Г. Д. Гребенщиков
Г. Д. Гребенщиков
Представление
Представление
Представление, Гребенщиков Георгий Дмитриевич, Год: 1930
Время на прочтение: 2 минут(ы)
Как-то на праздниках в одном из захолустных таежных сел на Оби, на воротах сельской сборни, а так же на дверях заезжего дома, появились синим карандашом написанные афиши. Жители села почти все были неграмотные и, увидев афиши, подолгу останавливались перед ними и тупо смотрели на кривые писанные буквы. Затем высморкавшись заходили в сборню и спрашивали у писаря:
— Это што на воротах? Не билизация ли уж опять?
— Ну, сказали! Мубилизация!.. Это какой-то картины показывать хочет.
— Где?
— В заезжем доме.
К вечеру об этом знало уже все село. Многие собирались пойти на представление. Но большинство отнекивалось, выражая пугливое сомнение.
— Ну его к … Он, поди… какой-нибудь… — но фразы этой не кончали, потому что не знали, как оформить свой суеверный страх…
Но многие не пошли просто потому, что на афише было прописано: ‘Стоять — 20 копеек, сидеть — 30 копеек’.
Назавтра был праздник, и сельчане тотчас после обедни потекли к заезжему дому, где уже толпились ребята и школьники и, вытягиваясь на носках, засматривали в заиндевевшие окна, а заходить не смели.
Вскоре от поповского дома отделилась группа людей. То двигалась к чайной местная интеллигенция в полном составе: батюшка, учительница, фельдшер и батюшкина дочка. Вот они подошли к дверям чайной, еще раз прочли рукописную афишу и, к зависти озябшей толпы, вошли в заезжий дом.
там было холодно и накурено. На передней стене висело полотно с французской надписью вверх ногами, а на столе стоял в пимах, плисовых шароварах и серой рубахе бородатый и длинноволосый мужчина.
Он приколачивал к потолку черную широкую материю, необходимо, видимо, для закрытия столика с маленьким кинематографом.
— Ну, здравствуйте, — сказал батюшка. — Кто у вас тут устроитель-то?
Бородатый мужчина, уронив гвозди, оглянулся и, добродушно улыбаясь, ответил:
— А вот я — самый.
— Ну, а касса у тебя где? — спросил батюшка.
— Касса-то? — соскакивая со стола, переспросил устроитель представления.
— Ну, да, билеты-то продаешь?
— Ой, те Господи! Да какая же тут еще касса, — подтрунивавшим над собой голосом сказал он. — Вот вся и касса в кармане… И полез рукой в карман широких шаровар.
— Вам билетики, значит, надо?
— Да, да. Почем у тебя?
— А вы сидеть, али как?
— Ну, хотя бы сидеть…
— Ну дак, че уж с вас-то. По четвертаку.
И вытащил неряшливо настриженные бумажки с написанными все тем же синим карандашом цифрами.
Зимний день короток: начинает темнеть, а устроитель все возится с приспособлением машины, с лампой, с занавесью, которую несколько раз переколачивает. Он весь в саже, толпа ему мешает, а единственный помощник его, молоденький сын в старой ученической куртке, то и дело бегает к дорожному ящику, подавая отцу разные принадлежности.
У устроителя что-то падает и укатывается к ногам публики.
— Винтик тамотко укатился… Подай кто-нибудь, сделай милость. Костя, беги-ка поищи…
— Ишь, вот ты, аппарата-то путного нету… Рукой вертеть придется. Ну-ка, ребята, глядите: есть на полотне-то чо, или нет?
Толпа настораживается и смотрит на экран, где начинает оживать что-то…
— Ну, что? Есть?
— Есть… Только плохо.
— Шевелится что-то…
— Быстрей вертеть надо, значит, — говорит устроитель под занавеской. — Ну, а теперь?
— Есть. Петух.
— Нет. Индей…
— Хорошо…
— Верти, паря.
— Кусты…
— Люди, люди.
— Идут ногами…
— А тебе чем: руками надо чтоб или?
— Постой, не толкайся.
Рты разинули, навалились друг на друга, смотрят и восторженно обмениваются впечатлениями…
А устроитель вертит, вертит и слышно, как он пыхтит от напряжения… Но вдруг, что-то у него щелкнуло, и картина исчезла с полотна… Воцарилась тьма.
Но благодарная публика и до сих пор рассказывает об этом небывалом в таежных селах событии…