М.Н. Катков
М.Н. Катков
Право публичного обсуждения государственных вопросов есть служение государственное
Право публичного обсуждения государственных вопросов есть служение государственное
Право публичного обсуждения государственных вопросов есть служение государственное, Катков Михаил Никифорович, Год: 1866
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Всякая публичная деятельность, коль скоро она не совсем лишена значения, весьма естественно встречает с одной стороны большее или меньшее сочувствие, а с другой возбуждает соответственное неудовольствие. Размерами того и другого определяется общественное значение деятельности.
Часто приходилось нам заявлять в нашей газете о вражде, которую мы возбуждали против себя, часто приходилось нам вступать с нею в борьбу и давать ей отпор в нашей газете. Но как неприязнь, так и сочувствие, которые мы возбуждали, относятся не к личности нашей. Направление нашей газеты, вот предмет сочувствия и несочувствия, и значением своим ‘Московские Ведомости’ обязаны лишь тому направлению общественного мнения, которое они представляют собою.
Можем ли мы не радоваться, что направление, которому мы следуем, приобретает значение и силу, что оно встречает сочувствие и что это сочувствие растет, что оно повсеместно, что оно не ограничивается каким-либо сословием или какою-либо партией, что лица всех общественных положений, во всех других отношениях часто так несходные между собою, сходятся в общем чувстве по отношению к тем интересам, которым газета наша служит органом? Но чем более мы имеем право радоваться этому сочувствию, тем менее выражения его могут льстить нашему тщеславию или питать наше самолюбие. Именно этот характер повсеместности и всеобщности дает свидетельство, что дело идет вовсе не о личности нашей, даже не о мнениях, взятых порознь, а об общем их направлении, о тех общих всенародных интересах, которые понятны и близки к сердцу и великим, и малым, и государственному сановнику, и простолюдину, и дворянину, и мещанину, и ученому, и малограмотному.
С чувством глубокой отрады и признательности принимаем мы изъявления сочувствия, которые приходят к нам со всех сторон по случаю возобновления издания ‘Московских Ведомостей’ под нашей редакцией. Эти изъявления тем дороже для нас, чем яснее выражается в них значение, которое имеет наша газета во мнении сочувствующих ей людей. Ниже помещаем мы полученное нами вчера заявление, уступая убедительному желанию подписавших его лиц и по особому значению, которое оно имеет в наших глазах. Оно прислано нам из Курска и подписано лицами, совершенно нам неизвестными, которые по своему общественному положению лучше всего могут свидетельствовать о свойстве встречаемого нами в публике сочувствия. Русские люди сочувствуют нам за то, что мы, по их убеждению, честно и верно служим интересам отечества, служа честно и верно Государю. Каждый день получаем мы подобные заявления из различных местностей в самых разнообразных выражениях и от всякого звания лиц: во всех одинаково свидетельствуется о характере нашей деятельности. Такого рода заявления не льстят самолюбию, а обязывают.
Никогда не забудем того, что нами было испытано вчера, 17 июля, в Москве, в университетской зале.
Обстоятельства, быть может, случайного свойства, но тем не менее прискорбные, заставили нас замолкнуть. Из разных мест России, как и в самой Москве, получали мы в то время новые и более чем когда-либо убедительные доказательства той симпатической связи, которая установилась между нами и публикой. Со всех сторон слышалось слово живейшего сочувствия, то грустного и прощального, то ободряющего и полного уверенности, что недоразумения рассеются и мы возвратимся к нашему посту. Между прочим, в Москве много лиц разного звания предложили нам почетный обед, который предполагалось дать в залах Купеческого Собрания. Мы не могли не быть признательны за честь, которую нам оказывали, но мы сочли за должное уклониться от ней, и почтенные распорядители сдались на наши доводы.
Обстоятельства, сопровождавшие наше возвращение к деятельности, не могли не произвести в Москве сильного и глубокого впечатления. Распорядители предполагавшегося обеда, несмотря на то что значительная часть подписавшихся лиц разъехались из Москвы, возобновили свое приглашение, которое получило уже иной характер: нас пригласили участвовать, вместе с другими, в изъявлении чувства, которое было душою нашей деятельности и к которому ее возобновление подавало ближайший повод. Распорядители непременно хотели устроить этот праздник в университете, и несмотря на неожиданные затруднения, которые они при этом встретили, праздник вчера состоялся. Трудно представить себе что-нибудь искреннее, оживленнее и единодушнее. Тост за здравие Государя Императора, главного виновника этого праздника, был встречен с энтузиазмом, который передать невозможно. Пусть наши читатели судят, что должны были чувствовать мы, зная, что в этом энтузиазме выражалась горячая общественная благодарность Монарху за нас, за благоволение, нам оказанное, нас поднявшее и одушевившее новою бодростью, новым чувством призвания. Подобные минуты забыть невозможно, в них заключается творческая, решающая сила. Что мы пережили в эти минуты, то может быть названо событием, и событием не в нашей только жизни, но и в общественной.
В чем же, однако, заключается значение нашей деятельности, которое отрицать нельзя? Что виною встречаемого ею столь живого и повсеместного сочувствия в русском обществе?
Политическая печать в России есть дело новое. Россия стоит тысячу лет, но русские государственные интересы никогда не были предметом публичного обсуждения с их собственной точки зрения. Если им случалось когда-нибудь бывать предметом публичного обсуждения, то разве только в иностранной печати. Только иностранная печать формулировала для русских людей взгляд на русские дела. Новая жизнь, которая открылась для России в нынешнее царствование, создала и русское общественное мнение. И вот в обильном токе льгот и прав явилась и печать, освобожденная от предварительной цензуры.
Нам довелось быть из первых серьезных органов силы, которой на Руси никогда не бывало и которая явилась только теперь, в нынешнее царствование: вот первая причина того значения, которое приобрела наша деятельность. Были ли при этом обнаружены нами какие-либо личные достоинства, это вопрос второстепенный. Сущность дела в том, что наша газета служила органом обсуждения русских дел с русской государственной точки зрения.
Но плодотворно только то право, которое видит в себе не что иное, как обязанность. Мало проку в тех правах, которые не чувствуют себя обязанностями. Право, которое не есть обязанность, оказывается мыльным пузырем, ничего не выходит из него и ни к чему не ведет оно. Такое право есть не сила, а слабость. Общественное мнение может быть полезно и плодотворно, если мыслящие люди проникнуты чувством долга и действуют не столько в силу права, сколько в силу обязанности. Нет пользы в том, что я не имею право то и то делать, если я не чувствую себя обязанным сделать то, что можно.
С чувством какого же долга естественно соединяется право публичного суждения о предметах государственной важности? Каждый может составлять себе произвольное понятие о своем долге. Но политический деятель как в административных сферах, так равно и в сфере общественного мнения не может давать места произволу в определении своего долга. В чем же заключается этот долг, не допускающий произвола? Для политической печати, как и для всякой политической деятельности, это есть долг государственной присяги. Честная, достойная своего имени политическая печать должна быть не чем иным, как постоянным, неуклонным и неослабным применением долга присяги, которая требует, чтобы всякий радел о нераздельных пользах Престола и государства и, не останавливаясь ни перед какими соображениями, противился всему, что может угрожать им опасностью или причинять им существенный вред. Можно ли придумать программу, которая могла бы более соответствовать призванию политической печати? Она обнимает все, под ее простую, краткую, ясную формулу подходят все обязанности честной политической печати, как и всякой политической деятельности. Какое право может дать больше, чем дает этот долг?
Право публичного обсуждения государственных вопросов поняли мы как служение государственное во всей силе этого слова. Когда мы приступали к делу, нас не призывали к присяге, но мы произнесли ее про себя, и произнесли с полным убеждением. Долг, с нею соединенный, поставили мы во главу нашей деятельности и подчинили ему все. Он был жизненным средоточием наших мнений по текущим делам, он был единственным руководящим и возбуждающим началом нашей деятельности. Этим, и только этим объясняется то значение, которое приобрела наша деятельность. В этом вся ее сила, и если мы оказали какую-либо пользу, то единственно только потому, что долг этот был для нас живым убеждением. Он усугублял наши силы, он оплодотворил нашу мысль, он давал зоркость нашему суждению и цвет нашему слову, он поддерживал нас в борьбе, и в нем заключается тайна тех симпатических отношений, в которых находится к нам народное чувство.
Народное чувство обмануть нельзя, по крайней мере нельзя обманывать его продолжительно. Если бы в нашей деятельности не видело оно верного и искреннего служения тому, что для него дорого и свято, то деятельность наша утратила бы всякое значение. Стоит нам только, — не говорим изменить направление наших мнений, а лишь понизить тон нашего слова и тем обнаружить, что мы уступаем какому-либо постороннему побуждению, подчиняемся какому-либо ослабляющему влиянию, и все значение, которое приписывают нашей газете и которое действительно она имеет, исчезнет само собою.
Впервые опубликовано: Московские ведомости. 1866. No 151. 19 июля. С. 2.