встрчей, я протянулъ къ нему черезъ узкій столъ руку, схватилъ руку его и потрясъ ее такъ крпко, что едва не выдернулъ ее изъ плеча. Только-что сдлалъ я ему нсколько вопросовъ, какъ вся кровь поднялась у меня къ голов отъ жгучихъ лучей пары большихъ чудесныхъ глазъ, которые прехладнокровно осматривали меня съ ногъ до головы. Я вспомнилъ о замчаніи Фанъ-Пельта насчетъ моего лица и о моемъ костюм, и эта мысль разразила меня какъ громовой ударъ. Эллертонъ представилъ меня своей сестр: я, красня, поклонился ей и пробормоталъ самъ не знаю что.
Чтобы имть ясное понятіе о затруднительности моего положенія, должно знать, что старая и постоянная дружба съ Томомъ Эллертономъ вовлекла меня, было, въ переписку съ его сестрою, которая жила съ родителями въ дальней области. Мы не были знакомы другъ другу, и между-тмъ переписывались боле года, въ угожденіе Тому. Онъ любилъ меня безъ памяти. Въ университет, по дламъ моды и вкуса, онъ слдовалъ слпо моимъ приговорамъ, и, выхваляя ей мои личныя достоинства, описывалъ меня молодымъ человкомъ самымъ любезнымъ, самымъ миловиднымъ, — онъ любилъ преувеличивать, — одвающимся въ лучшемъ за-атлантическомъ стил. Весьма естественно, что она немало должна была удивиться, когда нечаянно увидла меня въ Саратог, чернаго, загорлаго, изуродованнаго, съ лицемъ распухшимъ какъ у самаго горькаго Американскаго пьяницы. Вмсто-того чтобы отсовтывать моему другу писать обо мн къ сестр такимъ образомъ, я прежде радовался дйствію его похвалъ, когда читалъ ея отвты, и какъ она жила въ Алабам, за дв тысячи миль отъ нашего города, то, не надясь когда-нибудь съ нею увидться, я даже не боялся слдствій поврки. Каково жъ было подумать, что эта поврка, начавшаяся такъ внезапно, случилась еще въ самую невыгодную минуту моей жизни, когда я, въ столь безобразномъ вид, только-что ускользнулъ изъ рукъ трактирной юстиціи, вооруженной вилами! Мн и въ голову не приходило, что я могу повстрчаться съ моей корреспонденткою на этихъ водахъ, хотя и зналъ, что мой другъ Томъ сюда сбирался. Смущенный этими соображеніями, и видя, какъ миссъ Эллертонъ украдкою посматриваетъ на голубиныя кости, которыя возвышались на моей тарелк, подобно индйскому кургану, до самаго подбородка, я желалъ бы скрыться на дн морскомъ отъ глазъ жестокой наблюдательницы. Вдругъ при первой возможности, я ускользнулъ изъ залы и стремглавъ побжалъ въ комнату Фанъ-Пельта, я рвалъ на себ волосы, проклиналъ добродушіе Тома Эллертона, обрекалъ чорту Горація, его экипажъ, Темпеста и судью-трактирщика. Горацій старался слушать равнодушно, опасаясь, чтобы кровь у него не взволновалась ко вреду цвту лица его, и холодно спросилъ, что меня бситъ. Я разсказалъ все.
— Ложись, отвчалъ мн Фанъ-Пельтъ, который для такихъ отчаянныхъ случаевъ былъ маленькій Наполеонъ: ложись на мою кровать, я вымажу твою харю сливками. Я тебя преобразую. Рабски исполняй, что я предпишу, и ты увидишь, что это непріятное приключеніе послужитъ еще въ твою пользу. Между Слинсби загорвшимъ и въ блой куртк и Слинсби интересно блднымъ и одтымъ со вкусомъ, будетъ такая же разница, какъ между коровой и оливками. Я вамъ съиграю такую драму, что сердце у тебя запрыгаетъ отъ радости.
Я легъ на спину. Горацій залилъ меня потокомъ сливокъ отъ шеи до лба и отъ одного уха до другаго.
— Послушай, сказалъ онъ, обдумывая слой планъ и держа меня за носъ: обстоятельства намъ благопріятствуютъ. Вс вы, долговязые, имете короткое туловище, съ позволенія сказать, какъ обезьяны, и сидя за столомъ кажетесь пигмеями. Въ послдніе три года, каждый разъ какъ ты вставалъ изъ-за стола въ университетскомъ пансіон, я удивлялся твоему протяженію. Фанни Эллертонъ и вс, которые видли тебя внизу, наврное считаютъ тебя болваномъ средней величины.
Я хотлъ что-то возразить, но, едва разинулъ ротъ, сливки съ устъ полились мн въ самое горло и потопили вс слова мои.
— Не блистательны твои успхи въ познаніи женскаго сердца, продолжалъ Горацій тономъ покровителя, если ты не знаешь что черезчуръ хваленый мужчина всегда противенъ женщин при первомъ свиданіи. Теб никогда не превзойти идеала, который она себ составила по письмамъ своего брата: ты во всякомъ случа упалъ бы въ ея мнніи, — вдругъ или постепенно, это все равно для твоего сватовства,— такъ теперь лежи спокойно и не шевелись.
Посл этего страннаго утшенія, Горацій сошелъ въ садъ, чтобы взять теплую ванну, а я, изнемогая отъ усталости и лежанія, скоро заснулъ, и мн приснились большіе голубые глаза Фанни Эллертонъ.
Оркестръ загремлъ, и балъ открылся патріотическими звуками Hail Columbia, когда я проснулся. Высокіе тоны флейты разбудили меня въ ту самую минуту, какъ мн снилось, что я писалъ оправдательное письмо къ сестр моего друга. Негръ Фанъ-Пельта, Юба, которому онъ далъ приказаніе причесать и одть меня, терпливо ждалъ у постели со щипцами, щетками, гребенками, миндальнымъ мыломъ, макассарскимъ масломъ и о-де-колономъ. Горацій давно уже отправился въ-залу засвидтельствовать свое почтеніе миссъ Эллертонъ. Свжія сливки согнали съ моего лица опухоль и красноту, и, благодаря черному парикмахеру, замысловатая прическа изъ дикаго сатира превратила меня въ родъ Гиперіона. Горацій, уходя, написалъ мн нсколько словъ карандашемъ, что я долженъ явиться въ залу подъ чужимъ именемъ и что онъ предварить объ этомъ Эллертона. Такъ какъ я познакомился съ сестрой моего друга въ блой куртк и съ багровымъ лицемъ, то можно было надяться, что подъ блдными чертами и чернымъ щегольскимъ фракомъ, она меня не узнаетъ. Черный Юба, въ знакъ удовольствія отъ моего преобразованія, оскалилъ слоновые зубы, и я влетлъ въ залу совершеннымъ франтомъ.
— Воскресшій Протей! вскрикнулъ Горацій, подбжавъ ко мн на встрчу. Чудо! молодецъ! Въ теб есть что-то поэтическое. Отнын ты называешься мистеръ Ронемъ. Это ужъ ршено. Она никакъ не подумаетъ, что ты тотъ самый уродъ, въ блой куртк, а я уже приготовилъ ее къ совершенно новому знакомству и просилъ позволенія представить ей товарища нашего, Ронема.
Взявъ его подъ руку, я уже самонадянно предсталъ во второй разъ передъ миссъ Эллертонъ. Братъ ея поклонился мн церемонно. Кром ихъ, на водахъ ни кто не зналъ молодаго Слинсби, и мистеръ Ронемъ могъ разыгрывать свою роль безъ зазрнія совсти. Миссъ Эллертонъ съ полминуты смотрла на меня пристально, но важность, съ какою я былъ представленъ и принятъ, разсяла вс сомннія прелестной Алабамянки, если сомннія родились въ ея ум, и она съ полнымъ довріемъ къ моей неподложности подала мн руку, когда брать предложилъ oтправиться въ танцовальную залу. Выдавая себя за совершенно чужаго ей человка, я однакожъ зналъ изъ долгой переписки вс подробности ея характера, ея занятія и ея любимыя книги, но при томъ знаніи свта, какое она могла пріобрсть въ деревн или, какъ говорится, въ Америк, на плантаціи, мн нечего было бояться, что она откроетъ подлогъ, хоть бы я даже немного проболтался. Я тотчасъ овладлъ ея довренностью, заране находя чудесными вс предметы, которые ей нравились, предупреждая ея мысли, хваля и браня съ нею все въ одно слово, и мы еще не кончили первой кадрили, какъ уже она очевидно признавалась въ душ, что во всю жизнь свою не встрчала человка, который бы такъ хорошо понималъ ее. А какъ много вещей включаютъ женщины въ это повидимому неопредленное выраженіе, ‘Онъ меня понимаетъ!’
Въ ровень съ огромною танцовальною залою и гостиною конгрессъ-голля есть крыльцо во всю длину зданія съ колоннадою, увитой виноградными лозами, со множествомъ оконъ и стекляныхъ дверей. Въ лтніе вечера, когда въ покояхъ станетъ жарко, прохладная и полуосвщенная колоннада наполняется усталыми отъ танцевъ и вообще всми, у кого только есть что-нибудь вврить одному уху. Это самая роскошная прогулка на той сторон земли, и я думаю, что жители Соединенныхъ Штатовъ отправляются въ Саратогу не столько къ водамъ, сколько длятого, чтобы гулять ночью подъ этою колоннадою.
Саратогскія минеральныя воды, кром разныхъ полезныхъ качествъ для желудочныхъ болзней, обладаютъ еще особеннымъ и безцннымъ свойствомъ усыплять гувернантокъ. Между-тмъ какъ Аргусъ дремлетъ въ гостиной, прелестная Іо съ своимъ Юритеромъ, на этотъ разъ будь миссъ Эллертонъ Іо, я возьму роль ‘отца боговъ и людей’, любезничаютъ и свободно шепчутся подъ колоннадою.
Я легко возбудилъ, во время первой кадрили, такое расположеніе духа въ миссъ Эллертонъ, что она была совершенно довольна и собой и мною, и безъ дальнихъ церемоній, съ развязностью, основанною частью на увренности, что я ей нравлюсь, частью на особенныхъ правахъ Саратоги, спросилъ равнодушно, не угодно ли ей танцовать со мною весь вечеръ.
— Исключая одной несчастной кадрили, отвчала она со взглядомъ, который казался печальнымъ.
— Смю же спросить, кому вы дали слово?
— Онъ еще меня не ангажировалъ, но братъ просилъ быть съ нимъ вжливою. Кикимора, мистеръ Ровенъ! Ршительно кикимора.
— Какъ его зовутъ? спросилъ я съ притворнымъ равнодушіемъ, предчувствуя, что она произнесетъ мое имя.
— Слинсби, нкто Филиппъ Слинсби, неразлучный другъ Тома и котораго прочатъ мн въ женихи. Но это, кажется, васъ не удивляетъ?
— Не удивляетъ! Мн! Я его знаю.
— Такъ скажите же сами, видли ль вы когда-нибудь такого урода? Томъ описалъ мн его какъ втораго Адониса. Да и онъ самъ почти признался мн въ этомъ, потому что скажу вамъ по секрету… я переписывалась съ нимъ около года.
— Странно, миссъ Фанни, никогда его не видавши!
— Никогда, до сегодняшняго утра! Онъ сидлъ за чайнымъ столомъ въ блой куртк, въ какомъ-то уродливомъ галстух, съ страшнымъ багровымъ лицемъ. Передъ нимъ лежала на тарелк огромная груда костей.
— И вашъ брать рекомендовалъ его вамъ!
— Фанни, сказалъ братъ ея, подходя къ намъ на эту пору: Слинсби извиняется, что не можетъ танцоватъ сегодня съ тобою, онъ слегъ въ постель. У него ужасно болитъ голова.
— Врно, оттого что обълся, подхватила миссъ Эллертонъ. Томъ, — какъ хочешь, — я поговорю съ тобой на досуг!…… Мистеръ Ронемъ, такъ какъ кикимора сегодня не явится, то я съ удовольствіемъ принимаю ваше предложеніе. Здсь душно!
— Не угодно ли прогуляться сполчаса подъ колоннадою.
Растительная сила быстро дйствуетъ въ Алабам, а любовь есть растеніе тропическое. Мы разговорились о погибели парохода Плеяды и Берлинскихъ браслетахъ, о пяти стахъ нашихъ минеральныхъ сосдяхъ и о возможности содержать маленькое хозяйство, имя пятьсотъ доллеровъ доходу, — неудобосупружеская годичная сумма, которую я тогда получалъ отъ отца на потребности холостой жизни. Правда, я зналъ, что у Фанни было столько же негровъ, сколько у меня доллеровъ, но чтобы выдержать роль, я долженъ былъ казаться неинтерессаномъ.
— А гд вы намрены жить, когда женитесь, мистеръ Ронемъ? спросила миссъ Эллертонъ.
Я какъ-будто-бы не разслышалъ этого вопроса, спросилъ ее въ свою очередь: Хотли бы вы жить въ Италіи?
— Неужели вы говорите это въ отвтъ на мой вопросъ, мистеръ Ронемъ? сказала она., наполовину пріостановившись и — хотя отзывъ былъ начатъ шутливо, понижая голосъ на послднихъ словахъ, съ чувствомъ, въ качеств котораго нельзя было ошибиться.
Я утащилъ ее изъ-подъ колоннады въ садикъ, находящійся между домомъ и ключемъ минеральной воды, и тамъ, въ бреду, страх и удивленіи собственной своей наглости и побд, произнесъ, и самъ услышалъ, призаніе въ предпочтеніи, — дружб, любви.
Многіе женились еще скоре этого.
На другое утро, посл завтрака, миссъ Эллертонъ сидла въ музыкальной зал, и пополняла промежутки весьма занимательнаго разговора звучными аккордами гитары. Золотая нить образовала на чел ея повязку, изъ подъ которой черные волосы шелковыми кудрями спадали на алебастровыя плеча. Тло ея походило на ткань лилейно-блыхъ, но непрозрачныхъ, фибръ магноліи. Въ живописи нтъ слова, — потому что нтъ и краски, для выраженія легкаго, неуловимаго колорита лица столь блднаго и между-тмъ столь здороваго. Она была тонка, какъ вс южныя женщины сверной Америки, и одарена той прелестною, роскошною гибкостью, которая дана только зминымъ кольцамъ. Удльная тяжесть тла очевидно была у ней меньше, нежели у другихъ женщинъ, и если бъ она улетла какъ-нибудь съ втеркомъ, вы съ перваго разу даже не удивились бы этому феномену.
— Я опасаюсь, что вы слишкомъ любите свтъ и общество, сказала миссъ Эллертонъ въ то самое время, какъ черный Юба вошелъ въ комнату и подалъ ей письмо руки стараго ея корреспондента.
Увидвши надпись на конверт, она поблднла и смяла письмо въ рук. Я радъ былъ продлить комедію, и въ отвтъ на ея замчаніе, которое она готова была забыть, сослался на альбомъ Фанъ-Пельта. Этотъ альбомъ лежалъ передъ нею и содержалъ въ себ нсколько моихъ стиховъ, вписанныхъ, по-счастью, рукою этого сентиментальнаго вертопраха, и подъ которыми онъ поутру нарочно выставилъ имя ‘В. Ронемъ’. Фанни читала ихъ еще до моего прихода.
— Точно ли стихи эти ваши? спросила она, пристально смотря на меня и указывая на одну изъ страницъ альбома.
— Виноватъ, мои, отвчалъ я. Но когда вы удостоите ихъ прочтенія вслухъ, то я самъ влюблюсь въ мое бдное произведеніе.
Это были куплеты, писанные передъ восходомъ солнца на одномъ балкон, между-тмъ какъ внутри дома еще танцовали по-вчерашнему. Къ несчастію, я совершенно забылъ, что въ нихъ говорилось объ одной особ, нкогда предмет моего скоротечнаго обожанія.
— А кто же была эта ‘сладкая подруга жизни’, мистеръ Ронемъ? Я бы желала узнать это, прежде чмъ ршусь на что-нибудь съ такимъ торопливымъ молодымъ человкомъ.
— О, никто изъ земныхъ! вскричалъ я. Это была она, просто она, идеалъ, который создаетъ себ всякій поэтъ и живописецъ, мой любимый идеалъ, составленный изъ всхъ совершенствъ въ мір и который я встртилъ впервые только вчера. Но угодно ли вамъ, миссъ Фанни, прочитать посланіе, съ которымъ вы обходитесь такъ жестоко. Юба стоитъ и ждетъ отвта терпливе статуи чернаго дерева.
Зная содержаніе письма, потому что самъ писалъ его, я наблюдалъ выраженіе ея лица, въ то время какъ она читала, и замтилъ большое волненіе. Она вспыхнула румянцемъ, и губки ея складывались поперемнно то въ гнвъ, то въ презрніе. Наконецъ, передавая мн письмо, она спросила, заслуживаетъ ли отвта такое наглое посланіе.
Я началъ опасаться, что развязка будетъ къ явному ущербу моего интереса, и, пробгая письмо, старался собрать свои мысли.
— Господинъ Слинсби! сказалъ я съ крючкотворною важностью допрашивающаго засдателя, былъ нкоторое время съ вами въ переписк?
— Да.
— Письма его и похвалы брата внушили вамъ высокое понятіе объ его характер и вы это выразили въ своихъ письмахъ?
— Да…… Можетъ-быть и выразила.
— И оттого онъ полагаетъ, что это бумажная дружба даетъ ему право просить у васъ свиданія?
Важный поклонъ вдругъ остановилъ мои допросные пункты.
— Прелестная миссъ Фанни, сказалъ я: это такой предметъ, о которомъ я не смлъ бы даже распрашивать, но, отдавая мн письмо, вы, кажется, требовали моего мннія?
— Да, я желала знать ваше мнніе, сказала милая двушка, взявъ меня за руку и смотря на меня съ довренностью и любовью. Я сама всему виновата, я ободряла эти безразсудныя сношенія и можетъ-быть должна нсколько смягчить мой отвтъ этому дерзкому человку, умрить свое негодованіе. Ршите, что длать, отвчайте ему за меня, избавьте меня отъ первой тяжести, которая легла на моемъ сердц съ тхъ поръ какъ…
Она залилась слезами, и я испугался дальнйшаго объясненія.
— Будете ли вы слдовать моему совту?
— Да, да!…… буду.
— Вы общаете?
— Общаю.
— Хорошо, такъ выслушайте же меня. Скрпя сердце, я долженъ вамъ сказать, что такъ какъ вы одобряли чувствованія господина Слинсби, обнаруживали въ письмахъ вашихъ удивленіе его талантамъ и познаніямъ, и откровенно бесдовали съ нимъ о будущемъ, то вы дали ему право требовать теперь позволенія лично испытать надъ вами то дйствіе, какое можетъ произвесть его особа. Вы знали и ободряли надежды господина Слинсби въ продолженіе цлаго года, а меня вы знаете не боле восьми часовъ, вы познакомились съ нимъ вчера въ самую неблагопріятную для него минуту, потому что я знаю его весьма коротко, но могу васъ уврить, что когда познакомитесь ближе, вы его полюбите.
Миссъ Эллертонъ во время моей блистательной рчи постепенно приподнималась, и наконецъ выпрямилась какъ холодная Агриппина на своемъ мраморномъ сдалищ.
— Позволите ли прислать къ вамъ господина Слинсби, продолжалъ я, чтобы онъ могъ лично защищать передъ вами свое дло.
— Вы меня очень обяжете, мистеръ Ронемъ, отвчала миссъ Эллертонъ, если пришлете ко мн брата.
Я побжалъ въ свою комнату, окунулъ голову въ воду, уничтожилъ прическу, изящное произведеніе Юбы, разгладилъ длинные свое волосы на лбу до самыхъ глазъ, надлъ блую куртку, и повязалъ безобразный галстухъ, который обезчестилъ меня въ глазахъ Фанни вчера. Отыскавъ Тома Эллертона, я упросилъ его итти впередъ и доложить обо мн своей сестр уже подъ настоящимъ моимъ именемъ. Слдуя за нимъ, я подошелъ къ дверямъ музыкальной залы, и остановился.
— Фанни, сказалъ онъ: я искалъ тебя. Нашему Слинсби теперь легче и онъ тотчасъ будетъ къ теб. Сдлай милость, прійми его ласково и не кокетничай съ Ронемомъ по-вчерашнему. Между инмъ и Слинсби большая разница! Да вотъ и онъ.
Лишь-только я переступилъ порогъ, миссъ Эллертонъ посмотрла въ ту сторону, чтобы удостовриться, точно ли это тотъ самый уродъ, котораго она видла за чайнымъ столомъ, и, не удостоивъ меня другаго взгляда, жарко заговорила съ братомъ о погод. Томъ минуты съ дв сохранялъ серіозный видъ, но я, вмшавшись въ ихъ разговоръ, не выдержалъ и громко захохоалъ. Изумленная и негодующая миссъ Эллертонъ оборотилась ко мн.
— Приношу вамъ повинную голову, сказалъ я, накрестъ сложивъ руки на груди и съ раскаяньемъ смотря ей въ глаза.
Она подбжала ко мн, схватила меня за руку, но вдругъ опомнилась и поспшно вышла изъ комнаты.
Не знаю, что это было такое, гордость ли, оскорбленная мистификаціею, или просто одинъ изъ тхъ женскихъ капризовъ, отъ которыхъ одна половина мужчинъ страждетъ до брака, а другая посл брака, — только мн уже не удалось привесть снова Алабамскую красавицу въ то нжное ко мн расположеніе, какимъ пользовался у ней мистеръ Ронемъ до самой развязки. Лишь только я заводилъ рчь о нашемъ прежнемъ знакомств, она увряла, что прощаетъ мн отъ чистаго сердца и не могла удерживаться отъ смху, а когда я заговаривалъ о моей страсти, она дразнила меня ‘сладкою подругою жизни’, восптою въ моихъ стихахъ, и поглядывала кругомъ, куда двался Фанъ-Пельтъ. Этотъ образцовый щеголь, замтивъ мое паденіе, началъ различать прелести миссъ Фанни безъ помощи лорнета, и я скоро принужденъ былъ уступить ему поле сраженія. Спустя нсколько мсяцевъ, миссъ Эллертонъ стала называться мистриссъ Фанъ-Пельтъ, и когда я получилъ послднее извстіе изъ Америки, ея здоровье было ‘вообще такъ хорошо, какъ только можно ожидать въ подобномъ случа.’