Эмилия Пардо-Басан
Эмилия Пардо-Басан
Предок
Предок
————————————————————-
Предок, Пардо-Басан Эмилия, Год: 1899
Время на прочтение: 5 минут(ы)
— Во время морских купаний, — начал Кармона, наш поставщик страшных рассказов, — я познакомился с молодым человеком, носившим знаменитое имя, полное славных воспоминаний, полуитальянское, полуиспанское — Рамирес де-Овьо-Эсфорсия. Все мы, познакомившиеся с ним в маленьком прибрежном местечке X. называли его между нами Фабрикито и сокращенно Фабри. Странный контраст составляли громкие и героические имена Фабри с его особой, Это было, слабое малокровное, хлоротическое существо с женственной наружностью, с светлыми и прозрачными, как вода, глазами, с удивительной мягкостью и нежностью характера, врачи, посылали его в X., советовали ему жить на морском берегу, надышаться здоровым воздухом, насытиться морскими солями. Мы шутя говорили, что это было хорошим средством против его пресности, в действительности же необходимо было придать некоторую крепость его худенькой комплекции и малокровному и слабому организму. ‘Что вы хотите, господа! — повторял Фабри: — я сирота, никого не имею, кто бы обо мне заботился, и должен заботиться о себе сам’.
Молодой аристократ мне очень понравился, н мы вместе с ним купались, завтракали, гуляли и встречались в казино. Я заметил в Фабри одну особенность, которая пробудила мой инстинкт наблюдателя. Раздеваясь, чтобы войти в воду, он старался ни на одну минуту не открывать шеи и закрывал её всегда широким белым платком, который он с величайшей осторожностью заменял другим, когда заворачивался в простыню. Крахмальные воротнички его сорочек поднимались до ушей, и это, что некоторые считали аффектацией изящества, я сопоставил с платком, подозревая, что он желает скрыть следы золотухи, то, что мы называем зобом. Во всяком случае, что-то должно было вызывать столь необыкновенную осторожность, и однажды, под предлогом завернуть его в простыню, я устроил так, что платок остался в моих руках и открыл шею моего приятеля…
Он испустил стон, точно я дотронулся до открытой раны, а я с трудом удержал восклицание — так страшно было то, что я увидел. Это превышало мои предчувствия… Отделяясь от белизны плеч и груди, обозначалась вокруг шеи широкая полоса, полу кровавая, полу мертвенная, с неровными краями, похожими на след, который коп. бы оставить нож, отделяя голову от туловища. Казалось, что после удара голову опять приставили и, при малейшем движении, она упадет на землю. Я не мог себе отдать отчета в том, что это такое, потому что почти остолбенел от вида этого ужасного знака. Фабри уже закрывался дрожащими руками, а я все еще оставался недвижим, — ужас сковал мне язык. Наконец, я обрел вновь дар слова и рассыпался в столь искренних и сердечных извинениях, что бедный юноша мог на них только ответить объятиями, в знак дружеского доверия.
Вслед за этим Фабри рассказал мне все, потому что сердцу нелегко переносить тягость некоторых тайн. Вечером мы сидели на, утесе на берегу, и одинокой и дикой местности, и к зловещему шуму водоворота примешивался голос Фабри, рассказывавшего мне историю кровавого знака.
— После пяти лет бездетного супружества, — начал он, — родители мои потеряли надежду иметь детей. Врачи приписывали это сложению моей матери, болезненной, нервной и экзальтированно-впечатлительной. Они советовали, чтобы подкрепить се, подольше пожить в деревне, вести вполне деревенскую жизнь, вставать рано, ложиться с петухами, много есть, ходить пешком и избегать всякого рода волнении. Опаснее всего для нее были волнения! Чтобы предоставить ей полнейшее спокойствие и иметь время позаботиться о различных спешных делах, мой отец решил не сопутствовать ей в имение Кастильбермейо, которое было избрано для ее местопребывания, вследствие красоты местоположения и целительных свойств воздуха, — а также и потому, что семья управляющего, люди честные и преданные, должны были заботиться о сеньоре и служить ей.
— Мне нравится Кастильбермейо, — предупредил отец, — потому, что, хотя в XV и XVI веках это была крепость, но после перестройки она изменилась в большой удобный и мирный дом. Там не осталось и следа жестоких времен, кроме разве, истории о голове, которую я считаю простой выдумкой.
— О голове? — спросила моя мать с любопытством. — Какой голове?
— Да это сказка, — поспешил он воскликнуть уже раскаиваясь, — я не был в Кастильбермейо с детских лет и едва помню ее.
Она настаивала, и мой отец нехотя рассказал сии некоторые подробности.
— Говорят, что в доме находится сундук из красной кожи, в котором лежит голова одного из наших предков — Эсфорсии, обезглавленного в Италии в XVI веке. Он был кажется зятем или племянником знаменитого Талеаццо, того, что отравил свою собственную мать — Бланку Висконти. Глупости, россказни! Вот ты уже и побледнела, голубка. Такую выдумку нечего и помнить.
Она замолкла, все забыли про это, н мать моя уехала, наконец, в Кастильбермейо и почувствовала себя удивительно хорошо ужо в первые дни своего пребывания там. После бедняжка признавалась, что деревня произвела на нее столь благодетельное влияние, что она совсем не думала о голове предка, хотя рассказ отца гвоздем засел в ее горячем воображении. Свежий воздух, солнце, мир и тишина местности, свежее молоко, плоды и спокойный сон, заботливость и ласковая приветливость семьи управляющего — так благотворно на нее подействовали, что лицо ее приобрело румянец, она начала чувствовать аппетит и характер ее вернул прежнюю веселость. Тем не менее, задумывались ли вы над этой странностью, — деревня, если и успокаивает нервы, вместе с тем со временем, под влиянием одиночества и отсутствия забот, занятий и развлечений, возбуждает воображение. То же случилось и с моей матерью. Через месяц или немного более своего пребывания в Кастильбермейо, мысль об отрезанной голове начала занимать ее днем и ночью, особенно ночью. Она видела ее во сне истекающей кровью, и дрожа, просыпалась в поздние часы, точно привидение ее трогало холодной рукой. Сознавая, как женщина благоразумная, невозможность призраков — она не хотела ни слова говорить об этом окружающим, ни спрашивать про кожаный сундук, чтобы не выдать своего бреда в вопросе. Были минуты, когда она была уверена, что все это было одной смешной сказкой. Колеблясь между сомнением и уверенностью, она решила перерыть весь дом, чтобы или подтвердить или рассеять свои страхи.
Она сама не знала, желала ли она, или боялась найти голову. Может быть, для нее было бы разочарованием не найти сундука.
Под предлогом подобающей хозяйке дома деятельности она перевернула дом сверху донизу, перерывая чердаки, подвалы и даже винные погреба, но сундук не находился. Когда она, наконец, устала от бесплодных поисков, она получает письмо от отца, извещавшего ее, что он приедет в деревню на неделю. Мать повеселела, забыла тотчас же все свои страхи и начала устраивать и переставлять громадную комнату, служившую ей спальней, приступила к ее чистке и возможному украшению, принесла из сада цветы и наконец принялась убирать для платья стенные шкафы, занимавшие одну сторону комнаты. На нижних полках лежали различные предметы, покрытые плесенью и сыростью: охотничьи фляжки, старинное оружие, пожелтевшая бумага, а дочь управляющего, вскарабкавшись на лестницу, вытаскивала сверху разную старинную посуду, вдруг она воскликнула,
— Здесь еще что-то, вроде ящика. Снять его?
— Снимите, — приказала мать моя, протянув руки и бережно принимая довольно большой ящик, ободранный, потемневший, с ржавой оковкой, крышка которого, еле державшаяся на петлях, сдвинулась и открыла внутри его предмет отвратительный и ужасный — отрезанную голову, совершенно высохшую, но сохранившую часть волос и все зубы.
Фабри приостановился, вздохнул и посмотрел мне в глаза,
— Сундук. — подсказал я.
— Сундук!.. Вы можете себе представить то нервное потрясение, которое испытала моя мать. Загадку, которую она искала по всему дому, она нашла вблизи себя, в своей комнате, в двух шагах от своей постели, в единственном месте, которое она еще не успела осмотреть! Когда мой отец приехал, он застал ее в сильнейшем припадке. Ценою многих забот и нежности, он достиг того, что она немного поправилась, и он мог ее увезти из Кастильбермейо. Через десять месяцев после того, родился я с тем знаком, который вы видели.
Фабри умолк, а я его спросил, полный сострадания.
— А мать ваша?
— От нее не могли скрыть этого знака. Это стало ее погибелью, расстроило ее умственные способности… Она умерла в доме умалишенных доктора Мойула… который обещал своей системой вернуть ей разум. Плохое прошлое, неправда ли? Я должен остерегаться вдвойне. Это наследственное.
Источник текста: Эмилия Пардо Басан. Рассказы. Рассказы. Пер. с исп. С биогр. очерком Евг. Левшиной. — Санкт-Петербург: тип. Н. П. Собко, ценз. 1905. 286 с.
Распознание, современная орфография, подготовка текста: В. Г. Есаулов, ноябрь 2015 г.