Предубеждения женщины
Предубеждения женщины
Анекдот1
1 Совершенно справедливый, говорит автор, госпожа Жанлис.
——
Предубеждения женщины, Жанлис Мадлен Фелисите, Год: 1802
Время на прочтение: 20 минут(ы)
Граф де Люзи, молодой, прекрасный сделался ужасом свекровей {Следственно свекрови во Франции заботились о добром имени молодых женщин более, нежели матери и мужья!} и всех женщин, привязанных к доброму своему имени. В 26 лет он прожил все имение, и погубил (как говорили) двух женщин, из которых одна развелась с мужем, а другая, по королевскому повелению, заключена была в монастыре. Итак, немудрено, что граф славился, ужасал в свете, и что осторожные люди убегали его. Он был ветрен, но добр и чувствителен, разорился от безрассудной щедрости, и те, которые знали его коротко, находили в нем милые свойства с приятным умом. Так президент П** любил его сердечно — богатый человек, проводивший большую часть года в Водреле, нормандском замке, славном прекрасными садами своими, веселым обществом и блестящими праздниками, которые любил давать хозяин. Президент был уже человек немолодой, умный, добрый, веселый и роскошный, кто имел приятности и таланты для общества, мог надеяться на его дружбу. Граф Люзи провел у него два лета. Он любезностью своею обезоруживал злословие и предубеждение, всякий рад был с ним встретиться. Граф выдумывал водрельские праздники, сочинял куплеты, сам пел их, играл комедии, и хозяин любил его как душу.
У президента была родственница, вдова, славная красотою, умом и добродетелями, которая своею трогательною нежностью усладила последние годы старого ее мужа, умершего в Лангедоке. Госпожа Нельфор провела год траура в уединении и возвратилась в Париж наслаждаться всеми приятностями богатства, независимости и совершенно непорочного имени. Она была уже не в первом цвете молодости: ей минуло 32 года, но рассудок и добродетельная жизнь удивительным образом сохраняют свежесть красоты. Госпожа Нельфор еще сияла прелестями. С основательным характером она соединяла основательный ум, тонкую проницательность и нежное чувство, приобретаемые в свете. Хвалы, которыми осыпали ее поведение, обратили в ней честолюбие на один предмет достойный его, однако не оправдывающий надменности, а госпожа Нельфор гордилась своим достоинством гораздо более, нежели прелестями, которыми она была только довольна! например так, как гордая кокетка довольна хорошим убором, который, по ее мнению, не увеличивает, но только показывает красоту ее. Госпожа Нельфор уважала прелести для того, что они дают еще более цены добродетели и могут украшаться ею.
О ней думали то же, что говорят о всех добродетельных женщинах, думали, что она имела холодный ум и мало воображения. Такое заключение всегда несправедливо: воображенье развратное не есть живое воображение. Не надобно большой пылкости в мыслях для того, чтобы представить себе удовольствия кокетства и ветреной любви: такие картины всегда перед глазами. Женщина, которая пленяется ими, видит только настоящее, другая презирает их для того, что видит будущее, видит следствия, не первая, а вторая имеет нужду в воображении. Всегда можно сорвать плод слабости, но плод добродетели не скоро зреет, одна дает наслаждение, другая только обещает, порок держит в руке плату, а награда добродетели в будущем. Надобно иметь сильное воображение, чтобы живо представить себе отдаленное и полюбить благо, хотя истинное и личное, но отвлеченное и невидимое — полюбить, говорю, более всех приманок страсти.
Госпожа Нельфор была чувствительна и пылкого ума, но спокойствие и гордость души давали ей вид какой-то холодной строгости, хотя и непритворной, но в самом деле несогласной с ее характером. Никто бы в обществе не был приятнее госпожи Нельфор, если бы отменное уважение всех людей не испортило ее и ибо всякая хвала, и ложная и справедливая, портит человека, если он ею гордится. Любезная вдова была излишне строга и суха в обхождении с людьми, известными по дурным слухам, она не думала, что гораздо целомудреннее и пристойнее иметь кроткую снисходительность, которая не хочет знать соблазнительных анекдотов или по крайней мере верить им, напротив того грубое презрение напоминает их, и бывает нескромною жестокостью.
Госпожа Нельфор приехала из Лангедока в Париж весною. Президент был в Водреле. Она уведомила его через письмо, что скоро будет к нему на целый месяц. Он сердечно уважал и любил свою племянницу, сверх того, давно не видав ее, мог на случай ее приезда давать праздники. Президент уведомил о том графа Люзи, который чрезмерно обрадовался. — И так вы знаете мою племянницу? спросил хозяин. ‘Видел два раза, отвечал граф, и сердечно удивлялся красоте ее’. — Любезный друг! берегись влюбиться! — ‘Для чего? мы оба свободны’. — Тебе 26 лет, а характеру твоему пятнадцать, ей 32 года, и разум ее никогда не был молод. Вообрази себе совершенство благоразумия и хладнокровия! Она мила, но (между нами будь сказано) страшна как уголовный судья. К тому же я уверен, что ей насказали о тебе ужасы. — ‘Дай Бог!’ — Как? — ‘Она более заметит меня’. — А предубеждение? — ‘Нет нужды, главное дело быть замеченным’. — Любезный друг! это единственная женщина! — ‘К такой именно должно мне навсегда привязаться. Скажите, весела ли она?’ — Иногда, только горда до крайности и презирает молодых людей, которые считаются ветреными, не терпит похвалы и ни малейшего вида лести… ‘Разумею, уверенная в способах нравиться, она хочет вселять боязливое почтение, это хорошо знать. Ах! если бы мне удалось заслужить от нее какую-нибудь важную грубость!’ Странное желание! не думаю, что эта надежда легко может исполниться. — ‘Право? вы думаете, что она может оказать человеку явное презрение?’ — Без всякого сомнения. — ‘Прекрасно! Умная женщина может зайти очень далеко, когда сердце ее свободно, и когда ей надобно загладить грубую несправедливость, и если мужчина не глупец, то ему всего выгоднее начинать трогательным видом жертвы’. Президент согласился на истину сего замечания, и открыл ему намерение веселить гостью праздниками и спектаклями. Граф в одну минуту выдумал план их.
У президента была сестра, баронесса Л*, которая жила у него в доме и которую он любил как друга. Она никогда не бывала красавицею, и в 44 года, без всякого самолюбия и требования, тем более нравилась в коротком обхождении. Подобно своему брату, баронесса любила свет и его удовольствия, была добродушна, чувствительна, всегда одинакова, смешлива и совершенно снисходительна, особливо в рассуждении тех, кого любила, у нее был один сын, девяти лет, которого она обожала. Граф, любя детей, часто играл с маленьким Алексисом, и тем понравился нежной матери. Сверх того он имел к ней во всем почтительное внимание, занимал, веселил ее своим разговором, и баронесса любила его без памяти. Граф, будучи с нею искренен, рассказал ей все свои любовные истории. Признаваясь во многих слабостях, он доказал свою невинность в разных случаях, которыми злословие укоряло его. Чувствительная баронесса, тронутая такой милой доверенностью, искренно извиняла проступки, уменьшенные раскаянием и описанные с любезною живостью.
Наконец госпожа Нельфор, ожидаемая с великим нетерпением, приехала ввечеру, в самую ту минуту, как хозяин и гости возвратились из сада. Президент, баронесса и маленький Алексис, которому она была крестная мать, бросились к ней навстречу, и несколько раз обняли ее на крыльце. Наконец она вошла в залу, где сидел один граф, все другие разошлись по своим комнатам. Баронесса подозвала его и представила госпоже Нельфор, а между тем Алексис, целуя руку своей крестной матери, сказал, что он первый друг его. Она сделала презрительную ужимку, не взглянула на графа, оборотилась к нему спиною и тихонько сказала президенту, что желает с ним поговорить наедине. Граф вышел. Алексис побежал за ним. Тут госпожа Нельфор без всякого предисловия изъявила свое удивление, что она в Водреле находит такого человека, как граф де-Люзи. Президент, устрашенный ее строгостью, думал отвечать, но баронесса не дала ему говорить, и с великим жаром вступилась за графа. Племянница не хотела слушать и сказала, что она не понимает, как можно любить изверга, ославленного дурными делами. Баронесса рассердилась, отвечала таким же тоном, и произнесла имя жеманства. Госпожа Нельфор покраснела с досады и прямо объявила, что она никак не согласится пробыть ни двух дней в таком доме, где живет презрительный человек. Что же мне делать? сказал наконец президент… ‘Выбирайте кого вам надобно: или графа или меня завтра здесь не будет’. — Да как же мне сказать ему? — ‘Нимало незатруднительно: скажите, что от меня слышали. Он на вас не рассердится, а будет только бранить мое жеманство’. И вы не думаете о следствиях?.. ‘Это будет хорошим примером. Если бы все рассудительные женщины уговорились так обходиться с гнусными прелестниками, то число их жертв конечно бы убавилось’. — Смею думать, сказала баронесса, что я не безрассудна, однако никогда не войду в такой заговор против человека любезного… Любезного! повторила госпожа Нельфор с видом насмешки… ‘Так, сударыня, любезного, доброго, искреннего, чувствительного, одним словом, я не знаю другого человека, ему подобного в любезности… Госпожа Нельфор пожала плечами, и не отвечая баронессе, сказала президенту: ‘Послушайте, я не хочу досадить вам, дело может обойтись без всякого шума. Долго ли пробудешь у вас граф?’ Три недели. — ‘Итак, не говорите ему ни слова. Я завтра уеду и возвращусь к вам через месяц, а за ужином скажу ныне, что мне надобно ехать в Руан за важным делом, и в самом деле поеду туда’. — Если хотите, то я скажу графу. — ‘Нет, теперь нахожу, что эта выдумка лучше’. — Но она чрезмерно огорчает меня. Увидеться на минуту после долгой разлуки! Будьте великодушны, сударыня, и останьтесь с нами!.. ‘Нет, нет! я непременно завтра поеду, но даю слово провести у вас все лето’. Ответ ее был так решителен, что президент не сказал уже ни слова. Баронесса, внутренне обрадованная таким намерением, мало-помалу смягчилась. Наконец они искренно обнялись и помирились. Ужину надлежало быть через час. Госпожа Нельфор хотела приказать людям своим быть готовыми к отъезду, и пошла в назначенные для нее комнаты. Там служанка ее, имея уже время переговорить с домашними, начала рассказывать ей о праздниках, которые для нее готовятся, и которые выдуманы графом де Люзи. Это слово произвело в сердце госпожи Нельфор какое-то движение, похожее на раскаяние, но оно в минуту исчезло. ‘Праздники им выдуманные! он верно стал бы всем хвалиться, нет, всего лучше уехать!’ думала она, и между тем, без всяких мыслей расспрашивая свою служанку, узнала, что графа все любят в доме, и что после ужина будет играна маленькая комедия. Разговор еще продолжался, когда вошел к ней президент и с печальным видом сказал: ‘Теперь ничто не мешает вам остаться с нами, любезная племянница. Граф послал за лошадьми, и хочет ехать’. Итак вы против нашего условия, сказали ему?.. ‘Я сказал только, что вы завтра едете в Руан’. А он?.. Вышел из комнаты, через десять минут возвратился, и объявил, что получил важное письмо, которое заставляет его спешить в Париж. Это без сомнения выдумка. Он угадал истину по тому, как вы обошлись с ним’. Обошлась с ним, говорите вы? мне кажется, что я не сделала никакой неучтивости. ‘Но вид ваш, вид!’.. Жаль, если я неумышленно показалась грубою. Он верно жалуется на меня? — ‘Не говорит ни слова. Я не был с ним наедине, и оставил его в зале, где собрались все гости’. — Итак, граф в самом деле послал за лошадьми? — ‘Они верно уже здесь, почта в двух шагах отсюда’. — Я уверена, что он проклинает меня. — ‘Проклинает? какими ложными красками вам описали его! Нет на свете человека добродушнее графа де Люзи!’ — Итак он не сказал вам ни слова? — ‘Ни одного слова, только, прощаясь со мною при других людях, он сильно пожал мою руку и взглянул на меня с таким горестным видом, что мне стало грустно. Но дело сделано, перестанем думать о том’. — Тут госпожа Нельфор быстрыми глазами взглянула на президента… Она знала его искренность и прямодушие, однако подозревала, что он хочет хитрым образом удержать ее вместе с графом, и желая выйти из сомнения, сказала: ‘Если бы я это предвидела, то поступила бы иначе. Ради Бога скажите, что мне теперь делать?’ — Ничего. Граф угадал вашу ненависть и причину отъезда, но в самом деле вы не сказали ему никакой грубости, и следственно он не имеет права жаловаться ни на вас, ни на меня. Теперь всякое ласковое слово будет с вашей стороны признанием, что он не ошибся, мысль загладить таким образом обиду может ему показаться еще обиднее. Итак отпустим его, не давая знать, что угадываем причину. Вы у нас остаетесь, а это главное. Сей ответ, истребив сомнения госпожи Нельфор, умножил ее тайное раскаяние. — Надеюсь, сказала она, что тетушка удержит его. — ‘О нет, он твердо решился: будьте в том уверены’. В самую сию минуту постильйоны хлопнули бичами и въехали на двор. Госпожа Нельфор с великим беспокойством вскочила. ‘Боже мой! неужели это его лошади?’ сказала она, позвонила в колокольчик и сделала такой же вопрос вошедшему слуге, которой отвечал, что граф де Люзи приказал уже закладывать свою карету. Мне надобно еще обнять его, сказал президент: пойду к нему. ‘Я сама себя не извиняю, наговорив столько неприятностей. Баронесса верно сердита, эта мысль беспокоит меня. Пойдемте к ней вместе, я хочу изъясниться с нею’. — Она теперь в зале, с гостями. — ‘Мы пройдем к ней в комнату и пошлем за нею’. — А если она в своей горнице, то можем найти там графа. (Госпожа Нельфор того и желала внутренне). ‘Нужды нет! отвечала она, взяв президента за руку: я должна сделать все для баронессы, которую люблю душевно’. Госпожа Нельфор не шла, а бежала по длинному коридору, так что бедный президент запыхался и устал до смерти. Баронесса сидела на канапе, вся в слезах, подле графа, который держал ее руку с выражением дружеской чувствительности… Увидев госпожу Нельфор, он вскочил, низко поклонился, и целуя руку баронессы, томно сказал: простите! Граф хотел уже выйти. Тут госпожа Нельфор, сердечно тронутая (первый раз в жизнь свою), забыла все, бросилась за ним к дверям, и схватив его за руку, сказала с живостью: ‘нет, нет! вы не поедете!’ Она вдруг опомнилась, замешалась, покраснела и стояла неподвижно. Граф смотрел на нее с величайшим удивлением. Президент и баронесса также стояли и в молчании глядели на них обоих. Наконец граф тихим голосом и с видом глубокого почтения спросил у госпожи Нельфор: ‘Не угодно ли вам, милостивая государыня, чего-нибудь приказать мне?’ Сей голос и вид снова тронули ее сердце. Я хочу просить вас, отвечала она, но имею нужду в подкреплении. ‘Милый ангел!’ воскликнула баронесса, обняв ее с нежностью: говори с любезною своею искренностью, а вы, граф, подите слушать нас!’ Она взяла их за руки и посадила на канапе с собою. Президент сел подле своей племянницы и с жаром целовал ее руку. У всех были на глазах слезы. В сию минуту слуга хотел сказать, что графская карета готова. Вели же скорее отложить лошадей! сказала баронесса. Согласны ли вы на то? спросила госпожа Нельфор, взглянув на графа с прелестною улыбкою. Он дал знак слуге, чтобы он вышел и ожидал его приказания, потом, оборотясь к госпоже Нельфор, отвечал: ‘Чувствую, милостивая государыня, всю цену вашей милости, одно слово награждает меня за все. Но я должен ехать в нынешний вечер, зная, что вы уедете завтра, и зная причину, которая’… Она не поедет, сказала баронесса: видя ее расположение, разве вы не угадываете, что она сама остается? Госпожа Нельфор хотела ехать, отвечал граф. Так, государь мой! сказала она с живостью: хотела, и теперь раскаиваюсь, винюсь, и (что еще более) сама чувствую вину свою, сама укоряю себя, и надеюсь, что вы меня простите. — ‘Исполнить первую волю вашу есть для меня единственный способ доказать сколь живо чувствую вашу трогательную милость! Ах! вы только жертвуете своим предубеждением, но конечно не могли в такое короткое время увериться в его несправедливости!’ Нет, я безрассудно поверила тем людям, которые вас не знают, и чувствую, что мне должно более верить вашим и моим друзьям… За такой милый ответ баронесса еще обняла госпожу Нельфор. Президент был вне себя от радости. Граф изъявлял чувствительность, но с умеренностью. Призвали слугу и велели отложить лошадей. Через минуту поставили кушанье. Боже мой, сказала госпожа Нельфор: что отвечать нам на вопросы любопытных?.. То, что граф передумал, сказала баронесса: все будут искренно рады, а двум или трем объявим тихонько нашу тайну, которую завтра узнают и другие. Нам нет нужды таиться: потому что обиженный умел быть кротким, а любезная обидчица умела загладить свою несправедливость искренно и приятно.
Сделав условие, хозяин повел свою племянницу, а торжествующая баронесса взяла руку графа. Он не сел за стол, и после ужина не стал играть комедии — ‘оттого (сказала баронесса госпоже Нельфор), что у него сердце еще не на месте. ‘Граф во весь вечер был молчалив, и рано ушел в свою комнату. Госпожа Нельфор долго сидела одна с баронессою, говорила о нем, — соглашалась, что он любезен, и жалела о его дурном имени в свете. Баронесса оправдала своего друга в том, что казалось всего непростительнее госпоже Нельфор. Сия последняя, возвратясь в свою горницу, думала единственно о человеке, которого ненавидела за несколько часов перед тем, и раздеваясь, говорила еще об нем с своею служанкою.
На другой день госпожа Нельфор в 10 часов пошла к баронессе, у которой все собирались завтракать. Она услышала еще за дверью превеликий шум, и вошедши в комнату, увидала графа и маленького Алексиса, которые оба валялись по земле и во весь голос кричали. Граф тотчас встал из уважения к ней… Коварный прелестник! он уже знал ее совершенно, и неприметным образом льстил ей так, как единственно можно было угодить сей гордой женщине. Она улыбнулась, и несколько раз начинала с ним говорить. Граф отвечал с приятностью, но коротко, и сам оставался в почтительном отдалении. Госпожа Нельфор ласкала Алексиса, взяла его на колени, и между прочим спросила, хорошо ли он учится. ‘Нельзя лучше, отвечал Алексис: я в нынешнее утро вытвердил уже песню, которую друг мой (так он называл графа) сочинил для вас, и почти знаю наизусть’. Алексиса побранили за нескромность, на тайна вышла наружу, и баронесса сказала, что эта песня в самом деле написана и вытвержена наизусть в три часа. Алексис примолвил, что он будет петь ее ввечеру. Госпоже Нельфор чрезмерно хотелось видеть стихи и знать, как граф хвалит ее: женщины судят потому о чувствах, ими вселяемых, и редко обманываются.
После обеда сказали ей, что Алексис намерен дать крестной матери своей маленькой праздник в его собственном новом садике. В 9 часов повели ее в парк: там приятный луг был обсажен розовыми кустами, освещен ярко со всех сторон, и га сельском храмике, в средине его, изображалась огненная надпись: Пристанище беглого Купидона. Вдруг раздалась нежная симфония… Алексис явился в виде Амура, с факелом в руке, но без крыльев, без стрел и повязки. Смотря на госпожу Нельфор, он запел следующую песню:
Всегда смиренный, молчаливый,
Гонимый злобною судьбой,
Дерзнул явиться пред тобой?
Сей вид покорный, боязливый,
Еще ль ужасен для тебя?
Кто может страшен быть, любя?
Я был злословия предметом,
И ты, к несчастью моему,
Легко поверила ему.
Каким нарушенным обетом
Амура можешь укорять?
Хотела ль ты его узнать?
Невинный сердцем и душою
Я прежде слепо обожал,
Но с глаз теперь завесу снял,
Пленясь твоею красотою,
Уже престал слепым я быть,
Смотрю, чтоб более любить.
Увы! я был крылатым прежде,
Но чтоб за верностью летать,
И в сердце красоту сыскать.
Теперь я крылья сжег, в надежде,
Что ты мне скажешь: будь со мной!
Клянусь молчать, но жить тобой!
Я стал навеки безоружен,
Отдав Минерве в плен себя.
Чьи стрелы не язвят тебя,
Тому колчан и лук не нужен.
Теперь меня забудет свет,
Уже я не хочу побед!
Но пламенник, тобою зримый,
Мной будет вечно сохранен,
К тебе любовью освящен
Его огонь неугасимый,
Он должен пред тобой пылать,
И сердца огнь изображать.
Алексис пел очень мило, и госпожа Нельфор нашла песню остроумною, она сто раз поцеловала своего крестника, и глазами искала графа, но он стоял в пятидесяти шагах от нее, спрятавшись за дерево. Между тем видел все движения своей Минервы. Позвали автора: он явился, и с улыбкою скромности благодарил за обыкновенные приветствия. Госпожа Нельфор желала иметь список куплетов, спрятала его, и во весь вечер была в рассеянии. Граф также казался задумчивым и не подходил к ней.— В первом часу она ушла в свою комнату, вынула из кармана песню и развернула с особливым движением. Граф списал ее своею рукою, и даже подписал имя. В письме и в имени человека, который занимает наше сердце, есть какая-то неизъяснимая прелесть…. Госпожа Нельфор не читая смотрела на сии опасные черты, особливо на имя Люзи… Через несколько минут стала читать и думать над всяким куплетом. Она заметила, что все сказанное Амуром в свое оправдание может относиться к графу, если он в самом деле влюблен в нее: предположение, которого женщина не боится! Но всего более госпоже Нельфор нравилась тонкость похвалы, в которой ни слова не было сказано о ее наружных прелестях. Вот самые лестные куплеты, думала она: редко молодые люди умеют так мило хвалить женщин. Я сохраню эту песню.
В следующие дни граф также не старался быть подле госпожи Нельфор. Между тем, как она играла в вист с тремя важными кавалерами, граф в другом углу комнаты играл в реверси с баронессою, или рассказывал забавные истории, которые всех смешили. Госпожа Нельфор часто оборачивалась к ним, забывала козырей, приводила товарища своего в отчаяние, и кончив партию, садилась подле баронессы, которая сделалась ей милее прежнего.
Однажды после обеда, когда все ушли гулять, госпожа Нельфор, желая дошить жилет для своего брата, осталась работать в зале и говорить с баронессою. Вошел граф, и видя, что она развивает шелк, выпросил у нее дозволение держать его. Между тем баронессу вызвали. Госпожа Нельфор в первый раз осталась с ним наедине. Граф, держа в руке моток, стал перед нею на колени, будто для того чтобы ей легче было мотать. Сядьте, сказала она ему закрасневшись. — Нет, отвечал он: мне так лучше. Госпожа Нельфор не смела принуждать его, торопилась навивать шелк, путала его и молчала. Можно ли спросить, сказал наконец граф, кому готовится этот прекрасный жилет? (Он знал, но тут надобно было начать разговор.) Госпожа Нельфор улыбнулась. Вы теперь в первый раз удостоили меня вопроса, отвечала она: а прежде не хотели даже и говорить со мною. Признайтесь, что вы еще немного сердиты на меня? Граф вздохнул и посмотрел на госпожу Нельфор, которая опустила глаза в землю и в замешательстве своем перервала шелк… Я сегодня не умею ничего делать, сказала она: но оставим эту работу, вы верно устали… ‘Ах нет! ради Бога продолжайте, мне очень хорошо!’ — Госпожа Нельфор дрожащей рукой взяла опять шелк, а граф тихим голосом сказал: ‘Вы одни не знаете, какую смелость надобно иметь для того, чтобы подойти к вам и требовать вашего внимания!’ Да, я забыла отвечать вам, перервала госпожа Нельфор: вы желали знать, для кого шью этот жилет?.. Для того, кто мне любезнее всех на свете. — ‘Какая несправедливость!’ — Почему же? — ‘Может ли какой-нибудь дар умножить счастье этого блаженного человека? Тот, кто любит вас всего более, тот достоин сожаления. Он не может питать себя надеждою, и великодушие требовало бы утешить его. Правда, что вы его не знаете, и что он никогда не откроется’. — Вы делаете странное предположение, могу уверить вас, что никто в свете не имеет ко мне того чувства, о котором говорите. Это было бы дурачество! ‘О! я не отнимаюсь, и сказал вам тоже. Но вы можете думать, что в числе тех людей, которые вас знают, есть хотя один, один, любящий вас страстно’. Нельзя любить без надежды. — ‘Ах! почему вам знать? Будьте уверены, что это несчастье — возможно!’ Он произнес сии слова так нежно и трогательно, что клубок выпал из рук госпожи Нельфор и покатился в другой угол комнаты. Граф должен был встать, чтобы поднять его: в эту минуту вошла баронесса. Он предложил идти гулять в поле: согласились с видом великого удовольствия, и забыли жилет, который так спешили дошить! Не далеко от Водрельского замка возвышается гора двух любовников, славная романическим преданием и живописными видами с ее вершины. Граф уговорил баронессу и госпожу Нельфор взойти туда. Им должно было лезть с великим трудом на крутизны, и маленькая собачка госпожи Нельфор вдруг упала в глубокую расселину. Госпожа Нельфор закричала без памяти, а граф бросился на край пропасти и с радостью увидел Розету, стоящую на камне. Она жива! воскликнул Граф — не хромает, а только не может выйти, я пойду за нею!.. Сказав, он сел на край расселины и покатился вниз. Госпожа Нельфор, вне себя от ужаса, кричала ему, чтобы он остановился, но граф был уже на земле, и хотя не убился, однако не мог скоро подняться. Госпожа Нельфор, бледная и дрожащая, вместе с баронессою подошла к пропасти, и заливаясь слезами, кликала его. Наконец граф встал, и кричал оттуда, что он ни мало не ушибся. Госпожа Нельфор оперлась на плечо баронессы, глаза ее закрылись, ей сделалась дурнота. Баронесса посадила ее под деревом. Через минуту она опомнилась, спешила опять к пропасти и с трогательным чувством увидела графа, ласкающего Розету. Он закричал ей, что ему невозможно выйти без веревки. Баронесса и госпожа Нельфор пошли к монастырю, построенному на сей горе, и криком своим вызвали оттуда монахов, которые сыскали веревку и вытащили графа с Розетою. Они обе с нежностью подали ему руку. ‘Ах! обнимем нашего рыцаря!’ сказала баронесса. С радостью! отвечала госпожа Нельфор, и бросилась в его объятия. Она сделала это без всякого замешательства и даже без всякого особенного чувства, думая единственно о той опасности, которой он для нее подвергался. Любовь сохранила воспоминание сего нежного поцелуя, но одна благодарность дала его. ‘Боже мой! на вас кровь!’ воскликнула госпожа Нельфор. Граф отвечал, что он только оцарапал себе руку и лицо шиповником. Будучи в нескольких шагах от монастыря, решились там отдохнуть. Граф, желая предохранить Розету от новой беды, нес ее на руках, ласкал и, казалось, изъявлял ей благодарность. В самом деле он был многим обязан собачке. Сели на террасе, окружающей церковь. Добродушные монахи принесли сливок и земляники. Один из них рассказал, что монастырский служка, упав в ту пропасть, из которой вытащили графа, изломил себе ногу. Госпожа Нельфор взглянула со слезами на графа, который поцеловал Розету: это служило ясным ответом. Говорили о двух любовниках монастырской горы {Этот старинный анекдот, может быть, известен читателям. Один жестокий барон согласился отдал дочь свою за ее любовника единственно с тем условием, чтобы он не отдыхая взнес ее на гору. Любовник исполнил условие, но упал мертвый на вершине горы.}, чтобы говорить о любви, судили, растрогались, замешались — а граф несколько раз с восторгом целовал Розету. Возвратились домой в великой усталости. Госпожа Нельфор с чувствительностью рассказала свою историю, между тем, как граф переодевался в своей комнате. Он возвратился еще веселее, еще любезнее обыкновенного, играл комедию, пел, и так пленил все общество, что всякий хвалил его с жаром. Госпожа Нельфор слушала сии похвалы с таким удовольствием, что женщины угадали ее тайну и сделали заговор всячески помогать графу, хотя он и никому не открывался в своих намерениях. Никто не думал (кроме баронессы), чтобы гордая и холодная госпожа Нельфор могла выйти замуж за двадцатишестилетнего человека, ветреного мота, но всем казалось забавно, что она, прожив столько лет беспорочно, наконец входит в связь с таким человеком! Давно уже добрая слава госпожи Нельфор беспокоила многих женщин. Что принадлежит до нее, то она никак не угадывала сего заговора и находила одною справедливостью все то, что ей говорили о граф. Однако собственные ее чувства начинали беспокоить ее. ‘Он любит меня, думала госпожа Нельфор: нельзя в этом сомневаться. Кто для спасения моей Розеты жертвовал жизнью, тот тысячу раз умер бы для меня. Бедный молодой человек! как он жалок! Нужно ли мне вооружаться против него жестокостью, когда он не имеет никакой надежды, почитая меня и даже боясь моей добродетели? Ах! если бы ему было лет десять поболее! Но двадцать шесть лет, и такое дурное имя в свете!.. Правда, что его винят несправедливо… Как люди жестоки!’ — Сей молодой человек, столь боязливый и скромный, сел наконец за столом подле госпожи Нельфор, и за ужином нашел способ всячески уверять ее в страстной любви своей.
На другой день один из гостей предложил ехать в Дьеп, чтобы видеть море. Госпожа Нельфор согласилась на то, чтобы сделать удовольствие баронессе. Граф также не хотел отговариваться. Ничто так не утверждает короткости между людьми, как маленькое путешествие в хорошее время года. Все вместе — все как-то расположены к искренности, обеды в трактирах веселы, без чинов, всякое принуждение забыто — а любовь умеет пользоваться таким счастливым расположением!.. И наконец, после всего, быть на берегу моря, удивляться сему великолепному зрелищу подле милого человека, сесть вместе на корабль, вместе плыть, выйти с ним на берег, гулять, разговаривать, задумываться… какая опасность для женщины, если она свободна, молода, чувствительна и слишком надежна на себя! если твердит себе беспрестанно: ‘Я ничего не боюсь, и конечно уверена в себе, но он… как жалок! что с ним будет!’
Граф, быв во все время путешествия очень весел, вдруг сделался грустен и задумчив, приближаясь к Водрелю. Баронесса, сидя с ним и с госпожою Нельфор в одной комнате трактира, стала говорить о его меланхолии. Я жалею о Дьепе, отвечал он, смотря на госпожу Нельфор: вы были так милы! а в Водреле, среди множества людей, опять возьмете на себя вид строгой важности! — Строгой важности! повторила баронесса засмеявшись: это на меня похоже! — Я исчезну в толпе, продолжал граф: буду видеть только вас, а вы на меня и не взглянете! Даже и теперь глаза ваши убегают моих!.. ‘Вот прекрасно! сказала баронесса: я смотрю на тебя, а ты сам отворачиваешь голову! Нет, не бойся, жалкий друг мой: я обещаюсь всякий вечер играть с тобою в реверси!’ — В продолжение сего разговора госпожа Нельфор смотрела в землю., Она не удивилась, что граф при баронессе говорил так ясно, ибо знала его дружбу с нею, но сердце ее было в волнении, она едва переводила дух, слушая с великим вниманием, и не говоря ни слова. Граф вздохнул и сказал баронессе: ‘Как можете вы шутить надо мною, зная, что через пять дней’… Он не договорил, закрыл глаза рукою, встал и вышел. Что это значит? спросила госпожа Нельфор. Граф открылся мне, отвечала баронесса, что он хочет ехать из Франции. ‘Ехать?’ — Да, года на два, в Англию и в Италию. — ‘На два года?’ — Это намерение огорчает меня, я люблю его как сына, но самое участие, которое беру в судьбе его, заставляет меня желать, чтобы он уехал. — ‘Для чего же?’ — Для чего! ты сама знаешь. Будем искренны: граф любит тебя пламенно: что ж делать ему в такой безрассудной страсти? ‘Когда он едет?’ — На другой день именин твоих. — ‘Через пять дней!.. бедный молодой человек!’ — В самом ли деле ты об нем жалеешь? — ‘Можете ли сомневаться? очень, очень жалею’. Итак не хвалю тебя. Когда жалеешь о любезном человеке, и когда сердце не занято… ‘Что же?’ — Тогда надобно утешить его. — ‘Как же поступили бы вы на моем месте?’ — Я вышла бы за него замуж. — ‘Боже мой! какой поспешный совет! Выйти замуж!’ Что ж мешает? — А его лета?’ Самые лучшие для мужа. — ‘А мои?’ — По лицу тебе двадцать лет. — ‘А его имя в свете, ветреность, непостоянство?’ — Ты не веришь тому. — ‘Что же скажут люди?’ — Разве ты теряешь их почтение? Разве второе замужество есть преступление? — ‘Но в этом случае не есть ли оно безрассудность?’ — По крайней мере любезная. —Тут разговор перервался. Госпожа Нельфор вздохнула, и во весь тот вечер была задумчива.
Приехав в Водрель, граф начал обходиться с госпожою Нельфор по прежнему, то есть скромно, и был всегда грустен и молчалив. Однако грусть не мешала ему заниматься праздником, который готовился для именин ее. Госпожа Нельфор ожидала их с горестью: баронесса несколько раз повторила ей, что граф хочет непременно уехать на другой день. Праздник начался только в семь часов вечера. Президент вошел в залу и сказал госпоже Нельфор, что морские разбойники, которые видели ее на океане, ходят вокруг замка и намерены быть ее похитителями, что он советует ей взять меры и скрыться в храм Весты (самое лучшее здание в саду его). Госпожа Нельфор встала и пошла с ним в храм, где она увидела всех дам водрельского общества, одетых весталками. Между ими явился Амур, и запел ей следующий куплет:
Тебе ль укрыться от любви
С такой прелестною душою?
В какой пустыне ни живи,
Амур всегда, везде с тобою!
В сию минуту заиграла турецкая музыка. Весталки испугались — и скоро ужас сделался всеобщим, когда варвары окружили храм, ворвались в его внутренность, и схватив бедных весталок, унесли их. Начальник мусульман, прекрасный молодой человек, в богатой одежде, бросился прямо к госпоже Нельфор, стал на колени, со всеми возможными знаками уважения взял ее на руки и понес через длинную аллею, невзирая на ее сопротивление. В конце сей аллеи она увидала всех весталок сидящих на прекрасных носилках: ее сажают тихонько на кресла, и несут, при звуках музыки, на другой конец парка, ярко освещенного. Госпожа Нельфор с улыбкою смотрела на своего похитителя, который шел подле нее. ‘Скажите, вы ли изобретатель этого праздника?’ спросила, она. — Без сомнения, отвечал он: вам нетрудно угадать, что и роли мною же распределены. Не отнимайте у меня этой любезной мечты: завтра поутру она исчезнет, останется только воспоминание минутного сновидения. — ‘Правда ли, что вы завтра едете?’ — Советуете ли мне остаться? — ‘Не знаю для чего’. — Не требую от вас надежды, а только скажите, что я умею быть бескорыстным и покорным. — ‘Не вижу покорности в этом отъезде, напротив, мне вас жаль’. — Имейте смелость остановить меня! ‘Итак это может быть дерзостью? Вы меня пугаете’. — Что бы вы сказали мне, если бы не захотели моего отъезда? — ‘Одно слово: останьтесь!’ Довольно, это слово от вас и в моем положении обещало бы все. — ‘Я хотела сказать его, не предвидя таких следствий’. — А теперь уже не скажете? — ‘По крайней мере надобно подумать’. — Все ваши первые движения не согласны с моим желанием, от размышления также не ожидаю для себя ничего радостного. Итак завтра, на рассвете, буду на пути в Англию. Я нанял тот корабль, на котором мы вместе плавали, хочу еще быть на нем. — Тут разговор их пресекся. Все носилки остановились на берегу большого канала, окруженного акациями и покрытого лодками, на которых пылали разноцветные огни и сидели с веслами турки. Граф, начальник сей флотилии, выступил вперед и обратясь ко всем пленникам, приятным голосом пел следующее:
Простите дерзости несчастных!
Любовь оправдывает нас.
Для милых нет врагов опасных
Мы были дерзкими на час!
Ах! смело пользуйтесь правами,
Которых вас нельзя лишить!
Вам сродно властвовать над нами,
Мы созданы рабами быть.
Когда изгнать вы нас хотите,
Мы должны плыть куда-нибудь,
Но, милые? вообразите,
Сколь без надежды грустен путь!
Любовь оправдывает нас.
Для милых нет врагов опасных
Мы были дерзкими на час!
Ах! смело пользуйтесь правами,
Которых вас нельзя лишить!
Вам сродно властвовать над нами,
Мы созданы рабами быть.
Когда изгнать вы нас хотите,
Мы должны плыть куда-нибудь,
Но, милые? вообразите,
Сколь без надежды грустен путь!
Все дамы, кроме госпожи Нельфор закричали, что они сами хотят плыть, и с любезною веселостью бросились в лодки. Граф подошел к госпоже Нельфор и сказал ей: вы одни молчите, знаю причину: мне должно ехать без надежды!… ‘Нет! останьтесь!’ с живостью отвечала госпожа Нельфор. Боже мой! какое слово произнесли вы! Ах! если все это обман и мечта, то могу ли жить на свете? — Останьтесь, повторила она тихо, но ясно… Граф, вне себя от радости, схватил руку ее, и воскликнул: ты моя навыки! Он ввел ее в лодку, и наконец предался восторгу сердца своего. Дали слово, произнесли клятву, назначили день. Госпожа Нельфор сказала: как баронесса и президент удивятся! а ввечеру, когда она объявила им свою тайну, они с улыбкою отвечали: мы это предвидели!
Через несколько дней была свадьба. Госпожу Нельфор осуждали, бранили, осмеивали в песнях, а через несколько времени оправдали. Она имела славу исправить мужа своего и привязать его к себе навыки. Ее безрассудность забыли — ибо счастливая супруга всегда уважаема в свете.
Жанлис С.Ф. де Предубеждения женщины: Анекдот, [Из ‘Nouvelle Bibliotheque des romans’. 1802. T.6] / [Госпожа Жанлис, пер. Н.М.Карамзина] // Вестн. Европы. — 1802. — Ч.4, N 14. — С.85-120.