Причины гусситско-таборитскаго движенія *).
Причины гусситско-таборитскаго движенія *).
I.
II.
III.
IV.
V.
С. Венгеровъ.
‘Русская Мысль’, No 12, 1881
Причины гусситско-таборитского движения, Венгеров Семен Афанасьевич, Год: 1881
Время на прочтение: 44 минут(ы)
*) Настоящая глаза представляетъ собою отрывокъ изъ большаго этюда ‘О гусситств и таборитств’, который въ свою очередь составляетъ часть приготовляемаго къ печати изслдованія о ‘народныхъ движеніяхъ славянскаго племени’.
Главное впечатлніе, которое выноситъ каждый, кто знакомится съ исторіей гусситско-таборитской войны, кто узнаётъ про эти безчисленныя битвы и сраженія, про эти сотни раззоренныхъ, обращенныхъ въ груду пепла и мусора городовъ, тысячи стертыхъ съ лица земли селъ и деревень, десятки тысячъ стоптанныхъ и сожженныхъ полей, сотни тысячъ убитыхъ людей,— главное впечатлніе, которое выносишь изъ этого моря крови и вообще изъ всей суммы произведеній сумятицы есть, безъ сомннія, впечатлніе необыкновенной силы, необыкновенной интенсивности чешскаго движенія. И дйствительно, оно принадлежитъ къ самымъ сильнымъ, къ самымъ упорнымъ движеніямъ, какія только извстны за все время историческаго существованія человчества. Изъ войнъ, которыя когда-либо велись ново-европейскими народами, гусситскія — самыя упорныя. Страшна была столтняя война, истощившая Англію и Францію, но то были дв могущественныя націи, занимавшія первыя мста въ ряду европейскихъ народовъ. Продолжительна и ожесточенна была тридцатилтняя война, потому что вся Европа раздлилась на дв равныя враждующія стороны. Войны Людовика XIV, семилтніе походы Наполеона — все это можетъ-быть мало чмъ уступить гусситскимъ войнамъ, но вдь опять-таки дйствующими лицами въ нихъ являлись могущественнйшіе европейскіе народы, и притомъ очень рдко одни, а большею частію въ коалиціи. Одна только борьба революціонной Франціи противъ соединенныхъ монарховъ можетъ идти въ нкоторую параллель геройской оборон малочисленнаго народа противъ полчищъ цлой Европы. Но не слдуетъ, однако же, забывать того, что революціонныя войны длились всего нсколько лтъ, а гусситскія — нсколько десятковъ лтъ. Притонъ же Франція много-много обширне, богаче и населенне небольшаго Чешскаго королевства.
Какъ же сильны и могущественны должны быть т причины, которыя послужили источникомъ такой необыкновенной выдержки и нравственной бодрости?
Мы сказали — ‘сильны и могущественны’. Сильныя должны были существовать причины, не зависвшія отъ чеховъ, сильнымъ долженъ быть гнетъ, вызвавшій противодйствіе, и могущественною должна быть высота нравственнаго чувства, нашедшаго въ самомъ себ такую несокрушимую опору.
Но, къ удивленію, изъ этихъ двухъ факторовъ всякаго народнаго движенія въ гусситско-таборитскомъ вы находите только второй. Если вы станете искать въ Чехіи XIV вка обычныя причины народнаго неудовольствія, вы ихъ не найдете. Конечно, до райскаго житья было очень далеко, но вдь припомните только объемъ протеста,— вспомните, что во всхъ народныхъ движеніяхъ дйствіе и противодйствіе всегда находятся между собою въ самой строгой гармоніи.
И дйствительно, мы видимъ, что изслдователи, мало обращающіе вниманіе на высоту нравственнаго чувства, какъ могущественнаго фактора въ жизни славянскихъ народовъ, становятся совершенно въ-тупикъ. Профессоръ Гёфлеръ — ученый, сдлавшій изъ гусситско-таборитской эпохи свою спеціальность — прямо говоритъ:
‘Посл многолтнихъ занятій гусситствомъ я не могу себ дать никакого отчета, какимъ образомъ дло дошло до революціи,— до такой степени она мало проистекала изъ положенія вещей’ {Fontes rerum Austriacarum. Erste Abtheilung, Band. VII, Theil. III. Geschichtschreiber der Hussitischen Bewegung in Bhmen. Herausgegeben von Konstantin Hffier. Wien. 1866.}.
Недоумніе почтеннаго профессора объясняется тмъ, что дйствительно трудно подвести гусситско-таборитское движеніе подъ одинъ изъ обычныхъ видовъ народнаго протеста. Протестъ политическій, національный, экономическій и религіозный — вотъ типы, подъ которые можетъ быть подведено всякое народное движеніе. Бываетъ, конечно, и смшеніе всхъ этихъ элементовъ, но одинъ какой-нибудь преобладаетъ и даетъ окраску цлому. Жакеріи были протестомъ экономическимъ, хотя конечно и желаніе политической равноправности играло въ нихъ роль. Такой же характеръ носятъ крестьянскія войны въ Германіи, разиновщина, пугачовщина и гайдамачина у насъ. Революція 1789 года была преимущественно политическая, хотя она встртила откликъ и въ экономически-у гнетенномъ крестьянств. Реформація была протестомъ религіознымъ, хотя и въ ней нежеланіе откармливать католическое духовенство и желаніе князей захватить богатства духовенства играли не послднюю роль. Наконецъ, многочисленныя возстанія балканскихъ славянъ слдуетъ назвать національнымъ протестомъ, хотя и въ нихъ экономическое угнетеніе народа турецкими податями и поборами имло огромное значеніе.
Къ какой же категоріи слдуетъ причислить гусситовъ и таборитовъ?
Отвтъ на это намъ можетъ дать только картина внутреннихъ отношеній Чехіи XIV и начала XV вка. Картина эта покажетъ намъ, что гусситство и таборитство нельзя назвать экономическимъ протестомъ, потому что чешскому простому люду относительно жилось куда лучше, чмъ въ остальной Европ,— что чешское движеніе нельзя назвать политическимъ неудовольствіемъ, потому что въ Чехіи не было политическаго гнета,— что тутъ не примнимо понятіе религіознаго протеста, потому что подъ религіозными требованіями наиболе характерныхъ представителей движенія таборитовъ скрывалось совсмъ иное содержаніе,— что, наконецъ, было бы совершенно неосновательно приписывать гусситству преимущественно національный характеръ, хотя, несомннно, вражда между чешской и нмецкою народностью подливала масла въ огонь.
Мало имя сходныхъ чертъ съ обычными видами народныхъ протестовъ, гусситство представляетъ собою крайне рдкій случай чисто-нравственнаго движенія. Противъ этого эпитета можно спорить, потому что во всякомъ протест выражается стремленіе возстановить нарушенную правду и справедливость и, слдовательно, въ основ его лежитъ нравственная чуткость, готовность подкрпить слово дломъ. Но нельзя же не назвать боле нравственнымъ того, кто возстаетъ только во имя попранной неправды, чмъ того, кто возстаетъ потому, что эта неправда не даетъ ему свободно вздохнуть. Мы потому и называемъ гусситство чисто-нравственнымъ движеніемъ, что оно проистекло не отъ обилія чинимой чехамъ, а отъ обилія въ нихъ стремленія къ правд.
Какъ и вс славяне, чехи въ начал своего историческаго существованія отличались отъ другихъ народовъ большимъ развитіемъ демократическихъ чувствъ. Хотя новйшая сравнительная антропологія и доказываетъ, что вс народы проходятъ одн и т же ступени развитія, она этимъ ничуть, однакоже, не желаетъ сказать, что вс народы одинаково долго пребываютъ на той или другой степени развитія и что всмъ народамъ та или другая степень развитія одинаково приходится по вкусу. Интенсивность прохожденія общихъ всмъ народамъ фазисовъ различна и это-то и создаетъ племенныя особенности. Нтъ никакого сомннія, что и германцы, и галлы, и иберы, также какъ и славяне — на зар своего историческаго существованія были боле демократичны, чмъ въ позднйшія времена, когда вмст съ ‘культурой’ явилось угнетеніе слабыхъ и неимущихъ. Но разв вс эти народы одинаково стойко отстояли свою первобытную свободу? Посмотрите, какъ быстро и прочно утвердилось въ Германіи крпостное право и какъ медленно, на протяженіи многихъ вковъ, можно даже сказать цлаго тысячелтія, оно прививалось славянскому праву. Вотъ почему мы ничуть не впадаемъ въ противорчіе съ новйшей антропологіей, когда говоримъ, что демократичность есть племенная особенность славянства. Не въ томъ смысл она — славянская особенность, что у другихъ ея не было, а въ томъ, что славяне цпче другихъ народовъ ухватились за нее. Византійскіе писатели знали много первобытныхъ народовъ: и германцевъ, и гунновъ, и куманъ, и хазаръ, и множество другихъ. Вс эти народы были одинаково первобытны и однакоже демократичность (такъ-таки полнымъ аинскимъ терминомъ ) византійцы отмчаютъ только у славянъ.
Дальнйшія доказательства отвлекли бы насъ въ сторону, и потому ограничимся здсь однимъ, касающимся предмета статьи: сравнимъ чеховъ съ аборигенами Чехіи — кельтическимъ племенемъ боевъ. Это сравненіе покажетъ намъ, что далеко не вс народы, находясь на одной и той же ступени развитія, имютъ одни и т же общественныя понятія и учрежденія.
О жизни самихъ боевъ не сохранилось особенно много указаній, но нтъ никакого основанія полагать, чтобъ она чмъ-нибудь отличалась отъ образа жизни кельтовъ Галліи и Италіи, о которыхъ осталось больше извстій.
Всякое кельтское племя ‘распадалось на множество самостоятельныхъ другъ отъ друга волостей, но народъ въ нихъ раздлялся на наслдственныя сословія съ весьма неравными правами. Жреческое сословіе друидовъ пользовалось огромнымъ вліяніемъ, благодаря своей іерархически-судейской власти и страху предъ религіознымъ проклятіемъ, предать которому зависло отъ него. Дворянство было сильно земельною собственностью и установившеюся въ сред низшихъ классовъ привычкою подыскивать себ дворянина-покровителя. Оно одно вело войну и скоро захватило, всю власть въ свои руки. Народъ хотя и былъ первоначально свободенъ, но не имлъ однакоже никакихъ средствъ заставить слушать себя, кром вступленія въ число кліентовъ могущественныхъ дворянъ, которые за принятіе подъ свою защиту пользовались услугами защищаемыхъ’ {Paiazky, Geschichte von Bhmen, Band. I, стр. 23.}.
Ничего подобнаго мы не встрчаемъ у чеховъ. Первыя слабыя проявленія сословныхъ перегородокъ появляются не раньше III вка. То-есть когда чехи стояли на неизмримо высшей ступени культуры, чмъ кельты первыхъ вковъ по P. X., когда у нихъ появилась уже литература и были такіе лтописцы, какъ Козьма Пражскій. Чрезвычайно характерна фраза, которую этотъ самый Козьма влагаетъ въ уста Премысла, перваго князя чешскаго. Изъ земледльца сдланный княземъ, Премыслъ обращается къ своимъ будущимъ преемникамъ и увщеваетъ ихъ не злоупотреблять властью.
‘Пусть помнятъ наши потомки про свое происхожденіе, пусть не допустятъ себя до того, чтобъ угнетать своимъ тщеславіемъ людей, порученныхъ имъ Богомъ, потому что вс люди равны между собою отъ природы {Hermergild Irecek, Das Recht in Bhmen nnd Mhren, стр. 71: ‘Sciant nostri posteri, nnde sint orti et nt semper vivant pavidi et suspecti, nec homines a Deo sibi commissos injuste opprimant per superbiam, quia facti sumus omnea aequales per naturam’.}.
Такая фраза, конечно, сочинена самимъ лтописцемъ и характеризуетъ понятія того вка, въ которомъ онъ хилъ.
Все вообще преданіе о Премысл чрезвычайно интересно для характеристики народныхъ чешскихъ идеаловъ. До Премысла высшею властью пользовался Крокъ. Народное преданіе не длаетъ его сыномъ боговъ или знаменитымъ воиномъ,— нтъ, Крокъ достигъ высшей власти тмъ, что своимъ умомъ, справедливостью и заботой объ общемъ благ превосходилъ всхъ современниковъ {Palazky, Band. I, стр. 161.}. Когда онъ умеръ, править стала умная дочь его Любуша. Но она скоро вышла замужъ за Премысла, которому и передала власть. Премыслъ былъ простой крестьянинъ и народные послы, пришедшіе извстить его о выбор Любуши и о дарованіи ему княжеской власти, застали его на нив, которую онъ вспахивалъ.
‘Премыслъ женился на Любуш и возвелъ ее на престолъ. Престолъ этотъ былъ каменный и при возведеніи на него у чеховъ, какъ и у другихъ славянъ, былъ обычай, что восходящій на престолъ приходилъ къ нему въ бдной одежд простаго человка, въ ознаменованіе того, что и онъ происходитъ изъ простаго народа, и уже взошедши на него одвался въ богатую княжескую одежду. Еще во времена Козьмы {Умеръ въ 1125 г.} въ княжескомъ дворц сохранялись лапти, которые надвали князья при торжественномъ коронованіи’ {Томекъ, ‘Исторія Чешскаго королевства’.}.
Любуша наслдовала своему отцу не потому только, что она была дочь его,— у Крова было три дочери и Любуша была младшая. Она стала правительницей не по старшинству, а по справедливости, потому что была самая умная изъ трехъ сестеръ. Даже въ боле позднія времена, когда верховная власть значительно окрпла, одного права наслдованія было мало, чтобъ укрпить права чешскихъ герцоговъ на престол. Вошло въ обычай, что престолъ принадлежалъ дому Премысла, но кром этого непремнно требовалось народное избраніе. Вотъ, напримръ, отвтъ Собслава I (1126 г.) въ спор съ императоромъ Лотаромъ, не хотвшимъ признавать его богемскимъ герцогомъ:
‘По старому праву выборъ герцога принадлежитъ только представителямъ народа’ {Palazky, Band. I, стр. 396.}.
Когда Владиславъ II назначилъ своимъ преемникомъ сына своего Фридриха, не спросивъ мннія страны (1173 г.), въ Чехіи поднялось страшное неудовольствіе. Чехи жаловались императору Фридриху I и говорили, что безъ ‘свободнаго выбора’ народа желаніе Владислава незаконно {Ibid, стр. 464.}.
Самое устройство власти было очень своеобразное. Князь былъ княземъ не къ силу божественнаго права, не въ силу средневковаго взгляда, что страна есть собственность владльческаго рода, а въ силу того, что власть его нужна была для блага народа.
‘Тмъ, чмъ былъ въ каждой семь или въ отдльномъ племени старйшій (starosta или wlаdyka), тмъ же для всего народа былъ правительствующій князь. Оба повелваютъ почти неограниченно до тхъ поръ, пока они правятъ хорошо, то-есть до тхъ поръ, пока ими руководитъ общее благо, покамстъ старанія ихъ для достиженія этого мудры и удачны. Но оба они теряютъ всякую власть и значеніе, если рядомъ поступковъ докажутъ свою неспособность стоять во глав правленія’ {Ibid., Band. II., Abth. I, стр. 19.}.
Яркою иллюстраціей къ этой общей характеристик верховной власти можетъ служить органическій законъ Чехіи, который свято сохранялся всми князьями и королями Чехіи даже тогда, когда королевская власть значительно увеличилась на счетъ народной. Этотъ законъ состоялъ въ томъ, что ни одинъ чехъ не былъ обязанъ нести военную службу вн предловъ страны {Ibid, стр. 11.}. Если тотъ или другой король хотлъ прославиться завоевательными подвигами, онъ долженъ былъ изъ своихъ личныхъ доходовъ нанимать волонтеровъ. Такимъ образомъ клался предлъ самолюбивымъ стремленіямъ королей и проводилась рзвая граница между интересами народными и интересами династическими.
Отъ верховной власти перейдемъ къ другимъ частямъ государственнаго тла древнйшаго періода чешской исторіи.
Въ IX столтіи ‘вс члены государства были свободны и не было наслдственныхъ сословныхъ перегородокъ. Глава семейства былъ естественный судья и правитель своего потомства. Эти главы семействъ, называемые starosti (отъ starost — забота, starotise — стараться), изъ которыхъ нкоторые въ качеств и отправляли и жреческіе обязанности, совщались въ открытыхъ собраніяхъ и ршали вопросы большинствомъ голосовъ’ {Dudik, Mhrens Allgemeine Geschichte, Band. I, стр. 123}.
Внутренняя жизнь семействъ до очень поздняго времени была настроена на искони лавянскихъ общинныхъ началахъ.
‘Владніе землею было основано на общности имуществъ всхъ родичей. Dedina (ддина), что равнозначуще bastin’ (баштима отъ batsha = ded) или otcin’ (отчина), составляетъ наслдственное общее имущество. Ддина кормитъ всхъ родичей, которымъ она принадлежитъ только въ качеств временнаго владнія и отъ нихъ безъ всякой особой передачи переходитъ къ слдующему поколнію. Доходы сообща орабатываемой ддины, состоящіе въ хлб (zbozi) и скот (statek, dobytek), представляютъ собою имущество общины. Къ ддин, само собою разумется, принадлежала земля, на которой, были выведены деревенскіе постройки, откуда произошло то, что въ Моравіи еще до сихъ поръ деревня называется ‘ддина’. На общемъ землевладніи основано средневковое славянское наслдственное право (dedictvi)’ {Иречекъ, Recht in Bhmen und Mhren, стр. 28.}.
При такомъ, устройств бдность являлась исключеніемъ. ‘Каждая семейная, община была настолько самостоятельна, что имла прямую, возможность удовлетворить обычные потребности, своихъ сочленовъ. Поэтому въ народ бдныхъ не было. Бднымъ и безъ состоянія могъ быть только тотъ, кого община исключила за пороки. Отсюда происходитъ, что слово chudy (худы), означающее теперь (по-чешски) ‘бдный’, когда-то, означало, ‘злой’ и что словомъ lichy одинаково обозначалось понятіе, ‘нехорошій’ и ‘оставленный, вытолкнутый’ (listi, lich = derelinquere)’ {Ibid.}.
Такое равноправное семейное устройство, поддерживало идею политической равноправности и мы видимъ, что ‘до короля Оттокара II (конецъ XIII ст.) въ Чехіи не было сословій, какъ ихъ теперь, понимаютъ’ {Palazky, Band. II, Abth. II, стр. 27.} и еще уже понимали во всей средневковой Европ.
Этой всеобщей равноправности, повидимому, противорчитъ то обстоятельство, что въ Чехіи, были рабы и крпостные. Но противорчіе тутъ совершенно мнимое, только на первый взглядъ, если не познакомиться ближе съ положеніемъ вещей. На самомъ дл рабство и крпостное состояніе въ Чехіи были совсмъ отличны отъ этихъ же институтовъ въ общественномъ прав другихъ странъ Европы. Мы остановимся на этомъ предмет нсколько подробне, такъ какъ для насъ чрезвычайно важно доказать, что оба эти вида несвободнаго состоянія не были факторами гусситско-таборитскаго движенія: мы покажемъ, что 1) рабство, и то въ очень мягкой, существовало въ Чехіи только съ IX столтія по XII,— слдовательно, къ началу XV о немъ осталось только отдаленное воспоминаніе,— и 2) что крпостное состояніе утверждается въ Чехіи не раньше XVI1 вка, т. е. посл Блогорской битвы, когда волна австрійско-католической ‘культуры’ смываетъ все національно-чешское и въ томъ числ старую славянскую свободу.
Поговоримъ сначала о рабств.
Рабство не было институтомъ славянскаго права. Въ то время, какъ другіе народы длали всхъ своихъ военноплнныхъ рабами, славяне требовали отъ нихъ только извстнаго числа лтъ служенія. Посл этого они предоставляли имъ на выборъ: ‘или откупиться и возвратиться на родину, или остаться у нихъ въ качеств свободныхъ людей и друзей’ { ‘Qui sont in captivitate apud eos, non omni tempore, ut apud gentes alias, in servitute tenentur, sed certum eis definitur tempus, in arbitrio eorum relinI qnendo, si oblata mercede velint dein reverti ad suos. aut manere apud ipsos lij beri et amici’.}. Слова въ ковычкахъ принадлежатъ византійскому историку — императору Маврикію, котораго въ пристрастіи къ славянамъ упрекнуть довольно трудно. Поэтому они даютъ твердую почву для характеристики отношенія славянъ къ лишенію людей свободы, и притомъ почву тмъ боле твердую, что самъ же Маврикій подчеркиваетъ это отношеніе славянъ въ рабству и прямо говоритъ, что оно бы*о не такое, ‘ut apud gentes alias’ (какъ у другихъ народовъ). Въ немъ значитъ было нчто чисто-славянское.
Съ теченіемъ времени отношенія мняются. ‘Именно т, религія которыхъ клеймитъ рабство и крпостничество, то-есть христіане, научили славянъ, что ничего нтъ дурного въ томъ, чтобы торговать человческою свободой и продавать въ рабство свободныхъ людей вмст съ ихъ женами и дтьми. Оттоны (германскіе) раздаривали славянскія семьи точно стада скота и впервые ввели крпостничество и рабство въ земли полабскихъ славянъ и по всей Помераніи. Отсюда рабство перешло въ Богемію, Польшу и Россію’ {Macejowski, Slawische Rechtgeshichte, Band. I, стр. 138.}.
Произошло это никакъ не раньше IX столтія {Palazky, Band. I, стр. 173.}. Какъ институтъ чужеземный, противорчащій всему строю славянской жизни, рабство въ Чехіи было явленіемъ исключительнымъ. Рабами становились только плнники (plennici) и преступники.
‘Рабство являлось въ Чехіи только въ вид наказанія и не представляло собою особаго сословія, какъ это было у нмцевъ. Чехамъ вообще было совершенно непонятно нмецкое раздленіе на множество общественныхъ ступеней и въ частности раздленіе рабовъ на множество разрядовъ различной цнности’ {Dudik, Band. IV, стр. 210.}.
Рабство въ Чехіи не только не выдляло несвободныхъ людей въ отдльное сословіе, не только не было наслдственнымъ, но оно даже не было всегда пожизненнымъ. Рабъ пріобрталъ свободу, если ‘его принимали въ семейную общину, если его допускали къ общему очагу. Это ясно изъ значенія слова огнищанинъ (т. е. допущенный къ общему ‘огнищу’), встрчающагося въ Россіи и въ Чехіи. Въ ‘Mater Verborum’ {Средневковая чешская энциклопедія.} слово это прямо поясняется такъ: ‘cui post servitium accedit libertas’ (человкъ, которому посл рабства возвращена свобода {Иречекъ, Das Recht in Bhmen und in Mhren, стр. 73.}.
Но даже въ этомъ относительно легкомъ вид рабство просуществовало въ Чехіи не боле трехъ столтій. Народная совсть не могла съ нимъ помириться. Это видно изъ того, что въ легендахъ о высокочтимыхъ чешскихъ святыхъ, Св. Войтех и Св. Вячеслав, преданіе заставляетъ ихъ выкупать рабовъ на свободу. Въ боле позднія времена, въ XII столтіи, польская королева Юдифь, родомъ чешская княжна, тоже прославилась своимъ сострадательнымъ отношеніемъ въ рабамъ {Dudik, Band. IV, стр. 212.}. Наконецъ, въ 1124 году Владиславъ I издаетъ такой указъ, которымъ въ Чехіи рабство прекращается совершенно. Дло въ томъ, что главными владльцами рабовъ и единственными торговцами ими были евреи. И вотъ Владиславъ I издаетъ законъ, ‘чтобы ни одинъ христіанинъ не служилъ еврею {Ibid.}. Этимъ самымъ рабство перестало существовать въ Чехіи. Характерно, что Козьма, говоря о закон Владислава, называетъ его лучшимъ поступкомъ герцога. Не слдуетъ думать, что тутъ играла роль ненависть христіанъ къ евреямъ,— такое заключеніе было бы совершенно неврно. Въ XII вк евреямъ жилось чрезвычайно хорошо въ Чехіи, и когда первые крестоносцы по пути въ Святую землю хотли испытать свои силы на пражскихъ евреяхъ, епископъ пражскій не допустилъ ихъ до этого. Крестоносцы силою хотли окрестить евреевъ и несогласныхъ избивали. Такъ было въ Венгріи. Но въ Праг епископъ поставилъ на видъ, что ‘вра Христова должна распространяться любовью, а не насиліемъ’ {Томекъ, стр. 102.}. Даже полтораста лтъ спустя, т. е. въ самый разгаръ преслдованія евреевъ, Оттокаръ II издалъ цлый рядъ постановленій, которымъ евреи были совершенно уравнены въ правахъ съ христіанами.
‘Еврей и христіанинъ были равны предъ судомъ, еврейская присяга столько же значила, какъ и христіанская присяга, за убіеніе еврея такъ же наказывали, какъ и за убіеніе христіанина. Оттокаръ II подтвердилъ старыя привилегіи евреевъ и далъ имъ опредленное юридическое положеніе въ государств, не насилуя ихъ убжденій’ {Palazky,Band. II, Abth. I, стр. 272.}.
Все это очень важно, чтобы показать, что законъ Владислава не заключалъ въ себ никакой вражды къ евреямъ и имлъ цлью отмнить въ стран рабство. И дйствительно, ‘въ XIII столтіи о класс лично и имущественно несвободныхъ людей осталось въ Чехіи и Моравіи одно воспоминаніе’ {Dudik, Band. IV, стр. 210.}.
Такимъ образомъ мы видимъ что о рабств, какъ объ одномъ изъ факторовъ гусситско—таборитскаго движенія, не можетъ бытъ и рчи: рабство и это движеніе раздлены между собою тремя столтіями.
Намъ остается разсмотрть крпостничество.
‘Въ конц XII и въ особенности въ начал XIII столтія въ Чешско-Моравскомъ государств исчезаетъ рабство въ тсномъ смысл слова и появляется крпостное право въ чрезвычайно мягкой форм — подъ видомъ отдачи себя подъ опеку, подъ власть главы семейства. Оно проявляется въ неспособности самому представлять свою личность и въ невозможности самому заработывать хлбъ. Въ такое отношеніе часто добровольно становились ремесленники и другіе свободные люди. Одни это длали изъ уваженія къ извстной личности, другіе — чтобы легче добыть средства къ жизни’ {Ibid, стр. 213.}.
Боле подробныя свднія находимъ мы въ трактат д-ра Браунера: ‘lieber die Robot und Robot-Ablsung’. Praga. 1848.
‘Крпостное право (robot) возникло въ Богеміи слдующимъ образомъ. Владльцы большихъ земельныхъ помстій, не будучи въ состояніи обработывать свои поля при помощи однихъ своихъ слугъ, отдавали ихъ другимъ, неосдлымъ еще, людямъ въ вчную или наслдственную аренду, подъ извстнымъ обязательствомъ арендной платы. Арендная плата эта состояла: въ хлб, деньгахъ, живности, яйцахъ и т. п., а затмъ въ личной работ (отсюда самое обозначеніе крпостнаго состоянія — которая нужна была владльцамъ для обработки своихъ собственныхъ полей и угодій, какъ-то: для посва, жатвы, выкорчеванія лсовъ, ловли рыбы и т. д. Такимъ образомъ произошло названіе для крестьянскихъ дворовъ ‘dwory kmetci’ и ихъ владтелей ‘kmeti’, что на язык югославянъ еще и теперь значитъ то же самое, что на чешскомъ ‘sedlak’ (селянинъ). Господскіе дворы назывались ‘dwory popluzni’.
Возникновеніе крестьянскихъ дворовъ у древнихъ чеховъ тмъ отличалось отъ обычаевъ нмецкаго права, что чехи не платили помщику самой стоимости участковъ и дворовъ, а ограничивались тмъ, что вносили извстный оброкъ, соотвтствовавшій ежегодному доходу. И хотя чешскіе крестьянскіе дворы не покупались оброчными арендаторами, однако же пользованіе ими не было только пожизненныхъ, но переходило, какъ вчная аренда къ наслдникамъ. Если случалось, что такой, лично-свободный и состоявшій въ извстныхъ обязательствахъ къ помщику только по отношенію къ своему участку, крестьянинъ умиралъ и оставлялъ посл себя наслдниковъ или, съ согласія землевладльца, передавалъ обладаніе участкомъ другому, то преемникъ его вступалъ въ т же самыя обязательства. Но если онъ умиралъ безъ наслдниковъ, то крестьянскій дворъ возвращался въ землевладльцу, который снова отдавалъ его кому-нибудь и, конечно, уже на другихъ условіяхъ, какія ему всего боле подходили.
При корол Премысл-Оттокар II, во второй половин XIII столтія, въ Богемію начинаетъ проникать нмецкое право.,Это было причиной установленія новыхъ отношеній въ крестьянскомъ землевладніи. Многіе помщики перестаютъ уже отдавать свои земли въ вчную аренду, но продаютъ ихъ съ условіемъ врнаго оброка, причемъ выговариваютъ себ барщину (robot) и другія повинности. Кто покупалъ землю на такихъ условіяхъ тотъ имлъ право продать ее другому. Возникшіе на такихъ основаніяхъ крестьянскіе участки назывались эмфитевтическими или окупленными.
Землевладлецъ не имлъ при этомъ никакихъ судебныхъ или административныхъ правъ {Какъ въ феодальной Европ.} надъ сельскимъ населеніемъ. Эти права принадлежали исключительно королю и осуществлялись при помощи особыхъ судебныхъ и административныхъ органовъ {Brauner, Ueber die Robot and Robot-Ablsang, стр. 17—19.}.
Изъ этого сжатаго очерка мы видимъ, что относительно очень мягкія формы крпостнаго права возникли въ Чехіи путемъ добровольнаго соглашенія и что даже въ этой мягкой форм оно не было явленіемъ общимъ для всей страны, а только спорадически существовало въ феодальныхъ помстьяхъ. Таковыхъ же при очень позднемъ водвореніи феодализма въ Чехіи (не раньше XIII в.) сравнительно было весьма немного.
Какъ мы дальше увидимъ, крпостное право было настолько спорадическимъ явленіемъ въ Чехіи, что чешскіе юристы начала XV вка не знаютъ его иначе, какъ институтъ чешскаго общественнаго права. Но, тмъ не мене, мы ничуть не намрены отрицать того, что незадолго до гусситскаго движенія, по мр того, какъ короли для усиленія своей власти увеличиваютъ число своихъ ленниковъ,— по мр того, слдовательно, какъ увеличивается число не столь уже свободныхъ, какъ встарину, земледльцевъ,— въ Чехіи подготовляется почва для экономическаго неудовольствія, появляется извстное экономическое стсненіе. Мы только настаиваемъ на своемъ прав мягко говорить объ ‘извстномъ стсненіи’, такъ какъ сравнительный матеріалъ покажетъ намъ, какъ безконечно хуже было тмъ, напримръ, крестьянамъ, которые чрезъ сто лтъ посл таборитовъ подняли знамя соціальнаго возстанія въ Германіи. Въ напечатанномъ уже нами очерк болгарскаго богомильства (1879 г., кн. 4) мы провели параллель между соціально-экономическимъ положеніемъ болгарскаго крестьянства и французскаго и показали, что уровень благосостоянія болгарскаго крестьянина былъ относительно сносенъ, между тмъ какъ французскій Жакъ Бономъ, подобно безсловесному скоту, работалъ исключительно для обогащенія своего господина. Это сопоставленіе и дало намъ основаніе назвать жакеріи чисто-экономическимъ протестомъ, а въ богомильств видть главнымъ образомъ стремленіе свободнаго духа возстановить попранную правду и справедливость.
Точно также и теперь мы сравненіемъ экономическаго положенія чешскаго народа и сосдняго нмецкаго постараемся показать, что гусситско-таборитское движеніе и крестьянскія войны ни въ какомъ случа не могутъ быть подведены подъ одну категорію. Въ Германіи больше десяти вковъ неслыханнаго угнетенія привели во взрыву, въ Чехіи же сто лтъ несравненно меньшаго стсненія привели въ еще боле сильному протесту. Вотъ почему протестъ этотъ нельзя назвать экономическимъ. Быстрота его и сила показываютъ, какъ сильно было въ чешскомъ народ развито чувство равенства и справедливости, какъ сильно было стремленіе жить при порядкахъ, которые ничмъ не оскорбляли бы чувства человческаго достоинства. Тутъ, слдовательно, на первомъ план не то, что чешскому народу, какъ нмецкому, затянули горло, такъ что протестъ былъ явленіемъ неизбжнымъ и почти рефлективнымъ. Объ этомъ въ Чехіи, по единодушному отзыву изслдователей всхъ оттнковъ, не было и рчи. Вотъ почему мы и въ прав сказать, что окраску гусситско-таборитскому движенію даетъ не слабое экономическое неудовольствіе, но совсмъ другія движенія народной души. Несомннно, что важнйшую часть таборитскаго ученія составляютъ его экономическія требованія, его протестъ противъ всякаго экономическаго порабощенія. Но, выдвигая эти принципы, табориты исходили не изъ существующихъ фактовъ, а изъ чисто-нравственнаго требованія, чтобы вс люди были братья между собою.
Подтвердимъ свое увреніе еще нкоторыми фактами.
Насколько слабо было экономическое стсненіе, насколько внов было въ Чехіи крпостное право около времени гусситскихъ войнъ, видно изъ той робости, съ которою оно практиковалось. Основнымъ признакомъ понятія о крпостномъ прав является несомннно запрещеніе покидать обрабатываемую землю. У насъ въ Россіи крпостное право считается съ того дня, когда Борисъ Годуновъ издалъ такой указъ. Въ Чехіи не только не было издано такого указа, но, напротивъ того, существовалъ спеціальный законъ Варла IV-го, изданный нсколько десятковъ лтъ до начала гусситскихъ войнъ, которымъ всякому крестьянину дозволялось оставлять землю, имъ обрабатываемую {Denis, стр. 3$.}. Стсненіе же заключалось въ томъ, что были установлены извстныя формальности, которыя нсколько затрудняли свободный переходъ. Такъ, наприм., въ 1380 г. въ Моравіи былъ изданъ законъ, запрещавшій давать пріютъ тмъ крестьянамъ, у которыхъ не было полнаго разсчетнаго листа съ землевладльцемъ {Ibid.}. Такимъ образомъ мы видимъ, что усилившаяся власть господъ не осмливается открыто выступить противъ народа и старается обдлывать свои дла съ помощью мелкихъ, незамтныхъ, придирокъ. Поэтому нтъ ничего удивительнаго, что современники, сравнивая чешскій народъ съ другими, считаютъ его вполн свободнымъ. Такъ, напримръ, одинъ чешскій писатель XIV столтія утверждаетъ, что несвободные люди извстны въ Чехіи только изъ исторіи {Palazky, Band. II, Abth. 1, стр. 35.} (намекъ на уничтоженное Владиславомъ I рабство). Знаменитый чешскій философъ XIV ст., ома Штитный, съ удареніемъ говоритъ: ‘Swobodit’ jsu lidjestlit’ pan ddina, clovkt’ jest Bozi {Thomasa.}. (Вс люди свободны, если помстья и принадлежатъ господамъ, то человкъ все-таки принадлежитъ одному Богу.)
Наконецъ сохранилось еще одно въ высшей степени важное свидтельство о положеніи чешскихъ ‘крпостныхъ’, которое, пожалуй, длаетъ излишнимъ весь рядъ приведенныхъ выше фактовъ.
Въ 1383 году нкій заграничный схоластикъ Ранконисъ де-Ерицино, получившій свое юридическое образованіе вн Чехіи, выступилъ въ Праг съ трактатомъ, въ которомъ, въ цляхъ увеличенія церковныхъ богатствъ, доказывалъ, что чешскіе крестьяне — крпостные и имютъ только пользованіе землею (rustici sunt riboldi et servi, solum midum usum habentes). Но онъ былъ блистательно побитъ пражскимъ генеральнымъ викаріемъ Вунешомъ, отличнымъ знатокомъ каноническаго и туземнаго права, который на строгой почв фактовъ доказалъ всю несостоятельность утвержденія иностраннаго юриста, воспитаннаго на общеевропейскихъ понятіяхъ и потому смотрвшаго на чешскихъ крестьянъ тоже съ общеевропейской точки зрнія. Въ начал отвта Вунешъ (или Кунзо, какъ онъ зоветъ себя по-латыни) старается убдить Ранкониса общенравственными соображеніями. Онъ доказываетъ схоластику, что его утвержденіе ‘жестоко и дико’, что оно противорчитъ естественному‘ и что, наконецъ, оно идетъ ‘наперекоръ евангельскому благочестію’. Затмъ Кунешъ переходитъ на практическую почву туземнаго права и между прочимъ ссылается на ‘общественное сознаніе’ (ехреrientia publica) въ доказательство того, что ‘въ Богемскомъ королевств крестьяне свободны, а не рабы’. Много еще разъ подчеркиваетъ виварій, что ‘крестьяне нашей‘ свободны, и наконецъ въ заключеніе энергически говоритъ: ‘Итакъ, крестьяне платятъ только оброкъ, но они не крпостные и не временно только имютъ пользованіе землею: они полные обладатели своего имущества и своихъ‘ (‘Sunt ergo incolae rustici emphyteutici et censitae — et non sunt servi vel usuarii, sed rerum suarum et jurium veri domini’ {Tractаtas magistri Cunsonis contra magistnim Albertura Ranconis de-Ericino въ ‘Fontes’, т. II, стр. 51.}.
Насъ въ данномъ случа не столько интересуетъ самая побда Бунеша, сколько одна возможность спора. Во Франціи мы Германіи на Ранкониса посмотрли бы какъ на человка, доказывающаго, что дважды два четыре, а на Кунеша — какъ на сумасшедшаго. Хорошъ бы онъ, въ самомъ дл, былъ, еслибы съ людьми общественнаго строя, основаннаго на крайнемъ неравенств, вдругъ заговорилъ о какомъ-то равенств‘.
Чтобы дорисовать условія народнаго быта въ эпоху непосредственнаго возникновенія гусситсво-таборитскаго движенія, прибавимъ, что извстная хроника Далимила указываетъ намъ на то, что еще въ XIV столтіи населеніе каждой деревни состояло только изъ людей связанныхъ кровнымъ родствомъ {Tomek, Geschichte der Stadt., Band. I, стр. 61.}.’
Въ XVII столтіи, посл 30-ти лтней войны, въ Чехіи дйствительно установилось нмецкое крпостное право {Brauner, стр. 21.} со всми своими тягостями. Но народъ не протестовалъ и безропотно сносилъ дотол неизвстное угнетеніе. А сносилъ онъ его потому, что былъ сломленъ духъ его,— тотъ самый духъ, который нкогда затопилъ кровью поля Чехіи за несравненно мене значительныя уклоненія отъ народныхъ идеаловъ добра и справедливости.
Приведемъ въ заключеніе цитаты изъ Шерра и Маурера, которыя покажутъ намъ, что мнніе объ отсутствіи въ Чехіи крпостнаго права, въ европейскомъ смысл, основано на добросовстномъ сравненіи, что даже недоумніе профес. Гёфлера, мряющаго нмецкою мркой и потому считающаго гусситско-таборитское движеніе безпричиннымъ, вполн понятно.
Сравненіе это важно не только въ виду только-что указанной цли, но и для того, чтобы показать стойкость нравственныхъ идеаловъ чешскаго народа, его способность отличать золото отъ мишуры, его умнье пользоваться хорошими сторонами цивилизаціи, отбрасывая при этомъ т, которыя притиворчатъ народнымъ понятіямъ о правд и справедливости.
Дло въ томъ, что Чехія до Карла IV, то-есть до половины XIV столтія, была въ извстной вассальной зависимости отъ Германіи. Какъ по этой причин, такъ еще и по многимъ другимъ, она находилась съ нею въ самыхъ оживленныхъ сношеніяхъ государственныхъ, умственныхъ, торговыхъ. Такое близкое соприкосновеніе двухъ народностей не могло не повести къ сближенію чешскихъ и нмецкихъ нравовъ. И дйствительно, во многихъ отношеніяхъ Чехія и Германія представляли какъ бы одну страну. Дворъ, духовенство, высшее городское сословіе — все это въ обихъ странахъ иметъ одну и ту же нравственную или, врне, безнравственную физіономію. Но народной жизни это растлніе не коснулось: охотно заимствуя отъ нмцевъ просвщеніе, выдвигая изъ своей среды множество умственныхъ работниковъ, народная жизнь совершенно не желаетъ подчиниться другимъ сторонамъ нмецкой ‘культуры’. Къ развращенному двору и къ забывшему свое назначеніе духовенству чешскій народъ относится съ отвращеніемъ, а въ своей сред продолжаетъ соблюдать старую чистоту нравовъ. Еще стойче онъ стоитъ за свои общественные идеалы, и нужно было очень крпко за нихъ держаться, чтобы такъ удачно въ продолженіе столькихъ столтій сопротивляться ослпляющему блеску ‘цивилизаціи’, обыкновенно такъ побдоносно подчиняющей себ цивилизуемые народы. И только благодаря такой замчательной стойкости, цивилизаціи гнета и неравенства не удается развернуть въ Чехіи этихъ своихъ качествъ.
За то они развертываются пышнымъ цвтомъ въ Германіи.
Начнемъ сравненіе съ древнихъ временъ.
Въ Чехію рабство переходитъ изъ Германіи въ IX столтіи. Въ Германіи же оно извстно уже въ первыхъ вкахъ христіанской эры {Шерръ, ‘Исторія цивилизаціи въ Германіи’, стр. 47.}.
‘Были въ Германіи свободные люди, но рабовъ было еще гораздо больше. Весь народъ распадался прежде всего на два большія сословія: на свободныхъ или привилегированныхъ — и на несвободныхъ или безправныхъ. Послдніе были значительно многочисленне первыхъ. Сословіе свободныхъ и сословіе рабовъ подраздлились впослдствіи каждое на два разряда, именно: первое — на благородныхъ свободныхъ (Adalinge, Edelinge, въ старыхъ законахъ nobiles) и простыхъ свободныхъ (Gemeinfreie, ingenui или liberi), а второе — на крпостныхъ, обязанныхъ служить или платить оброкъ (Liten, liti) и на собственныхъ рабовъ (Schalke, servi). Рабы положительно становятся древними законами на одну доску съ животными. Нмецкій рабъ былъ вещью, товаромъ, орудіемъ мны: господинъ могъ бить его, увчить, убивать, потому что по древне-германскимъ судебнымъ уставамъ только свободные люди находились подъ покровительствомъ законовъ. Крпостные, или литы, отличались отъ шальковъ тмъ, что имъ были предоставлены отъ господъ участки земли для обработки и для пользованія за извстныя услуги и уплату оброка и что они могли продаваться только вмст съ тою землею, на которой они были поселены. Крпостному, конечно, было лучше, чмъ настоящему рабу, собственно въ томъ отношеніи, что ему представлялась возможность зарабатывать, наживаться и такимъ образомъ выкупаться впослдствіи изъ рабства, причемъ однако надо замтить, что потомки вольноотпущеннаго лита только въ третьемъ поколніи начинали пользоваться всми правами свободныхъ людей. Пока онъ былъ крпостнымъ, онъ, подобно рабу, не имлъ права жаловаться и появляться лично въ суд, а долженъ былъ выбирать себ представителя изъ свободныхъ людей. Какъ жестоко поступали съ рабами, видно уже изъ той статьи закона, что рабу, уличающему господина въ преступленіи, не слдуетъ давать вры. Чмъ больше безправность несвободныхъ, тмъ больше привилегіи свободныхъ: одни свободные имли право носить оружіе, они одни имли мсто и голосъ въ народномъ собраніи (въ Чехіи судебные порядки были одни и т же для всего населенія), они одни могли быть обвинителями, свидтелями и судьями, они одни могли исполнять обязанности жрецовъ. Танимъ образомъ богослуженіе, законодательство, администрація и судебная власть находились исключительно въ ихъ рукахъ. О демократической стру, проходящей черезъ древнегерманскую жизнь, можно поэтому говорить только въ томъ случа, если ограничивать понятія народъ меньшинствомъ привилегированныхъ, господъ, свободныхъ. Собственно же для народа древне-нмецкая свобода состояла въ тяжелыхъ работахъ и лишеніяхъ, въ большихъ оброкахъ, въ барщин и въ палочныхъ ударахъ. Его участь — участь крпостныхъ и рабовъ — была очень печальна. Онъ долженъ былъ работать для праздныхъ господъ и за каждый проступокъ подвергаться жестокимъ наказаніямъ. Безправный въ этой жизни, народъ не имлъ также надежды и на загробное блаженство: только свободнымъ людямъ былъ открытъ доступъ въ Валгаллу Одина’ {Ibid., стр. 48.}.
Если сравнить эту характеристику съ картиной древне-славянской или, въ частности, древне-чешской жизни, не знавшей ни рабовъ, ни крпостныхъ, ни жрецовъ, и если сопоставить ее съ словами Козьмы: ‘вс люди равны отъ природы’,— словами, сказанными шесть вковъ позже охарактеризованнаго Шерромъ времени, т. е. тогда, когда краски этой характеристики стали еще несравненно гуще,— то едва ли нужно быть ‘славянофиломъ’, чтобы видть въ демократичности черту спеціально-славянскую, которая, конечно, не могла не отразиться самымъ кореннымъ образомъ на дальнйшемъ развитіи соціально-политическаго строя Чехіи.
Перейдемъ къ боле позднимъ временамъ.
Положеніе несвободныхъ людей всего мене улучшалось. Несвободные люди по-прежнему составляютъ цльную хозяйственную статью съ ‘любезнымъ скотомъ’ (mit dem lieben vieh), какъ выражается Мауреръ {Maurer, Geschichte der Franhцfe, der Franhfe und der Hofverfassung in Deutschland, Band. I, стр. 7 и слд.}. Средне-вковые документы всегда выражаются такъ: ‘когда чьи-нибудь вещи (res), будь то крпостные, или скотъ, или золото, или серебро’ и т. д. {Ibid, стр. 8.}. Если, по мр приближенія къ новйшей исторіи, отдльныя личности начинаютъ вдумываться въ исповдываемое ими ученіе Того, кто населялъ свое царство неимущими, если появляется Маргарита Фландрская, освобождающая всхъ крпостныхъ своего графства {Ibid, Band. II, стр. 80.}, то въ общемъ положеніе сраго деревенскаго люда все-таки остается ужасающимъ.
‘Имущество, честь и жизнь крпостнаго крестьянина находились въ рукахъ господина и зависли отъ его произвола. Крестьянинъ не только подвергался всякимъ истязаніямъ, съ нимъ просто обращались какъ съ вещью, его продавали какъ скотину. Привычка смотрть на крпостныхъ какъ на движимую собственность господина породила и другую привычку — тшить, во время распрей, страсть къ разрушенію надъ личностями, хижинами и полями крпостныхъ’ {Шерръ, стр. 253.}.
‘Кром физическихъ мученій феодальное высокомріе изобртало еще и нравственныя, съ цлью задушить въ крестьянин послднюю искру чувства собственнаго достоинства. Бракъ крпостныхъ обоихъ половъ завислъ отъ разршенія владльца имнія или же его управляющаго’ {Ibid.}.
Рядомъ съ этимъ господинъ имлъ право заставить крпостнаго жениться на указанной ему невст {Maurer, Band. II, стр. 88.}. Въ нкоторыхъ частяхъ Германіи господинъ также имлъ право провести съ новобрачной крпостной первую ночь.
Какъ индійскій парія, нмецкій крпостной осквернялъ того, кто съ нимъ вступалъ въ близкія сношенія. Если свободный человкъ женился на крпостной, онъ самъ становился крпостнымъ въ силу поговорки: ‘если ты садишься на мою курицу, то ты становишься моимъ птухомъ’ {Ibid, стр. 84.}.
‘Надо только удивляться тому,— скажемъ мы въ заключеніе словами Шерра,— какимъ это образомъ крестьянинъ ухитрялся жить, просто въ физическомъ смысл, при всхъ барщинныхъ работахъ и поборахъ, которые ему предстояло исполнять и выплачивать, при всхъ налогахъ, начиная съ десятины и оброка и кончая лучшею штукой изъ крупнаго и мелкаго скота, оброчною курицей и оброчнымъ яйцомъ. Правда и то, что въ годину неурожая голодъ истреблялъ бдныхъ людей такъ, какъ ноябрскій морозъ губитъ мухъ’ {Шерръ, стр. 253.}.
Рядъ фактовъ показалъ намъ въ предыдущей глав, что если чешскій народъ въ эпоху возникновенія гусситства и испытывалъ извстное экономическое стсненіе, то интенсивность этого стсненія все-таки слишкомъ ничтожна, чтобъ объяснить грандіозные размры движенія. Перейдемъ поэтому къ другой причин народныхъ протестовъ — къ политическому гнету. Посмотримъ, можно ли этимъ факторомъ объяснить бурю народныхъ страстей, перевернувшую вверхъ дномъ все зданіе чешскаго государственнаго строя.
Выше были указаны объемы и характеръ верховной власти въ старой Чехіи. Чешскій князь былъ по стольку глаза власти, по скольку въ такой власти нуждалась страна. Потомки Премысла всегда помнили свое происхожденіе, всегда помнили, что они сильны только народнымъ выборомъ, и потому ни о какихъ ‘излишествахъ’ власти не могло быть и рчи, тмъ боле, что всякій мало-мальски важный вопросъ обсуждался всмъ народомъ {Dudik, Band. IV, стр. 297, и Иречекъ, ‘О госуд. управленіи’.}.
Но съ теченіемъ времени, по мр проникновенія въ Чехію нмецкой ‘культуры’, власть королей начинаетъ усиливаться. Короли раздаютъ принадлежащія имъ земли своимъ приближеннымъ и нмецкимъ колонистамъ на началахъ, выработанныхъ феодальною Европой, и на первыхъ порахъ создаютъ себ этимъ опору помимо народной массы. Поэтому мы замчаемъ исчезновеніе нкоторыхъ обычаевъ, наглядно показывавшихъ тсный союзъ королевской и народной власти. Такъ, напримръ, Оттокаръ I при коронованіи сына своего Вячеслава (1278 г.) считаетъ возможнымъ обойтись безъ древне-чешской церемоніи {Palazky, Band. II, Abth. I, стр. 191.}, состоявшей въ томъ, что избранный князь въ простой одежд подходилъ въ каменному, высченному въ скал, престолу и только свши на него облекался въ пышный княжескій костюмъ. Съ этихъ поръ о старой, полной глубокаго смысла, церемоніи совершенно забыли.
Чтобъ увеличить свое обаяніе, королевская власть окружаетъ себя великолпіемъ, о которомъ чешская старина не имла понятія. Средства для этого великолпія черпаются не столько въ увеличеніи налоговъ, которые народъ выплачивалъ крайне неохотно, сколько въ доходахъ съ богатйшихъ рудниковъ, открытыхъ въ Кутной гор. Въ начал XIV столтія рудники Кутногорскіе давали ежегоднаго дохода 100.000 марокъ серебра (около 20.000.000 гульденовъ) — сумма для того времени грандіозная. На такія средства не трудно было дивить всю Европу роскошью придворной жизни. И мы дйствительно видимъ, что чешскіе короли не пропускаютъ ни одного случая, чтобы щегольнуть своимъ богатствомъ. Оттокаръ II заслужилъ названіе самаго блестящаго государя своего времени. Сынъ его Вячеславъ II устроилъ по случаю своего коронованія такой пиръ на весь міръ, что нмецкіе лтописцы поставили его по великолпію выше пиршествъ ассирійскихъ царей {‘Rex Bomiae, filins Ottochari, curiam celebra vit, qualem numquam aliqois regum, nec Assyrins, nec Solomon creditar celebrasse’. Palazky, Band. II, Abth. I, стр. 343.}. И дйствительно, роскошь была сказочная. Со всхъ сторонъ Европы было приглашено несмтное количество гостей. Ихъ съхалось столько, что изъ королевскихъ запасовъ отпускалось корму на 191.000 лошадей. Одинъ Альбрехтъ австрійскій пріхалъ со свитою изъ 7.000 всадниковъ. Всю эту массу народа, а также и пражанъ, угощали по-царски. На площадяхъ устроили фонтаны, въ которыхъ была не вода, а прекрасное вино. Одной только живности было съдено на 800 марокъ серебра (около 16.000 гульденовъ). Для почетныхъ гостей были выстроены великолпныя палаты, вся внутренность которыхъ была покрыта драгоцнными матеріями и коврами. Коронаціонный плащъ стоилъ больше 4.000 марокъ (80.000 гульд.), мечъ, который несли впереди короля, стоилъ 3.000 марокъ, посуда, на которой угощали знатныхъ гостей, стоила 6.000 марокъ. Но самое удивительное были кольца, ожерелья, поясъ и шляпа короля, украшенныя такими драгоцнностями, что никто не ршался опредлить имъ цну {Ibid., стр. 343, 344 и 345.}. Въ боле позднюю эпоху, да и не въ Чехіи, одной такой картины было бы достаточно, чтобы составить себ ясное понятіе* о народныхъ тягостяхъ и сил верховной власти. Наприм. въ Версали Людовика XIV каждый фонтанъ билъ народными слезами, каждая аллея взращивалась народнымъ потомъ. Но средневковое государственное хозяйство было устроено иначе. Короли имли регаліи, доходъ съ которыхъ избавлялъ ихъ отъ необходимости часто обращаться къ народу съ просьбою денегъ. Въ Чехіи это общее правило имло особенное примненіе, благодаря большимъ природнымъ богатствамъ страны. Что же касается обаянія роскоши, которое обыкновенно усиливаетъ авторитетъ власти, облекаетъ ее ореоломъ чего-то высшаго, то блескъ чешскаго двора производилъ совершенно обратное дйствіе. Появляется цлый рядъ проповдниковъ, какъ Конрадъ Бальдгаузеръ, Миличъ Кремзирскій, ома Штатный, которые громятъ мишурный блескъ и взываютъ къ простот предковъ. Королевская власть дискредитируется ихъ проповдью, потому что проповдь эта попала на наболвшее мсто — на приверженность въ безхитростной старин, на любовь въ равенству.
Кром блеска и робкихъ попытокъ ввести феодализмъ, усиленіе королевской власти ничмъ не проявлялось. Чрезвычайно характерно, что попытки эти относятся къ тому времени, когда въ остальной Европ феодализмъ сталъ отживать свое время и уступалъ мсто абсолютизму. Карлъ IV чешскій и Людовикъ XI французскій были почти современники, а между тмъ одинъ изъ нихъ велъ борьбу съ феодализмомъ на жизнь и смерть, а другой — и то былъ чешскій король — видлъ въ немъ опору своей власти. Гусситству пришлось такимъ образомъ имть дло не съ полнымъ строемъ феодализма, а только съ самымъ зародышемъ его.
Къ выгод народа, союзъ королевской власти и феодальной продолжался не долго. Он начинаютъ враждовать между собой и этимъ взаимно ослабляютъ другъ друга. Исторія Чехіи въ эпоху возникновенія гусситства представляетъ не мало примровъ открытой борьбы короля съ нкоторыми изъ могущественныхъ феодаловъ. Побда была то на одной сторон, то на другой, а въ конц концовъ теряли оба. Слабое развитіе крпостнаго права въ Чехіи показываетъ, что чешскій феодализмъ совершенно не достигъ своей главной цли — низведенія народа на степень скота, а что касается королевской власти, то какая же это была власть, которая даже не имла возможности свободно распоряжаться чешскимъ войскомъ, то-есть была лишена той матеріальной поддержки, безъ которой власть совершенно безсильна въ достиженіи личныхъ цлей? Лишенная главной опоры, власть чешскихъ королей была ограничена въ наиболе важныхъ случаяхъ.
‘Каждый разъ, когда поднимались важные вопросы, касавшіеся всего государства, напримръ: о престолонаслдіи, уступк областей королевскимъ принцамъ, приданомъ королевскимъ принцессамъ, важныхъ мирныхъ трактатахъ съ сосдними государями, введеніи новыхъ органическихъ законовъ, обложеніи чрезвычайнымъ налогомъ и т. п.,— созывались не только вс сословія Чехіи, но и депутаты отъ всхъ коронныхъ земель (Силезіи, Моравія и Лузаціи) и испрашивалось ихъ согласіе на предлагаемыя мры’ {Ibid. Band. III, Abth. II, стр. 13.}.
Такимъ образомъ видть въ гусситско-таборитскомъ движеніи протестъ противъ королевскаго деспотизма — вещь совершенно немыслимая. Не слдуетъ забывать, что чешскіе сеймы не были собраніемъ однихъ только привилегированныхъ сословій, какъ въ Германіи,— въ чешскихъ сеймахъ принималъ участіе весь народъ, кром крпостныхъ {Dudik, Band. IV, стр. 297.}. Исключеніе крпостныхъ, конечно, отнимаетъ возможность видть въ чешскомъ государственномъ устройств идеальное народовластіе въ томъ смысл, какъ его понимаетъ Contrat Social. Но если удовлетвориться существующими въ наше время демократическими конституціями, если даже смотрть съ точки зрнія Suffrage Universel, то чешскій государственный строй конца XIV и начала XV ст. вполн подойдетъ подъ эту категорію. Вдь мы уже знаемъ, что число крпостныхъ было настолько ничтожно въ Чехіи эпохи гусситскихъ войнъ, что даже лучшіе чешскіе юристы не знаютъ о немъ иначе, какъ объ институт чешскаго права. Слдоват. мы безъ всякой натяжки можемъ сказать, что ‘народъ’ въ тсномъ смысл этого слова принималъ участіе въ государственной жизни: къ ‘народу’ въ тсномъ смысл принадлежитъ огромная масса свободныхъ крестьянъ и даже такъ-называемое низшее дворянство, мало чмъ отличавшееся отъ простыхъ крестьянъ.
Притомъ же здсь рчь идетъ объ ограниченіи королевскаго произвола, для чего достаточно несравненно мене полнаго народовластія. Въ Англіи и Франціи королевская власть была сломлена третьимъ сословіемъ, которое, конечно, только по недоразумнію можетъ быть принято за весь народъ.
Нкоторые отдльные случаи ‘ограниченія’ королевской власти интересны какъ иллюстраціи отношеній страны къ своему повелителю.
Янъ Люксенбургскій (ум. 1346), основатель новой династіи на четкомъ престол, имлъ необыкновенно сильныя рыцарскія наклонности. Выше всего на свт для него было пріобрсти славу истиннаго рыцаря, поэтому онъ вчно рыскалъ по Европ, участвовалъ во всхъ турнирахъ, предпринималъ разные нелпые походы и въ конц концовъ добился-таки своего: онъ сталъ знаменитйшимъ рыцаремъ своего времени. Старинная французская поэма выражается о немъ такъ:
Pren garde au bon roi de Beheigne (Bohme),
Qu’en France et en Allemaigne,
En Savoie et en Lombardie,
En Dannemarche et en Hongrie,
Et la pris (prix) et honneur conguerre.
Для такой жизни нужно было много денегъ. Рыцарскія правила требовали щедрости. Та же поэма говоритъ:
Il donnait fis (fiefs), joyaux et terres,
Or, argent.
На все это кутногорскихъ богатствъ не хватало, тмъ боле, что и войско, какъ мы уже знаемъ, приходилось, въ силу органическаго закона Чехіи, содержать на свой счетъ. И вотъ рыцарь-король начинаетъ занимать въ разныхъ странахъ деньги. Какъ человку нмецкаго происхожденія, ему казалось вполн естественнымъ, что уплата его долговъ есть дло ‘національное’. Разсчеты его однакоже оказались ошибочными,— сеймъ на-отрзъ отказался. Только посл того, какъ король торжественно дали’ документальное удостовреніе, что уплатой его долговъ страна освобождается отъ слдуемой по закону дачи приданаго королевскимъ дочерямъ, сеймъ согласился на установленіе единовременнаго налога въ пользу королевскихъ кредиторовъ {Falasky, Band. II, Abth. II, стр. 157.}.
Но не въ однихъ денежныхъ длахъ чешскіе короли не могли распоряжаться по своему усмотрнію. Всякій сколько-нибудь важный законъ только тогда становился имъ, если онъ не противорчилъ обще-чешскому міросозерцанію. Въ 1355 году одинъ изъ наиболе властолюбивыхъ королей Чехіи, Карлъ IV, предложилъ на усмотрніе сейма составленный имъ и введенный въ Германіи новый судебникъ, такъ-называемую Majestas Carolina. Карлъ IV былъ одновременно императоромъ германскимъ и королемъ чешскимъ, и вотъ ему хотлось установить во всемъ своемъ государств одн и т же юридическія нормы. Нужно замтить, что для своего времени Majestas Carolina была явленіемъ прогрессивнымъ, потому что она значительно ослабляла силу средневковыхъ ордалій. Но въ то же время она вводила въ судопроизводство чрезвычайный формализмъ и букводство. Чехи были довольны своимъ безхитростнымъ старымъ судопроизводствомъ, при которомъ тяжущіеся являлись и защищались какъ кто умлъ, что совершенно устраняла Majestas Carolina, вводившая римско-каноническіе порядки. Вотъ почему сеймъ отвергъ проектъ короля и Карлъ IV, чтобы какъ-нибудь затушевать свой позоръ, объявилъ, что проектъ Majestas сгорлъ и онъ потому оставляетъ въ Чехіи старые порядки. Изъ этого факта иные могутъ заключить, что чехи отвергли новый судебникъ изъ консерватизма, изъ непониманія ‘истинной цивилизаціи’. Такое заключеніе было бы совершенно неврно, потому что, отвергши въ общемъ казуистическое судопроизводство, сеймъ все-таки принялъ отдльные пункты Majestatis Carolinae, именно т, которые касались отмны варварскихъ ордалій {Ibid, стр. 340-345.}.
Мы не будемъ приводить дальнйшихъ образчиковъ степени власти чешскихъ королей, потому что и приведенные выше показываютъ, что политической свободы въ Чехіи было достаточно. На политической почв не только такое грандіозное движеніе, какъ гусситское, но и простая фронда не имла бы возможности возникнуть въ Чехіи.
Прибавимъ только въ заключеніе одно свдніе, касающееся самаго момента гусситско-таборитскаго взрыва и дорисовывающее картину соціально-политическаго положенія Чехіи въ эпоху возникновенія революціоннаго движенія.
‘Въ правленіе Вячеслава IV (ум. 1419 г.) Чехія была страною наимене обложенною податями и поборами во всей Европ’ {Ibid, Band. II, Abth. I, стр. 30.}.
Чтобы вполн оцпить значеніе этого факта, слдуетъ еще принять въ соображеніе, что Чехія при Вячеслав IV не только вообще мало была обложена податями, но что она при этомъ корол была меньше обложена, чмъ при отц Вячеслава — Карл IV. Слдовательно относительно экономическаго положенія въ народ должно было господствовать извстное довольство, не могшее не усилить приверженности въ королевской власти. И дйствительно, исторія намъ свидтельствуетъ, что въ благодарность за то, что Вячеславъ ‘не обременялъ народъ большими податями, онъ былъ любимъ народомъ’ {Томекъ стр. 337.}. Король ‘самъ часто въ простой одежд имлъ съ народомъ сношенія и такимъ образомъ наблюдалъ за сохраненіемъ закона и справедливости’ {Ibid.}.
Во всхъ народныхъ протестахъ послдній король-тиранъ или послднія стснительныя тягости играютъ значительную роль. Своими недостатками Карлъ I ускорилъ революцію 1649 года, своею жестокостью вызвалъ Яковъ II революцію 1688 года, своею нероновскою кровожадностью Христіанъ II заставилъ шведовъ взяться за оружіе. Людовикъ XII самъ по себ не возбудилъ бы, конечно, народнаго протеста, но система его предшественниковъ продолжала держаться. Рана, слдовательно, продолжала зіять, продолжала гноиться, причинять смертельныя муки и отвтственнымъ за нихъ, по всей справедливости, являлся лично благонамренный Людовикъ XVI. Карлъ X, Фердинандъ Бомба и т. д., и т. д…. Было бы слишкомъ утомительно перечислять всхъ сверженныхъ, изгнанныхъ королей, королевъ, герцоговъ,— вс они своею личностью служили окончательнымъ толчкомъ назрвавшей революціи, вс они какими-нибудь своими распоряженіями вызывали финальный взрывъ. Въ чешскомъ же движеніи, которое и безъ того не имло причинъ жаловаться на политическій или экономическій гнетъ, не было даже этой послдней капли, переполняющей чашу народнаго долготерпнія.
Но можетъ-быть гусситско-таборитское движеніе было протестомъ національнымъ? Можетъ-быть дло просто сводится къ борьб двухъ расъ?
Въ отвтъ на это прежде всего слдуетъ сказать, что національную вражду уже по тому одному нельзя причислить къ степеннымъ факторамъ этого движенія, что къ началу его были устранены вс причины, которыя могли бы питать національное озлобленіе. Національная вражда зачинается въ Чехіи лтъ за двсти, до проповди Гусса, вызываетъ въ теченіе этихъ двухъ столтій рядъ протестовъ, боле или мене сильныхъ, и дло кончается тмъ, что чехи становятся полными господами своей страны, отодвигая прежде торжествовавшихъ нмцевъ на второй планъ. Эта окончательная побда относится какъ разъ въ началу XV вка, то-есть къ началу разсматриваемаго нами теперь движенія. Но, конечно, воспоминанія о только-что окончившейся борьб были еще свжи и не одинъ кровавый эпизодъ гусситскихъ войнъ произошелъ подъ ихъ впечатлніемъ.
‘Въ эпоху отъ Премысла-Оттокара перваго (ум. 1230) до короля Яна (ум. 1346) нкоторое время дло шло о томъ, быть или не быть чешскому народу и его языку. Когда прекратился старинный княжескій родъ, когда, по его примру, шляхта начала жить по-нмецки, когда нмецкимъ пришельцамъ отданы были лучшіе города для производства городскихъ ремеслъ и на всей границ протянулась полоса нмецкихъ земледльческихъ колоній, проникшихъ мстами и въ глубь Чешской земли,— тогда могло показаться, что для славянскаго племени въ Чехіи настала такая же тяжелая участь, какою оно было уничтожено въ Мейссен, въ Бранденбург, въ Силезіи, въ Поморій и въ другихъ мстахъ’ {Ibid, стр. 300.}.
Послднее, однако, не произошло потому, что въ Бранденбург и Поморіи нмцы натолкнулись на первобытный народъ, а въ Чехіи общеевропейская образованность еще въ XII вк стояла на довольно высокой ступени развитія. Но все-таки нмцы были культурне и потому на первыхъ порахъ Чехія не могла имъ оказать равносильнаго культурнаго противодйствія. Такая слабость длилась однако же не долго. Способные ученики, чехи, въ теченіе XIII столтія во всхъ отношеніяхъ догоняютъ своихъ учителей и уже въ самомъ начал XIV столтія начинается очень сильное національное движеніе. Къ этому времени относится знаменитая хроника Далимила, которая пріобрла самую широкую популярность. Она дышетъ ненавистью къ нмцамъ и полна самой возвышенной любви къ родной земл, родному народу, родному языку. Чехи желаютъ быть господами своей земли, тмъ боле, что они начинаютъ совершенно расходиться въ нравственныхъ понятіяхъ съ пришлыми нмцами.
Вражда чеховъ и нмцевъ ни въ какомъ случа не была враждою двухъ расъ. Это была вражда двухъ различныхъ душевныхъ строевъ, двухъ міросозерцаній, другъ другу почти діаметрально противоположныхъ. Если сопоставить вольную славянскую общину и нмецкій феодализмъ, нмецкую средневковую распущенность и чистоту чешскихъ народныхъ нравовъ, нмецкую схоластику съ ея мертвящимъ буквализмомъ и духъ критики, такъ рано пробудившійся въ Чехіи,— если все это добросовстно сравнить, то мы должны будемъ вполн оправдать чеховъ, которые возненавидли нмецкихъ пришельцевъ, внесшихъ духъ разложенія въ старую чешскую простоту.
И чехи были еще вдвойн правы въ своихъ національныхъ чувствахъ, такъ какъ они вовсе не требовали изгнанія нмцевъ или уменьшенія ихъ правъ, а желали лишь отмны, данныхъ пришельцамъ въ ущербъ правамъ кореннаго населенія.
‘Король бегемскій долженъ поставить свой народъ во глав, а не въ хвост,— пишетъ одинъ изъ чешскихъ патріотовъ, Янъ Іесеница.— Ему должно быть удлено первой мсто, а не послднее. Какъ каноническій законъ, такъ и гражданскій согласны между собою въ томъ, что управленіе должно быть въ рукахъ туземцевъ’ {Denis, стр. 80.}.
Такимъ образомъ мы видимъ, что чешскій патріотизмъ не предъявлялъ никакихъ исключительныхъ требованій. Въ сущности эти требованія не были даже вполн національнаго характера, а носили на себ довольно сильный политическій оттнокъ. Дло въ томъ, что, раздавая свои земли нмецкимъ эмигрантамъ, чешскіе короли создавали себ опорный пунктъ помимо большинства населенія и этимъ, конечно, усиливали свою власть въ ущербъ народной.
Не слдуетъ, однако, преувеличивать значеніе данныхъ нмцамъ привилегій и степень вызваннаго ими озлобленія. Давать привилегіи короли могли только въ городахъ, и то не во всхъ, а лишь въ такъ-называемыхъ ‘королевскихъ’. Сельское же населеніе, то-есть тотъ элементъ, который придалъ гусситству его устойчивость, эти привилегіи мало затрогивали. Такъ, наприм., въ ‘королевскихъ’ городахъ дйствительно ‘нмецкіе колонисты были главными панами, языкъ ихъ введенъ былъ въ судахъ и городскихъ учрежденіяхъ, его употребляли устно, а впослдствіи также частію въ грамотахъ, наравн съ самымъ употребительнымъ до тхъ поръ латинскимъ, источники (кодексы) нмецкаго нрава, по которому судили въ городахъ, были большею частью также писаны по-нмецки. Чешскіе жители городовъ, пока они находились тамъ вмст съ нмцами, должны были учиться по-нмецки, если хотли имть хотя малйшее участіе въ ратманств и городскихъ должностяхъ, или обойтись въ служебныхъ занятіяхъ безъ юридическихъ представителей или ораторовъ. По примру городовъ поступали городскія училища и духовенство въ костелахъ’ {Томекъ, стр. 303.}.
Такъ дла обстояли въ городахъ, гд вначал большинствомъ населенія были нмцы. Но только въ городахъ.
‘Напротивъ того, языкъ чешскій не потерялъ нигд привилегированнаго права своего въ земскомъ судопроизводств, какъ въ округахъ, такъ и въ высшемъ суд въ Праг. Юридическій языкъ сохранился тамъ во всей своей стародавней свжести при устномъ и открытомъ производств, также какъ и самое право нигд не отступало отъ первоначальнаго своего славянскаго происхожденія’ {Ibid.}.
Слдовательно сильное озлобленіе противъ нмцевъ могло имть мсто только въ городахъ. Такъ оно дйствительно и было. Сельское же населеніе, которое, какъ мы уже выше замтили, дало гусситству его главную силу, за исключеніемъ тхъ сравнительно немногочисленныхъ мстностей, гд селились нмецкіе колонисты, не имло спеціальныхъ причинъ озлобляться. Если же мы во время гусситскихъ войнъ замчаемъ сильную ненависть къ нмцамъ именно среди простаго люда, т. е. главнымъ образомъ среди крестьянства, то это потому, что слова ‘нмецъ’ и ‘католикъ’ были тогда синонимами. Нмцы составляли ядро крестоноснаго ополченія, пришедшаго вернуть чеховъ въ лоно римской церкви, нмцы безпощадно раззоряли страну, нмцы являлись главнымъ препятствіемъ къ насажденію ‘царства Божьяго’. Оттого-то ихъ такъ и возненавидли чешскіе сельчане. Но эта ненависть, повторяемъ, была самаго недавняго происхожденія и до гусситско-таборитскаго движенія была сильна только у чешскихъ горожанъ.
Но и озлобленія городскаго населенія, съ теченіемъ времени все увеличивавшагося, было достаточно, чтобы задолго до Гусса заставить королей измнить антинаціональную политику. Такъ, наприм., уже Карлъ IV ‘не поколебался дать постановленіе, чтобъ языкъ чешскій былъ въ свободномъ употребленіи въ городскихъ ратушахъ и чтобы поэтому ратманы въ королевскихъ городахъ не были только изъ нмцевъ, а также чтобы нмецкіе мщане, какъ живущіе между чехами, отдавали дтей своихъ учиться чешскому языку. При огромной автономіи, которою пользовались тогда городскія общества, законъ этотъ не удалось всюду провести легко, но онъ былъ большимъ подкрпленіемъ чешскому мщанству, усиливавшемуся все боле и боле’ {Ibid., стр. 305.}.
Карлъ IV былъ вообще чешскій патріотъ и, будучи въ одно и то же время чешскимъ королемъ и германскимъ императоромъ, онъ отдавалъ предпочтеніе чешскому языку не только предъ нмецкимъ, но даже предъ латинскимъ, игравшимъ въ средніе вка такую же роль, какъ теперь французскій. Любовь въ родному нарчію была такъ сильна въ Карл, что особенною статьей такъ-называемой ‘Золотой Буллы’ онъ постановилъ, чтобы сыновья курфирстовъ и другихъ нмецкихъ князей учились чешскому языку, ‘какъ важному и необходимому въ государств’ {Ibid, стр. 319.}.
Такой же національной политики держался и преемникъ Карла, Вячеславъ IV. Особенно капитальныхъ постановленій для уравненія правъ чеховъ и нмцевъ ему издавать не зачмъ было, такъ какъ самое существенное въ этомъ направленіи уже было сдлано Карломъ. Націонализмъ Вячеслава выражался въ его тсномъ сближеніи съ народомъ и душевной симпатіи ко всему чешскому. Дворъ его былъ вполн чешскій, а не нмецкій, какъ прежде. Одна только оставалась важная привилегія у нмцевъ — главенство въ Пражскомъ университет. При Вячеслав и этотъ послдній остатокъ прежнихъ нмецкихъ льготъ съ большимъ эффектомъ уничтожается навсегда. При немъ произошелъ знаменитый споръ четырехъ ‘націй’ въ Пражскомъ университет, послужившій прелюдіей гусситскаго движенія. Этотъ споръ окончательно уравнялъ права чешской народности и даже доставилъ ей преобладаніе.
Подробностей его мы излагать не станемъ и только въ общихъ чертахъ напомнимъ о немъ читателю.
Сущность спора заключалась въ несправедливомъ устраненіи чеховъ отъ равномрнаго участія въ управленіи Пражскаго университета. При основаніи его подавляющее большинство студентовъ и профессовъ были нмцы и потому раздленіе на три иностранныя корпораціи или ‘націи’, съ тремя ршающими голосами, и одну чешскую, съ однимъ голосомъ, было вполн справедливо и не возбуждало неудовольствія въ чешской сред. Но съ теченіемъ времени количественное, и качественное отношеніе ‘націи’ значительно видоизмняется. Студенты-иностранцы, стекавшіеся въ Прагу со всхъ концовъ Европы, по-прежнему составляютъ большинство, но уже далеко не такое подавляющее, какъ вначал. Что же касается профессорскаго персонала, то славянскій элементъ составляетъ въ немъ половину, а если взять во вниманіе не только количество, но и качество, то гораздо боле половины, такъ какъ лучшіе профессора — т, которые придавали Пражскому университету блескъ и значеніе — въ начал XV вка были вс чехи. Прежде, когда туземныхъ силъ было мало, университетъ не щадилъ средствъ, чтобы привлечь наиболе знаменитыхъ въ Европ магистровъ и докторовъ. Но когда чехи, быстро усвоивши себ общеевропейскую науку, выставили цлый рядъ первоклассныхъ ученыхъ, университету уже не было надобности вызывать дорого-стоющихъ крупныхъ иностранныхъ ученыхъ.
Такое перемщеніе центра тяжести Пражскаго университета естественно должно было вызвать въ чешской ‘націи’ желаніе большаго вліянія на университетскія дла. Чехи потребовали себ половины голосовъ, находя, что въ чешскомъ университет чехи должны по крайней мр пользоваться равными правами. Но нмцы и слышать ничего не хотли, опираясь на данныя имъ когда-то привилегіи. И можетъ-быть долго еще продержалось бы безусловно-несправедливое распредленіе голосовъ, еслибы около 1409 года вопросъ о томъ, можно ли съ каедры обсуждать ‘еретическіе’ пункты Виклефа, не обострилъ положенія. Нмцы желали наложить ршительный запретъ на нечестиваго англичанина, осмлившагося отрицать власть папы, чехи же и не думали имъ, возмущаться. Но такъ какъ юридическое большинство было на сторон нмцевъ, то они и намрены были воспользоваться имъ, чтобы вполн пресчь распространеніе идей оксфордскаго богослова. Эта нетерпимость, шедшая совершенно въ разрзъ съ назрвшимъ въ Чехіи стремленіемъ къ реформ, переполняла чашу долготерпнія чешской ‘націи’ и своею настойчивостью она добивается у патріотически-настроеннаго Вячеслава такъ-называемаго’кутногорскаго декрета’, по которому чехамъ было предоставлено имть три голоса, а всмъ иностраннымъ ‘націямъ’, вмст взятымъ, одинъ. Нмцы не снесли обиды, и въ 1409 году нмецкіе магистры и студенты, въ количеств 5.000 человкъ, въ торжественной процессіи, оставили Прагу навсегда.
Демонстрація вышла крайне внушительная. Часть пражскаго населенія была искренно огорчена. Это были т лавочники, портные, сапожники и т. д., которые кормились студенческими заказами. Нельзя, конечно, отрицать и того, что потеря такого огромнаго числа слушателей была чувствительна также и для университета. Но для національной партіи удаленіе нмцевъ было однимъ изъ самыхъ блестящихъ тріумфовъ ея. Съ уничтоженіемъ университетскихъ привилегій пало послднее различіе между чехами и пришлыми нмцами,— они стали вполн равноправны. А это было все у къ чему стремились чешскіе патріоты. Когда благороднйшаго изъ нихъ, Іоанна Гусса, упрекали въ узкомъ націонализм, въ желаніи стснить права другихъ національностей, онъ съ негодованіемъ отвергалъ это. На Констанцскомъ собор его обвиняли въ томъ, что онъ ‘изгналъ’ нмцевъ изъ Праги только за то, что они — нмцы. ‘Христосъ знаетъ,— отвтилъ на это обвиненіе Гуссъ,— что я больше люблю хорошаго нмца, чмъ дурнаго чеха’ {Petri de Mladenowicz, ‘Historia de fatis et actis M. Iohannis Huss’. Constanciae, стр. 187.}. Правдивость Гусса стоитъ слишкомъ высоко, чтобъ усомниться въ искренности его словъ. И такъ какъ Гуссъ былъ представителемъ всей чешской національной партіи, то мы изъ этого видимъ, что на своемъ знамени она написала принципъ равноправности, а ни въ какомъ случа не поглощенія.
Впрочемъ для насъ въ данномъ случа, то-есть въ вопрос о томъ, можно ли считать національную вражду первостепеннымъ факторомъ гусситскаго движенія, совсмъ и неважно, на широкихъ или узкихъ принципахъ покоился чешскій патріотизмъ. Для насъ ршающее значеніе иметъ то обстоятельство, что предъ самымъ началомъ движенія національныя стремленія чеховъ получили окончательное удовлетвореніе. Конечно, враждебное отношеніе обихъ народностей не прекратилось съ юридическимъ уравненіемъ ихъ правъ. Нмцы ненавидли чешскихъ ‘варваровъ’, отрицавшихъ ихъ превосходство, а чехи еще живо помнили прежнее неравенство. Между чешскими вожаками были такіе, какъ Мишка, которые смертельно ненавидли нмцевъ.
Было бы крайне ненаучно съ нашей стороны отвергать, что на одушевленіе гусситскаго войска извстную долю вліянія имло желаніе отомстить тому народу, при посредств котораго мутная волна средневковой распущенности нашла себ доступъ въ патріархальную Чехію,— тому народу, который внесъ въ вольную чешскую жизнь разлагающія начала феодальнаго гнета и неравенства. Но все-таки мы не можемъ тутъ усмотрть первостепеннаго фактора, потому что первостепенною причиной можно назвать только такую, которая сама по себ была бы въ состояніи произвести то или другое явленіе. А вотъ этого-то въ данномъ случа никакъ вообразить себ нельзя. Чтобы въ самомъ дл написало на своемъ знамени гусситско-таборитское движеніе, еслибы оно проистекало изъ національныхъ чувствъ?… Изгнаніе нмцевъ изъ Чехіи?— Но мы уже знаемъ изъ отвта Гусса, что ничего подобнаго не было въ намреніяхъ чешскихъ патріотовъ и дальнйшій ходъ событій намъ покажетъ, что въ минуты самаго блестящаго торжества своего чехи не трогали нмцевъ, если только т не трогали ихъ. Во имя какихъ же другихъ національныхъ побужденій вожаки могли убдить народъ поднять кровавое знамя возстанія?… Во имя уравненія правъ?— Но оно было уже осуществлено. Значитъ во имя преобладанія чешской національности?— Но мы уже знаемъ, что къ юридическому преобладанію чешскіе патріоты не стремились, а что касается нравственнаго, то оно имло мсто. Дворъ былъ вполн чешскій, высшее сословіе, уже съ половины XIV столтія, подъ вліяніемъ соперничества съ нмецкими горожанами, было настроено патріотически, а въ литератур идетъ такое сильное національное теченіе, такая страстная приверженность во всему родному, которая послужила источникомъ въ неслыханному въ средневковой жизни явленію, а именно — къ замн латинскаго языка чешскимъ не только въ произведеніяхъ изящной словесности, но даже въ спеціальныхъ, богословскихъ изслдованіяхъ. Если къ этому присоединить преобладаніе въ университет, то мы должны будемъ признать, что интеллектуально-нравственный міръ Чехіи въ началу гусситско-таборитскаго движенія былъ вполн свободенъ отъ иноплеменнаго стсненія.
Вс эти соображенія отнимаютъ у насъ всякое право считать гусситство національнымъ протестомъ, что, конечно, не мшаетъ ему быть глубоко-національнымъ движеніемъ.
Перейдемъ теперь къ тому факту, который дйствительно имлъ большое вліяніе на возникновеніе гусситско-таборитскаго движенія — въ развращенности римско-католическаго духовенства, къ распущенности городскаго населенія и высшаго общества и, вообще, къ той великой порч европейскихъ нравовъ, противъ которой въ Чехіи раньше, чмъ во всхъ другихъ странахъ Европы, раздались громовыя слова цлаго ряда нравственныхъ проповдниковъ, подготовившихъ почву для евангельскихъ принциповъ Таборской горы.
Сосдство ‘цивилизованной’ Германіи обошлось Чехіи не даромъ. Около половины XIII столтія мы уже наталкиваемся на грустныя подробности растлвающаго вліянія средневковой погони за мишурнымъ блескомъ. Высшее сословіе, не имя правовыхъ отличій отъ большинства народонаселенія, обособляется роскошью и этимъ мало-по-малу воздвигается стна между нимъ и народомъ, державшимся старо-славянской простоты.
‘Многообразное столкновеніе съ нмцами, какъ дома, такъ и за границею, быстро ознакомляло чеховъ того времени съ успхами просвщенія, выходившими изъ западной Европы, а вмст съ тмъ и съ неизбжными (?) спутниками ихъ — всякаго рода тщеславіемъ и роскошью. Ознакомившись съ произведеніями культуры сосднихъ странъ, которыя вносились въ страну благодаря боле живымъ торговымъ оборотамъ, чешскіе дворяне и рыцари привыкли къ блестящему и расточительному образу жизни. Вошло въ обычай великолпное рыцарское одяніе, блестящіе шлемы съ пестрыми султанами, красивые панцыри и щиты, отмченные отличительными цвтами родовъ, аксамитовыя сукна, блещущія золотомъ, и вони, украшенные шелковыми попонами съ драгоцнными камнями и перлами. Рядомъ шли — шумный образъ жизни въ замкахъ, пиры, игра въ кости и другія пустыя удовольствія, страсть въ охотничьимъ забавамъ, большая пышность и мотовство. Во глав всего этого стоялъ дворъ короля Вячеслава (І-го), дававшій всему тонъ. Здсь было великолпіе, дотол въ государств невиданное. Король, съ раннихъ лтъ наклонный къ роскоши, не щадилъ коронныхъ доходовъ для того только, чтобы собрать около себя все, что могло способствовать роскошному образу жизни, по требованіямъ того времени. Его щедрость привлекала къ пражскому двору иностранцевъ всякаго рода: странствующихъ рыцарей, ознакомившихся съ наилучшими способами придворныхъ развлеченій въ чужихъ земляхъ, фигляровъ, совершавшихъ различные фокусы, любимыхъ нмецкихъ пвцовъ, забавлявшихъ дворянское общество стихотворными пснями о любви и приключеніяхъ. Король Вячеславъ и самъ пробовалъ свои силы въ сочиненіи нмецкихъ любовныхъ псенъ по ихъ примру. Вс роды празднествъ, вся пышность мужскихъ и женскихъ одеждъ и всякое великолпіе сосредоточивались на большихъ состязательныхъ играхъ или турнирахъ, происходившихъ при двор. Блюстителемъ въ нихъ всхъ тхъ правилъ, которыя соблюдались и въ иныхъ земляхъ, былъ нмецкій рыцарь Ойиржъ изъ Фридберга, пришлецъ изчужа, особенный любимецъ короля Вячеслава. Для охотничьихъ забавъ король построилъ себ увеселительные охотничьи замки въ королевскихъ лсахъ, какъ, напр., небольшой замокъ Тыржовъ или Анорбахъ у Крживоклата’ {Palazky, Band. II, Abth. II, стр. 40.}.
Центромъ развращенности становится Прага, которую нравственные проповдники того времени называютъ не иначе, какъ Вавилономъ, великою блудницей, матерью разврата {Iordan, Die Vorlufer des Hussitenthums, стр. 35.}. Народная нравственность возмущалась тмъ боле, что въ распущенности этой народъ былъ только негодующимъ зрителемъ. Прага была скоре нмецкимъ городомъ, чмъ чешскимъ, что видно изъ того, что первый проповдникъ, поднявшій голосъ противъ развращенности, былъ нмецъ (Конрадъ Вальдгаузеръ), говорившій свои проповди на нмецкомъ язык. Чешскіе же элементы Праги — высшее общество и духовенство — мало имли общаго съ большинствомъ населенія страны, которое отличалось въ то время замчательною чистотою нравовъ. Какъ доказательство этой нравственной чистоты, могутъ служить сочиненія омы Штатнаго, писателя очень рзкаго въ порицаніи, который съ величайшимъ уваженіемъ говоритъ о цломудренности чешскаго народа. Одно современное стихотвореніе, комментирующее десять заповдей, дойдя до седьмой, описываетъ ухищренія, какія долженъ былъ употребить дьяволъ, чтобы заставить молодую, прекрасную вдову… второй разъ выйдти замужъ {Томекъ, стр. 174.}. И рядомъ съ этой простою жизнью въ сред народной съ каждымъ годомъ развивалась въ городахъ, при двор и въ замкахъ знатныхъ господъ ‘нмецкая цивилизація’, многія черты которой скоре, однакоже, напоминали римскій лупанарій. Кто вспомнитъ, что въ средневковой Германіи императоры торжественно, на пергаментныхъ хартіяхъ, благодарили магистраты нкоторыхъ городовъ за предоставленіе императорской свит дароваго пользованія публичными домами, тотъ пойметъ глубокое возмущеніе чешскаго народа, когда чешскіе короли стали населять свои земли нмцами такого же міросозерцанія, когда нмецкіе нравы широкой, растлвающею волной хлынули въ Чехію и загрязнили ея мене нравственно-чуткіе элементы. И въ довершеніе развернулась въ безстыдной нагот своей оргія монашествующаго фарисейства, наглый развратъ мнимыхъ служителей Бога правды и справедливости.
Первое, что бросается въ глаза, когда ближе присматриваешься къ духовному элементу Чехіи XIV и XV вка, это — чрезвычайная многочисленность его. Въ то время, какъ даже теперь, посл цлыхъ вковъ необузданнаго католическаго торжества, на 5 милліоновъ населенія приходится 1.900 приходскихъ костеловъ,— на гораздо меньшее число чеховъ при Карл IV приходилось 2.100 {Ibid, ‘Исторія Чешскаго королевства’, стр. 307.}, такъ что не даромъ этотъ главный виновникъ такого обилія костеловъ получилъ названіе ‘поповскаго короля’. Сверхъ того, по всей стран было разбросано множество монастырей. Въ одной только Праг ихъ было 18 мужск. и 7 женскихъ. Персоналъ былъ чрезвычайно роскошный, о чемъ можно судить по тому, что при иныхъ церквахъ состояло до 300 клириковъ {Denis, стр. 9.}.
И не одною только многочисленностью выдлялось чешское духовенство. ‘Имніядуховенства, состоявшія какъ изъ земель, такъ низъ ежегодной подати, наложенной на земли или на дома, были громадны. къ одному архіепископству (Пражскому) принадлежало почти 900 селъ и города: Рудница, Рошканы, Прибрашъ, Рожемиталь, Гершовъ, Тинъ, Тинъ-Бехинскій, Мольдаускій, Червонная-Речица, Степановъ, Вискитна, Пельграмовъ, Бродъ-Чешскій или Епископскій, изъ которыхъ нкоторые равнялись величиной и благосостояніемъ королевскимъ городамъ, а также замки: Хиновъ, Гералецъ, Кривсудовъ, Герштейнъ, Супигора. Кром стариннаго дома въ Пражскомъ замк, епископы имли, еще со времени короля Вячеслава I, огромный дворъ епископскій недалеко отъ моста, на Малой Пражской сторон, самымъ обыкновеннымъ лтнимъ мстопребываніемъ ихъ была Рудница, крпость и городъ, который послдній епископъ, Янъ II Дрожицкій, украсилъ роскошными зданіями и особенно крпкимъ каменнымъ мостомъ черезъ быстро текущую Лабу (Эльбу). Архіепископъ былъ окруженъ, кром духовныхъ сановниковъ, блестящимъ дворомъ чиновниковъ, слугъ и другихъ мужей {Томекъ, стр. 308.}.
Богатства духовенства увеличивались съ каждымъ годомъ, благодаря ‘набожности’ чешскихъ королей и въ особенности Карла IV. Короли раздавали свои земли духовенству, которое въ свою очередь раздавало ихъ въ аренду крестьянамъ. Такихъ крестьянъ въ распоряженіи духовенства было огромнйшее количество. Не только епископы, но даже пріоры имли по 50 деревень. Бенедиктинскій монастырь въ Бревнов имлъ 1.000 марокъ (25.000 гульденовъ) ежегоднаго дохода съ принадлежащихъ ему угодій.
Было бы утомительно перечислять вс отдльные случаи богатства чешскаго духовенства. Достаточно припомнить слова Гусса, что больше четверти доходовъ всего королевства {Denis, стр. 6.} попадало въ руки патеровъ,— и всякія дальнйшія подробности становятся излишними.
Благочестивые католики, конечно, радовались такому благоденствію ‘жены Христовой’. Эней Сильвій Пикколомиии, въ своей знаменитой ‘Исторіи Богеміи’, захлебываясь отъ восторга, разсказываетъ о богатствахъ чешскаго духовенства, о великолпіи и пышности чешскихъ церквей, о довольств и изобиліи, господствовавшемъ въ чешскихъ монастыряхъ {Enesse Sylvia, ‘О Zaloeni Zem Czeske’. Прага, 1586 г., стр. 134 (чешскій переводъ).}. Непосредственно отъ этихъ восторговъ Эней Сильвій переходитъ къ негодованію на безбожныхъ таборитовъ, которые патеровъ раскассировали, церкви сожгли, монастыри обезлюдили. И ни на одну минуту суетному итальянцу не приходитъ на умъ, что именно это-то великолпіе, именно этотъ-то блескъ сословія, которое должно бы быть представителемъ простоты и смиренія, и вызвалъ описываемое имъ ожесточеніе таборитовъ.
Власть, сила, даваемыя богатствомъ, ведутъ въ злоупотребленіямъ даже и тогда, когда он находятся у людей съ нравственными задатками. Слдуетъ ли поэтому удивляться тому, что закружилась голова у католическихъ патеровъ, лишенныхъ какихъ бы то ни было нравственныхъ стимуловъ, и тмъ боле, что апогея всякихъ злоупотребленій достигали т, которые выдавали себя за намстниковъ Христа на земл? Ядъ нравственнаго растлнія разливается изъ римской куріи на вс католическія страны и всюду приводитъ къ боле или мене одинаковымъ результатамъ. Чехія не составила исключенія.
‘Усердіе нравственныхъ проповдниковъ съ большимъ жаромъ вооружалось противъ беззаконія, господствовавшаго въ духовенств. Они открывали и изобличали его передъ лицомъ всего народа, когда испорченность все больше и больше расширяла свои предлы. Папы еще во время пребыванія своего въ Авиньон, когда доходы ихъ уменьшились, по причин смутъ въ Римскихъ владніяхъ, а еще боле во время раздвоенія церкви, когда римскій и авиньонскій папы, каждый отдльно, имли такія же потребности, какія были у ихъ предшественниковъ, управлявшихъ всею церковью,— папы, повторяю, выдумывали цлый рядъ способовъ къ тому, чтобъ умножить денежные свои доходы съ различныхъ христіанскихъ странъ. Они налогали большую плату за назначеніе церковныхъ бенефицій епископамъ и архіепископамъ и неслыханнымъ образомъ нарушали права собственности церковныхъ патроновъ, предоставляя себ право отдавать какую бы то ни было бенефицію непосредственно въ силу апостольской власти, это происходило обыкновенно такъ, что бенефиція переходила къ кому-либо или за уплату долга, или за услугу, оказанную пап. Папа Бонифацій IX ввелъ въ обычай, чтобы бенефиціи, находившіяся при его двор, продавались тмъ, кто давалъ за нихъ большую цну. Не удивительно, что примръ самого главы церкви былъ принятъ также многими патронами, такъ что продажность, или симонія, распространялась повсюду. Это же было причиною того, что къ духовнымъ должностямъ опредляли людей неспособныхъ и пустыхъ, которые заботились только о томъ, чтобы больше брать барышей съ своей церкви. Каноникаты и фары подобными владтелями отдавались на откупъ, и не только тайно, но даже съ разршенія и утвержденія самого архіепископа. Бенефиціатъ жилъ, гд ему было угодно, а церковью управлялъ за него наемный священникъ. Было время, когда большая часть фаръ въ чешскихъ городахъ управляема была подобными наемниками, которые нисколько не заботились объ уничтоженіи безпорядковъ’ {Томекь, стр. 355.}.
Въ Рим открылся торгъ духовными званіями въ полномъ смысл этого слова. Каждое изъ нихъ оцнивалось по тому доходу, который оно въ состояніи было приносить. За бенефицію, приносившую 200 флориновъ, папа получалъ 40—60 и до 80 флориновъ. О самой личности претендента никто не справлялся. Должность виваріевъ получаютъ не разъ слуги, повара и даже семи и пяти лтъ {Dente, стр. 10.}.
Не нужно обладать слишкомъ пылкою фантазіей, чтобъ ясно представить себ то духовно-нравственное ‘руководительство’, на какое были способны люди, подобнымъ путемъ достигшіе священничества. Главною ихъ заботой, конечно, становится наверстать деньги, затраченныя на пріобртеніе бенефицій. ‘Врные сыны церкви’, какими издавна считались чехи, не получаютъ безвозмездно ни одного изъ духовныхъ благъ. Сами же епископы жалуются на пражскомъ синод, что патеры не хоронятъ! безъ денегъ даже нищихъ, пока не найдется набожный богачъ, который заплатитъ за это, и что они не крестятъ дтей, если нтъ много кумовей, которые вс обязаны сдлать патеру подарокъ {Ibid.}. Церковное покаяніе исчезаетъ: вмсто него установляется регулярная такса за отмаливаніе грховъ по степени ихъ важности. И нтъ грха, отъ котораго нельзя было бы очиститься деньгами, даже убійство не исключено изъ этого тарифа.
Устроивши все на коммерческую ногу, католики не заботятся даже о томъ, чтобы сохранить вншнюю благопристойность, и синоды должны неоднократно издавать постановленія, чтобы месса не бросалась на половин, чтобъ она читалась въ требуемое церковными правилами время и чтобъ она вообще читалась, такъ какъ были священники, которые въ продолженіе семи лтъ не читали ни одной мессы. Такія постановленія дальше постановленія не пошли, потому что виновныхъ оказывалось столько, что многочисленность ихъ устраняла всякую возможность что-нибудь сдлать {Ibid, стр. 14.}. Да и можно ли было обязать канониковъ отправлять богослуженіе, когда сплошь да рядомъ случалось, что одинъ и тотъ же викарій имлъ нсколько приходовъ, разбросанныхъ по всему государству. Въ Праг было много такихъ канониковъ, которые вмст съ тмъ имли приходы въ Брюн, Ольмюц и Бреславл. Николай Пухникъ изъ Черница, уже имющій два прихода въ Праг и Ольмюц, получаетъ богатый приходъ Св. Николая, который мняетъ на дв ‘пребенды’. Но этого ему мало и онъ выканючиваетъ себ еще приходъ Іеленице въ Моравіи. Сверхъ всего этого онъ состоялъ оффиціаломъ при архіепископ и занималъ должность генеральнаго викарія {Ibid, стр. 11.}.
Глубокій упадокъ чешскаго духовенства билъ настолько въ глаза, что самые усердные католики не могли отрицать его. Въ числ историковъ гусситской эпохи есть магистръ Андрей изъ Брода. Это одинъ изъ тхъ благочестивыхъ сыновей католической церкви, которые, ad majorem gloriam святой куріи, всегда кладутъ самыя черныя краски на дйствія противниковъ католицизма и самыя розовыя на подвиги патеровъ. Такъ вотъ даже этотъ благочестивый магистръ, описывая эпоху, непосредственно предшествовавшую гусситскому взрыву, говоритъ: ‘Non erat vitium in laycis, quod non prius et heu notabilius clerici practicassent’ {‘Tractatos de origine Hussitanun’, am agistro Andrea de Broda, стр. 353.}, т. e. не было у мірянъ того порока, который еще раньше и еще въ большей степени не проявлялся бы въ духовномъ сословіи.
Сама духовная власть не можетъ уже больше закрывать глаза и не отмтить зла. Архіепископъ Эрнестъ изъ Пардубица торжественно говоритъ, что каноники больше развращаютъ своихъ прихожанъ, нежели наставляютъ ихъ на путь истины. Въ 1379 году производится ‘большая инспекція’ и слова архіепископа получаютъ блестящее подтвержденіе. Инспекція начинается съ пражскаго духовенства. Не трудно понять, что тамъ, гд была хотя малйшая возможность скрыть неприглядную истину, ею пользовались боле чмъ охотно. И все-таки изъ 39 инспектированныхъ приходскихъ священниковъ Праги за 16-ю открывается цлый рядъ безнравственныхъ поступковъ. Патеръ Тынскаго прихода, Вароломей, иметъ любовницей замужнюю женщину, кром того его неоднократно видли посщающимъ дома терпимости. Каноникъ церкви Св. Лингарта, Прокопъ, обвиненъ въ томъ, что у него настоящій сераль, онъ устраиваетъ веселыя пирушки, на которыхъ, кром его многочисленныхъ любовницъ, участвуютъ монахини и другіе священники. Уличенный въ такихъ поступкахъ, Прокопъ старается оправдаться: онъ признаетъ, что ему дйствительно приходилось принимать у себя публичныхъ женщинъ, но рдко. Во всякомъ случа онъ мене виновенъ, чмъ, напримръ, его сосдъ, патеръ Матвй, у котораго домъ всегда полонъ женщинъ и разгульныхъ священниковъ. Другаго пражскаго приходскаго священника подозрваютъ въ томъ, что онъ растлилъ свою собственную дочь. Каноникъ церкви Св. Петра постоянно шляется по кабакамъ, напивается въ нихъ со своею любовницей и всегда пристаетъ къ другимъ публичнымъ женщинамъ. Но онъ далеко не изъ худшихъ въ своемъ сословіи: булочникъ, вызванный въ качеств свидтеля, говоритъ, что онъ видлъ уже трехъ священниковъ въ этомъ приход и вс они вели себя несравненно хуже. Патеръ церкви Св. Іоанна отправляется играть въ кости въ Старый-Городъ, проигрываетъ тамъ все, даже платье, и голый отправляется къ своей любовниц {Denis, стр. 14. Denis заимствуетъ подробности изъ сочиненія Томека: Dejepis msta Pragy’, т. И, которымъ пряно мы не могли пользоваться, такъ какъ даже въ Публичной библіотек всего только 2 тома этою сочиненія.}.
Въ провинціи дла идутъ такимъ же образомъ. Въ постановленіяхъ пражскихъ синодовъ конца XIV и первыхъ годовъ XV столтія мы прямо читаемъ: ‘Clerici etiam in sacris constituti et ecclesiarum parochialium regimini praesidentes, concubinas publice tenent in domibus et alias in tonsura et habitu taliter inhoneste se gerunt, quod fiant in scandalum plurimorum’ (клирики, даже утвержденные въ священств и стоящіе во глав приходскихъ церквей, открыто держатъ у себя въ домахъ наложницъ, а также иными способами, при тонсур и священническомъ плать, такъ неблагопристойно себя ведутъ, что производятъ этимъ скандалъ и соблазнъ). Можно себ представить, что происходило на самомъ дл, если таковъ языкъ католическихъ синодовъ…
Подобное оффиціальное признаніе избавляетъ насъ отъ необходимости приводить дальнйшія черты нравственной, или скоре безнравственной, физіономіи чешскаго духовенства. Кром разврата — циническаго, ничмъ не стсняющагося разврата — вы въ ней ничего не найдете. Монастыри чешскіе — это лупанаріи, чешскія монахини — публичныя женщины, чешскія церкви — языческія капища, убжища безсмысленнаго фетишизма, не проникнутаго ни единымъ лучомъ истинной вры, истиннаго пониманія проповди Великаго Учителя.
Не слдуетъ однакоже забывать при обозрваніи этой содомской картины, что въ ней не было ничего спеціально-чешскаго. Развращенность чешскаго духовенства была только однимъ уголкомъ того великаго растлнія нравовъ, которое прямо извстно въ исторіи подъ этимъ именемъ. Такса грховъ, симонія, нравы, дома терпимости — все это заимствовано чешскимъ духовенствомъ извн. Слдуя принятому въ этихъ очеркахъ сравнительному методу, мы приведемъ цитату изъ извстнаго сочиненія Emile de Bonnechose’а — ‘Les rformateurs avant la Rforme’. Цитата эта, основанная на строго-документальныхъ данныхъ, покажетъ намъ, что если у однихъ только чеховъ возмутилось нравственное чувство, то не потому, что оно имло больше поводовъ оскорбляться, я потому, что самаго чувства этого у нихъ было больше.
‘Доказательства ужасающей развращенности духовенства находятся не въ обличительныхъ сочиненіяхъ его враговъ,— нтъ, они содержатся въ писаніяхъ наиболе знаменитыхъ членовъ клира — въ сочиненіяхъ тхъ, которые какъ по своему положенію, такъ и но своему характеру и интересамъ должны были желать, чтобы церковь была сильна и очищена отъ всякой грязи. И не только поэты, новеллисты и лтописцы рисуютъ намъ картины растлнія нравовъ духовенства,— мы видимъ кардиналовъ, прелатовъ, знаменитыхъ докторовъ богословія, которые выискиваютъ пороки, чтобъ искоренить ихъ, точно такъ какъ врачъ зондируетъ рану, чтобъ излчить ее.
‘Извстенъ громоносный трактатъ Блеманжи объ упадк церкви. Яркими красками описываетъ онъ злоупотребленія римской куріи и указываетъ на роковыя послдствія папской симоніи. Чтобы поддержать свой санъ, который папы ставили выше сана королей и императоровъ, имъ ничего не осталось боле,— говоритъ онъ,— какъ броситься сломя голову, посл того, какъ они разграбили наслдіе Св. Петра, на другія овчарни и похитить у овецъ все ихъ достояніе, ихъ шерсть и молоко. Они забрали себ право распоряжаться всми церквами міра, назначать епископовъ и клириковъ по своему произволу, и все это для того, чтобы привлечь въ бездну апостолическаго казначейства все золото христіанскаго міра. Одн и т же бенефиціи продавались два раза’. Посл этого Клеманжи рисуетъ отвратительную картину невроятнаго невжества и разврата духовнаго сословія, онъ намъ показываетъ, какъ священники играютъ, пьянствуютъ, безобразничаютъ. Отъ развращенія свтскаго духовенства онъ переходитъ къ развращенію, господствующему въ монастыряхъ: ‘Въ настоящее время отдать двушку въ монастырь значитъ лишить ее невинности’ { ‘Les rformateurs avant la Rforme. Jean Hass et le Concile de Constance’, par Emile de Bonnechose. Paris 1846 г., т. I, стр. 65.}.
Фраза эта, какъ и нкоторыя другія, гораздо энергичне въ самомъ трактат Клеманжи, но Боншозъ не ршается приводить ихъ во всей ихъ рзвости.
Клеманжи — не единственный клирикъ, у котораго хватило нравственной силы посмотрть правд въ глаза.
‘Послушаемъ кардинала камбрэскаго, Петра д’Альи, учители и друга Жерсона {Знаменитый парижскій богословъ, одинъ изъ наиболе ярыхъ противниковъ Гусса въ Констанц,— слдовательно, ярый католикъ.}. Онъ пишетъ въ одномъ изъ своихъ трактатовъ: ‘Растлніе церкви такъ велико, что возникла пословица, которая говоритъ, что во глав церкви могутъ стоять только люди отверженные’. Послушаемъ наконецъ самого Жерсона: ‘Римская курія выдумала сотни должностей, чтобы добыть денегъ, но ни одна изъ нихъ не служила цлямъ нравственности. При римскомъ двор съ утра до вечера говорятъ объ арміяхъ, завоеванныхъ областяхъ и городахъ, о деньгахъ, но очень рдко — или врне никогда — тамъ не говорятъ о цломудріи, о помощи бднымъ, о справедливости, врности, добрыхъ нравахъ. Все это привело къ тому, что этотъ дворъ, нкогда блиставшій умственною возбужденностью, сталъ мірскимъ, полнымъ дьявольскаго и тиранническаго духа (mondaine, diabolique, tyrannique) и вообще хуже какого бы то ни было свтскаго двора… Свтскія власти не должны допустить, чтобы жена Христова была недостойнымъ образомъ превращена въ публичную женщину’. Жерсонъ сильно ополчается противъ порядковъ папской канцеляріи, по которымъ церкви, каноникаты и другія бенефиціи раздаются ничтожнйшимъ людямъ, поварамъ, конюхамъ, погонщикамъ, убійцамъ, между тмъ какъ люди дйствительно достойные и способные устраняются’ {Bonnechose, т. 1, стр. 66.}.
Во всему этому невроятному безобразію присоединился столь знаменательный въ лтописяхъ католическаго міра ‘великій расколъ’, когда разомъ появилось трое папъ, изъ которыхъ каждый въ площадныхъ выраженіяхъ проклиналъ другаго. Эти факты настолько извстны изъ элементарныхъ учебниковъ исторіи, что намъ о нихъ распространяться не стоитъ. Для исторіи гусситства ‘великій расколъ’ важенъ какъ послдняя капля, переполнившая чашу. Дальше терпть стало невозможнымъ для нравственнаго чувства чешскаго народа и онъ выдвигаетъ Гусса, который потому и имлъ такое всемірно-историческое значеніе, что проповдь его была воплемъ отчаянія, вырвавшимся изъ наболвшей души цлаго народа.
Итакъ, въ великомъ растлніи нравовъ мы имемъ одинъ изъ несомннныхъ факторовъ гусситско-таборитскаго движенія, но все-таки не самый корень его. И дйствительно, еслибы въ немъ была суть дла, въ такомъ случа исторія должна бы была представить намъ цлый рядъ протестующихъ движеній въ Германіи, Франціи, а всего больше въ Италіи — этомъ очаг католическаго безстыдства и разнузданности. Мы только-что привели рядъ фактовъ, свидтельствующихъ о томъ, что распущенность чешскаго духовенства была лишь частнымъ случаемъ, и притомъ далеко не самымъ яркимъ, распущенности всего католическаго духовенства. И почему же, однако, въ Германіи, Франціи и Италіи дло ограничивается нсколькими обличительными книгами, а въ Чехіи проливается море крови для искорененія несчастія? Значитъ не въ этомъ несчастій главный корень движеніи,— оно обусловило собою только быстроту взрыва. Настоящая же и единственная причина гусситско-таборитскаго движенія — нравственная чуткость чешскаго народнаго духа, не потерпвшая отступленія отъ идеаловъ добра и справедливости. Растлніе нравовъ, также какъ и національную вражду можно назвать только второстепенными факторами, вншними раздражителями, вызвавшими нервное потрясеніе народнаго организма,— все равно, какъ при нервномъ потрясеніи отдльнаго организма. Главное, конечно, нервная сила, а не злектроды, напримръ, которыми вы произвели потрясеніе. Такъ и въ гусситско-таборитскомъ движеніи корень дла — страстная приверженность къ идеалу, жестоко мстящая всмъ поносителямъ его.
И, вотъ, этотъ-то страстный идеализмъ, эта-то необыкновенная нравственная чуткость чешскаго народнаго духа и даетъ намъ право, отбросивъ вс другіе эпитеты, назвать гусситско-таборитскій взрывъ чисто-нравственнымъ движеніемъ.
Кончаемъ тмъ же, чмъ начали. Корень движенія, единственная причина его — не въ томъ, что чехамъ чинили много неправды, а въ томъ, что въ ихъ душевномъ стро было необыкновенно сильное стремленіе къ правд, къ насажденію на земл добра и справедливости.