Предисловие к роману А. Франса ‘Таис‘
Предисловие к роману А. Франса ‘Таис‘
Примечания
Примечания
Предисловие к роману А. Франса ‘Таис’, Луначарский Анатолий Васильевич, Год: 1928
Время на прочтение: 5 минут(ы)
‘Таис’ в некоторых отношениях — кульминационный роман Анатоля Франса. Он едва ли не самый распространенный из всех его сочинений. К 1925 году разошлось уже триста пятьдесят тысяч экземпляров этого романа только на французском языке, вместе с тем он переведен па все языки и пользуется совершенно исключительным успехом почти во всех странах Европы и в Японии.
Действительно, ни одна тема не подходила в такой мере к особенностям человеческого, философского и писательского характера великого француза.
Прежде всего, читатели Анатоля Франса знают, в какой мере его тянуло к пастишу, то есть к художественной подделке под стиль той или иной эпохи. Анатоль Франс с величайшим удовольствием скрывается под различными масками, относящимися к разным эпохам и социальным положениям, и от их лица, с огромным знанием, сам наслаждаясь всей полнотой своего перевоплощения, ведет повествование. Правда, в ‘Таис’ — этот прием, в строгом смысле, то есть повествование от вымышленного лица, имеет лишь частичное применение, но вся повесть рассказана как бы некоим летописцем, который не высказывает своего мнения, готовый все принять на веру, какими-то прозрачными глазами смотрит на проходящие перед ним образы и с глубоким пониманием их связи между собой передает их, не позволяя себе никаких комментариев, забирающихся в глубь вещей. Читатель сам проникает в эту глубь вещей именно вследствие связи, в которой представлены и события, и человеческие мысли, и страсти.
Хотя Анатоль Франс любил многие эпохи, знал и купался в бытовых и миросозерцательных особенностях средневековья, Возрождения, XVIII века и революции, все же он был к величайшей степени классиком, и никакая мировая эпоха не привлекала его к себе с такой силой, как античный мир.
В картинах и портретах ‘Таис’ чувствуется огромное эстетическое наслаждение, с каким автор окружает себя античной атмосферой, античной обстановкой и сам погружается в античные способы мышления и формы чувствования.
Анатоль Франс чувствует себя как рыба в воде в эпоху позднего рафинированного века, соприкосновения осени язычества с грубым и мощным первоначальным христианством.
Редко когда столкновение идей было так пестро и так могуче, и эта разница мнений, в свое время захватившая Флобера и продиктовавшая ему родственное с ‘Таис’ произведение ‘Искушение святого Антония’, восхищает Анатоля Франса.
Борьба идей, игра идей, в особенности когда они окружены соответственным строем чувств, когда они превращаются во всякого рода веры — будь они религиозные или скептические, — это всегда настоящее пиршество для Анатоля Франса, и он умеет, со всей своей утонченностью и роскошью, сделать его достоянием читателя.
В данном случае угрюмая, но крепкая христианская религиозность стоит в центре внимания Анатоля Франса, однако вовсе не потому, чтобы он перед ней преклонялся, хотя он и к этому строю мыслей и чувств питает известное эстетическое уважение. Но в общем роман должен был нанести сокрушительный удар христианству, а вместе с христианством всякому необоснованному убеждению, всякому убеждению-вере. Игра религиозной страсти, которая кажется столь отвлеченной, и страсти плотской — полового чувства — опять-таки одна из любимейших идей Анатоля Франса. Он превосходно знает, как сплетаются трепеты плоти с выспренними полетами искаженного социальными условиями человеческого мышления. Сам Анатоль Франс изредка поднимался над своим утонченным скептицизмом, перед которым все убеждения оказываются одинаковыми заблуждениями, и входил в мир мужественных мыслей и чувств, ведущих к борьбе, освобождению человечества от пороков нынешнего социального строя, к строительству новой, разумной жизни. Такие моменты бывали у Анатоля Франса, но очень часто, пережив под влиянием того или другого события этот подъем, он вновь снижался до уровня улыбающегося, легкокрылого и немножко грустного скептицизма.
В ‘Таис’ в конце концов торжествует человек во всех его противоречиях, в особенности плотский человек, с теми потребностями, которые вытекают из самой его организации, и, наконец, больше всего и над всем — сомнение, сомнение, которое, по мысли Анатоля Франса, должно освобождать людей от рабства фанатизма. Уже в разговоре Пафнутия с Тимоклом 1 это сказывается со всей силой, и на одной из первых страниц романа выдвигается тот основной философский тезис, который потом доказывается всем его содержанием: ‘Люди страдают от лишения того, что считают благом, или потому, что, владея им, боятся его утратить, или же еще потому, что должны переносить то, что считают злом. Между тем надо уничтожить это верование (в добро и зло), и тогда все страдания исчезнут’ 2. Или, как говорится в другом месте: ‘Блюда не имеют никакого вкуса, только соль и приправа дают им вкус. Так и человеческое мнение превращает вещь в добро и зло’ 3.
Эстет и вивер Никий, узнав, что Пафнутий направляется для спасения Таис, грозит ему: ‘Бойся оскорбить Венеру — ее месть ужасна’ 4. Так определяется философско-этическая основа романа. Пафнутий верит в истину, но жизнь свирепо доказывает ему, что истина (хотя бы и Христова) — относительна. Он затеял, во имя своей незыблемой веры в распятие, вести борьбу с Венерой, то есть с любовной страстью в человеке, и он убедится, что эта стихия могуча и не поддается никаким заклинаниям Христовой церкви. Все это берется за пример для доказательства общего положения об относительности добра и зла.
Но, конечно, не в философском тезисе, или, вернее, не в одном философском тезисе, заключается прелесть ‘Таис’, а в самой изумительнейшей манере рассказа и в той трепетной, страстной драме, которую развернул с необычайным для него трагизмом Анатоль Франс на страницах своего великолепного романа. Пафнутий — живой человек. Он обрисован множеством взаимно дополняющих черт. Читатель уже сразу чувствует, что, отправляясь в поход для спасения Таис, он руководится не только тем, что живет в его сознании, то есть христианскими убеждениями, а продолжающей бродить в нем реальной страстью к Таис, подавленной, как говорят фрейдисты, идеей о запретной любви с нею. Вот почему ему снится сои после разговора с Никием, и вот почему он кричит: ‘Рази его, господи, рази, это — Никий. Пусть он плачет, пусть стенает, пусть он скрежещет зубами! Он грешил с Таис’ 5.
Образ самой Таис принадлежит к числу опять-таки чудеснейших женских образов, созданных творческой кистью Анатоля Франса. Она обаятельно прекрасна не только телом, но и всем своим характером, всем своим сознанием. Пожалуй, самое трагическое, самое пронзающее сердце читателя в романе Анатоля Франса — это именно безрадостный конец Таис, объективно безрадостный, хотя сама она и воображает, что ангелы поднимают ее на своих крылах. Это крушение превосходного существа с глубокими порывами, с исключительной способностью быть счастливой и давать счастье, это крушение в бездну монашеских иллюзий — есть одна из главных линий романа, и, на мой взгляд, самая скорбная, Другая линия — это ад мучений самого Пафнутия. В его гордой и страстной проповеди уже таится червь чувственности. Обратите внимание на тот изумительный момент, когда он проникается такой бесконечной нежностью к капле крови, упавшей с истерзанной камнями пустыни ноги уведенной им из города женщины. Плотская страсть, или, вернее, глубочайшая смесь желания и нежности, клокочет еще в глубине его души, но он сам себя все еще не понимает. Между тем это внутреннее клокотание поднимается все выше. Его нельзя больше отрицать. С каким-то изумлением констатирует Пафнутий силу вздымающегося в нем искушения.
‘Так как бог, чьи пути неисповедимы, не считал необходимым просветить своего слугу, то Пафнутий, погруженный в сомнение, решил не думать о Таис’ 6.
Между тем он не думал ни о чем другом, как о ней, и тут начинается жгучая повесть самоистязаний, которыми человеческая воля старается сопротивляться перестановке всей системы мыслей и чувств, перерождению в другого человека, оказавшегося сильнее той искусственной личности, которая создалась в результате определенных социальных условий. ‘Бог молчит, и его молчание изумляет меня!’ 7 — восклицает Пафнутий, который чувствует, как все, недавно бывшее таким абсолютно ценностным, вдруг поблекло и умолкло перед шепотом страсти, постепенно превращающимся в гром.
Далее следует весть, легендарным образом полученная от Антония, о том, что Таис умирает, и совершенно несравненная сцена самой смерти, которая венчает и патетику романа как поэмы о человеческой страсти, и логическое построение, каким является тот же роман в качестве доказательства тщетности и непрочности человеческих убеждений.
Приходится отдельно сказать о той части романа, которая озаглавлена ‘Пир’. Здесь Анатоль Франс формально подражает ‘Пиру’ Платона и развертывает изумительную эрудицию, не уступающую эрудиции Флобера в ‘Искушении святого Антония’, хотя несколько напоминающую ее. Чрезвычайно любопытно, что после всего этого фейерверка учений, острот, картин, после всего этого сверкания то блестящих поверхностей, то горящих огнями глубин, Пафнутий, слышавший драгоценную беседу, разражается криком: ‘Ты их слышала, моя Таис, они блевали здесь всеми безумиями и всеми ужасами своей души’ 8.
Впервые напечатано в книге: Анатоль Франс, Поли. собр. соч., т. V. Таис, перевод с французского под редакцией Е. Ф. Корша, изд. ‘Земля и фабрика’, М. — Л. 1928.
Печатается по тексту первой публикации.
1 См. А. Франс, т. 2, стр. 149 — 154.
2 Ср. там же, стр. 153.
3 Ср. там же, стр. 150.
4 Ср. там же, стр. 161.
5 Ср. там же, стр. 164.
6 Ср. там же, стр. 245.
7 Ср. там же, стр. 263.
8 Ср. там же, стр. 224.
Оригинал здесь: http://lunacharsky.newgod.su/lib/theme/ob-anatole-franse