![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/k01-6.jpg)
ПРИ ПЕТР
ИСТОРИЧЕСКАЯ ПОВСТЬ
ВРЕМЕНЪ ПРЕОБРАЗОВАНЯ РОССИ.
В. И Кельсіева.
Съ 6-ю картинами рис. И. Пановымъ. Грав. И. Матюшинъ.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
ИЗДАНЕ А. Ф. МАРКСА.
1872.
I.
I.
II.
Царскій искусъ.
II.
Царскій искусъ.
При Петре, Кельсиев Василий Иванович, Год: 1872
Время на прочтение: 17 минут(ы)
Ничего кром камыша въ болот да лсовъ.
Свтловоднйшая въ мір рка течетъ въ глухой пустын, кое гд подъ навсомъ сосенъ.
Нужно было быть геніемъ, чтобъ помыслить даже поставить на этомъ болот цлый городъ — тотъ Петербургъ, который мы видимъ.
На томъ мст, гд теперь стоитъ инженерный Замокъ, при впаденіи Мьи въ Фонтанную рчку, споконъ вку, по крайней мр со временъ Царя Ивана Васильевича III, стояла деревня Усадище. Тамъ, гд теперь въ Лтнемъ Саду стоитъ Лтній Дворецъ, стояла мыза шведскаго майора Конау, а тамъ гд теперь Мраморный Дворецъ стоитъ, былъ построенъ Петромъ почтовый дворъ, гд государь не разъ длывалъ пиры да банкеты.
Великій Государь началъ строить городъ, вернувши Невскія устья отъ шведовъ, на томъ остров, что называемъ мы Петербургскою стороной, близь зачатой земляной крпости, Меньшиковъ распорядился при самомъ же начал постройкою крошечнаго домика Петру Великому, который хранится на Петербургской сторон въ каменномъ футляр.
Повсюду лса рубились, строилась верфь, и въ рдкіе прізды сюда за всмъ наблюдалъ самъ Великій Государь. Онъ, какъ любитель всего иноземнаго, даже многія мста въ Петербург назвалъ иностранными именами, такъ напр. имъ дано сохранившееся до сихъ поръ названіе Адмиралтейства корабельному судовому двору.
Много стоило завалить и топкія болота и трясины, но неутомимый Петръ не отказывался отъ своей задачи — и все что было толковйшаго и дятельнйшаго въ тогдашнемъ русскомъ обществ если и не совсмъ ему сочувствовало, за то и не выражало неодобренія, обязанное. даже чинить посильную помощь. Противъ него былъ разв какой нибудь старовръ, человкъ искренній, но который дальше носу своего ничего не видлъ и не могъ предвидть, что придетъ другое время, будетъ другой монархъ, при которомъ Руси не. будетъ надобности въ насильной выучк. Тогда намъ, русскимъ, это нужно было, поступать въ школу было трудно (волею-неволею, сказать правду), да выйдти изъ Московскихъ порядковъ, никуда не годившихся, приходилось но что бы то ни стало — и старое дурное требовалось замнить новымъ лучшимъ, а безъ того нельзя было дальше тянуть государственную машину. И вотъ, къ концу втораго десятилтія XVIII вка новая столица мало по чалу обстроилась, и стали все больше да больше назжать въ нее русскіе люди изъ дальнихъ концовъ государства.
Алексй Парамоновичъ Свчниковъ родился и выросъ въ Ростов, а потомъ жилъ въ Москв, подъ тмъ вліяніемъ, которымъ были насквозь пропитаны современники цари Алекся Михайловича, и состоялъ при двор его въ приспшникахъ. Стремленіе подлаться во что бы то ни стало европейцами, сбросить подавляющій гнетъ старыхъ обрядовъ, старыхъ обычаевъ, всосалось въ его плоть и кровь. Когда пришла всть, что царь Петръ собственноручно стрижетъ бороды у всхъ ближнихъ бояръ и велитъ всмъ одваться по европейски,— хотя и при цар едор Алексевич уже велно было всмъ одваться въ венгерки,— Алексй Парамоновичъ съ радости позвалъ брадобря и смахнулъ у себя изъ усердія не только бороду, но даже и усы.
Приходился Алексй Парамоновичъ — человкъ уже не молодой въ описываемое нами время — какимъ-то неизмримо дальнйшимъ родственникомъ съ женской стороны князю Меньшикову и на этомъ основаніи вздумалъ рабски просить свтлйшаго князя герцога Ингерманландскаго пожаловать его своей высокой милостью — перевести къ себ подъ бокъ въ Петербургъ. Алексй Парамоновичъ чувствовалъ, что при такомъ цар, который просвщенныхъ людей требуетъ, можно было себя показать и кое-какъ въ люди выйдти. Онъ былъ вдовецъ, изъ всей семьи у него остался только сынъ Константинъ. Князь былъ съ царемъ въ поход — со шведомъ воевалъ и посл цлаго года ожиданіи удостоилъ отвтомъ. Самъ, какъ извстно, писалъ свтлйшій съ трудомъ и въ большинств случаевъ отвчалъ черезъ своихъ приближенныхъ, и Свчниковъ получилъ чрезъ управляющаго имньемъ записку, само собою разумется не собственноручную, слдующаго содержанія:
‘Жалуетъ тебя его свтлость, родня твоя по жене, князь Александръ Данилычь и позволяетъ тибе, холопу его, переехать въ новосозидаемый градъ Санктъ-Питербурхъ и держать въ семъ граде вольный дворъ такожде и пиревозъ чрезъ рку Неву, понеже бывшій содержатель вольнаго двора Митрофанъ Иванычь Собакинъ волею Кожею умре а содержать оный дворъ таперече не кому’.
Не прошло трехъ недль, какъ любитель всякой
— Анисовка у тебя есть, какъ была у покойника? спросилъ прохожій.
— Анисовка водится, пріободрился Парамонычъ.
Подергиваніе губъ исчезло и прохожій усмхнулся.
Онъ, не спрашивая позволенія Парамоныча, шагнулъ на крылечко — и какъ человкъ, очевидно знающій расположеніе дома, вошелъ, слъ на лавку прямо въ красный уголъ, подъ образа, сбросилъ шляпу свою и отсырвшій охобень и остался въ синемъ суконномъ бострог и такого же цвта штанахъ, запрятанныхъ въ ботфорты но колно.
— Слушай, сказалъ онъ Парамонычу,— дай ты мн рюмку анисовки, да чего-нибудь закусить.
Парамонычъ, попавшій изъ захолустья въ новостроющуюся столицу, наконецъ вломился въ амбицію, дома онъ былъ не послдняя спица въ колесниц, сюда онъ пріхалъ чтобъ всякихъ этихъ генераловъ и всякихъ вельможъ видть, а можетъ быть и самаго Великаго Государя, и такое обращеніе человка, у котораго подъ охобнемъ ничего особеннаго не оказалось, съ нимъ, съ Парамонычемъ, немножко его передернули.
— Полтора алтына, брюзгливо сказалъ онъ.
Великанъ-гость посмотрлъ на него ласково, съ усмшкой.
— Я сегодня получилъ жалованье, сказалъ онъ,— и вотъ теб въ залогъ крестовикъ, только ужь ты меня для перваго знакомства угости. Видно ты, дядя, меня совсмъ не знаешь?
Парамонычъ посмотрлъ на серебряный рубль, выложилъ его на столъ, повернулъ во вс стороны, попробовалъ на зубъ и спросилъ весьма основательно:
— Такъ ты это при Собакин сюда, значитъ, постоянно ходилъ?
Гость разсмялся своимъ звучнымъ смхомъ, подергалъ своими короткими, загнутыми къ верху усами.
— Ничего, отвчалъ онъ,— дверей намъ Собакинъ, дай Богъ ему царствіе небесное, не запиралъ, да вотъ я долго очень въ отлучк былъ — а онъ мн долго жить приказалъ. Ну, такъ дай же мн рюмку водки да крендель.
И опять это было сказано такъ повелительно, что Парамонычу словно неловко сдлалось.
— Да и позови-ка ты ко мн твоего этого вотъ молодца, что съ тобою сидлъ. Что онъ теб, сынъ, что-ли, приходится? Кликни-ка его сюда.
Парамонычъ пошелъ за анисовкой, которую онъ держалъ въ стеклянномъ кувшин, и сказалъ Константину, вышедши на крыльцо:
— Ступай — добро, къ этому мастеру, что-то больно онъ диковинный человкъ.
Константинъ вошелъ, таща съ собою модель своей мельницы.
— Эй, молодецъ, подойди-ка сюда, сказалъ гость.
— Чего теб надобно? отвчалъ Константинъ.
— Надо посмотрть твою машину, сказалъ гость такъ настойчиво, что Константинъ посмотрлъ на него и поставилъ передъ нимъ на столъ свою модель.
— Ариметику и геометрію знаешь? спросилъ гость.
Константинъ обидлся.
— Да ты чего? спросилъ онъ.
Гость разсмялся.
— Да ты мн прямо скажи говорилъ смуглый великанъ,— знаешь или не знаешь? мн любопытно знать, отчего вотъ эта шестерня у тебя о восьми зубцахъ?
— Это мое дло, отвчалъ Константинъ.
— Много вашего брата, мастеровъ, тутъ таскается, отвчалъ Константинъ,— а какъ поглядишь на васъ, мало кто въ счетномъ художеств силенъ. Мы вотъ съ тятенькой недавно изъ Ростова пріхали, у насъ въ Ярославской сторон люди — Господи Твоя воля — какъ надъ счетомъ убиваются!
— Правда? воззрился на него гость, закусывая кренделемъ,— учатся?
— Что-жъ, слава Теб Господи, сказалъ Константинъ,— не совсмъ въ лсу живемъ, не совсмъ на пень Богу молимся. Какъ Царское Величество сталъ это новые порядки вводить, такъ много-много народу кинулось всему учиться.
— А ты самъ, молодецъ, допрашивалъ великанъ,— отъ кого научился математик?
— Отъ кого научился? Первое — это не твое дло, а ужь коли теб любопытно, научился я отъ нмца, такой голанскій нмецъ у насъ живетъ тамъ, въ самомъ Ярославл, у такого-жь нмца на контор служитъ. Шесть рублевъ тятенька ему за науку далъ.
— Млокъ есть? спросилъ гость.
— Есть.
— Подай сюда.
И молодой человкъ опять точно невольно повиновался. Великанъ всталъ и заскорузлыми пальцами написалъ на стн алгебраическую задачу. Блдный, худенькій, русый Константинъ, ухмыляясь ему въ лицо, взялъ у него изъ рукъ млокъ, подошелъ къ стн и тутъ же написалъ разршеніе.
— Врно, сказалъ незнакомецъ.— Ну, а теперь объясни ты мн, коли ты знаешь это дло, какъ снять лонгитуду и латитуду?
— Какъ снять? отвчалъ Константинъ,— а вотъ такъ.
Онъ поставилъ палецъ противъ праваго глаза въ вид зрительной трубы.
— Видишь ты, мастеръ: въ полдень поймать солнце на меридіан.
Парамонычъ, не смотря на все свое величіе бывшаго приспшника и на свои связи съ Меньшиковымъ, молчаливо и смирно сидлъ на лавк подл великана и ломалъ голову, кто бы это могъ быть: онъ слышалъ, что Ri. Петербург многіе, даже и родовитые люди топорами работаютъ.
— Ну, молодецъ, продолжалъ гость..— покажи-за мн твою машину.
— Эхъ, мастеръ, чего добраго, ты у меня ее высмотришь, да потомъ самому Дарю покажешь?
Гость расхохотался.
— Я теб говорю, покажи.
11 они вмст принялись разсматривать модель.
— Не пойдетъ, сказалъ гость.
— Отъ чего не пойдетъ? обидлся Константинъ.
— Считай, сталъ толковать гость,— у тебя въ шестерн восемь зубцовъ, а главное, у тебя все на этомъ колес вертится, обломится — и все твое зданіе прахомъ пойдетъ, развалится.
Молодой человкъ задумался. Замчаніе было врно.
— Слушай, мастеръ, раззадорившись сказалъ онъ,— пойдемъ-ка мы въ сарай, тамъ у меня другая машина. Сказать теб теперь ничего не могу на счетъ моей мельницы, а ты другое посмотри.
— Пойдемъ, сказалъ весьма охотно гость и лицо его окончательно просвтлло,— пойдемъ. Я въ этомъ дл кое-что смыслю… и отчего мн теб не помочь!
Константинъ дружески пошелъ рядомъ съ гостемъ, а Парамонычъ, въ голов котораго засла догадка, что гость не простой человкъ, и вертлось даже имя этого человка, глубокомысленно и почтительно шагалъ за ними.
— Видишь, говорилъ Константинъ, почесывая рукою подбородокъ, гд недавно у него была русая борода,— вотъ-т тоже механика. Вотъ поди ты и разбери: винтъ такой у меня простой, деревянный — такъ отъ руки взялъ и вырзалъ — это чтобъ землю копать. Станетъ землю буравить — и ты хоть до самой глубины землю буравь такъ и пробуравишь..
— Ты это съ собой изъ Ростова привезъ?
— Съ собой, изъ Ростова. Мало чего у меня, какихъ затй въ голов нтъ!
— Да ужь имъ у меня затйникъ, вмшался Парамонычъ, робко вглядываясь въ лицо гостя.— Что до этихъ махинъ, такъ даже, государь мой, уши мн просверлилъ, а руки у него золотыя, да и голова не кашей набита.
Гость стоялъ въ сара и какъ-то особенно пристально смотрлъ на нихъ. Наконецъ, размахнувшись могучимъ кулакомъ, онъ треснулъ по стн, такъ-что стна, какъ показалось Константину и отцу его, дрогнула.
— Вотъ они гд прячутся, кого мн нужно! прогремлъ гость.
Но вдругъ глаза его сверкнули какимъ-то грознымъ блескомъ и губы опять задрожали.
— Ага, и т дутъ, крикнулъ онъ,— милости просимъ!
Онъ выскочилъ изъ сарая и какъ былъ, въ одной куртк, простоволосый, выбжалъ на дорогу. Какъ ни размокла эта болотистая земля, которая теперь составляетъ Англійскую и Дворцовую набережную, но все-таки былъ слышенъ звукъ лошадиныхъ копытъ и подъзжающаго экипажа,— и будь ухо Парамоныча попривычне, онъ разобралъ бы, что это детъ одноколка, а не четырехъ-колесная телга.
Ухо гостя было разборчиве. Сжавши кулаки, онъ стоялъ посреди дороги въ своемъ синемъ бострог и не обращалъ вниманія на то, что втеръ раскидывалъ его чорные какъ смоль полосы. Смуглое широкое лицо его было блдно.
— Разв такъ длается?! кричалъ онъ страшнымъ голосомъ.— Разв такъ дла длаются? Я прихожу — я самъ прихожу на работы, а насъ нту! Спрашиваю: гд твое сіятельство и гд твое благородіе?— а насъ и не видали. Я за топоръ — я, нашъ Царь, работаю какъ никто другой не работаетъ,— а гд вы въ это время были?!
Парамонычъ и Константинъ, стоя у воротъ, обмерли.
Такъ вотъ страшный Царь, котораго имъ хотлось хоть изъ-за угла посмотрть, явился воочію, анисовки выпилъ, посмотрлъ всякія зати Константина!.. ‘Господи, да будетъ воля Твоя!’ думалъ Парамонычъ: ‘можетъ быть онъ намъ головы посыпаетъ, да впредь тііго велитъ въ Преображенскомъ приказ побывать,— грубенько съ нимъ обошелся’.
Тутъ Парамонычъ увидлъ, какъ изъ одноколки проворно выскочили двое вельможъ, сбросивъ съ себя мховые плащи. До сихъ поръ они сидли какъ статуи: они-было окаменли отъ ужаса.
Одинъ изъ нихъ очень маленькій, съ лицомъ пухлымъ и небольшими умными глазами, былъ князь Алексй Михайловичъ Черкасскій, директоръ петербургскихъ строеній, другой, худощавый, роста выше средняго, блднолицый съ жесткими черными волосами при усахъ, былъ Наумъ Акимовичъ Сенявинъ, раздлявшій съ княземъ Черкасскимъ завдованіе петербургскими работами, длецъ исполнительный и аккуратный, большой хлопотунъ, но примрной честности и не слишкомъ податливый на требованія вельможъ и приближенныхъ.
— Отчего желзо до сихъ поръ не принято? продолжалъ великанъ, понижая голосъ, когда т двое подошли къ нему: — прізжаю сегодня на работы и что же мн кровельный мастеръ говоритъ: ‘желза нтъ’. Почему до сихъ поръ не принято?
— Цаловальники {Цаловальниками назывались выборные пріемщики, которые не получали жалованья и вступая въ отправленіе должности цаловали крестъ, принимая присягу.} вс въ разгон, государь, отвчалъ князь Черкасскій съ поклономъ.
— Собрать поскоре, нетерпливо перебилъ государь: — Демидовъ тоже вонъ жаловался на проволочку, что люди его продаются здсь, а желзо лежитъ даромъ ржаветъ…
— Имъ позволь, государь, заговорилъ Сенявинъ, выступая въ свою очередь: — демидовское желзо зря принимать негоже, надо съ осторожностью: тамъ у него между хорошимъ-то браку много, а посл и пойдутъ трещины въ полосахъ…
— Ну, ну, длай какъ знаешь, только справь проворнй, сказалъ смягченный государь, кивнувъ головой, и затмъ, обернувшись назадъ, крикнулъ:
— Эй, ты, какъ тебя звать?
— Алешка, робко отвчала. Парамонычъ.
— А тебя, молодецъ, какъ звать?
— Костька, проговорилъ Константинъ.
— Вотъ мн сюда!..
Парамонычъ со всхъ ногъ кинулся на перевозъ. Государь пошолъ слдомъ, разговаривая съ двумя строителями и поглядывая впередъ на рку. Но Нев катились крупныя свинцовыя волны, изрдка лнясь и какъ бы подпрыгивая, втеръ крпчалъ и гналъ темныя, грозовыя тучи, отороченныя золотистымъ солнечнымъ отсвтомъ, широко и все еще какъ-то пустынно раскинулась бурливая рка, сдерживаемая сваями, обрывки мелкихъ облаковъ быстро неслись по блдной синев… Петръ вошелъ въ поданный ботъ одинъ одинехонекъ, сильной рукою поднялъ и закрпилъ мачту, парусъ трепеща надулся будто грудь могучаго лебедя, государь взялъ весло — и судно тихо пошло противъ теченія къ домику на Городскомъ Острову, нын Петербургской сторон.
— Слышь, Константинъ! внезапно крикнулъ государь, оборачивая голову черезъ плечо,— токарную мою знаешь?
— Слыхалъ, Ваше Царское Величество, отвтилъ молодой человкъ, и сердце его дрогнуло въ предчувствіи чего-то нежданно-желаннаго.
— Приходи завтра пораньше — ты мн нуженъ, сказалъ Петръ, сильно работая весломъ, ботъ покачивался, ныряя въ сизыхъ волнахъ, становясь малъ-мала-меньше, постепенно скрадывая въ глазахъ стоявшихъ на берегу образъ великана-кормчаго съ загорлымъ лицомъ и разввающимися изъ-подъ шляпы чорными волосами…
На другой день утромъ Великій Государь Петръ Алексевичъ работалъ въ своей токарной, на Городскомъ Острову. Царь то присаживался къ станку, то вставалъ,— и нога его, обутая въ кожаную ботинку съ круглымъ носкомъ, проворно и въ тактъ ударяла въ педаль. Колесо визжало и вертлось, такъ-что сливалось въ одинъ туманный кругъ. Подл него лежала блая глиняная трубка, возл этой трубки на станк стоялъ ящикъ съ табакомъ и кружка пива.
Царь былъ одинъ въ своей крохотной комнатк и, раздумывая о своей войн со шведомъ, быстро приставлялъ подпилокъ къ куску слоновой кости толщиною въ вершокъ.
У Царя было съ часъ свободнаго времени посл того, какъ онъ выслушалъ докладъ, и ему хотлось остаться одному, для того чтобъ сообразиться.
Нога работала усердно, кость обтачивалась быстро.
— Вели войти, Государь, раздался голосъ за дверью.
— Ушаковъ, ты? спросилъ Петръ, продолжая усиленно бить ногой по педали.
— Ушаковъ, Государь, раздалось за дверью.
— Ну, входи.
Любимый деньщикъ Государя вошелъ и сталъ у косяка, прижавшись къ нему спиной.
— Стоитъ у тебя предъ крыльцомъ, Государь, молодцы наши, съ чужихъ сторонъ воротились — посмотри самъ: каковы.
— Зови ребятъ, сказалъ Государь.
Ушаковъ отворилъ дверцу царской избы, которую мы называемъ теперь домикомъ Петра Великаго, и вышелъ на улицу.
— Ну-ка, ребятушки, сказалъ онъ,— ступайте къ Царскому Величеству. Коли правы, кнута не отвдаете.
А Петръ все точилъ.
Трепеща всмъ тломъ, замирая всмъ сердцемъ и подталкивая другъ друга впередъ, вошли трое молодыхъ людей въ домикъ.
Царь бросилъ работать, повернулся на своей табуретк спиной къ станку и ласково взглянулъ на молодежь.
— Который изъ васъ Римскій-Корсаковъ? спросилъ онъ.
— Я, Ваше Царское Величество, отвчалъ одинъ, а двое другихъ поклонились къ ноги.
— Изъ французской земли? спросилъ Петръ.
— Изъ французской, Государь, изъ Тулона, отвчалъ первый.
— Фортификаціи и артиллеріи обучался?
— По твоему приказу, Великій Государь, обучался.
— Ну, выучился?
— Сколько умишка моего хватило, Великій Государь, выучился.
— А фортецію съумешь начертить? спросилъ Государь.
— Коли твое Царское Величество прикажетъ, отвчалъ съ достоинствомъ Римскій-Корсаковъ, встряхивая напудреннымъ парикомъ,— такъ — не во гнвъ теб будь сказано — въ грязь лицомъ не ударю.
— ‘Когда Царское Величество прикажетъ!’ Къ тому что-ли я клоню, чтобъ вы только по приказу Царскаго Величества длали?— сами длайте!— Имъ ты не пугайся, спохватился Петръ: — это я такъ, съ сердцовъ, а теперь давай-ка лучше смотрть, какъ ты чертежъ сдлалъ бы. Ты моего гнва не бойся. Присядь и длай.
Юный Римскій-Корсаковъ замялся, онъ никогда предъ Царемъ еще не сиживалъ.
Петръ подалъ ему бумагу, готовальню, карандаши, линейки, ящикъ красокъ и задумался.
— Что-жь, Государь, чертить прикажешь? спросилъ Римскій-Корсаковъ, пріободрясь.
— Нарву хорошо знаешь?
— Твердо знаю, Государь. У меня тамъ даже и дворъ стоитъ.
— Ну и я хорошо Нарву знаю, сказалъ Государь.— Сядь и начерти ты мн фортификацію города Нарвы, такъ-что если бы я самъ ее сталъ брать, а ты бы въ ней комендантомъ былъ, такъ чтобъ я ее взять не могъ.
— Ну, Великій Государь, молвилъ уже совершенно пришедшій въ себя юноша,— коли ты самъ, своимъ царскимъ словомъ, велишь противъ тебя Нарву защищать, то подожди часа три, я начерчу, какъ я противъ тебя бунтовать стану.
Великій Государь всталъ, подошелъ къ нему, положилъ ему руку на плечо и сказалъ:
— Коли съумешь, молодецъ, Нарву защитить, обниму и разцлую тебя завтра въ ассамбле, при всхъ. Вишь что мн нужно: нужно чтобъ завелись у насъ на Руси такіе люди, которыхъ понукать бы не нужно было.
Римскій-Корсаковъ, сотворивши крестное знаменіе, набросалъ планъ Нарвы и сталъ окружать ее всякими бастіонами, шанцами, рвами, причемъ не пощадилъ нсколькихъ огородовъ, мельницу и одну подгородную слободу срылъ, обративъ ее въ кронверкъ.
— Ну, а ты кто такой? спросилъ царь, обратившись къ другому.— Да я тебя видывалъ? ты, кажись, Коробовъ?
— , Государь, робко пропищалъ, весь трепещущій, маленькій, худенькій, блокурый молодой человкъ, лтъ двадцати — осьми, съ миловиднымъ и неглупымъ, но ужь очень тихимъ и не смлымъ лицомъ, блднымъ и носившимъ явные признаки безсонной ночи.
— Ты въ Англію, кажись, былъ посланъ?
— Въ Англію, Государь, въ Англію, отвчалъ тотъ.
— А по аглицки знаешь?
— Научился, Государь, научился.
— Что у меня память теперь коротка становится, прежде востре была. По какому длу ты былъ посланъ?
— Но какому длу, Государь, былъ посланъ? растерянно переспросилъ молодой человкъ, трясясь всмъ тломъ и оглядываясь на товарищей.
— Ну, да, по какому длу ты былъ посланъ?
— По какому длу, Государь?
У юноши съ перепугу въ глазахъ потемнло, онъ безпомощно развелъ руками…
— Слушай, засмялся Петръ,— отъ предковъ положено, что повинную голову и мечь не счетъ. Выди ты въ снцы и полчасика тамъ постой — припомни, за какимъ дломъ я тебя посылалъ. Какъ припомнишь, входи прямо сюда и скажи намъ. А пугать тебя не хочу.
Разводя руками, юноша вышелъ въ снцы, сталъ, и долго еще никакъ не могъ припомнить, какой онъ наук обучался.
— А ты, сказалъ государь, обращаясь къ третьему,— никакъ сынъ Кайсарова?
— Я самый, Ваше Царское Величество, отвчалъ тотъ бойко.
— Морскому длу выучился?
— Плохо, Государь, отвчалъ тотъ.
— Какъ, плохо? нахмурился Петръ.— Аль не знаешь, что у меня, въ христіанскомъ царств, на такую глупоту припасено? ужь лучше-бъ ты и не ворочался.
— Что же это, Ваше Царское Величество, будетъ? спросилъ тотъ, нисколько не испугавшись, даже какъ будто посмиваясь.
— А то что будешь ты у меня кнутомъ битъ, коли не исполнишь своего дла.
— А какъ же ты самъ, Царь Государь, морское дло знаешь,— а не понимаешь, что морякъ, который на веницейскихъ галерахъ да голандскихъ корабляхъ простымъ матросомъ по твоей вол пять лтъ хаживалъ, который…
И онъ разстегнулъ камзолъ, вынулъ изъ-за пазухи нсколько бумагъ, и, смло подойдя къ Царю, положилъ ихъ къ нему на станокъ.
— Вотъ атестаты отъ голандскихъ шкиперовъ и веницейскихъ супракомито о томъ, что прослужилъ я, сынъ боярина твоего, простымъ матросомъ.
Петръ смотрлъ на этого человка молча.
— Видишь, Ваше Царское Величество, продолжалъ Кайсаровъ,— похвалятъ самъ себя я не стану — суди самъ съ толкомъ я или не съ толкомъ въ твоей посылк былъ.
— Молодецъ, наконецъ весело сказалъ Петръ, все время слушавшій юношу не перебивая,— такихъ-то вотъ людей мн и надо!.. а въ навигаціи плоской испытаніе долженъ выдержать въ Адмиралтейской коллегіи.
— Не знаю, Государь, отвчалъ Кайсаровъ.— Можетъ что спроситъ, не съумю отвта держать.
Петръ задумался. Петру нужны были именно такіе русскіе люди, которые поступали бы вс такъ же самостоятельно, какъ казалось самостоятельно поступалъ Кайсаровъ, Онъ подошелъ къ шкапу, вынулъ изъ него руководство мореплаванія, развернулъ его на томъ мст, гд были показаны румбы, и ткнулъ пальцемъ въ одинъ изъ нихъ.
— Ну, если потъ этотъ втеръ дуетъ, а надо намъ идти на зюйдъ-вестъ, какъ ты корабль поведешь?
— Лавировать, Государь, надо, отвчалъ съ усмшкой Кайсаровъ.
— Какъ же ты лавировать станешь?
— Царь-Государь, отвчалъ Кайсаровъ,— я теб пожалуй разскажу это — только я лавировалъ и въ ураганы. когда шкиперомъ былъ аглицкаго судна королева Елизавета’.
— Да ты что же не сказывалъ, что у англичанъ служила.? спросилъ Петръ, чрезвычайно польщенный подвигами русскаго.
— А ты, Государь, отвчалъ насмшливо Кайсаровъ,— не изволилъ посмотрть на патенты, что а передъ Твоимъ Величествомъ положилъ на станокъ.
Затмъ, не спрашивая позволенія императора, онъ взялъ у него со стола карандашъ илистъ бумаги и сталъ чертить, какъ кораблю слдуетъ изворачиваться противъ втра. Вопросъ былъ заданъ Петромъ самый трудный.
— Дло, сказалъ государь.— Теперича скажи ты мн по солнцу, который часъ будетъ?
Предъ этимъ онъ взялъ стнные часы, хронометръ, постоянно лежавшій у него на стол, спряталъ въ карманъ и сунулъ Кайсарову въ руку сектантъ.
— Солнце плоховато видно, отвчалъ Кайсаровъ,— минуты дн ошибки у меня будетъ. Самъ Государь, видишь, солнце плоховато.
Кайсаровъ подошелъ къ окну, отыскалъ на неб пятно, которое въ петербургскомъ климат замняетъ солнце, и задумался.
— Ваше Царское Величество, сказалъ онъ,— ни одинъ морякъ на память этого дла не высчитаетъ — я скажу теб по счету голландскому, по широт Амстердама, справься теперь — счетъ мой вотъ каковъ.
Петръ взглянулъ на часы. Ошибка была въ пяти минутахъ времени. Онъ всталъ, подошелъ къ Кайсарову, обнялъ его и сказалъ:
— Не забудь же, завтра въ урочное время будь въ Адмиралтейств, а вечеромъ увидимся въ Асамбле. Только гд же тотъ проказникъ?
— Постой, Государь, не гнвайся на него, отвчалъ Кайсаровъ,— сейчасъ приведу. Онъ человкъ толковый, только тебя перепужался.
Кайсаровъ вышелъ въ ту маленькую переднюю, гд все еще трусившій Коробовъ, прижавшись лбомъ къ стн, стоялъ въ совершенномъ недоумніи.
— Слушай, толкнулъ онъ его,— ты чего?
— Боюсь, говорилъ Коробовъ.
— Да ты не бойся, дуракъ!.. шепталъ ему Кайсаровъ.
— Боюсь, повторилъ тотъ.
— Ну, пойдемъ, сказалъ Кайсаровъ.— Я тебя выручу.
— Пойдемъ, отвчалъ тотъ,— пойдемъ: одинъ конецъ.
И онъ покорно, какъ овечка, вступилъ въ кабинетъ Государя.
— Припомнилъ? спросилъ Петръ со смхомъ.
— Мы за него, Государь, съ Римскимъ-Корсаковымъ припомнимъ, отвчалъ Кайсаровъ.— Онъ архитектур учился — и выучился.
— Зодчій! зодчій, Твое Царское Величество!
Подл колоссальнаго Петра, этотъ маленькій Коробовъ казался какой-то мухой.
— Ну, слушай, сказалъ ему Петръ, схватившись за бока и смясь,— я тебя сегодня даже и трогать не стану, ты только скажи мн такъ но совсти — выучился ты чему-нибудь?
— Не знаю, Государь, отвчалъ Коробовъ.— Ей Богу не знаю. А если ты, Великій Государь, велишь построить — и построю.
Римскій-Корсаковъ вдругъ обратился отъ своего чертежа.
— Государь, сказалъ онъ,— Царское Твое Величество, малый-то робкій — мокрая курица. Онъ всю ночь не спалъ, а сюда шелъ, такъ лихорадка его била, а дло свое знаетъ.
— Ну, ребята, съ Богомъ, а завтра въ ассамблею.
— Какъ же это, Государь? сказалъ вставая Римскій Корсаковъ,— вдь ты мн далъ Нарву укрпить, а я не кончилъ…
— Ну на покажи, что ты тамъ изобразилъ? спросилъ его улыбаясь Петръ.
— Да вотъ, все, что усплъ.
— 11 у и ты ступай, сказалъ Петръ.— Молодцы, нечего сказать, только ты ужь, куропатка, прибавилъ онъ, взявши за плечо Коробова и встряхивая его своей могучей рукой,— съ тобой мн трудно будетъ кашу варить, больно ты красная двка. Спасибо молодцы, что выучились.
Обомлвшій отъ счастья Коробовъ съ товарищами только-что выходилъ изъ этой крохотной комнатки, какъ въ нее вошелъ человкъ невысокаго роста, въ наряд, котораго ни намъ ни дтямъ нашимъ уже не увидать. На немъ былъ надтъ тогдашній кафтанъ, того самаго фасона, который носили при Людовик XIV, правая пола была красная, а лвая зеленая, одна нога была въ сапог, а другая въ чулк.
— Алексичъ! сказалъ онъ, не обращая вниманія на присутствующихъ,— ты чего настроилъ?
— Говори, дуракъ, отвчалъ ему Петръ.
Присутствующіе остановились.
— Ты тамъ, на вольномъ двор вчера а еще умпымъ человкомъ тебя считаютъ!— съ какимъ-то мальчишкой связался, что машины строить. Кто изъ насъ посл этого умне — я или ты? А кумпанство съ царемъ и первыми вельможами вожу, а ты съ борку да съ сосенки товарищество себ набираешь. Ты вотъ ничего небось не заработалъ, а у меня… гляди-ко!..
Шутъ вынулъ изъ кармана и показалъ рублевикъ.
— Пришелъ сюда этотъ парнишка къ намъ во дворецъ, а солдаты его по шеямъ. Ну и я, признаться сказать, хотлъ было въ ухо ему създить, а онъ мн и говоритъ: ‘самъ вдь Царь веллъ мн придти’. А и думаю: ‘какъ же, шушера, стану я даромъ тебя до Царя доводить!.. Давай, говорю, рубль, а иначе къ Царю не пойду, потому-что мы, говорю, царскіе слуги, отъ васъ, отъ дураковъ, кормимся, а не будь васъ, дураковъ, можетъ и насъ бы не было’. Я, Алексичъ, такъ поступаю, какъ вс твои воеводы и какъ вс твои слуги, потому-что отъ тебя, другъ мой любезный, кормы малы, въ часточку.
— Съ вольнаго двора мальчишка? переспросилъ Петръ.— А, знаю, знаю!.. зови его сюда.— А вы ступайте.
И вся компанія молодыхъ людей вышла изъ кабинета.
Петръ подошелъ къ станку — и опять слилось въ одинъ кругъ токарное колесо, и опять заходила его ботинка.
— Алексичъ! раздалось за нимъ,— вотъ онъ, тотъ, что съ вольнаго двора.
— Подойди-ка сюда, молодецъ, сказалъ Петръ Константину, который натянулъ на себя кафтанъ изъ зеленаго сукна, стамедовый камзолъ, зеленые штаны и гарусные чулки. Онъ держалъ подъ мышкой трехъугольную шляпу, не такую что мы недавно видали на нашихъ воинахъ, а ту французскую шляпу, у которой три угла въ три разныя стороны смотрли.
— Наше Царское Величество, сказалъ замирая отъ какого-то непонятнаго чувства Константинъ,— прислалъ но мн, чтобъ я къ Вамъ явился.
И онъ преклонилъ колно.
— Встань, сказалъ Петръ,— я сегодня о теб вспомнилъ, и послалъ за тобою. Только ты подумай — есть у тебя голова на плечахъ?
Константинъ посмотрлъ царю въ глаза, не робко, но и не дерзновенно, а прости и прямо.
— Въ смерти и живот моемъ ты, Государь, воленъ, отвчалъ онъ покорно, и Петру почудилось во взгляд его именно то, что сказалъ молодой человкъ — какая-то на всякій часъ готовность къ смерти.
— Толковый ты парень. Дамъ я теб такое дло, для котораго голова нужна. Въ математик ты показалъ мн, что уменъ, а но тому, что ты длаешь, руки у тебя золотыя. Обдлай ты мн одно дльцо.
Константинъ слегка покраснлъ отъ удовольствія, но всегдашняя сдержанность не дозволила этому чувству выразиться чмъ нибудь посильне.
— Приказывай, Государь, проговорилъ онъ съ обычной простотой.
— Видишь, сказалъ Петръ, подумавши минуты дв,— надо такъ, чтобы ни кто на свт объ этомъ дл не зналъ.
И Петръ опять задумался, глядя на молодаго человка, лицо котораго поразило его еще въ первую встрчу на вольномъ двор: что-то затаенное, грустное и вмст сильное проглядывало и въ тогдашней его бойкости и въ теперешней покорности. Видно было, что этотъ человкъ уметъ держать языкъ за зубами когда нужно, хотя бы на сердц камень пудовой лежалъ.
— Видишь, продолжалъ Государь какимъ-то полушопотомъ.— Когда и былъ въ Голландіи, взялъ я съ собою оттуда лучшаго канатнаго мастера, Гармсена, у меня съ нимъ сдлка на то, чтобъ канаты для кораблей вить у насъ, въ Россіи, и учить этому мастерству нашихъ русскихъ. Ну, онъ и учитъ ихъ, да какъ-то недоучиваетъ. Пока у него на завод работаютъ — ладно выходитъ, а какъ возьмешь оттуда человка, да заставишь самого длать — т же канаты да не т. Вы, русскіе, люди все способные, только все такіе — Богъ васъ знаетъ — сами ничего не начинаете, носомъ тыкать васъ нужно. Гармсенъ чіб-то держитъ въ секрет, а я узнать это хочу. Ссориться мн съ нимъ не хочется, человкъ онъ хорошій и на многія иныя дла пригодный. Сдлай ты мн это дло, хоть сквозь щелку да подсмотри.
Константинъ, стоя потупившись въ нсколькихъ шагахъ отъ Царя въ этой крохотной комнатк, слушала. его съ тмъ напряженнымъ и вмст нсколько разсяннымъ вниманіемъ, которое свойственно людямъ сосредоточеннымъ на одной мысли — и сосредоточеннымъ до того, что мысль эта какъ бы поглощаетъ все ихъ существованіе, словно проступая во всхъ поступкахъ, словахъ и даже другихъ мысляхъ.
— Попытка не пытка, спросъ но бда, вырвалось у него съ невольнымъ вздохомъ,— попробую!..
Петръ внезапно подошелъ къ нему и положилъ свою тяжелую руку на плечо Снчникова.
— Скажи мн прежде, что у тебя за кручина? Чего ты такимъ старикомъ глядишь? Помочь теб, что-ли, въ чемъ?
Константинъ поблднлъ и отступилъ, видимо колеблясь.
— Нтъ, Государь, не пристало мн просить тебя, ничмъ не послуживъ, ршительно проговорилъ онъ, овладвъ собою,— да и дло-то мое… такое… пропащее…
Онъ махнулъ рукой.
— Говори — на то теб мой приказъ! перебилъ Петръ.
Константинъ вскинулъ на него своими свтлыми и вмст грустными глазами.
— Коли велишь, Государь, изволь, какъ на духу скажу всю правду, началъ онъ, едва осиливая волненіе въ голос,— пропащая моя голова, Государь!.. Сгубила меня присуха злая… Пуще жизни, пуще душеньки моей мила мн… шутка сказать!.. дочь боярина твоего, Лукерья Куродова…