ПРЕСТУПЛЕНИЕ ИВАНА МОТЫКИ
ПРЕСТУПЛЕНИЕ ИВАНА МОТЫКИ
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Преступление Ивана Мотыки, Аверченко Аркадий Тимофеевич, Год: 1920
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Аверченко А.Т. Собрание сочинений: В 14 т. Т. 11. Салат из булавок
М.: Изд-во ‘Дмитрий Сечин’, 2015.
Сегодня в ‘Профессиональном союзе пильщиков дров’ большой день: в экстренном заседании расширенного профессионального суда будет разбираться ряд зверских, холодящих душу и мозг преступлений члена Проф. С. Пильщ. Др. — Ивана Мотыки.
Подсудимый как зачумленный сидит поодаль от всех, голова его опущена на грудь и вообще видно, что он и сам уже считает себя всесветным мерзавцем.
Товарищи поглядывают на него с плохо скрытым отвращением, председатель холодно, официально сух, и чувствуется, что если бы не его высокий официальный пост, с таким наслаждением дал бы Ивану Мотыке оплеуху, с каким бросаются жарким летом в прохладную воду.
Сначала читается обвинительный акт, из данных которого видно, что Мотыка Иван нарушил все божеские и человеческие законы, а что самое главное — нарушил профессиональные законы Союза Пильщ. Др., чем внес великий соблазн и уничижение святых и нерушимых доселе принципов Союза Пильщ. Др.
— Подсудимый Иван Мотыка! Признаете ли вы себя виновным в том, что вопреки категорическому постановлению Проф. Союза вы, распиливая дрова у купца Трехлапова, сделали 567 взмахов пилой, в то время как статья 11 устава Проф. Союза категорически устанавливает для каждого члена максимум взмахов за 8-мичасовой рабочий день: 350. Что побудило вас к нарушению профессионального долга?
Иван Мотыка краснеет от смущения и стыда. Жалобно морщит орошенное обильным потом лицо и хрипит:
— Дозвольте изъяснить, что я тово… По причине, значит, что руки расходились так, что их, проклятых, и не удержишь. Дозвольте доложить, что мне эти 350 взмахов — что раз плюнуть! Я бы и 800 и 900…
— Тсс! Вас не спрашивают о том, что вы могли бы! Мало ли, что всякий из нас мог бы… Прошу вас даже на суде не разбалтывать наших профессиональных тайн. Что у вас, вы говорите, случилось с руками?
— Так что очень уж расходились. Прямо, чисто машина. Не удержишь. Зуд такой, ваше высокобл… товарищ председатель, что хучь плачь. Известно, рука — она дура, нечто она понимает: ей работу дай, ей моциён дай…
— Так если у вас руки чешутся — вы после работы зашли бы куда-нибудь в уголок, взяли бы палочку да и помахали по углу, будто пилите.
— Упор не тот, ваше выс… товарищ председатель.
— Что ж нам с вами делать? — угрюмо говорит председатель.
— Взмахи бы увеличить, товарищ председатель. Нешто возможно — 350…
— Товарищ Иван Мотыка! Вы рассуждаете не как сознательный пролетарий, не как член профессионального союза, а как… как черт знает что! Вы знаете, что параграф 37 нашего устава гласит, что все члены профессионального союза должны работать одинаково.
— Знаю. Так точно.
— Знаете, что норма работы в количестве взмахов пилой была выработана и уравнена по работоспособности нашего уважаемого сочлена Порфирия Дохметникова.
— Так точно, знаю. Да ведь он, товарищ председатель, слабосильная команда. Сухорукий, колченогий, опять же у его в грудях чухотка.
— Это вопрос второстепенный. Но вы согласны, что в силу принципа справедливости, если все члены профсоюза должны быть уравнены в работе, то легче вам, здоровому буйволу, равняться по Порфирию Дохметникову, чем Порфирию по вас?! Опять говорю вам: вспомните пункт 37 нашего устава.
— Это что говорить. А только рука в иной час так распрыгается, что никакой ее пункт не удержит, анафему!
— Хорошо-с. Но это не одно ваше преступление, Иван Мотыка. На вас доносят, что вы, нагло втоптав в прах пункт 13 нашего профессионального устава, работали у домовладельца Грыжина вместо 8 часов — 9 часов 10 минут?! Что вас побудило к этому?!
Раздался общий болезненный крик ужаса и возмущения.
— Дозвольте доложить вам, что нешто ж мы, вопче, работаем 8 часов? Ведь это разговор один. Оно и шести часов хорошей работы не вый…
— Тсс! Вы усугубляете ваше профессиональное преступление выбалтыванием профессиональных тайн! Опомнитесь!
Все-таки что вас побудило к этим преступным излишним — часу десяти минутам?
— Эх, госпо… товарищ председатель. Пилю я это, пилю дрова, да таково хорошо на дворе у Грыжина у господина, что я совсем и позабыл, что пошабашить нужно. От березовых поленьев дух хороший, где-то на пианине музыку играют, ветерок меня обдувает, рука разошлась, я и тово…
— Опять рука? Что вы все на руку сворачиваете? А то, что вы в воскресенье у Притыкина дрова пилили — тоже рука виновата?
— Никак нет. А так что Притыкин господин пообещали мне за воскресную пилку рубашку ситцевую предоставить…
— Рубашку?! Несчастный вы шкурник! Неужели вы не могли получить эту рубашку в порядке коллективного требования всего профессионального союза под угрозой забастовки? И тогда не вы бы один, а все имели рубашки, совершенно не поступившись пролетарскими профессиональными принципами и не ударив палец о палец!
Товарищи! Какую кару вы предложите Ивану Мотыке за тройное нарушение им профессионального устава?
И грянуло согласное:
— Исключить из союза!
— Вы слышали? Ступайте же на все четыре стороны!
Иван Мотыка тряхнул непокорной кудрявой головой, повел выпуклыми, могучими плечами и сказал себе под нос:
— Эх, и поработаю же я теперь!
Мерзавец так и не раскаялся.
Впервые: Юг России, 1920, 12 июня, No 61 (254). Печатается впервые по тексту газеты.