Н. А. Лейкинъ
Въ деревн и въ город.
Разсказы.
Изданіе пятое.
Типографія П. П. Сойкина, Стремянная, собств. д., No 12.
1908.
ПРІХАЛИ.
I.
II.
III.
IV.
Приехали, Лейкин Николай Александрович, Год: 1908
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Кухарка Дарья, среднихъ лтъ женщина съ угреватымъ лицомъ, была уже давно на дач и приготовлялась въ кухн стряпать обдъ для господъ, когда пріхала горничная Аннушка, молодая двушка съ вздернутымъ кверху носикомъ и быстрыми лукавыми глазами, очень миловидная и франтовато одтая. Она пріхала въ извозчичьей пролетк.
— Безъ возовъ? А кто-же съ возами-то детъ?— встртила кухарка горничную.
— А это ужъ дло не мое. Никогда я на возахъ не здила и здить не буду, — отвтила горничная, пощелкивая кедровые орхи.— Я себя совсмъ не такъ соблюдаю, чтобы мн съ ломовиками якшаться. А вдругъ я знакомаго кавалера встрчу? Такъ, вдь, это одинъ срамъ.
— Нтъ, я къ тому, что, вдь, барыня наша хотла тебя съ возами отправить.
— Пусть она поблагодаритъ Бога, что я ее самое не отправила.
— Это барышня-то? Ну, ну, ну, потише.
— Я сама скоро буду барыней.
— Ну, Анютка, не сносить теб головы! — развела кухарка руками.
— А куда-же она у меня съ плечъ днется?
— Голова-то, пожалуй, у тебя на плечахъ останется, а что барыня протуритъ тебя съ мста, такъ ужъ это какъ пить дать.
— Вотъ тогда-то я и сдлаюсь барыней. Сейчасъ-же рядомъ съ вами мн баринъ дачу найметъ. А ты тогда ступай ко мн въ кухарки. Я рублемъ въ мсяцъ дороже дамъ.
— Что? что? Да ты никакъ съ ума сошла! — воскликнула кухарка.
— Отчего-же? И увряю тебя, что я супротивъ Марьи Павловны рубль прибавлю.
— Да меня хоть озолоти, такъ я теб, подлюг, служить не буду! — гордо отвтила кухарка.— Больно жирно будетъ, если такимъ сорокамъ служить.
— Прочванишься, мать моя, — спокойно проговорила горничная и, спохватясь, прибавила:— Однако, что-жъ я? Надо посмотрть, какая мн комната будетъ.
— Да вотъ, мн съ тобой комната подл кухни.
— Нтъ, нтъ. Я съ тобой спать не буду. Мн баринъ отдльную комнату общалъ дать, иначе я не согласна.
— Баринъ? Не знаю. А барыня мн сказала, что ты будешь спать со мной.
— Чихать я хочу на барыню!
Горничная вышла изъ кухни и принялась ходить по комнатамъ дачи. Черезъ нсколько времени она вернулась.
— Отличная комната мн есть, — сказала она. — Ты чего зубы-то скалишь? Чего ехидничаешь! Не можетъ-же горничная быть безъ комнаты, если она съ уборкой блья. Гд-же я блье убирать буду? Гд-же я блье гладить буду?
Черезъ часъ пріхали возы съ мебелью. Извозчики начали разгружаться.
— Куда мебель-то ставитъ? — спрашивали они горничную.
— А ужъ это пускай сами господа вамъ указываютъ, когда прідутъ, а я тутъ не при чемъ. Вотъ вамъ двугривенный отъ меня. Идите и выпейте покуда за мое здоровье. Да барын не извольте говорить, что я на возу не хала, если она спрашивать будетъ.
— Намъ что! Намъ какое дло! — махнулъ рукой одинъ извозчикъ.
— Намъ только, чтобы предоставить все въ правильности, — проговорилъ другой извозчикъ и прибавилъ:— А за угощеніе спасибо.
Оба отправились выпить.
Пріхала, наконецъ, извозчичья карета. На козлахъ вмст съ извозчикомъ сидлъ маленькій гимназистъ. Онъ тотчасъ-же соскочилъ съ козелъ и началъ снимать изъ-подъ ногъ извозчика ящикъ съ морскими свинками. Баринъ Михаилъ Ивановичъ отворилъ дверцы и оттуда выскочили два мопса — Амишка и Мимочка, и залаяли. Баринъ выставилъ попугаячью клтку съ попугаемъ и крикнулъ стоявшей передъ каретой горничной:
— Принимай-же Аннушка! Чего-же ты стоишь, какъ истуканъ!
— Ну, вотъ… Ужъ и истуканъ! Я даже извозчикамъ мебель съ возовъ снимать помогала.
Горничная подскочила къ карет и взяла попугаячью клтку.
Изъ кареты вылзла нянька съ ребенкомъ. Нянька осмотрла заросшій травой дворъ и съ неудовольствіемъ пробормотала:
— Ну, ужь и дача! Гд-же мы съ Оленькой гулять-то будемъ? И желзной дороги даже нтъ, на которую ходить можно. То-ли дло въ Озеркахъ на этотъ счетъ! Тамъ одна станція чего стоитъ!
Вытащили изъ кареты три-четыре саквояжа, дв корзинки — одну съ часами, другую съ лампой, узелъ съ чмъ-то, и, наконецъ, показалась барыня Марья Павловна.
Нянька продолжала критиковать дачу:
— А гд-же садъ-то при дач? Это четыре-то сосны садомъ называются?
— Закаркала, закаркала ужъ! И не видала я женщины недовольне нашей няньки! — воскликнула барыня.— Ты, милая, вдь еще и оглядться не успла, а ужъ хаешь.
— Да ужъ я вижу, что тутъ ребенку и на солнышк погрться будетъ негд.
— Возы пріхали? А гд-же извозчики-то?— опрашивала барыня.
— А гд! У извозчиковъ одно мсто, куда они ходятъ, — отвчала горничная.— А только, барыня, я вамъ прямо скажу, съ кухаркой въ одной комнат мн умститься и думать нечего. Гд-же я тогда блье-то убирать буду? Вдь вы спрашиваете, чтобъ все въ порядк было.
— Опять насчетъ комнаты? Да не терзайте вы мою душу хоть сейчасъ при перезд-то.
— Нтъ, ужь какъ хотите, а тамъ даже гладильной доски не поставитъ! И чего вы сквалыжничаете изъ-за комнаты, я не понимаю! — не унималась горничная.— Я помотрла дачу… Лишняя комната, какъ разъ, для меня есть.
— Сквалыжничаете! Какъ ты смешь говорить, что я сквалыжничаю! Михаилъ Иванычъ! А ты развсилъ уши и слушаешь такъ, какъ будто-бы это не твое дло. Уйми эту наглянку.
— Анна! Если ты не замолчишь, то я… Что это такое!— слегка возвысилъ голосъ баринъ.
Горничная зашла за спину барыни и выставила ему языкъ. Извозчикъ, видвшій съ козелъ эту сцену, даже захохоталъ. Баринъ оконфузился, не зналъ, что сказать и убжалъ въ дачу.
— Ты чего смешься, дуракъ! Теб чего смшно?— крикнула на извозчика барыня и стала съ нимъ разсчитываться за карету.
— Да какъ-же не смяться-то, барыня, коли она языкъ…
— А вотъ за, то, что не уметъ языкъ держать на привязи, за это ей и досталось. Ну, молчи. А то я и на чай теб не дамъ.
Появились ломовые извозчики.
— Съ пріздомъ, ваша милость…— кланялись они, снимая картузы.
— А вы чего по кабакамъ шляетесь?— встртила ихъ барыня.— Гд-бы мебель въ дачу вносить, а вы…
— Да мы и хотли для вашей чести вносить, а госпожа горничная говоритъ: господъ дожидайтесь. Прідутъ и укажутъ, какъ и что…
— Дождется ужъ эта госпожа горничная, что я ее протурю за ея распоряженія. Тащите обденный-то столъ въ балконную комнату. Это столовая будетъ.
Барыня вошла въ дачу и прошла въ кухню. Тамъ кухарка чистила картофель.
— Ну, что, Дарьюшка, растопила-плиту?— спросила ее барыня.
— Растопить-то растопила, принесъ дворникъ гнилую доску отъ забора вмсто дровъ. Но какая это плита, помилуйте! Всего только въ дв канфорки…— плакалась кухарка.— Вотъ когда мы на дач жили съ генеральшей, то тамъ плита…
— И эта недовольна дачей! И эта ноетъ!
— Да какъ-же довольной-то быть, если въ мелочной лавочк даже кореньевъ къ супу нтъ.
Появилась горничная съ гладильной доской.
— Какъ хотите, барыня, а я гладильную доску въ ту маленькую комнату поставлю, которая около кабинета барина, потому, воля ваша, въ кухаркиной комнат мн гладить невозможно.
— Петеньк эта маленькая комната пойдетъ. Петеньк и подъ гостей. Тамъ два дивана поставятся.
— А баринъ ужь позволили туда мн доску поставить. Вдь имъ-же я сорочки-то гладить буду.
— Ахъ, вы меня извести хотите! — воскликнула барыня и схватилась за голову.
Ломовики и извозчики вносили мебель въ комнаты. Кресло-качалка и нсколько стульевъ изъ гнутаго бука были поломаны. Оказалось, что ломовики, надясь на прочность этой мебели, настолько крпко прикрутили къ ней веревки, что даже цльный букъ не выдержалъ и переломился. Марья Павловна, увидавъ все кто, такъ и всплеснула руками.
— Ну, скажите на милость, качалка и три стула поломаны! — воскликнула она.
— Что вы, барыня! Какой-же это поломъ! Не поломаны стулья вовсе, а просто ножки эти самыя у нихъ изъ гнздъ вышли, — отвчали ломовики.— Винты плохи были. Теперича, ежели эти винты запустить съ клеемъ…
— Михаилъ Иванычъ! Иди сюда… Посмотри, какъ извозчики твою качалку изувчили! — кричала Марья Павловна мужу.
— Мерзавцы! Подлецы! Денегъ за провозъ не заплачу! — набросился на ломовиковъ Михаилъ Ивановичъ, и безъ того раздраженный горничной Аннушкой, которая насдала на него, чтобы онъ требовалъ для нея отъ жены отдльную комнату, нужную, будто-бы, для глаженья и уборки блья.
Одинъ изъ ломовиковъ, рыжебородый мужикъ, отвчалъ солидно и разсудительно:
— Эхъ, барыня! Да нешто ужь совсмъ безъ поломки можно пріхать? Ни въ жизнь. Какъ у хлба не безъ крохъ, такъ и тутъ… Да изойди весь блый свтъ, такъ перегрузки безъ поломки не найти. Перегрузка ужъ всегда изъянъ приносить. Даже и пословица есть, что три раза перехать — разъ погорть. А здсь и поломки нтъ. Гд эта поломка? Все цло. Изъ гнздъ дерево вышло — это точно. А насчетъ качалки будьте безъ сумлнія! Мы ее свинтимъ.
— И у самовара бокъ проломили. Вотъ посмотрите…— подскочила кухарка съ самоваромъ.
— Гд проломили? Гд?— набросился на нее рыжебородый мужикъ.— Нешто это проломъ? Проломъ, такъ тогда дыра была-бы. А тутъ просто вогнули немножко, понадавили. Веревкюй ужъ очень крпко перетянули. Тоже ваше-же добро берегли, чтобы оно съ воза не разсыпалось. А этотъ самоваръ теперича ежели мднику отдать, то онъ его вамъ за двугривенный въ лучшемъ вид исправитъ.
— Молчать! — закричала на него Марья Павловна.— Аннушка, поди сюда, — позвала она горничную.— Ты такъ за вещами на возу смотрла? Видишь, что они съ самоваромъ подлали! Вдь тебя, дуру, нарочно для этого и послали съ возами.
— Я говорила имъ, а нешто мужчинъ переспоришь! — пробормотала горничная.— Ну, вотъ и попортили.
— Да ничего не попортили, барыня, — опять заговорилъ мужикъ.— Нешто такъ портятъ? И труба цла, и кранъ цлъ.. А просто онъ подъ закрутку попалъ. Его въ лучшемъ вид хотъ сейчасъ наставляй и кипяти воду.
— Молчать, говорятъ теб! А самоваръ этотъ, Анна, я теб на счетъ поставлю. Нарочно прислугу на возъ съ мебелью посадили, чтобъ она за вещами наблюдала, а она, сидя на возу, должно быть, воробьевъ, считала
— Никакихъ воробьевъ не считала. Это, можетъ статься, вамъ интересны воробьи, а мн они не интересны. А что ежели самоваръ погнутъ, то сами вы виноваты. Никогда самовары на возъ не кладутъ, а берутъ ихъ съ собой въ карету.
— Поговори еще у меня, мерзкая!
— Да конечно-же… Я дло говорю. А самоваръ на возу, такъ за нимъ нешто усмотришь! Вдь не обнявшись-же съ нимъ сидть.
— Еще-бы… самоваръ не солдатъ.
— Пожалуйста, вы эти слова оставьте. Никогда мы на солдатъ не мтили, да и мтить не будемъ. Не такого я сорта двушка. Совсмъ не въ ту точку…
— Ахъ, грубіанка! Михаилъ Иванычъ, послушай, что она говоритъ!
Подошла нянька.
— Воля ваша, сударыня, а въ той темной комнат, которую вы подъ дтскую отвели, жить невозможно, — сказала она.
— Отчего невозможно? Что такое? И какъ это теб не стыдно ныть ежеминутно! Изводишь ты меня своимъ нытьемъ.
— Да какъ-же, сударыня, не ныть-то. Нешто это комната? Это не комната, а гробъ.
— Тьфу! Тьфу! Типунъ-бы теб на языкъ!
— Конечно-же, гробъ. Прямо подъ крышей и съ одной стороны потолокъ скошенъ. Точь-въ-точь крышка у гроба.
— Михаилъ Иванычъ, что она мелетъ?— отнеслась Марья Павловна къ мужу.
— Угловая комната въ мезони, ну вотъ потолокъ у ней и скошенъ, — отвчаетъ мужъ.
— Отчего-же вы горничной Анютк отдаете комнату безъ скошеннаго потолка, а подъ дтей съ нянькой со скошеннымъ потолкомъ?— не унималась нянька.
— Какъ Анютк? Анютк вовсе никакой комнаты-не будетъ! — закричала барыня.
— А безъ комнаты я жить не останусь. Тогда мн разсчетъ пожалуйте!— объявила горничная.
— Ну, и я въ гробу жить не намрена, — подхватила нянька.— Тогда и мн разсчетъ пожалуйте. Помилуйте, что это за потолокъ, о который по ночамъ лбомъ стукаться будешь! Надлаешь себ на лбу синяковъ и станутъ тебя, ни въ чемъ неповинную душу, за пьяницу считать.
— Съ какой-же стати теб лбомъ-то стукаться?— понизила голосъ Марья Павловна.— Ты тамъ и ходить не будешь. У скошеннаго потолка мы твою кровать поставимъ.
— Здравствуйте! Еще того лучше! А вскочу я спросонья, да теменемъ въ потолокъ?… Воля ваша, а я не могу, увольте меня. Да у меня и мсто есть въ Озерки. Тамъ все-таки у меня мой сродственникъ въ конюхахъ живетъ.
— Ну, не твою кровать къ скошенному потолку поставимъ, такъ кровать ребенка, — сказалъ баринъ.— А ты свою кровать у другой стны поставишь.
— Я не понимаю, отчего вы не хотите эту комнату Анютк отдать.
— Понимаешь, Анютк нужна комната для глаженья блья. А какъ она изъ мезонина внизъ въ кухню съ утюгами будетъ бгать? Нельзя, душенька, Аннушк безъ комнаты быть, — отнесся Михаилъ Ивановичъ къ жен.— Посуди сама, вдь мн лтомъ каждый день чистая глаженая сорочка нужна. Лтомъ я потю, зжу на службу и все такъ пылится на мн.
— Баринъ, а баринъ! Не уговаривайте ихъ насчетъ комнаты, а лучше мн разсчетъ и паспортъ пожалуйте.Право, такъ лучше будетъ. Полковница одна какъ звала меня къ себ въ Павловскъ на дачу! Вотъ туда и поду. Тамъ не захолустье, тамъ жить отлично.
Услыша категорическій отказъ горничной отъ мста и рискуя остаться безъ прислуги сейчасъ-же при перезд, когда столько уборки бываетъ въ дом, Марья Павловна сдалась.
— Да пускай занимаетъ комнату около твоего кабинета. Но я не знаю, куда мы нашего Петю днемъ?— спросила она.— Вдь и его гд-нибудь положить надо.
— А Петю съ нянькой въ комнату положимъ.
— Какъ? Еще третьяго въ этотъ проклятый гробъ?— завопила нянька.— Разсчетъ, сударныя, пожалуйте.
— Да не въ гробъ, не въ гробъ, — махнулъ ей рукой Михаилъ Ивановичъ.— Знаешь, Марья Павловна, что я придумалъ?— обратился онъ къ жен.— Дйствительно, дтямъ нужно больше воздуху. Поэтому мы отдадимъ подъ дтскую ту большую комнату, которую назначили себ подъ спальню.
— А сами ляжемъ подъ скошенный потолокъ? Покорнйше благодарю.
— Да не сами, не сами. А ляжешь только ты одна и будешь спать у высокой стны. Я-же переберусь съ своей кроватью къ себ въ кабинетъ.
— Бокъ-съ-бокъ съ Анюткой?! — вырвалось у Марьи Павловны.
— Тс… Что за глупыя подозрнія! — остановилъ ее Михаилъ Ивановичъ.— Надо не уважать себя, чтобы такія мысли…
— Однако, не могу-же я допустить…
— Оставь, пожалуйста. Сама-же ты еще недавно высказала желаніе имть у себя отдльную спальную. Сама-же ты говорила, что я своимъ храпніемъ бужу тебя. А тутъ ты будешь одна въ комнат. Для одной эта комната прелестна.
Марья Павловна задумалась.
— ‘Не уважать себя’… Много вы-то себя уважаете! — проговорила она.
— Полно. Брось… Я куплю теб хорошенькаго кретона на окно и на пологъ, — продолжалъ Михаилъ Ивановичъ.— Къ высокой стн ты поставишь свою задрапированную кроватку, а къ низкой стн диванчикъ и столикъ, и выйдетъ у тебя прелестный будуарчикъ. Воздухъ… Такъ вдь тамъ широкое венеціанское окно… Лтомъ можно отлично окно отворять. Даже на ночь отворять.
— Мастеръ ты зубы-то заговаривать! — улыбнулась жена.
— Къ кровати твоей новый коврикъ куплю, а нашъ старый къ своей кровати въ кабинетъ возьму…. Да и лучше такъ… Ты, нянька, дти — будете наверху, а я внизу.
— Да вдь, и Анютка внизу…— замтила супруга.
— Какъ теб не стыдно! Ну, такъ вотъ… Хозяйка бъ одномъ этаж, хозяинъ въ другомъ… Порядка больше. Я внизу присмотрю, чтобы вс окна на ночь были заперты, вы вверху… Согласна?
— Какъ хочешь….— выговорила супруга и сдлала гримасу.
— Ну, такъ я скажу прислуг, чтобы она оставалась. Эй, вы! Аннушка! Нянька! Всмъ будутъ хорошія комнаты. Оставайтесь! — крикнулъ Михаилъ Ивановичъ прислуг.
Только что уставили въ дач привезенную мебель и Михаилъ Ивановичъ и Марья Павловна съ чадами услись на поломанныхъ при перезд стульяхъ за столъ пость наскоро сваренныхъ кухаркой супу и манной каши на молок, какъ вошелъ дачный дворникъ въ розовой ситцевой рубах и жилетк безъ пуговицъ, съ разодранной вдоль спиной.
— Хлбъ да соль вашей милости…— поклонился онъ, перебирая въ рукахъ замасленный картузъ.
— Кто ты такой? Что теб?— спросилъ Михаилъ Ивановичъ, такъ какъ ни разу еще не видлъ его.
— Здшній дворникъ это, — сказала Марья Павловна, нанимавшая дачу и нсколько разъ передъ перездомъ здившая въ нее для передачи распоряженій своихъ дворнику.
— Здшніе дворники мы…— въ свою очередь отрекомендовался дворникъ.— Съ новосельемъ поздравляемъ вашу милость.
— Спасибо, голубчикъ. Только, что-же ты это лзешь во время обда!
Дворникъ переминался съ ноги на ногу.
— За обдомъ-то застать лучше. А то потомъ, можетъ статься, уйдете куда-нибудь… А тамъ и забудется. Теперича такъ какъ, значитъ, мы помогали ломовикамъ насчетъ мебели…— началъ онъ.
— Ломать помогали?— перебилъ его Михаилъ Ивановичъ и улыбнулся.
— Надо ему дать на чай — вотъ онъ зачмъ пришелъ, — сказала Марья Павловна, ползла въ кошелекъ, вынула оттуда двугривенный и подала ему, проговоривъ:— вотъ теб…
Дворникъ вертлъ въ рукахъ двугривенный и смотрлъ на него.
— Мастеровые люди живали у насъ, и т меньше полтинника-то съ новоселья не давали дворнику, — произнесъ онъ.
— Да ты, милый, прежде заслужи, тогда и больше получишь.
— То тогда… Мы это понимаемъ. А это съ новоселья должно быть отъ вашей милости положеніе. Это новосельныя…
— Возьми еще двугривенный и провались, — сказалъ ему Михаилъ Ивановичъ, подавая вторую монету.
— Благодаримъ покорно…— поклонился дворникъ и спросилъ:— А за доску, что я изъ забора для вашей чести вытащилъ, такъ госпожа кухарочка отдастъ?
— Какую доску? Про какую доску онъ говоритъ?— задалъ жен вопросъ Михаилъ Ивановичъ.
— А подъ плиту, чтобы вотъ для вашей чести обдъ состряпать, — пояснилъ дворникъ.
— Ахъ, да, да…— спохватилась Марья Павловна.— Вдь кухарка пріхала сюда безъ полна дровъ. Ну, вотъ теб пятіалтынный за доску. Возьми…
Опять вертніе пятіалтыннаго въ рукахъ.
— Помилуйте, сударыня… Да вдь я за эту доску отъ хозяина одной ругани на два двугривенныхъ выслушанъ долженъ. Вдь доска-то изъ забора. Прідетъ и спросить, куда доска двалась.
— Ты лучше-бы дровъ пять-шесть полнъ далъ, а завтра, купивъ дрова, мы и возвратили-бы теб натурой.
— А гд ихъ взять, дрова-то? Никто изъ жильцовъ еще не перезжалъ. Вы первые. Да намъ и доски изъ забора не жаль, коли вы жильцы хорошіе. Кушайте на здоровье. Надо вамъ, такъ я завтра и другую доску на подтопку принесу. Дрова-то, вдь, тоже сразу вамъ не привезутъ.
Михаилъ Ивановичъ ползъ опять въ карманъ, вынулъ еще двугривенный и подалъ дворнику.
— Благодаримъ покорно…— опять поклонился дворникъ.— У насъ, ежели жильцы не сквалыжные, то мы для нихъ всей душой рады… Прикажете, такъ можно изъ хозяйскаго сада и кустъ кукушкиныхъ башмачковъ для вашего садика спереть.
— Спасибо, спасибо. А только зачмъ-же спирать-то? Не надо.
— Ну, ладно. Я вамъ и маргаритокъ нарою и цлую клумбочку посажу.
Дворникъ топтался и не уходилъ.
— Насчетъ воды переговорить надоть-бы…— сказалъ онъ наконецъ.
— Ахъ, да, да… Такъ сколько-же ты съ насъ возьмешь за воду?— спросилъ Михаилъ Ивановичъ.— Дрова наколоть и принести, помои вынести, воды доставить…
— Насчетъ воды мы въ здшнемъ мст первые… У насъ колодецъ первый сортъ.
— Такъ сколько-же теб въ мсяцъ за работу?
— У насъ положеніе: сколько душъ — столько и рублей.
— То-есть, считая съ прислугой?
— А то какъ-же? Иная прислуга больше господъ полощется.
— Ну, это много. Насъ семь душъ съ прислугой. Вдь это — семь рублей.
— Это за воду. Да за дрова три. Вотъ десять рублей и будетъ. Счетъ ровный.
— Какъ, за дрова отдльно?— воскликнулъ Михаилъ Ивановичъ.
— А то какъ-же… Вдь не даромъ-же мн ихъ таскать, — отвчалъ дворникъ. — Отъ жильцовъ живемъ. Вдь лтомъ хозяинъ намъ ни копйки жалованья не платитъ. ‘Будьте, говоритъ, сыты съ жильцовъ, берите съ нихъ’.
— Но, вдь, это ужасъ что такое: десять рублей! нтъ, я такихъ денегъ не дамъ, — сказалъ Михаилъ Ивановичъ.
Дворникъ усмхнулся.
— А какъ-же вы безъ воды жить-то будете?— спросилъ онъ.
— Зачмъ-же безъ воды? Да я горничной рубль въ мсяцъ прибавлю, такъ она мн наноситъ воды, сколько нужно.
— Нтъ, ужъ благодаримъ покорно, а я воду носить не намрена! Носите сами, коли дворнику заплатить жалете,— откликнулась горничная Аннушка, прислуживавшая у стола.
— Зачмъ-же ты грубишь-то? Мы съ тобой ласково, а ты грубишь, — упрекнула ее Марья Павловна.
— А затмъ, что я и отъ стирки-то хочу отказаться, потому у меня нервы и голова кружится, когда я стираю. Вы такъ и знайте, и берите для стирки поденщицу. Стирка! Воду носить! У меня теперь другое воображеніе.
— Ну, потомъ, потомъ объ этомъ поговоримъ. Ахъ, что за наказаніе эта двушка! Ну, не ты, такъ кухарка воду будетъ намъ носить, если ей жалованье прибавить.
Дворникъ усмхнулся снова.
— Странная вы барыня! — сказалъ онъ.— Да какъ-же кухарка вамъ изъ колодца воды принесетъ, ежели колодецъ у насъ на запор?
— Ну, положимъ, ты колодезь запереть не смешь! — проговорилъ Михаилъ Ивановичъ.
— А вотъ запираемъ.
— А вдругъ пожаръ?
— Тогда отопремъ. А такъ не дамъ я вамъ, баринъ, самимъ изъ колодца воду таскать, не дамъ. Помилуйте… А вдругъ ваша прислуга, по злоб ко мн, отраву какую-нибудь въ колодецъ подсыплетъ? А вы вотъ что… Такъ какъ вы — жилецъ хорошій, то зачмъ намъ ссориться? Лучше по хорошему сойтись. Извольте: восемь рублей за воду и дрова я съ васъ возьму.
— Нтъ, нтъ! Это разбой… Пять рублей я теб еще могу дать.
— Невозможно этому быть, баринъ. Помилуйте, мы за зиму-то оголодали, такъ надо-же намъ поправиться. Жильцовъ-то ждемъ какъ! А тутъ вдругъ…
— Пять рублей довольно. Пойду къ хозяину и попрошу его вступиться.
— Да тутъ хозяинъ нашъ не при чемъ. Онъ отдалъ мн и жен моей колодецъ и сказалъ: ‘теребите съ-жильцовъ, а отъ меня ничего ужь не требуйте’. Намъ и корова разршена… Мы двухъ коровъ держимъ, чтобы отъ жильцовъ питаться. Вы, баринъ, по скольку бутылокъ молока отъ моей дворничихи брать будете?
— Надо знать цну, надо знать, какое молоко.
— Молоко первый сортъ, а цна двнадцать копекъ за бутылку. Вотъ ежели молока по дв кринки будете отъ моей дворничихи въ день брать, то хорошо — извольте, семь рублей за носку воды и дровъ я возьму съ вашей милости. А безъ молока — другая цна. Желаете?
— Нтъ, я завтра пойду къ хозяину дачи и переговорю съ нимъ. Отдавать жильцовъ во власть дворника нельзя, — твердо отвчалъ Михаилъ Ивановичъ.
— Ну, а если такъ, то покуда сидите безъ воды. Прощенья просимъ.
Дворникъ повернулся и вышелъ изъ комнаты.
Было десять часовъ вечера. Смеркалось. Спускались блдно-лиловыя сумерки, замняющіе въ Іюн на свер ночь. Посвжло. Стала ощущаться сильная сырость. Въ саду скамейки и перила террасы. покрылись росой.
— Фу, какъ я устала! — проговорила Марья Павловна, провозившаяся вмст съ горничной Аинушкой около узловъ съ подушками и одялами и указывавшая ей для кого гд устраивать постели. — Руки, ноги подломились — вотъ какъ я устала! Напиться поскоре чаю, да и лечь спать. Что не успли разобрать изъ корзинъ — завтра разберемъ. Куда торопиться!
— Да и я усталъ, — проговорилъ Михаилъ Ивановичъ.
— Вамъ-то съ чего уставать?— усмхнулась горничная.— Только ходили и папиросы курили. А насчоть работы, такъ даже ни чуточку ни до чего не дотронулись.
— Какъ ты смешь такъ съ бариномъ разговаривать, дерзкая! — закричала на нее Марья Павловна.
— А что-жъ я сказала? Я правду сказала. Конечно-же…
— Иди и ставь сейчасъ самоваръ.
— Нтъ, ужь благодарю покорно. Пусть кухарка сегодня поставитъ. А мн надо бжать въ мелочную лавочку, пока не заперли. У меня ни капли помады нтъ на завтра. Помаду свою я въ город забыла.
— Михаилъ Ивановичъ, да она совсмъ отъ рукъ отбивается
— Ахъ, матушка! Справляйся сама, какъ знаешь. У меня голова кругомъ идетъ… Матрена! Ставь самоваръ, пожалуйста! — крикнулъ Михаилъ Ивановичъ кухарк.
— Самоваръ поставленъ, — послышался отвтъ.
— Ну, такъ живо. А ты ступай въ лавочку за помадой, да скорй назадъ, — обратилась Марья Павловна къ горничной.— Бобы-то не разводи тамъ.
— Да, да… Поторапливайся, — подхватилъ Михаилъ Ивановичъ.— Я запираться буду. Запоры-то здсь ой-ой-ой!
— Да никакихъ нтъ, — отвчала кухарка.— Я давеча, когда вы еще не прізжали, за хлбомъ съ обду въ лавочку бгала, такъ ужъ ладила какъ-нибудь кухню запереть, чтобы посуду не украли, и ни ключа, ни замка, ни даже пробоя. Ничегошеньки нтъ.
— Да что ты! Не можетъ быть! — воскликнулъ хозяинъ.
— А вотъ извольте сами посмотрть. На ночь въ кухн нельзя будетъ никакой посуды оставить — все уворуютъ. Еще если-бы на сегодня можно было мн самой въ ней спать лечь, а то кухня такая, что въ ней и не повернешься.
Михаилъ Ивановичъ бросился къ наружнымъ дверямъ въ кухн.
— Такъ и есть. Никакихъ запоровъ. И у лицевого, и у задняго входа ни задвижки, ни крючка, — сказалъ онъ.— Даже дверныя скобки отвинчены. Какъ-же мы спать-то будемъ, не запершись! Все у насъ разворуютъ. Матрена! Зови сюда скорй дворника.
Является дворникъ, и уже пьяный.
— Послушай, любезный, какъ-же вы сдаете дачу, если ни у одной двери запоровъ нтъ! — встрчаетъ его Михаилъ Ивановичъ.— Надо ложиться спать, и не знаемъ, какъ запереться. Ни задвижки, ни крючка — ничего нтъ.
Дворникъ покачнулся на ногахъ и отвчалъ:
— Какъ нтъ? Что вы! Помилуйте… Запоры должны быть въ аккурат.
— Знаю, что должны быть въ аккурат, но ихъ нтъ. Вотъ посмотри.
— Что за шутъ! И въ самомъ дл, нтъ. Ужъ это не домовой-ли подшутилъ? А только, сударь, не извольте сомнваться. Теперича, ежели сюда плевую задвижку или крючекъ ледащій… то въ лучшемъ вид…
— Ну, давай сюда крючекъ, давай задвижку
— А это ужъ, сударь, завтра. Теперь какія-же задвижки къ ночи!
— Какъ, какія задвижки къ ночи! Какъ-же мы спать-то будемъ, не запершись? Къ ночи-то задвижки и нужны, а то наши вещи разворуютъ.
— Вещи? Насчетъ этого, сударь, не сомнвайтесь. У насъ здсь мсто спокойное, и ни — Боже мой! Я вотъ семъ годовъ въ здшнихъ мстахъ дворникомъ, а чтобы какое баловство — Боже избави!
— Да что ты мн говоришь! Зачмъ ты меня утшаешь? Я все равно не могу спать не запершись. Ни у балконной двери нтъ запора, ни у кухни. И кухня безъ замка.
— И кухня безъ замка?— удивился дворникъ.— Ну, это, надо полагать, кто-нибудь отвинтилъ и пропилъ.
— Вотъ видишь, даже замки дверные воруютъ, а ты говоришь, чтобы я не боялся баловства.
— Насчетъ баловства — ни-ни… Истинно говорю. Замокъ не вещи, а чтобъ вещи воровать — ахъ, оставьте. Лтось, правда, съ углового балкона вонъ съ той дачи парусину ободрали, а чтобъ насчетъ вещей, такъ у насъ даже и не слыхано.
Михаилъ Ивановичъ начиналъ горячиться.
— Какъ хочешь, а мн чтобъ запоры были! Сейчасъ чтобъ были! — закричалъ онъ.— Слышишь?
— Завтра мы задвижечку и крючки привинтимъ, ваше высокое благородіе. А сегодня откуда-же? Судите сами. Надо тоже хозяину доложить.
— Иди и докладывай своему хозяину, а я безъ запоровъ спать не буду.
— Позвольте, ваша милость. Хозяинъ въ город. Нашъ хозяинъ здсь не живетъ. Нешто онъ можеть въ такихъ дачахъ существовать? У него квартира-то ой-ой! Что дворецъ… А вмсто дачи онъ за границу на кислыя воды. Да чего вы… сударь, сомнваетесь-то? Только печенки себ портите. Ужъ коли ежели что, то вотъ сейчасъ взялъ задвинулъ двери мебелью, и никто васъ не тронетъ. Мсто здсь спокойное, баловства никакого, а вы сомнваетесь.
— Ну, дачи! — всплескиваетъ руками Михаилъ Ивановичъ.— Бги ты сейчасъ въ лавочку и принеси мн крючковъ: Или… нтъ. Что я! Ты еле на ногахъ стоишь.
— Въ лучшемъ вид добреду…— бормочетъ дворникъ.
— Нтъ, нтъ. Теб если дать деньги на крючки, то ты попадешь въ винную лавку и, вмсто крючковъ, мерзавчиковъ себ накупишь.
— Ни въ жизнь. Заперта теперь винная лавка.
— Аннушка! — кричитъ Михаилъ Ивановичъ и спохватывается.— А, чортъ возьми! Она только что сейчасъ въ лавочку убжала. Придется вторую прислугу туда-же отправлять. Матрена! Сходи за крючками.
— Не извольте, сударь, безпокоиться. Въ здшней лавочк нтъ крючковъ. Но гвозье, если для вашей милости желательно…
— Долженъ-же я какъ-нибудь запереться!
— Гвозьемъ, самое лучшее гвозьемъ. Теперича, ежели здсь полуторный гвоздь запустить, то и замка не надо. Лучше замка. У насъ капитанъ стоялъ, такъ всегда такъ, всегда гвозьемъ. Позвольте, сударь, я вамъ запущу въ дверь гвоздь, а вы мн за это на чай, чтобы выпить за здоровье вашей милости.
Дворникъ взялъ гвоздь и молотокъ и сталъ забивать балконную стеклянную дверь, но, покачнувшись на ногахъ, наперъ плечемъ на стекло и оно зазвенло, вылетвъ въ вид осколковъ изъ рамы.
— Ну, что ты надлалъ мн, мерзавецъ! — вопіялъ Михаилъ Ивановичъ.— Теперь мы и безъ запоровъ, и безъ стекла!
— Не въ часъ взялся. Это домовой, сударь, подшалилъ. А только вы не обижайтесь. Теперича если взять подушку и заставить ею вотъ это самое мсто…
— Вонъ отсюда! И чтобъ духу твоего здсь не было! — затопалъ на дворника раздраженный Михаилъ Ивановичъ.
Дворникъ не уходилъ. Онъ стоялъ посреди комнаты, разводилъ руками и говорилъ:
— Ну, господа! Поищи другихъ такихъ безпокойныхъ господъ.
Его вытолкали за дверь.
Черезъ часъ семейство, забивъ гвоздями об двери и заткнувъ дыру въ стекл подушкой, а также наставивъ отъ воровъ везд капканы изъ мебели, улеглось спать.
Сонъ былъ тревожный.