Правда и кривда
Правда и кривда
Правда и кривда, Гатцук Владимир Алексеевич, Год: 1894
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Источник текста: В. А. Гатцук — Сказки русского народа.
Издательство ‘ЭОС’, Москва, 1992 г.
OCR и проверка орфографии: Старик и море Хемингуэй читать
Жили-были в одной деревне два соседа, Иван да Наум, — оба портные. Раз согласились они идти в другие волости, промышлять своим мастерством. Пришли в одно село, начали баб да мужиков обшивать и заработали по двадцати рублей на брата.
Идут в другую волость и заспорили дорогой: как лучше жить — правдой или кривдой. Наум говорит: ‘Правдой нужно жить’, а Иван ему: ‘Врешь ты: из господ ли, из купцов, или из нашего брата, мужиков, — кто умеет кривить, тот и в сапогах ходит. А у нас на деревне знаешь, чай, старика Архипа? Весь свой век прожил правдою — ни сапогов, ни хорошего платья от роду не нашивал’. Наум на своем стоит, не соглашается. Вот, ударились они об заклад, и такой между собой уговор положили: дойти до первого села и спросить у людей: чем лучше жить? Если скажут, правдою, — то криводушный отдаст правдивому свои двадцать рублей, а если скажут, кривдою, — пусть правдивый расплачивается.
Пришли в село, стали по избам ходить да спрашивать: ‘Скажите, люди добрые, чем лучше жить: правдою или кривдою?’ Только, кого ни спросят, от всех один ответ: ‘Какая теперь правда! За правду не то, что не похвалят, а еще скажут: кляузник’. — ‘Нашли, о чем толковать! Само собой, кривдою жить лучше: кривда в сапогах ходит, а правда в лаптях…’ Отдал Наум Ивану двадцать рублей. Принялись они по-прежнему работать, баб, мужиков обшивать. Заработали по тридцати рублей на брата и пошли в третью волость.
Дорогой — те же разговоры: чем лучше жить? Опять поспорили и ударились об заклад на тридцать рублей. Дошли до села, а навстречу купец едет. ‘Ваше степенство! Реши ты наш спор: чем лучше жить на свете — правдой или кривдой?’ Отвечает купец: ‘Отцы наши говаривали: не обманешь — не продашь. Так неужто нам умней их быть? Наше дело купеческое. Правдой сыт не будешь, кривдой не подавишься, люди ложь — мы то ж!’ Отдал Наум Ивану тридцать рублей.
Заработали они в этом селе по пятидесяти рублей на брата, дорогой идучи, опять заспорили и порешили на том: кто теперь проспорит, пусть отдаст другому все пятьдесят рублей. Едет им навстречу барин. ‘Так и так, сударь, — говорят: — реши ты наш спор. Как решишь, так тому делу и быть’. Говорит барин: ‘Нечего и спрашивать: все люди на одну стать, все кривдой живут’. Взял Иван у Наума пятьдесят рублей, и пошли они дальше.
Пришлось им идти лесом и застигла их темная ночь — зги не видно, бредут они ощупью, с дороги вовсе сбились. Как рассвело, стали они искать дороги — нет ни дорожки ни тропиночки: кругом дремучий темный лес без конца-края. Побродили целый день, вечером вынул Иван криводушный из котомки каравай хлеба и стал ужинать, а Науму поесть нечего: ничего он с собой в дорогу не взял. Подумал было он: не поделится ли с ним Иван, только Иван поел, хлеб в тряпочку завернул и в котомку уложил. Так и лег Наум не евши.
Кое-как проворочался он ночь, встал утром натощак — не под силу уж ему смотреть, как товарищ за хлеб принялся, — и стал он просить у него хоть кусочек. Не дал Иван: ‘Ты, брат, правдивый, на правду надеешься. Пусть она тебя и кормит’.
Опять целый день плутали, к вечеру Наум уж чуть-чуть ноги передвигает, отощал совсем. Как сели отдыхать, да принялся Иван есть, начал его Наум опять о кусочке хлеба молить. ‘Ладно, — говорит Иван, — пусть уж моя кривда теперь тебя выручит: давай, я выколю тебе глаз — тогда дам хлеба’. Подумал-подумал Наум: ‘Ну-ка, — говорит, — коли глаз, если в тебе жалости нет’. Выколол ему глаз Иван и дал кусочек хлебца.
Наутро насилу поднялся Наум и побрел вслед за товарищем. Сели отдыхать, и говорит он Ивану: ‘Христом Богом прошу: дай еще кусочек хлеба, а то совсем помираю’. — ‘Ладно, ради моей кривды, дам еще кусок, коли позволишь и второй глаз выколоть’. Испугался Наум, стал просить-молить товарища, чтобы покормил его так, обещает на всю жизнь к нему в батраки пойти. Нет, не соглашается Иван, встал и уходить хочет. Еще больше испугался Наум: страшно одному в лесу оставаться, голодной смертью помирать, а подняться с голоду не может. ‘Да уж нечего раздумывать, — говорит Иван, — давай глаз, так и быть, покормлю тебя, тогда и поведу за собой, слепого’. Заплакал Наум, обернулся кругом, поглядел в последний раз на белый свет, на ясное солнышко и говорит: ‘Бог с тобой, на, коли последний глаз, если тебе уж так этого хочется!’
Выколол ему Иван последний глаз, дал кусочек хлебца, а как поел он — привязал ему к руке веревочку и повел за собой. Отошли они немного, надоело Ивану вести за собой слепого, вот он завел его в болото и бросил там. ‘Прощай, — говорит, — кум, не поминай меня лихом, со своей правдой в болоте сидючи’. И ушел.
Загоревал-затужил Наум: ‘Видно, и в самом деле нет правды на свете, одолела меня кривда!’ Выбрался кое-как из болота, бредет ощупью, и вдруг слышится ему голос: ‘Поверни направо и иди все прямиком. Дойдешь до самой чащи, найдешь тропинку, приведет она тебя к старому дубу. Ты на тот дуб влезь, ночи дождись и слушай: что кто под дубом скажет. Как услышишь, так и делай’.
Повернул Наум направо, по тропинке дошел до дуба, влез на него и стал слушать.
Подошло время к полуночи, приходят под дуб двое — Правда и Кривда. Правда в лаптях, Кривда в сапогах. Говорит Кривда: ‘Я сегодня три хороших дела сделала. Первое дело — у помещика воду отняла: пусть его погорюет! Второе дело — царскую дочь испортила: пусть царь поплачет! Третье дело лучше всего — Иван Науму глаза выколол. Поделом Науму: мало меня почитал’. Говорит Правда: ‘А все-таки, Кривда, твое дело недолговечное. Велит помещик раскопать калиновый куст, что в овраге стоит, — и вода у него будет, велит царь от той березы, что на высокой горе против его дворца стоит, отмерить двенадцать сажен на восход солнца, землю тут разрыть и крест, что в земле лежит, найти, да тем крестом царевну благословить — и царевна выздоровеет. Умоется Наум из гремучего ключа, что из-под этого дуба бежит, — и прозреет’.
Перетолковали Правда с Кривдой и разошлись. Наум слез с дуба, прислушивается: тут и ключ журчит. Нашел ключ, умылся — и стал зрячим по-прежнему. Ночь в лесу переночевал, а поутру в путь-дорогу пустился.
Недолго и шел он, глядь: просвет показался, лес кончился, около леса идет большая дорога. Пошел он этой дорогою, приходит в барскую усадьбу. Зашел было водицы попросить напиться, а ему говорят: ‘Иди с Богом! У нас вода дорогая: за десять верст по воду ездим. Наш помещик просто озолотил бы того, кто бы ему воды на месте достал’. Попросил тогда Наум, чтобы его к помещику провели. ‘Так и так, — говорит, — слышал я про вашу, сударь, беду и могу ей помочь’. Помещик и слушать не хочет: ‘У меня, — говорит, — сколько тут колодезников перебывало! Только деньги с меня брали, а ничего не сделали’. — ‘Да мне денег не нужно’. — ‘Когда так, попробуй’. Наум взял двух работников, пошел в овраг, раскопал калиновый куст, а вода из-под него как хлынет — весь овраг залила. Диву дался помещик, не знает, как и благодарить Наума. Полный кошель серебра ему отсыпал.
Пожил здесь Наум день-другой, пошел дальше. Недаром пословица молвится: язык до Киева доведет. Так и Науму помогли добрые люди до царя добраться. ‘Ваше величество, — говорит царю Наум, — слышал я про вашу беду, что дочка у вас больна. Этому делу я помочь могу’. Отвечает, ему царь: ‘Сколько у меня лекарей, ученых людей, перебывало — ничего не помогли, а ты и подавно не поможешь’. А Наум все на своем стоит. ‘Ну, — говорит царь, — помогай. Только, если хуже будет, — сейчас тебе голову долой!’ — ‘На то ваша царская воля’. Взял Наум двух слуг царских, пошел с ними на ту гору, что против дворца стояла, отмерил от березы двенадцать сажен на восход солнца, стали тут землю копать — крест нашли. Благословил Наум тем крестом царевну — выздоровела царевна. Несказанно царь обрадовался: ‘Проси у меня, чего хочешь, — говорит Науму. — Хочешь, дочь за тебя отдам?’ — ‘Что вы, ваше величество! Куда мне, мужику, в царскую родню лезть. Я и ступить-то по-придворному не умею’. Отсыпал царь Науму целый четверик золота и отпустил Наума с великою честью.
Вернулся Наум на родину, новую избу купил, всем хозяйством заново обзавелся. Стала молва идти по деревне: разбогател-де Наум, у самого царя в гостях побывал. ‘Что за притча? — думает Иван. — И с глазами Наум, и с деньгами. Надо проведать его’. И пошел к нему в гости.
‘С новосельем, кум!’ — ‘Спасибо’. — ‘Ты уж на меня, сделай милость, за прежнее не сердись, ведь сам знаешь: уговор такой был’. — ‘Ничего, слава Богу, я опять зрячим стал’. — ‘Говорят на деревне, будто ты с большими деньгами пришел, у царя в гостях побывал’. Промолчал на это Наум. Видит Иван, что так толку не добьешься, дождался, пока подали угощение, тут у хозяина язык развязался, и рассказал он гостю, как услыхал голос на дороге, этого голоса послушался и богачом стал.
Вспало на ум Ивану это средство испробовать. Да вот горе: где тот дуб сыскать, под которым Наум разговор слышал? А сам Наум это место вовсе запамятовал. И порешил Иван идти к знахарю за советом.
Говорит ему знахарь: ‘Незачем тебе дуб искать: я лучше место знаю. Выходи ты в самую полночь на болото, там увидишь старую лодку. Залезь ты под нее и слушай: что кто скажет. Как услышишь, так и делай’.
Лежит Иван под лодкой, слушает. В самую полночь вылезли из болота трое: старый Дедушка-Болотник и двое чертенят. Сели на днище. ‘Чудные дела на свете творятся, — говорит Дедушка, — то все кривда одолевала, а теперь и правда в силу входит. Слышали, детки, какое счастье Науму-то привалило? Надо бы ему какую пакость придумать!’ Иван насторожил уши, хотел голову из-под лодки высунуть, чтобы лучше слышать, да лодку-то и толкни. Всполошились чертенята, вскочили, перевернули лодку и вытащили Ивана. Как завизжат: ‘Батюшки, чужой!’, ‘Да уж не Наум ли это?’ — кричит Болотник. Плохо пришлось тут Ивану — так плохо, что если б скоро петух не пропел, не быть бы ему живому. Избили его черти до полусмерти и в болото бросили.
Утром шли мимо мужики, увидали Ивана в болоте, вытащили и завели в деревню. Сколько не допытывались от него, как он в болото попал, — не сказал Иван. Только промолвил: ‘И другу и недругу закажу знахарям верить’. Да еще с той поры за кривду горой стоять бросил.