В. Дорошевич
Праздник русского искусства
КОММЕНТАРИИ
СПИСОК УСЛОВНЫХ СОКРАЩЕНИЙ
ПРАЗДНИК РУССКОГО ИСКУССТВА
Праздник русского искусства, Дорошевич Влас Михайлович, Год: 1900
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Театральная критика Власа Дорошевича / Сост., вступ. статья и коммент. С. В. Букчина.
Мн.: Харвест, 2004. (Воспоминания. Мемуары).
OCR Бычков М. Н.
Сегодня в семье русских драматических артистов дорогая именинница — Марья Гавриловна Савина.
Сегодня праздник всей русской артистической семьи, большой, разбросанной по городам и городишкам всей Руси великой.
Нет актрисы, которая бы более приходилась родной и близкой семье русских актеров.
На артистическом съезде в Москве Савина произнесла речь, которая отличалась тремя достоинствами: краткостью, умом и остроумием.
Она сказала:
— Во время спектакля в Александрийском театре я стояла за кулисами и ждала выхода. Шла ‘бытовая’ пьеса, и я была одета деревенской бабой. Дежурный пожарный, стоявший около, принял меня за бабу. ‘Ты, милая, какой будешь губернии’. Я отвечала: ‘Тверской’. — ‘А уезда?’ Я сказала уезд. Лицо пожарного расплылось в радостную улыбку: ‘Стало, мы земляки. Одной губернии, одного уезда’. В чужом городе, среди чужих людей он встретил ‘землячку’, ‘своего’ человека и обрадовался. То же чувствую и я, встречаясь с провинциальным актером. Где бы кто бы из нас ни был, какое бы положение ни занимал, — но, ведь, мы земляки, ‘свои’ — все мы одной губернии.
Великая артистка, осыпанная почестями, знакомство и дружбу которой считали за счастье крупнейшие и лучшие представители общества, — никогда не забывала ‘земляков’.
И в общественной деятельности, и в частной жизни она думала, заботилась, болела душой о ‘земляке’.
Она была главной деятельницей ‘Общества вспомоществования нуждающимся сценическим деятелям’, была душой этого святого дела, единственного приходившего на помощь беспомощному в борьбе с нищетой русскому актеру.
А сколько старого, сколько побывавшего во временной тяжкой беде актерского люда по всей Руси вспомнит с благодарностью о той помощи, которую оказала Савина лично от себя в трудную минуту.
‘Земляк’, провинциальный, захолустный актер за помощью, советом, ходатайством, протекцией смело идет к прославившейся ‘землячке’. И чтобы открылись двери ее дома, достаточно одной рекомендации:
— Актер.
Старой, всю жизнь прослужившей искусству и на старости лет оставшейся на улице без куска хлеба ‘комической’, но воистину трагической, ‘старухе’ Марья Гавриловна окажет материальную помощь, — для юной, начинающей, талантливой ingnue-comique во время ‘поездки’ сыграет роль, которую давно уже перестала играть, чтобы показать, ‘как эта роль играется’.
Для людей, к которым обращается Марья Гавриловна, — а к кому она не обращается с ходатайствами за ‘земляков’, — Савина является ‘консулом провинциальных актеров’.
Идет провинциальный актер, попав в Петербург, к Савиной, как в ‘свое консульство’, а она хлопочет о своей славной, беспечной губернии.
Среди современных артистов есть несколько имен, священных для русского актера, — но ничье имя так не близко и не дорого, как имя Савиной.
С Марьей Гавриловной его соединяют и одинаковые симпатии, и одинаковое направление.
Русскому актеру приходится играть ‘все’, но истинные симпатии его там же, где и симпатии Савиной, — русская бытовая комедия и драма.
‘Бытовая’ не в смысле, конечно, только простонародной, а в смысле народной, русской.
Где-нибудь в Чебоксарах он благоговейно открывает сезон ‘Ревизором’, ‘Горем от ума’ или пьесой Островского.
Затем он снискивает себе пропитание и мелодрамой, и фарсом. Играет с одной репетиции Шекспира, Шиллера, Мольера, но ‘чувствует, что делает свое дело’, исполняет свой долг только тогда, когда играет оригинальную русскую комедию или драму, отражающую русский быт, русскую жизнь.
‘Лопнувши’, не дополучив, оставшись на великий пост без гроша, — он все же горд, если может сказать:
— Зато репертуарчик был чистенький.
И достоинство репертуара определяет по тому, сколько раз был дан Островский:
— Островского пятнадцать раз играли.
Русский актер не любит изображать героев, ‘олицетворение страсти’ или ‘символы’. Он просто говорит:
— Таких людей не бывает!
И требует:
— Ты дай мне настоящего человека сыграть. Вот такого, как в жизни бывает.
Он глубокий, он страстный артист. Он чуждается всего, что пахнет выдумкой, хотя бы самой красивой и возвышенной, и любит только то, что естественно, что натурально. Он художник-натуралист, — не ‘Нана-туралист’, как взяли за последнее время, — а настоящий натуралист, требующий, чтобы со сцены веяло настоящей жизнью.
Поддерживание и утрировка, как они ни распространены, пользуются в его глазах презрением.
Нана-туралистические выходки актрис, точно так же, как напыщенную декламацию, он презрительно называет ‘фортелями’ и ‘фокусами’, — и требует в искусстве естественности и простоты, — того именно, чем всегда отличалась Савина и в чем она достигла такой недосягаемой высоты.
У русского актера мягкая славянская душа.
Коклэн смотрел Градова-Соколова в роли Расплюева и нашел:
— Отлично. Очень смешно. Но зачем он ведет сцену с Федором драматически? Это расхолаживает!
А русский актер, требует от исполнителя:
— Ты мне в Расплюеве плакать заставь. А смеяться-то — это, брат, не хитро!
И даже в забавнейшем водевиле ‘Жених из долгового отделения’ требует:
— Ты так сыграй, чтобы театр смолк! Чтобы у зрителя слезы выступили.
Это игра.
Он требует от ‘игры’:
— Ты мне душу покажи!
Это актер-адвокат, актер-защитник.
Западный актер, бесподобный по технике, подходит к смешному лицу, которое он изображает:
— А ну-ка, что в тебе есть забавного? В твоей внешности, походке, в словах?
Русский актер, подходя к смешному персонажу, спрашивает:
— А ну-ка, брат, что у тебя в душе делается, когда ты людей смешишь?
Он требует сердечного отношения к роли, как к живому человеку, ему мало одной виртуозной техники, он требует, чтобы в исполнении звучали глубокие, сердечные ноты, — такие же, какими Савина в драме без криков, без воплей, без стонов, ‘переворачивает душу’ у зрителя.
Русский актер любит сердечность и на сцене, и в жизни.
В жизни перед ним высоким идеалом носится Геннадий Несчастливцев.
Трагик Несчастливцев, который ‘губернатору визиты делает’, а встретив Аркадия Счастливцева, который ‘чертей играет’, говорит ему:
— Руку, товарищ!
Кое-где славный, больше забитый, бедный, впроголодь живущий, и от квартального-то зависящий, и меценату-лабазнику потрафлять принужденный, и искусству-то в сердце своем благоговейно поклоняющийся и пороками-то не ниже других и душой-то пошире иных прочих, — русский актер больше всего презирает ‘генеральство в искусстве’, и лучшее имя в его устах: ‘хороший товарищ’.
И сегодня, в этот светлый праздник русского искусства, на этом торжестве великой, гениальной русской артистки, — какая бы русская актриса не пожала с восторгом руку Марьи Гавриловны, какой бы русский актер не поцеловал ее милой руки, — и, что самое дорогое, всякий сказал бы ей:
— Руку, товарищ!
Это большая честь для маленьких, когда большие нисходят до них, — но это величайшая честь для больших, когда маленькие считают их ‘товарищами’.
Театральные очерки В.М. Дорошевича отдельными изданиями выходили всего дважды. Они составили восьмой том ‘Сцена’ девятитомного собрания сочинений писателя, выпущенного издательством И.Д. Сытина в 1905—1907 гг. Как и другими своими книгами, Дорошевич не занимался собранием сочинений, его тома составляли сотрудники сытинского издательства, и с этим обстоятельством связан достаточно случайный подбор произведений. Во всяком случае, за пределами театрального тома остались вещи более яркие по сравнению с большинством включенных в него. Поражает и малый объем книги, если иметь в виду написанное к тому времени автором на театральные темы.
Спустя год после смерти Дорошевича известный театральный критик А.Р. Кугель составил и выпустил со своим предисловием в издательстве ‘Петроград’ небольшую книжечку ‘Старая театральная Москва’ (Пг.—М., 1923), в которую вошли очерки и фельетоны, написанные с 1903 по 1916 год. Это был прекрасный выбор: основу книги составили настоящие перлы — очерки о Ермоловой, Ленском, Савиной, Рощине-Инсарове и других корифеях русской сцены. Недаром восемнадцать портретов, составляющих ее, как правило, входят в однотомники Дорошевича, начавшие появляться после долгого перерыва в 60-е годы, и в последующие издания (‘Рассказы и очерки’, М., ‘Московский рабочий’, 1962, 2-е изд., М., 1966, Избранные страницы. М., ‘Московский рабочий’, 1986, Рассказы и очерки. М., ‘Современник’, 1987). Дорошевич не раз возвращался к личностям и творчеству любимых актеров. Естественно, что эти ‘возвраты’ вели к повторам каких-то связанных с ними сюжетов. К примеру, в публиковавшихся в разное время, иногда с весьма значительным промежутком, очерках о М.Г. Савиной повторяется ‘история с полтавским помещиком’. Стремясь избежать этих повторов, Кугель применил метод монтажа: он составил очерк о Савиной из трех посвященных ей публикаций. Сделано это было чрезвычайно умело, ‘швов’ не только не видно, — впечатление таково, что именно так и было написано изначально. Были и другого рода сокращения. Сам Кугель во вступительной статье следующим образом объяснил свой редакторский подход: ‘Художественные элементы очерков Дорошевича, разумеется, остались нетронутыми, все остальное имело мало значения для него и, следовательно, к этому и не должно предъявлять особенно строгих требований… Местами сделаны небольшие, сравнительно, сокращения, касавшиеся, главным образом, газетной злободневности, ныне утратившей всякое значение. В общем, я старался сохранить для читателей не только то, что писал Дорошевич о театральной Москве, но и его самого, потому что наиболее интересное в этой книге — сам Дорошевич, как журналист и литератор’.
В связи с этим перед составителем при включении в настоящий том некоторых очерков встала проблема: правила научной подготовки текста требуют давать авторскую публикацию, но и сделанное Кугелем так хорошо, что грех от него отказываться. Поэтому был выбран ‘средний вариант’ — сохранен и кугелевский ‘монтаж’, и рядом даны те тексты Дорошевича, в которых большую часть составляет неиспользованное Кугелем. В каждом случае все эти обстоятельства разъяснены в комментариях.
Тем не менее за пределами и ‘кугелевского’ издания осталось множество театральных очерков, фельетонов, рецензий, пародий Дорошевича, вполне заслуживающих внимания современного читателя.
В настоящее издание, наиболее полно представляющее театральную часть литературного наследия Дорошевича, помимо очерков, составивших сборник ‘Старая театральная Москва’, целиком включен восьмой том собрания сочинений ‘Сцена’. Несколько вещей взято из четвертого и пятого томов собрания сочинений. Остальные произведения, составляющие большую часть настоящего однотомника, впервые перешли в книжное издание со страниц периодики — ‘Одесского листка’, ‘Петербургской газеты’, ‘России’, ‘Русского слова’.
Примечания А.Р. Кугеля, которыми он снабдил отдельные очерки, даны в тексте комментариев.
Тексты сверены с газетными публикациями. Следует отметить, что в последних нередко встречаются явные ошибки набора, которые, разумеется, учтены. Вместе с тем сохранены особенности оригинального, ‘неправильного’ синтаксиса Дорошевича, его знаменитой ‘короткой строки’, разбивающей фразу на ударные смысловые и эмоциональные части. Иностранные имена собственные в тексте вступительной статьи и комментариев даются в современном написании.
Старая театральная Москва. — В.М. Дорошевич. Старая театральная Москва. С предисловием А.Р. Кугеля. Пг.—М., ‘Петроград’, 1923.
Литераторы и общественные деятели. — В.М. Дорошевич. Собрание сочинений в девяти томах, т. IV. Литераторы и общественные деятели. М., издание Т-ва И.Д. Сытина, 1905.
Сцена. — В.М. Дорошевич. Собрание сочинений в девяти томах, т. VIII. Сцена. М., издание Т-ва И.Д. Сытина, 1907.
ГА РФ — Государственный архив Российской Федерации (Москва).
ГЦТМ — Государственный Центральный Театральный музей имени A.A. Бахрушина (Москва).
РГАЛИ — Российский государственный архив литературы и искусства (Москва).
ОРГБРФ — Отдел рукописей Государственной Библиотеки Российской Федерации (Москва).
ЦГИА РФ — Центральный Государственный Исторический архив Российской Федерации (Петербург).
Впервые — ‘Россия’, 1900, 19 января, No 264.
Статья опубликована в день юбилейного бенефиса Савиной, посвященного 25-летию ее дебюта на императорской сцене. На празднование, проходившее в Мариинском театре, собрался ‘весь Петербург’ во главе с царской фамилией.
На артистическом съезде в Москве Савина произнесла речь… — Будучи инициатором возникшего в 1883 г. ‘Общества для пособия нуждающимся сценическим деятелям’ (в 1894 г. преобразовано в Русское театральное общество), Савина 23 марта 1897 г. выступила на заключительном заседании созванного им Первого съезда сценических деятелей.
Он художник-натуралист, — не ‘Нана-туралист’, как взяли в последнее время, — а настоящий натуралист. — Противопоставляя стремление актера идти от жизни унылому копированию, примитивному жизнеподобию, Дорошевич иронически обыгрывает название романа ‘Нана’ (1880) одного из лидеров европейских натуралистов, французского писателя Эмиля Золя (1840—1902), обосновавшего и эстетику театрального натурализма, получившего развитие в западной драматургии в конце XIX в. (‘Натурализм в театре’ и ‘Наши драматурги’, 1881).
Коклэн смотрел Градова-Соколова в роли Расплюева… — Коклен — см. комм. к очерку ‘Семья Коклэнов’. Градов-Соколов (настоящая фамилия Соколов) Леонид Иванович (1845—1890) — русский актер, играл в провинции и в Москве, обладал талантом характерного бытового актера.
‘Жених из долгового отделения’ (1858) — водевиль русского драматурга и актера И.Е. Чернышева (1834—1863).