ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОЙ КНИГЕ ‘ЛИТЕРАТУРНЫХ ИЗГНАННИКОВ’
ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОЙ КНИГЕ ‘ЛИТЕРАТУРНЫХ ИЗГНАННИКОВ’
В. Р.
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОЙ КНИГЕ ‘ЛИТЕРАТУРНЫХ ИЗГНАННИКОВ’
Предисловие ко второй книге ‘Литературных изгнанников’, Розанов Василий Васильевич, Год: 1915
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Розанов В. В. Собрание сочинений. Литературные изгнанники. Книга вторая
М.: Республика, СПб.: Росток, 2010.
Кое-как доплетается старость, шагами усталыми и неверными. Бодро я начал ‘Литературных изгнанников’, надеясь выпускать том за томом, и полагая вторым после Страхова взять моего любимца Рцы… мой amor и мой odium, terror, pavor {Любовь… ненависть, ужас, страх (лат.).} и опять же amor. Но издание Рцы требует слишком большой работы, напряжения, внимания… А голова кружится, слабость, обмороки и проч. И пока я издаю то, что полегче.
К.Н. Леонтьев очаровал меня с первого прикосновения, как я случайно открыл его, в памятный вечер в Городском саду, в Ельце, где в читальне, на столе, увидел ‘Русский Вестник’ со статьею его ‘Анализ, стиль и веяние’. Я прочитал собственно 2-3 страницы, где меня хлестнула по мозгу и по усталому сердцу его фраза: ‘Вот он каков, наш русский ‘народ-богоносец’, когда над ним не свистит государственный бич’. Тут, вскочишь. ‘Как?!! Я сам из народа, и Л-в хочет меня выпороть???… Положить и выпороть!!! Черт возьми это мне нравится. Теперь все льстят, ломаются и фигурничают. Притворяются христианами и сердобольными, а на душе змея, снег. Леонтьев же, кажется, и кричал: ‘запорю, если не…’. Сейчас же я почувствовал, что это горячее сердце, с которым можно ‘на-кулачки’. Я был молод тогда, и ‘на-кулачки’ всегда молодому нравится. ‘Да из-за чего ты, черт, хочешь меня пороть? Тем паче со всем народом? Чем мы провинились?’
— Чем?
В дальнейшем Л-в раскрывал язык души своей. Помните, у Толстого:
… прославляему ныне от всех,
Но тонущу в сквернах обильных!
Ответствуй, безумный, каких ради грех
Побил еси добрых и сильных.
. . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Безумный, иль мнишь бессмертнее нас,
В небытную ересь прельщенный.
Вникай же: придет возмездия час
Писанием нам предреченный,
И аз, иже кровь в непрестанных боях
За тя, аки воду лиях и пиях,
С тобой пред Судьею престану.
Я полюбил Л-ва, слепо, не рассуждая, как девушка старого усталого рыцаря, прямо (я думаю) как Мария Мазепу. Что он-то свиреп, это я видел. Но я, м.б., уже очень любящим взглядом подсмотрел в нем любовь, вот именно как у Курбского к покидаемой России. Что-то шептало мне, что он любит и молодую Россию, любит нас молодежь: а ‘попороть’ хочет потому, что мы чем-то его, старого и умного огорчили. ‘Блудные сыны’… А ведь ‘блудный сын’ иногда очень любит папашу, хотя и брыкается, ругает его через забор и всеконечно ‘не послушается’. У меня стало (сделалось) какое-то хождение около старика Леонтьева, с желанием ему угодить, ‘почесать пятки’, приголубить, понежить. ‘Усни, старичок, отдохни старичок, -я за тебя поделаю твое дело‘. Я стал в значительной степени под влиянием Леонтьева, жесток в литературе, в писаниях, в требованиях, мнениях, жесток, взыскателен и неумолим… ‘Немилосердный Розанов’ 90-х годов минувшего века [потому был таков, что ‘берет тему своего любимого старика] в значительной степени образовался из ‘любящей сестры милосердия’ около безутешно большого сердца, около безутешной израненной души Конст. Ник. Л-ва. ‘Ты поспи. А я за тебя батогом их’.
Успокаиваться и отходить от Л-ва я начал только около 1897-го года, 1898-го года, когда… terribile dictu начал отходить (дело прошлое и можно рассказывать) от христианства, от церкви, от всего ‘скорбного, плачущего и стенающего’… в мир улыбок, смеха, зелени и молодости, в юный и утренний мир язычества. Могу сказать о себе: рожден был в ночь, рос в сумерках, стал стариться стал молодеть. С седыми волосами совсем ребеночек. Пока опять ночь, скорбь и христианство. ‘Так мы, русские, ростом ни на что непохожие’.
Ну, устал… Теперь все устаешь. Пусть читатель разбирается сам как умеет в напечатанном…
Вырица, июль 1915 г.
P.S. Примечания, сделанные мною в ‘Письмах К. Н. Л-ва’, я оставляю как они есть. Но они относятся к 1903 году, времени напечатания их в ‘Русском Вестнике’ г. Комарова, и в настоящее время дух их и тон их мне чужд. Но ведь я был таким, а о всем ‘бывшем’ Пушкин сказал и мы все за ним повторяем:
Все минует, все пройдет,
Что пройдет, то станет мило…
Будем как к ‘милому’ относится к прошлому. Будем и на ‘настоящее’ смотреть как на вечное, но что тоже станет когда-нибудь ‘милым прошлым’:
Где убеждения твои? спросил человека человек.
И оглянувшись вокруг человек ответил:
— В саду. В лесу. В солнышке. В облаках. В воздухе. В ветрах.
— Я свечка. И горю. Сгораю. И дуют на меня ветры, и склоняюсь. А без ветра стою прямо. И погасит меня Бог в свой час. Но пока горю верьте, что этот свет истинный, т. е. что я верю в него и люблю его. Но только он не вечный. Вечный свет один у Бога.
Петроград. 9 ноября 1915 г.
Вторая книга ‘Литературных изгнанников’ содержит переписку В. В. Розанова с П. А. Флоренским и С. А. Рачинским, письма Ю. Н. Говорухи-Отрока и В. А. Мордвиновой к Розанову с его комментариями, а также не вошедшие в Собрание сочинений статьи писателя. Письма Розанова, публикуемые впервые, расширяют представление о его эстетических, социальных, национальных воззрениях, о проблемах семьи и пола, всегда вызывавших его интерес. В письме к Флоренскому 14 марта 1914 г. он писал: ‘До чего вообще следовало бы и полезно было бы издать переписку нашу, т.е. письма Ваши в ‘Лит. изгнанниках’. Но страшный долг типографии… заставляет года на 2 прекратить печатание’.
История замысла и создания ‘Литературных изгнанников’ рассказана в пояснениях к первой книге ‘Литературных изгнанников’ (том 13 Собрания сочинений. М., 2001).
В настоящем томе сохраняются те же принципы комментирования, что и в предыдущих томах
Печатается по автографу в РГАЛИ. Ф. 419. Оп. 1. Ед. хр. 210. Л. 1.
Письма К. Н. Леонтьева напечатаны в настоящем Собрании сочинений в первой книге ‘Литературных изгнанников’ (М., 2001).
Розанов цитирует балладу А. К. Толстого ‘Василий Шибанов’ (1858) и неточно стихотворение А. С. Пушкина ‘Если жизнь тебя обманет…’ (1825).