Сельма Лагерлёфъ.
Сельма Лагерлёфъ.
Переводъ со шведскаго П. Куколь.
Преступники.
Преступники.
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
‘Современный Міръ’, No 5, 1907
Преступники, Лагерлёф Сельма, Год: 1894
Время на прочтение: 20 минут(ы)
Однажды скрывался въ лсу крестьянинъ, зарзавшій монаха. Судъ приговорилъ его къ смертной казни и назначилъ большую цну за его голову. Въ глухой чащ онъ встртился съ рыбакомъ, осужденнымъ за кражу рыболовной сти въ одной изъ отдаленныхъ шхеръ. Изгнанники подружились. Они поселились въ пещер, ставили вмст силки и западни, приготовляли стрлы, пекли хлбъ на плит изъ сраго камня и заботились другъ о друг. Крестьянинъ никогда не выходилъ изъ лсу, но рыбакъ, совершившій мене возмутительное преступленіе, иногда взваливалъ на плечи убитую ими дичь, пробирался къ людямъ и промнивалъ черныхъ глухарей, блестящихъ синихъ тетеревей, длинноухихъ зайцевъ и тонконогихъ козъ на молоко, масло, наконечники для стрлъ и одежду. Такимъ образомъ изгнанники поддерживали свое существованіе.
Пещера, въ которой они жили, была вырыта въ склон горы. Ея входъ былъ защищенъ широкою скалою и колючимъ терновникомъ, на крыш росла огромная ель. Для того, чтобы войти въ свое жилище или выйти изъ него, изгнанники должны были переходитъ въ бродъ черезъ ручей, вытекавшій изъ подъ склона горы. Никто не могъ найти ихъ слдовъ въ весело журчащей вод ручейка.
Сначала за ними охотились, какъ за дикими зврями. Крестьяне собирались, какъ на медвжью или волчью облаву. Стрлки окружали лсъ, копьеносцы забирались въ чащу и обыскивали каждое ущелье. Тогда изгнанники забивались въ свою темную пещеру и, затая дыханіе, со страхомъ прислушивались къ шумной погон. Рыбакъ высиживалъ такъ цлые дни, но убійца, гонимый невыносимымъ страхомъ, выбгалъ въ лсъ, гд онъ по крайней мр могъ видть своихъ враговъ. Его находили и преслдовали, но это казалось ему во сто разъ лучше, чмъ лежать спокойно въ безпомощной бездятельности. Онъ убгалъ отъ своихъ преслдователей, карабкался по обрывамъ, перескакивалъ черезъ лсные потоки, влзалъ на отвсные скалы. Возбужденіе опасности удесятеряло его силу и ловкость. Его тло длалось упруго, какъ стальная пружина, нога не скользила, рука не ослабвала, зрнье и слухъ обострялись. Онъ понималъ шопотъ листвы и предостереженія камней. Взобравшись на кручу, онъ обращался къ своимъ преслдователямъ и издвался надъ ними язвительными стихами. Онъ проворно подхватывалъ пролетавшія мимо него копья и бросалъ ихъ обратно въ своихъ враговъ. Втви хлестали его, когда онъ пробирался черезъ чащу, и въ эти минуты въ его душ слагалась торжественная псня, воспвавшая его собственные подвиги.
Надъ лсомъ, на голомъ горномъ хребт, высоко надъ обрывомъ стояла одинокая сосна. Въ кудрявой верхушк сосны, надъ высокимъ, голымъ, красноватымъ стволомъ качалось гнздо хищной птицы. Въ безумной отваг бглецъ влзалъ на эту сосну, а его враги продолжали искать его по склонамъ горы. Усвшись на втку, онъ сворачивалъ шеи всмъ ястребятамъ. Погоня продолжалась въ глубин обрыва, а жаждущіе мести, родители задушенныхъ птенцовъ нападали на убійцу. Они кружились вокругъ его головы, стараясь выклевать ему глаза, били его крыльями, царапали до крови его загорлое лицо. Со смхомъ сражался онъ съ ними. Стоя на втк у гнзда, онъ защищался ножомъ и забывалъ въ этой игр опасность, грозившую его жизни, и погоню. Когда онъ опять начиналъ всматриваться въ глубину обрыва, погони уже нигд не было видно. Никому изъ охотниковъ не приходило въ голову искать звря на голомъ горномъ хребт. Никто не догадывался посмотрть въ поднебесье, туда, гд смльчакъ, въ то время, когда его жизнь находилась въ величайшей опасности, предавался мальчишеской забав и совершалъ чудеса эквилибристики, достойныя лунатика.
Убдившись, что онъ спасенъ, бглецъ внезапно, терялъ присутствіе духа. Его дрожащія руки искали опоры и, обомлвъ отъ страха, онъ старался измрить глазами ужасающую вышину, на которую онъ такъ смло взобрался. Онъ боялся упасть, боялся ястреба, боялся быть замченнымъ, онъ боялся всего и со стономъ ужаса спускался по гладкому стволу сосны. Онъ прятался подъ утесами, ползъ по скаламъ и черезъ силу дотаскивался до кустарника подъ защиту густыхъ молодыхъ втвей. Обезсиленный, безпомощный, онъ падалъ на зеленый мохъ, въ эти минуты всякій могъ бы справиться съ нимъ въ одиночку.
Рыбака звали Тордъ. Онъ былъ не старше шестнадцати лтъ, но силенъ и смлъ. Онъ прожилъ въ лсу уже цлый годъ.
Крестьянина звали Бергъ по прозванію Великанъ. Онъ былъ самый сильный и самый рослый во всей окрестности и къ тому же красивъ и строенъ. Онъ имлъ широкія плечи и тонкій станъ. Его руки были такъ красивы, какъ-будто он никогда не знали грубой работы. Волосы у него были темнорусые, а лицо блое. Но лсная жизнь придала ему вскор боле суровый видъ. Взглядъ обострился, брови стали гуще и между ними образовалась глубокая морщина, вслдствіе чего глаза казались боле впавшими. Губы сжимались крпче, все лицо исхудало, виски впали, а сильная нижняя челюсть подалась впередъ. Все тло похудло, но мускулы выступали на немъ желзными узлами. Волосы начали быстро сдть.
Молодой Тордъ не могъ на него налюбоваться. Онъ никогда въ жизни не видалъ такого красиваго и могучаго человка. Онъ казался мальчику высокимъ, какъ лсъ, и грознымъ, какъ прибой морскихъ волнъ. Тордъ служилъ ему, какъ хозяину, обожалъ его, какъ божество. Ему казалось вполн естественнымъ носить за Великаномъ его охотничье копье, таскать на спин убитую имъ дичь, носить воду и разводить огонь. Бергъ принималъ вс его услуги, но почти никогда не говорилъ ему ласковаго слова. Онъ презиралъ охотника за то, что тотъ былъ воръ.
Изгнанники не занимались разбоемъ, а питались добычею своей охоты и рыбной ловли. Если бы Бергъ не былъ убійцею святого человка, крестьяне не стали бы его долго преслдовать и оставили бы его спокойно жить среди скалъ. Но они боялись, что Богъ пошлетъ какое-нибудь несчастье на всю окрестность, если осмлившійся наложить руки на его служителя останется ненаказаннымъ. Когда Тордъ спускался въ долину съ дичью, они предлагали ему часть назначенной за голову Великана награды и общали прощеніе его собственнаго преступленія, если онъ укажетъ имъ дорогу къ пещер Берга и поможетъ схватить его во время сна. На это мальчикъ никогда не соглашался, а когда кто-нибудь пробовалъ пробраться въ лсъ вслдъ за нимъ, онъ такъ ловко заводилъ его въ чащу, что тотъ терялъ его слдъ и бывалъ принужденъ отказаться отъ своего намренія.
Однажды Бергъ спросилъ Торда, не уговариваютъ ли его крестьяне предать своего товарища, и, когда Великанъ услыхалъ, какую награду предлагали мальчику, онъ язвительно замтилъ, что глупо не соглашаться на такое предложеніе.
Тордъ посмотрлъ на него такимъ взглядомъ, какого онъ раньше не видалъ. Ни пригожія двушки — во времена его молодости ни жена, ни дти никогда не смотрли на него такими глазами. ‘Ты мой господинъ, мой властолюбивый повелитель’, говорилъ этотъ взглядъ. ‘Разв ты не знаешь, что ты можешь надо мной издваться и бить меня, но я всегда буду вренъ теб’.
Съ того дня Бергъ Великанъ сталъ обращать больше вниманья на мальчика и замтилъ, что онъ не боится длъ, но боится лишь словъ. Смерть его не страшила. Ему доставляло особенное удовольствіе пробираться по тонкому льду, только что замерзшихъ озеръ, по болотамъ въ самое опасное весеннее время, по прикрытымъ мхомъ и морошкою трясинамъ. Казалось, что онъ ищетъ опасности, взамнъ тхъ бурь и ужасовъ моря, съ которыми ему больше не приходилось встрчаться. Ночью же онъ боялся лса и даже среди благо дня пугался при вид торчащихъ среди темной чащи корней опрокинутой сосны.
Когда Бергъ Великанъ разспрашивалъ его объ этомъ, онъ не ршался ему отвчать.
Тордъ никогда не спалъ на длинномъ лож, устроенномъ изъ мягкаго мха и теплыхъ звриныхъ шкуръ около очага пещеры. Онъ каждую ночь, когда Бергъ засыпалъ, выползалъ ко входу и тамъ ложился ни каменную плиту. Бергъ замтилъ это, но не понялъ. Когда же онъ спросилъ Торда, почему онъ предпочитаетъ спать на холодномъ каменномъ полу, мальчикъ не объяснилъ ему причины своего поведенія. Во взбжаніе дальнйшихъ разспросовъ онъ дв ночи не ложился у входа, а на третью вернулся на свой сторожевой постъ.
Однажды ночью, когда метель бушевала въ верхушкахъ деревьевъ, проникая въ самыя защищенныя отъ бури ущелья, занесло и пещеру. Тордъ, который спалъ у самаго прикрытаго каменными плитами входа, проснулся утромъ, покрытый тающимъ снгомъ. Черезъ нсколько дней онъ заболлъ. Въ его легкихъ слышался свистъ, а когда онъ старался поглубже вздохнуть, то ощущалъ надрывающую боль. Онъ перемогался до тхъ поръ, пока силы измнили ему. Однажды вечеромъ, когда онъ, наклонясь надъ очагомъ, раздувалъ огонь, онъ свалился и не могъ подняться.
Бергъ Великанъ подошелъ къ нему и сталъ уговаривать его лечь на постель. Тордъ стоналъ отъ боли и не могъ встать. Тогда Бергъ взялъ его на руки. Ему показалось, что онъ несетъ скользкую змю и что во рту у него вкусъ нечистой конины — такъ противенъ былъ ему этотъ убогій воришка.
Великанъ накрылъ его своею медвжьей шкурою и далъ ему напиться. Большаго онъ для него сдлать не могъ. Да и болзнь оказалась не опасной, и Тордъ вскор поправился. Но то, что Бергу пришлось исполнять его работу и ухаживать за нимъ, сблизило товарищей. Когда по вечерамъ Великанъ сидлъ въ пещер и занимался насаживаньемъ наконечниковъ на стрлы, Тордъ ршился заговорить съ нимъ.
‘Ты изъ хорошаго рода’, сказалъ онъ ему однажды. ‘Тамъ въ долин вс богачи теб сродни. Твои родственники служили королямъ и сражались въ ихъ крпостяхъ’.
‘Они чаще сражались въ рядахъ мятежниковъ и надлали не мало бды королямъ’, возразилъ Бергъ.
‘Твои предки задавали большіе пиры и ты такъ же, когда ты жилъ на своемъ хутор. Сотни мужчинъ и женщинъ могли помститься въ твоей огромной зал, построенной еще до крещенія Святого Олафа въ здшнемъ залив. У тебя въ старину была серебряная посуда и большіе рога, наполненные медомъ, которые передавались изъ рукъ въ руки твоими гостями’.
Бергъ снова удивленно посмотрлъ на мальчика. Онъ сидлъ на постели, свсивъ ноги, подпирая голову руками, которыми Тотъ старался отстранить свои дикіе кудри, спадавшіе ему на глаза. Его исхудалое лицо поблднло посл изнурительной болзни. Въ глазахъ его горла лихорадка. Онъ улыбался тмъ картинамъ, которыя рисовало ему его воображеніе. Онъ улыбался праздничному убранству дома, серебряной посуд, разряженнымъ гостямъ и Бергу, сидящему на возвышеніи въ зал своихъ предковъ. Крестьянинъ подумалъ, что, когда онъ, бывало, надвалъ праздничную одежду, никто никогда не смотрлъ на него такими блестящими отъ восхищенія глазами, какими глядлъ на него, въ его теперешнемъ одяніи изъ звриныхъ шкуръ, этотъ мальчикъ.
Онъ былъ растроганъ и вмст съ тмъ чувствовалъ раздраженіе. Несчастный воришка не имлъ никакого права восхищаться имъ.
‘А у тебя дома не бывало праздниковъ’? спросилъ онъ.
‘Тамъ въ шхерахъ, у отца и матери’?.. Тордъ засмялся. ‘Вдь отецъ морской разбойникъ, а мать — вдьма. Къ намъ никто не любилъ ходить.’
‘Твоя мать вдьма?’
‘Да’, отвчалъ Тордъ вполн непринужденно. ‘Когда бываетъ буря, она садится на тюленя и выплываетъ на встрчу кораблямъ, когда ихъ заливаютъ волны, и т изъ нихъ, которые гибнутъ, достаются ей.’
‘А на что они ей?’ спросилъ Бергъ.
‘Вдьм всегда нужны мертвецы. Она вывариваетъ изъ нихъ мази, а, можетъ быть, и съдаетъ ихъ. ‘Въ лунныя ночи она садится у моря, тамъ, гд самый сильный прибой, и блая пна брызгаетъ на нее. Говорятъ, что она ищетъ глаза и пальцы утонувшихъ дтей.’
‘Какая мерзость,’ замтилъ Бергъ.
Мальчикъ осторожно отвтилъ: ‘Это мерзость для другихъ, но не для вдьмъ. Он должны это длать.’
Бергъ замтилъ, что ему пришлось столкнуться съ совершенно новымъ міровоззрніемъ.
‘А воры также должны воровать, какъ вдьмы должны колдовать?’ рзко спросилъ онъ.
‘Конечно,’ отвтилъ мальчикъ. ‘Каждый долженъ длать то, что ему назначено. Но бываютъ и воры, которые никогда не крали.’
Бергъ Великанъ прикинулся дурачкомъ, будто онъ ничего не понялъ. ‘Никто не можетъ называться воромъ, если онъ не воровалъ’, сказалъ онъ.
‘Можетъ, можетъ…’ заговорилъ мальчикъ и зажалъ губы, какъ бы для того, чтобы удержать вырывавшіяся изо рта слова. ‘А если онъ сынъ вора?’ замтилъ онъ, помолчавъ.
‘Богатство и усадьбу получаютъ въ наслдство,’ возразилъ Бергъ ‘но никто не носитъ кличку вора, если онъ не заслужилъ ее.’
Тордъ потихоньку засмялся. ‘А если мать умоляетъ принять на себя вину отца? Если онъ бжитъ въ лсъ, чтобы не доставить лишней работы палачу? Если онъ осужденъ, и за его голову назначена цна изъ за рыболовной сти, которую онъ никогда не видалъ?’
Бергъ Великанъ ударилъ кулакомъ по каменному столу. Онъ былъ золъ. Этотъ миловидный мальчишка взялъ да и перевернулъ всю его жизнь. Ни любви, ни добра, ни уваженія ему теперь больше не заслужить у людей. Ему не оставалось ничего кром презрнной заботы объ одежд и пропитаніи. А этотъ дуракъ позволялъ ему презирать невиннаго. Онъ началъ бранить Торда строгими словами, но на этотъ разъ мальчикъ испугался не больше, чмъ пугается ребенокъ, когда мать журитъ его за то, что онъ простудился, переходя въ бродъ весенній ручей.
Посреди поросшихъ мхомъ скалъ лежало маленькое озеро. Оно было четырехъугольное, а берега его были такъ круты, углы такъ правильны, что оно казалось выкопаннымъ человческими руками. Оно было защищено съ трехъ сторонъ скалами, на отвсныхъ стнахъ которыхъ, точно прицпившись къ нимъ своими толщиною въ человческую руку корнями, росли ели. Внизу, около озера, тамъ, гд берегъ постепенно размывался, выступали изъ воды голые, искривленные, затйливо переплетенные между собою коржи. Они походили на безчисленныхъ змй, которыя, казалось, когда то хотли выползти изъ озера, но, перепутавшись другъ съ другомъ, замерли на мст, или же на множество потемнвшихъ скелетовъ утонувшихъ великановъ, которыхъ озеро пыталось выбросить на берегъ. Руки и ноги переплетались между собою, длинные пальцы цплялись за выступы скалъ, огромныя ребра поддерживали вковыя деревья. Случалось, что желзныя руки и стальные пальцы великановъ не выдерживали бшенаго напора свернаго втра и одна изъ елей срывалась со скалы и, падая въ озеро, врывалась вершиною въ илистое дно. Ея втви служили хорошимъ убжищемъ для рыбешекъ, а корни торчали изъ воды, какъ многорукое чудовище, придающее всему озеру фантастическій и устрашающій видъ.
Четвертою своею стороною озеро было обращено къ горному склону, съ котораго стекалъ къ озеру лнящійся потокъ. Въ начал своего теченія этотъ потокъ пробивалъ себ русло между камней и кочекъ, образуя множество маленькихъ острововъ. Нкоторые изъ этихъ острововъ состояли изъ одной кочки, на другихъ росло до двадцати деревьевъ.
Здсь, гд окружающія скалы не заслоняли солнца, росли лиственныя деревья — томящаяся жаждою ольха и гладколистая ива. Березы, встрчающіяся везд, гд имъ удается пробиться между соснами и рябиною, окаймляли лсныя лужайки, наполняя ихъ своимъ ароматомъ, и придавали имъ радостный видъ.
Тамъ, гд ручей впадалъ въ озеро, стоялъ цлый лсъ камыша въ человческій ростъ вышиною. Проникая черезъ его зеленую чащу, солнечный свтъ принималъ на вод зеленый оттнокъ, такой же, какой въ настоящемъ лсу бываетъ на мху. На поверхности озера выдлялись небольшія круглыя пятна чистой прозрачной воды, а на ихъ середин цвли блые кувшинчики. Высокіе листья камыша смотрли серьезно и снисходительно на этихъ нжныхъ красавицъ, которыя досадливо прятали свои блые лепестки и желтые внчики въ жесткіе, какъ кожа, чехлы, какъ только пряталось солнце.
Однажды въ солнечный день изгнанники пришли къ озеру удить рыбу. Добравшись по вод до большихъ камней, находившихся среди камыша, они услись На нихъ и, забросивъ удочки, стали поджидать большихъ полосатыхъ щукъ, дремлющихъ на поверхности озера.
Бергъ и Тордъ, постоянно скитавшіеся по лсамъ и по скаламъ, подобно растеніямъ и животнымъ подпали подъ вліянье природы. При солнечномъ свт они бывали веселы и отважны, но вечеромъ, какъ только солнце заходило, они становились молчаливы, а ночь, казавшаяся имъ гораздо величественне и могущественне дня, наводила на нихъ страхъ и безпомощность. Зеленый свтъ, падающій на поверхность воды и окрашивающій ее золотыми, коричневыми и темнозелеными полосами, казался имъ чмъ то волшебнымъ. Даль была закрыта со всхъ сторонъ. Еле замтное дуновеніе втерка пробгало иногда по камышу, онъ начиналъ шумть и его длинные лентообразные листья хлестали по лицу рыболововъ, сидвшихъ на срыхъ камняхъ въ срой одежд изъ звриныхъ шкуръ. Цвтъ этихъ шкуръ сливался съ цвтомъ поросшихъ срымъ мхомъ камней. Молчаливая и неподвижная пара походила на каменное изваяніе. А въ глубин озера плавали гигантскія рыбы и спины ихъ переливались всми цвтами радуги. Когда рыболовы забрасывали свои удочки и смотрли на далеко расходившіеся по поверхности озера круги, имъ казалось, что это движеніе воды такъ преувеличенно усиливалось, что они начинали подозрвать какую нибудь таинственную причину этого явленія. Вдругъ они увидали ундину — полуженщину и полурыбу. Она лежала на спин и спала, и все ея тло находилось подъ водою. Волны подходили такъ близко къ ней, что рыболовы сначала не замтили ее. Ея дыханіе не давало волнамъ успокоиться. Это видніе не удивило ихъ и, когда оно мгновенно исчезло, они хорошенько не знали, не было ли оно лишь обманомъ зрнья.
Зеленый свтъ проникалъ черезъ глаза въ мозгъ, точно пріятный дурманъ. Товарищи сидли неподвижно и смотрли въ воду. Мысли туманились въ голов, а то, что они видли въ вод, они не смли другъ другу повдать. Въ этотъ день, посвященный видньямъ и снамъ, ловъ былъ неудаченъ.
Изъ камыша послышался плескъ веселъ. Рыболовы вскочили, точно со сна. Въ то же мгновенье показался тяжелый неискусно выдолбленный, покрытый по всмъ трещинамъ мхомъ, дубовый пень съ тонкими, какъ прутья, веслами. Молодая двушка сидла на веслахъ а рядомъ съ нею лежалъ пучекъ блыхъ кувшинчиковъ. У нея были темные заплетенные въ толстыя косы волосы, большіе темные глаза и необычайно блдное лицо, не выражавшее ни радости, ни печали. Ея щеки были такъ же безцвтны, какъ и все ея лицо, и только на губахъ была чуть замтна краска. На ней были одты блая полотняная кофта, кожаный кушакъ съ золотою пряжкою, и синяя юбка съ краснымъ подоломъ. Она прохала мимо рыболововъ, не глядя на нихъ. Они сидли, затаивъ дыханіе, но не отъ страха, а лишь для того, чтобы ее хорошенько разсмотрть. Когда двушка скрылась, они снова изъ каменнаго изваянія превратились въ людей. Они смотрли другъ на друга и улыбались.
‘Она бла, какъ кувшинчикъ’, говорили они. ‘Ея глаза темны, какъ вода подъ еловыми корнями.’
Имъ было такъ весело, что имъ захотлось засмяться, такъ засмяться, какъ никто никогда не смялся у этого озера, такъ, чтобы скалы дрожали отъ ихъ смха, а корни старыхъ елей оторвались бы отъ камней.
‘Какъ теб показалось, она красива?’ спросилъ Бергъ Великанъ.
‘Я право не знаю, я видлъ ее только мелькомъ, можетъ быть, она и красива.’
‘Ты побоялся на нея посмотрть. Ты наврное принялъ ее за ундину’.
И они опять засмялись отъ непонятной имъ самимъ радости.
Тордъ видлъ въ дтств одного утопленника. Онъ нашелъ его трупъ посреди благо дня и нисколько не испугался, но ночью ему снились страшные сны. Онъ видлъ морскія волны и каждая изъ нихъ выбрасывала къ его ногамъ по мертвецу. Ему снилось, что вс скалистые островки шхеръ покрыты утопленниками. Они были мертвы и принадлежали морю, но это не мшало имъ говорить, двигаться и грозить ему помертввшими блыми руками.
Также случилось съ нимъ и теперь. Двушка, которую онъ видлъ въ камыш, являлась ему во сн. Онъ встрчался съ нею на дн озера, тамъ, гд солнечный свтъ казался еще боле зеленымъ, чмъ на поверхности воды, и онъ успвалъ разглядть, что она красива. Ему снилось, что. онъ выползаетъ на середину озера по толстымъ корнямъ елей, но корни такъ гнулись и качались подъ нимъ, что онъ окунался въ воду. Тогда она появлялась на островкахъ. Тамъ она стояла подъ красною рябиною и смялась надъ нимъ. Въ послднемъ своемъ сновидніи онъ дошелъ до того, что поцловалъ ее. Это случилось подъ утро. Онъ слышалъ сквозь сонъ, какъ Бергъ вставалъ, но онъ упрямо зажмурилъ глаза, чтобы удержать видніе. Когда же онъ проснулся, онъ былъ точно одурманенъ тмъ, что случилось съ нимъ ночью. Съ тхъ поръ онъ сталъ думать о двушк все чаще и чаще.
Подъ вечеръ ему пришло въ голову спросить Великана, не знаетъ-ли онъ, какъ ее зовутъ.
Бергъ посмотрлъ на него испытующимъ взглядомъ. ‘Можетъ быть, теб лучше узнать это сразу’, сказалъ онъ. ‘Ее зовутъ Юннъ. Она мн сродни’. Тогда Тордъ догадался, что Бергъ скитается изгнанникомъ по лсамъ и по скаламъ изъ-за этой блдной двушки. Тордъ старался припомнить все, что онъ зналъ объ ней.
Юннъ была дочерью хуторянина. Ея мать умерла, такъ что она занималась хозяйствомъ въ дом отца. Это нравилось ей, потому что она была властолюбива и ей не хотлось выходить замужъ.
Юннъ была двоюродною сестрою Берга, и говорили давно, что онъ предпочитаетъ ея общество и шутки ея подругъ работ на своей собственной усадьб. Къ большому рождественскому пиру, который ежегодно задавалъ Бергъ, его жена пригласила изъ Драгмарка монаха, прося его пожурить мужа за то, что онъ забываетъ жену изъ-за другой женщины. Этотъ монахъ былъ ненавистенъ Бергу и многимъ другимъ изъ-за своей наружности. Онъ былъ тученъ и весь блый. Внчикъ волосъ, окружавшій его лысую голову, брови надъ его водянистыми глазами, цвтъ лица, руки и ряса — все было бло. Многіе не могли смотрть на него безъ отвращенія.
За столомъ, при всхъ гостяхъ, этотъ безстрашный монахъ, думая, что его слова произведутъ большее впечатлніе при большемъ количеств слушателей, началъ говорить: ‘Кукушку принято считать самою гадкою птицею за то, что она не воспитываетъ своихъ птенцовъ въ собственномъ гнзд, но здсь сидитъ человкъ, который не заботится ни о жен, ни о дтяхъ, ни о своемъ хозяйств, а находитъ себ усладу у чужой женщины. Его я назову самымъ гадкимъ изъ людей’.— Юннъ встала изъ-за стола.— ‘Бергъ, это сказано о теб и обо мн’, сказала она.— ‘Никогда меня такъ не срамили, и мой отецъ не допустилъ бы этого, если бы онъ былъ здсь со мною’.— Она хотла уходить, но Бергъ бросился за нею.— ‘Стой!’ воскликнулъ онъ.— ‘Я больше никогда не хочу тебя видть’, сказала она. Онъ догналъ ее въ прихожей и спросилъ, что ему сдлать для того, чтобы она осталась. Сверкая глазами, она отвтила, что это онъ долженъ знать самъ. Тогда Бергъ вернулся къ своимъ гостямъ и убилъ монаха.
Великанъ былъ занятъ тми же мыслями, что и Тордъ, и немного погодя онъ сказалъ: ‘Ты бы посмотрлъ на Юнн, когда блый монахъ лежалъ убитымъ. Жена собрала вокругъ себя всхъ ребятъ и прокляла ее. Она поворачивала дтей лицомъ къ Юннъ, чтобы они на всю жизнь запомнили ту, которая довела ихъ отца до убійства. А Юннъ стояла такъ спокойно и была такъ хороша, что глядя на нее, мужчины трепетали. Она поблагодарила меня за мой поступокъ и просила поскоре удалиться въ лсъ. Она убждала меня не заниматься разбоемъ и не прибгать къ ножу до тхъ поръ, пока мн снова не представится случай постоять за правое дло’.
‘Твоя храбрость придала и ей мужества’, замтилъ Тордъ.
Бергъ опять удивился. Мальчикъ казался ему настоящимъ язычникомъ, хуже язычника: онъ никогда не осуждалъ зла. У него на все былъ одинъ отвтъ: все, что случалось, должно было случиться. Бога, Христа и святыхъ онъ зналъ только по именамъ, такъ, какъ знаютъ боговъ чужихъ странъ. Блуждающіе по шхерамъ призраки были его богами. Его колдунья-мать научила врить только духамъ умершихъ.
Бергъ Великанъ принялся за работу, которая была такъ же безразсудна, какъ скручиванье веревки для собственной шеи. Онъ сталъ рисовать передъ невжественнымъ мальчикомъ образъ великаго Бога, праведнаго царя, карателя дурныхъ поступковъ, повергающаго преступниковъ въ преисподнюю на вчную пытку. Онъ училъ его любить Христа, Его мать и святыхъ мужей и женъ, которые, стоя у престола Господня, простираютъ къ нему руки, чтобы отвратить гнвъ великаго карателя отъ безчисленныхъ гршниковъ. Онъ училъ его всему тому, что длаютъ люди, чтобы умилостивить гнвъ Божій. Онъ разсказывалъ о множеств паломниковъ, посщающихъ святыя мста, о самобичеваніи кающихся и о бгств монаховъ отъ мірской жизни.
Мальчикъ жадно прислушивался къ его словамъ, блднлъ и глаза его расширялись, какъ при вид страшнаго призрака.
Бергъ Великанъ хотлъ остановиться, но, увлеченный потокомъ своихъ мыслей, продолжалъ говорить. Надъ лсомъ спускалась темная ночь, и слышался вой волковъ. Товарищамъ казалось, что Богъ такъ близокъ къ нимъ, что они видли между звздами блескъ его престола и осужденныхъ гршниковъ, спускавшихся на землю подъ защиту лса. А тамъ въ преисподней пылающее пламя подземнаго огня жадно лизало плоскую изнанку земли, непрочнаго убжища измученнаго человчества.
Настала осень и поднялась сильная буря. Тордъ вышелъ въ лсъ, чтобы осмотрть силки и западни. Бергъ остался дома и занялся починкою своей одежды. Тордъ шелъ въ гору по широкой тропинк.
При каждомъ порыв втра, врывавшемся въ лсную чащу, сухіе листья взлетали шурша по тропинк. Торду все время казалось, что кто-то идетъ за нимъ слдомъ. Онъ то и дло оборачивался и смотрлъ назадъ. Иногда онъ останавливался и прислушивался, но, понявъ, что только втеръ шуршитъ листьями, онъ шелъ дальше. но какъ только онъ продолжалъ свой путь, онъ снова слышалъ, какъ кто-то, легко подпрыгивая, поднимался по склону горы. Ему чудился топотъ дтскихъ ногъ. Ундина и домовой рзвились за его спиною. Когда же онъ оборачивался, они исчезали. Онъ грозилъ кулакомъ шуршащимъ листьямъ и шелъ дальше.
Листья не умолкали, но мняли напвъ и начинали шипть и пыхтть въ его спиною. Большая змя выползала на тропинку. Изъ ея рта торчало пропитанное ядомъ жало, а ея туловище блестло изъ подъ сморщенныхъ листьевъ. Вмст со змею къ нему подкрадывался большой худой старый волкъ и приготовлялся броситься на него со спины, пока змя извивалась подъ его ногами, чтобы ужалить его въ пятку. Животные то замирали, какъ бы для того, чтобы незамтно приблизиться къ нему, то снова выдавали свое присутствіе пыхтніемъ и шипніемъ, а иногда слышался лязгъ волчьихъ зубовъ о камень. Тордъ невольно ускорялъ шагъ, но зври гнались за нимъ. Когда ему показалось, что они были отъ него не дальше двухъ шаговъ, онъ приготовился къ бгству и обернулся. За нимъ не было никого, и онъ зналъ это все время.
Онъ слъ отдохнуть на камень. Сухіе листья рзвились у его ногъ, какъ бы для того, чтобы развлечь его. Тутъ были всевозможные листья: свтложелтые листья березы, пестрые листья рябины, сухіе почти черные листья вяза, жесткіе яркокрасные листья осины и желтозеленые листья ивы. Сморщенные, покрытые рубцами, разорванные по краямъ, они мало походили на т нжные листочки, которые нсколько мсяцевъ тому назадъ распускались на деревьяхъ.
‘Гршники’, сказалъ мальчикъ, ‘гршники, ничто не праведно передъ Богомъ. Пламя его гнва уже настигло васъ’.
Когда онъ снова отправился въ путь, онъ видлъ, что подъ нимъ лсъ бушевалъ, какъ море, но на тропинк было затишье. А онъ все-таки продолжалъ слышать то, чего онъ не могъ осязать. Весь лсъ былъ наполненъ голосами.
Онъ слышалъ шопотъ, жалобное пнье, грубыя угрозы, оглушительныя проклятія, смхъ и плачъ. Лсъ шумлъ, какъ шумитъ толпа людская. То, что шептало и шипло, дразнило и подзадаривало его, что казалось ничмъ и все-таки существовало, были его собственныя дикія мысли. Его охватывалъ тотъ смертельный ужасъ, который онъ испытывалъ, лежа на земл въ своей пещер, во время погони за нимъ и за Великаномъ. Онъ снова слышалъ трескъ сучьевъ, тяжелый топотъ людскихъ ногъ, лязгъ оружія, оглушительные крики, дикое кровожадное клокотанье толпы.
Но не только объ этомъ завывала буря надъ лсомъ. Въ ней слышалось еще что-то другое, нчто, еще боле страшное — звуки, которыхъ онъ не могъ разобрать, гулъ голосовъ, говорившихъ на непонятномъ язык. Онъ видлъ на мор еще боле сильныя бури, но онъ никогда не слыхалъ игры втра на столь многострунныхъ гусляхъ. Каждое дерево имло свой голосъ, сосны шумли иначе, чмъ осины, тополи иначе, чмъ рябины. Въ каждомъ ущельи раздавался другой стонъ, въ каждой скал звучало другое эхо. Журчанье потоковъ и лай лисицъ раздавались во время этой необычайной бури. Все это онъ различалъ, но ему слышались еще другіе боле страшные звуки. Отъ этихъ звуковъ что-то въ немъ самомъ начинало кричать, насмхаться и рыдать съ бурею на перерывъ.
Онъ всегда боялся, когда ему случалось быть одному въ темномъ лсу. Онъ любилъ открытое море и голыя шхеры. Въ лсу подъ деревьями прятались призраки и тни.
Вдругъ онъ понялъ, чей голосъ звучалъ въ шум бури. То былъ голосъ Бога, великаго мстителя, праведнаго судіи. Богъ преслдовалъ его изъ-за его товарища. Онъ требовалъ, чтобы онъ предалъ его мести убійцу монаха.
Тогда Тордъ началъ говорить съ бурею. Онъ разсказалъ Богу, что онъ хотлъ, но не ршился сдлать. Онъ хотлъ поговорить съ Бергомъ и упросить его примириться съ Богомъ, но онъ не посмлъ. Онъ отъ робости не могъ вымолвить ни одного слова. ‘Когда я узналъ, что міромъ правитъ справедливый Богъ’, воскликнулъ онъ, ‘я понялъ что Великанъ пропащій человкъ. Много долгихъ ночей проплакалъ я, на пролетъ, думая о своемъ друг. Я зналъ, что Богъ разыщетъ его, какъ бы онъ ни прятался. Но я не могъ говорить, не могъ объяснить ему. Я не находилъ подходящихъ словъ, хотя я такъ сильно любилъ его. Не требуй отъ меня, чтобы я уговаривалъ его, не требуй отъ моря, чтобы оно поднялось выше горы’.
Онъ замолкъ, и вмст съ нимъ замолкъ въ шум бури тотъ грозный голосъ, который онъ принималъ за голосъ Бога. Втеръ стихъ солнце вышло изъ-за тучъ и залило своимъ яркимъ свтомъ вершины деревьевъ. Послышался плескъ веселъ и легкій шорохъ жесткихъ листьевъ камыша. Эти нжные звуки напомнили ему образъ Юннъ. Осужденный преступникъ не можетъ никогда получить ни дома, ни жены, ни уваженья людей. Если же онъ, Тордъ, предастъ Берга, законъ приметъ его подъ свое покровительство. Но Юннъ должна была любить Берга посл того, что онъ для нея сдлалъ. Нтъ, для него не было никакого выхода.
Когда буря снова усилилась, онъ услыхалъ позади себя тяжелое дыханіе. Онъ не посмлъ обернуться, потому что онъ зналъ, что за нимъ идетъ блый монахъ. Онъ возвращался съ пира у Берга Великана, окровавленный, съ зіяющей раною на лбу. Онъ шепталъ: ‘Предай его и спаси свою душу. Пусть его тло сожгутъ на костр, чтобы душа его была помилована. Пусть онъ испытаетъ медленныя мученія на дыб, чтобы душа его успла раскаяться’.
Тордъ сталъ бжать. Онъ хотлъ спастись отъ этихъ призраковъ, которые сами по себ не существовали, но такъ неотвязчиво дразнили его душу и вызывали въ ней ужасъ. Но когда онъ началъ бжать, онъ снова услыхалъ грозный голосъ, который онъ считалъ гласомъ Божіимъ. Самъ Богъ преслдовалъ его, ему слышался свистъ стрлъ, которыми Богъ хотлъ принудить его предать убійцу. Преступленіе Берга Великана казалось ему боле отвратительнымъ, чмъ когда-либо. Онъ убилъ служителя Божья, зарубилъ безоружнаго острымъ стальнымъ топоромъ. Это было дерзкимъ вызовомъ властителю всего міра. И убійца сметъ еще жить. Онъ наслаждается свтомъ свтилъ небесныхъ и плодами земными, какъ будто рука Господня не достаточно длинна, чтобы достать до него.
Тордъ остановился, сжалъ кулакъ и прошиплъ проклятіе.
Какъ только Тордъ сообщилъ крестьянамъ о своей готовности выдать имъ Великана, десять человкъ тотчасъ же собрались слдовать за нимъ. Было ршено, что Тордъ вернется въ пещеру одинъ, чтобы не возбудить подозрнья Берга, и по пути разбросаетъ горошины, по которымъ крестьяне и найдутъ дорогу.
Когда Тордъ вошелъ въ пещеру, убійца сидлъ на каменной скамь и шилъ. Въ пещер было темно. Свтъ потухающаго очага чуть мерцалъ, и работа шла плохо. Сердце мальчика переполнилось нжностью. Величественный Великанъ показался ему теперь несчастнымъ и жалкимъ. А сейчасъ придутъ враги и отнимутъ у него его единственное достояніе — жизнь. Тордъ началъ плакать.
‘Что съ тобою?’ спросилъ Бергъ. ‘Ты боленъ? тебя напугали?’
Тордъ сознался впервые въ своемъ малодушіи. ‘Было скверно въ лсу. Я слышалъ голоса и видлъ призраки. Я видлъ благо монаха.’
‘Богъ съ тобою, Тордъ.’
‘Они преслдовали меня по всему пути къ Широкой Скал. Я бжалъ, но они гнались за мною и пли. Неужели мн никогда не отдлаться отъ этой нечести. Какое мн до нихъ дло. Имъ бы лучше приняться за того, кому они гораздо нужне, чмъ мн.’
‘Да ты спятилъ сегодня?’
Тордъ говорилъ почти безсознательно. Вся его робость исчезла. Его рчь лилась безъ запинки.
‘Они вс блые монахи, блые, блдные, какъ мертвецы У всхъ кровь на рясахъ. Они прикрываютъ головы капюшонами, но раны видны изъ подъ нихъ. Большія, красныя, зіяющія раны, нанесенныя топоромъ.’
‘Большія, красныя, зіяющія раны, нанесенныя топоромъ?’
‘Разв я ихъ зарубилъ. Зачмъ же я долженъ ихъ видть?’
‘Можетъ быть, это извстно святымъ.’ Угрюмо сказалъ поблднвшій Великанъ. ‘Я убилъ монаха нсколькими ударами ножа.’
Тордъ стоялъ передъ Бергомъ, дрожа, какъ въ лихорадк и ломая руки. ‘Они требуютъ тебя. Они хотятъ заставить меня предать тебя.’
‘Кто, монахи?’
‘Да, конечно, монахи. Они показываютъ мн Юннъ, сверкающее освщенное солнцемъ море и рыбачій поселокъ, гд танцуютъ и веселятся. Я зажмуриваю глаза и все-таки вижу. Отстаньте отъ меня, говорю я имъ. Мой другъ убійца, но онъ не дурной человкъ. Оставьте меня въ поко, и я уговорю его покаяться. Онъ сознаетъ свою вину и пойдетъ ко гробу Господню. Мы оба пойдемъ къ тому мсту, которое такъ свято, что вс грхи отпускаются тмъ, кто под, ходитъ къ нему.’
‘А что отвчаютъ монахи?’ спросилъ Бергъ. ‘Они не хотятъ моего спасенія. Они хотятъ видть меня на костр и на дыб?’
‘Неужели я долженъ предать своего лучшаго друга,’ спрашиваю я ихъ. ‘Онъ для меня все на свт. Онъ освободилъ меня отъ медвдя, когда тотъ своей лапою держалъ меня за горло. Мы съ нимъ вмст и зябли и терпли всякую нужду. Онъ накрылъ меня собственной медвжьею шкурою, когда я заболлъ. Я носилъ ему дрова и воду, я охранялъ его сонъ, я дурачилъ его враговъ. Почему же они думаютъ, что я способенъ предать друга. Мой другъ сейчасъ же пойдетъ къ священнику и покается, а потомъ мы уйдемъ въ святую землю.’
Бергъ слушалъ угрюмо и всматривался въ лицо мальчика испытующимъ взглядомъ.
‘Ты самъ долженъ пойти къ священнику и сказать ему всю правду. Теб пора назадъ къ людямъ.’
‘Разв мн это поможетъ, если я уйду одинъ. Мертвецы и призраки преслдуютъ меня изъ за твоего грха. Разв ты не видишь, какъ я боюсь за тебя. Ты поднялъ руку на самого Бога. Нтъ преступленія, большаго, чмъ твое. Мн кажется, что я долженъ радоваться, когда я увижу тебя на колес. Счастливъ тотъ, кто несетъ свою кару на этомъ свт, онъ избавится отъ ожидающаго его гнва Божія. Зачмъ ты разсказалъ мн о справедливости Божьей? Ты самъ заставляешь меня предать тебя. Избавь меня отъ своего грха. Пойди къ священнику.’ И онъ упалъ. передъ Бергомъ на колни.
Убійца положилъ ему руку на голову и посмотрлъ на него. При вид муки товарища, передъ душою Великана предсталъ его грхъ во всей своей ужасающей сил. Онъ понялъ, что имъ онъ бросилъ вызовъ Тому, Кто управляетъ всей вселенною. Раскаянье проникло въ его душу.
‘Горе мн, что я сдлалъ то, что я сдлалъ’,— воскликнулъ онъ. ‘То, что ожидаетъ меня, слишкомъ тяжело, чтобы пойти на это добровольно. Если я отдамся священникамъ, они станутъ пытать меня цлыми часами. Они будутъ поджаривать меня на медленномъ огн. Разв несчастная жизнь изгнанника съ ея ужасами и нуждою еще не достаточное наказаніе. Разв я не оторванъ отъ семьи и отъ дома. Разв я не отлученъ отъ друзей и это всего, что составляетъ счастье людей’.
Когда Тордъ услыхалъ эти слова Великана, онъ вскочилъ и, обезумвъ отъ ужаса, воскликнулъ: ‘Можешь ты раскаяться? мои слова тронули твое сердце? Пойдемъ скоре. Какъ я могъ имъ поврить! Скоре, бжимъ, еще есть время’.
Бергъ Великанъ вскочилъ въ свою очередь. ‘Ты это сдлалъ, ты’…
‘Да, да, да! Я предалъ тебя. Но пойдемъ же скоре. Пойдемъ! Если ты готовъ покаяться. Они разойдутся съ нами. Мы успемъ отъ нихъ убжать».
Тогда убійца нагнулся къ лежавшему у его ногъ топору, унаслдованному имъ отъ отца. ‘Отродье вора!’ — воскликнулъ онъ. ‘И теб я врилъ, и тебя я любилъ!’
Когда Тордъ увидалъ, что Великанъ потянулся за топоромъ, онъ понялъ, что теперь въ опасности его собственная жизнь. Онъ выхватилъ свой топоръ изъ-за пояса и замахнулся на Берга, раньше чмъ тотъ усплъ подняться. Лезвіе со свистомъ прорзало воздухъ и вонзилось въ наклоненную голову. Бергъ Великанъ грохнулся на полъ, головою впередъ, а тло перекинулось черезъ голову. Топоръ выскочилъ изъ раны, и изъ черепа брызнули окровавленные мозги. Тордъ увидалъ въ густыхъ волосахъ Великана большую, красную, зіяющую рану, пробитую топоромъ.
Въ эту минуту въ пещеру поспшно вбжали крестьяне. Они обрадовались и начали восхвалять подвигъ мальчика.
‘Теперь твои дла обстоятъ хорошо’,— говорили они.
Тордъ посмотрлъ на свои руки, точно онъ могъ увидть на нихъ т оковы, отъ которыхъ онъ освободился, чтобы убить того, котораго онъ любилъ. Подобно сказочнымъ кандаламъ Фенриса Волка, он были скованы изъ ничего. Он были созданы изъ зеленаго отблеска камыша, изъ игры тней въ лсу, изъ псенъ бури, изъ шелеста листвы, изъ чаръ сновидній. И Тордъ сказалъ ‘Богъ великъ’.
Но вскор прежнія мысли вернулись къ нему. Онъ упалъ на колни рядомъ съ трупомъ Великана и подложилъ свою руку подъ его голову. ‘Не трогайте его’,— говорилъ онъ. ‘Онъ раскаялся, онъ хочетъ пойти ко гробу Господню. Онъ не умеръ, но вы не берите его. Мы уже собирались въ дорогую когда онъ упалъ. Блый монахъ врно не хочетъ, чтобы онъ покаялся, но Богъ, справедливый Богъ любитъ кающихся гршниковъ’.
Онъ лежалъ рядомъ съ мертвымъ, говорилъ съ нимъ, плакалъ и упрашивалъ его проснуться. Крестьяне устроили носилки изъ нсколькихъ копей. Они хотли отнести тло бывшаго хуторянина на его усадьбу. Они говорили въ полъ голоса изъ уваженія къ покойнику. Когда они подняли его на носилки, Тордъ всталъ, стряхнулъ кудри съ лица и сказалъ, прерывающимся отъ рыданій голосомъ:
‘Скажите Юннъ, которая довела Берга Великана до убійства, что теперь онъ убитъ Тордомъ рыбакомъ, сыномъ морского разбойника и вдьмы, за то, что онъ его, Торда, научилъ, что жизнь справедлива’.