М.Н. Катков
Права и обязанности печати
М.Н. Катков
Права и обязанности печати
<,1>,
<,1>,
Москва, 27 февраля 1874
<,2>,
<,2>,
Москва, 13 марта 1874
Права и обязанности печати, Катков Михаил Никифорович, Год: 1874
Время на прочтение: 18 минут(ы)
Месяца за два пред сим, в No 326 нашей газеты за прошлый год, мы имели случай сказать несколько слов по поводу судебного преследования редактора ‘Русских Ведомостей’ г. Скворцова за нарушение им будто бы 26 п. гл. II прилож. к примеч. 4 ст. 5 т. XIV уст. Ценз, и обвинительного приговора Московского окружного суда, нашедшего в поступке г. Скворцова признаки преступления, предусмотренного 1033 ст. Улож. о Наказ. Как основанный на недоразумении и неправильном толковании закона, приговор этот не мог остаться в силе и был отменен судебного палатой, которая, рассмотрев апелляционный отзыв г. Скворцова и выслушав прения сторон, признала его невиновным. Но, постановляя свой приговор, судебная палата, естественно, не могла войти в подробное опровержение доводов и соображений, на которых основывалось неправильное понимание закона. Содействовать всестороннему разъяснению дела должна сама печать, непосредственно заинтересованная в том, чтобы в положении, созданном для нее правилами 6 апреля 1865 года и последующими узаконениями, не оставалось ничего шаткого и неясного. В данном случае это тем необходимее, что неправильное истолкование закона, на основании коего возбуждено было судебное преследование г. Скворцова, разделяется весьма многими. Заявленная инспектором зданий московских судебных установлений г. Манасеиным претензия, чтобы за присланным от него в редакцию газеты возражением на напечатанную в ней статью были признаны значение и сила сообщенного от правительства официального опровержения или исправления, не есть нечто небывалое. Посылая свои возражения в газеты, должностные лица очень часто обращаются к редакциям с требованием, чтобы присланное возражение было напечатано без всяких изменений и т.д., угрожая в противном случае судебным преследованием. Желательно, чтобы судебное рассмотрение обстоятельств подобного столкновения не осталось бесплодным для будущего и чтобы не подлежащий спору смысл закона, изданного, как сказано в Высочайшем указе Правительствующему Сенату, с целию ‘дать отечественной печати возможные облегчения и удобства’, вошел наконец в общее сознание. В этих видах мы считаем нелишним остановиться на вопросах, которые были затронуты судебными прениями при рассмотрении дела г. Скворцова в уголовном департаменте Московской судебной палаты, и в особенности на тех сторонах вопроса, которые не могли быть выяснены судебным приговором.
Законом (вышеупомянутой 26-ю ст. гл. II Временных Правил цензуры и печати) постановлено, что ‘всякое повременное издание обязано поместить безотлагательно и безденежно, без всяких изменений и примечаний в тексте и без всяких в том же самом нумере возражений, сообщенное ему от правительства официальное опровержение или исправление обнародованного тем изданием известия’. Сущность возникшего недоразумения и весь интерес происходивших на суде прений заключаются в вопросе, что именно следует разуметь под словом ‘правительство’ в приведенном тексте закона. Товарищ прокурора, поддерживавший на суде возведенное против г. Скворцова обвинение, старался доказать, что под словом ‘правительство’ разумеется здесь не только весь правительственный организм в его совокупности, но и каждый из его органов в отдельности: и министры, и судебные места, и губернаторы, и губернские правления, и всякие административные и полицейские начальства, и начальники отдельных частей, как, например, инспектор зданий судебных установлений, и вообще должностные лица и даже общественные учреждения, как, например, земские. Все исходящее от сих мест и лиц должно-де считаться ‘исходящим от правительства’, и всякое присланное от них в повременное издание возражение должно-де быть напечатано безотлагательно и буквально как ‘сообщенное от правительства’. Защитник подсудимого, присяжный поверенный г. Никольский, опровергая такое чересчур широкое толкование, доказывал, что правительственными сообщениями должны считаться лишь исходящие от центральных органов правительства, в коих сосредоточиваются отдельные отрасли управления, и от высших правительственных лиц, каковы министры и главноуправляющие. Постановив оправдательный приговор по делу г. Скворцова, судебная палата засвидетельствовала тем, что взгляды, выраженные в обвинительной речи товарища прокурора, не могут считаться правильными, но немногим правильнее и мнения защитника, хотя судебная палата не имела повода высказаться о них.
Каждое правительственное учреждение есть правительство, но только по своей части, только в пределах своей компетенции. Всякие распоряжения правительственного лица вне сферы, ему предоставленной, именуются превышением власти, и ни один министр не может вмешиваться в дела, подлежащие ведению другого министерства. Как член Комитета министров и других высших государственных установлений, каждое из высших правительственных лиц может иметь влияние на ход дел и в не подчиненных ему ведомствах, но не может делать обязательных для посторонних ведомств распоряжений. Министр путей сообщения, или министр юстиции, или иное из высокопоставленных лиц при посещении, например, гимназии, казенной или частной, могут случайно высказать какое-нибудь замечание, равным образом министр народного просвещения или государственных имуществ, обозревая здания московских судебных установлений, могут что-нибудь сказать инспектору сих зданий об удобствах или неудобствах распределения и устройства различных помещений. Нет сомнения, что и лица, заведующие приведенным для примера учебным заведением, и инспектор зданий судебных установлений выслушают с уважением замечания своих высокопоставленных посетителей, но нет также сомнения, что они не примут этих замечаний за обязательные для себя правительственные распоряжения. Равным образом не признали бы они обязательными для себя, носящими правительственный характер и письменные указания, если бы таковые — допустим невозможное — были сделаны им хотя и правительственными лицами, но стоящими во главе других ведомств. Если же министры и главноуправляющие не могут самопроизвольно делать какие-либо распоряжения вне сферы своего управления, то не более прав имеют они и по отношению к печати.
Печать не есть нечто подчиненное всем ведомствам без различия, она имеет определенное положение. В силу закона, заведывание делами печати предоставлено министру внутренних дел, при котором учреждено Главное управление по делам печати, и лишь распоряжения этого ведомства на основаниях, определенных законом, имеют для печати правительственную силу. К этому, а не к иному ведомству обращаются за разрешением издания новых газет и журналов, непосредственно от него исходят и даваемые повременным изданиям предостережения, от него получаются ими и те обязательные к немедленному напечатанию без изменений и без возражений, в том же нумере официальные сообщения (составляемые в обычной безличной форме и обозначаемые обыкновенно подписью ‘сообщено’), от него зависит и прекращение повременного издания в известных, определенных законом случаях, от него же зависит возбуждение судебных преследований за проступки печати (за исключением лишь немногих, точно оговоренных в законе случаев). В силу этого правительственный характер имеют для печати только те разрешения и запрещения, только те предостережения и сообщения, которые исходят из Главного управления по делам печати. Помимо же сего учреждения никакое не только просто должностное, но и высшее правительственное лицо не может обратиться к повременному изданию с обязательным к напечатанию официальным ‘сообщением’. Само собою разумеется, что если главноуправляющий какою-либо частью пришлет в газету поправку или разъяснение какого-либо известия, то редакция не только не откажется поместить присланное разъяснение, а напротив, усмотрит в присылке его знак лестного для нее внимания и поспешит воспользоваться сообщенным сведением. Вообще газета, не поставляющая себе задачей распространение заведомо неверных известий, не откажется без уважительных причин от помещения на своих столбцах, в той или другой форме, сообщенного ей кем бы то ни было исправления ошибочного сведения. Тем не менее, помещение будет ее добровольным, а не обязательным действием.
Товарищ прокурора весьма настоятельно указывал на неудобства, которые будто бы произойдут, если губернаторам, разным должностным лицам, земским учреждениям и т.д. не будет предоставлено право присылать в газеты свои опровержения с требованием, чтоб они были напечатаны безотлагательно и буквально как исходящие от правительства. Процедура присылки в газеты официальных сообщений не иначе как чрез Главное управление по делам печати кажется ему слишком медленною. Между появлением в печати неверного сведения и его опровержением пройдет-де слишком много времени, в особенности если неверное известие появилось в газете, издаваемой в отдаленном от Петербурга крае, например в Сибири, если же неверное известие появится в газете, издаваемой лишь временно, например в ‘Ирбитском Ярмарочном Листке’, то оно-де при соблюдении сказанного порядка может и вовсе остаться неопровергнутым, так как это издание выходит лишь во время ярмарки. Между тем Временные Правила о печати имеют-де в виду, чтобы сообщенное газетой неверное известие было опровергнуто в возможно скором времени, что явствует будто бы из употребленного в помянутом п. 26 слова ‘безотлагательно’ и из определяемого 1033 ст. Улож. о Наказ, трехдневного срока. На деле ничего подобного из законов, на которые сделана ссылка, вовсе не явствует. Соблюдение безотлагательности или трехдневного срока при печатании опровержений и поправок обязательно для редакций газет, но не для тех, от кого идут эти возражения и поправки. Редакции должны торопиться их помещением, но никакой закон не поставляет в обязанность ни правительству, ни частным лицам торопиться присылкой их в газеты, не полагает для сего срока и не назначает никакой кары за промедление в присылке опровержений и возражений. Нет также статьи закона, которая вменяла бы в обязанность должностным лицам блюсти за тем, чтобы в газетах не появлялось неверных известий, и, отвлекаясь от других своих занятий, заниматься литературным трудом безотлагательного сочинения опровержений на них. В известных случаях, конечно, иному должностному лицу может быть желательно, чтобы напечатанное известие было оговорено ‘в возможно скором времени’ и даже ‘безотлагательно’. Но точно так же бывает всякому желательно возможно скорое восстановление нарушенных прав. Чего было бы короче, как самому придти и отнять свою вещь? Но закон называет такое быстрое восстановление своего права помимо установленных властей самоуправством и обязывает каждого достигать восстановления своих прав не иначе как узаконенным путем, хотя он бывает крайне медлителен, как свидетельствует юридическая практика. Точно так же и для должностных лиц посылка опровержений в газеты прямо от себя, конечно, быстрее достигала бы цели, чем при направлении их чрез свое высшее начальство и затем чрез Главное управление по делам печати, но и в этом отношении, во избежание самоуправства или наказуемого законом превышения власти, обязательно держаться не кратчайшего, а законного пути. На деле, однако, вовсе нет и повода предполагать особую медлительность в процедуре обращения к газетам чрез правительство. Ссылка на газеты, издаваемые в отдаленных странах и в Ирбити, в данном случае совершенно не у места. Вне столиц, как известно, нет газет, выходящих без цензуры.
Далее товарищ прокурора высказал в своей речи убеждение, будто нет повода, нет цели лишать земские учреждения и должностные лица права присылать в газеты прямо от себя правительственные, обязательные к помещению опровержения, ибо-де очевидно, что эти опровержения будут так же верны, как если бы шли от Главного управления по делам печати, которое притом не имеет возможности проверять присланные должностными лицами сообщения. Но сущность не в верности опровержений, сущность в праве говорить и действовать в печати именем правительства. О предоставлении такого права земским учреждениям не может быть и речи, они не могут печатать ничего без предварительного просмотра и разрешения губернаторов. Оставляя поэтому в стороне земские учреждения, должно сказать, что вообще предоставление должностным лицам права присылать в газеты правительственные сообщения было бы сопряжено с большими неудобствами не для печати только, но гораздо более для правительства. Г. Никольский в своей защитительной речи указал, между прочим, на то, что если бы каждое должностное лицо имело право присылать в газеты правительственные опровержения, то могло бы случиться, что правительство в разных опровержениях противоречило бы самому себе. Например, по отношению к статье ‘Русских Ведомостей’ могли бы появиться два разноречащие ‘правительственные’ опровержения, одно от инспектора зданий московских судебных установлений, другое от смотрителя тех же зданий. Товарищ прокурора возразил на это, что ввиду 10 ст. цензурного устава, где говорится, что никакой чиновник не может сообщать в печати обстоятельств, известных ему по службе, смотритель зданий судебных установлений не мог послать опровержения в газету, не испросив на то разрешения своего начальства, то есть инспектора зданий. Но приведенная здесь товарищем прокурора статья закона применима не к одним смотрителям зданий, она не лишена силы и по отношению к другим должностным лицам, между прочим и к самому инспектору зданий: он тоже чиновник, над ним тоже стоит какое-нибудь начальство. От появления в печати какого-нибудь неточного известия не произойдет никаких серьезных, неотвратимых последствий, хотя бы опровержение его замедлилось или и вовсе не появилось в печати. Но нельзя того же сказать о сообщении в печати должностным лицом разного рода сведений по службе. В газете может, пожалуй, появиться статья, написанная именно в видах вызвать опровержение, которым огласилось бы то, что правительство не находит удобным оглашать. Конечно, должностному лицу может быть весьма неприятно, если служебная деятельность его будет выставлена в неверном или неблагоприятном свете, весьма естественно, что ему приятнее было бы, чтобы публика имела о его деятельности более благоприятное понятие. Но выше такого личного желания стоит долг пред правительством, воспрещающий должностному лицу для оправдания своей деятельности пред публикой обнародовать известные ему по службе обстоятельства, пока опубликование их не будет разрешено правительством. Таковы условия государственной службы. Товарищ прокурора утверждал, что если губернатор имеет право разрешать печатание отчетов о дворянских, земских и городских собраниях, то было бы непоследовательностью отрицать его право посылать в газеты правительственные опровержения. Такого права, однако, не признают за собою сами губернаторы, не позволяющие себе выходить за пределы предоставленной им власти. Мы могли бы в этом отношении привести не один пример. Не очень давно в газетах появились известия по отношению к важному делу, обратившему на себя внимание всей России, причем между прочим говорилось о вредных последствиях некоторых мер, принятых губернатором. Между тем на деле было не так. Естественно, что губернатору было бы желательно оправдаться пред общественным мнением, но он не счел себя вправе послать лично от себя в газеты опровержение неверных известий, а обратился к министру, который признал за лучшее вовсе не печатать официальных опровержений. Ясно, что высшее правительство предоставляет лишь самому себе судить, требует ли то или другое газетное известие правительственного опровержения, — иначе официальные сообщения могли бы размножиться до бесконечности, причем правительство постоянно подвергалось бы опасности быть компрометированным то тем, то другим чиновником если не в самом тексте сочиненных ими сообщений, то в полемике, к которой могли бы они подать повод. Не говорим уже о том, что правительство может быть вовсе не расположено принять на себя ответственность за придирчивость, какою могут отличаться опровержения некоторых должностных лиц. Так, например, требовалось напечатание от имени правительства, что автор статьи в ‘Русских Ведомостях’ имеет о некоторых вещах ‘весьма смутное понятие’. Может быть, это верно, но неизвестно, желает ли правительство, чтобы такое заявление было сделано от его имени. Такого рода замечания равносильны выговору. Но официальный выговор есть одна из карательных мер, а карательные меры по отношению к печати не предоставлены законом никому, помимо министра внутренних дел и суда.
В заключение должно заметить, что полному разъяснению возникшего недоразумения на суде отчасти мешала принятая г. Никольским система защиты. Хотя во время прений в судебной палате он основал ее и на более твердых доводах, чем при прениях в окружном суде, однако благоприятным исходом дела г. Скворцов обязан, в сущности, не разъяснениям своего защитника, а правильному пониманию дела самими членами судебной палаты. Так, например, он доказывал правоту своего клиента на том основании, что из присланного ему г. Манасеиным опровержения не напечатаны лишь несущественные места, соглашаясь при этом, что г. Скворцов подлежал бы наказанию, если б оставил без внимания места существенные. Нет, г. Скворцов имел законное право не помещать в своей газете ни существенных, ни несущественных мест присланного ему незаконным путем опровержения, мог оставить его не только без внимания, но и без прочтения, не подвергаясь за то никакой ответственности пред законом. Конечно, в случае отказа со стороны г. Скворцова исправить указанные ему неточности г. Манасеин мог бы обратиться к министру юстиции, по требованию которого министр внутренних дел, может быть, усмотрел бы в статье ‘Русских Ведомостей’ повод не только к официальному сообщению, но и к предостережению, однако дело не в том, как поступили бы упомянутые министры, а в том, что г. Манасеин не имел права ни настаивать на помещении присланной им поправки, ни угрожать судом за ее ненапечатание. Закон в этом отношении точен и ясен. ‘Все другие административные установления, — гласит 9-я статья 1-й главы Временных Правил, — в случае замеченных ими нарушений по делам печати обращаются для преследования виновных чрез свое высшее начальство, в Главное по сей части Управление’. Установленный этою статьей порядок подтвержден и изданными в 1866 году правилами о порядке судопроизводства по делам печати, в коих прямо сказано, что ‘обязанность возбуждать преследование по поступкам, совершаемым посредством печати, лежит на Главном управлении по делам печати и цензурных комитетах’. Нельзя не видеть, что в данном случае самое начатие судебного процесса по делу г. Скворцова помимо Главного управления по делам печати было прямым нарушением приведенных законов, то есть превышением власти, и нельзя не пожелать, чтобы были приняты меры к ограждению печати от подобных неправильных процессов. Первая статья Устава Уголовного судопроизводства, гласящая, что ‘никто не может подлежать судебному преследованию за преступление или проступок, не быв привлечен к ответственности в порядке, определенном правилами сего Устава‘, должна быть строго соблюдаема. Если нельзя оставлять безнаказанными преступления и проступки, совершаемые печатью, то равным образом нет основания смотреть легко и на те превышения власти, коими нарушаются права, дарованные печати Высочайшею Властию.
Читатели, может быть, не забыли опубликованного ‘Голосом’ (No 15) постановления Московского столичного мирового съезда, коим одна из наших статей, — именно в No 320 ‘Московских Ведомостей’ за прошлый год, где между прочим шла речь об известном деле г-жи Енкен с горничною, — объявлялась ‘направленною к колебанию общественного доверия’ и т.д. и подлежащею судебному преследованию по 1035 ст. Улож. о Нак. По содержанию и тону своему этот многословный документ казался до такой степени странным, что мы не сочли возможным допустить, чтоб он исходил от судебного установления. Оказалось, однако, что мы ошиблись: документ, который мы из уважения к московским мировым судьям признали апокрифическим, действительно составлен Московским мировым съездом. Оказалось далее, что мировой съезд препроводил свое постановление к прокурору судебной палаты, и прокурор передал это постановление судебному следователю, после чего дело восходило до судебной палаты. До сих пор мы воздерживались сообщать какие-либо подробности о ходе этого дела, преисполненного с самого начала многочисленными отступлениями от установленных правил. Но о нем заговорили, наконец, другие, представив его при этом не совсем в том виде, как оно происходило, и это вынуждает нас прервать молчание.
Между прочим, сперва ‘Русские Ведомости’ (No 49), а вслед за ними и другие газеты сообщили, будто по этому делу ‘произведено было предварительное следствие’. Это не совсем верно. Судебный следователь начал было следствие, но при самом приступе к нему мы, отказавшись дать какие-либо объяснения по существу, протестовали против неправильности начатия самого дела, возбудив вопрос о законности действий прокурорского надзора и следователя. Вслед за тем на основании 491, 493 и 497 ст. Уст. Угол. Суд. передана была нами судебному следователю для представления в окружный суд жалоба, которую по силе ст. 499 того же Устава судебный следователь должен был отправить по принадлежности с надлежащим объяснением ‘в течение трех дней со времени ее подачи’. В данном случае, не знаем, на каком основании, статья 499-я осталась без исполнения: жалоба наша поступила в окружный суд далеко не в трехдневный срок, а когда она уже потеряла всякое значение вследствие прекращения дела. Но сущность в том, что после нашего протеста мы уже не были призываемы следователем, так что следствия, в сущности, вовсе произведено не было, хотя прокурор судебной палаты счел почему-то нужным учредить над нами полицейский надзор, сам зная, что начатое им дело лишено всякого основания, как значится в собственном его заключении, и не потрудившись предупредить нас о принятии этой меры. Это, конечно, была шутка, но едва ли уместная. Затем Московская судебная палата утвердила предложенное ей заключение прокурора о том, чтобы дело это производством прекратить. Достигнутый таким образом исход дела есть, конечно, тот же самый, какого мы ожидали, обратившись в окружный суд с жалобой на следователя. Но между тем и другим путем к достижению одного и того же результата есть разница: при направлении, данном делу, на рассмотрение палаты были лишь те доводы, которыми мотивировал свое заключение прокурор судебной палаты, а не те вопросы, которые были поставлены нами в нашей жалобе. Между тем разъяснение их было бы далеко не лишним. Лично для нас с прекращением дела оно утратило свое значение, но затронутые им вопросы сохраняют свой интерес для печати вообще, почему мы и позволим себе остановиться на них.
Недавно, в No 51 ‘Московских Ведомостей’, по поводу одного из судебных процессов, то и дело возбуждаемых против редактора ‘Русских Ведомостей’, мы имели случай указать на неправильности и явные нарушения закона, допускаемые судебными лицами. В преследовании, которое предполагалось возбудить против нашей газеты, эта нестесненность законом выступает еще резче.
Статья наша не понравилась некоторым московским мировым судьям, и вот они, не обращая внимания на то, что наблюдение за печатью и критика ее произведений вовсе не входят в круг прав и обязанностей мирового съезда, собираются в официальное заседание, подвергают нашу статью своему обсуждению и, захватив таким образом не свойственную им правительственную функцию, составляют официальный акт, которым постановляют, что мы преступили ст. 1035 Улож. о Нак., то есть обнаружили в своей статье революционные намерения, и сообщают это постановление прокурору для предания нас суду. С тем вместе это странное постановление было опубликовано в ‘Голосе’, — и никому не пришло на мысль, чтобы во всем этом было что-нибудь выходящее из установленного законом порядка. Всеми безмолвно как бы признано за всяким учреждением право подвергать официальному обсуждению действия, не подлежащие его компетенции, и требовать за них к ответу. Никому не пришло на мысль, что действие мирового съезда в этом случае так же противозаконно, как если бы, например, цензурный комитет или совет университета, собравшись в официальное заседание, сделал постановление, осуждающее действия прокурора или мирового судьи, а затем потребовал бы, чтобы в силу этого акта было возбуждено судебное преследование против опороченного им лица. Нет сомнения, что такому акту не было бы дано никакого хода, и, по всей вероятности, виновные в его составлении подверглись бы преследованию, помимо взыскания за превышение власти (ст. 338 и следующие), и по 1535 ст. Улож. о Наказ., а если б этот акт каким-нибудь путем огласился, то виновный в разглашении подвергся бы наказанию по 420 ст. того же Уложения. И вот, однако, в равной мере незаконному акту, составленному мировым съездом и опубликованному ‘Голосом’, прокурор и судебный следователь дали ход, якобы законному. Что-нибудь одно: или мировой съезд имеет право составлять обвинительные акты, подобные изложенному им в его постановлении, — и тогда обвинение нас с его стороны в революционных намерениях было бы тяжким обвинительным актом, — или же он такого права не имеет, — и тогда это есть пасквиль, оскорбительный для чести лиц, против коих он направлен.
Дело в том, что ни мировому съезду, ни прокурорскому надзору, ни иному какому-либо установлению, кроме министра внутренних дел и подчиненного ему Главного управления по делам печати, не предоставлено законом права возбуждать против печати преследования по статье 1035 {Вот текст этой статьи: ‘Напечатавший оскорбительные и направленные к колебанию общественного доверия отзывы о действующих в Империи законах или о постановлениях и распоряжениях правительственных и судебных установлений, также дозволивший себе оспаривать в печати обязательную силу законов и одобрять и оправдывать воспрещенные им действия с целью возбудить к ним неуважение, подвергнется’ и т.д.}. Закон отличает преступного свойства отзывы о распоряжениях правительственных и постановлениях судебных (ст. 1035 Улож. о Нак.) от оскорблений, наносимых посредством клеветы (ст. 1039 Улож. о Нак.) и брани (ст. 1040 Улож. о Нак.) самим присутственным местам и установлениям или служащим в них должностным лицам, и только преступления этого последнего рода, — клевета, злословие и брань, — могут быть предметом жалоб и преследований со стороны подвергшихся им установлений и должностных лиц, что же касается преступных суждений по поводу распоряжений и постановлений, исходящих от какого бы то ни было установления, то преследования за оные, равно как и за все преступления печати, кроме клеветы, злословия и брани на отдельные лица, общества и установления, возбуждаются единственно цензурным управлением, которое имеет своим специальным и исключительным назначением следить за печатью. Это явствует и из 9-го пункта гл. I прилож. к прим. 4 ст. 5 т. XIV Уст. Ценз., по продолжению 1868 года, в силе коего ни одно установление в случае замеченных им нарушений по делам печати не имеет права по своему произволу возбуждать преследования против виновных, а должно для преследования их обращаться чрез свое высшее начальство в цензурное ведомство, это явствует, далее, из 5-го пункта дополнения к 1000 ст. Уст. Угол. Суд., определяющего категорически, что, помимо инициативы Главного управления по делам печати, преследования против печати могут быть возбуждаемы только в двух случаях: в случае оскорбления частных лиц и в случае оскорбления присутственных мест, установлений и должностных лиц, наконец, это явствует из 3-го пункта дополнения к той же 1000 ст. Устава, трактующего о двух категориях дел по преступлениям и проступкам печати, подсудных судебной палате, причем к одной категории отнесены дела об оскорблениях должностных лиц, присутственных мест и установлений, а к другой — дела, возбуждаемые не иначе как по инициативе цензурного ведомства, и в числе этих-то последних наряду с нарушением статей 181,189, 274, 1036 и 1037 значатся и дела по нарушению статьи 1035. И вот, однако, вопреки непререкаемому смыслу приведенных статей закона, мировой съезд счел себя вправе начать против нас действие, которое, если б оно было предпринято законною властью, называлось бы судебным преследованием, в данном же случае должно быть признано не чем иным, как актом насилия. Допускать подобные действия значило бы допускать существование рядом с законною властью особого судилища, своего рода Fehmgericht [тайного судилища (нем.)], изрекающего приговоры и желающего приводить их в исполнение не какими-либо своими агентами, а посредством должностных лиц и установлений законного правительства.
Было большою ошибкой со стороны мирового съезда, что он хотел преследовать нас по 1035 ст. Улож. Но не более прав был бы он и в том случае, если бы вознамерился преследовать нас по 1039 и 1040 статьям, предусматривающим клевету и поругание должностных лиц и установлений. Закон постановляет, что в случаях оскорбления в печати присутственных мест, установлений и должностных лиц на прокуроре лежит обязанность возбуждать преследования против виновных по жалобам, объявлениям или сообщениям установлений и должностных лиц, но было бы ошибкой думать, что под это правило подходят и случаи оскорбления судебных мест. Судебные уставы делают различия между установлениями правительственными в теснейшем значении этого слова, то есть административными, и установлениями судебными. Упоминаемые во временных правилах 1866 года (ст. 1000 Уст. Уголовного Судопроизводства) присутственные места и установления суть, очевидно, административные, так как порядок привлечения к ответственности за оскорбление печатью судебных установлений, при отчетах о заседаниях судебных мест и при обсуждении их решений определяется специальными узаконениями, которые изданы в пояснение к судебным уставам 20 ноября 1864 года и не отменены временными правилами 1866 года. Преследование печати за оскорбление судебных установлений и их чинов есть дело прокурорского надзора (ст. 4-я правил для печатания решения судебных установлений), и лишь в случае личного оскорбления чины судебных установлений имеют право, независимо от прокурорского преследования и не дожидаясь его, сами возбуждать преследование (ст. 5-я тех же правил).
Такое различие между административными и судебными установлениями не есть в наших судебных уставах случайность, но основано на самой натуре вещей и находится в согласии с общим смыслом законодательства. Было бы важным упущением и ошибкой, если бы судебные уставы не сделали такого различия. Административные присутственные места и установления составляют систему строго начальственного подчинения в порядке, восходящем до высших правительственных лиц и установлений. Над каждым из них есть прямое начальство, и в случаях оскорблений делаемые ими прокурору и обязательные для него сообщения имеют правительственный характер. Преследования возбуждаются в этих случаях по распоряжению начальства, и дела этого рода не могут ускользать от контроля высшего правительства. Предоставляя каждому свободу в делах личного оскорбления, правительство не может отказаться от инициативы и контроля в делах более или менее политического характера, каким нельзя не признать диффамацию государственных установлений. К тому же, только находясь под контролем высшей власти, дела этого рода могут быть регулированы и приведены к справедливой уравнительности. Разные установления в одном и том же месте и установления однородные в разных местностях могут смотреть совершенно иначе на одинаковое обстоятельство, одни могут быть чересчур либеральны, другие слишком придирчивы, одни могут возбуждать преследование в случаях, не имеющих никакого значения, в то время как другие могут оставлять без внимания случаи действительно важные, в которых могут быть замешаны весьма существенные интересы государства, а это не могло бы не сопровождаться несправедливостью и деморализующим действием на печать и общество. Наконец, вне правительственного контроля могут под видом оскорблений присутственных мест возбуждаться преследования тенденциозного свойства. Самое невинное слово могло бы вызвать преследование, потому что оно употреблено в известном органе, направление коего не нравится какой-нибудь партии или которому нужно отомстить за что-нибудь, — между тем как выражения действительно оскорбительные, употребленные в другом органе печати, оставались без последствий. Почему, например, Московский столичный мировой съезд придрался к нашей газете за общее рассуждение о мировом институте, причем ни о самом Московском съезде, ни о ком-либо из его членов не сказано ни одного оскорбительного слова, между тем как тот же съезд не счел нужным оскорбляться выходкой одной петербургской газеты, которая приравняла это установление к Парижской коммуне и заявила, что действия его членов заслуживают названия, которое нельзя произнести из уважения к судебному месту? Итак, если всякий есть прежде всего сам судья в личной обиде, то в оскорблении установлений, созданных государством и приемлющих от него свой авторитет, прежде всего судья само правительство.
Судебные установления пользуются в своем деле полною независимостию, которая составляет существенное условие правильного судопроизводства. В своих приговорах они должны руководиться только требованиями закона и справедливости, и поэтому над ними нет начальства в смысле бюрократического подчинения. Никто не может предписать судьям такое, а не иное решение по делу, подлежащему их разбирательству. Зато судебные установления не имеют никакой распорядительной и исполнительной, то есть правительственной, власти. К ним приводят людей, уличаемых в преступлении, но сами они никого не привлекают к ответственности. Судебные установления судят, но не возбуждают преследования, и всего менее могли бы они возбуждать преследования в делах собственной обиды. При судебных установлениях учрежден прокурорский надзор, который восходит в порядке подчинения до министра юстиции как генерал-прокурора. Прокурорский надзор в составе судебной организации есть орган собственно правительственный, он служит посредствующим звеном между мiром судебным и административным, и только ему предоставлена власть привлечения к суду. В делах печати по оскорблению установлений прокуратура привлекает к суду не иначе как по сообщению, если оскорбление касается других ведомств, но по собственному усмотрению — если оскорбления нанесены судебным установлениям, состоящим в ведении министра юстиции. Нельзя допустить, чтобы власти ведомства юстиции решали за установления других ведомств, имеется ли в данном случае факт оскорбления, но это право несомненно принадлежит министру юстиции и подчиненной ему прокуратуре по отношению к судебным установлениям, здесь прокурорский надзор решает, есть ли повод к преследованию, и начинает оное по собственной инициативе, а не по требованиям судебных установлений, не имеющих права жаловаться в своей обиде, — права, предоставленного чинам судебного ведомства только в делах, касающихся их личной чести. Если бы судебные установления имели такое право, то возникло бы безобразное зрелище власти, и возбуждающей преследования, и изрекающей приговор в собственном деле, что произошло бы буквально в случаях оскорбления судебной палаты. Это было бы в противность закону, создавшему новые судебные установления, грубое смешение административной и судебной власти, только в обратном смысле против прежних порядков.
Нельзя упустить из виду еще следующее соображение: гласность, не свойственная бюрократическим установлениям, есть существенная черта установлений судебных. Действия административных установлений лишь случайно становятся предметом отчетов и отзывов печати, между тем как дела судебных установлений ежедневно реферируются и обсуждаются в газетах. Без полной и нестесненной гласности судебные установления испортились бы и потеряли бы цену в том, что есть в них лучшего, без такой гласности и критики, совершенно свободной в пределах закона, независимость судебных установлений превратилась бы в привилегию нескольких лиц, столько же бессмысленную, сколько и вредную для общества. Если контроль над гласностью предоставить автономическим установлениям, которые сами должны подвергаться ей, то весьма естественно, что от гласности не много останется. Если бы закон предоставил самим судам право начинать преследования за оскорбление их в печати, то не было бы гарантии, что печать, которая ежедневно занимается судебными делами, не была бы ежедневно привлекаема к ответственности, так что критика судебных решений стала бы делом гражданского мужества и de facto была бы запрещена, по крайней мере, в некоторых местностях, где судебные установления оказались бы особенно ревнивыми и придирчивыми, серьезный разбор судебных следствий, прений и приговоров мог бы стать невозможным. Мало утешения в том, что по рассмотрении придирчиво и несправедливо начатого дела той или другой судебной инстанции призванный к суду будет оправдан, самые призывы к следствию, не только к суду, сопряжены с большими стеснениями и неприятностями и, при отсутствии всякой серьезной ответственности за неправильный призыв, могут отбить охоту заниматься судебными делами.
Ввиду всего этого, если бы в наших судебных уставах не было известных, не отмененных никаким последующим законом специальных узаконений о порядке преследования печати за оскорбление судебных установлений, то новая законодательная мера в этом смысле была бы существенною необходимостию. Но такого пробела в нашем законодательстве нет. И пока остаются в силе 4-я и 5-я статьи Высочайше утвержденных 20 ноября 1864 года Правил для печатания решений судебных установлений, на судебные установления не может быть распространяемо предоставленное другим присутственным местам и установлениям право обращаться к прокурорскому надзору с обязательными для него объявлениями и сообщениями о нанесенных этим учреждениям оскорблениях в печати. А отсюда ясно, что, оставаясь в пределах закона, прокурорский надзор не мог дать хода постановлению Московского мирового съезда не только в том его виде, как оно состоялось, но и тогда, если б это постановление усматривало в нашей статье простое нарушение подобающего судебному месту уважения. Дав ход постановлению съезда, прокурорский надзор допустил по отношению к нашей газете такое же, если не большее нарушение первой статьи Уст. Угол. Судопр., — постановляющей, что ‘никто не может подлежать судебному преследованию за преступление или проступок, не быв привлечен к ответственности в порядке, определенном правилами сего Устава’, — какое было допущено и при недавнем случае предания суду редактора ‘Русских Ведомостей’ по требованию инспектора зданий московских судебных установлений. Ввиду столь часто повторяющихся правонарушений этого рода нельзя не пожелать, чтобы были наконец приняты меры для предупреждения в будущем подобных случаев, которые роняют достоинство судебных учреждений, и к тому, чтоб эти учреждения не могли употребляться как орудие для посторонних правосудию целей.
Впервые опубликовано: Московские ведомости. 1874. 28 февраля, 14 марта. No 51, 65.