Д. Фенимор Купер
Д. Фенимор Купер
Прерия
Прерия
Глава I
Глава II
Глава III
Глава IV
Прерия, Купер Джеймс Фенимор, Год: 1827
Время на прочтение: 395 минут(ы)
М., ‘Молодая гвардия’, 1927.
Увядшая листва попадавшихся кое-где деревьев начинала уже принимать меланхолический осенний оттенок, когда вереница повозок, проехав по высохшему руслу маленькой речки, стала пересекать волнистую степь. Повозки, нагруженные самодельной мебелью и сельскохозяйственными орудиями, маленькое стадо овец и рогатого скота позади них, грубый вид, беспечное выражение лиц сильных людей, тяжелыми уверенными шагами шедших около запряженных животных, — все вместе взятое указывало, что это переселенцы, отправившиеся на поиски желанного Эльдорадо. Эти люди покинули плодородные долины и, пройдя через потоки и пропасти, бесплодные пустыни и глубокие озера способами, известными только подобного рода искателям приключений, сумели проложить себе дорогу далеко за пределы цивилизованных поселений. Перед ними расстилались громадные равнины, монотонно и печально тянущиеся до подошвы Скалистых гор, за ними на много миль среди ужасающей пустыни клокотали быстрые, мутные воды Ла-Платы.
Появление этого странного поезда в голой, бесплодной стране было тем замечательнее, что вокруг было мало соблазнительного для алчности спекулятора и, если возможно, еще меньше такого, что могло бы пробудить какие-либо надежды в людях, думающих основаться на невозделанной еще почве.
Трава в прерии была плохая, да и не могла она быть лучше на этой бесплодной, каменистой почве, по которой повозки ехали так легко, как по проезжей дороге, ни их колеса, ни копыта лошадей не оставляли никаких следов на высохшей траве, животные по временам щипали ее, но тотчас же выплевывали, несмотря на голод, — она была слишком горька.
Куда бы ни отправлялись эти искатели приключений, каковы бы ни были тайные причины их видимой уверенности в своей безопасности, ничто в их виде, в их манерах не обнаруживало ни малейшей тревоги, ни самого легкого беспокойства. Переселенцев было более двадцати человек, включая женщин и детей.
Впереди, на некотором расстоянии от остальных, шел человек, по положению и по осанке казавшийся предводителем отряда. Это был уже пожилой, обожженный солнцем мужчина высокого роста, толстый, с беззаботным выражением лица, на котором не отражалось никаких волнений, никакого чувства сожаления о прошлом или тревоги за будущее. Мускулы его тела на первый взгляд казались ослабевшими и вялыми, в действительности же они отличались замечательной силой и крепостью. Только тогда, когда на пути встречалось какое-нибудь препятствие, это тело, казавшееся слабым и как бы опустившимся, раскрывало всю свою поразительную скрытую энергию. Этот человек, казалось, был похож на слона, обычно ступающего медленно и тяжело, но тем не менее страшного тогда, когда пробуждается его дремлющая сила. Нижняя часть его лица была груба, велика и тяжела, в верхней — более благородной, вместилище ума — было что-то низкое и отталкивающее.
Его костюм представлял собой странную смесь грубой одежды пахаря с удобной, кожаной, обычной при подобных передвижениях. Повсюду виднелись безвкусно разбросанные украшения, они производили даже несколько смешное впечатление. Вместо обычного пояса из замши, на мужчине был поношенный кушак из яркого шелка. Ручка рогового ножа была украшена множеством блях, шапке из нежного пушистого меха могла бы позавидовать любая царица, пуговицы на грязной одежде из грубой шерсти были сделаны из блестящего мексиканского металла, тот же металл блестел на ружье с ложем из великолепного красного дерева, в различных местах висели цепочки и брелочки от трех плохих часов. За спиной небрежно болтался блестящий, хорошо отточенный топор. Несмотря на всю эту поклажу, человек шел так легко, словно ничто не мешало ему, словно ноша его была легче пуха, В нескольких шагах от него шла группа молодых людей почти в таких же костюмах. По сходству с предводителем и друг с другом ясно было, что все они из одной семьи.
Среди переселенцев были только две женщины, но время от времени из первой повозки выглядывали маленькие фигурки со смуглыми лицами, на которых выражалось сильное любопытство и замечательная живость. Старшая из женщин с морщинистым бледным лицом, была мать большей части путников, другая — молодая, восемнадцатилетняя девушка с быстрой, легкой походкой. Вид, одежда, осанка ее — все говорило о том, что она не принадлежит к семье переселенцев. Вторая повозка была так плотно обтянута холстом, что невозможно было разглядеть ее содержимое. Другие же были нагружены мебелью и разными предметами, какие бывают у людей, готовых каждую минуту переменить свое местопребывание, не обращая внимания ни на время года, ни на расстояние.
Ни в повозках, ни во внешности людей, которым они принадлежали, не было ничего необыкновенного, чего нельзя было бы встретить ежедневно на дорогах этой страны, постоянно находившейся в движении и волнении. Но рамка — пустынная, скучная местность — придавала всей этой картине особый характер.
Маленькие долины, которые встречались через каждую милю, обрамлялись с двух сторон покатыми, почти незаметными холмами, от которых эта полоса степи и получила название Волнистой. Перспектива, которая открывалась с обоих концов, представляла собой в обе стороны узкое, стесненное пространство с жесткой, но обильной растительностью. А вокруг холмов всюду, куда мог достигнуть взгляд, простирался скучный, до ужаса однообразный пейзаж. Почва походила на океан после бури, когда его усталые волны еще тяжело дышут, а сила, будоражившая их, уже стихает, успокаивается — такие же правильные волнообразные колебания, такая же пустынность, такое же безбрежие, ограниченное разве только горизонтом. Геолог, конечно, улыбнется, услышав такую простую теорию, но почва тут имела такое сходство с водой, что поэт непременно почувствовал бы, что одна из них образовалась из другой, постепенно уступавшей ей место. Иногда из какой-нибудь впадины долины протягивало вверх свои сухие ветки дерево, словно одинокий корабль в океане, да на самом отдаленном плане, будто для поддержания иллюзий, подымались на туманном горизонте две-три группы густых деревьев — острова на лоне вод.
Благодаря однообразию поверхности и тому, что путники смотрели на равнину с возвышенности, расстояние между предметами казалось им больше, чем в действительности. Эта ошибка известна всем, кому приходилось путешествовать. Но все же при виде ряда островков и холмов, ткнувшихся вперемежку столь далеко, насколько мог охватить глаз, невольно приходилось прийти к печальному выводу, что для достижения местности, которая могла бы осуществить надежды самого скромного хлебопашца, надо пройти большие пространства, бесконечные равнины.
Несмотря на это, глава переселенцев твердо шел по своему пути, направляя его чо солнцу, он решительно уходил от цивилизованных мест и с каждым шагом все более и более углублялся в дикие места, населенные варварами. Однако, когда день стал подходить к концу, забота о ночлеге заняла его ум, неспособный составить определенный план будущей деятельности и видевший только то, что относилось к данному моменту.
Он взошел на холм, более высокий, чем остальные, остановился там на мгновение и бросил любопытный взгляд вокруг, ища каких-нибудь признаков присутствия трех необходимых пешей. — воды, леса и травы.
Очевидно, поиски его не увенчались успехом, так как он смотрел еще несколько минут со свойственным ему беспечным видом, потом стал медленно спускаться с холма тяжелыми, размеренными шагами, как те тучные животные, которые спускаются, увлекаемые настолько же своим весом, насколько крутизной спуска.
Молодые люди, молча шедшие за ним, так же оглядывались вокруг, ко внимательнее и с большим интересом. Шаги людей и животных становились все медленнее и медленнее, очевидно, недалеко было время, когда отдых станет необходимым. Идти по траве прерий становилось все труднее, тем более, что усталость брала свое. Приходилось бичом возбуждать рвение измученных животных. В ту минуту, когда усталость полностью охватила всех путников, кроме разве только предводителя, и глаза всех, как по уговору, устремились вперед, все замерли, пораженные неожиданным зрелищем.
Солнце уже зашло за ближайший холм, оставив по себе полосу яркого света. И в этой полосе четко вырисовывалась теперь какая-то человеческая фигура. Она выделялась на этом золотом фоне столь рельефно, что, казалось, нужно только протянуть руку, чтобы дотронуться до нее. Рост фигуры был колоссальный, поза — полна задумчивой меланхолии. Фигура стояла как раз на пути путешественников. Отблески яркого света, окружавшие ее, мешали рассмотреть ее в подробностях.
Действие этого зрелища было поразительно. Человек, шедший впереди, остановился и стал смотреть на таинственное явление с угрюмым любопытством, вскоре перешедшим в нечто вроде суеверного ужаса. Когда первое впечатление ужаса прошло, сыновья медленно приблизились к отцу, правившие повозками последовали их примеру, и вскоре все образовали молчаливую, неподвижную группу. Послышалось бряцание оружия, хотя путники вначале приняли непонятное явление за сверхъестественное, за призрак. Двое самых храбрых юношей схватились за ружья, чтобы быть готовыми по первому знаку пустить их в ход.
— Пошлите мальчиков вперед, направо, — резким негармоничным голосом крикнула смелая мать, — ручаюсь, что Аза или Абнер разделаются с этой тварью.
— Может быть, и следует испробовать ружья, — пробормотал тупой и глупый на вид человек.
Черты и выражение его лица были довольно схожи с лицом старухи. Проговорив эти слова, он снял ружье и быстрым, ловким движением поднял его в уровень с глазом. — Поуни-волки {Существуют три племени поуни: Поуни-волки, Великие Поуни и Поуни республиканцы.}, говорят, охотятся всегда в равнинах толпами в сотню людей, если это так, то они никогда не потеряют ни одного человека из своего племени.
— Погодите! — вдруг вскрикнула девушка, ее нежный голос дрожал от волнения. — Не все наши здесь, может быть, это друг.
— Кто теперь в разведке? — крикнул отец, бросая в то же время мрачный, недовольный взгляд на своих мужественных сыновей. — Опустите ваше оружие, опустите, — прибавил он, протягивая указательный палец в сторону товарища с выражением лица человека, которому опасно противоречить, — мое дело еще не завершено, окончим мирно то, что еще осталось сделать.
Человек, только что обнаруживший враждебные намерения, по-видимому, сразу понял его слова и опустил ружье. Молодые люди, обернулись в сторону девушки, говорившей так горячо, и взглядом как будто просили объяснить ее слова, но она, видимо, довольная тем, что ей удалось защитить незнакомца, уже удалилась на свое место.
За это время краски на горизонте изменились несколько раз. Слепящий свет приобрел более нежные и темные оттенки. По мере того, как отблеск становился менее ярким, размеры призрака — действительного или воображаемого — становились менее гигантскими и, наконец, обрисовались вполне ясно. Вождь отряда, краснея от своей нерешительности, пошел дальше, на всякий случай он отвязал ремень ружья и держал ружье наготове.
Эта предосторожность казалась излишней. С минуты своего внезапного, необъяснимого появления, живой призрак, как бы висевший между небом и землей, не двинулся с места, не проявил никаких враждебных намерений. Да если бы у этого человека и были какие-нибудь ужасные замыслы, он вряд ли был бы способен привести их в исполнение.
В человеке, перенесшем всю тяжесть более чем восьмидесятилетнего возраста, не было ничего устрашающего для такого силача, каким был переселенец. Незнакомец был дряхл. Однако было видно, что время, а не болезни так сильно изменили его. Его худое лицо носило печать старости, но черты его не были обезображены страданием. Его ослабевшие мускулы еще говорили о былой силе, даже теперь во всей его фигуре было столько жизненной силы, что, если бы не слишком известная непрочность человеческого рода, можно было бы думать, что оно еще долго может противостоять разрушительному влиянию времени. Его одежда состояла, главным образом, из шкур, надетых мехом кверху, рог с порохом, пороховница и кожаный мешок с охотничьими принадлежностями висели у него за спиной. Он опирался на необыкновенно длинный карабин, носивший, как и его хозяин, следы продолжительного тяжелого служения.
Когда группа переселенцев подошла довольно близко, из травы, у ног старика, раздалось ворчание, старая охотничья собака, худая и беззубая, медленно поднялась во весь рост, встряхнулась и сделала вид, будто не хочет пропустить путешественников.
— Тише, Гектор, тише, — сказал ее хозяин несколько дрожащим от старости голосом, — что тебе за дело до людей, путешествующих по своим делам?
— Чужеземец, — сказал глава переселенцев, — не можете ли вы сказать мне, где я могу найти все необходимое для ночлега?
— Разве земля по ту сторону Большой реки {Речь идет о Миссисипи.} уже вся заполнена? — спросил торжественным тоном старик, по-видимому, не слышавший обращенного к нему вопроса. — Почему же мои глаза видят то, чего они не думали увидеть еще раз?
— Конечно, там есть еще довольно места для тех, кто имеет деньги и кому все равно, где жить, — ответил переселенец, — но на мой вкус там слишком много народу. Каким может быть расстояние отсюда до ближайшего места на берегу Большой реки?
— Лань, поднятая охотниками, могла бы освежиться в Миссисипи не иначе, как пробежав более пятисот миль.
— Каким именем называете вы всю эту местность?
— Каким именем, — возразил старик, выразительным жестом указывая на небо, — назвали бы вы место, где видите это облако?
Переселенец посмотрел на него с видом человека, не понимающего, что ему говорят, и у которого зародилось сомнение, не насмехаются ли над ним, однако, он удовольствовался тем, что сказал:
— Вероятно, вы так же недавно в этой стране, как и я, чужестранец, иначе вы не отказались бы помочь советом путешественнику, это было бы вам нетрудно: слова не такой уж дорогой дар.
— Это не дар, это долг старика по отношению к молодым. Так что вы хотите узнать?
— Где бы я мог остановиться на ночлег? Что касается постели и пищи, то я не разборчив, но такие старые путешественники, как я, знают цену пресной воды и хорошего пастбища для животных.
— Пойдемте со мной: у вас будет и то, и другое. Это почти все, что я могу предложить вам в этой бесплодной прерии.
Сказав эти слова, старик с замечательной для своих лет ловкостью вскинул на плечи карабин и молча пошел впереди всех. Пройдя по холму, он спустился в долину.
По многим признакам путешественники вскоре угадали, что то, к чему они стремились, не далеко от них. Чистый, прозрачный ключ вытекал с одного из склонов холма, воды его смешивались с водами других соседних источников и образовывали ручеек, тянувшийся на много миль по прерии, деревья и трава, росшие там и сям по его сырым берегам, отмечали его путь. Старик пошел в эту сторону, усталые животные сами прибавили шагу, инстинктивно почуяв приближение к хорошему пастбищу и отдыху.
Вожатый остановился у подходящего места, и его выразительный взгляд, казалось, спрашивал остальных: находят ли они тут все нужное? Глава переселенцев оглядел все вокруг с медленной осмотрительностью, которой отличались все его движения, и с видом знатока.
— Да, тут есть все, что надо, — наконец, проговорил он, по-видимому, довольный результатом своих наблюдений, — дети, солнце зашло, принимайтесь за работу.
Молодые люди проявили свое послушание весьма характерным образом. Приказание — что это было приказание, было ясно видно из тона, которым были сказаны эти слова, — они выслушали почтительно, но при этом не сделали ни одного движения. Топора два не больше слетели с плеч, хозяева, же их продолжали стоять, устремив глаза в одну точку в состоялии какой-то апатии. В это время начальник отряда переселенцев, не обращая, внимания на эту кажущуюся нерадивость, зная побуждения, которыми руководствовались его дети, снял мешок и ружье и принялся распрягать лошадей, в чем ему помогал тот, кто недавно готов был с таким легким сердцем взяться за оружие.
Наконец, старший из молодых людей подошел тяжелыми шагами и без малейшего усилия всадил весь свой топор в мягкий ствол хлопчатника. Одно мгновение он стоял неподвижно, глядя на действие своего удара с презрительным видом великана, смотрящего на сопротивление пигмея, потом взмахнул топором над головой с грацией и быстротой, достойной самого, опытного фехтовальщика, владеющего своим более благородным, но менее полезным орудием, и отделил от корня ствол дерева, которое с шумом упало на землю, являя доказательство его ловкости. Его товарищи смотрели на эту операцию с ленивым любопытством. Однако вид огромного ствола, распростертого у их ног, послужил как бы сигналом к общей атаке: все сразу взялись за работу и с точностью, которая удивила бы непосвященного зрителя, очистили нужное им место от густых деревьев так основательно и почти так же быстро, как если бы налетел ураган и снес все вокруг.
Обитатель прерии молча, но внимательно смотрел на них. По мере того, как деревья падали на землю, он подымал глаза, бросал печальный взгляд на пустоту, оставляемую ими в воздухе, потом на его губах появилась горькая улыбка, он отвернулся, и пробормотал какие-то жалобные слова, словно не желая, из презрения к окружающим, выразить свои мысли. Вскоре он прошел мимо группы молодых людей, уже разведших большой огонь, и принялся наблюдать за главой переселенцев и его товарищем, человеком свирепого, дикого вида.
Те уже выпрягли лошадей, которые с жадностью пожирали листья срубленных деревьев, и теперь возились вокруг тщательно закрытой повозки: каждый из них подталкивал сильным плечом одно из колес. Таким образом они втащили повозку на невысокий холм у опушки небольшого леса. Потом они взяли большие шесты, очевидно, давно уже употреблявшиеся для этой цели, и, воткнув в землю толстые их концы, привязали тонкие концы к обручам, поддерживавшим холст, которым была покрыта повозка. Из повозки вынули другой кусок холста гораздо больших размеров, натянули его сверху и прикрепили его к земле кольями так, что образовалась большая, удобная палатка. Потом внимательно, с довольным видом осмотрели свою работу, поправили складки, вбили поглубже некоторые из кольев, затем вытащили из палатки повозку за дышло. Она появилась на воздухе без покрывала, в ней было только несколько незначительных вещей и домашняя утварь. Глава переселенцев взял эти вещи и сам понес их в палатку, как будто вход туда был привилегией, на которую не имел права самый интимный друг.
Любопытство — чувство, которое, по-видимому, возрастает в одиночестве вместо того, чтобы ослабевать. Старый обитатель прерии испытывал влияние этого чувства, видя странные, таинственные приготовления. Он подошел к палатке и хотел раздвинуть складки, очевидно, желая поближе рассмотреть то, что находилось в ней, но тот же человек, который собирался и раньше посягнуть на его жизнь, схватил его за руку и резко, словно желая показать свою силу, оттолкнул старика на несколько шагов,
— Знаешь правила чести, товарищ? — сказал незнакомец сухим тоном, бросая на старика грозный взгляд.— Следуя ему, избегнешь опасности: не мешайся в чужие дела.
— В эти пустыни так редко приносят что-нибудь, достойное быть спрятанным, — проговорил старик, неумело извиняясь за свою смелость, — я не хотел ничего дурного, просто взглянул туда.
— Да здесь, кажется, и людей найти трудно, — резко проговорил его собеседник, — страна хоть и древняя, но не очень-то заселенная.
— Я полагаю, что эта страна так же стара, как и все другие страны. Но вы не ошибаетесь относительно ее обитателей. Вот уже много месяцев взор мой не отдыхал на лице человека одного со мной цвета кожи. Повторяю, друг мой, я не хотел обидеть вас, мне хотелось только узнать, нет ли за этим холстом чего-нибудь, что напомнило бы мне былые дни.
Закончив это простое объяснение, старик медленно удалился, как человек, глубоко проникнутый сознанием, что всякий имеет право пользоваться, как желает, тем, что ему принадлежит, без вмешательства соседа в его дела. Вероятно, он почерпнул этот справедливый и благотворный принцип из привычек своей уединенной жизни. Возвращаясь к тому месту, где переселенцы раскинули свой лагерь — это место и в самом деле уже приняло вид лагеря, — он услышал, как глава переселенцев крикнул своим хриплым, властным голосом:
— Эллен Уэд.
При этом имени молодая девушка, которую мы уже представили читателю, хлопотавшая у огня вместе cо старухой, быстро вскочила и, пробежав мимо старика с легкостью газели, исчезла за складками запретной палатки. Ни ее внезапное исчезновение, ни описанные нами хлопоты по устройству палатки не вызвали ни малейшего удивления остальных переселенцев. Молодые люди, оставив топоры, так как рубка деревьев была закончена, с беспечным видом, присущим всем им, занялись делами: одни из них задавали корм животным, другие толкли в ступке железным пестом маис для каши. Несколько человек устанавливали повозки, располагая их так, чтобы они образовали нечто вроде укрепления для лишенного всякой защиты бивуака.
Работы были уже кончены, и мрак стал окутывать все предметы в прерии, когда старуха, легкие которой действовали без устали со времени остановки, так как она то бранила своих детей, то подгоняла тех из них, которые работали недостаточно быстро, объявила голосом, который можно было бы услышать на далеком расстоянии, что ужин готов. Каковы бы ни были нравственные качества жителей окраин, но они редко бывают негостеприимны. Лишь только переселенец услышал резкий голос жены, он огляделся вокруг, ища старика, чтоб предложить ему место за скромным ужином.
— Благодарю, друг мой, — ответил обитатель прерии на предложение присесть к кипящему котлу, — благодарю от всей души, но я уже поел сегодня, а я не из тех людей, что ускоряют смерть неумеренной едой. Но если вы желаете, я присяду к вам: я уже давно не видел, как люди одного цвета со мной едят свой хлеб насущный.
— Значит, вы уже давно поселились в этой местности,— сказал переселенец скорее тоном замечания, чем вопроса, и со ртом, набитым вкусной кашей, приготовленной его женой. Несмотря на свой отталкивающий вид, она была искусной кухаркой. — Там у нас говорили, что здесь жители разбросаны на далеких расстояниях, и должен признаться, что нас не обманули: после канадских купцов на Большой реке вы первый белолицый, которого мы встретили на протяжении целых пятисот миль, судя, по крайней мере, по вашему собственному счету.
— Нельзя сказать, что я живу в этой местности, хотя я и провел здесь несколько лет, у меня нет постоянного места жительства, и я редко провожу целый месяц на одном месте.
— Вы, несомненно, охотник? — продолжал переселенец, искоса оглядывая смешной наряд своего нового знакомого. — Ваше оружие не особенно хорошо для этого ремесла.
— Оно старо и близко к концу, как и его хозяин, — ответил старик, бросая на карабин взгляд, в котором выражались в одно и то же время и любовь, и сожаление. — Должен сказать, что и дел у него теперь немного. Друг, вы ошиблись, назвав меня охотником, я только траппер {Охотник, который ловит дичь в западню (trap — западня, ловушка). Чаще всего в западню попадается бобр — животное слишком умное, чтобы можно было легко убить его.}.
— Раз вы траппер, то отчасти и охотник: эти два ремесла почти всегда связаны друг с другом в здешних местах.
— К стыду людей, силы которых еще позволяют им охотиться! — горячо сказал Траппер (мы будем продолжать называть его этим именем). — Более пятидесяти лет я носил мой карабин в степях, не расставляя западни даже для птицы, летающей в воздухе, а тем более для бедных животных, которым для спасения от преследования даны только лапы.
— Я не вижу разницы в том, как человек добывает нужные ему для одежды шкуры — с помощью ли ружья или западни, — сказал угрюмый товарищ переселенца. — Разве земля не сотворена для человека? Значит, все, что она дает, также служит ему.
— Для человека, живущего вдали от всякого жилья, у вас, кажется, слишком мало имущества, — отрывисто проговорил переселенец, перебивая товарища и как будто желая переменить разговор. — Надеюсь, что относительно шкур дело обстоит лучше.
— У меня мало потребности во всем этом, — кротко ответил старик. — В мои годы нужно не много еды и одежды. Я совсем не нуждаюсь в разных пожитках. Мне нужно только иногда немного добычи для того, чтобы выменять на горсточку пороха или дроби.
— Скажите, вы родились не здесь? — спросил переселенец.
— Я родился на берегу моря, но большая часть моей жизни прошла в лесах.
При этих словах все присутствующие широко раскрыли глаза и взглянули на старика с глубоким интересом, как смотрят на неожиданно появившийся предмет. Голоса два повторили: ‘На берегу моря’. С этой минуты старуха, несмотря на всю свою грубость, стала оказывать старику внимание, непривычное в ее отношении к гостям. После довольно продолжительного молчания, по-видимому, посвященного размышлению, переселенец продолжал разговор:
— От вод запада до берегов Бесконечной реки, говорят, очень далеко?
— О, да. Много мне пришлось видеть и перетерпеть, когда я шел этим путем.
— Трудно, должно быть, пройти столько.
— Я ходил по этой дороге семьдесят пять лет, и на всем этом пути, начиная от берегов Гудзона, нет места, где бы я не поел дичя, застреленной мною же. Но все это пустое хвастовство. К чему былая удаль, когда жизнь идет к концу?
— Я встретил один раз человека, плававшего на лодке по реке, которую он сейчас назвал, — проговорил тихо один из мальчиков, как бы сомневаясь в своих познаниях и остерегаясь говорить перед человеком, так много видевшим на своем веку. — Если верить ему, это, должно быть, порядочная река, достаточно глубокая для того, чтобы по ней могли плавать самые большие суда.
— Да, это огромная река, а на ее берегах возвышаются прекрасные города, — заметил старик, — но в сравнении с Бесконечной рекой это простой ручей.
— Я называю рекой только такой поток, который человек не может обойти вокруг. Настоящую реку можно только переехать поперек, а не кружить по берегам, как окружают медведя на облаве, — проговорил сердитый спутник переселенца.
— Вы были очень далеко от той стороны, где садится солнце? — спросил переселенец, снова перебивая своего угрюмого товарища. Он как будто желал помешать, насколько возможао, его участию в разговоре. — Здесь я вижу только бесконечные прогалины.
— Можете путешествовать неделями и вы увидите то же самое. Я часто думаю, что бог поместил этот ряд бесплодных прерий позади Штатов, чтобы дать почувствовать людям, в какое ужасное положение может еще поставить страну их безумие. Да, вы можете целыми неделями ходить по этим открытым равнинам, не встретив ни жилища, ни хижины, ни пристанища. Даже диким зверям приходится пробегать целые мили до своих логовищ, а между тем, когда ветер дует с востока, мне часто кажется, что я слышу удары топора и шум падающих на землю деревьев.
Старик говорил с благородством и достоинством, преклонный возраст придавал особый вес его словам. Его рассказ до такой степени заинтересовал слушателей, что они неподвижно сидели вокруг него, безмолвные, как могила. Старик должен был сам возобновить разговор, причем он предложил один из тех уклончивых вопросов, к которым так склонны жители окраин.
— Нелегко вам было перейти вброд ручьи и забраться так далеко в прерий с вашими упряжными лошадьми и скотом?
— Я шел по левому берегу Большой реки, — ответил переселенец, — до тех пор, пока не увидел, что, идя по течению, мы зайдем слишком далеко на север. Тогда мы переехали через реку на плотах и не очень пострадали. Жена потеряла часть руна из стрижки прошлого года, а стадо уменьшилось на одну корову. С тех пор мы устраиваемся отлично, перекидывая мосты через речки, которые встречались нам почти каждый день.
— Вероятно, вы будете идти все на запад, пока не найдете удобную для поселения землю?
— Пока не увижу причины для остановки или для возвращения назад, — ответил переселенец резким тоном и с недовольным видом. Он поднялся, и это быстрое неожиданное движение положило конец разговору. Траппер последовал его примеру, остальные тоже встали и, не обращая внимания на присутствие гостя, начали приготовления для ночлега. Из ветвей деревьев устроили маленькие шалаши, вынули грубые одеяла, буйволовые кожи, все побросали кое-как, лишь бы было удобно в данную минуту. Дети с матерью ушли в эти шалаши и, по всем вероятиям, сейчас же уснули глубоким сном. У взрослых было еще слишком много дела, чтобы думать об отдыхе. Нужно было закончить ограду вокруг лагеря, еще раз покормить скот, тщательно потушить огни и выбрать караульных на ночь.
В видах защиты они притащили несколько стволов деревьев, чтобы заполнить ими промежутки между повозками. То же они сделали вдоль всего свободного места, оставшегося между повозками и леском, в котором, говоря языком военных, базировался лагерь. С трех сторон установили рогатки. Все люди и животные столпились в этом тесном, ограниченном пространстве, кроме тех, кто мог поместиться в палатке. Два молодых переселенца взяли ружья, вложили новые затравки, внимательно оглядели кремни и стали на двух концах лагеря — один справа, другой слева — в тени деревьев, так, чтобы видеть ту часть прерии, наблюдение над которой было им поручено.
Траппер, поблагодарив переселенца, который предложил ему разделить с ним соломенную подстилку, остался в ограде, наблюдая за всеми приготовлениями, только тогда, когда все было кончено, он удалился медленными шагами, избегнув церемонии прощания.
Еще не наступила полночь. Слабый дрожащий свет молодого месяца играл на волнистой поверхности прерии, слегка освещая ее возвышенности, промежутки же между холмами были окутаны тенью. Привыкший к уединению, старик углубился в безграничные степи, подобно смелому кораблю, покидающему гавань, чтобы отдаться бесконечным равнинам океана. Некоторое время он шел куда попало, не зная, куда несут его ноги, и, казалось, нимало не заботясь об этом. Наконец, дойдя до вершины одного из холмов, старик вернулся к сознанию своего существования и настоящего положения в первый раз с тех пор, как покинул людей, возбудивших в нем столько воспоминаний и глубоких размышлений.
Он поставил ружье на землю, оперся на него руками и снова погрузился в размышления. Собака легла у его ног. Продолжительное грозное рычание верного животного вывело старика из раздумья.
— Что такое, старина? — сказал, он, наклоняясь к собаке и самым ласковым тоном, как будто разговаривал с существом, одаренным одинаковым с ним разумом. — Что такое, милый? К чему нам теперь твое чутье? Ах, бедный мой Гектор, все это бесполезно! Даже молодые олени не перестают резвиться у нас на глазах, ничуть не тревожась при виде таких вот инвалидов. У них есть инстинкт, Гектор, и они убедились, что нас нечего бояться. Да, Гектор, они убедились в этом.
Собака подняла голову и ответила хозяину жалобным стоном, не прекратившимся даже тогда, когда она снова легла на траву. Казалось, она продолжала разговаривать с тем, кто так хорошо понимал ее немой язык.
— Ясно, что это какое-то предостережение, Гектор, — сказал Траппер, понижая голос из предосторожности и внимательно оглядываясь вокруг. — Что такое, старина? Что такое?
Собака уже положила морду на землю, ее не было слышно, она, казалось, дремала. Но живой, опытный взгляд ее хозяина вскоре разглядел какую-то тень, бродившую при неверном свете луны вдоль холма, на котором находился старик. Вскоре тень стала принимать более отчетливые очертания, и старик разглядел легкую, стройную фигуру женщины, как бы колебавшейся, следует ли ей идти дальше. Собака приоткрыла свои бдительные глаза, но не выказала больше признаков неудовольствия.
— Подойдите, мы ваши друзья, — сказал Траппер. По привычке быть всегда вместе, он до известной степени отождествлял себя со своим старым товарищем. — Подойдите, вам нечего бояться нас.
Ободренная кротостью его голоса, увлекаемая, без сомнения, и более важными мотивами, та, которую он звал, подошла. Когда она оказалась рядом, старик узнал молодую девушку, известную уже читателям под именем Эллен Уэд.
— Я думала, что вы уже ушли, — проговорила она, бросая робкий, беспокойный взгляд вокруг себя. — Я не думала, что это вы.
— Люди — не такое уж обыденное явление на этих пустынных равнинах, — ответил Траппер. — И хотя я так долго живу среди лесных зверей, я все же надеюсь, что не совсем еще потерял человеческий облик.
— О, я знала, что вы человек, и мне казалось, что я узнала собаку по ее жалобному вою, — поспешно ответила она, как будто желая объяснить что-то, потом вдруг остановилась, словно испугавшись, что сказала слишком много.
— Я не видел собак среди животных вашего отца, — холодно сказал старик.
— Моего отца! — вскрикнула молодая девушка голосом, проникавшим в душу. — Увы, у меня нет отца! Я могу даже сказать, что у меня нет и друга.
Старик обернулся к ней и с состраданием взглянул на нее. Его поблекшее от старости лицо, с отпечатком радушия и доброты приняло еще более кроткое, и нежное выражение, чем обыкновенно.
— Зачем вы решились отправиться в эти области, куда могут проникнуть только сильные? — спросил он. — Разве вы не знали, что, переплыв через Большую реку, вы оставили позади друга, обязанного защищать тех, кто слишком слаб для того, чтобы защищаться самому?
— О каком друге вы говорите?
— О законе. Плохая это штука, а все же иногда я думаю, что еще хуже там, где его вовсе не существует. Да, именно, закон необходим для всех тех, кто не обладает ни силой, ни благоразумием. Если у вас нет отца, дитя мое, то, вероятно, есть брат?
Молодая девушка поняла упрек, скрытый в этом вопросе, и промолчала от смущения. Но, подняв глаза, она увидела кроткое, серьезное лицо старика, который продолжал смотреть на нее с живым интересом, и ответила твердым голосом так, чтобы у него не оставалось сомнений в том, что она поняла, что он хотел сказать:
— Мне было бы очень грустно, если бы кто-нибудь из тех, кого вы видели, был моим братом или кем-либо дорогим для меня. Но скажите мне, добрый старик, неужели вы живете совершенно одиноко в этом пустынном крае? Неужели здесь, действительно, нет никого, кроме вас?
— Есть сотни, что я говорю, тысячи законных владетелей этого края, бродящих по равнинам, но это не белокожие люди.
— Так вам не встречался ни один белый, кроме нас? — перебила она, словно нетерпение не позволяло ей ждать медленных объяснений старика.
— Ни один, и уже давно. Тише, Гектор, тише! — прибавил он в ответ на глухое, сдавленное ворчание друга. — Это нехороший признак, собака что-то чует. Черные медведи спускаются иногда с гор и расходятся по равнинам. Гектор не предупреждал бы нас, если бы дело шло о какой-нибудь неопасной дичи. Я уже не так проворно управляюсь с карабином, и зрение мое не так верно, но в свое время я стрелял самых свирепых зверей в прерии. Итак, вам нечего бояться, девушка.
Молодая девушка опустила глаза на землю, потом медленно подняла их и поглядела во все стороны, по лицо ее выражало не страх, а скорее нетерпение.
Лай собаки снова привлек их внимание, и они понемногу стали различать предмет, о появлении которого предостерегал их этот лай.
Траппер хоть и выразил некоторое удивление при виде человеческой фигуры, подходившей со стороны, противоположной той, в которой находился лагерь переселенцев, однако, сохранил хладнокровие человека, привыкшего издавна ко всякого, рода опасностям.
— Это человек, — сказал он, — и человек белой кожи, в противном случае у него была бы более легкая походка. Нужно быть осторожным: метисы, встречающиеся в этих отдаленных местностях, часто еще большие варвары, чем настоящие дикари.
Сказав это, он осмотрел кремень своего карабина и, убедившись, что все в исправности, хотел было прицелиться в незнакомца, чтобы удержать его на почтительном расстоянии, но молодая девушка своей дрожащей рукой быстро схватила его за руку:
— Ради бога, не спешите! — воскликнула она. — Может быть, это друг, знакомый, сосед…
— Друг! — повторил старик, высвобождая руку, которую она схватила. — Друзья — вообще явление редкое, а здесь, может быть, еще более редкое, чем где бы то ни было. Местность здесь заселена очень слабо, так что трудно предположить, чтобы этот человек мог быть знакомым кому-нибудь из нас.
— Но ведь не хотите же вы пролить кровь, даже если это чужой!
Старик пристально взглянул на нее, страх и тревога отразились на лице молодой девушки. Он поставил ружье на землю, прикладом вниз. Казалось, он внезапно изменил свое намерение.
— Нет, — проговорил он, обращаясь скорее к себе, чем к своей робкой собеседнице, — она права, не следует проливать кровь для защиты бесполезной жизни, которая и так скоро угаснет. Пусть идет, пусть берет мои шкуры, ловушки, даже карабин, если все это нужно ему, если он их потребует.
— Он ничего не потребует, ему ничего не нужно! — вскрикнула молодая девушка. — Если у него есть чувство чести, он должен довольствоваться тем, что у него есть, и не требовать ничего из того, что принадлежит другому.
Старик не успел выразить удивления, вызванного этими бессвязными противоречивыми словами, так как незнакомец был уже в пятидесяти шагах от него. Гектор не остался равнодушным зрителем того, что происходило перед ним. Услышав приближающиеся шаги, он встал с ложа, устроенного им у ног своего господина, и, увидев подходящего незнакомца, медленно пополз навстречу ему, как пантера, готовящаяся наброситься на свою добычу.
— Позовите свою собаку, — сказал сильный, звучный голос, в котором звучали скорее дружеские, чем угрожающие нотки, — я люблю охотничьих собак, и мне было бы досадно причинить им зло.
— Слышишь, что говорят про тебя, старый товарищ? — сказал Траппер. — Сюда, Гектор! Друг, подходите, не бойтесь, у бедного животного нет зубов. Он только и может, что лаять да ворчать.
Незнакомец не заставил себя долго ждать: через мгновение он стоял рядом с Эллен Уэд. Он окинул ее быстрым взглядом, словно желая убедиться, действительно ли это она, потом принялся внимательно рассматривать ее спутника с быстротой и нетерпением, выказывавшимся, насколько его интересовал этот осмотр.
— С какого облака вы упали, добрый старик? — спросил он с легким, непринужденным тоном. — Или вы и в самом деле живете здесь, в прерии?
— Мое жилище — если можно сказать, что у меня оно есть, — ответил Траппер, — не очень далеко отсюда. Теперь я могу взять на себя смелость, которую вам-то уж не надо занимать у других, и в свою очередь спросить: откуда вы идете и где ваше жилище?
— Погодите, погодите! Вот когда я кончу свои вопросы, тогда и вы сможете начать свои. Кто мог вызвать вас из дому в такой час? Ведь, конечно же, вы не охотитесь за буйволами при свете луны?
— Я возвращаюсь с бивуака путешественников, устроенного ими на том холме, в свой вигвам. Не вижу в этом ничего дурного для кого бы то ни было.
— Это верно. А эта молодая женщина? Вы, вероятно, взяли ее, чтобы она показывала вам дорогу: она, видно, хорошо знает ее, а вы так плохо.
— Я встретил ее так же, как вас, совершенно случайно. Целых десять лет я живу на этих равнинах и в первый раз встречаюсь в такой час с двумя белокожими существами. Если мое присутствие здесь неприятно, я буду продолжать свой путь. Весьма вероятно, что, когда ваша молодая подруга расскажет вам свою историю, вы и моей скорее поверите.
— Подруга, — сказал молодой человек, снимая с головы меховую шапку и медленно проводя пальцами по своим черным курчавым волосам. — Если мои глаза когда-нибудь до этой ночи видели эту молодую девушку, то пусть буду я…
— Остановитесь, Поль, — прервала его Эллен, кладя руку на его рот с фамильярностью, достаточно опровергавшей его заверения. — Нашей тайне не грозит никакая опасность со стороны этого доброго старика. Я уверена в этом, я вижу это но его глазам, но его ласковым словам.
— Наша тайна… Эллен, разве вы забыли?..
— Нет, я ничего не забыла. Но, повторяю, вам нечего опасаться этого честного Траппера.
— Траппер? Так это Траппер? Дайте руку, старина, мы скоро подружимся, потому что наше положение сходно.
— Сходно? — повторил старик, глядя на атлетические формы молодого человека, который стоял небрежно, но не без грации опираясь на свое ружье. — Для того, чтобы ловить животных в западни и сети, нужно меньше силы, чем ловкости, и потому я принужден заниматься теперь этим делом. Но молодой человек, как вы, мог бы заниматься другим делом, более подходящим и для вашего возраста, и для ваших сил.
— Я? Я никогда не ловил в западню ни мускусных крыс, ни мускусной кабарги,- не говоря уже о других животных. Но должен сознаться, я стрелял иногда в этих темнокожих дьяволов, хотя куда лучше было бы поберечь порох и дробь. Нет, нет, старик, меня не интересует ничто, что пресмыкается по земле.
— Чем же вы добываете себе средства существования? Ведь в здешних местностях мало чем можно добыть пропитание, если отказаться от законного права людей на лесных зверей.
— Я ни от чего не отказываюсь. Если медведь мешает мне идти, он скоро перестает жить на свете. Лани уже несколько познакомилось со мной. А что касается буйволов, то я убил их больше, чем самый знаменитый мясник в Кентукки.
— Так вы умеете стрелять? — спросил Траппер, и его маленькие впалые глаза оживились и, казалось, заблестели новым огнем. — У вас верная рука и быстрый взгляд?
— Рука? Словно добрый стальной клинок! Взгляд — быстрее полета пули, пронзающей косулю. Мне хотелось бы, чтобы было светло и чтобы пролетали на юг стаи две ваших белых лебедей или уток с черными перьями. Эллен или вы выбрали бы самую красивую из птиц,— клянусь честью — через пять минут от одной только моей пули птица полетит вниз головой. Я презираю ружье, заряженное дробью, и ни одна душа не может сказать, что видела его у меня в руках.
— Хорошо, мой мальчик. Славный молодой человек, — сказал Траппер, глядя открытым, довольным взглядом на Эллен. — Должен сказать, что тебя нельзя винить за то, что ты назначаешь ему свидание. Скажи-ка, мой мальчик, попадал ли ты когда-нибудь оленю между рогами, когда он бежал? Тише, Гектор, тише, старина. Он настораживает уши, лишь только услышит название какой-нибудь дичи. Попадал ли ты когда-нибудь так в животное, когда оно делало большой прыжок?
— Ты бы уж лучше спросил меня, старик, ел ли я когда-нибудь. Я убивал оленей во всякое время, но только не тогда, когда они спят.
— Очень хорошо, очень хорошо! Вас ожидает долгая, счастливая, честная карьера, слышите? Я стар, истощен, никуда не годен, но если бы мне предложили начать жизнь сызнова, избрать себе возраст, местожительство… я знаю, что все это не зависит от воли людей, но если бы это было возможно, я сказал бы: ‘Двадцать лет и пустыня’. Но скажите мне, как вы сбываете шкуры?
— Шкуры? Я никогда не брал ни одной шкуры с оленя, не вырвал ни одного пера у гуся. Правда, я убиваю их время от времени на пищу или чтобы поупражнять пальцы, но, утолив голод, я бросаю остатки волкам прерии. Нет, нет, я держусь своей профессии: она дает мне больше, чем все шкуры, которые я мог бы продать по ту сторону Большой реки.
Старик задумался на минуту, потом сказал, покачивая головой и как бы продолжая свои размышления:
— Я знаю только одну профессию, которая могла бы быть так выгодна…
Молодой человек прервал его. Он взял в руки оловянный ящичек и подал его старику, открыв крышку. Из ящика распространился чудесный запах чистейшего меда.
— Охотник за пчелами, — быстро проговорил Траппер. Очевидно, он был знаком с этой профессией, но в то же время был несколько удивлен, что молодой человек, на вид такой смелый и решительный, мог заниматься таким делом. — На границах это довольно прибыльное занятие, но в открытых местах, не думаю, чтобы оно много давало.
— Вы полагаете, что рой не всегда находит дерево, на которое он мог бы сесть? Что правда, то правда: иногда мне приходилось ходить за десятки и сотни миль, чтобы добыть такой мед, как этот. А теперь ваше любопытство удовлетворено, чужестранец, и, я надеюсь, что вы отойдете в сторонку, пока я буду рассказывать всю остальную историю этой молодой девушке.
— Напрасно, совершенно напрасно, ему не следует уходить, — быстро проговорила Эллен. — Вы не можете сказать мне ничего такого, чего не мот бы слышать весь свет.
— Да? Ну, пусть осы зажалят меня до крови, если я хоть что-нибудь понимаю в женских капризах. Что касается лично меня, Эллен, то я не обращаю внимания ни на кого и ни на что на свете и готов, если вы того пожелаете, отправиться к месту, где ваш дядя, — если вы можете так называть человека, который, я готов поклясться, ничто для вас, — распряг своих лошадей. Я готов сказать ему, что думаю теперь так же, как и год тому. Скажите одно слово, и я отправлюсь к нему. И мне все равно, понравится ему это или нет.
— Вы так горячи и вспыльчивы, Поль Говер, что я не знаю, как мне быть с вами. Как можете вы говорить о том, что пойдете к моему дяде и его сыновьям, если знаете, как важно, чтобы они не видели нас вместе?
— Разве он сделал что-нибудь, отчего может краснеть? — спросил Траппер, который не сдвинулся ни на дюйм со своего места.
— Нет, нет. Но существуют причины, по которым его не должны видеть… Эти причины не могли бы повредить ему, если бы они стали известны, но их нельзя еще выяснить. Итак, дедушка, если вы подождете вон у тех ив, пока я выслушаю, что Поль хочет сказать мне, то я приду проститься с вами, прежде чем вернусь в лагерь.
Траппер, по-видимому, удовлетворился довольно бессвязными объяснениями Эллен и медленно удалился. Отойдя на такое расстояние, что не мог больше слышать разговора, завязавшегося между молодыми людьми, старик остановился и стал терпеливо ожидать возможности подойти к ним. Судьба молодых людей все более и более интересовала его. То ли благодаря таинственным отношениям, очевидно, существовавшим между ними, то ли из-за чувства сожаления к двум существам, таким молодым и — как он думал по простоте своего сердца — так достойным любви. Его верная собака лениво поплелась за ним, потом снова улеглась у ног своего хозяина и вскоре уснула, уткнувшись, по обыкновению, головой в траву.
Так непривычно было видеть человеческие фигуры в пустынных местах, где столько жил Траппер, что он не мог отвести глаз от еле видной в темноте молодой пары. Чувства, давно не испытываемые им, охватили его. Присутствие людей будило воспоминания, волнение, на которое, как он думал, уже не было способно его честное, но вовсе не нежное сердце, и в воображении его стали вставать различные сцены из прошлого. Воображение увлекло его, но поведение его верной собаки внезапно вернуло его к действительности.
Гектор, удрученный годами и болезнями, выражавший явное стремление ко сну, вдруг встал и, выйдя из тени, которую отбрасывала высокая фигура его хозяина, стал всматриваться вдаль, как будто инстинкт говорил ему о появлении какого-то нового лица. Казалось, он остался доволен своими наблюдениями, так как вернулся на свое место и растянулся, расположившись особенно старательно.
— Что такое, Гектор? — вполголоса спросил Траппер, — Что там такое, моя собака, скажи твоему хозяину, что еще там?
Гектор завизжал, но не тронулся с места. Этого было довольно для опытного человека. Он снова заговорил с собакой и тихонько засвистел сквозь зубы, чтобы заставить ее бодрствовать. Но Гектор, вероятно, считал, что исполнил свой долг, и продолжал лежать, упрямо зарывшись головой в траву.
— Простой знак, поданный таким другом, значит более, чем предостережение, полученное от человека, — тихо проговорил Траппер, медленно направляясь к молодым людям, слишком занятым разговором, чтобы обратить внимание на него. — Надо быть безумным, чтобы не принять это к сведению. Дети, — прибавил он, подходя настолько близко, что они могли услышать его слова, — мы не одни в этих мрачных равнинах, тут, кроме нас, есть и другие люди, и потому, — к стыду нашего рода — опасность близка.
— Если это разгуливает кто-нибудь из ленивых сыновей Измаила, — живо сказал молодой охотник за пчелами, и в его голосе легко можно было расслышать угрозу, — его прогулка может окончиться скорее, чем рассчитывает он сам и его отец.
— Ручаюсь, что все они в лагере, — поспешно проговорила Эллен. — Я оставила их спящими, не спали только те двое, которых поставили сторожить лагерь, но они должны были бы совсем переродиться, чтобы не спать в эту минуту и не видеть во сне, что они охотятся на индюков или же дерутся на площади.
— Должно быть, ветер доносит до вашей собаки острый запах какого-нибудь зверя, добрый старик, — сказал молодой человек, — или же ей что-то приснилось. У меня в Кентукки была борзая, которая, как только проснется после глубокого сна, так и начинает носиться по равнине уже потому, что видела что-то во сне. Позовите бедное животное и ущипните его хорошенько за ухо, чтобы убедиться, не спит ли оно.
— Нет, нет, — ответил Траппер, покачивая головой с видом человека, лучше знающего свою собаку, — юность может спать и видеть сны, но старость бдительна, она всегда настороже. Чутье никогда не обманывало Гектора, а долгий опыт научил меня не пренебрегать его предостережениями.
— Вы заставляли его когда-нибудь выслеживать падаль?
— Признаюсь, мне хотелось иногда проделать это, чтобы сыграть шутку с плотоядными жиеотными, которые так же падки до дичи, как человек, но я знал, что Гектор не попадется на это, он, знаете, никогда не бросится по ложному следу, когда есть настоящий.
— Черт возьми! Я угадал, в чем дело. Вы научили его выгонять волка. А чутье его сохранилось лучше, чем память его хозяина, — смеясь, сказал охотник за пчелами.
— Я видел его спящим целыми часами, когда волки сотнями проходили мимо него. Волк мог бы есть из его чашки, и пес не поморщился бы. Вот другое дело, если бы он был голоден — тогда Гектор, как всякий другой, сумел бы заявить свои права.
— Несколько пантер сошло с гор. Я видел, как одна из них на закате солнца бросилась на большую лань. Послушайте меня, подойдите-ка к вашей собаке и расскажите ей, в чем дело, добрый старик. Через минуту я…
Продолжительный жалобный вой собаки прервал его слова. Казалось, то стонал какой-то дух этой местности — звук то возвышался, то опускался, словно волнистая поверхность прерии. Траппер прислушивался, стоя неподвижно, в глубоком молчании. Этот продолжительный вой, в котором было что-то дикое и вместе с тем как бы пророческое, поразил и молодого охотника за пчелами, несмотря на его беззаботный вид. После короткого молчания старик свистом позвал собаку и, обернувшись к молодым людям, сказал с соответствующей обстоятельствам важностью:
— Тот, кто думает, что человек один соединяет в себе весь разум живых творений, разочаруется рано или поздно, когда доживет, как я, до восьмидесятилетнего возраста. И не беру на себя смелость сказать, какая опасность угрожает нам, и не ручаюсь, что и сама собака знает это. Верно только то, что нам что-то угрожает, что опасность близка, и мудрость велит избегать ее. Вот что я узнал из уст друга, который никогда не лжет. Сначала я думал, что Гектор отвык слышать шаги людей, и это было причиной его беспокойства, но весь вечер он чуял что-то вдали, и то, что я принял за предупреждение о вашем появлении, означало нечто гораздо более важное. Поэтому, дети мои, послушайтесь совета старика, расстаньтесь немедленно и вернитесь каждый туда, где вы можете найти пристанище и отдых.
— Если я покину Эллен в такую минуту, пусть я…— крикнул молодой человек.
— Довольно, — сказала Эллен, снова зажимая ему рот рукой. — Нельзя терять времени, у меня не остается ни минуты, нам нужно расстаться немедля. Прощайте, Поль. Прощайте, дедушка.
— Тс-с-с, — сказал молодой человек, хватая ее за руку. — Тише. Разве вы ничего не слышите? Вблизи буйволы, они подымают страшный шум. Да, это беспорядочно бежит целое бешеное стадо.
Старик и молодая девушка стали прислушиваться, напрягая все силы, чтобы узнать настоящую причину смутного, отдаленного шума, тем более страшного, что ему предшествовали такие значительные предостережения. Звуки, хотя и слабые, были теперь слышны ясно. Молодой человек и его собеседница делали поспешные предположения о происхождении этих звуков, когда порыв ветра донес до их слуха шум шагов раздававшихся так ясно, что нельзя было ошибиться.
— Я был прав, — сказал охотник за пчелами, — это стадо, гонимое пантерой, или же битва между зверями.
— Ваш слух обманывает вас, — ответил старик. С той минуты, как он уловил отдельные звуки, он оставался неподвижным, как статуя. — Шаги слишком велики для буйволов и слишком правильны для животных, бегущих в страхе. Прислушайтесь. Вот они спустились в лощину с высокой травой, и шум шагов стал глуше. А! Вот они проходят по твердой земле. Тс… Они подымаются по холму и идут прямо на нас. Они будут здесь раньше, чем вам удастся добраться до безопасного места.
— Идем, Эллен, — сказал молодой человек, беря свою приятельницу за руку, — попробуем добежать до лагеря.
— Слишком поздно! Слишком поздно! — крикнул Траппер. — Вот они уже видны. Это адская шайка проклятых сиу, судя по их разбойничьему виду и по тому, как они рассеялись по прерии.
— Кто бы они ни были — сиу или дьяволы — они увидят, что мы мужчины! —сказал охотник за пчелами с таким гордым видом, как будто он командовал сильным отрядом таких же мужественных людей, как он сам. — У нас есть ружье, да и вы, добрый старик, конечно, не откажетесь пострелять, защищая девушку.
— Ничком! Ложитесь оба в траву, скорее в траву! — тихо сказал Траппер, указывая на место, заросшее более густой травой. — У нас нет времени бежать. и нас слишком мало для того, чтобы сражаться, юный безумец! Скорее прячьтесь в траву, если хотите спасти девушку и если вам дорога ваша жизнь.
Слова старика, сопровождаемые быстрыми, энергичными жестами, произвели нужное действие, и молодые люди последовали его советам с пассивным послушанием, вызванным близостью опасности. Луна зашла за завесу тонких, легких облаков, окаймлявших горизонт, ее слабый, дрожащий свет проникал через эти облака, так что можно было различить формы и размеры предметов. Трапперу, приобретшему над своими товарищами то влияние, которое обыкновенно имеют в безнадежных случаях люди решительные и опытные, удалось спрятать их в траве, и теперь при слабом свете затуманенного светила он следил за беспорядочными движениями толпы, которая бегала и порывисто скакала из стороны в сторону, словно черти, собравшиеся на равнине, чтобы справить ночью свои шумные оргии.
То была, действительно, толпа человеческих существ, приближавшаяся со страшной быстротой и в направлении, оставлявшем мало надежды, чтобы по крайней мере, некоторые из них не прошли мимо места, где укрывался Траппер со своими товарищами. По временам в ушах прятавшихся раздавался доносимый ветром топот лошадей, потом звуки становились тихими, почти незаметными. Траппер кликнул свою собаку, заставил ее лечь рядом с собой и, став на колени в траве, быстрым, внимательным взглядом следил за сиу, попутно то успокаивая молодую девушку, то сдерживая нетерпение ее друга.
— Индейцев никак не менее тридцати, — сквозь зубы вставил он. — Ага! Они удаляются в сторону реки. Тише, Гектор! Тише, мой мальчик! Ну, вот. Теперь они идут сюда, можно подумать, что они сами не знают, куда идут. Будь нас шестеро, какую славную засаду мы могли бы устроить здесь. Ну, ну, побольше благоразумия, удалая головушка! Нагнитесь-ка побольше, не то увидят. Да я не знаю еще, имели ли бы мы право на это. Они-то ведь не сделали нам никакого зла. Ну вот, опять спускаются к реке. Нет, черт возьми, подымаются на холм. Вот когда надо оставаться неподвижным, чтобы даже дыхание прекратилось, а дух отделился от тела.
Он проговорил эти слова и зарылся в траву неподвижно, как будто то отделение духа от тела, о котором он только что говорил, действительно произошло.
В то же мгновение толпа всадников, словно вихрь, промчалась мимо. Лишь только они удалились, Траппер осторожно поднял голову в уровень со стеблями густой травы, сделав знак остальным, чтобы они оставались на месте и молчали.
— Они спускаются с холма в сторону лагеря. Нет, остановились внизу… Собираются на совещание, как стадо ланей. Клянусь небом, они возвращаются!
Некоторые из дикарей сошли с лошадей на землю, другие поскакали в разные стороны, как будто желая исследовать местность. К счастью, трава, в которой прятались наши знакомые, не только скрывала их от взоров-дикарей, но и служила препятствием для лошадей, не менее диких и свирепых, чем их хозяева, так что они не могли смять лежавших в ней людей своими сильными, неправильными скачками.
Наконец, какой-то огромного роста индеец, судя по властному виду, предводитель, созвал вокруг себя товарищей, и все стали советоваться, не слезая с лошадей. Поль Говер поднял глаза и увидел толпу людей свирепого, грозного вида. Толпа с каждой минутой пополнялась новыми и, насколько это возможно, еще белее отталкивающими личностями. Поль невольно схватился за ружье и, вытащив его из-под себя, стал заряжать, чтобы быть готовым воспользоваться им во всякую минуту. Благоразумный старик шепнул ему:
— Звук выстрела так же знаком этим негодяям, как звук трубы солдату. Опустите ружье, опустите, говорю вам, если свет луны упадет на металл, его сейчас же увидят эти воплощенные дьяволы, их глаза так же зорки, как глаза самой черной змеи. Малейшее движение привлечет на нас град стрел.
Охотник за пчелами послушался, по крайней мере, он остался неподвижным и безмолвным. Но было еще довольно светло для того, чтобы по нахмуренным бровям и угрожающему виду молодого человека старик мог убедиться, что, если дикари откроют их убежище, победа может дорого обойтись им. Видя, что его советов не слушают, Траппер принял соответствующие меры и, по-видимому, ожидал результата с характерным спокойствием и покорностью.
В это время сиу (старик не ошибся, назвав дикую орду этим именем) закончили совещание и снова рассыпались по холмам. Казалось, они искали что-то.
— Демоны слышали лай собак! — шепотом сказал Траппер. — Их слух слишком изощрен, чтобы ошибиться в расстоянии. Прячьтесь хорошенько, друзья мои, прижмитесь головами к земле, как спящая собака.
— Лучше встанем и положимся на нашу храбрость, — нетерпеливо проговорил молодой человек.
Он хотел прибавить еще что-то, но… тут он почувствовал, как чья-то тяжелая рука легла ему на плечо… Повернул голову, поднял глаза и увидел жесткие черты индейца, угрожающий взгляд которого был устремлен на него. Несмотря на первое впечатление изумления и сознание своего невыгодного положения, молодой человек не хотел отдаться в плен, не попробовав защищаться. С быстротой молнии вскочил он на ноги и, набросившись на врага, сжал ему горло с такой силой, что борьба была бы окончена, если бы он не почувствовал, как руки Траппера обвились вокруг его тела с силой, мало уступавшей его собственной, и принудили его к бездействию. Прежде, чем он успел упрекнуть товарища в кажущейся измене, их окружила дюжина сиу, и все трое должны были сдаться в плен.
Несчастный охотник за пчелами и его товарищи попали в руки людей, которые, без преувеличения, могут быть названы бедуинами американских степей. С незапамятных времен сиу из-за постоянных набегов представляли собой опасность для своих соседей по прерии. В описываемое нами время мало кто из белых решался отправиться в отдаленные земли, заселенные столь вероломным народом.
Траппер хорошо знал, в руки каких, варваров он попал. Тем более непонятно было, чем он руководствовался, мирно отдаваясь в плен: был ли то страх, хитрость или покорность судьбе? Старик не только не оказал ни малейшего сопротивления, когда дикари со свойственной им грубостью и жестокостью начали обыскивать его, но даже сам удовлетворял их алчность, предлагая их предводителю все, что у него, по его мнению, было ценного.
Поль Говер оказался не таким сговорчивым: он подчинился только насилию и выказывал величайшее отвращение к грубости, с которой с него срывали все, что было на нем одето. Несколько раз во время этой неприятной операции он выражал свое недовольство весьма недвусмысленным образом и, конечно, закончил бы открытым отчаянным сопротивлением, если бы не просьбы дрожащей Эллен. Ее взгляд красноречиво говорил, что она надеется только на его благоразумие да на желание помочь ей.
Индейцы, отняв у пленников оружие, порох и несколько бесполезных малоценных вещей, по-видимому, решили дать им небольшой отдых. Очевидно, их занимало какое-то очень важное дело, требовавшее всего их внимания. Вожди снова собрались на совещание, по их горячим выразительным жестам было видно, что они считают победу далеко не завершенной.
— Счастье будет, — очень тихо сказал Траппер, знакомый с их языком достаточно для того, чтобы вполне понять предмет их обсуждений, — если сон путешественников, расположившихся лагерем у ив, не будет нарушен посещением этих негодяев. Они слишком хитры, чтобы поверить, что женщина из рода бледнолицых может в такое время находиться вдали от места, приготовленного для ее убежища.
— Если они намереваются прогнать бродячую шайку Измаила к подошве Скалистых гор, — с горькой усмешкой сказал молодой охотник за пчелами, — я, кажется, буду в состоянии простить этих негодяев.
— Поль, Поль! — укоризненно вскрикнула его подруга. — Вы все забыли, все! Подумайте, об ужасных последствиях…
— Но, Эллен, ведь я именно думал о том, что вы называете последствиями, когда спокойно позволил взять себя вон тому краснокожему дьяволу, вместо того, чтобы повалить его на землю и отнять его собачью жизнь! Кстати, эта низость и позор — ваше дело, старый Траппер, и стыд этот да падет на вашу голову! Впрочем, вы, вероятно, только исполняете свое ремесло: ловите людей в сети так же, как и зверей.
— Поль, умоляю, успокойтесь, будьте благоразумны…
— Ну, ради вас, Эллен, — сказал молодой человек, кусая губы, — я попробую сдержаться, чего бы это мне ни стоило: вы ведь знаете, что мы, кентуккийцы, считаем своим долгом побрыкаться, когда мы не в духе.
— Боюсь, что вашим друзьям не ускользнуть от этих негодяев! — сказал Траппер так спокойно, словно он не слышал ни слова из разговора молодых людей. — Они издали чуют добычу и, напав на след, идут по нему с такой же горячностью, с какой собака бросается по следу дичи.
— Неужели же ничего нельзя сделать? — умоляюще сказала Эллен. В ее голосе слышалось глубокое сочувствие.
— Я легко мог бы крикнуть так громко, что старый Измаил вздрогнул бы во сне и подумал бы, что волки забрались в его стадо, — ответил Поль. — В этих открытых местах меня можно слышать за милю, а лагерь не более как в четверти мили отсюда.
— Да, и быть убитым в награду, — заметил Траппер. — Нет, нет, хитрости надо противопоставить хитрость, не то разбойники перебьют всю семью.
— Перебьют! Ну, это уж слишком! Положим, Измаил настолько любит путешествия, что ему недурно было бы заглянуть и на тот свет, только что старик плохо подготовлен для такого длинного пути. Да я и сам возьмусь за ружье — не допущу, чтобы его убили.
— Их много, и они хорошо вооружены, вы думаете, они будут защищаться?
— Послушай, старый Траппер, вряд ли кто на свете так искренне ненавидит Измаила Буша и его семерых сыновей, как я. Но Поль Говер считает презренным порочить даже ружье из Тенесси {Выражение презрения — ‘тенессийское ружье’. Жители Кентукки и Тенесси постоянно враждуют между собой.}. Знайте же, что у них столько настоящего мужества, сколько нет ни в одной семье из Кентукки.
— Тс! Дикари окончили свои рассуждения. Теперь они примутся за дело. Имейте терпение: дело еще может принять оборот, благоприятный для ваших друзей.
— Мои друзья! Не называйте так никого из этой породы, если хоть немного цените мое уважение. То, что я сказал, вытекает вовсе не из чувства дружбы к ним: я отдаю им только должное.
— Я думал, что молодая женщина принадлежит к ним, — несколько сухо сказал старик.— Если я ошибся, то тут нет ничего обидного, можно обижаться на то, что сделано с намерением.
Эллен снова приложила руку ко рту Поля и поспешно проговорила своим нежным, примирительным голосом:
— Мы должны быть все одной семьей, когда можешь оказать услугу один другому. Мы совершенно полагаемся на вашу опытность, добрый старик, и надеемся, что вы найдете способ уведомить наших друзей об угрожающей им опасности.
— Одно утешение: может быть, эта опытность послужит хоть к тому, что ребята проучат, как следует, этих краснокожих! — пробормотал сквозь зубы охотник за пчелами.
Общее движение в толпе индейцев прервало его. Сиу сошли с лошадей, оставили их на попечение трех-четырех своих товарищей, которым поручили также караулить пленников. Остальные окружили какого-то воина, очевидно, облеченного высшей властью. По его сигналу все удалились медленными шагами, идя от центра по прямым, расходящимся радиусам. Вскоре их фигуры слились с темной травой прерии. Пленники, жадно следившие за каждым шагом врагов, видели только человеческую фигуру, вырисовывшуюся на горизонте: вероятно, это кто-то из индейцев подымался во весь рост, чтобы вглядеться в даль, но вскоре все стихло, исчезло. И к чувству неуверенности теперь присоединилось чувство страха.
Прошло много томительных, медленно тянущихся минут. В каждую из них пленники ожидали криков нападающих, а вслед за ними криков отчаяния осажденных. Но, по-видимому, даже столь усердные поиски оказались тщетными: через полчаса один за другим индейцы стали возвращаться. Их лица были угрюмы, недовольны — лица людей, которые ошиблись в своих ожиданиях.
— Теперь наша, очередь, — сказал Траппер. Он все время был настороже и по малейшим признакам определял намерения дикарей, — нас станут расспрашивать. И, если я не ошибаюсь относительно нашего положения, то, думаю, что было бы разумно поручить вести разговоры с ними кому-нибудь одному из нас, чтобы не было противоречий. Кроме того — если стоит принимать во внимание мнение старого восьмидесятилетнего охотника — я считаю, что этот человек должен отлично знать характер индейцев и обладать хоть некоторым знанием их языка. Вы знаете язык сиу, молодой человек?
— Делайте, как хотите! — крикнул охотник за пчелами, дурное настроение духа которого не стало лучше. — Разглагольствовать-то вы умеете, а вот годитесь ли вы еще на что?
— Юность безрассудна и самонадеянна, — спокойно ответил Траппер. — Было время, молодой человек, когда и у меня кровь была слишком горяча, чтобы течь спокойно в жилах. Но к чему рассказывать о моем возрасте, о смело перенесенных опасностях, о рискованных предприятиях? Хвастовство не идет к седой бороде, и в моей голове должно быть несколько больше смысла.
— Тс! Тс! — тихо сказала Эллен. — Не будем больше говорить об этом: дело идет совсем о другом. Вот индеец сейчас начнет расспросы.
Молодая девушка не ошиблась. Не успела она договорить, как к ним подошел полуголый дикарь высокого роста. Он внимательно, пристально, насколько было возможно при свете луны, окинул их взглядом с головы до ног и обратился к ним со словами приветствия на своем языке, произнесенными хриплым, гортанным голосом. Траппер ответил насколько мог лучше, так, чтобы тот его понял. Мы переведем суть разговора, завязавшегося между ними, сохраняя, насколько возможно, его форму.
— Разве бледнолицые поели всех своих буйволов и взяли все шкуры бобров, что пришли считать, сколько их еще осталось у поуни? — сказал дикарь, из вежливости сделав паузу после слов приветствия.
— Некоторые из нас пришли сюда, чтобы покупать, другие — продавать, — ответил Траппер, — но никто не пойдет дальше, когда узнает, что к хижине одного из сиу приближаться опасно.
— Сиу — разбойники, и они живут среди снегов. Отчего ты говоришь о таком далеком народе, когда мы в стране поуни?
— Если этой страной владеют поуни, то белые имеют здесь те же права, что и красные.
— Неужели бледнолицые еще не достаточно наворовали у красных, что вы пришли так далеко с этой ложью? Я сказал, что эта земля принадлежит моему племени, и оно одно имеет право охотиться здесь.
— Я имею такое же право быть здесь, — возразил Траппер с непоколебимым хладнокровием, — я не говорю всего, что мог бы сказать — лучше помолчать. Поуни и белые — братья, но ни один сиу не смеет показаться в стране волков.
— Дакоты {Одно и то же племя называется у автора сиу, дакоты и тетоны.} — люди! — гордо крикнул дикарь, гнев заставил его забыть свою роль волка-поуни и он употребил название, которым наиболее гордится его племя. — Дакоты ничего не боятся! Говорите: что вас завело так далеко от жилищ белых людей?
— Я присутствовал на многих собраниях и там, где восходит солнце, и там, где оно заходит, и всегда слушал только мудрецов. Пусть придут ваши вожди, и рот мой не будет закрыт.
— Я великий вождь, — сказал дикарь, принимая вид оскорбленного достоинства. — Уюча — воин, имя которого часто упоминается. Слова его внушают доверие.
— Что я слеп, что ли, и не могу различить тетона чистой воды? — сказал Траппер с твердостью, делавшей честь его хладнокровию. — Полно! Темно, и потому ты не видишь, что у меня седые волосы.
Индеец убедился, что употребил слишком грубые средства, чтобы обмануть хитрого старика, с которым имел дело, и мысленно обдумывал, как достичь своей цели. Но легкое движение в толпе нарушило все его планы. Он обернулся назад, как бы боясь, что ему помешают, и сказал гораздо менее высокомерным тоном:
— Дай Уюче молоко Длинных Ножей {Индейцы так называют американцев из-за их сабель.}, и он станет воспевать твое имя перед великими людьми своего племени.
— Ступай прочь, — сказал Траппер с презрительным видом. — Ваши молодые люди произносят имя Матери. Мои слова предназначены для ушей вождя.
Дикарь бросил на старика взгляд, в котором несмотря на темноту, была ясно видна неукротимая ненависть. Он отошел и смешался с толпой товарищей, стыдясь неудачи своей хитрости. Лишь только Уюча исчез, как перед пленниками появился и остановился перед ними воин величественного вида. У него была гордая, надменная поступь, которой отличаются все индейские вожди. За ним шла вся толпа индейцев. Они окружили вождя в глубоком, почтительном безмолвии.
— Земля обширна, — после короткого молчания сказал вождь с видом достоинства, тщетно создавшегося тем, кто был только жалкой копией, — почему же дети белых никак не могут найти себе место на ее поверхности?