Преступная атмосфера
Преступная атмосфера
Преступная атмосфера, Розанов Василий Васильевич, Год: 1911
Время на прочтение: 5 минут(ы)
В. В. Розанов
Если бы страшная кончина П.А. Столыпина имела своим действием сколько-нибудь нравственное объединение русского общества и русской печати, можно было бы думать, что кошмар нового кровавого преступления не бесплодно повис над Россией. Об этом объединении кое-где и говорят. Но в него плохо верится. Конечно, везде раздаются слова ‘негодования’ против зверского злодеяния. Но одно дело сказать: ‘Мы негодуем’ — и другое дело сказать: ‘Мы презираем‘… Последнее слово раздается редко. Между тем разница этих слов — ‘негодуем’ и ‘презираем’ — и проводит резкую границу между лицами, между органами печати и между общественными группами, стоящими ‘вправо’ от преступления и ‘влево’ от преступления. Увы, последних находится еще очень много. Не сказать, взглянув на простреленного человека: ‘Мы о нем сожалеем’, а взглянув на стрелявшего: ‘Мы негодуем’, — невозможно даже физически. Тут давление того нравственного приличия, коего сила почти автоматически выталкивает эти необходимые слова. Однако, читая их, всякий их понимает как дань невольного приличия, — и только. Все, косвенно и отдаленно связанные с преступлением через мысленные нити, через политические нити, хорошо понимают их смысл и границы этого смысла, и остаются в полном душевном равновесии и в полном убеждении, что киевский выстрел отнюдь не вызывает отвращения и презрения в стране и в населении, взгляд которого, по распространенному мнению, выражается печатью, и притом достаточно выражается.
Разумеется, террористический акт всегда есть психологическая исключительность, как и ‘молодец’, его совершающий, есть довольно исключительная личность. Но ‘смертельный вибрион’ нуждается в питательном бульоне. ‘Негодующие’ органы печати и лица из общества нимало не убавляют этого питательного бульона, убавка его начинается только там, где к негодованию прибавляется ‘презрение’. Несомненно, что террористические покушения не могли бы возникнуть, а, возникнув, быстро бы погасли, если бы их не окружал ореол героизма, не окружал подавленный восторг слепой и невоспитанной политически толпы, местами и минутами прорывавшийся даже прямо. Вспомним всю разницу отношения ‘прогрессивной’ печати к застреленному генералу Игнатьеву и к застреленному Герценштейну, из которых один не удостоился, кажется, ни одного доброго слова, а второй был возведен в святые и мученики, — и мы поймем всю разность психологии, с которою поднимается рука ‘слева’ и поднимается рука ‘справа’. Всякому очевидно, что поднявшаяся ‘справа’ рука есть исключение, ненормальность, буквально есть случай, — тот ‘вибрион’, для которого нет ‘бульона’, а ‘слева’ поднявшаяся рука есть явление постоянной хроники, которому никто не удивляется, потому что это всеми ожидается. После притворно-официальных слов ‘негодования’ начинается всякий раз новый сыск над ‘правительством’ и развиваются доказательства, что его меры даже и не могли не привести к последнему покушению. Наконец, та непрерывная злоба, в которой воспитывается общество против ‘правительства’, — и это воспитание почему-то называется газетной ‘политикою’ и ‘тактикою партий’, — неужели это не есть именно тот гнилой и пунцовый туман, из которого сами собою выползают жабы террора. Россия вернула два прихода Выборгской губернии: и газетки, издающиеся не в Гельсингфорсе, а в Петербурге и в Москве, объявили эту перепись двух приходов из одной русской губернии в другую, тоже русскую губернию, равной ‘аннексии’ Боснии и Герцеговины Австриек), т. е. равной насилию над двумя славянскими землями чужеродной, враждебной по вере, по государственности и по национальности державы! Явно, что Россия так же враждебна какой-нибудь ‘Речи’ или ‘Русским Ведомостям’, как вообще русским и славянам враждебна Австрия, что русское племя и Русская земля так же им невыносимы, противны и возбуждают в них злобу, как в славянах — австрийцы. При таком патологическом состоянии печати и общества было бы невероятным, если бы не зарождались преступления. ‘Речь’ сама заговорила, что важны и многозначительны не преступления вроде киевского, а тот ‘туман над обществом’, в котором преступления зарождаются. Но этим она назвала себя и указала на себя. Кто же усерднее ‘Речи’ изо дня в день твердил, что русское ‘правительство’ есть единственное препятствие к русскому счастью, что, не будь Столыпина, а сиди на месте его кто-нибудь из излюбленных имен ‘Речи’, начиная с Кутлера, и у нас все не только расцвело бы, но престиж России поднялся бы во всемирном уважении. Разве не Столыпин устроил голод на Волге, которому ‘Речь’ так обрадовалась? Не он устроил беспорядки и хищения на Маньчжурской дороге? Не он исключил массами студентов, студенток и профессоров? Он, словом, есть виновник всех стихийных и всех социальных бедствий! По ‘Речи’, по ‘Русск. Ведом.’, по ‘Утру России’, по многому множеству левых и полулевых листков Столыпин до такой степени и так давно во всем виноват, что поистине ‘случай’ в Киеве пришел слишком поздно, и это ‘опоздание’ объясняется только тем, что, как писали эти дни, множество покушений на него же было ранее задумано, организовано и только предупреждено. Мы имеем, таким образом, дело вовсе не с ‘преступлением в Киеве’, а мы имеем дело с постоянной преступностью в стране, которая напряжена до крайней степени и только ищет случая и часа, где могло бы ‘удаться’. Одно удавшееся приходится на длинный ряд погашенных и неудавшихся. Не в Купеческом саду, так в театре, не в Киеве, так в другом месте, не сегодня, так завтра. Все дело и заключается в этом напряжении и в том, что и кто его поддерживает. Но может ли оно не поддерживаться, если вся печать свела ‘политику’ не к принципиальным и безличным обсуждениям государственных вопросов, а к указаниям на личности, которые сидят на местах, от века уготовленных Кутлеру и Милюкову? И когда совершенно прямо печатается и громко возглашается с кафедры Г. Думы левыми депутатами, что ‘правительство’, и следовательно глава его, есть ‘враг народа’. ‘Не будь у нас правительство враждебно народу’, — эта фраза как стереотип передвигается из газеты в газету, из столбца той же газеты в другой столбец, мелькает и в передовице, мелькает и в фельетоне, мелькает и в корреспонденции, при этом без всякого пояснения, что под ‘народом’ в этой фразе подразумеваются бердичевские обитатели, варшавские коммерсанты и гельсингфорсские граждане. Без такого комментария все русские читатели низменных газеток приучаются к мысли и начинают верить, что в самом деле ‘русское правительство’, и более всех глава его Столыпин, совершали постоянно какие-то особенные злодеяния в России, которые известны осведомленным редакторам и сотрудникам доверенной газеты, но они их не называют полным именем только ‘по независящим обстоятельствам’. Стоило бы произвести статистику этой излюбленной фразы, что ‘в России правительство враждебно народу’, — не ошибается, не слепо, а именно враждебно, т.е. имеет злой умысел против населения, — чтобы совершенно понять ту неустанность и непрерывность, с какою та или иная ‘рука’ все подымается и подымается с смертельным оружием против правительства и членов его. Этому не месяцы и не годы, этому — десятилетия. Специальной хвале этих ‘героических поступков’, этих ‘самоотверженных жертв’, посвящена не книга и не книги, а посвящена целая литература. Специально истории одних только ‘покушений’, без всякого привхождения общей и принципиальной политики, был посвящен даже специальный исторический журнал ‘Былое’. Достаточно заглянуть в эту 20-томную историю русского подпольного заговора, чтобы понять и удивиться не тому, как много делается ‘покушений’ в России, но тому, как их еще мало делается или, точнее, как мало и редко они удаются.
‘Речь’ именно по поводу киевского злодеяния начала сейчас же разводить свои гнилые туманы. Вспомним ближайшие дни. Еще личность преступника не была окончательно установлена, пришли только первые известия, что он еврей, как ‘Речь’ сейчас же бросила полуживого главу правительства и кинулась предупреждать всякую неприятность евреям. ‘Еще нет вполне точных данных о личности преступника, не известно, еврей ли он, крещеный ли или происходящий в отдаленном поколении от еврея, а уже в печати есть слова об ‘еврейских выстрелах’, способные только обострить и без того тяжелую смуту. Если даже покушение сделано было и евреем, даже некрещеным, разве можно, не отказываясь заведомо от элементарной добросовестности, перекладывать вину одного человека на пятимиллионный народ? Разве подливание масла в огонь, разжигание и без того искусственно обостряемой национальной вражды, не является вредным, противогосударственным делом? Разве интересы государственности не взывают в такую минуту к спокойствию и справедливости?’
Об этом ‘взывании к спокойствию и справедливости’ и ‘неразжигании национальной ненависти’ в ‘государственном интересе’ газета лучше вспомнила бы, когда целый месяц до этого, вплоть до самого киевского злодеяния, она ‘разжигала’ еврейскую и финляндскую ‘ненависть’ против России и русских, ‘подливала масла в огонь’ по поводу двух ничтожных приходов Выборгской губернии и изо дня в день травила русских министров только потому, что они просто ‘крещены’, а не ‘давно уже крещены’, как ее некрещеные или недавно крещенные редакторы.
Впервые опубликовано: ‘Новое Время’. 1911. 8 сент. N 12748.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/rozanov/rozanov_prestupnaya_atmosfera.html.