З. H. Гиппиус
Правда и истина
КОММЕНТАРИИ
Правда и истина, Гиппиус Зинаида Николаевна, Год: 1928
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Гиппиус З. H. Чего не было и что было. Неизвестная проза (1926—1930 гг.)
СПб.: ООО ‘Издательство ‘Росток’, 2002.
Мне за г-жой Кусковой не угнаться: зигзаги ее настроений слишком причудливы, а связь мыслей трудно уловима. Только что заставила меня темпераментная писательница вспомнить, что ‘люди не выносят правды’, — и вдруг, через несколько дней, сама, по-видимости, говорит то же самое.
Впрочем, лишь ‘по-видимости’, не будем себя обманывать. Она не говорит, что ‘люди не выносят правды’, но: ‘Русские люди не любят истины’. Разница громадная, такая же, как между ‘правдой’ и ‘истиной’. Положим, г-жа Кускова о различном значении этих двух слов и знает, взяла, должно быть, то, какое первое попалось под руку, вряд ли пойдет впрок и наставление, которое преподано ей насчет этого в передовице ‘Посл. Нов.’, но ничего: как раз тут все вышло кстати.
Сказать такую вещь: ‘Русские не любят истины’ — совершенно невозможно, если иметь взгляд нормально-объективный и малейшую заботу о точности выражения. Раз дело идет об истине и о людях русских, — картина ясна: никакие другие люди так с истиной не возились, так… ну, любили — не-любили, но не воображали, что любят, или, на худой конец, не вели себя ее обожающими. В сопряжении с фатальным русским зарывом, с безмерностью, эта ‘любовь’ немало уж дала последствий. И продолжает их давать. Между прочим, возвращаясь к моей мысли: обуреваемые подобной любовью люди — они-то наименее и ‘выносят правду’. Это естественно, ведь любовь (согласимся хоть в чем-нибудь с Кусковой) у каждого к истине — своей, по своему росту, не истина в руках, и как же не трепетать перед правдой: вдруг, не ровен час, мне придется, я буду вынужден признать, что я ошибался?
Автор передовицы ‘П. Н.’ усмотрел, что г-жа Кускова, в своих рассуждениях, забродила где-то недалеко около места опасного: около ‘покаяния’. Не думаю, чтобы самой Кусковой грозила эта опасность, и забрела-то она сюда не волей — собственные слова лукаво подвели. Но вообще ‘покаяние’ (заметим, именно русские к нему склонны) — это нередко заключительная глава той ‘любви к истине’, о которой у нас идет речь. Это ее крах. Грандиозному (в представлении) соответствует только грандиозное, а поэтому всякое признание своей ошибки мыслится как неизбежный крах, не просто ‘признание’ — но ‘покаяние’, то есть —
‘Сжечь все, чему поклонялся’
и, с пеплом на голове, с криками, удалиться под сень струй…
Понятно, что при одной мысли о таких перспективах — человек уже сам не свой и на все готов, чтобы охранить свою ‘истину’ от ‘правды’: если можно — заткнуть другому рот, если нельзя — себе уши.
Только не ‘русская’ любовь к истине, скромная и тихо-сознательная (м. б., по Кусковой, это не любовь?) — только она одна никаких правд не боится. Напротив, жадно ищет их, больших и малых. Увидеть свою ошибку — да ведь это чистейший выигрыш, прибыль, которой так не хитро воспользоваться! Признание ошибки не требует. Боже сохрани, никаких коренных ауто да фэ, нет, просто лишний добрый камень для фундамента будущего.
Впрочем, г-же Кусковой и ее окружению этого не объяснишь. Застарелое сектантство непроницаемо.
Мне только хотелось бы сказать ‘еще два слова о другом, или почти о другом: о недавнем ‘письме из Москвы’ в ‘Пос. Новост.’.
Письмо не имеет ни малейшего интереса. В нем нет ни звука нового, ничего, что мы давным-давно уже не знали бы, не читали. И совершенно не интересно, откуда оно исходит, кто и где его писал. Пусть написал какой-нибудь тамошний ‘передовой’ интеллигент, это очень возможно. Посадите человека в закрытую камеру, твердите ему все тем же голосом, 11 лет, все то же самое, и вы думаете, что он, в конце концов, не поверит? Поверить, что бы это ни было, и кто был ни был. Вот фотография: снята свалка тряпичника, а подписано: жилище французского рабочего (см. ‘Илл. Россию’). Верят, конечно. Было бы чудо, если б не верили…
Вполне допустимо также, что автор ‘письма’ — какой-нибудь хитрец из полпредства. Не все ли равно? Что это меняет? Письмо остается той же знакомой жвачкой, с ней эмиграции ровно нечего делать.
Что касается г-жи Кусковой — давно вышивает она свои узоры по известной канве ненависти русских ‘настоящих’ (в России) — к русским эмигрантам. Будет и дальше вышивать. За ней не угонишься, впрочем и охоты особой гнаться нет, — уж очень шерсть, которой она пользуется, неприятного сорта: ‘Хоть плохи большевики — да наши!’.
Впервые: Возрождение. Париж, 1928. 16 ноября. No 1263. С. 2.
Автор передовицы ‘П. Н.’ — 14 ноября 1928 г. в передовой статье ‘Крестьянский террор’ в ‘Последних Новостях’ речь идет о Е. Д. -Кусковой, считавшей крестьянский террор в России ‘примитивной формой протеста’.
‘Сжечь все, чему поклонялся…’ — из стихотворения И. С. Тургенева, вложенного в уста Михалевича в романе ‘Дворянское гнездо’ (1859), гл. XXV. Выражение восходит к преданию об основателе Франкского государства Хлодвиге, принявшем в 496 г. христианство после того, как он проводил гонения на него.