Поята, дочь Лездейки. Часть четвертая, Бернатович Феликс, Год: 1832

Историческая проза
Время на прочтение: 88 минут(ы)
Скачать в PDF

ПОЯТА,
ДОЧЬ ЛЕЗДЕЙКИ,
или
ЛИТОВЦЫ ВЪ XIV СТОЛТІИ.

Историческій романъ

Ф. Бернатовича.

Переводъ съ Польскаго.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
Въ Типографіи Александра Смирдина.
1832.

Печатать позволяется,

съ тмъ, чтобы по отпечатаніи представлены были въ Ценсурный Комитетъ три экземпляра. С. Петербургъ, 23 Сентября, 1851 года.

Ценсоръ А. Крыловъ.

ГЛАВА I.
Станъ Крестоносцевъ.

Извстіе о вторженіи Крестоносцевъ въ Литву скоро дошло до жителей Понарской башни. Габданкъ, зная народъ сей, предвидлъ опасности, и сожаллъ уже, что не остался въ Виленскомъ замк. Что касается до Елены, то хотя она и досадовала на военныя дйствія, препятствовавшія возвращенію ея въ Польшу, но, покоряясь необходимости, она не только не опасалась Крестоносцевъ, но, напротивъ того, горла нетерпніемъ познакомиться съ сими духовными воинами, о которыхъ она слышала столько чудеснаго.
Однажды, ночью, проснувшись, она поражена была звономъ колоколовъ. Съ удивленіемъ посмотрвши въ окно, увидла въ церкви огонь. Вообразивъ, что неистовые язычники подожгли строеніе, она въ ужас думала только о средствахъ спасти себя и отца своего, но, когда колокола затихли, она услышала громкое пніе и искуссную игру на орган. Сначала она заключила было, что, можетъ быть, Довойна возвратился съ новообращенными Литовцами, и благодаритъ Бога за успхъ, но скоро оставила сію мысль, замтивъ, что музыка была печальная, погребальная. Теряясь въ догадкахъ, она разбудила отца, и пошла съ нимъ къ церковнымъ окошкамъ, чтобъ посмотрть, что тамъ длается. Каково же было изумленіе ея, когда увидла множество свчей, ярко освщавшихъ стоящій посреди церкви катафалкъ, сооруженный изъ щитовъ, шлемовъ и разнаго рода оружія. Множество кавалеровъ въ черной одежд сидли на скамьяхъ, и пли псалмы. Простые воины, въ полномъ вооруженіи, стояли по сторонамъ катафалка, а знатнйшія особы поодаль, и молились тихонько.
Сіе печальное и вмст съ тмъ великолпное зрлище тмъ сильне поразило Габданка, что онъ не могъ догадаться, что оно значитъ. Елена также была встревожена, не смотря на то, любопытство, а можетъ быть и набожность, влекли ее въ церковь. Тщетно отецъ удерживалъ ее, доказывая неприличіе показаться одной среди воиновъ и рыцарей, и предостерегая, что это могло имъ быть непріятно: распаленное ея воображеніе не принимало никакихъ возраженіи. Самолюбіе ея, что въ созданной ею церкв совершается священнослуженіе, боле дйствовало на нее, нежели здравые отцевскіе совты. И такъ она, приказавъ служанк слдовать за собою, вошла въ церковь, и стала въ сторон. Прибытіе ея обратило на нее общее вниманіе. Ея блое, утреннее платье, черные локоны, румяныя щеки и голубые глаза составляли совершенную противоположность съ мрачными лицами Кавалеровъ. Между тмъ на амвон появился проповдникъ, который, отдавъ честь памяти павшихъ на пол брани, доказывалъ, что смерть храбраго славне, нежели жизнь, искупленная постыднымъ плномъ, потомъ поощрялъ слушателей своихъ къ мужеству, и выводилъ выгодное для Ордена заключеніе изъ того, что они въ сей пустын такъ неожиданно встртили Христіанское святилище. Проповдь сія сильно тронула Елену, давно уже не слыхавшую подобнаго краснорчія, все ея вниманіе было обращено на витію, и она какъ будто не замчала того, что почти вс присутствовавшіе въ церкви безпрестанно посматривали на нее, желая поскоре узнать кто она, и по какому случаю въ семъ дикомъ мст выстроенъ Христіанскій храмъ?
Когда уже церемонія оканчивалась и Кавалеры встали съ своихъ мстъ, одинъ изъ нихъ, молодой человкъ пріятной наружности, подошелъ къ Елен. Не смотря на его монашескую одежду, тотчасъ можно было замтить въ немъ свтскую ловкость, а по богатству его наряда и по великолпно переплетенному молитвеннику можно было догадываться, что онъ занималъ важное мсто между духовенствомъ.
— ‘Набожность ваша, сударыня,’ сказалъ онъ ей: ‘показываетъ, что вы раздляете печаль нашу. Мы очень благодарны вамъ за участіе. Но, по истин, все что видимъ здсь, приводитъ насъ въ изумленіе. Кто бы надялся въ сей пустын, среди дикихъ язычниковъ, найти Христіанскую церковь? Еще мене можно было надяться найти здсь чувствительную душу, которая захотла бы раздлишь печаль нашу… Можемъ ли узнать, сударыня, кому мы обязаны столь живымъ участіемъ?’
— ‘Безполезно было бы для васъ знать мое имя,’ сказала скромно Елена. ‘Изъ словъ краснорчиваго проповдника вашего узнала я, что вы служили панихиду за упокой павшихъ вашихъ братій, конечно, мн пріятне было бы, если бъ вы въ семъ храм приносили благодареніе Богу за побду, но ежели Провиднію угодно было иначе, то я радуюсь, что вы нашли здсь облегченіе вашей печали и утшеніе религіи.’
— ‘И такъ, если не ошибаюсь, церковь сія вамъ принадлежитъ? Ваша чужеземная одежда, вашъ языкъ, чувства, все увряетъ меня въ томъ. Но кто могъ выстроить ее въ такомъ мст, гд со всхъ сторонъ живутъ непримиримые враги Христіанства?’
— ‘Это есть плодъ моихъ трудовъ и самоотверженія’ отвчала Елена.
— ‘Понимаю: вы хотите основать здсь женскій монастырь, и сами благочестиво жить ..’
— ‘Совсмъ нтъ,’ прервала его Елена. ‘Но съ кмъ имю честь говоришь?’
— ‘Я Зундштейнъ,’ отвчалъ онъ съ легкимъ наклоненіемъ головы: ‘начальникъ передовой стражи Великаго Магистра, отрядъ мой во вчерашнемъ нападеніи на Виленскіе замки лишился многихъ храбрыхъ воиновъ. Пробираясь къ стану, недалеко отсел лежащему, я съ большимъ удивленіемъ нашелъ здсь церковь. Признаюсь, что сначала я едва врилъ глазамъ моимъ, и открытіе сіе принялъ за счастливое предзнаменованіе. По правиламъ нашего Ордена, мы должны немедленно служить панихиду за упокой павшихъ на пол брани, и потому я ршился исполнить сей долгъ въ сей церкви, къ которой мы приведены самимъ Провидніемъ: ежели вы находите смлость нашу неумстною, то я прошу извиненія за себя и за всхъ моихъ братій.’ —
Елена увряла, что она не только рада, что церковь ея могла быть полезною Орденскимъ Кавалерамъ, но даже благодарна имъ за доставленіе ей случая помолиться вмст съ ними, и прибавила, что, опасаясь окружающихъ ея жилище язычниковъ, она хотла бы имть постоянную военную стражу для охраненія церкви. Въ продолженіе сего разговора подошелъ къ нимъ Капелланъ, пожилой человкъ, важной наружности, и, поклонившись Елен, изъявилъ ей и съ своей стороны удивленіе. Это былъ Маріенбургскій Пріоръ, неотступный товарищъ Кунтора. Елена объявила имъ свое имя, и, увдомивъ, что она съ отцемъ своимъ живетъ въ сосдственной башн, просила ихъ постить его. Имя Габданка извстно было Крестоносцамъ, и потому они общали утромъ изъявить ему лично свое почтеніе, и Елена, простясь съ ними, возвратилась домой, и тотчасъ увдомила отца обо всемъ ею виднномъ.
Не нужно, кажется, увдомлять читателя, что Кунторъ Зундштейнъ есть тотъ самый, котораго Славенко поймалъ на Крновской дорог и повсилъ на дерев. Какъ онъ избавился отъ той бды, и что съ нимъ было посл, въ лтописяхъ нтъ никакихъ слдовъ. Вроятно, онъ былъ снятъ съ дерева какимъ нибудь прохожимъ, сжалившимся надъ его горемъ. Надобно думать, что съ тхъ поръ Кунторъ поступалъ гораздо осторожне, и усплъ снискать хорошее о себ мнніе у Великаго Магистра, который вврилъ ему начальство надъ передовою стражею Орденскаго войска. Переодвшись, онъ отправился съ Пріоромъ къ Габдаику. Старикъ принялъ ихъ ласково, пригласилъ къ завтраку и разспрашивалъ о военныхъ дйствіяхъ. Зундштейнъ увдомилъ его, что онъ ближайшій ему сосдъ, что по плану военному онъ долженъ былъ расположишься станомъ именно въ тхъ мстахъ, и что онъ очень радъ, что въ сей пустын нашелъ людей, которыхъ можетъ считать друзьями.
— ‘И я не мене радуюсь,’ отвчалъ Полякъ. ‘Живя здсь въ одиночеств, намъ пріятно быть въ обществ нашихъ единоврцевъ. Хотя отсюда до Вильна и не близко, но мы вчера слышали пальбу, и догадывались, что Виленцы съ вами имли дло, ибо мы знали уже, что передовая стража Магистра находилась подъ столицею. Но надюсь, что вы не понесли большой потери въ людяхъ?’
— ‘Отрядъ состоялъ изъ пяти сотъ человкъ охотниковъ,’ отвчалъ Кунторъ. ‘Мы очень ошиблись, положась на извстія лазутчиковъ, но это намъ урокъ на будущее время. Сверхъ того трудно было удержать нашу молодежь, которая горла желаніемъ подраться съ Литовцами. Самъ я упустилъ прекрасный случай снискать полное благоволеніе Магистра, и Гамилонъ былъ бы теперь въ моихъ рукахъ, если бы не подоспла къ нему на помощь какая-то женщина, которая исторгла у насъ побду.’
— ‘Всегда и везд’ отозвался Пріоръ: ‘были свои Юдии и Эсири. Он раждаются отъ неосторожности вождей.’
— ‘Намреныли вы пробыть здсь до соединенія съ союзниками?’ спросилъ Габданкъ.
— ‘Еще не знаю,’ отвчалъ Кунторъ. ‘Признаюсь, мн не хотлось бы уйти отсюда, не поквитавшись съ Вильномъ за нашу потерю, и, кажется, до весны я останусь здсь, потому, что въ оврагахъ легче можно держаться съ горстью людей, нежели въ открытомъ пол съ тысячами. Почтенный Полякъ! каковы бы ни были причины пребыванія вашего въ сей пустын, среди дикаго народа, я надюсь, что вы не будете равнодушны къ нашимъ пользамъ. Литва еще не принадлежитъ Польш. Сегодня въ церкви вашей мы служили панихиду: въ скоромъ времени, быть можетъ, она огласится благодарственнымъ пснопніемъ.’
— ‘Не думаю,’ сказалъ Пріоръ: ‘чтобъ это такъ скоро послдовало, ежели мы будемъ сидть здсь, сложа руки. Эти горы и лса могли бы быть полезны для защищающагося войска, а не для насъ, которые должны дйствовать наступательно. Сверхъ того мста сіи, совершенно знакомыя туземцамъ, могутъ служить намъ не убжищемъ, но гробомъ.’
— ‘Отче,’ отвчалъ Кунторъ: ‘не прогнвайтесь, если я скажу вамъ, что вы великій мастеръ распоряжать церковными церемоніями, но за то о военномъ дл не имете никакого понятія. Вы, благородный Габданкъ, знакомы съ военнымъ искусствомъ: скажите, невыгодна ли моя позиція?’ —
Габданкъ вопросомъ симъ поставленъ былъ въ необходимость или опровергнуть мнніе Кунтора, расположеніе котораго ему могло быть полезно, либо возразить Пріору, котораго также не хотлось обидть, и потому, желая согласить ихъ, онъ отвчалъ, что не зная ни плана сей войны, ни расположенія войскъ, онъ не могъ сказать своего мннія.
— ‘Но я, зная все, что нужно знать,’ сказалъ Кунторъ: ‘увряю, что во всхъ окрестностяхъ нтъ лучшаго мста для стана. Башня ваша, вроятно, есть остатокъ древняго замка. Видно по всему, что основатель онаго былъ искусный воинъ. Рка подъ бокомъ, Вильно какъ на ладони, обширный лсъ, все это побуждаетъ меня остаться здсь на зиму. Но мы, почтенный Габданкъ, не обезпокоимъ васъ: мы будемъ оберегать васъ, а сами помстимся въ шатрахъ.’ —
Габданку очень не пріятно было намреніе Кунтора поселиться по сосдству съ нимъ, но, имя надобность въ его покровительств, онъ долженъ былъ покориться необходимости.
— ‘Хотя,’сказалъ онъ:’ башня моя и не очень обширна, но я охотно подлюсь ею съ вами, ибо нельзя же, чтобъ вы въ такую пору жили въ шатрахъ.’
— ‘Но, батюшка, вы забыли,’ отозвалась Елена: ‘что заднія комнаты у насъ пусты.’
— ‘Можно ли’ отвчалъ Габданкъ: ‘называть комнатами ветхій пустырь, грозящій разрушеніемъ?’
— ‘Я пойду осмотрть развалины. Впрочемъ, будьте уврены, что вы найдете во мн самаго скромнаго и пекущагося о вашемъ спокойствіи постояльца.’ —
Такъ говорилъ Кунторъ, прощаясь съ Габданкомъ, и отправился съ Пріоромъ осмотрть пустую часть башни. Это были маленькія комнатки подъ сводами, крайне ветхія, но ихъ можно еще было исправить. Зундштейнъ немедленно приказалъ починитъ ихъ и украсить какъ можно великолпне. Напрасно Пріоръ поставлялъ ему на видъ безпокойство, которое онъ длаетъ хозяевамъ, напрасно совтовалъ не ввряться чужестранцу, котораго образъ мыслей ему совсмъ не извстенъ: Кунторъ на вс его представленія отвчалъ, что это не его дло, и коль скоро комнаты были готовы, переселился въ нихъ со всми знатнйшими офицерами. И такъ тихое жилище Габданка перемнилось въ шумный военный станъ. Разввавшійся на башн блый флагъ съ чернымъ крестомъ и гербомъ Зундштейна показывалъ присутствіе вождя Орденскаго войска. Церковь безпрестанно отворена была для набожныхъ Кавалеровъ, которые то пли хоромъ, то молились по четкамъ, большое пространство около башни и церкви занято было палатками воиновъ и оружіемъ. Тамъ можно было видть, какъ допытывались о новостяхъ отъ поселянина, пойманнаго ночнымъ объздомъ, дале видна была толпа дрожащихъ отъ страха безоружныхъ жителей, которымъ благочестивый воинъ съ Крестомъ въ рук проповдывалъ Слово Божіе, въ разныхъ мстахъ разбросана была живность, награбленная въ окрестностяхъ.
Не смотря на то, что войску строго приказано было вести себя смирно, Габданкъ началъ скучать безпрестаннымъ шумомъ. Кром того, онъ опасался, чтобы Ягелло, будущій Государь его, узнавъ о пребываніи Кунтора въ Помарахъ, не подумалъ, что онъ состоитъ съ нимъ въ тайныхъ связяхъ, и опасался тмъ боле, что Ягелло, оставляя Вильно, приказалъ ему не вызжать изъ замка. Между тмъ Кунторъ большую часть времени проводилъ въ башн, гд находилъ величайшее удовольствіе въ обществ милой, ловкой, остроумной Елены. Пріоръ Маріеибургскій, равно попечительный о распространеніи вры, какъ и объ успх Орденскаго оружія, и сверхъ того заботливый о личной польз Зундштейна, съ неудовольствіемъ взирала на его бездйствіе. Онъ зналъ привязанность его къ свту, склонность къ женщинамъ, и былъ увренъ, что время, въ которое не было въ Литв ни Великаго Князя, ни его вождей, было слишкомъ дорого, чтобъ тратить его на пустяки. Посему онъ доказывалъ Кунтору необходимость возобновишь нападеніе на Виленскіе замки, утверждая, что отъ овладнія оными зависли дальнйшіе успхи и соединеніе Магистра съ Святославомъ. Но Кунторъ надменно отвчалъ ему, что его дло завдывать ризницею, и что военная власть вврена ему одному.
Между тмъ ночные разъзды приводили въ станъ толпы плнныхъ.
Это были по большей части безоружные поселяне, которыхъ захватывали въ лсахъ у огней или въ бдныхъ хижинахъ. Первое предложеніе, длаемое имъ, было принятіе Христіанской вры. Елена, ревнуя о распространеніи оной, содйствовала усердію Кавалеровъ. Толпы дикаго народа съ покорностію слушали слова Священнаго Писанія, но не изъявляли нималйшей охоты отказаться отъ своихъ боговъ, напротивъ того, чмъ боле ихъ принуждали, тмъ он были упорне въ своихъ заблужденіяхъ. Но кроткій Пріоръ, завдывавшій дломъ обращенія, не хотлъ нарушать свободы совсти, и собственными руками развязывая узы несчастныхъ, утшалъ ихъ, старался снискать ихъ довренность, и потомъ уже мало по малу знакомилъ ихъ съ Христіанскимъ ученіемъ. Такіе благоразумные поступки Капеллана прославили его имя. По его старанію, многія дти возвращены родителямъ, многія матери отпущены къ семействамъ. Каждый плнникъ, зная о его кротости, просилъ прежде всего дозволенія съ нимъ видться.

ГЛАВА II.
Неожиданная добыча.

Однажды, когда Кунторъ собирался осматривать вновь приведенную толпу плнныхъ мужчинъ и женщинъ, услышалъ между ими большой шумъ. Причиною онаго была старуха, требовавшая, чтобъ ее непремнно представили Пріору. Она говорила такъ смло, и такъ громко взывала о помощи Капеллана, что Кунторъ, разсердясь, что вс мимо его ищутъ покровительства Пріора, обратился въ ту сторону, гд былъ шумъ, съ намреніемъ побранить старуху, и нашелъ ее въ числ прочихъ, коихъ одежда и наружность показывали, что они не принадлежали къ низшему сословію. Смлая старушка непремнно хотла поставить на своемъ, смотритель, простой воинъ, грозя ей палашемъ, еще громче кричалъ, что онъ не считаетъ ея плнницею, что она сама пристала къ нему, и потому можетъ итти куда ей угодно. Кунторъ, удивясь такой настойчивости старухи, смотрлъ на нее издали и замтилъ возл нее молодую повидимому особу, съ покрываломъ на лиц, которая, дрожа отъ страха, держалась за нее. Можно было бы подумать, что это были дочь и мать, но въ одежд ихъ была чрезвычайная разница. Сверхъ того узы двицы были очень слабы, и она свободно могла дйствовать руками, на ногахъ ея была теплая обувь, что самое показывало, что въ пути съ нею обходились почтительне, нежели съ, другими плнницами. Вс сіи подробности обратили на себя вниманіе Кунтора, онъ приближился, чтобъ разсмотрть ее хорошенько, скрытность ея возбудила тмъ большее любопытство, и потому онъ обратился къ страж съ вопросами, кто она и гд взята?
— ‘Это, высокоблагородный Кунторъ, красотка, пойманіе которой едва не стоило мн жизни,’ отвчалъ смотритель, стараясь сорвать съ плнницы покрывало, которое она крпко держала, и съ воплемъ жалась къ старушк. ‘А эта старая колдунья надлала мн хлопотъ въ дорог больше, нежели вс плнные вмст, но она не заслуживаетъ вашего вниманія, за то молодая ея подруга стоитъ того, чтобъ вы заглянули ей въ личико прежде Пріора.’
— ‘Спрашиваю тебя,’ отвчалъ Кунторъ: ‘откуда ведешь сихъ плнныхъ?’
— ‘Съ береговъ Нмана, высокоблагородный господинъ Кунторъ,’ сказалъ смотритель. ‘Солнце заходило уже, когда мы, за пять дней пути отсел, напали на богатый сельскій дворъ, близъ Юрбурга. Каждый изъ насъ бралъ, что могъ взять, а Штумфъ схватилъ эту двушку. Я не знатокъ въ семъ товар, за то онъ мастеръ.— На что теб такая ноша?— говорилъ я Штумфу: — бери лучше серебро, но онъ предпочелъ пригожую язычницу, которую стерегла эта колдунья, и онъ долженъ былъ увезти обихъ. Мы вскочили на коней и пустились какъ изъ лука стрла. Домовая стража кинулась въ погоню за нами, но мы были уже на конц села: не могши догнать насъ, они начали стрлять, и двухъ кнехтовъ положили на мст, да одного ранили. Начальникъ стражи кричалъ, въ слдъ за нами, что отсчитаетъ тысячу монетъ золотомъ, если мы возвратимъ эту двушку, но Штумфъ не дуракъ.— Подожди, говорилъ онъ: — ежели сегодня даешь тысячу, то завтра дашь дв.— Я тотчасъ догадался, что она должна быть не простая двица, и сказалъ Штумфу, что онъ не глупъ, только жаль, что самъ накупился на бду, — вдь эта нжника, говорилъ я ему: замерзнетъ на дорог, смотри какъ она слаба, точно цыпленочекъ, только что вылупившійся изъ яйца, — и Штумфъ окуталъ бдняжку плащемъ своимъ, и хоть самъ колотилъ зубами, но за то привезъ ее въ цлости.— Ну, сударыня, покажись же высокоблагородному господину Ку и тору: вдь онъ не състъ тебя. Господинъ Кунторъ! она робетъ, но это пройдетъ, она также не множко упряма, но всему виною эта старая колдунья: надобно бы ихъ разлучить.’ —
Наконецъ плнница принуждена была открыться. Но какъ изумился и вмст обрадовался Зундштейнъ, узнавъ въ ней Пояту! Глаза ея распухли отъ слезъ, прелести лица увяли! Неизвстность о будущемъ мучила ее боле, нежели настоящее положеніе, она стояла между плнными какъ привидніе. Кунторъ самъ бросился развязывать ея узы, извинялся, утшалъ и длалъ все, что могло ободрить ее. Позорная судьб, Поята просила его только о томъ, чтобъ не разлучали ея съ Тіуновою. Кунторъ общалъ, и даже вызвался отправить ее обратно къ отцу, но прежде предложилъ ей отдохнуть отъ дороги, и съ сею цлію повелъ ее въ башню, гд, какъ онъ уврялъ, она найдетъ приличное помщеніе.
Случай сей открылъ новые виды надменному Крестоносцу. Вовсе неожиданно онъ сдлался обладателемъ двицы, коея знатность и красота, льстя его самолюбію, воспламенили въ немъ желаніе привести въ исполненіе давно замышляемый планъ, располагая многочисленнымъ войскомъ, онъ не надялся въ будущемъ столь удобной поры соединить собственную выгоду съ длами Литвы. Онъ зналъ, что исполненіе его намренія зависитъ наиболе отъ осторожности и отъ пріобртенія довренности Пояты, и потому ршился, для избжанія подозрнія и для снисканія ея доврія, поручить ее подъ надзоръ Елены, поклявшись сей послдней въ вчной благодарности за содйствіе его видамъ.
Елена приняла ее гордо, но изъ уваженія къ Кунтору изъявила ей доброжелательство и сожалніе о ея участи, хотя внутренно кипла гнвомъ, видя, что и тамъ не могла избавиться отъ ненавистной себ язычницы. Обыкновенно несчастливецъ по одному слову, по одному движенію угадываетъ чувства своего властелина: и Поята прочитала ихъ въ душ Елены. Боясь ея ненависти, она все еще считала счастіемъ въ бдственномъ своемъ положеніи быть подъ покровительствомъ женщины, и потому, коль скоро Кунторъ удалился, она пала къ ногамъ ея, и умоляла быть своею защитницей. Елена подняла ее съ притворною учтивостію, и, принявъ на себя должность ея надзирательницы, воспользовалась случаемъ замтить, что ей не неизвстна любовь ея къ христіанину, и что настоящее ея несчастіе она должна считать предостереженіемъ Неба, чтобъ она возвратилась на прямой путь, съ котораго уклонилась.
— ‘Ахъ!’ сказала Поята, со слезами на глазахъ: ‘я была слишкомъ неосторожна, вврясь человку, который погубилъ всхъ насъ.’
— ‘Сами виноваты,’ отвчала Елена. ‘Какъ можно было забыться до такой степени? Двица, знатнаго происхожденія, хорошо воспитанная, должна ли была входить въ столь тсную связь съ мужчиною, съ простымъ жрецомъ, котораго стны храма навсегда разлучили со свтомъ. Право, понять не могу, какимъ образомъ такой человкъ усплъ обратить на себя вниманіе, не говорю дочери Кривекривейты, но даже самой простой двушки. По невол подумаешь, что вамъ извстно было настоящее его состояніе. Скажите же, платилъ ли онъ вамъ взаимною любовію?’
— ‘Должна ли еще я въ моемъ несчастій и въ этомъ сомнваться?’ отвчала Поята, покраснвъ отъ нескромнаго вопроса. ‘Все наше бдствіе произошло отъ различія връ, но я охотно прощаю ему, и, кто бы онъ ни былъ, сожалю о немъ: ибо уврена, что онъ поступалъ такъ, какъ совсть ему велла.’
— ‘Ошибаетесь,’ прервала ее Елена: ‘онъ обманывалъ васъ съ намреніемъ: онъ не любилъ васъ, онъ не былъ въ состояніи любить.’
— ‘Нтъ,’ отвчала Поята твердымъ голосомъ: ‘онъ былъ неравнодушенъ ко мн. Иначе онъ оставилъ бы насъ, не объявивъ о настоящемъ своемъ состояніи: но его чувстви тельное сердце не могло хладнокровно перенесши причиненной намъ горести. Еще и теперь я какъ будто вижу его грусть, его отчаяніе.’
— ‘Конечно, ему было очень грустно, однакожъ онъ ухалъ,’ сказала Елена съ злобною улыбкой.
— ‘Одинъ только злой человкъ не уметъ всему предпочесть отечество,’ отвчала Поята.
— ‘Особенно, если въ отечеств живетъ предметъ, для котораго онъ ршился поколебать вру могущественнаго народа.’
— ‘Ахъ! сударыня, какъ жестоко разите вы мое сердце,’ вскричала Поята. ‘И такъ онъ, для угожденія другой, осмлился вовлечь насъ въ несчастіе?’
— ‘Утшьтесь, утшьтесь, несчастная Поята,’ сказала Елена, сжимая ее въ своихъ объятіяхъ. ‘Напрасно онъ похалъ: та, которую онъ боготворилъ, уже назначена другому. Знайте, что и я такъ же злополучна, какъ ивы: нкогда и я любила его, родители наши хотли соединить насъ, но неблагодарный забылъ меня для той же, для которой и васъ теперь оставилъ.’
— ‘Сожалю о васъ, сударыня,’ отвчала Поята, крайне удивленная такою откровенностію: ‘но что ваши надежды могутъ имть общаго съ нашимъ несчастіемъ? Онъ только по стеченію обстоятельствъ, по желанію обманутаго отца моего нареченъ моимъ женихомъ: я освобождаю его отъ даннаго мн слова, и очень бы хотла, чтобъ онъ истребилъ изъ своей памяти и самое воспоминаніе о насъ.’
— ‘Перестанемъ же разсуждать объ этомъ,’ сказала Елена: ‘мы на этотъ счетъ никогда не согласимся въ образ мыслей. Скажите мн лучше, по какому случаю вы разлучены съ отцемъ?’
— ‘Вскор посл отъзда Ягеллы въ Польшу, отецъ мой вмст со мною отправился во внутрь Литвы для осмотра нкоторыхъ мстъ, гд считалъ свое присутствіе нужнымъ Везд, боле или мене, онъ находилъ причины къ неудовольствію. На берегахъ Нмана узнали мы о вторженіи въ Литву Крестоносцевъ, которые съ такою быстротой заняли берега Нмана, что мы едва успли спастись бгствомъ. Отецъ мой, съ давняго времени дружный съ Княземъ Даніиломъ, счелъ за лучшее остановиться въ его дом, гд мы были приняты какъ самые дорогіе гости, и я не могу не похвалить гостепріимства хозяина, который имлъ нкоторое неудовольствіе противъ насъ, но по великодушію своему забылъ оное. Князь, думая боле объ охот, нежели о вооруженіи своихъ вассаловъ, шутилъ надъ нашею боязнію, какъ однажды, когда весь Дворъ былъ на охот, отрядъ Крестоносцевъ ворвался въ замокъ и такъ неожиданно напалъ на княжескій домъ, что о бгств и подумать не возможно было. Не помню, гд я въ ту минуту находилась, въ своей комнат или у батюшки, но пришедъ въ чувства, я увидла себя на кон, въ рукахъ Крестоносца, Первая мысль моя была объ опасности отца, я утопала въ слезахъ, но печаль моя уменьшилась нсколько, когда я услышала голосъ моей няни, хавшей возл меня съ другимъ Крестоносцемъ, которая увряла меня, что непріятель хотлъ только добычи, и что даже не вынималъ мечей изъ ноженъ. Надежда оживила было насъ, когда мы увидли за собою погоню Даніила, которая была уже такъ близка, что мы слышали даже дорогой выкупъ, предлагаемый за мое возвращеніе, но, къ несчастію, бодрыя лошади нашихъ похитителей ускакали, и Князь остался далеко за нами. Не могу описать вамъ чувствъ моихъ, когда я увидла себя во власти хищниковъ: я утшалась только тмъ, что имла возл себя эту добродтельную женщину, которая никогда не оставляла меня. Похититель мой, надясь на выкупъ, богатйшій того, какой былъ ему предложенъ, обходился со мною очень почтительно, и я должна сказать, что онъ былъ боле моимъ слугою, нежели повелителемъ, но за то бдная моя няня перенесла много горя. На четвертый день мы соединились съ другимъ отрядомъ плнныхъ и препровождены сюда.’ —
Елена увряла Пояту въ своемъ къ ней доброжелательств. Хотя объясненіе ея, дышущее любовію къ Тройдану, могло возбудить только ненависть Польки, но въ выраженіяхъ Пояты видна была вся прекрасная душа ея и такая скромность, что Елена не могла отказать ей въ состраданіи, и, утшая ее лучшею будущностію, увряла, что подъ ея покровительствомъ она будетъ вн всякой опасности.
Поята, укрпясь надеждою, совершенно предалась вол своей покровительницы, и длала все, чмъ могла снискать ея благосклонность. Между тмъ Кунторъ, считая особеннымъ счастіемъ видть ежедневно свою возлюбленную, боле и боле пренебрегалъ обязанностями вождя, и старался единственно о томъ, чтобъ понравиться Поят, и пріобрсть любовь Литовцевъ. Войско его получило строжайшее приказаніе обходиться съ туземцами, какъ нельзя лучше. Плнныхъ, толпами приводимыхъ къ нему, онъ распускалъ по домамъ и щедро награждалъ ихъ, въ стан давалъ великолпные пиры, и самъ угощалъ сосдей, ходилъ на Литовскія игры и даже отдавалъ честь языческимъ богамъ: словомъ, длалъ все то, что могло вразумить народъ, что только онъ одинъ въ состояніи замнить ему Князя, который оставилъ его. И въ самомъ дл, мало по малу народное мнніе начало клониться въ его пользу, особливо въ той части Литвы, которая занята была Крестоносцами. Уже онъ имлъ на своей сторон многихъ вельможъ, изъ коихъ каждый видлъ въ немъ усерднаго чтителя боговъ своихъ и спасителя вры, противъ которой возсталъ неблагодарный родъ Гедимина, и никто уже не сомнвался боле, что любовь Пояты содлаетъ его усерднйшимъ защитникомъ ихъ вры и независимости Литвы.
Но вс сіи прекрасные планы, вс надежды и сношенія съ народомъ сокрушались о неприступныя стны замковъ, защищаемыхъ Гамилономъ. Вильно, Троки, Гродно, Лида, мужественно отражали враговъ. Гамилонъ зналъ о намреніяхъ Кунтора, равно какъ и о томъ, что онъ въ состояніи прельстить слабыя толпы народа, даже, къ прискорбію, замчалъ въ нкоторыхъ крпостяхъ расположеніе гарнизона въ его пользу, и потому не считалъ нужнымъ оскорблять его самолюбія, тмъ боле, что у него было недалеко запасное войско. И такъ, притворясь, будто и онъ самъ раздляетъ преданность къ нему народа, старался подъ разными предлогами продолжать его надежды и убждалъ его то снять орденскую одежду, то просить согласія Лездейки на бракъ съ Поятою. Кунторъ не умлъ открыть обмана: любовь, наполнявшая его голову и сердце, ослпила его совершенно, будучи безпрестанно занятъ Поятою, онъ сокрушался только о томъ, что вс его старанія снискать ея любовь, были тщетны.
Уже прошло нсколько недль со времени привезенія ея въ башню, и Кушпоръ не видалъ еще ни одного луча надежды къ пріобртенію сердца своей плнницы. Мертвое молчаніе и глубокая печаль были отвтомъ на вс нжныя его выраженія. Елена знала о намреніи Кунтора. Видя ежедневно приверженность къ нему народа, его угожденія Поят, она не сомнвалась боле, что высокомрный Крестоносецъ замышляетъ посредствомъ брака съ нею проложить себ путь къ Литовскому престолу. Она оскорблялась таковымъ посягательствомъ на права будущаго Короля своего, но еще больне было ей видть любовь къ Поят вождя, который, не обративъ вниманія на собственныя ея прелести, у ногъ своей плнницы клялся ей въ вчной любви. Долго подъ предлогомъ скромности скрывая свою злобу, она изыскивала разные способы, чтобъ не допускать Кунтора къ Поят, но когда увидла, что любовь его возрастала по мр увеличенія препятствій, Елена перестала притворствовать, и весь свой гнвъ и зависть излила на несчастную Пояту, и наконецъ, дала ей понять, что, заботясь о сохраненіи собственнаго своего добраго имени, она не можетъ дале держать у себя двицу, съ которою молодой человкъ, обязанный монашескимъ обтомъ, входитъ въ столь тсныя сношенія.
Одн только горячія слезы облегчали нсколько сердце злополучной дочери Лездейки. Тіунова не отходила отъ нее и всячески утшала, то обнадеживая, что отецъ съ Княземъ Даніиломъ врно привезутъ выкупъ за нее, то предлагая ей разныя средства бжать въ Вильно, но выкупа не привозили, бжать не возможно было, и вс надежды разлетались какъ дымъ. Лездейко, не зная о мстопребываньи своей дочери, не могъ привезти выкупъ, что касается до бгства, то стража, окружавшая башню, лишала возможности избавиться отъ рукъ притснителя, который, не смотря на всю свою вжливость, чмъ боле видлъ ея непреклонность, тмъ строже наблюдалъ за каждымъ ея шагомъ.
Но и самъ Кунторъ былъ какъ бы подъ стражею. Маріенбургскій Пріоръ, человкъ набожный, просвщенный и проницательный, строго наблюдалъ за всми его поступками. Онъ не винилъ его за ласковое обращеніе съ народомъ: по кротости своей онъ всегда гнушался жестокостію, но не могъ не догадаться, что ласковость сія въ гордомъ сердц Зундштейна проистекаетъ не изъ человколюбія, и потому не могъ оправдывать отлагательства его возобновишь нападеніе на Вильно. Боле же всего казалось ему подозрительнымъ сближеніе его съ Поятою. Онъ не могъ равнодушно видть, что Кунторъ даже и время, опредленное на молитву, проводитъ съ нею. Уже и въ стан начали поговаривать о любви его къ прекрасной язычниц. Но Кунторъ пренебрегалъ толками воиновъ, и только старался задобрить одного Пріора. Онъ уврялъ, что замки безъ малйшаго кровопролитія сами покорятся, а связь свою съ Поятою оправдывалъ усердіемъ обратить ее къ Христіанству, поставляя на видъ, что обращеніе дочери Кривекривейты имло бы большое вліяніе на всю Литву. Добродушный Пріоръ не возражалъ ему, и въ ожиданіи добровольнаго покоренія замковъ и обращенія Пояты, не доносилъ о дйствіяхъ Кунтора Магистру, который, положась на отчетъ вождя о состояніи длъ подъ Вильномъ, былъ увренъ, что скоро овладетъ онымъ.

ГЛАВА III.
Любопытныя новости.

Въ такомъ состояніи были дла, когда Кунторъ, пируя у Габданка, получилъ донесеніе, что возвращающійся изъ Кракова Орденскій гонецъ, спша къ Магистру, проситъ перемнить ему лошадей и желаетъ видться съ нимъ. Кунторъ веллъ позвать его, любопытствуя узнать, что длается въ Краков. Вс бывшіе за столомъ, Габданкъ съ дочерью, Поята, два Орденскихъ Кавалера и Нсколько Литовскихъ помщиковъ, горли нетерпніемъ видть скоре гонца. Наконецъ онъ вошелъ, поклонился Кунтору, и, окинувъ взоромъ всхъ гостей, старался узнать, изъ кого состояло общество. Зундштейнъ тотчасъ догадался, что это былъ одинъ изъ тхъ проворныхъ людей, которыхъ Магистръ подъ разными предлогами разсылалъ къ владтельнымъ особамъ, для собранія нужныхъ ему свдній. Явившійся къ Кунтору гонецъ былъ искусный музыкантъ, и будучи посланъ ко Двору Королевы Гедвиги, между прочимъ имлъ порученіе развдать, до какой степени Польша наклонна къ соединенію съ Литвою. Кунпюръ лично зналъ сего музыканта: приказавъ подать ему вина, онъ сталъ разспрашивать его о Краковскихъ новостяхъ.
— ‘Могу ли говорить?’ спросилъ въ недоумніи гонецъ.
— ‘Можешь говорить все, что намъ знать нужно,’ отвчалъ Кунторъ. ‘Вдь ты музыкантъ: знаешь, гд какую псенку заиграть. Сверхъ того, мы еще поговоримъ на един.’
— ‘Много есть новостей,’ сказалъ гонецъ: ‘есть и печальныя и веселыя, какъ обыкновенно бываетъ посл свадьбы, на которой не тотъ женился, кто былъ любимъ. Что прежде происходило тамъ, то не касается до моего порученія. Я пріхалъ въ Краковъ чрезъ нсколько дней посл отправленія въ Вильно посольства, для приглашенія Ягеллы на тронъ. Народъ радовался сему избранію, но Гедвига печалилась, тмъ боле, что Рагузскій Герцогъ Вильгельмъ жилъ безвыздно въ замк. Вильгельмъ, любезный Князь: онъ щедро платилъ мн за вечернія серенады, которыя давалъ я подъ окнами Королевы, Это было на масляной. Вельможи одинъ передъ другимъ старались отличишься великолпіемъ пиршествъ: я съ моею лютнею имлъ всюду свободный входъ, и могу сказать, что Вильгельмъ всхъ перещеголялъ пышностію угощенія. Краковскій Кастеланъ, Добеславъ, косо смотрлъ на вс сіи праздники, и, не зная иной гармоніи, кром звуковъ военной трубы, настаивалъ, чтобъ Вильгельмъ выхалъ изъ замка. Собравши нсколько подобныхъ себ Ляховъ, онъ пошелъ съ ними къ Королев, и именемъ народа осмлился доказывать ей, что поелику она предназначена уже въ супруги Литовскому Князю, который вскор долженъ прибыть въ Краковъ, то приличіе требуетъ предложить Вильгельму, чтобъ онъ оставилъ городъ. Королева съ удивленіемъ слушала Кастеллана, и когда онъ окончилъ свою рчь, она съ благосклонностію отвчала, что замчаніе его принимаетъ какъ доказательство его усердія, но что она сочтетъ себя крайне обиженною, если кто либо осмлится намекнуть Герцогу о надобности ухать изъ столицы’
— ‘Во-первыхъ,’ сказала она: ‘мн не нравится отзывъ вашъ отъ имени народа: онъ отзывается неуваженіемъ къ величеству. Кто бы изъ васъ могъ принудить наслдницу Польскаго престола отвергнуть руку Герцога Вильгельма, если бъ я захотла содлать его моимъ супругомъ и вашимъ Государемъ?’
— ‘Всемилостивйшая Государыня!’ отвчалъ Кастелланъ, низко кланяясь. ‘Да будетъ ваша воля! Если поступокъ мой вы находите слишкомъ смлымъ, то по благости своей не осудите моего усердія.’
— ‘Поступокъ вашъ возвышаетъ васъ въ моихъ глазахъ,’ отвчала съ чувствомъ Государыня. ‘Скажите всмъ, кто считаетъ неприличнымъ пребываніе здсь Герцога Вильгельма, что они не знаютъ еще своей Королевы, скажите имъ, что если я для ихъ блага ршилась отдать свою руку тому, кого они нашли достойнымъ трона, то пусть же они будутъ сниходительне ко мн и не требуютъ нарушенія правъ гостепріимства къ тому, кто всегда оказывалъ мн самую нжную дружбу.’ — Сказавъ сіе, она поклонилась депутаціи, и удалилась въ свои комнаты.
— ‘О, она всегда найдетъ что отвчать,’ отозвался Кунторъ.
— ‘Тогда только,’ продолжалъ гонецъ: ‘Добеславъ увидлъ, что онъ вмшался не въ свое дло. Герцогъ, узнавъ, въ чемъ было дло, не смотря на необыкновенную вжливость Кастеллана, ршился немедленно перебраться изъ замка. На другой день онъ жилъ уже въ город, въ наемной квартир. Добеславъ, огорченный симъ перездомъ, просилъ Герцога возвратиться въ замокъ, поставляя ему на видъ отвтственность свою предъ Королевою за каждаго ея гостя, но Герцогъ, улыбаясь, отвчалъ ему, что онъ беретъ на себя извинить его предъ Государынею, и въ тотъ же вечеръ извинился предъ нею за оставленіе замка, увдомивъ ее, что онъ переселился въ городъ для того, чтобъ дать ей блистательный праздникъ. Королева поняла деликатность Герцога, и сдлавъ ему дружескій выговоръ за поспшность, изъявила желаніе быть хозяйкою у него на праздник.
— ‘Герцогъ, обрадованный столь лестнымъ вниманіемъ, нанялъ для праздника часть Францисканскаго монастыря, и скромный пріютъ отшельниковъ чрезъ нсколько дней преобразился въ самое роскошное жилище. Королева распоряжала всмъ, была любезна, обходительна, весела и много танцовала.’
— ‘Ужъ конечно она не упуститъ случая попрыгать. Веселость и танцы составляютъ страсть ея рода,’ сказалъ Кунторъ. ‘Мать ея всегда была весела, а бабка, Королева Елисавета, осьмидесятилніняя старуха, лучше всего танцовала. Въ то время, когда непріятель подступалъ подъ стны столицы.’
— ‘Право, жаль,’ отозвался одинъ изъ Крестоносцевъ: ‘что Поляки не Вильгельма избрали Королемъ»
— ‘Его щедрость и ласковое обращеніе,’ продолжалъ гонецъ: ‘снискали ему многихъ друзей, и даже Добеславъ, старавшійся прежде объ удаленіи его изъ столицы, въ послдствій присталъ къ его сторон, и съ большею частію дворянства началъ стараться о доставленіи ему престола. Составивъ депутацію, онъ опять отправился къ Королев, и поставляя на видъ медленность Литовскаго Князя, предложилъ ей супругомъ Рагузскаго Герцога. Королева, терпливо выслушавъ его рчь, отвчала:
— ‘Уже я однажды просила васъ не говоришь мн объ этомъ дл: такъ ли вы повинуетесь моей вол? Гд же врность ваша Государю, котораго вы сами призвали на тронъ? Добеславъ! ты виновенъ въ измн противъ своего Короля, права котораго я должна защищать. Но я прощаю тебя. Если бъ я не была Королевою Польскою, а ты былъ моимъ отцемъ или опекуномъ, можетъ быть, я отвчала бы теб иначе, но въ моемъ положеніи мн не позволительно располагать собою. Знайте, что слово, данное Литовскому Князю, твердо и ненарушимо, какая бы участь ни ждала меня въ будущемъ: благоденствіе моихъ народовъ и надежда пріобрсти Богу милліоны людей дадутъ мн силы преодолть мятежныя чувства моего сердца. Но я благодарю васъ, что наконецъ, хотя и поздно, узнали вы достоинства Вильгельма. Справедливость ваша облегчитъ мою жертву. Я прошу васъ, чтобы онъ никогда не зналъ о предложеніи вашемъ въ его пользу.’
— ‘Государыня! добрая наша Гедвига!’ кричалъ ей въ слдъ старый Кастелланъ, заливаясь слезами умиленія: ‘ты божество наше! Зачмъ Небу угодно, чтобы счастіе наше основано было на твоей горести!’
— ‘Ну, такъ,’ прервалъ повствованіе Кунторъ: ‘гд женщина управляетъ, тамъ только и дла, что плачутъ, да танцуютъ. Я знаю Добеслава: дловой Панъ, но его пора прошла. Если бы ему случилось имть дло съ Королемъ, тогда онъ привелъ бы артикулъ изъ Статута, вспомнилъ бы о преимуществахъ шляхетства, и поставилъ бы на своемъ, но съ женщиною что ему больше длать, ежели не плакать?’
— ‘Чрезъ нсколько дней,’ продолжалъ гонецъ: ‘получено извстіе, что Ягелло въ Сендомир. Всть сія была громовымъ ударомъ для Вильгельма. Хотя онъ пользовался полною благосклонностію Королевы, которая съ свитою своею часто проводила у него вечера1, хотя значительная часть народа держала его сторону, но Вильгельмъ предчувствовалъ, что ужасная минута разлуки приближается. Приготовленія, чинимыя для принятія Ягеллы, явно показывали ему, что онъ долженъ длать: и такъ, для избжанія непріятной встрчи съ Литовскимъ Княземъ, онъ тайно ухалъ изъ Кракова, и въ память краткаго, но пріятнаго своего пребыванія въ замк, оставилъ у придворнаго Подкоморія Гнвоша вс свои драгоцнности, золотые сосуды и экипажи. Между тмъ Краковъ наполнялся съзжавшимися со всхъ концевъ Государства Панами, желавшими видть Литовскаго Князя, о которомъ въ народ носились самыя нелпыя басни 2. Наконецъ звукъ орудій извстилъ о его приближеніи. Вскор показалось множество экипажей и разнаго рода воиновъ. Весь Краковъ высыпалъ за валъ, вс бжали и другъ друга спрашивали: гд же Ягелло? Отъ сего стеченія народа произошелъ величайшій безпорядокъ, и потому почти никто или не видлъ его, или не узналъ, тмъ боле, что окружавшая его свита была такъ блистательна и великолпна, что трудно было различить Великаго Князя отъ простаго воина. Ягелло, сопровождаемый братьями, халъ на прекрасномъ Арабскомъ кон, на плечахъ накинута была мховая малиновая мантія, голова покрыта была шапкою, онъ съ важностію смотрлъ на окна и крыши домовъ, наполненные любопытными. Въхавъ въ Замокъ, онъ тотчасъ веллъ вести себя къ Королев. Гедвига ожидала его въ тронной зал, окруженная всемъ своимъ Дворомъ. Она была блдна: безпокойство изображалось въ ея взорахъ: все собраніе безмолвствовало. Вдругъ двери съ шумомъ отворяются и входитъ Ягелло съ братьями. Держа въ рукахъ шапку, Князь бодро дошелъ до половины залы, но когда увидлъ Королеву на троп, окруженную вельможами, смутился и не зналъ, что длать и говоришь. Стоявшій у трона Архіепископъ Бодзанта, замтивъ смущеніе Князя, взялъ его за руку и представилъ Королев. Гедвига привтствовала его милостиво, спрашивала о здоровь и подробностяхъ путешествія, и потомъ обратилась къ его братьямъ. Сіе первое свиданіе было не продолжительно, и хотя Ягелло не усплъ разсмотрть Королеву хорошенько, но онъ вошелъ въ свои комнаты, совершенно занятый ею, какъ будто онъ давно знакомъ былъ съ нею.’
— ‘Эдакой простакъ!’ сказала Елена. ‘Прекрасно же онъ представился! Я столько трудилась надъ нимъ, учила его какъ войти, что длать и говорить, а онъ, какъ на зло, въ самую ршительную минуту, все забылъ!’
— ‘Дочь моя!’ отвчалъ Габданкъ: ‘нчему удивляться.— Сама знаешь пышность и велелпіе Двора нашихъ Королей: кто бы не смутился, увидвъ въ первый разъ нашу Гедвигу? По моему, тотъ кто съ трепетомъ вступаетъ на ступени престола, надежне того смльчака, который садится на тронъ, какъ за обденный столъ.’
— ‘Вечеромъ городъ и замокъ заблистали яркими огнями. Народъ былъ въ восторг. Приверженцы противныхъ партій должны были или сидть дома, молча, или кричать вмст со всми: честь и слава Ягелл! Въ замк открыты были столы для народа, но Королева въ тотъ вечеръ не показывалась: не смотря на то, веселость была общая. Повсюду раздавались тосты: Да здравствуетъ Гедвига! Да здравствуетъ Ягелло!— На другой день Ягелло послалъ къ Королев братьевъ своихъ съ богатыми дарами, драгоцнными каменьями, жемчугами, парчами и мхами. Между тмъ явились къ нему Богословы для приготовленія его къ Святому крещенію, и крайне удивились, найдя его наставленнымъ уже во всхъ догматахъ вры такъ, какъ будто онъ родился Христіаниномъ.’ —
Поята съ прискорбіемъ слушала вс сіи подробности: каждое слово раздирало ея душу. Она и боялась и хотла узнать что нибудь о Тройдан, но когда услышала, что Ягелло былъ такъ хорошо наставленъ въ правилахъ Христіанской Вры, — лице ея покрылось смертною блдностію. Къ счастію, вниманіе всхъ обращено было на повствованіе, и разстройства ея никто не замтилъ.
— ‘И такъ,’ спросилъ одинъ изъ Крестоносцевъ: ‘Ягелло не встртилъ никакого препятствія къ вступленію на престолъ?’
— ‘Нималйшаго. Все такъ пошло удачно, какъ будто само Небо желало союза его съ Гедвигою. Герцогъ Вильгельмъ не показывался боле. Увряютъ, будто онъ укрывался нкоторое время около Кракова въ одежд поселянина 3, ожидая случая видться еще разъ съ Королевою, но слухи сіи неправдоподобны. Онъ знаетъ цну себ, и слишкомъ дорожитъ спокойствіемъ Гедвиги, чтобъ ршиться на такой легкомысленный поступокъ. Что касается до Змовита, то онъ тотчасъ отступился отъ своихъ притязаній и Присталъ къ сторон Ягеллы. Впрочемъ, при составленіи брачныхъ условій, не обошлось безъ нкоторыхъ недоумній. Паны Польскіе хотли подчинить себ Литву съ Подоліею, Волынью и Украйною, утверждая, что послднія области и такъ уже покорены оружіемъ. Ягелло съ той минуты, какъ увидлъ Гедвигу, готовъ былъ исполнить вс требованія. Но Волынскій Князь Любартъ Гедиминовичъ, смло вступился за права своего отечества, и настоялъ на томъ, что Литва соединяется только съ Польшею, а не подчиняется оной, что соединеніе сіе продолжится до того времени, пока Литовскіе Князья будутъ владть Польскимъ престоломъ, и что княжество Литовское не перестаетъ быть княжествомъ, и будетъ принадлежать Ягелл не какъ Королю Польскому, но какъ своему Великому Князю.’
— ‘Будто это не все равно?’ отозвался одинъ изъ Крестоносцевъ.
— ‘Ягелло,’ продолжалъ гонецъ: ‘будучи еще въ дорог, послалъ просить Магистра на свое крещеніе и съ нетерпніемъ ожидалъ сто прибытія, но какъ онъ за болзнію отказался, то Князь на третій день посл своего прізда окрещенъ былъ Архіепископомъ Бодзантою и нареченъ Владиславомъ. По совершеніи Таинства, когда новый Христіанинъ облеченъ былъ въ Королевскую мантію, вдругъ отворились предъ нимъ церковныя двери, и взорамъ его представилось великолпное зрлище. Предъ алтаремъ Ягелло нашелъ колнопреклоненную свою невсту. Голова ея украшена была драгоцннымъ царскимъ внцемъ, на лиц выражалось все величіе души ея, пламенющей любовію къ Богу и отечеству! Каждый Полякъ смотрлъ на нее съ умиленіемъ, гордился именемъ ея подданнаго, и хотлъ бы продолжить сію торжественную минуту, какъ можно доле. Духовенство, совтъ, рыцарское сословіе окружали ее. Ягелло былъ въ крайнемъ смущеніи, и опять надобно было учишь его, что длать, что говорить. Посл брачнаго благословенія, отъ грома пушекъ, звука органовъ и колоколовъ задрожали стны храма. Те Deum laudamus! запли тысячи голосовъ, Te Deum laudamus! повторялось во всхъ церквахъ столицы. Посл торжественной литургіи и приличнаго Слова, Король и Королева отправились въ з4мокъ, и принимали поздравленія. Вечеромъ былъ великолпный балъ и народныя игры. Въ слдующіе дни духовенство, войско и граждане угощали царственныхъ супруговъ Чрезъ нсколько дней Владиславъ коронованъ былъ на площади, на устроенномъ для сего возвышеніи, и потомъ вмст съ супругою принималъ отъ братьевъ и другихъ вассаловъ присягу на подданство, и роздалъ гербы многимъ Литовцамъ.’
— ‘А о сохраненіи Литовской вры разв ничего не было въ договор?’ спросилъ одинъ Литовецъ.
— ‘Напротивъ,’ отвчалъ гонецъ. ‘Король обязался ввести Христіанство въ Литву, и общалъ какъ можно скоре выполнить свое обязательство.’
— ‘Возможно ли?’ прервалъ его другой Литовецъ. ‘И жрецъ нашъ, посланный съ Ягелломъ, не воспротивился тому?’
— ‘Я не видалъ тамъ ни одного Литовскаго жреца,’ отвчалъ гонецъ. ‘Да и что бы онъ могъ сдлать?’
— ‘Недостойный!’ вскричалъ одинъ Литовецъ, вскочивъ изъ-за стола: ‘разв онъ не знаетъ, что если бы онъ надлъ и десять Христіанскихъ коронъ, то не одолетъ боговъ нашихъ. Каждый Литовецъ умретъ, защищая ихъ.’
— ‘Но мы имемъ друзей, которые не пустятъ его сюда,’ прервалъ другой Литовецъ, смотря на Кунтора.
— ‘Ну, что еще скажетъ?’ спросилъ Кунторъ гонца, желая прекратить неумстный разговоръ Литовцевъ.
— ‘Припоминаю, что Ягелло, въ день коронованія представлялъ Королев одного молодаго Поляка, который будто бы оказалъ для Христіанства въ Литв великую услугу. Услуга его должна быть очень важна, потому, что Королева пожаловала его своимъ рыцаремъ и подарила богатый плащъ. Ожидали, что сей молодой человкъ будетъ вн себя отъ восхищенія, но, напротивъ того, онъ казался очень печальнымъ. Отецъ его, знаменитый Сендомирскій Панъ, считалъ его давно погибшимъ, вообразите же себ его восторгъ, когда онъ нашелъ сына здоровымъ и въ чести. Чрезъ нсколько недль, когда разнесся слухъ о вторженіи войскъ нашихъ въ Литву, Поляки начали совщаться съ Литовцами о защит сего края. Что касается до меня, то я сыгралъ имъ прощальную псенку.’
— ‘Довольно,’ прервалъ его Кунторъ,— и, простяся съ Габданкомъ, приказалъ гонцу итти за собою, чтобъ поговорить съ нимъ на един. Гости послдовали примру вождя и также откланялись хозяину.
Поята, возвратясь въ свою комнату, разсуждала о всемъ ею слышанномъ. Ей больно было знать, что Ягелло обязался ввести Христіанство въ Литву, но извстіе о печальномъ юнош усладило ея горесть.— Онъ и тамъ груститъ! думала она: ни признательность, ни милости Королевы, ни объятія отца не могли утшить его. Но для чего груститъ онъ? Ахъ! для чего я не могу сказать ему, что я его прощаю! Такъ разсуждала Поята. Думая о своемъ друг, она не мене того хотла бы увидть и Гедвигу, сьоль чувствительную и великодушную. Переносясь отъ одной мысли къ другой, она заснула, и послднею ея мыслію было невольное удивленіе къ той Святой Вр, именемъ которой человкъ получаетъ силы преодолть самаго себя.

ГЛАВА IV.
Гадатель.

Вошедши съ гонцемъ въ подробности о всхъ событіяхъ при Двор Польскомъ, Зундштейнъ увидлъ, что приведеніе въ исполненіе его намреній будетъ гораздо трудне, нежели какъ онъ предполагалъ. Гамилонъ не думалъ о сдач замковъ. Пріоръ Маріенбургскій безпрестанно ускорялъ его въ бездйствіи. Поята, по мр возрастанія его страсти, тмъ сильнйшее чувствовала отъ него отвращеніе, и тмъ смле оказывала свое презрніе. Тщетны были вс его увренія, вс клятвы, что онъ содлается язычникомъ и ревностнымъ защитникомъ Литовской вры. Она ничего не хотла знать и настаивала только на томъ, чтобъ ее отправить къ отцу. Вс сіи безуспшныя старанія приводили его иногда до крайности, и онъ въ изступленіи нердко обременялъ невинную плнницу ужасными проклятіями и угрозами. Злополучная Поята съ мужествомъ переносила судьбу свою, находя единственное утшеніе въ врной своей Тіуновой, которая не оставляла ея ни на одну минуту.
Но и надменная Елена была не счастливе Пояты. Гордясь прелестями и честію возведенія Ягеллы на тронъ, она совсмъ неожиданно увидла себя униженною до необходимости потворствовать своей соперниц, чтобъ заставить ее полюбить того, которому бы она сама готова была отдать свое сердце. Между тмъ Довойна не только не возвращался, но и никакого извстія не сообщалъ о себ. Сверхъ того домашнія обстоятельства крайне ее безпокоили. Пользуясь уваженіемъ Крестоносцевъ за усердіе ея къ вр, она въ то же время была для нихъ ненавистною и подозрительною за участіе въ возведеніи Ягеллы на Польскій престолъ. Кунторъ, въ досад на твердость Пояты, обвинялъ Елену въ недостатк усердія къ нему, и съ каждымъ днемъ неудовольствіе его возрастало боле и боле. Габданкъ съ своей стороны, наскучивъ такою безпутною жизнію, ежедневно обвинялъ дочь, какъ виновницу всхъ переносимыхъ имъ непріятностей и безпокойствъ.
Между тмъ въ стан дисциплина безпрестанно ослабвала. Воины, не участвуя въ намреніяхъ вождя и не зная оныхъ, съ досадою смотрли на связи его съ Литовскими помщиками, коихъ домы и имущество, огражденные по сему случаю отъ грабежа, лишали ихъ значительной добычи. Поселяне, ободренные его привтливостію, мало по малу начали выходить изъ лсовъ, въ которыхъ они укрывались отъ жестокости непріятелей, и уже сдлались такъ смлы, что ходили въ станъ, и мняли тамъ състные припасы и вино на старое оружіе и куски желза. Въ шатрахъ Кнехтовъ всегда можно было найти торгашей, цыганъ, шинкарей и жидовъ, которые шатались тамъ частію изъ любопытства, частію для корысти.
Между множествомъ такихъ постителей Орденскаго стана, чаще всхъ можно было видть маленькаго роста старика, который, ходя съ палкою въ рук изъ одного конца стана до другаго, казалось, искалъ чего-то, иногда онъ останавливался у какого нибудь шатра, кивая головою, и сердись на Кунтора, то бранилъ его, то хотлъ скоре видться съ нимъ, но не встрчая его нигд, и желая выждать удобную для сего пору, онъ старался между тмъ познакомиться съ воинами, и вскор усплъ снискать ихъ любовь. Съ одними изъ нихъ онъ игралъ въ кости и охотно проигрывалъ, съ другими пилъ, плъ, дурачился и плясалъ, инымъ разсказывалъ забавныя повсти, и открывалъ разныя чудеса природы: словомъ, гд только былъ весельчакъ Радейко, тамъ непремнно была и густая толпа праздныхъ Крестоносцевъ. Но главное его достоинство, которое онъ называлъ даромъ Неба, состояло въ томъ, что онъ былъ гадатель. Правда, что его трудно было уговорить показать свое искусство: зато все, что онъ предсказывалъ, сбывалось. Онъ не гадалъ по звздамъ, подобно астрологамъ, ни по внутренностямъ животныхъ или полету птицъ, подобно древнимъ, не ворожилъ и на ладони, чтобъ не сказали, что онъ подражаетъ обыкновеннымъ уличнымъ ворожеямъ: онъ гадалъ на пятахъ. Нкоторые завистники его славы называли искусство его обманомъ, шарлатанствомъ, но мудрый Радейко, не входя въ ученыя преній о преимуществ руки надъ ногою, не смотря на то, что ему не трудно было бы доказать, что ноги гораздо ближе рукъ къ путямъ человческимъ, — считалъ лучшимъ одолвать враговъ своихъ дломъ, а не словами, и на пят угадывалъ то, чего они не могли отгадать на рук.
Скоро и до Зундинпейна дошла молва объ искуссномъ гадател. Не смотря на свою втреность, онъ не былъ чуждъ предразсудковъ своего вка, и иногда съ жителями башни разсуждалъ о семъ чудесномъ человк и его удивительномъ искусств. Наконецъ любопытство превозмогло, и онъ приказалъ позвать его къ себ. Старикъ обрадовался случаю, котораго давно ждалъ. Его румяныя щеки, острые глаза, сдая борода и странная одежда крайне изумили Кунтора.
— ‘По какому праву втерся ніы въ нашъ станъ?’ спросилъ Кунторъ съ важностію — ‘По праву собственности,’ отвчалъ старикъ. ‘Я то же хочу знать, по какому праву ты расположился на моей земл?’
— ‘Ты не понялъ моего вопроса?’ прервалъ его Кунторъ. ‘Мн нужно знать, что ты длаешь въ нашемъ стан?’
— ‘Напротивъ, ты, какъ видно, самъ не хочешь понять моего отвта. Знай же, что я въ твоемъ стан отыскиваю свои домъ.’
— ‘Тсно же теб будетъ въ немъ, хотя бы ты и нашелъ его.’
— ‘Но я клянусь сдою моею бородою, что не позволю обижать себя, не позволю, хотя бы весь вашъ Орденъ вооружился противъ меня одного!’ кричалъ старикъ, ходя взадъ и впередъ по комнат. ‘Я не посягаю на чужое добро: Христіане ли, Литовцы ли владютъ сею землею, для меня все равно, но отъ моихъ правъ собственности ни на волосъ не отступлю. У меня былъ здсь маленькій домикъ, съ садикомъ, наполненнымъ цлебными травами, домикъ, въ которомъ родились и отецъ мой, и ддъ: возвращаюсь съ дальней дороги съ надеждою провести спокойно зиму дома, и вмсто моего маленькаго хозяйственнаго заведенія нахожу множество полотняныхъ домовъ, такъ часто поставленныхъ, что я не могу даже и узнать своего мста. О, еслибъ я былъ здсь, посмотрлъ бы я, кто осмлился дотронуться до моего дома. Теперь я ршился остаться въ стан, и пробуду въ немъ до тхъ поръ, пока не велишь выстроить для меня новый домъ.’ —
Кунторъ смотрлъ на него какъ на сумасшедшаго, едва удерживаясь отъ смха.— ‘Но, мой милый,’ сказалъ онъ ему: ‘если ты въ самомъ дл столько можешь, какъ о теб говорятъ, то могъ бы и безъ моего посредства возобновить свой домъ.’
— ‘Сколько я могу, то мн только извстно,’ отвчалъ старикъ: ‘но не лучше ли было бы твоему войску ударишь на Литовскіе замки, нежели на домы бдныхъ поселянъ?’
— ‘Быть можетъ,’ отвчалъ Кунторъ съ притворною важностію: ‘но ты, я думаю, знаешь, что въ военное время никого не щадятъ.’
— ‘Можетъ быть,’ сказалъ старикъ: ‘не смотря на то, я не перестану отыскивать своего убытка’
— ‘И конечно будешь жаловаться на меня Магистру?’
— ‘Магистру? Совсмъ нтъ. Это значило бы жаловаться волку на лисицу. Если нужно будетъ, я обращусь къ лучшему судь.’
— ‘Кто жъ этотъ страшный судья?’
— ‘Тотъ, на невниманіе котораго ты стуешь день и ночь, тотъ, по одному слову котораго, домикъ мой вновь будетъ выстроенъ.’
— ‘Старый пустомеля! ты боле дерзокъ, нежели разсудителенъ,’ сказалъ Кунторъ. ‘Скажи мн правду: кто ты таковъ?’
— ‘Я тотъ, кто знаетъ вс твои мысли,’ отвчалъ старикъ. ‘Ты имешь во мн надобность, потому что ты готовъ употребить вс средства, какого бы рода они ни были, къ совершенію своего намренія.’
— ‘Но точно ли ты можешь быть мн полезнымъ?’
— ‘Но точно ли ты можешь выстроить мн домъ?’
— ‘Будешь имть домъ, какой самъ захочешь’
— ‘Ну, это дло другое,’ сказалъ старикъ: ‘покажи же мн пяту, да поскоре, пока не прошла охота разсказать теб, чего ты долженъ надяться.’
— ‘Пожалуй, я покажу теб пя’ту, но согласенъ ли ты, чтобъ посл того народъ взглянулъ и на твои пяты, когда тебя повсятъ на высокомъ суку?’
— ‘Объ этомъ посл,’ сказалъ старикъ, нимало не смутившись отъ сдланнаго ему вопроса: ‘теперь вели снять обувь.’ —
Кунторъ съ какою-то боязнію и недоврчивостію унизился до исполненія воли гадателя, но на что не ршаются влюбленные? Онъ положилъ возл себя обнаженный мечь, и показалъ Радейк лвую подошву. Гадатель долго смотрлъ на пяту, водилъ по линіямъ, шепталъ непонятныя слова, оглядывался въ разныя стороны, вертлся, плевалъ, и наконецъ сказалъ:
— ‘Удивительно, что счастіе не совсмъ еще оставило тебя: ты длаешь все навыворотъ. Судьба, предавшая въ твои руки любимую тобою особу, конечно хотла удовлетворишь твоему желанію, но ты пошелъ совсмъ не по той дорог. Красивый наружностію, кроткій Зундштейнъ, можешь быть, давно уже снискалъ бы любовь Пояты, еслибы не мшалъ жестокій Крестоносецъ, ожидающій въ заросляхъ случая похитить ее. Глубоко впечатлніе, производимое въ женщин страхомъ, что же ты сдлалъ для уничтоженія сего впечатлнія? Клянешься въ любви, ползаешь у ногъ ея, общаешь быть защитникомъ боговъ ея, но какая будетъ польза отъ твоихъ нжностей, если ты держишь ее какъ въ тюрьм. Или не знаешь, что любовь живетъ свободою?’
— ‘Что же мн длать? Не хочешь ли, чтобъ я ей далъ свободу?’ спросилъ подозрительно Крестоносецъ.
— ‘Нтъ, этого не совтую, но устрани стражу отъ ея жилища, позволь ей поститъ священную рощу, согласись, чтобъ она увдомила о себ отца своего, пусть забудетъ, что она твоя плнница, пусть все около нея дышитъ свободою, и если она и тогда останется непреклонною, назови ее неблагодарною, а меня плутомъ.’
— ‘Правда, славно бы я сдлалъ, еслибъ позволилъ ей отлучишься отсюда. Совты твои, можетъ быть, и не дурны, по трудно ихъ выполнить. Она ненавидитъ меня, присутствіе мое приводитъ ее въ трепетъ, и потому разв только одно принужденіе можетъ ее заставить отдать мн руку.’
— ‘Мн хотлось провести тебя кратчайшимъ путемъ,’ сказалъ старикъ: ‘но поелику ты мн не довряешь, то у меня есть еще другія средства, могущія довести тебя до цли.’ —
Сказавъ сіе, онъ задумался и началъ посматривать на свои пальцы, унизанные разнаго рода перстнями, какъ бы совтуясь съ ними что должно длать: онъ ихъ то снималъ, то передвалъ съ одного пальца на другой, то шепталъ. Наконецъ нашедши то чего искалъ, онъ показалъ Крестоносцу маленькое колечко и сказалъ ему: — ‘Вотъ кольцо, отъ котораго зависитъ твое благополучіе Носи его на лвомъ мизинц, и когда будешь у Пояты, сними оное и покажи ей. Она спросишь, откуда ты досталъ это кольцо: можешь сказать, что получилъ отъ Радейки. Вроятно, она захочешь видть меня: я прошепчу надъ нею нсколько словъ, и тогда счастіе будетъ въ твоихъ рукахъ.’ —
Кунторъ съ недоврчивостію принялъ кольцо, надлъ оное на палецъ, возобновилъ общаніе отстроить дома, и отпустилъ старика, сказавъ, что онъ пришлетъ за нимъ, какъ только встртится надобность. Онъ не врилъ слпо гаданіямъ, и даже подозрвалъ, что въ настоящемъ случа скрывается какая нибудь измна, но при всемъ томъ ршился испытать дйствіе кольца. Пришедши къ Поят, онъ принятъ былъ ею съ обыкновенною холодностію, но едва она замтила на его пальц чудесный талисманъ, какъ совершенно перемнилась въ лиц. Сначала она погрузилась въ задумчивость, и не спускала глазъ съ кольца. Въ слдъ за тмъ щеки ея заиграли яркимъ румянцемъ, чувствительность ея пробудилась, и въ первый разъ взглянувъ умильно на Кунтора, спросила его ласково, откуда онъ иметъ сіе кольцо? Обрадованный Крестоносецъ отвчалъ такъ, какъ ему было велно. Поята, подумавъ немного, захотла видть гадателя. Кунторъ немедленно послалъ за Радейкою, и ввелъ его въ ея комнату. Свиданіе ихъ было непродолжительно, и Кунторъ по возвращеніи нашелъ ее совсмъ не тою, какъ была прежде, она смотрла на него безъ робости, не боялась Елены, и все то, что прежде ее безпокоило, теперь почти не обращало на себя ея вниманія. Лице ея вновь разцвло, и на устахъ появилась прелестная улыбка. Кунторъ, вн себя отъ радости, хотлъ немедленно довертитъ свое благополучіе и предложить ей руку, но гадатель запретилъ ему говорить о любви, если не хочетъ испытать судьбы Орфея, и общалъ увдомишь его, коль скоро наступитъ время, въ которое онъ можетъ дйствовать успшне.
Кунторъ повиновался и длалъ все, что приказывалъ Радейко, который, снискавъ довренность Зундштейна, сдлался его руководителемъ и утшителемъ Пояты. Елена съ досадою смотрла на сего новаго жильца башни, но старикъ, какъ будто не замчая ея неудовольствія, длался часъ отъ часу смле, и иногда между разговорами упоминалъ о такихъ домашнихъ обстоятельствахъ, что она приходила въ изумленіе, и начинала думать, что человкъ сей не даромъ слыветъ сообщникомъ злыхъ духовъ, ежели знаетъ такія подробности, которыя извстны были только ей одной. Иногда онъ подшучивалъ надъ Еленою, и просилъ позволенія взглянуть на ея пятку, чтобъ узнать, скоро ли воротится любезный ея Довойна. Елена сердилась, и употребляла вс средства, чтобъ избавиться отъ дерзкаго старика, но Кунторъ, имя въ немъ надобность, не хотлъ и подумать о высылк его изъ башни.
Между тмъ Габданкъ, замчая, что самоуправство Кунтора въ его жилищ выходитъ изъ границъ вжливости, и потерявъ терпніе, жаловался на него Пріору. Благочестивый Капелланъ, жившій въ стан, по отправленіи церковной службы, ежедневно посщалъ хозяина. Пріоръ выслушивалъ его жалобы съ печалію и утшалъ его надеждою, что Зундштейнъ исправится, но вс его совты и увщанія не производили нималйшаго дйствія надъ самонадяннымъ Крестоносцемъ. Въ такомъ положеніи были дла предъ наступленіемъ Свтлаго праздника, предъ которымъ вс Христіане, тмъ боле монашествующіе рыцари, должны были говть и каяться въ своихъ проступкахъ. Пріоръ ршился воспользоваться симъ случаемъ, для поданія Кунтору спасительныхъ совтовъ, и когда сей осматривалъ стань, Капелланъ пригласилъ его въ свой шатеръ и взявъ его за руку, такъ началъ говорить:
— ‘Миръ теб и благословеніе, любезный братъ! Ежели я имю какое нибудь право на дружбу твою и довренность, то позволь мн поговоришь съ тобою съ тою искренностію, которую всегда замчалъ ты во мн. Мы сыны одной Церкви, и потому обязаны пещись одинъ о другомъ. Кунторъ! съ нкотораго времени ты въ раздор самъ съ собою: душа твоя требуетъ врача, открой мн вс изгибы оной: я уврачую тебя.’
— ‘Благодарю за попеченіе, мой отче!’ отвчалъ Кунторъ. ‘Усердіе твое очень пріятно для меня, но я не замчаю за собою ничего такого, что бы достойно было сожалнія.’
— ‘Не хочу обличать тебя, если самъ не чувствуешь вины своей, и, дай Боже, чтобъ я на сей разъ ошибся! Но, увы! мы пришли до такого положенія, что слабости наши не только Богу, но и людямъ стали извстны. Взглянемъ на эти толпы праздныхъ воиновъ: что увидимъ? безпорядокъ, ослушаніе, развратъ. Обратимъ взоры на самихъ насъ: въ какомъ обществ живемъ? кто владетъ сердцами нашими, посвященными единому Богу? кто управляетъ нашими склонностями? Быловремя, что скромные шатры Кунторовъ были недоступны, какъ монастырская стна, были мстомъ, куда стекались рыцари для военнаго совта или для благочестивыхъ размышленій: теперь жилище ихъ дышитъ роскошію и похоже боле на сераль сластолюбиваго Паши, нежели на жилище Орденскаго вождя! Братъ Кунторъ! знаю, что старые люди бываютъ иногда слишкомъ строги, знаю, что человкъ слабъ, но скажи, чего ждемъ мы среди дикой толпы язычниковъ, которые начинаютъ оскорблять тебя увренностію, будто ты готовъ на защиту ихъ боговъ?’
— ‘Мы ждемъ конца славнаго, вожделннаго,’ отвчалъ Кунторъ. ‘Хоть я и не привыкъ давать отчета въ моихъ поступкахъ, но мн пріятно уврить тебя, отче, что мы близки уже къ цли стараній, за которыя безъ сомннія заслужимъ благоволеніе Магистра.’
— ‘Душевно желаю теб успха. Но разв ты не знаешь, что Польское войско приближается, и едва ли уже не вступило въ Литовскія границы. Можешь ли быть увреннымъ, что т самые Литовцы, которые сегодня оказываютъ преданность къ намъ, при появленіи своихъ защитниковъ не обратятъ противъ насъ же своего оружія? Если бы расположеніе къ теб народа было общее, то Гамилонъ давно бы уже сдалъ теб замки, или по крайней мр не противился бы войти съ тобою въ переговоры. Помни, что часть Литвы, занятая твоимъ войскомъ и оказывающая преданность къ теб, есть самомалйшею частицею, въ сравненіи съ обширностію Литовскихъ областей, питающихъ застарлую ненависть къ намъ.’
— ‘Вступленіе Ягеллы на престолъ перемнило ихъ ненависть въ дружбу.’
— ‘Трудно поврить этому. Недоумніе, возникшее между Ягелломъ и Литвою, легко можетъ прекратиться, и тогда гибель наша неизбжна. Но, скажи мн, зачмъ такъ долго держишь здсь несчастную дочь Лездейки? Не полезне ли было бы для насъ отправишь ее къ отцу?’
— ‘Изъ рукъ нашихъ она должна выйти Христіанкою.’
— ‘Но это совершенно противорчитъ намреніямъ твоимъ снискать любовь въ народ.’
— ‘Напротивъ: это наиболе будетъ способствовать къ сближенію его съ Христіанствомъ.’
— ‘Понять не могу, какимъ образомъ одна двушка, дочь несчастнаго отца, можетъ перемнить религіозный духъ въ народ, который такъ слпо привязанъ къ своимъ заблужденіямъ. Какъ-бы ни было, позволь, братъ, напомнить теб о твоей обязанности. Твои связи съ Поятою начинаютъ возбуждать подозрніе, и ты длаешься предметомъ различныхъ толковъ. Теб извстно, что Магистръ возложилъ на меня обязанность наблюдать за тобою, предъ дядею твоимъ я обязанъ еще большею отвтственностію за твое поведеніе. Начнемъ, другъ мой, тмъ, чмъ начинаются и вершатся вс людскія дла. Дни покаянія приближаются: какъ вождь и рыцарь, ты долженъ подать собою примръ воинамъ, откажись на нсколько времени отъ свтскихъ удовольствій: посвяти нсколько дней духовнымъ размышленіямъ: он оживятъ духъ твой, помирятъ съ самимъ собою. Убдительно прошу тебя о семъ, знаю, что ты страдаешь отъ бремени грховнаго: открой мн свою совсть и позволь облегчить оную утшеніями религіи.’
— ‘Напрасно думаешь, отче,’ сказалъ въ смущеніи Кунторъ: ‘что-я не помню моихъ обязанностей. Знаю всю важность предстоящаго времени, но именно теперь я такъ обремененъ длами, что никакъ не могу согласить долгъ рыцаря съ обязанностію воина. Гамилонъ бдительно наблюдаетъ за нами, и молва о вступленіи Поляковъ въ Литву не позволяетъ мн ни на одну минуту разстаться съ оружіемъ.’
— ‘Хорошо,’ сказалъ Капелланъ:’ будь дятеленъ, когда нужда того требуетъ, но останься съ нами въ стан, прогони этого гадателя и простись съ своею плнницею.’
— ‘Это не возможно: Поята такъ близка уже къ согласію принять Христіанскую вру. Торжественность предстоящихъ праздниковъ довершитъ ея обращеніе.’
— ‘Такъ отдай ее подъ мой надзоръ. Сдины мои предохранятъ меня отъ клеветы, а усердіе мое конечно не будетъ противорчить намренію твоему со длать ее Христіанкою.’
— ‘И это не возможно: она очень привыкла къ Елен и такъ робка, что при вид незнакомыхъ пропадутъ вс наши труды.’
— ‘Какъ же ты печалишь меня!’ сказалъ старецъ, тяжело вздыхая. ‘Несчастная страсть господствуетъ надъ тобою: хитрый обманщикъ прельщаешь тебя надеждами, которыя никогда не сбудутся. Рука мстительнаго Бога подъята надъ твоею главою, и ты медлишь прибгнуть къ Его милосердію! Одна слеза сердечнаго сокрушенія спасла бы тебя отъ гибели, а ты стыдишься ее, и узы презрительной слабости предпочитаешь чистот совсти!’
— ‘Мой отче!’ отвчалъ Кунпіоръ: ‘ты обвиняешь меня въ томъ, чему я совершенно непричастенъ. Уже давно замчаю я ненависть твою ко мн, для тебя кажется подозрительнымъ каждый мой шагъ. Теперь можешь радоваться, что нашелъ новыя средства мучишь меня, познай, что я слишкомъ твердъ на стез моихъ обязанностей, чтобъ могъ опасаться извтовъ клеветниковъ.’
— ‘Нтъ, Кунторъ, не вредить теб, но исправишь тебя было всегдашнимъ моимъ желаніемъ. Если бъ я хотлъ вредить, ты врно не имлъ бы начальства надъ войскомъ. Мн извстно, что слпая любовь и непомрная гордость овладли тобою, я знаю вс твои высокомрные замыслы, но помни, что хотя ты и не произнесъ еще Орденскаго обта, не мене того состоишь подъ властію и обязанъ мн послушаніемъ.’
— ‘Но будто ты не знаешь, что Магистръ освободилъ меня отъ монашеской обязанности,’ сказалъ Кунторъ съ сердцемъ.
— ‘Мн поручено наблюсти, до какой степени достоинъ ты милостей Магистра, и теперь я, какъ твой начальникъ, приказываю теб остаться въ стан, надть монашескую рясу и покаяться.’
— ‘Ты мн начальникъ въ Маріейбургскомъ замк, на хор и въ Орденскомъ капитул, но не на пол битвы. Здсь ты самъ подъ моимъ повелніемъ: Магистръ предоставилъ мн верховную власть.’
— ‘Богъ, именемъ Ордена, поставилъ меня надъ тобою,’ сказалъ важнымъ голосомъ Пріоръ. ‘Еще разъ повторяю: повергнись на колна и покайся.’
— ‘Повергнуться на колна?’ повторилъ гордо Зундштейнъ. ‘Предъ кмъ же? Предъ тобою, который доползъ до степени Пріора, и дерзаешь оскорблять знаменитйшаго изъ вождей? Докол же станешь ты во зло употреблять мое терпніе? Дерзкій! или не знаешь, что я имю право тотчасъ нарядить военный судъ, и, прежде солнечнаго заката, растерзать тебя на части лошадьми, какъ бунтовщика. Чти же мою власть и бойся мщенія.’ —
Кунторъ, съ сверкающими отъ гнва глазами, надлъ шишакъ и приказалъ подашь себ коня, Изумленный Капелланъ далъ ему дорогу, поднялъ омоченные слезами глаза къ небу, и тихою молитвою старался успокоишься отъ душевнаго волненія. Разговоръ сей былъ громокъ, и потому окружавшіе шатеръ офицеры слышали оный. Кунторъ, съ своей стороны радуясь случаю расторгнуть зависимость свою отъ Капеллана, на обратномъ пути къ башн громко жаловался своей свит на дерзость старца. Какъ обыкновенно бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, нашлись и тушъ такіе люди, которые вмсто того, чтобъ тушишь несогласіе, всми силами старались раздувать пламя раздора.
Скоро разнесся въ войск слухъ о ссор вождя съ Пріоромъ, и произвелъ въ ономъ весьма вредное послдствіе. Недостатокъ дисциплины былъ причиною, что многіе офицеры давно уже пренебрегали Орденскими обязанностями. Примръ Кунтора сдлалъ ихъ еще смле, и наконецъ дошло до того, что тогда, какъ престарлые рыцари проводили время съ Пріоромъ на молитв, молодежь и большая часть простыхъ воиновъ, преданные Кунтору, утопали въ пьянств и другихъ гнусныхъ порокахъ. Благочестивый Капелланъ молилъ Бога о возвращеніи ихъ на правый путь. Зундштейлъ, не видя боле надобности притворствовать, одлся по-Литовски, и съ преданными себ людьми обзжалъ окрестности Вильна, посщалъ помщиковъ, уврялъ ихъ въ своей дружб, и длалъ все что могъ, для скорйшаго исполненія своихъ замысловъ. Между тмъ добрый Пріоръ, съ малымъ числомъ врныхъ, по прошествіи дней покаянія, съ возможнымъ велелпіемъ торжествовалъ Воскресеніе Господне.

ГЛАВА V.
Погоня.

Не смотря на то, что Литовцы оказывали постоянную преданность Крестоносцамъ, Кунторъ мене прежняго сталъ пренебрегать обязанностями вождя, и, опасаясь ли гнва Пріора, или увидвъ необходимость возстановить воинскую дисциплину, проводилъ боле времени въ стан, нежели въ башн. Наступившая весенняя пора дозволяла ему жить и въ шатр довольно удобно. Подъ пышнымъ наметомъ Кунторъ проводилъ ночи въ кругу льстецовъ, или, покоясь на мягкихъ пуховикахъ, мечталъ объ ожидающемъ его благополучіи. Однажды, на разсвт, слухъ его пораженъ былъ отдаленнымъ шумомъ. Кунторъ немедленно вскочилъ съ ложа, одлся, и созвалъ важнйшихъ офицеровъ. Одни утверждали, что это былъ звукъ Литовскихъ трубъ, которыми поселяне привтствуютъ возвращающуюся весну, другіе увряли, что это эхо духовныхъ псней въ Понарской церкви, но эхо сіе росло, росло, и наконецъ можно было уже различать слова псни.
— ‘На коней!’ вскричалъ встревоженный Кунторъ. ‘Это Поляки!’
— ‘На коней! къ оружію!’ раздалось по всему стану.
Въ одну минуту звукомъ трубъ дано знать объ опасности. Воины пробуждаются, спшатъ вооружиться, и становятся въ ряды. Между тмъ разсвло, и можно уже было видть непріятеля. Разосланные лазутчики донесли, что множество пхоты берегомъ Виліи идетъ по направленію къ стану, но что не возможно было узнать о числ непріятелей. Пхота Крестоносцевъ была уже почти готова къ бою, но конниц гораздо трудне было выстроишься, потому, что лошади пущены были на подножный кормъ. Пніе Поляковъ съ каждою минутою длалось слышне. Кунторъ вывелъ свое войско въ поле, избралъ выгодную позицію, и ршился ждать непріятеля.
Но онъ опасался послдствій битвы съ Поляками, коихъ силы были ему не извстны. Вскор получено донесеніе, что Польская конница заняла вс окрестныя дороги. Между тмъ взошло солнце, и освтило непріятелей, число коихъ, по видимому, было не боле числа Крестоносцевъ. Поляками предводительствовалъ извстный мужествомъ Звиша-Черный. Кунторъ, не смотря на отвращеніе свое отъ битвы, долженъ былъ по наружности казаться нетерпливымъ сразиться, и объзжая ряды своихъ воиновъ, ободрялъ ихъ надеждою богатой добычи. Польскія трубы дали знакъ къ битв. Завита ударилъ на центръ Крестоносцевъ, звукъ оружія, крикъ вождей и стоны раненыхъ наполнили воздухъ, счастіе благопріятствовало то Полякамъ, то Крестоносцамъ, и Кунторъ, какъ разъяренный левъ, бросаясь съ одного мста на другое, поощрялъ своихъ воиновъ словами и примромъ, и Поляки начали было отступать, какъ совсмъ неожиданно на помощь имъ подоспла Польская конница. Это былъ Крылатый резервъ, гордившійся именемъ Гедвиги. Блыя крылья, придланныя къ плечамъ воиновъ, казалось, носили ихъ по воздуху, блое знамя, съ гербомъ Королевы, одушевляло ихъ мужествомъ. При вид сихъ храбрецовъ, Кунторъ впалъ въ отчаяніе, и войско его, пришедъ въ замшательство, думало уже не о сопротивленіи, но о сохраненіи жизни, — и побда осталась на сторон Поляковъ. Между тмъ часть Крылатыхъ проникнула въ станъ Крестоносцевъ, и овладла всми сокровищами ихъ. Пріоръ, съ престарлыми рыцарями, бжалъ въ горы. Кунторъ также намревался съ остатками своего войска укрыться въ горахъ, но непріятель занялъ вс проходы, и ему оставалось или умереть съ оружіемъ въ рукахъ, или сдаться военноплннымъ. Крылатые не упускали его изъ вида, особливо одинъ изъ нихъ, въ серебряномъ шишак, съ голубою перевязью черезъ плечо, безпрестанно нападалъ на него, желая лишить его жизни или свободы Кунторъ, видя себя въ явной опасности, оставилъ товарищей своихъ на пол битвы, и прорвавшись сквозь ряды непріятелей, помчался по извстнымъ ему тропинкамъ къ башн. Рыцарь съ голубою перевязью бросился за нимъ, но утомленный конь его не могъ догнать Крестоносца, который усплъ скрыться изъ виду.
Жители башни знали уже о завязавшейся битв, но не могли еще знать, на чьей сторон была побда. Габданкъ съ дочерью возсылали въ церкви усердныя мольбы о дарованіи оной своимъ единоземцамъ, Радейко утшалъ Пояту, обнадеживая ее скорою перемною ея состоянія. Вс были въ тревожномъ ожиданіи, когда Кунторъ, покрытый пылью, блдный, едва дышущій, въхалъ на дворъ. Вскочивъ съ коня, онъ побжалъ прямо къ Поят, и какъ ястребъ бросается на беззащитную птичку, такъ онъ, бросившись на несчастнууо двушку, схватилъ ее и потащилъ за собою. У дверей Тіунова пала къ ногамъ его, умоляя не разлучать ея съ любезною барышнею, Радейко съ своей стороны убждалъ оставить Пояту на его попеченіе, но ни совты, ни вопль несчастной не смягчили жестокосердаго Крестоносца. Онъ схватилъ свою добычу, между тмъ, какъ Радейко, не видя инаго средства къ ея спасенію, выхватилъ изъ рукава кинжалъ, и хотлъ вонзить оный въ похителя, но неопытная рука его нанесла неудачный ударъ. Кунторъ безъ сомннія тотчасъ бы наказалъ старика, если бы не былъ занятъ удержаніемъ вырывавшейся изъ его рукъ Пояты, и не дорожилъ каждою минутою, чтобъ спастись самому и увезти ее съ собою. Радейко, не ожидая дальнйшихъ послдствій, скрылся. Кунторъ, втащивъ Пояту вмст съ собою на коня, устремился въ лсъ, въ то самое время, когда рыцарь съ голубою перевязью възжалъ на дворъ.
Еще слышны были вопли несчастной Пояты и отчаянной Тіуновой, когда рыцарь Польскій, освдомись о дорог, по которой отправился Кунторъ, пустился преслдовать его. Конь его скакалъ во весь опоръ. Наконецъ онъ увидлъ хищника, съ добычею, видлъ, какъ жертва его подымала руки къ Небу, умоляя оное о спасеніи. Рыцарь напрягъ вс свои силы, уже почти догонялъ своего врага, и могъ досягнуть его своимъ оружіемъ, но, опасаясь ранить двицу, не смлъ употребить сего средства.
— ‘Не уйдешь, негодяй, не уйдешь!’ кричалъ онъ Кунтору. ‘Сдайся, если хочешь быть живъ.’ —
Поята, услышавъ голосъ рыцаря, оборотилась.— ‘Ктобы ты ни былъ,’ вскричала она: ‘стрляй, стрляй: смерть будетъ для меня милостію!’
— ‘Жестокій!’ закричалъ Крестоносецъ: ‘за что ты хочешь моей гибели? Если теб нужно золото, возьми его, но не посягай на жизнь мою.’ — И бросилъ на дорогу кошелекъ съ золотомъ.
— ‘Разбойникъ!’ кричалъ ему рыцарь: ‘оставь свою жертву, тогда надйся пощады.’
— ‘Никогда! никогда!’ отвчалъ Крестоносецъ.
— ‘Стрляй, не бойся, стрляй, заклинаю тебя!’ кричала Поята.
Рыцарь ршился спустить лукъ, и дважды выстрлилъ неудачно, конь его, выбившійся изъ силъ, началъ отставать, и наконецъ палъ мертвый. Какое ужасное положеніе для защитителя Пояты! Въ одну минуту вс его надежды исчезли: дикій хохотъ врага и жалостные вопли двицы раздирали его сердце. Кунторъ, не видя боле погони, далъ отдыхъ измученному коню своему.
Между тмъ несчастный рыцарь, стоя надъ трупомъ коня своего, былъ вн себя отъ отчаянія, и горько стовалъ на судьбу свою. Не зная, на что ему ршиться, возвратиться ли въ башню, или итти въ ближайшее селеніе, чтобъ достать коня, онъ вдругъ услышалъ лошадиный топотъ, и замтилъ скачущаго къ себ всадника. Это былъ Радейко, который, взявъ изъ конюшни Габданка лучшаго коня, поскакалъ въ слдъ за рыцаремъ, коль скоро сей выхалъ со двора башни въ погоню за Кунторомъ.
— ‘Стой, Вшеборъ!’ вскричалъ юноша. ‘Само Небо посылаетъ тебя на помощь мн. Слзай съ коня, и отдай мн его.’
— ‘Что съ вами случилось, сударь?’ спросилъ поспшно Вшеборъ, соскакивая съ сдла. ‘Не ранены ли вы?’
— ‘Теперь нкогда объясняться, хотя и нужно мн о многомъ переговорить съ тобою. Я здоровъ. До свиданія.’
— ‘Да возьмите же, сударь, хоть кошелекъ съ золотомъ, который нашелъ я на дорог: врно вы потеряли его’
— ‘Онъ не мой, возьми его себ. Прощай,’ — и помчался опять за Кунторомъ.
Читатель конечно догадался уже, что рыцарь съ голубою перевязью былъ не кто иной, какъ Полякъ, бывшій въ храм Знича, подъ именемъ Тройдана. И въ самомъ дл это былъ молодой Фирлей. Пустившись опять за похитителемъ Пояты, онъ быстротою погони старался вознаградить потерю времени. Нсколько часовъ онъ скакалъ по слдамъ Крестоносца, но наступившая ночь и нсколько дорогъ, ведшихъ въ разныя стороны, поставили его въ крайнее недоумніе. Но онъ скоро ршился, и поворотилъ коня на право, въ той надежд, что Кунторъ похалъ къ Нману, на берегу коего расположены были главныя силы Магистра. Догадка его могла быть справедлива, но ночь была такъ темна и дорога такъ сбивчива, что проздивъ всю ночь по лсамъ, уже на разсвт дня замтилъ онъ, что не только не приближился къ стану Крестоносцевъ, но удалился отъ онаго на нсколько миль.
Но Кунторъ и самъ попалъ въ неожиданную бду. Онъ не намренъ былъ хать въ главную квартиру, въ которой не могъ ожидать ласковаго пріема, онъ боялся сверхъ того не только Польской погони, но и всякаго Литовца, который конечно не пощадилъ бы его, увидвъ въ его рукахъ дочь своего Кривекривейты. И такъ онъ старался хать боле ночью, а днемъ скрываться. На разсвт, отыскивая мсто для отдохновенія, онъ совсмъ неожиданно встртился съ отрядомъ Крестоносцевъ. Сначала онъ думалъ, что это были остатки его разбитаго войска, и смло приближался къ нимъ, но вскор увидлъ, что онъ жестоко ошибся. Отрядомъ симъ командовалъ младшій Кунторъ Ульрихъ, шедшій смнить Зундштейна и принять начальство надъ Поварскимъ войскомъ. Распоряженіе сіе послдовало по донесенію Пріора о поведеніи вождя. Ульрихъ, поймавъ рыцаря съ отчаянною двицею, немедленно отдалъ его подъ строгій караулъ. Объясненія его жертвы открыли отчасти мру его вины, и хотя добродушная Поята, изъ опасенія, чтобъ не отягчить судьбы своего мучителя, отвчала очень скромно на длаемые ей вопросы, но, для сохраненія собственной чести, она не могла не разсказать въ подробности о своемъ похищеніи и насильственномъ удержаніи своемъ въ башн. Разсказъ ея, согласовавшійся съ донесеніемъ Пріора, открылъ Ульриху высокомрные замыслы Зундштейна. Новый вождь, съ узникомъ своимъ, отправился въ Понарскія горы для собранія разсянныхъ Крестоносцевъ, а Пояту, подъ приличнымъ прикрытіемъ, для присутствія въ свое время при осужденіи Зундштейна, отослалъ въ Маріенбургъ, столицу Великаго Магистра.
Войска Польскія, вступившія въ Литву подъ предводительствомъ Князей Витольда и Скиргллы, старались скоре изгнать изъ оной непріятелей. Хотя войско сіе было не такъ многочисленно, какъ соединенныя силы Магистра, Андрея Кйстутовича и Святослава, но оно отличалось избраннымъ юношествомъ, пылавшимъ усердіемъ къ Королю. Раздлясь на дв части, Поляки углублялись въ Литву: одна часть, подъ начальствомъ Скиргллы, шла въ сверныя области, занятыя Андреемъ и Святославомъ, другую велъ Витольдъ къ берегамъ Нмна, чтобъ освободить отъ Крестоносцевъ ту часть Литвы.— Великій Магистръ не дождался непріятеля, и отправивъ къ Ульриху повелніе прекратить военныя дйствія, немедленно возвратился въ свои владнія.

ГЛАВА VI.
Неласковый пріемъ.

Поята възжала въ границы Прусскія, совсмъ не зная, что ее ожидаетъ въ будущемъ. Начальникъ стражи, Милькеръ, заслуженный кнехтъ, исполняя волю Кунтора Ульриха, обходился съ нею со всевозможною почтительностію, не смотря на то, несчастная двица была погружена въ глубочайшую печаль. Она оставила ту землю, гд живетъ престарлый отецъ ея, не имя уже съ полгода никакого извстія о немъ, и зная слабость его здоровья и преклонность лтъ, она трепетала при одной мысли о его смерти. Не мене занималъ ее и рыцарь съ голубою перевязью, котораго голосъ возбудилъ въ ней милое воспоминаніе о ея друг: не бывъ еще увренною, что рыцарь сей былъ Тройданъ, она невольно погрузилась въ мечтанія о немъ. И кто бы, кром его, могъ принимать столь дятельное участіе въ судьб ея? Она лучше бы хотла погибнуть отъ руки его, нежели еще разъ быть ему обязанною спасеніемъ жизни. Не смотря на то, она досадовала, что не могла вырваться изъ рукъ своего похитителя, чтобъ летть на по мощь къ рыцарю, когда сей упалъ вмст съ лошадью. Между страхомъ и надеждою, продолжая утомительный путь по Прусскимъ пескамъ, наконецъ въ пятый день она увидла издалека Маріенбургскія стны. Почернвшій отъ времени замокъ, господствовавшій надъ всми окрестностями, остроконечныя башни церквей и высокій городской валъ произвели въ ней непріятное впечатлніе. Добрый Милькеръ, обрадовавшись скорому окончанію путешествія, старался спутницу свою развеселишь. Онъ уврялъ, что помститъ ее въ хорошемъ дом, гд она ни въ чемъ не будетъ имть недостатка, и по возвращеніи Магистра врно будетъ отослана къ отцу, а между тмъ она увидитъ въ город много любопытнаго, чего она конечно не видывала въ Литв, разсказывалъ, что Магистръ часто даетъ великолпные пиры для своихъ рыцарей, но что онъ очень строгъ, и виновныхъ жестоко наказываетъ, а иногда даже и на смерть осуждаетъ, при чемъ объявилъ, что въ стнахъ замка есть тайная пропасть, въ которую сталкиваютъ осуждаемыхъ насмерть, и что онъ помнитъ уже нсколько такихъ случаевъ. Поята слушала его съ содроганіемъ, и не могла безъ слезъ смотрть на сіи мрачныя стны.
Путешественники паши должны были прохать много воротъ и улицъ, прежде нежели прибыли къ замку. На каждомъ піагу встрчала Поята непріятные для себя предметы, какъ-то: раскрашенные домы и колосальныя статуи святыхъ угодниковъ, но когда она перехала чрезъ каналъ, омывавшій стны замка и когда подъемный на цпяхъ мостъ съ шумомъ поднялся за нею, она чрезвычайно оробла, не видя въ замк никого, кром вооруженныхъ воиновъ, изъ коихъ каждый припоминалъ ей ненавистнаго Зундштейна. Было утро. Унылый звукъ колоколовъ, монахи, шедшіе въ церкви, толпы купцовъ, шумъ экипажей, раздающійся подъ длинными сводами воротъ, и крики стражи, которой Милькеръ долженъ былъ отвчать, усугубили страхъ Пояты. Наконецъ Милькеръ приказалъ кучеру своротить въ узенькій переулокъ, и путешественники наши остановились предъ огромнымъ зданіемъ.
Это былъ одинъ изъ заднихъ флигелей замка, въ которомъ помщались слуги и дворяне Магистра. Милькеръ просилъ Пояту слдовать за собою. Они вошли въ обширную комнату, заставленную столовою посудою. Множество оловянныхъ тарелокъ и мисокъ, кучи ложекъ и ножей, шкафы, наполненные банками съ разными приправами, кувшины, фляги и прочія столовыя принадлежности, показывали, что они находятся въ жилищ буфетчика. Въ углу комнаты стояли дв кровати, заваленныя перинами почти до самаго потолка, стны покрыты были образами. За столомъ спиною къ дверямъ сидлъ пожилой толстякъ въ короткомъ бломъ кафтан, въ колпак на голов и подпоясанный передникомъ, и съ такимъ аппетитомъ завтракалъ, что все его вниманіе обращено было на миску. Поята, не смя итти дале, остановилась у дверей, проводникъ ея подошелъ къ хозяину, и, ударивъ его легонько по колпаку, сказалъ:
— ‘Любезный Губекъ! я всегда нахожу тебя или за мискою или за флягою. Слава Богу! это значитъ, что ты здоровъ, но скажи мн, дома ли жена твоя?’
— ‘Святой Августинъ! Не во сн ли я вижу тебя?’ сказалъ Губекъ, перекрестясь нсколько разъ. ‘Здоровъ ли, пріятель? Что тебя пригнало сюда изъ Литвы? А я думалъ, что ты тамъ, какъ капусту, рубишь языческія головы.’
— ‘Да, какъ же не такъ. Слава Богу, что своя уцлла. Скоро увидишь всхъ нашихъ.’
— ‘Право? Такъ по этому и Магистръ скоро будетъ?’
— ‘А что ему тамъ длать? Пусть воротится, только бы безъ гостей. Да скажи же мн, гд госпожа Губекъ?’
— ‘Да что теб за дло до жены моей. Если ты привезъ для нее подарокъ, то можешь и мн отдать.’
— ‘Конечно привезъ. Вотъ видишь эту молоденькую Литовочку. Кунторъ Ульрихъ приказалъ просить жену твою поберечь ее до возвращенія Магистра.’
— ‘Ого! двушка хоть куда! Садись же, голубушка, и отдохни,’ сказалъ добродушный Губекъ. ‘Хорошо, хорошо, Милькеръ. Что Кунторъ Ульрихъ велитъ, то надобно исполнить. А я право думалъ, что въ Литв самыя дурныя женщины. Скажи же мн, что это за лакомый кусочикъ?’
— ‘Право, самъ не знаю,’ отвчалъ Милькеръ. ‘Кунторъ Ульрихъ строго приказывалъ мн беречь ее: она должна быть дочь какого нибудь Литовскаго богача, который дастъ за нее большой выкупъ. Мн очень жаль ее бдненькую: она такая добрая. Но надюсь, что жена твоя не ухала куда нибудь?’
— ‘Куда ей хать! Она пошла къ обдни, и скоро будетъ.’
— ‘Такъ я этотъ товаръ оставлю у тебя, самъ между тмъ разнесу письма: ибо я долженъ немедленно возвратиться къ войску.’
— ‘Нтъ, нтъ, любезный другъ! я не возьму этой красавицы на свою шею. Сдай ее съ рукъ на руки госпож Губекъ, жен моей, и тогда ступай съ Богомъ, куда Хочешь. Садись-ка лучше, да позавтракай: теперь вс въ церкви, никого не застанешь дома. А ты знаешь, что кто пришелъ ко мн, хочетъ или не хочетъ, долженъ сть. Ну, сударыня, полно скучать: садись, да покушай. Это жаркое съ лукомъ право стоитъ того, чтобъ ты подкрпила имъ свои силы.’…
Поята не знала, что ей длать. Смотря на Милькера, она, казалось, ожидала его совта, но проводникъ ея, принявшійся уже за жаркое, не расположенъ былъ трудить себя угадываніемъ чужихъ мыслей. Губекъ, видя ея нершительность, подскочилъ къ ней, взялъ ее за руку, посадилъ рядомъ съ Милькеромъ, и поставилъ предъ нею тарелку и кружку съ пивомъ, но несчастная Поята не могла и думать о пищ. Губекъ, между тмъ, опершись на столъ, любовался усердіемъ, съ которымъ Милькеръ опустошалъ блюдо. Разговоръ за столомъ и за кружкою пива длается разнообразне, и гость, изъ благодарности за хлбосольство хозяина, долженъ былъ разсказать ему вс подробности похода Орденскаго войска.
Чрезъ нсколько времени явилась госпожа Губекъ съ толстымъ молитвенникомъ подъ мышкою. Путешественники наши тотчасъ замтили, что прибытіе ея нарушило веселость хозяина, который въ свою очередь прочиталъ на лиц своей супруги что-то непріятное. Госпожа Губекъ была высокая, толстая женщина, и хотя лта молодости ея давно уже миновали, но она была такъ проворна и ловка, что съ перваго взгляда можно было счесть ее за молодую, пригожую женщину. При вход ея, Милькеръ поспшно всталъ и поздоровался съ нею очень вжливо, но въ привтствіи его замтно было принужденіе и какая-то сухость. И Поята встала и съ робостію поклонилась. Между тмъ госпожа Губекъ сняла съ головы черное покрывало, бросила оное вмст съ молитвенникомъ на кровать, и начавъ хозяйничать, издали поглядывала съ какимъ то безпокойнымъ любопытствомъ на Пояту, коея одежда и красота привели ее въ изумленіе.
— ‘Жена!’ сказалъ Губекъ, сметая крошки со стола: ‘Богъ далъ намъ гостей. Господинъ Милькеръ возвращается домой.’
— ‘Я знаю,’ отвчала жена: ‘что Богъ всегда даетъ теб гостей, потому, что ты о томъ только и думаешь, чтобъ или самому пость, или Другихъ кормишь. Боже мой! что это за люди, которые думаютъ, что на свт ничего нтъ лучше, какъ сть да пить? Какъ будто человкъ однимъ только хлбомъ жить долженъ? Если бъ ты не полнился сходишь на сегодняшнюю проповдь, то самъ услышалъ бы, какой ужасный грхъ обжорство.’
— ‘Любезная жена! ты все подшучиваешь надо мною. Но вотъ Кунторъ Ульрихъ длаетъ намъ честь, присылаетъ къ теб курьеромъ господина Милькера.’
— ‘А что нужно Кунтору Ульриху?’ спросила сердитая хозяйка.
— ‘Въ самомъ дл, милостивая государыня, я именно къ вамъ присланъ,’ сказалъ Милькеръ. ‘Любезный Милькеръ, говорилъ мн Кунторъ, отдавая вотъ эту Литовку: ‘я знаю твою расторопность, и въ настоящемъ случа на одного тебя могу надяться. Послушай, возьми эту двушку, позжай съ нею прямо въ Маріенбургъ, явись къ нашей госпож Губекъ, кланяйся ей отъ меня, и попроси ее поберечь эту сиротку до прізда Магистра, а я по возвращеніи вознагражу вс издержки, какія употребятся на ея содержаніе’
— ‘Конечно,’ сказалъ Губекъ: ‘Кунторъ Ульрихъ очень знаетъ, что жена моя есть самая благородная дама въ цломъ Маріенбург.’
— ‘А что эта за двушка?’ спросила хозяйка.
— ‘Меня такъ поспшно отправили въ дорогу, что мн нкогда было и распросить о ней, кто она такова. Думаю, что она поймана внутри Литвы нашею передовою стражею. Впрочемъ не мое дло знать, кого везу, я долженъ только сдать вамъ ее на руки.’
— ‘Да разв Кунторъ ничего не писалъ ко мн?’ спросила она опять.
— ‘Ничего,’ отвчалъ Милькеръ.
— ‘Это дурно. Я не могу на слово принимать къ себ незнакомыхъ людей. Господинъ Кунторъ знаетъ, что весь буфетъ на моихъ рукахъ. Если бы что пропало, я не могу тогда отвчать.’
— ‘Я ручаюсь вамъ за эту двушку,’ сказалъ Милькеръ.
— ‘Поберегите, господинъ Милькеръ, ручальство свое до другаго случая. Я уже пожила на свт: такъ меня никто не проведетъ. Право, замысловатая выдумка: да и я не дура,’ говорила съ гнвомъ сварливая хозяйка, подозрительно посматривая на мужа: ‘вдь я думаю и ты готовъ поручиться за нее: не правда ли?’
— ‘Я съ перваго слова сказалъ, что въ это дло не мшаюсь,’ отвчалъ Губекъ. ‘Это правда, что Кунторъ худо сдлалъ, что не написалъ къ жен моей: вдь не даромъ же говорятъ, что слово втеръ, а что написано перомъ, того не вырубишь топоромъ, но и то правда, что гд нтъ письма, тамъ достаточно и рыцарскаго слова. Быть можетъ, что Кунторъ не имлъ времени.’
— ‘Конечно, онъ былъ очень занятъ. За то у тебя всегда есть время на глупости, и только шагъ со двора, то готовъ перваго встрчнаго позвать къ себ, кормить и поить такъ, какъ будто ты самый большой баринъ въ Маріенбург. Скажи, старый дуракъ, къ чему все это? И теперь еще хочешь, чтобъ я откармливала моимъ хлбомъ эту язычницу! А вы, сударыня, ошибаетесь, если думаете, что меня такъ легко обмануть можно. Я не врю вашей скромности. Извольте убираться вонъ.’ —
Такъ кричала разозлившаяся хозяйка, и растворила дверь настежь. Смущенная и испуганная Поята рада была выйти изъ дома, въ которомъ приняли ее такъ худо, но Милькеръ не пустилъ ея изъ комнаты, ил обратясь къ хозяйк, сказалъ:
— ‘Госпожа Губекъ! Вы сами не знаете что говорите, оскорбляете Кунтора, обижаете меня и сами себя. Вы можете не врить мн, можете отказать этой несчастной двушк, но выгонять ее изъ дому не имете права. Она поручена моему попеченію: я найду для нее помщеніе получше вашего, но подумайте, что изъ этого будетъ.’
— ‘А что будетъ? Кунторъ Ульрихъ не можетъ приказывать мн: я не рыцарь. Смотрите: еще онъ станетъ учить меня, что я должна длать! Если Кунторъ дйствительно хотлъ, чтобъ эта язычница жила у меня, то ему не трудно было написать нсколько словъ. Что это? будто онъ не знаетъ, что я умю читать не только печатный молитвенникъ, но и скоропись. Будто я не стою того, чтобъ написать ко мн нсколько словъ? Кто же, если не я, метитъ столовое блье? Кто ведетъ реестры? Кто выдаетъ квитанціи? Все я, и одна я. Этотъ глупецъ, (указывая на мужа) уметъ только сть, да спать: а вс заботы лежатъ на одной мн. Если бы Кунторъ прислалъ ко мн эту двушку, то врно бы написалъ, я знаю его, онъ врно написалъ бы: ‘Любезная и почтенная госпожа Губекъ! зная строгость вашей жизни, ваше благонравіе, прошу васъ принять сію двицу на свое попеченіе.’ Потомъ прибавилъ бы, кто она такова, описалъ бы ея примты и сказалъ, для чего посылаетъ ее: хочетъ ли, чтобъ я пріучила ее къ буфету, или къ рукодлію. Такъ поступаютъ умные люди, а не такъ, какъ вы поступили, господинъ Милькеръ.’
— ‘Длайте, сударыня, какъ вамъ угодно, а мн толковать съ вами нкогда. Но знайте, что эта двушка дочь знатнаго Литовца, и что самъ Магистръ въ судьб ея принимаетъ участіе.’
— ‘А! такъ зачмъ же вы тотчасъ не сказали объ этомъ. Конечно, большая разница между Магистромъ и Кунторомъ Ульрихомъ. Ежели она знатнаго рода и вы ручаетесь за нее, то я позволяю ей остаться у меня, но съ условіемъ, чтобъ только до прізда Магистра. А вы, сударыня, не думайте, чтобъ это снисхожденіе оказывала я лично вамъ. У меня все равно: богачь или бднякъ, но если онъ язычникъ — не иметъ права на мою благосклонность. И такъ, если вы будете имть у меня уголокъ и тарелку супу, благодарите не меня, а Магистра нашего, который удостоиваетъ васъ своею милостію.’ —
Поята, дрожавшая отъ страха, поклонилась хозяйк, въ знакъ благодарности за ея снисходительность. Смотря на Милькера, она какъ будто хотла укорить его за свое помщеніе въ такомъ безпокойномъ дом. Милькеръ угадалъ ея мысли, но уже нчего было длать: онъ долженъ былъ исполнить волю Кунтора Ульриха. По уход Милькера, съ которымъ Поята не могла безъ слезъ разстаться, госпожа Губекъ ввела ее въ каморку, смежную съ ея комнатою, и увдомила ее, что въ свое время принесутъ ей обдъ, а между тмъ, чтобъ не терять времени, поручила ей чинить и штопать старое столовое блье. Поята, желая снискать расположеніе своей хозяйки, и чтобъ развлечь себя нсколько, охотно принялась за иголку. Комнатка ея была почти пуста и окнами обращена къ валу, по которому она могла бы свободно прохаживаться, но не ршалась на то, боясь навлечь на себя неудовольствіе своей надзирательницы, или встртишь какую нибудь непріятность.

ГЛАВА VII.
Толки.

Черезъ нсколько недль посл прибытія Пояты въ Маріенбургъ, начали возвращаться въ окрестности города Орденскія войска, и вскор и замокъ наполнился вооруженными людьми. Съ ихъ возвращеніемъ увеличились заботы Губека около буфета и стола, и тогда, какъ онъ суетился въ главной столовой, жена его, съ подвязаннымъ передникомъ, съ румяными отъ огня щеками, заботилась въ своей комнат около простыхъ кнехтовъ. Среди толпы сихъ послднихъ, Поята безотлучно сидла у окошка съ иголкою, и занималась штопаньемъ столоваго блья. Ей крайне непріятно было находиться въ такомъ обществ, гд всякой изъ приходящихъ заглядывалъ ей въ глаза, и перемигивался на ея счетъ съ своими товарищами: она охотне бы проводила время въ своей комнатк, но надобно было согласоваться съ волею своей повелительницы.
Однажды, посл обда, приправленнаго присутствіемъ самой хозяйки, начался разговоръ о неудач Литовскаго похода. Собесдники, допивая свои кружки съ пивомъ, пустились въ глубокія разсужденія о семъ предмет. Одни слагали всю вину на Андрея Кйстутовича, доказывая, что медленность его въ соединеніи съ Орденскимъ войскомъ была всему причиною, другіе обвиняли Зундштейна въ бездйствіи, третьи нарекали на жестокое обращеніе Святослава съ Литовцами, нашлись даже и такіе, которые не пощадили и Ульриха.
— ‘Полно-те вамъ,’ сказалъ одинъ кнехтъ: ‘нападать на Ульриха, вдь онъ поздно уже пришелъ. Если бъ намъ позволили воевать по прежнему, то дло пошло бы иначе: мы не воротились бы съ пустыми руками, да и Кунторы наши не подверглись бы немилости Магистра. Но что мы могли длать, когда руки у насъ были связаны? Мы, почти умирая отъ голода и холода, дули въ окостенлые пальцы, а Зундштейнъ между тмъ здилъ по дворамъ Литовскихъ помщиковъ, и пировалъ съ тми, которыхъ долженъ былъ покорять.’
— ‘Вздоръ несешь, товарищъ,’ прервалъ его другой кнехтъ. ‘Съ кмъ ему было воевать? Неужели съ бабами и стариками, которые спокойно и безоружные сидли дома? или теб хотлось, чтобъ онъ гонялся по лсамъ за разбжавшимися Литовцами?’
— ‘Правду сказать,’ молвилъ третій воинъ: ‘ему слдовало бы ударишь на замки.’
— ‘Да онъ и ударилъ! Но думаешь, что Литовскіе замки не изъ такого же камня, какъ нашъ Маріенбургъ? или, можетъ быть, полагаешь, что Литовцы не умютъ защищать ихъ? У нихъ оружіе грубо и неудобно для употребленія, но рука и глазъ, право, получше нашихъ. Я былъ во второй рот, когда мы тихонько подступали къ Вильну, посмотрлъ бы ты, какъ они встртили насъ съ валовъ, стыдно и подумать, что напасъ съ тылу напала женщина съ горстію воиновъ, и не только заставила отказаться отъ грабежа, но такъ славно отдлала насъ, что мы и половины своихъ не могли досчитаться.’
— ‘Это правда,’ сказалъ одинъ кнехтъ: ‘посл сего случая я съ полгода вылежалъ. Кто посовтовалъ вврить начальство Зундиннейну, тотъ будетъ отвчать предъ Богомъ за потерю такого числа душъ.’
— ‘Скажи лучше,’ отвчалъ старый воинъ, который дотол прислушивался въ молчаніи разговору своихъ товарищей: ‘что тотъ, кто вврилъ ему начальство, не зналъ его слабости, За то проклятый Гамилонъ провдалъ слабую его сторону, Поблагодаримъ Бога, товарищи, что мы живы возвратились домой. Съ чортомъ трудно имть дло. Я служу сорокъ лтъ: бывалъ въ Польш, Россіи и Нмецкой земл, но еще не видалъ такой глупой войны: тушъ бабы насъ одолли. Сами знаете, что сначала Зундштейнъ бодро дйствовалъ, и если бъ не искусилъ его злой духъ, то Литва была бы уже наша. Но что же? этотъ нечестивецъ Гамилонъ околдовалъ его и вс наши усилія пропали какъ дымъ.’
— ‘Слышалъ и я объ этомъ,’ отозвался другой воинъ: ‘но думалъ, что это сказки..’
— ‘Какія сказки! Вдь я видлъ все самъ. Во-первыхъ, Зундштейнъ худо сдлалъ, что расположился станомъ между Понарами и Вильномъ. Это мсто не годилось для стана.’
— ‘Но онъ для того остановился тамъ, что близко была церковь.’
— ‘И это была западня для насъ. Прежде тамъ не бывало церкви: я знаю Литву. Спасаясь бгствомъ изъ подъ Вильна, мы совсмъ неожиданно встртили только что отстроенную церковь, и не могли опомнишься отъ изумленія. Это чудо!’ вскричалъ Зундштейнъ: чортъ усмхнулся съ радости. Мы отперли двери, и отслужили панихиду за убіенныхъ братьевъ нашихъ. На разсвт дня явилась какая то красавица, и начала вмст съ нами молиться, пть и плакать, и такъ плнила Кунтора, что онъ ршился остаться на томъ самомъ мст.’
— ‘Какая глупость!’ вскричала госпожа Губекъ. ‘Но врно эта окаянная явилась ему въ вид необыкновенной красавицы.’
— ‘Я видлъ ее,’ отвчалъ старый воинъ: ‘правда, что она была хороша, но эта штука не совсмъ удалась, и потому Гамилонъ съ другой стороны принялся за нашего Кунпюра. Вотъ какъ это было: однажды привели въ станъ какую-то молодую плнницу, которая была гораздо красиве прежней. Колдунья эта приняла на себя нарочно видъ прекрасной двушки: слава Богу, я ни разу не видалъ ея, но т, которыя видли, говорили что было на что посмотрть. Да и чего чортъ не сдлаетъ изъ себя для пагубы человка! Колдунью эту Гамилонъ нарочно выслалъ изъ Вильна, ее поймали и привели къ Кунтору, который, какъ только взглянулъ на нее, былъ совершенно очарованъ, самъ развязалъ ея узы, и такъ привязался къ ней, что во всю зиму не боле одного или двухъ разъ заглянулъ въ станъ, чтобъ узнать, что тамъ длается.’
— ‘Прости ему, Господи!’ сказала, крестясь, госпожа Губекъ. ‘Если бъ не ты разсказывалъ, никогда бы я не поврила этому. Да зачмъ вы не сожгли ея тотчасъ?’
— ‘Какъ же не такъ! Никто не смлъ и пальцемъ тронуть ее. Она все обворожила: оружіе, коней, пушки! И теперь еще какъ вспомнишь, то по кож подираетъ! Страшно подумать, что у насъ длалось въ стан! Съ ея прибытіемъ начались игра въ кости, пьянство, развратъ, младшіе не слушали старшихъ, Христіане братались съ бусурманами, и совсмъ забыли о томъ, что Поляки могли нагрянуть, какъ снгъ на голову.’
— ‘Однакоже,’ сказалъ другой воинъ: ‘.были и такіе, которые съ неудовольствіемъ смотрли на этотъ соблазнъ, и готовы были взяться за оружіе.’
— ‘Неправда,’ отвчалъ старый кнехтъ: ‘всхъ чортъ попуталъ. Одинъ только богобоязненный старикъ Пріоръ свободенъ былъ отъ чаровъ, врно отъ того, что онъ ни на одну минуту не снималъ съ себя монашеской рясы. Онъ всхъ просилъ, увщевалъ, грозилъ, но что онъ могъ сдлать одинъ противъ цлаго войска?’
— ‘Такъ это было не на шутку,’ отозвался хозяинъ Губекъ. ‘Понять не могу, какъ одна двочка надлала столько зла. Не удивляюсь, что она прельстила Кунтора: его не трудно очаровать, но чтобъ цлое войско … Это неслыханное диво … и я никакъ не могу придумать въ моей голов….’
— ‘Убирайся ты съ своею пустою головою,’ вскричала госпожа Губекъ. ‘Будто не знаешь, что вся Литва наполнена колдунами?’
— ‘Да, почтенный Губекъ, даже я,’ сказалъ старый воинъ: ‘я, котораго трудно обмануть, былъ на дурной дорог. Надобно знать, что эта негодница имла у себя помощниковъ, и между тмъ, какъ сама ухаживала за Кунторомъ, они шатались между кнехтами. Изъ числа сихъ послднихъ я часто видалъ одного старичка: мастеръ своего дла! Сколько разъ игрывалъ я съ нимъ въ кости, сколько кружекъ пива роспили мы вмст! Я очень полюбилъ его. Да какой говорунъ! языкъ какъ мельница. Мы прильнули къ нему, какъ мухи къ меду, мн и на умъ не приходило, что я продаю душу дьяволу, за деньги, которыя онъ проигрывалъ мн. Сдлавъ свое дло въ стан, онъ присталъ къ Кунтору, и какъ началъ ворожить ему на пяткахъ, такъ, бдняжка, между нами говоря, отступился и отъ Бога и отъ вры!’
— ‘Прошу покорно! Съ нами сила крестная!’ вскричала госпожа Рубекъ, перекрестясь нсколько разъ сряду.
— ‘Старичокъ этотъ былъ молодецъ,’ сказалъ одинъ изъ кнехтовъ: ‘я самъ видлъ, какъ онъ одинъ разъ въ минуту оборотился пуделемъ и схватилъ съ вертела наше жаркое.’
— ‘А я видлъ,’ сказалъ другой кнехтъ: ‘какъ онъ на Кунторовомъ седл разъзжалъ надъ станомъ, и хохоталъ во все горло.’
— ‘Онъ оборачивался, чмъ хотлъ: собакою, птицею, деревомъ,’ говорилъ старый воинъ. ‘Искусство его наиболе повредило намъ тогда, какъ завязалась битва. Въ иное время мы раздавили бы нашихъ непріятелей, но тогда ни руки, ни оружіе не служили намъ. Все войско было какъ пьяное, удары наши были безвредны, стрлы отскакивали отъ грудей непріятельскихъ, какъ горохъ отъ стны, ядра наши разсыпались въ песокъ, кони бсились: все это было дьявольскимъ навожденіемъ. Поляки губили насъ, какъ зврь губитъ беззащитное стадо, спасшіеся отъ ихъ оружія, пали подъ ударами Литовцевъ. Кунторъ, нчего сказать, защищался какъ левъ: но кто забылъ Бога, тотъ можетъ ли устоять собственною силою? Несчастный бжалъ въ горы, требуя помощи дьявола. Тамъ явилась ему опять его колдунья, и, схвативъ его вмст съ лошадью, повлекла въ лса. Полякъ какой-то гнался за ними, но она, какъ говорятъ, свернула ему шею. Скоро посл того чары ея разрушились: ее схватили вмст съ Кунторомъ, и она умла уже только плакать и жаловаться на судьбу свою.’
— ‘О! проклятая бусурманка!’ вскричала обрадованная госпожа Губекъ. ‘Что же съ нею сдлали?’
— ‘Не знаю хорошенько, но думаю, что ея не погладили по головк.’
— ‘Я слышалъ,’ сказалъ кто-то: ‘что Кунторъ Ульрихъ отослалъ се сюда для представленія Магистру.’
— ‘Сюда?’ повторила госпожа Губекъ, устремивъ на него большіе свои глаза. ‘Можетъ ли это быть? Вотъ было бы хорошо, если бъ эта негодяйка находилась въ моемъ дом.’ —
Поята, сидя у окна, слышала вс эти глупые толки. Сердце ея сильно билось, рука дрожала, глаза омочены были слезами. Она страдала отъ обвиненій, на нея возводимыхъ, страшилась будущаго, но боле всего мучило ее извстіе, что гнавшійся за нею Польскій воинъ лишился жизни. Госпожа Губекъ, какъ только услышала, что обвиняемая въ чародйств двица отослана въ Маріенбургъ, съ безпокойствомъ бросилась къ Поят, и, остановись предъ нею, грозно спросила: ‘Не она ли поймана съ Зундштейномъ?’
— ‘Я,’ отвчала дрожащимъ голосомъ Поята.
— ‘Ты?’ вскричала госпожа Губекъ, отскочивъ отъ нее на нсколько шаговъ назадъ, между тмъ, какъ воины издали посматривали на нее изъ-подъ лобья, перешептываясь между собою.— ‘О, горе мн! колдунья въ моемъ дом! пропала я и тломъ и душею.’
— ‘Успокойтесь, сударыня, все это выдумка: я никому зла не длала,’ говорила ей съ робостію Поята.
— ‘Прочь! прочь! Не говори со мною, не подходи ко мн!’ кричала ей хозяйка.
— ‘Что? Все это выдумка?’ вскричалъ обидившійся старый кнехтъ. ‘Такъ ты еще хочешь выставить меня лжецомъ?’
— ‘Полно, старикъ!’ сказалъ одинъ молодой воинъ: ‘не связывайся съ чертями.’
— ‘Не совстно ли было Кунтору Ульриху присылать ко мн такую гостью!’ кричала со слезами на глазахъ госпожа Губекъ. ‘Я съ самаго начала видла въ ней что-то не доброе. Смотрите, она еще сметъ утирать слезы столовымъ бльемъ, а я была такъ глупа, что хвалила ее за работу: да мн и въ голову не приходило, что это дьявольская работа! Ахъ, друзья мои! ради Бога, возьмите ее прочь отсюда.’
— ‘А намъ куда дваться съ нею?’ отвчалъ одинъ изъ толпы воиновъ, а Мы и такъ натерплись отъ ея проказъ.’
— ‘Будьте спокойны, госпожа Губекъ,’ сказалъ другой воинъ: ‘когда колдунья плачетъ, то ея нчего бояться. Сверхъ того, и Магистръ скоро будетъ.’
— ‘Да я не хочу держать ее у себя ни одной минуты. Будто у васъ нтъ подваловъ подъ замкомъ, чтобъ тамъ продержать ее до возвращенія Магистра? Если вы не возьмете ее съ собою, то я сама убгу отсюда, и оставлю все безъ надзора, и серебро, и кухню, и посуду: ищите себ другую хозяйку.’
— ‘А я совтую вамъ, госпожа Губекъ,’ сказалъ старый кнехтъ: ‘оставаться спокойно дома. Если до сихъ поръ никакой бды не случилось, то и впредь не случится. Вдь я сказалъ вамъ, что чары ея потеряли свою силу.’
— ‘Конечно,’ подхватилъ другой кнехтъ: ‘однакожъ не мшаетъ держать ее взаперти.’
— ‘Вотъ какъ часто человкъ наживаетъ бду, и самъ не зная того! Прочь отсюда, негодяйка! убирайся въ коморку!’ кричала сердитая госпожа Губекъ.— Поята залилась слезами, и немедленно повиновалась, двери за нею заперли на замокъ, и тотчасъ окурили избу разнымъ зеліемъ, для уничтоженія чародйства Между тмъ Крестоносцы одинъ за другимъ разошлись.

ГЛАВА VIII.
Судъ.

Госпожа Губекъ прекратила всякія сношенія съ несчастною Поятою, и заткнувши вс щели въ перегородк, отдлявшей ея комнатку, проводила время на молитв, и не упускала также навдываться, не возвратился ли Магистръ, желая поскоре избавиться отъ своей страшной гостьи. Губекъ, мужъ ея, радъ бы былъ утшить Пояту, но боясь жены боле, нежели чародйства, не смлъ и заглянуть къ ней, Милькеръ, возвратившійся къ Кунтору Ульриху, могъ пріхать не прежде, какъ вмст съ нимъ. И такъ одно живое существо, которое Поята видала ежедневно одинъ разъ, была прислужница, приносившая ей пищу чрезъ двери, обращенныя къ валу, но и сіе посщеніе было кратковременно и прискорбно, потому, что прислужница ничего не отвчала на длаемые ей вопросы, и только поставивъ на столъ посуду съ пищею, старалась уйти какъ можно поспшне. Тогда-то Поята почувствовала весь ужасъ своего положенія. Въ удаленіи отъ людей, обвиняемая въ сообщеніи съ дьяволомъ, видя, какъ вс чуждаются ее и злословятъ, она готова была поврить, что злой духъ въ самомъ дл овладлъ ею. Проводя печальные дни въ четырехъ стнахъ, ей не разъ приходило на мысль спастись бгствомъ изъ своей тюрьмы, которая никмъ не была стрегома, но привыкши съ дтства чтить волю старшихъ, и притомъ не зная ни дороги, ни выхода изъ замка, она не смла ршиться на такой отважный поступокъ.
Однажды въ полуденную пору, сшоя предъ открытыми дверями, она увидла выходящую изъ-за угла высокой стны старуху въ рубищ, съ клюкою и корзинкою въ рук, въ шапочк, плотно завязанной подъ подбородкомъ. Старуха часто останавливалась, посматривая на двери и окна, какъ будто желая кого-то увидть. Судя по лтамъ, походка ея была довольно бодра, но, казалось, что она боялась чего-то, и не хотла, чтобъ ее замтили. Чрезвычайная осторожность заставляла думать, что она идетъ куда-то не съ добрымъ намреніемъ. Увидвъ стоявшую въ дверяхъ Пояту, она поспшно подошла къ ней.
— ‘Здорова ли, любезная кума!’ сказала она. ‘Я тотчасъ узнала тебя. Но что ты такъ не весело глядишь? Скучаешь разв? Это дурной знакъ, въ твоемъ положеніи надобно быть всегда веселою. Послушай: если бъ я была такъ молода, и попала въ такую же бду, то плясала бы отъ радости, но теперь, какъ видишь, я должна степенничать. Человкъ, пока живъ, много можетъ сдлать, но не въ нашей власти помолодть.’ —
Поята съ удивленіемъ смотрла на старуху, и не зная что отвчать, спросила, что ей надобно.
— ‘Какъ? разв ты не узнашь меня?’ сказала она, искрививъ безобразное лице свое. ‘Полно же шутитъ. Я лысая Катра изъ Данцигскаго предмстья, не потому лысая, чтобы у меня не было волосъ: мои кудри, можетъ быть, красиве твоихъ, но для того, что въ Силезіи меня сбросили однажды съ Лысой горы въ рку: съ тхъ поръ голова моя, какъ видишь, безпрестанно трясется, пока не волью въ нее фляги водки. Ты врно наслышалась обо мн, такъ же, какъ я о теб: мн захотлось познакомиться съ тобою, кумушка. Услышавъ о прибытіи твоемъ въ нашъ городъ, я тотчасъ пустилась отыскивать тебя, потому, что я должна отдать теб преимущество, не смотря на то, что я старше тебя лтами. На бду мою я не знала, гд ты живешь: говорили, что у буфетчика, по чертовка Губекова, завидвъ меня издалека, выбжала съ метлою на встрчу мн, и прогнала. За то теперь, на зло ей, мы наговоримся вдоволь.’
— ‘Да кто ты такова? я тебя не знаю,’ сказала съ безпокойствомъ Поята.
— ‘Какъ? ты не хочешь знать меня?’ отвчала съ сердцемъ Катра, а полно же притворяться, правда, что я не такъ сильна, чтобъ, околдовать пятнадцать тысячъ войска, но все же стою того, чтобъ по крайней мр не отпираться отъ меня. Теперь во всемъ город только и рчей что о теб, было время, что и обо мн также говаривали. Не завидую твоему счастію, но все таки не годится отпираться отъ своихъ. Я такая же двица, какъ и ты, а заслуги мои чуть ли не больше твоихъ. Весь Маріенбургъ знаетъ, что меня уже три раза топили въ Висл, да разъ водили на костеръ, а я все еще живу, да поживаю. А ты, кума, что скажешь о себ? топили ли тебя, мучили ль? говори же: стоишь, да заливаешься слезами, какъ будто трехъ не умешь перечесть.’
— ‘Не оспориваю заслугъ твоихъ,’ сказала Поята: ‘но все таки я не понимаю тебя.’
— ‘Такъ я тебя понимаю. Ты ждешь, пока враги твои примутся за тебя, а тамъ переломаетъ имъ шеи, и поминай какъ звали. Хорошо, кума, право хорошо: только не забудь и злую Губекъ. Если теб здсь скучно, пойдемъ ко мн: ты знаешь, свой своему по невол другъ.’
— ‘Спасибо, старушка, но я должна здсь ожидать ршенія моей судьбы.’
— ‘Такъ хоть выпьемъ вмст. Не бойся: насшоичка собственной моей работы.’ —
Говоря сіе, Кагира вынула изъ корзинки Флягу, и начала пить, потомъ подала Поят, и, разсердись ея отказомъ, вскричала:
— ‘Что это? хочешь увришь меня, что ты не пьешь? О, этого я никакъ не ожидала отъ тебя Впрочемъ, вольному воля.— Теперь, любезная кумушка, приступимъ къ длу. Если бъ ты знала, въ какихъ я хлопотахъ! Въ нашемъ ремесл надобно помогать другъ другу, и такъ, моя милая, ты должна помочь мн, а я подлюсь съ тобою барышемъ.’ —
Поята, наскучивъ всмъ этимъ вздоромъ, и желая поскоре избавиться отъ незваной гостьи, спросила, что ей нужно.
— ‘Мн хочется знать,’ сказала старуха на ухо: ‘какой пароль данъ будетъ завтрашней страж?’
— ‘Этого я не знаю: я ни съ кмъ не имю никакого сношенія.’
— ‘Это правда: я знаю, что тебя вс бгаютъ, но вдь ты молода и хороша. Послушай только. Сегодня остановился у меня какой-то иностранецъ, который хочетъ осмотрть замокъ. Ты знаешь, что теперь трудно попасть сюда безъ пароля. Поляки и Литовцы такъ отдлали нашихъ, что и порядочныхъ людей боятся. Везд стража, на каждомъ шагу надобно откликаться, а мн хотлось бы, чтобъ мой гость поставилъ на своемъ, потому, что онъ щедръ и врно хорошо заплатитъ.’
— ‘Какимъ же образомъ ты попала сюда?’ спросила Поята.
— Я? Это дло другое, для меня нтъ стражи: меня знаетъ каждый кнехтъ, и вс пропускаютъ безъ оклика, да пусть кто заднетъ меня. Мои лохмотья ужъ приглядлись. Пакажись же иностранецъ, такъ тотчасъ: стой! кто идетъ? Я совтывала ему переодться, но онъ хочетъ войти въ замокъ не иначе, какъ вооруженный. Съ ума видно сошелъ: погубилъ бы и себя, и меня. Правда, что я дружна со всми часовыми, и, можетъ быть, успла бы уговорить кого нибудь изъ нихъ, но мн нужно въ помощь твое пригоженькое личико. Пойдемъ же: ты увидишь этого прізжаго: молодецъ хоть куда.’ —
Поята съ гнвомъ отвчала, что она не можетъ удовлетворить ея желанію, и даже если бъ знала пароль, то не объявила бы онаго, зная, что отъ подобной неосторожности бываютъ весьма вредныя послдствія. Она просила старуху оставить ее. Катра опять начала сердиться и выговаривать ей, между тмъ, какъ воинъ, ведшій часовыхъ, совсмъ неожиданно остановился у дверей, и спросилъ, о какомъ парол говоритъ она? Поята, въ испуг, не знала что отвчать, но Катра закричала, что онъ самъ не знаетъ что говоритъ, и что онъ не долженъ мшаться въ чужія дла. Воинъ оттолкнулъ ее прочь, погрозилъ перещупать ея кости, и неугомонная старуха побрела во-свояси, проклиная дерзкаго, у дверей Пояты поставлена стража, изъ чего плнница заключила, что Магистръ прибылъ уже, — и не ошиблась.
Онъ въхалъ въ свою столицу, пылая гнвомъ и мщеніемъ. Ршась подвергнуть строжайшей отвтственности Кунтора Зундшшейна, какъ главнйшаго виновника неудачи Литовскаго похода, онъ хотлъ наказаніемъ его удовлетворить и своему мщенію, и показать войску примръ своей строгости, но для избжанія соблазна, постановилъ разсмотрть поступки виновнаго въ тайномъ судилищ.
Содержимый подъ стражею, Зундштейнъ зналъ о своей опасности, но не терялъ надежды, полагаясь на свою изворотливость, на дружбу Инстигатора (Прокурора) и наипаче на помощь дяди своего, Графа Зундштейна, богатаго Пруссака, который общалъ вывести его изъ бды.
Въ назначенный для суда день, собрались Орденскіе старйшины, и заняли свои мста подъ предсдательствомъ самого Магистра, который, предложивъ на разсмотрніе поступки Зундштейна, приказалъ Инспіигатору привести его предъ судилище. Обвиняемый вошелъ смло, и остановился на указанномъ ему мст. Инстигаторъ такъ началъ:
— ‘По случаю безуспшнаго похода въ Литву, Превелебный Пріоръ Маріенбургскій обвиняетъ тебя, Кунторъ Зундштейнъ, въ добровольномъ и умышленномъ нарушеніи той довренности, которою облекъ тебя могущественный нашъ Магистръ. Вотъ главнйшіе пункты обвиненій.’ Сказавъ сіе, онъ приказалъ Секретарю читать протоколъ, который былъ слдующаго содержанія:
‘Во-первыхъ, Кунторъ Зундштейнъ вошелъ въ тайное сношеніе съ Полоцкимъ Княземъ Андреемъ объ овладніи Литвою, и о составленіи изъ оной особаго государства, независимаго отъ Магистра, и съ сею цлію проведя полгода въ совершенномъ бездйствіи, упустилъ удобную пору покорить Литву оружіемъ.
‘Во-вторыхъ, нарушилъ обтъ Орденскаго послушанія Превелебному отцу Пріору, которому поручено было имть за нимъ духовный надзоръ, и пренебрегая обязанностями своей вры, предался заблужденіямъ язычества.
‘Въ-третьихъ, плнницу свою, Пояту, дочь Литовскаго жреца, принуждалъ ко вступленію съ собою въ бракъ, чтобы посредствомъ онаго преклонить Литовцевъ на свою сторону.’
— ‘Какъ не велики твои проступки,’ сказалъ Инстигаторъ: ‘но какъ законъ предоставляетъ каждому обвиняемому вс способы къ оправданію, то всемилостивйшій Магистръ не исключаетъ и тебя изъ сего права и ожидаетъ объясненія.’ —
Кунторъ подошелъ къ судейскому столу, и поклонясь на вс стороны съ ловкостію свтскаго человка, такъ началъ говоришь:
— ‘Счастливъ я, что книга законовъ нашихъ находится въ рукахъ вашихъ, почтенные судіи, но еще счастливе, что ршеніе моей участи зависитъ отъ мудрой прозорливости нашего высокомощнаго Магистра. Увренный въ вашемъ правосудіи, я смло предстаю предъ вами. Удостоясь лестной довренности нашего начальника, съ благодарностію въ сердц спшилъ я оправдать его выборъ. Но есть ли степень высокая, намренія столь чистыя, чтобы до нихъ не досягнула зависть? По вол Провиднія, усилія мои встртили неодолимыя препятствія, и злобные враги не замедлили обвинить меня въ преступномъ замысл овладть Литвою? Гд же доказательства? Гд свидтельства?… Враги мои не имютъ ни того, ни другаго, я за нихъ представлю все какъ было. Такъ, достойные судіи, я хотлъ овладть Литвою, но овладть именемъ почтенна ко Магистра нашего, и отдать ее Ордену не обагренную кровію ея жителей, не сожженную и не разрушенную, но цвтущую и радующуюся объ освобожденіи своемъ отъ ига варварства. Отчасти и для того хотлъ я покорить Литву, чтобы предупредить союзниковъ, изъ коихъ каждый намревался пріобрсть оную для себя. Таковы были мои намренія, но почтенный Пріоръ Маріенбургскіи. безпременнымъ усердіемъ къ обращенію язычниковъ разрушилъ вс мои планы, клонившіеся къ польз Ордена. Тогда-то я вынужденнымъ нашелся сложить съ себя на время столь вредг мое послушаніе, для привлеченія народа на свою сторону. Пюенгупки мои въ семъ отношеніи обвинители мои приписываютъ богоотступничеству. Можетъ ли быть клевета ужасне? Сердце мое обливается кровію, при одной мысли, что Христіанинъ такъ жестоко возстаетъ противъ Христіанина, что братъ клевещетъ на брата. Судіи! долгъ вашъ карать преступленіе, ободрять невинность! Воззрите на мои узы! Не довольно ли я несчастливъ, будучи вынужденнымъ явиться предъ вами въ такомъ унизительномъ вид? И за что? За то, что поступая по данному мн наставленію, которымъ предоставлялось мн въ случа крайности дйствовать по соображеніи съ мстными обстоятельствами, я не умлъ снискать расположенія одного старца, который по высокомрію своему старается погубить меня. Но не мое дло обвинять его. Ваше благоразуміе, судіи, конечно различитъ неудачу отъ преступленія, вы разсмотрите, согласно ли съ здравымъ разсудкомъ, чтобы посредствомъ брака съ незначительною Литовкою простирать виды на верховную власть надъ народомъ, столь сильнымъ и закоренлымъ во мрак язычества.’ —
Сказавъ сіе, онъ положилъ на столъ данную ему Магистромъ инструкцію.
Судьи слушали его со вниманіемъ. Рчь сія произвела на умы ихъ большое впечатлніе въ пользу подсудимаго. Пріоръ Маріенбургскій въ продолженіе сей рчи хотлъ неоднократно говорить, но счелъ за лучшее выждать удобнйшей поры. Одинъ изъ судей сказалъ:
— ‘Все слышанное нами теперь, конечно заслуживаетъ нкотораго уваженія. Надобно быть на мст и знать духъ непріятеля, чтобы судить, какъ приличне поступить съ нимъ. Но почему, Кунторъ Зундштейнъ, не дйствовалъ ты оружіемъ, когда увидлъ, что кроткія мргд уже были безполезны?’
— ‘Потому,’ отвчалъ Кунторъ: ‘что Полоцкій Князь не общалъ мн никакой помощи, напротивъ того, дйствуя отдльно, онъ желалъ, чтобъ я былъ разбитъ. По данной мн инструкціи, я долженъ былъ дйствовать подъ Вильномъ соединенными силами. Вотъ переписка моя съ Княземъ Андреемъ.’
— ‘Такъ надобно было собственными силами испытать счастія,’ сказалъ Магистръ. ‘Съ пятнадцатью тысячами много можно сдлать въ стран, не имющей войска. Я стоялъ надъ Нмномъ, и ждалъ только извстія, чтобъ поспшить къ теб на помощь.’
— ‘Опытъ сей, Всемилостивйшій Государь,’ отвчалъ Кунторъ: ‘стоитъ вамъ тысячи храбрыхъ воиновъ. Ежели угодно разсмотрть донесенія мои о дйствіяхъ подъ Виленскими замками, то изволите удостовриться, что я не могъ взять ихъ иначе, какъ при пособіи большихъ орудій, которыя долженъ былъ доставить Князь Андрей.’
— ‘Но покореніе другихъ замковъ,’ сказалъ Кунторъ Ульрихъ: ‘было безъ сомннія не такъ трудно?’
— ‘Держась инструкціи,’ отвчалъ Зундштейнъ: ‘я обязанъ былъ подъ Вильнемъ ожидать соединенія союзнаго войска.’
— ‘Хорошо,’ сказалъ Магистръ: ‘но послдній пунктъ той же инструкціи разршалъ тебя дйствовать сообразно съ мстными обстоятельствами.’
— ‘Именно вникая въ смыслъ сего пункта, я хотлъ мрами кротости достигнуть того, въ. чемъ не усплъ оружіемъ.’
— ‘А что скажешь противъ Кунтора Ульриха, который поймалъ тебя съ дочерью Литовскаго жреца?’ спросилъ Магистръ.
— ‘Если бъ я хотлъ искать оправданій въ человческой слабости,’ отвчалъ Зундштейнъ: ‘быть можетъ, я нашелъ бы ихъ, но не съ моей стороны. Если бъ я вздумалъ оправдываться долгомъ Помогать ближнему, требующему помощи, быть можетъ, я оправдался бы, но тутъ дло совсмъ другаго рода. Я спасъ отъ смерти сію Литовку не по долгу человколюбія, котораго она не достойна, по крайней мр съ моей стороны, но для того, чтобъ вывдать, что могло ее заставить посягнуть на мою жизнь.’
— ‘Ложь! безстыдная ложь!’ вскричалъ Пріоръ Маріепбургскій, не могшій боле владть собою. ‘Судьи! все, что подсудимый станетъ говорить въ обвиненіе Пояты, клянусь Богомъ, все будетъ ужаснйшая клевета!’
— ‘Какимъ же образомъ,’ спросилъ Ульрихъ: ‘могла слабая двица покушаться на твою жизнь? Она была твоею плнницею.’
— ‘Во-первыхъ, почтенные судьи,’ сказалъ Зундштейнъ: ‘надобно вамъ знать, что вскор посл приведенія ея въ станъ, пріхалъ туда же одинъ старикъ, который уврялъ, будто онъ присланъ отъ ея отца. Онъ употребилъ всю свою хитрость, и даже прибгнулъ къ чародйству, чтобъ отвлечь меня отъ моихъ обязанностей, но когда вс его покушенія остались напрасными, въ ту самую минуту, когда непріятель врывался уже въ мое жилище, по данному Литовкою знаку онъ хотлъ поразить меня кинжаломъ. Провидніе спасло меня, Я хотлъ тотчасъ наказать злодя, но онъ усплъ скрыться, оставивъ соучастницу своего преступленія въ слезахъ и отчаяніи. Я долженъ былъ взять ее съ собою для оправданія своего предъ судомъ.’
— ‘Какая ужасная ложь! Какая адская выдумка!’ повторилъ Пріоръ.
— ‘Почему же ты не отослалъ ее къ отцу?’ спросилъ Магистръ.
— ‘Она не хотла,’ отвчалъ Зундштейнъ, съ злобною улыбкой.
— ‘Странное дло!’ сказалъ одинъ изъ судей. ‘Что же ее заставило предпочесть плнъ отеческому крову?’ —
На сей вопросъ Зундштейнъ, какъ будто стыдясь объяснишь настоящую причину, потупилъ глаза, и съ минуту пробылъ въ молчаніи. Судьи требовали отвта. Смшавшійся подсудимый приводилъ разныя побочныя причины, и наконецъ объявилъ, что какъ ему не прилично входишь въ объясненіе подробностей, которыя онъ хотлъ бы вовсе истребить изъ своей памяти, то онъ проситъ дозволенія говорить за него адвокату, который, зная вс подробности сего дла, объяснитъ все, что нужно знать для его оправданія. Магистръ согласился. Вошедшій родственникъ подсудимаго, поклонясь собранію, такъ началъ говорить:
— ‘Высокоименитый Магистръ и достойные судьи! Если отвты брата моего не совсмъ удовлетворительны, то причиною тому не недостатокъ доказательствъ, но скромность его и почтеніе къ сему знаменитому собранію. Не все то можно сказать предъ цлымъ обществомъ, что говорится между двумя братьями. Но гд дло идетъ объ оправданіи невинности, тамъ скромность неумстна. Да будетъ извстно вамъ, что дочь Литовскаго жреца, плнница моего брата, давно уже пылала преступною любовію къ нему. Не упомяну здсь ни о ея чародйств, посредствомъ коего она хотла привлечь его къ себ, ни о сопротивленіи моего брата, который не только презрлъ ея слабость, но старался даже обратить ее на путь истинный, но не могу прейти молчаніемъ, что для сей самой любви она отвергнула руку Князя Даніила, которому отецъ общалъ ее, и бжавъ изъ родительскаго дома, нарочно встртилась съ отрядомъ нашихъ войскъ и приказала вести себя къ брату моему, надясь прелестями своими побдить его твердость, и заставить его сдлаться богоотступникомъ, для чего она призвала въ помощь искуснаго въ чародйств старика, но когда вс ея старанія оказались тщетными, она воспылала мщеніемъ, весьма свойственнымъ оскорбленной женской гордости, и употребила того же старика къ покушенію на жизнь моего брата. Небо пощадило невиннаго, но злодйка не перестала искать его гибели, убійца скрывался въ назначенномъ мст, и когда братъ мой спшилъ соединиться съ войскомъ, стоявшимъ надъ Нмномъ, она вызвала его изъ лса, и приказала снова напасть на него.’
— ‘Довольно, довольно!’ прервалъ Зундштейнъ, притворяясь, что ему крайне совстно, что тайна сія открыта.
— ‘Имешь ли другія какія доказательства, кром свидтельства твоего брата?’ спросилъ Магистръ.
— ‘Я могъ бы сослаться на всхъ тхъ, подъ присмотромъ коихъ находилась Литовка, съ ними можно снестись письменно. Сверхъ того нсколько воиновъ, всегда находившихся при мн, могутъ быть призваны для свидтельства. Но къ чему поведетъ все это? Пусть я одинъ буду виновенъ.’ —
Магистръ, не желая оглашать столь соблазнительнаго процесса, не согласился допрашивать простыхъ воиновъ, по лицу его даже видно было, что онъ врилъ всему, сказанному Зундштейномъ. Пріоръ Маріенбургскій, замтивъ, что перевсъ клонится къ польз подсудимаго, всталъ съ своего мста, и сказалъ:
— ‘Судьи! вы вольны въ вашихъ мнніяхъ. Совсть ваша будетъ руководителемъ вашимъ, но вы не властны осуждать чужеземку, обвиняемую собственнымъ ея гонителемъ. Если вы уважаете мои лта, мой санъ, то врьте мн, что Поята невинна. Сей развратный юноша, пылая къ ней слпою любовію, мучилъ ее, а она отвчала ему однимъ презрніемъ.’
— ‘Чмъ же вы докажете это, отецъ Пріоръ?’ спросилъ Магистръ, бросивъ на него испытующій взоръ.
— ‘Присягою,’ отвчалъ Пріоръ,
— ‘Какъ? для спасенія одной язычницы, ты смешь присягать?’ вскрикнулъ Зундштейнъ, окинувъ его пылающими отъ гнва глазами. ‘Такъ-то ты цнишь свой священническій санъ?’
— ‘Да! и сею присягою я исполню священнйшій долгъ моего званія,’ отвчалъ Пріоръ.
— ‘Святоша! Жестокій человкъ! когда ты престанешь гнать своего брата?’
— ‘Негодяй! не зови меня своимъ братомъ,’ вскричалъ Пріоръ вн себя отъ досады. ‘Я простилъ бы теб, если бъ ты не прибгалъ къ столь низкимъ средствамъ къ своему оправданію, но губить невинность, которую самъ ты любилъ такъ сильно, для этого надобно быть боле, нежели дикимъ звремъ.’
— ‘Лжешь!’ сказалъ Зундштейнъ, хватаясь за оружіе. ‘Вызываю тебя на судъ Божій! Пусть это оружіе ршитъ, кто изъ насъ правъ!’
— ‘Да озаритъ тебя благодать Божія, и да обратитъ тебя на нутъ правый!’ отвчалъ съ прискорбіемъ старецъ.
— ‘Молчаніе!’ закричалъ Инстигаторъ.
Шумъ утихъ. Колокольчикомъ поданъ знакъ для удаленія подсудимаго и обвинителей, и для собранія голосовъ. Между тмъ Магистръ поручилъ Инстигатору представить въ судъ по полудни плнную Литовку. Ровно въ полдень Магистръ удалился въ свои покои, за нимъ разошлись и прочіе члены собранія.

ГЛАВА IX.
Приговоръ.

Несчастная Поята не знала, что приближается минута, въ которую ршится судьба ея. Стража, поставленная у ея дверей, сначала ее тревожила, но потомъ она успокоилась, потому, что оная избавила ее отъ незваныхъ постителей. Она была уврена, что Магистръ не до такой степени преданъ предразсудкамъ, чтобъ могъ обвинять ее въ чародйств. Наслышавшись о его просвщеніи и справедливости, и зная, что отецъ ея знакомъ съ нимъ, она утшала себя надеждою, что распросивъ ее о поступкахъ Зундштейна, онъ отошлетъ ее въ Вильно. Сверхъ того она была уврена, что отецъ потребуетъ ея освобожденія, и что самъ Ягелло вступится за нее. Не смотря однако же на вс сіи надежды, она предчувствовала нчто ужасное. Милькеръ, возвратившійся съ Ульрихомъ, часто посщалъ ее, но его двусмысленныя слова и печальное лице не общали ничего хорошаго. Она открыла ему свои опасенія, Милькеръ не хотлъ смущать ее извстіемъ о начатіи суда, но просилъ ее остерегаться Катры какъ вдругъ вошедшій воинъ показалъ ей повелніе Инстигатора явиться предъ судилище.
Оробвшая двица обратила взоръ на Милькера, и на печальномъ лиц его прочитала, что должно повиноваться. Тронутый ея положеніемъ, Милькеръ спросилъ у провожатаго, можно ли ему слдовать за нею, и получилъ отвтъ, что присутствіе его едва ли можетъ бытъ полезно. Поята шла, окруженная стражею, едва передвигая ноги отъ душевнаго изнеможенія. Толпы народа бжали въ слдъ за нею, допытываясь у стражи, куда ведутъ ее, на вислицу или на костеръ? Но у главныхъ воротъ народъ долженъ былъ остановиться, и даже Милькера не пропустили. Вооруженные воины окружили мнимую преступницу, и повели ее по длиннымъ корридорамъ, по которымъ страшно раздавался тумъ шаговъ, и наконецъ ввели ее въ судейскую. На первомъ мст за длиннымъ столомъ сидлъ Магистръ, предъ нимъ стояло Распятіе, на стол лежали обнаженный мечь и раскрытая книга законовъ — символы верховной власти. Въ мрачной зал царствовало глубокое молчаніе. Инстигаторъ объявилъ, что подсудимая Литовка приведена. Магистръ, окинувъ ее любопытнымъ взоромъ съ ногъ до головы, приказалъ начинать судопроизводство. Секретарь выступилъ на средину, и прочиталъ слдующіе обвинительные пункты:
‘Во-первыхъ: пылая преступною любовію къ духовной особ Кунтора Зундштейна, Поята, дочь Литовскаго жреца, преклоняла его къ нарушенію обта, съ намреніемъ привлечь его къ язычеству, для чего прибгала и къ чародйству.
‘Во-вторыхъ: не могши склонить его къ отступничеству отъ вры, вооружила противъ него убійцъ.
‘Въ-третьихъ: будучи въ заключеніи, вошла въ сношеніе съ ворожеею Катрою, и вмст съ нею старалась узнать о лозунг Маріенбургской крпости.’
По прочтеніи сихъ пунктовъ, Инстигаторъ спросилъ, что она иметъ къ своему оправданію?
— ‘Ничего не имю, кром моей невинности.’
— ‘Невинность’ сказалъ Maгистръ слабымъ, но важнымъ голосомъ: ‘есть слово, тогда только имющее нкоторое значеніе, когда, обвиненія, основанныя на доказательствахъ, могутъ быть опровергнуты сильнйшимъ свидтельствомъ, иначе слово невинность предъ лицемъ закона есть пустое выраженіе.’
— ‘Откол же возьму я свидтелей?’ спросила Поята болзненнымъ голосомъ. ‘Вс, меня окружающіе, жаждутъ моей погибели. Похищенная изъ объятій родителя, я страдаю цлые полгода, мняю одни узы на другіе, и безпрестанно нахожусь между мучителями. Свидтельствуюсь небомъ, что я непричастна преступленіямъ, въ которыхъ меня обвиняютъ.’
— ‘Я буду свидтелемъ твоей невинности!’ сказалъ съ живостію Пріоръ. ‘Я, во Имя Бога, объявляю что вс возводимыя на сію двицу обвиненія, суть клевета.’ —
Поята оборотилась въ ту сторону, откуда послышался голосъ защитника, и узнавъ Пріора, простерла руки и вскричала: — ‘О! отче, ты видлъ мои страданія, мои слезы и мольбы. Возврати меня осиротвшему родителю!’
— ‘Превелебный отче!’ прервалъ Пистигаторъ: ‘вы обвинитель противной стороны, и потому не въ прав свидтельствовать въ пользу подсудимой.’
— ‘Правда’ сказалъ Пріоръ: ‘во всякомъ случа должна имть мсто.’
— ‘Пріоръ Маріенбургскій!’ отозвался Магистръ: ‘повелваемъ вамъ молчать. Не тревожься, дочь Лездейки,’ сказалъ онъ, обращаясь къ двиц. ‘Я знакомъ съ твоимъ отцемъ и не поступлю съ тобою несправедливо. Хочу только знать, какими средствами привлекала ты Зундштейна къ своей вр.’
— ‘Мн ли смть обращать Христіанина, и еще монаха,къ моей вр? Ахъ! если бы Литовцы были такъ мало обезпокоиваемы Христіанами, какъ сіи Литовцами, то на свт не было бы народа дружелюбне ихъ.’
— ‘Для чего же ты не захотла возвратиться къ отцу, когда Кунторъ предлагалъ теб сіе?’ спросилъ одинъ изъ судей.
— ‘Какъ? я не захотла возвратиться къ доброму моему отцу? Это обвиненіе ужасне всхъ прочихъ.’
— ‘Конечно, желать возвратиться къ отцу,’ сказалъ Инстигаторъ: ‘есть долгъ дочери, но согласись, что бываютъ случаи, что иногда дти должны оставлять родителей, чтобы послдовать предопредленію судьбы.’
— ‘Судьба моя всегда зависла отъ воли моего родителя, и я слишкомъ люблю его, чтобъ могла сама заботиться объ устроеніи моего жребія. Но я не понимаю, какую связь иметъ сіе обстоятельство съ возводимыми на меня обвиненіями?’
— ‘Очень большую,’ отвчалъ Инстигаторъ. ‘Смущеніе твое служитъ тому доказательствомъ. Но не опасайся. Человкъ слабъ, и часто бываетъ рабомъ страстей. Его не удерживаютъ ни различіе состояній, ни отечество, ни вра.’
— ‘Говори смло,’ сказалъ одинъ изъ судей. ‘Мы люди, и потому будемъ снисходительны къ людской слабости, умемъ даже прощать оную, но намъ нужно знать правду. Намренія твои могли быть самыя лучшія, ободрись, и признайся, что можетъ быть, узнавъ заблужденія язычества, ты искала случая содлаться Христіанкою. Не имла ли ты какой нибудь причины полюбить правила нашей вры?’
— ‘Что это? вы хотите проникнуть тайну души моей?’ сказала Поята, заливаясь слезами. ‘Отдлите обидныя подозрнія ваши отъ моихъ несчастныхъ чувствованій. Мои и ваши боги будутъ судишь васъ.’
— ‘И такъ Кунторъ Зундштейнъ не хотлъ понять тебя?’ спросилъ Инстигаторъ.
— ‘Кунторъ Зундштейнъ?’ повторила Поята. ‘Ахъ! онъ никогда не хотлъ слушать меня, сколько разъ ни упоминала я о моемъ возвращеніи. Никакія просьбы, никакой выкупъ не могли смягчить его.’
— ‘Это другое дло,’ сказалъ Магистръ. ‘Скажи же намъ, тогда ли ты пожелала возвратиться къ отцу, когда уже потеряла надежду снискать его взаимность, или прежде?’
— ‘Боги! возможно ли, чтобъ я, томясь въ невол, не пожелала какъ можно скоре быть въ объятіяхъ моего родителя?’
— ‘Это не есть отвтъ на мой вопросъ,’ сказалъ Магистръ. ‘Для чего же ты вооружила противъ него убійцъ?’
— ‘Обвиненіе сіе также несправедливо, какъ и вс прочія,’ отвчала Поята.
— ‘Но покусившійся на жизнь Кунтора, былъ твоимъ повреннымъ ..’
— ‘И напалъ на него въ то самое время, когда уже ты оставлена была самой себ,’ прибавилъ одинъ изъ судей.
— ‘Ни мысли, ни уста мои никогда не осквернялись желаніемъ смерти кому бы то ни было. Врагъ мой гналъ меня, и я молила боговъ смягчить его жестокость. Поступки Радейка мн были неизвстны. ‘
— ‘Кто же былъ этотъ Радейко?’ спросилъ Инстигаторъ.
— ‘Не знаю’ отвчала Поята.
— ‘Это не можетъ быть,’ сказалъ Инстигаторъ: ‘онъ утшалъ тебя, питалъ твою надежду, совщался съ тобою, и ты будто не знаешь, что онъ за человкъ.’
— ‘Правда, что онъ утшалъ меня, подкрплялъ мое мужество, но я не знаю, кто онъ. Правда и то, что онъ покусился на жизнь Кунтора, но я не хвалю его поступка, и не постигаю, что его побудило къ оному?’
— ‘По этому и другаго ты также не знаешь?’ спросилъ Магистръ.
— ‘Кого?’ спросила смущенная Поята.
— ‘Того, кто гнался за Зундштейномъ,’ прервалъ одинъ изъ судей.
— ‘О томъ не могу сказать, что не знаю, если онъ дйствительно былъ тотъ, за кого я принимала его.’
— ‘Какъ его зовутъ?’ спросилъ Инстигаторъ.
— ‘Его имя не иметъ ничего общаго съ дломъ.’.
— ‘Для чего же ты скрываешь его имя?’ спросилъ одинъ изъ присутствующихъ.
— ‘Для того, что я и сама не знаю настоящаго его имени.’
— ‘Виновна!’ сказалъ Магистръ тихимъ голосомъ своему сосду.
— ‘Оскорбленная любовь премнилась въ мщеніе,’ отвчалъ тотъ.
— ‘Теперь скажи, зачмъ теб нуженъ былъ лозунгъ, и узнала ли ты оный?’
— ‘И не узнала, и не желала узнать.’
— ‘Не можетъ быть,’ сказалъ Магистръ. ‘Помни, дочь Лездейки, что отъ искренности твоей зависитъ смягченіе приговора.’
— ‘Свидтельства слишкомъ явны,’ прибавилъ Инстигаторъ: ‘чтобъ ты могла запираться въ совщаніи съ ворожеею Катрою объ узнаніи лозунга. Разговоръ вашъ слышала стража?’
— ‘Надобно бы призвать сюда Катру для очной ставки,’ сказалъ одинъ изъ судей.
— ‘Она скрылась,’ отвчалъ Инстигаторь: ‘нигд не могли найти ее.’
— ‘Это самое’ сказалъ Магистръ: ‘доказываетъ, что она виновата. Уже я сказалъ, что отъ искренности твоей зависитъ смягченіе приговора, теперь объявляю, что пытка заставитъ тебя высказать всю правду. Пощади себя, несчастная двица, и избавь насъ отъ жестокой необходимости прибгнуть къ сему послднему средству.’
— ‘Длайте со мною что хотите. До сихъ поръ я говорила правду, и буду говорить до послдней минуты моей жизни. Женщина, о которой упоминаете, пришла ко мн однажды просить, чтобъ я помогла ей узнать лозунгъ. Я отказала ей, но спросила, на что ей это нужно? Она отвчала, что какой-то чужеземецъ просилъ ее о томъ, желая пробраться въ замокъ.’
— ‘Прекрасно!’ вскричалъ Магистръ. ‘Безъ сомннія это былъ Литовскій шпіонъ.— Перемненъ ли лозунгъ?’ спросилъ онъ стоявшихъ около стнъ залы рыцарей.
— ‘Тотъ же часъ перемненъ,’ отвчали ему.
— ‘Какая дерзость! Кто бы могъ подумать, что одна двчонка, одна невольница, могла подвергнуть опасности нашу столицу! Но я знаю дерзость Литовскихъ женщинъ. Теперь все объясняется: она нарочно попала въ плнъ, и старалась пріхать сюда, чтобъ предать Литовцамъ крпость нашу. Говори, негодная, кто таковъ этотъ иностранецъ?’
— ‘Не знаю,’ отвчала едва слышнымъ голосомъ Поята.
— ‘Отыскать непремнно Катру!’ вскричалъ Магистръ: ‘она доскажетъ намъ остальное. Между тмъ кончимъ дло.’ —
Онъ приказалъ Секретарю собирать голоса. Пріоръ Маріенбургскій всталъ съ своего мста, и просилъ позволенія говорить. Изъ уваженія къ его лтамъ и заслугамъ въ Орден, Магистръ не воспротивился его желанію. Почтенный старецъ такъ началъ:
— ‘Судіи! прежде объявленія вашего приговора, склоните слухъ къ словамъ старца, брата вашего, который въ послдній разъ говоритъ къ вамъ въ пользу сей несчастной двицы. Помните, братья, что на насъ взираетъ Богъ правосудный! По моему мннію, подсудимая не уличена ни въ одномъ преступленіи. Одна негодяйка ворожея, можетъ быть, съ умысломъ подосланная, одно сомнительное донесеніе стражи, слышавшей только нсколько словъ изъ ихъ разговора, вотъ вся ея вина! Судіи! взгляните на мои сдины, обратите вниманіе на лта, среди васъ проведенныя въ страх Божіемъ. Того Самого Бога взываю я во свидтели невинности Пояты. Устами моими Онъ говоритъ вамъ: будьте осмотрительны, Я также буду судить васъ!— Вспомните, что несчастная Поята иметъ отца, пользующагося всеобщимъ уваженіемъ. Цлая Литва съ оружіемъ въ рукахъ будетъ требовать ея возвращенія. Кто знаетъ: можетъ быть, не достаетъ одной только невинной слезинки, чтобы судьба наша исполнилась. Братья! какъ часто одна несправедливость бываетъ причиною народнаго бдствія! Берегитесь привлечь оное на главы ваши. Но если вы непремнно хотите жертвы, то взгляните на лице сей двицы, и сравните ясность онаго съ зврскимъ взоромъ Зундштейна: сами увидите, кто изъ нихъ правъ. Будучи при Двор Ягеллы, я замтилъ, что Поята безпрестанно бгала его, въ жилищ Габданка я также былъ свидтелемъ его безстыдства, которое Поята постоянно презирала. Уважьте, братья, мое нелицепріятное свидтельство, не омрачайте славы своей жестокою несправедливостію, отошлите несчастную къ отцу и. ..’ —
Слова добродтельнаго старца заглушены были поднявшимся шумомъ, онъ долженъ былъ замолчать. Между тмъ сбираніе голосовъ шло своимъ чередомъ. По большинству оныхъ, Поята объявлена виновною.
— ‘Виновна!’ вскричалъ Инстигаторъ.
— ‘Поступить по законамъ,’ сказалъ Магистръ, приподнявъ лежавшій предъ нимъ мечь.
При объявленіи ужаснаго ршенія, глухой ропотъ поднялся въ собраніи. Любопытные начинали уже расходиться, судьи взялись за книги законовъ, Инстигаторъ, исполняя свой долгъ, приказалъ отвести По лигу въ темницу. Несчастная двица утопала въ слезахъ. Ее оковали цпями и отвели въ подземелье. Она уже не говорила, не просила милосердія, казалось, что она даже безропотно покорялась своему плачевному жребію.

ГЛАВА X.
Нищій.

Когда ршено было пожертвовать несчастною дочерью Лездейки для спасенія Зундштейна, онъ въ глазахъ рыцарей старался принять на себя наружность невиннаго. Получивъ свободу, онъ принималъ посщенія друзей своихъ, изъявляющихъ радость о его освобожденіи, но душа его жестоко страдала. Онъ зналъ, что его дядя, вознаградивъ издержки Литовскаго похода, едва усплъ смягчить гнвъ Магистра, зналъ также, что осужденіе Пояты возстановитъ его славу, и потому желалъ ея смерти, но при мысли лишиться ее, невольно трепеталъ. Въ жестокосердіи своемъ, онъ жаллъ не о плачевномъ жребіи невинной двицы, не о горести отца ея, но о потер надежды обладать ею. Страсти воспылали въ преступномъ его сердц еще сильне, и онъ ршился спасти ее, хотя и не зналъ, къ какому роду смерти осуждена его жертва.
Магистръ, получивъ вознагражденіе издержекъ, хотя и желалъ сохранить въ тайн безславный поступокъ Зундштейна для славы Ордена, но не могъ оставишь его безъ всякаго наказанія. Съ сею цлію онъ поручилъ ему самому исполненіе приговора. Жестокое и ужасне самой смерти порученіе для души благородной! но извергъ не смутился, и возъимлъ надежду спасти несчастную отъ гибели, для удовлетворенія своей страсти.
Не только въ город, но и въ самомъ замк тщательно скрывали подробности сего дла, однако жъ Милькеру удалось развдать о несчастномъ жребіи, ожидающемъ его пріятельницу. Правда, что онъ не могъ помочь ей, но не могъ утерпть, чтобъ не стараться увидться съ нею. Онъ неоднократно упрашивалъ стражу, но просьбы его были напрасны. Потерявъ надежду проникнуть въ темницу, онъ хотлъ хоть въ окно поговоришь съ заключенною, и съ симъ намреніемъ пошелъ однажды вечеромъ на валъ, желая узнать, которое окно принадлежало мрачному жилищу Пояты. Мсто сіе, окруженное высокими стнами, безлюдное и дикое, усугубляло его горесть. Онъ пересчиталъ окна, и нашелъ то, которое, по его мннію, освщало подземелье несчастной, но какъ на зло увидлъ возл онаго нищаго, который, стоя на колняхъ, плачевнымъ и протяжнымъ голосомъ плъ псалмы Давида.
Милькеръ долго ждалъ, пока нищій удалится. Солнце было уже на закат, колокола на церковныхъ башняхъ давали знакъ вечерней молитвы, а докучливый калека продолжалъ пть, и, казалось, не думалъ удалишься. Милькеръ вышелъ изъ терпнія, и приблизился къ нему.
— ‘Что ты тутъ мычишь?’ спросилъ онъ съ досадою. ‘Твой печальный голосъ, раздаваясь подъ сводами темницъ, усугубляетъ только печаль несчастныхъ. Будто ты не могъ выбрать лучшаго мста, чтобъ пть свои псалмы?’
— ‘Да прославится имя Господне на всякомъ мст!’ отвчалъ нищій. И гд злодй радуется, и гд несчастный льетъ слезы, да хвалится имя Его святое! Вотъ каковъ свтъ! Ночь близка, а мы, бдные, не доставши ничего днемъ, должны и заснуть голодные.’
— ‘Что за диво?’ сказалъ Милькеръ: ‘здсь, въ этомъ пустыр, какъ ни пой, ничего не выпоешь. Поди лучше подъ-оконьемъ или сядь въ воротахъ, гд много народа: тамъ скоре получишь что нибудь.’
— ‘Конечно получу, только не въ карманъ, а въ спину. Тамъ много нашей братьи, которая переломаетъ и остальную ногу, какъ только покажусь между ими. Богъ съ ними Провидніе есть всюду: часто не человкъ милостыни, но милостыня человка ищетъ. Мн и тутъ хорошо,’ и началъ опять свое пніе.
Милькеръ съ досадою смотрлъ на упрямаго нищаго, и видя его твердость, счелъ за лучшее поладить съ нимъ ласковымъ обращеніемъ.
— ‘Конечно, ты хорошо длаешь,’ сказалъ онъ: ‘что проводишь время въ духовномъ пніи, голосъ у тебя не дуренъ, возьми же эту монету, и ступай прочь отсел.’
— ‘Ну, не говорилъ ли я, что это хорошее мсто,’ отвчалъ нищій, принимая милостыню. ‘Да наградитъ тебя Богъ за милосердіе.’
— ‘Да я,’ сказалъ Крестоносецъ: ‘не для того подалъ теб милостыню, чтобъ ты остался здсь, а для того, чтобъ ты убрался прочь поскоре, понимаешь?’
— ‘Чтобъ я убрался отсюда? Это не можетъ быть. Если ты дашь мн и серебряную монету, то и тогда я не оставлю этого мста. Эти развалины суть мое жилище, да притомъ же, будто мн, калек, такъ же легко бродить съ мста на мсто, какъ теб съ здоровыми ногами. Да для чего ты гонишь меня отсюда? Разв я длаю здсь что нибудь худое? Весь Маріенбургъ знаетъ, что я изъ всхъ нищихъ самый нищій: ддъ мой и отецъ были также калеки.’ —
Такое упрямство нищаго показалось Милькеру подозрительнымъ, равно и нищій удивлялся настойчивости Крестоносца. Они долго въ молчаніи смотрли другъ на друга, какъ бы желая отгадать одинъ другаго. Наконецъ Милькеръ сказалъ:
— ‘Не сомнваюсь, добрый человкъ, что ты самый честный нищій, но какъ можетъ быть, что ты еще ничего не лъ сегодня, то сходи лучше ко мн: тамъ тебя накормятъ и дадутъ кружку пива.’
— ‘Право, добрый рыцарь, ты очень милостивъ,’ отвчалъ нищій, смотря на него съ проницательностію. ‘Голоденъ я, или нтъ, это я знаю.’
— ‘Но я вижу, пріятель, что ты слишкомъ смлъ для нищаго. Говори мн сейчасъ: уйдешь ли ты, пока я прошу тебя о томъ?’
— ‘Чтобъ пость и выпить кружку пива?’ спросилъ нищій. ‘Охотно пошелъ бы я, но не знаю, гд ты живешь.’
— ‘Живу я въ 309 No, спроси только Осипа Милькера, и подожди меня внизу: я скоро буду.’
— ‘Такъ это ты, господинъ Милькеръ?’ спросилъ нищій, проворно оглядываясь во вс стороны и не могши скрыть движенія радости. ‘Я много слышалъ о теб хорошаго, и мн хотлось бы поговорить съ тобою.’
— ‘Поговоримъ посл, а теперь ступай.’
— ‘Ну такъ и быть: пойду,’ говорилъ нищій, съ трудомъ поднимаясь на костыли. ‘309 нумеръ: не забыть бы. Ахъ! если бъ Богъ далъ мн ноги, далеко бы швырнулъ я костыли. Впрочемъ, лучше не имть ногъ, нежели сердца, но Богъ милостивъ! И остави намъ долги наша, яко же и мы оставляемъ, сто разъ въ день повторяетъ каждый Крестоносецъ, а никто, никто не вступится за бдную сироту!’
— ‘За какую сироту?’
— ‘Мало ли несчастныхъ сидитъ въ этихъ ямахъ? Три дня тому назадъ я видлъ, какъ вели сюда молодую Литовку. Правда, что она язычница, но сказано: не лжесвидтельствуй, и люби ближняго какъ самого себя.’
— ‘Такъ теб жаль ее?’ спросилъ Милькеръ: ‘для чегоже?’
— ‘Для того, что она несчастна?’
— ‘Но ты знаешь, что съ сильнымъ трудно тягаться.’
— ‘Не трудно тому, за кого Господь Богъ,’ отвчалъ нищій, поднимаясь на костыли. ‘Еслибъ только я былъ увренъ, что ты точно Милькеръ…’
— ‘Странно! Но на что теб эта увренность?’
— ‘На то, чтобъ сказать ему то, чего никому другому сказать не могу. ‘
— ‘Такъ увряю тебя, что я точно Милькеръ.’
— ‘Ты ли привезъ сюда эту несчастную?’
— ‘Я.’
— ‘Ты ей благопріятствуешь. Дай же мн рыцарское слово, что не обманываешь меня, и я теб откроюсь.’
— ‘Вотъ теб моя рука,’ сказалъ Милькеръ.
— ‘И такъ знай,’ отвчалъ нищій, растроганнымъ голосомъ:’ что я поклялся спасти Пояту, или погибнуть вмст съ, нею.’
— ‘Кто бы ты ни былъ, добрый человкъ,’ сказалъ Крестоносецъ, смотря на сведенныя ноги нищаго: ‘но ты право смшенъ. Не думаешь ли этими костылями спасти ее?’
— ‘Но если бъ я имлъ довольно силъ, готовъ ли ты помогать мн?’
— ‘Цсс!’ сказалъ въ полголоса Милькеръ, оглядываясь во вс стороны. ‘Не сомнвайся въ моей готовности.’
— ‘Такъ и я готовъ!’ сказалъ нищій, ставъ твердо на ноги.
— ‘Что вижу?’ вскричалъ изумившійся Милькеръ. ‘Ты совсмъ здоровъ и такой молодецъ! Скажи же скоре, чмъ могу я служить теб?’
— ‘Слушай: я знаю, когда и какая смерть ожидаетъ ее. Достань мн одежду Крестоносца и острый мечь: тогда узнаешь меня лучше. Впрочемъ,’ прибавилъ онъ, показывая изъ-за пазухи полный мшокъ золота: ‘будетъ чмъ и тебя наградить и проложить дальше дорогу.’
— ‘Но кто ты таковъ?’
— ‘Узнаешь посл. Теперь минуты дороги, могу ли я совершенно положиться на тебя?’
— ‘Ты будешь доволенъ мною: достану все, чего требуешь, только спаси ее.’ —
Нищій, притворясь опять калекою, повисъ на костыляхъ и повлекся за Милькеромъ. Между тмъ несчастная Поята совсмъ не догадывалась о средствахъ, предпринимаемыхъ къ ея спасенію, одн только слезы имла она свидтельницами своихъ страданій. Иногда до слуха ея доходили звуки плачевнаго пнія, и пробуждали въ душ ея какой то лучь надежды. Она подходила къ той стн, надъ которою было окно, желая разслушать слова, но могла слышать только нкоторыя выраженія о долг человка предаться вол Божіей. Тогда приходили ей на мысль наставленія Тройдана, и подкрпляли ея мужество. Прощеніе врагамъ, покорность Творцу, вчная жизнь, одушевляли ее надеждою. Она не сожалла уже ни земли, ни людей, среди коихъ столько претерпла, безропотно покорилась своему жребію, только одно существо несчастный отецъ, еще привязывало се нсколько къ жизни.
Насталъ день исполненія приговора. Предъ наступленіемъ ночи, Инстигаторъ и Секретарь вошли съ фонаремъ въ темницу, и прочитали ей приговоръ, которымъ она осуждена на смерть въ пропасти, находящейся въ стнахъ замка.
Поята равнодушно выслушала ршеніе своей судьбы, и когда Инстигаторъ спросилъ, не желаетъ ли она умереть Христіанкою, несчастная отвчала, что намрена окончишь жизнь въ вр отца, но просила отослать къ отцу ея нитку жемчугу, который она носила на ше. Инстига торъ отвчалъ, что она будетъ имть случай просить о томъ Зундштейна, съ которымъ еще разъ увидится. Обреченная насмерть двица затрепетала отъ ужаса при семъ извстіи, хотла просишь избавить се отъ сего свиданія, но жестокій Инстигаторъ удалился, не выслушавъ ея просьбы.
Читателю извстно уже нсколько о глубокой пропасти въ стн одного изъ длинныхъ корридоровъ Маріенбургскаго замка, въ которую низвергали Орденскихъ преступниковъ. Пропасть сія оканчивалась рукавомъ Вислы, именуемымъ Ногатою, который текъ подъ стнами замка. Низвергаемые преступники на дн рки находили смерть: тамъ и Поята должна была найти ее. Зундштейнъ, какъ исполнитель приговора, желая ли избжать безславія, или намреваясь спасти свою жертву, если бы она согласилась послдовать его просьб, усплъ испросить дозволеніе исполнить приговоръ безъ свидтелей. Только одинъ вооруженный Крестоносецъ долженъ былъ присутствовать при сей ужасной сцен, чтобы въ случа нужды, подать Зундштейну помощь, и по исполненіи приговора подтвердить донесеніе о томъ Зундштейна.
Поята спокойна ожидала смерти. Она знала, что эта ночь послдняя для нее: наконецъ наступилъ послдній часъ. На башн прозвучало полночь: везд царствовала тишина. Узницу вывели изъ темницы, и при вход въ замокъ предали въ руки Зундштейна. Они свидлись въ первый разъ посл разлученія ихъ Ульрихомъ. При вид своего врага, Поята потеряла всю твердость духа. Сквозь тусклый свтъ ночника, въ углубленіи корридора виднъ былъ во оружейный воинъ, который, какъ статуя, неподвижно стоялъ у пропасти. Зундштейнъ тихими шагами приближался къ нему, ведя свою жертву. Силы ея совершенно оставили, и ноги подкосились, распущенные волосы висли въ безпорядк, глаза закрылись, и смертная блдность покрыла чело ея. Злодй несъ ее на рукахъ. Будучи боле занятъ угасающими прелестями, нежели порученнымъ ему дломъ, онъ ршился въ послдній разъ поговорить съ нею.
— ‘Милая Поята!’ сказалъ онъ: ‘непреклонность твоя причиною нашихъ бдствій, но я ршился умереть вмст съ тобою. Ахъ, какъ ты прелестна! Послушай меня хоть теперь. Остается еще три шага до смерти: положись на меня! Мы можемъ еще быть счастливы! Стража подкуплена, ворота отперты, теперь полночь, произнеси одно слово. Скажи, что хочешь жить, но жить для меня!’
— ‘Смерть лучше!’ отвчала слабымъ голосомъ Поята, приходя въ чувства.
— ‘Смерть’ повторилъ Зундштейнъ, скрежеща отъ ярости зубами. ‘О жестокая! загляни въ эту пропасть: тысячи мученій ожидаютъ тебя прежде, нежели престанешь жить… но нтъ, я насильно вырву тебя изъ челюстей смерти.’
— ‘Хочу умереть!’ отвчала ршительно Поята.
— ‘Умирай же!’ вскричалъ извергъ, и, подошедъ къ пропасти, не могъ отвратить пылающихъ взоровъ своихъ отъ блднаго лица двицы. Наконецъ, уже на порог смерти, онъ хотлъ преступнымъ лобзаніемъ осквернить невинныя уста своей жертвы.
— ‘Стой, злодй!’ вскричалъ громовымъ голосомъ стоящій у пропасти Крестоносецъ, поднимая мечь надъ его головою.
— ‘Кто ты таковъ?’ спросилъ изумленный Зундштейнъ. ‘Охраненіе сего мста не теб поручено было.’
— ‘Защищайся,’ отвчалъ незнакомецъ, отдливъ его мечемъ отъ полумертвой двицы.
— ‘Измна!’ вскричалъ Зундштейнъ, обнажая свой мечь.
Но незнакомецъ не далъ ему времени прійти въ себя, и такъ сильно напалъ на него, что Зундштейнъ, оступившись, низвергся въ пропасть… Рыцарь, схвативъ Пояту на руки, пробжалъ съ нею мрачные корридоры подъ именемъ Зундштейна, и пробравшись чрезъ ворота, стража коихъ заблаговременно приготовлена была къ его пропуску, вскочилъ на коня и ускакалъ съ Поятою.

ГЛАВА XI.
ВОЗВРАЩЕНІЕ.

Пограничныя области, очищенныя Князьями Скирглою и Витольдомъ отъ войскъ Андрея Кйстутовича и Святослава, изъ коихъ первый взятъ въ плнъ, а другой палъ на мст битвы 4, начинали приходишь въ прежнее устройство. Витольдъ, посл военныхъ трудовъ, остановился въ Гродн, Скирглло въ Трокахъ. Скоро разнесся слухъ, что Король съ супругою приближаются къ границамъ, Вильно ежедневно наполнялось прізжими, любопытствовавшими увидть славную Гедвигу, которая столь неожиданно соединила судьбу двухъ народовъ.
Громъ пушекъ на верхнемъ замк далъ знать городу о прибытіи Государя. Аксена, въ сопровожденіи многихъ Литовскихъ дамъ, выхала за городскія ворота для встрчи брата. Среди безчисленнаго множества народа, Король Владиславъ, окруженный братьями и Польскимъ Дворомъ, въхалъ въ городъ верхомъ, а Королева съ дамами въ открытомъ экипаж. Остановясь на нижнемъ замк, Королева заняла покои, принадлежавшія нкогда вдов Князя Олгерда, и въ тотъ день не показывалась народу. Между тмъ Король въ верхнемъ замк въ Совтничьей Палат принималъ поздравленія отъ коммендантовъ крпостей и начальниковъ областей, объявилъ благоволеніе Гамилону за усердную защиту замковъ, привтствовалъ Габданка, спросилъ его о дочери, и распрашивалъ Завишу о подробностяхъ пораженія Крестоносцевъ.
Когда уже Король удовлетворилъ нсколько своему любопытству, Воевода Фирлей приблизился къ нему и просилъ вспомнить о его сын.— ‘Ваше Величество,’ говорилъ старецъ печальнымъ голосомъ: ‘увряли меня, что я найду сына моего въ Вильн, но какія ужасныя всти дошли до меня! За нсколько миль отсюда нашли, въ лсу, его убитаго коня.’
— ‘Избави Боже!’ вскричалъ Ягелло. ‘Вы огорчаете меня симъ извстіемъ, Воевода.’
— ‘Успокойтесь, Ваше Величество!’ сказалъ Гамилонъ. ‘Я приказалъ развдать о семъ обстоятельств, и оказалось, что онъ лишился только коня, а самъ спасся.’
— ‘И я’ прибавилъ Габданкъ: ‘подтверждаю то же самое. Слуга его, Вшеборъ, заходилъ ко мн, и разсказывалъ, что конь палъ отъ изнеможенія въ то самое время, когда сынъ Воеводы догонялъ уже Кунтора Зундштейна, бжавшаго съ похищенною имъ Поятою, потомъ видлъ его здороваго, и далъ ему коня изъ моей конюшни, но что случилось посл, я не могъ узнать, потому, что Вшеборъ пустился въ слдъ за своимъ господиномъ, и до сего времени не возвращался. Боюсь, не попалъ ли онъ въ руки Крестоносцевъ.’
— ‘И такъ, Вссмилостивйшій Государь,’ сказалъ Воевода: ‘благоволите употребить посредство свое у Магистра. Если сынъ мой живъ еще, то конечно онъ не откажетъ удовлетворить законному требованію Вашего Величества. Вспомните, Государь, что я имю только одного сына.’
— ‘Если бы вы имли и нсколько такихъ сыновей,’ отвчалъ Король: ‘то я и во всхъ ихъ принялъ бы живйшее участіе, итакъ будьте уврены, что я все сдлаю, чтобъ возвратить его вамъ и мн.’ — И тотчасъ приказалъ отправить къ Магистру гонца, предлагая ему за освобожденіе Фирлея одного изъ важнйшихъ Орденскихъ плнниковъ, по собственному его назначенію. Избранный для сей поздки Ротмистръ Стогнвъ, прежній приверженецъ Змовита, немедленно отправился въ путь.
Отдохнувъ нсколько дней посл продолжительнаго путешествія, Ягелло созвалъ совтъ, дабы обдумать средства ко введенію Христіанства въ Литв. Народъ по большей части слпо держался заблужденій язычества, и готовъ былъ защищать оныя всми силами: посему самому надобно было дйствовать съ крайнею осмотрительностію. Одни утверждали, что прежде всего надобно было заняться просвщеніемъ народа, оставивъ неприкосновенными языческія капища и идоловъ, которыя, по мр распространенія Христіанскаго ученія, сами собою разрушатся. Королева совтовала послать прежде всего за Кривекривейтою и стараться преклонить его на свою сторону, дабы успшне дйствовать на умы народа, паче же всего никого не принуждать и вообще поступать въ столь важномъ дл съ величайшею кротостію. Иные, напротивъ того, полагали немедленно приступить къ крещенію, и потомъ, когда народъ раздленъ будетъ на приходы, преподавать оному правила вры и обязанности Христіанскія. Король, пылая усердіемъ скоре соединишь свои народы неразрывнымъ узломъ Вры, присталъ къ послднему мннію, и, положась на поданный вельможами примръ, приказалъ длать великолпное приготовленіе, и выйдя съ духовенствомъ на замковую площадь, повеллъ народу креститься. Печальныя толпы, смотря на вс приготовленія, удивлялись, что громы Перкуна не разятъ безбожныхъ пришлецовъ. Первые, громко отрекшіеся заблужденій язычества и поспшившіе возродишься въ святомъ Крещеніи, были молодые жрецы Знича, друзья и товарищи Тройдана, изъ коихъ Явнутъ прежде всхъ сбросилъ съ себя жреческую одежду, и въ народномъ одяніи приступилъ къ таинству Крещенія. Поспшность сія, понравившаяся Королю и духовенству, навлекла на него гнвъ народа.
Число новыхъ Христіанъ безпрестанно возрастало. Епископы сами крестили вельможъ и знатнйшихъ гражданъ. Уже Аксена, Гамилонъ, комменданты крпостей и многіе изъ прежнихъ придворныхъ Ягеллы, со длались Христіанами, низшее духовенство готовило простой народъ къ принятію Святыхъ Таинствъ, а новообращенные жрецы убждали оный послдовать ихъ примру. Слдствіемъ сего было волненіе въ народ, съ одной стороны раздавались духовныя псни Христіанъ, съ другой слышны были проклятіе и призываніе мщенія боговъ. Волненіе сіе обратилось въ ярость, когда ршительный Явнутъ съ другими Христіанами бросился къ истукану Перкуна, и началъ стараться ниспровергнуть оный. Женщины, бгая по улицамъ, наполняли воздухъ воплями, и заклинали мужей, сыновей и братьевъ защищать боговъ, отчаяніе уступило мсто неистовству, и народъ бросился на Явнута и его товарищей и едва-было не растерзалъ ихъ.
Среди сего замшательства, прекращеннаго вооруженною силою, несчастный Лездейко на скромномъ воз, въ сопутствіи одного престарлаго жреца, приближался къ храму Знича. Изнуренный горестію, ожесточенный противъ неба и людей, онъ уже не могъ ни плакать, ни воздыхать. Поята, единственный узелъ, привязывавшій его къ жизни, похищена изъ его объятій! Князь Даніилъ, у котораго Лездейко жилъ въ Самогитіи, употреблялъ вс средства, чтобъ исторгнуть дочь его изъ рукъ Зундштейна, предлагалъ ему богатый выкупъ, и даже нарочно здилъ въ Маріенбургъ къ Магистру съ просьбою, но вс его усилія остались недйствительны, и осиротвшій старецъ былъ не утшенъ. Извстясь о возвращеніи Ягеллы въ Вильно, онъ не счелъ приличнымъ избгать свиданія съ своимъ Государемъ, хотя и нарушившимъ вру предковъ, напротивъ того, онъ ршился еще разъ предстать ему съ смлостію, свойственною своему сану, и погибнуть подъ развалинами храма. Съ сею цлію пріхалъ онъ въ Вильно. Смятенія народа и вопли женщинъ вывели его изъ безчувственности. Вступивъ въ храмъ, онъ не нашелъ тамъ никого, и узнавъ о всемъ происшедшемъ, въ отчаяніи лишился чувствъ, и упалъ на ступени жертвенника. Народныя толпы, узнавъ о прибытіи своего первосвященника, бросились за нимъ во храмъ, и приведя его въ чувства, изъявляли ему свое усердіе и готовность защищать боговъ, но вооруженная стража мало по малу разогнала народъ и заставила разойтись по домамъ, а войско, духовенство и новые Христіане, пылая усердіемъ, ворвались въ храмъ, загасили огонь, разрушили жертвенникъ Знича и изрубили всхъ идоловъ. Все, что только напоминало язычество, истреблено огнемъ или потоплено въ Виліи 5.
Сія ршительная мра перемнила расположеніе народа, который, видя, что боги не мстятъ за оскорбленіе себя, мало по малу увеличивалъ число Христіанъ, а несчастный Лездейко долженъ былъ отправиться обратно въ Крновъ, съ тмъ, чтобъ уже не возвращаться боле въ Вильно. Королева, изъ уваженія къ его лтамъ, послала за нимъ свой экипажъ, но онъ не принялъ онаго.
Стогнвъ, возвратившійся изъ Маріенбурга, привезъ не весьма радостныя всти. Магистръ въ отвт своемъ Королю изъявилъ неудовольствіе за участіе его въ судьб одного дерзкаго воина, который смлъ проникнуть въ его замокъ и увезъ съ собою осужденную на смерть язычницу.
Утвердивъ Христіанство въ столиц и ея окрестностяхъ, Король, не теряя времени, отправился съ духовенствомъ внутрь государства, дабы всхъ своихъ подданныхъ присоединить къ паств Христовой. Духовенство кротостію и убжденіемъ, а Ягелло щедростію и обходительностію успшно дйствовали, лтописи упоминаютъ объ одной духовной особ, отц Иліи, который, переходя изъ одного края Литвы въ другой, усердне всхъ проповдывалъ Слово Божіе. Начали строить церкви. Храмъ Знича передланъ, освященъ Архіепископомъ Бодзантою во имя Св. Станислава, и сдлался каедральною церковью. Щедрость Короля надляла новые храмы доходами, а Королева украшала дарами собственной своей работы.

ГЛАВА XII.
Рыцарь-Проповжникъ.

Въ семъ набожномъ путешествіи сопутствовали Королю его супруга, Аксена и большая часть Дворовъ Польскаго и Литовскаго. Габданкъ съ дочерью также находился въ свит, но Елена, задумываясь о своей судьб, не могла длить общаго удовольствія, не смотря на то, что Король и Королева оказывали ей отличную внимательность. Она знала, что придворные подшучиваютъ надъ нею, знала также, что сердце молодаго Фирлея принадлежитъ Поят, по всмъ симъ причинамъ она съ нетерпніемъ ожидала возвращенія въ Польшу. Правда, она надялась еще на Довойну, но о немъ не было никакого извстія. Она часто приводила на память вс его услуги, покорность и пылкую любовь его къ себ, и жестоко сожалла, что упустила случай наградить его постоянство.
Князь Даніилъ, какъ новый Христіанинъ и родственникъ Ягеллы, поспшилъ представиться ему и его супруг. Будучи принятъ милостиво, и видя домашнее счастіе Ягеллы, онъ прельстился семейною жизнію. Во время бытности въ его дом Пояты, онъ имлъ довольно времени удостовриться, что сердце ея никогда принадлежать ему не будетъ, и потому онъ возобновилъ предложеніе о рук Аксоны, но и теперь, какъ и прежде, получилъ неблагопріятный отвтъ. Напрасно уговаривали се Король и Королева. Аксена, прилпись по прежнему къ воинскимъ упражненіямъ, будучи свободна и независима, со всмъ, казалось, и не думала о вторичномъ супружеств.
Король, остановись на берегу одной рки, увидлъ вышедшую изъ лса толпу народа, который, окруживъ своего предводителя, остановился на пол. Подъхавъ къ сей толп, Ягелло услышалъ восклицанія народа: ‘Отецъ Илія! отецъ Илія!’ — Отецъ Илія былъ толстый монахъ, съ капишономъ на голов, загорвшій отъ солнца, съ огненными взорами, которыми онъ окидывалъ собравшійся около него народъ. Онъ не обращалъ вниманія на мсто, гд находился, и не зналъ, что между его слушателями былъ самъ Король съ духовенствомъ и Дворомъ. Влзши на обрубокъ дерева, онъ началъ проповдь, возставалъ противъ суеты мірской, и доказывалъ, что отшельническая жизнь всего приличне для человка. Рчь его была проста, ясна и убдительна. Глубокое молчаніе слушателей было нарушаемо только набожными воздыханіями.
— ‘Батюшка,’ сказала Елена: ‘всмотритесь хорошенько, какъ этотъ монахъ похожъ на Довойну.’
— ‘Перестань: ты въ каждомъ встрчномъ видишь своего Довойну. Это какой-то ученый проповдникъ, жаль, что нельзя протолкаться къ нему поближе.’
— ‘Право, это Довойна,’ сказала встревоженная Елена: ‘вдь я хорошо знаю его голосъ’ —
Между тмъ монахъ продолжалъ бранить свтъ. По окончаніи проповди, Елена поспшила къ нему.
— ‘Довойна!’ сказала она съ притворнымъ спокойствіемъ: ‘ты превзошелъ наши надежды. Небо, какъ видно, благословило труды твои, пойдемъ же въ нашъ шатеръ: тамъ ты можешь отдохнуть.’
— ‘Добрая женщина!’ отвчалъ монахъ, закрываясь капишономъ. ‘Да наградитъ тебя Богъ за любовь твою къ ближнему. Но я не заслужилъ еще сегодня отдохновенія,’ — и хотлъ уйти для избжанія дальнйшаго разговора.
— ‘Подожди же,’ сказала Елена, схвативъ его за рясу. ‘Вдь намъ надобно поговоришь. Во-первыхъ, скажи мн, что значитъ эта ряса? Такая ли одежда прилична рыцарю? Въ ней ли ты предстанешь со мною предъ алтаремъ?— Неблагодарный! ты не хочешь и смотрть на меня? Гд же твоя безпредльная любовь, твои клятвы, увренія? ..’
— ‘Изчадіе грха! что съ тобою сдлалось?’ говорилъ ей монахъ: ‘что ты хочешь отъ меня. Отступись, ибо написано: не искушай праведника.
— ‘Ахъ, я несчастная! что съ нимъ сдлалось!’ повторяла огорченная Елена.
— ‘Рыцарь Довойна!’ отозвался Габданкъ: ‘напрасно ты притворяешься. Но станемъ говорить потише, потому, что это дло не много принесетъ чести ни теб, ни моей дочери. Ты конечно не станешь отпираться, что ты просилъ у меня ея руки, что я общалъ ее, и что мы ожидали только твоего возвращенія, чтобъ сыграть свадьбу. Между тмъ, какъ будто въ насмшку, ты является намъ въ вид монаха. Разсуди самъ, что ты длаешь: впрочемъ и Король разсудитъ насъ.’
— ‘Вижу,’ сказалъ проповдникъ: ‘что вы оба на дурной дорог. Но, безбожные! какъ я не знаю васъ, такъ желаю, чтобъ вы не знали своего ослпленія.’
— ‘Что вижу?’ вскричалъ проходившій мимо Ротмистръ Стогнвъ. ‘Это тотъ самый Литовецъ, съ которымъ два года тому назадъ я имль порядочную схватку, и обезоружилъ его.’
— ‘Лжешь,’ сказалъ обидившійся монахъ: ‘никому еще не удавалось обезоружить меня. Если я не хотлъ драться съ тобою, то это было потому, что я, служа тогда свту, долженъ былъ повиноваться женщин. Но теперь, если хочешь, попытаемся, увидимъ, чья возметъ.’
— ‘Полно, Стогнвъ,’ говорилъ Габданкъ, успокоивая вспыльчиваго Ротмистра. ‘Видишь, Довойна, ты самъ себ измнилъ. Для чего же ты хочешь обезславить домъ мой?’
— ‘Неблагодарный!’ вскричала Елена: ‘я для тебя оставила отечество, отказалась отъ знатныхъ жениховъ, а ты отвергаешь меня! Можешь ли безъ упрековъ совсти избирать это состояніе, пока я жива? Можетъ ли жертва твоя угодна быть Небу, когда ты оставишь свою невсту? Жестокій! подумай, что меня ожидаетъ?’
— ‘Ступай въ монастырь, и покайся!’ равнодушно отвчалъ монахъ.
— ‘Но скажи мн,’ спросилъ Король, приблизясь къ нему: ‘что тебя привело къ этому состоянію?’
— ‘Всемилостивйпйй Государь! людямъ невдомы пути ихъ предназначенія,’ отвчалъ Довойна. ‘Вы не знали, что вамъ достанется корона, а мн и во сн никогда не снилось, что буду носить монашескую рясу. Словомъ, не давно еще вс мы были на пути къ погибели, а теперь, благодаря Бога, мы своротили на путь правый.’
— ‘Конечно такъ,’ сказалъ Ягелло, улыбаясь. ‘Но хотлось бы мн знать, какими путями преобразился ты изъ рыцаря въ монаха?’
— ‘Когда этой благочестивой женщин вздумалось послать меня проповдывать, я долженъ былъ перенести много труда и оскорбленій, прежде нежели заставилъ слушать себя. Дьяволъ везд мшалъ мн, но я наконецъ одоллъ его моею твердостію. На границ встртился я съ монахомъ, бжавшимъ отъ жестокости Святослава, перемнялся съ нимъ одеждою, и принялъ имя Иліи. Съ тхъ поръ я началъ имть слушателей, и могу похвалиться, что толпы народа везд окружали меня, и хотя уже я довольно обратилъ язычниковъ, но чувствую, что еще очень мало сдлалъ.’
— ‘Что же ты намренъ длать?’ спросилъ Король.
— ‘Всю эту толпу веду я въ свои волости на Нман, тамъ хочу выстроить монастырь, и остатокъ жизни съ товарищами провести въ уединеніи. Благоволите, Государь, утвердить мое намреніе.’
— ‘Очень хорошо,’ отвчалъ Король: ‘но что же длать съ Еленою?’
— ‘Я не хочу больше о ней слышать.’
— ‘Это не можетъ быть,’ отозвался Габданкъ: ‘я не позволю, чтобъ дочь моя была оскорблена такимъ образомъ. Прежде нежели рыцарь Довойна заключится въ монастырскихъ стнахъ, онъ не откажется раздлаться со мною оружіемъ за нанесенную мн обиду, если же лта мои не дозволятъ самому мн сразиться, то я имю друзей, готовыхъ мстить за меня.’
— ‘Позвольте, Габданкъ,’ сказалъ Стогнвъ: ‘предложишь вамъ мои услуги.’
— ‘Мы не допустимъ,’ отозвался одинъ изъ почитателей Довойны: ‘чтобы особа отца Иліи подвергаема была опасности.’
— ‘Отецъ Илія’ сказалъ другой: ‘и такъ много длаетъ, что даетъ свободу этой женщин, которая была его рабою.’
— ‘Онъ тогда уже далъ ей свободу,’ отвчалъ Габданкъ: ‘когда отвезъ ее обратно въ отцовскій домъ. Тогда онъ просилъ у меня руки ея, и я общалъ.’
— ‘Общаніе сіе было тайно и никому не извстно,’ сказалъ кто-то изъ толпы: ‘и должно уступить желанію посвятить себя Богу.’ —
Довойна съ потупленными глазами слушалъ сей споръ. Елена молчала. Король, едва удерживаясь отъ смха, старался соблюсти приличіе, и чтобъ не подать соблазна приверженцамъ Довойны, не ршался объявить свое мнніе. Но Архіепископъ Бодзанта, по просьб Королевы, вошелъ въ посредство, и обязалъ рыцаря-монаха пробыть нкоторое время при Двор Ягеллы.
Положеніе Елены было крайне непріятно: она сдлалась сказкою придворныхъ, что касается Довойны, то онъ сначала былъ совершенно равнодушенъ и къ своей невст, и къ блеску Двора, но не прошло и мсяца, какъ онъ явился въ рыцарской одежд, и съ ловкостію, свойственною свтскому человку, изъявилъ Габданку желаніе вступить въ супружество съ его дочерью. Счастливый старецъ поспшилъ донести о томъ Королю, который немедленно приказалъ совершить бракосочетаніе.
Лездейко, по возвращеніи своемъ въ Крновъ, опасно занемогъ. Ягелло, узнавъ о его болзни, принялъ въ немъ живое участіе, человколюбивая Королева употребляла вс средства помочь ему, но все было тщетно. Наконецъ она ршилась постить старца, и зная о сходств своемъ съ Поятою, приказала приготовить себ точно такое платье, какое она обыкновенно носила. Больной сидлъ въ креслахъ, когда Гедвига вошла тихонько въ комнату.
Тіунова, бывшая въ заговор съ Королевою, вскричала: — ‘Поята!’
— ‘Поята?’ повторилъ старецъ, блуждая взорами по комнат. ‘Гд Поята?’
— ‘Я здсь, батюшка,’ сказала дрожащимъ голосомъ Королева, взявъ его за руку и устремивъ на него взоръ свой.
— ‘О, мое утшеніе!’ сказалъ больной слабымъ голосомъ, обнимая ее. ‘Гд же ты была такъ долго? Смотри, до чего Ягелло довелъ насъ. Боговъ нашихъ нтъ уже!’ — и слезы оросили блдныя его щеки.
— ‘Успокойтесь, батюшка!’ сказала разстроганная Гедвига. ‘Боги ваши живы: Ауска вамъ улыбается, Зничь горитъ яркимъ пламенемъ.’
— ‘Нтъ, дочь моя! Прошли дни счастія нашего: Литва попрала боговъ своихъ, Литва преклонила колна предъ Крестомъ!’
— ‘Но Литва не оставила васъ, батюшка: она чтитъ ваши добродтели и ждетъ новаго соединенія съ вами’
— ‘Новаго соединенія! Кто же ты такова?’ вскричалъ старецъ, приходя въ изступленіе. ‘Ты не Поята! Слушай, Поята была моею дочерью. Боги наши были могущественны, отъ перуновъ ихъ дрожали народы, но Ягелло привелъ сюда Ляховъ съ Крестами! Слышишь ли звукъ колоколовъ?…’
— ‘Батюшка! Ягелло оставитъ вамъ вашихъ боговъ, увряю васъ, что въ вашемъ образ жизни не произойдетъ никакой перемны’
— ‘Но кто ты такова? Прочь, прочь: ты Христіанка! Убей, убей меня лучше: я умру врнымъ богамъ моимъ!’ —
Королева, испугавшись, отошла въ сторону. Старецъ, успокоившись нсколько, спросилъ, что съ нимъ было. Тіунова отвчала, что онъ только что проснулся
— ‘Зачмъ же разбудили меня! Я видлъ такой пріятный сонъ! Я видлъ Пояту. Можеш ь быть, это была душа ея! А что это за женщина въ плать Пояты? Не надобно раздавать платьевъ моей дочери.’ —
Тіунова, не зная, что отвчать, сказала, что эта добрая госпожа пришла утшитъ его.
— ‘Да наградятъ тебя боги, добрая женщина, но трудъ твой напрасенъ: меня трудно утшить.’
— ‘Не трудно, если только захочешь слушать своихъ друзей,’ отвчала Королева. ‘Конечно горесть твоя велика, но милосердіе Божіе неисчерпаемо. Есть чистая, истинная вра, изливающая на душевныя болзни цлительный бальзамъ спокойствія, премняющая печаль въ живйшую радость. Надобно только ознакомиться съ сею врою.’
— ‘Знаю, о чемъ ты говоришь, но какую радость можетъ общать мн твоя вра? Она гнала меня въ лсахъ, она лишила меня супруги, она ниспровергла боговъ моихъ, разлучила меня съ народомъ, отторгла отъ друзей, похитила послднюю отраду моей жизни, милую мою Пояту!’
— ‘Она все вознаградишь можетъ. Богъ Христіанъ всемогущъ и ждетъ только одного твоего вздоха, чтобъ наградишь твою старость такою радостію, какой ты не знавалъ и въ молодыхъ лтахъ. Тысячи, недавно раздлявшія твои заблужденія, уже пользуются симъ счастіемъ, ты одинъ отвергаешь благость Провиднія….’
— ‘Хорошо,’ отвчалъ старецъ: ‘я послушаюсь тебя. Плнительный твой голосъ проникъ до глубины моего сердца. Узнай, добродтельная женщина, что я никогда не былъ упрямъ и не доврялъ собственному разсудку, дружба всегда доступна была моему сердцу, я даже съ удовольствіемъ разсуждалъ иногда о правилахъ твоей вры, но если она такъ чудесна, пусть же возвратитъ мн мою Пояту.’
— ‘Почтенный Лездейко! Богъ Христіанскій требуетъ безусловной покорности. Прошу тебя и заклинаю, очисти сердце твое отъ ненависти, познай заблужденія язычества, предайся на волю Бога живаго, и святое милосердіе Его снизойдетъ на главу твою и радость умиритъ домъ твой.’ —
Старецъ долго смотрлъ на Королеву въ молчаніи, углубившись въ размышленія. Казалось, что первый лучь благодати проникалъ въ его душу. Королева внимательно наблюдала за всми его движеніями… Но вотъ быстро отворяется дверь, въ комнату вбгаетъ двица, похожая на Королеву ростомъ, лицемъ и одеждою, за нею спшатъ юноша съ голубою перевязью и маленькаго роста старичокъ. Тіунова едва успла вскрикнуть:
— ‘О, боги! Поята съ нами!’ — какъ она лежала уже у ногъ родителя и обливала оныя слезами радости.
— ‘Дочь моя! Поята! тебя ли я вижу?’
— ‘Она возвращена теб!’ сказала торжественнымъ голосомъ Королева. ‘Вотъ примръ всемогущества и благости Бога Христіанъ!’
— ‘Всемогущій и Милосердый! Ты только одинъ будешь моимъ Богомъ!’ вскричалъ восхищенный старецъ, прижимая дочь свою къ волнующейся груди своей.
Поята, нашедъ отца въ столь опасномъ положеніи, такъ занялась имъ, что забыла было и о присутствіи Королевы. Успокоивъ нсколько старика, она представила ему молодаго Фирлея, какъ своего избавителя, и Вшебора, раздлявшаго съ нимъ опасности. Лездейко узналъ юношу, обнялъ его, и не упоминая о прошедшемъ, благодарилъ его отъ чистаго сердца за спасеніе его дочери.
Но вскор общая радость уступила мсто горести. Лездейко вдругъ впалъ въ такую слабость, что на лиц его начали показываться явные признаки приближающейся смерти. Королева, увидвъ опасность, предложила окрестишь его немедленно. Поята не противилась сему желанію, напротивъ того, будучи уже сама Христіанкою, съ усердіемъ и благочестіемъ излила на главу своего родителя воду спасенія. Старецъ скончался, благословляя союзъ Пояты съ ея избавителемъ. Коль скоро Лездейко пересталъ жить, Королева взяла съ собою лишившуюся чувствъ Пояту, и возвратилась въ Вильно. Она съ удовольствіемъ узнала, что Фирлей окрестилъ ее, и назвалъ Гедвигою. Похоронивъ тло Лездейки, Фирлей поспшилъ въ объятія родителя своего. Королева съ материнскою нжностію занялась устройствомъ счастія Гедвиги, и по истеченіи траурнаго срока, соединила любовниковъ. Аксена также перемнила свои мысли, и видя постоянную любовь Князя Даніила, отдала ему свою руку. Вскор посл того Король и Королева начали думать о возвращеніи въ Польшу. Отъздъ ихъ замедлился нсколько затрудненіемъ въ выбор Литовскаго Князя, который бы въ отсутствіе Ягеллы заступалъ его мсто, Витольду давно общано было сіе достоинство, но онъ имлъ соперника въ родномъ Королевскомъ брат, Скиргелл. По сему случаю Литва сдлалась жертвою новыхъ междоусобій, описаніе коихъ не принадлежитъ къ нашему предметлу. Остается только присовокупить, что Фирлей съ супругою, возвратясь въ Польшу, поселился въ Яновц. Довойна вступилъ во владніе своимъ имніемъ, и основалъ тамъ монастырь. Тіунъ съ женою, принявъ крещеніе, остались хозяйничать въ Крнов.

Конецъ IV и послдней части.

ПРИМЧАНІЯ

КЪ IV ЧАСТИ.

(1) Однажды Королева, собравшись съ дамами на вечеръ къ Вильгельму, и нашедши ворота запертыми, въ сердцахъ выхватила у привратника топоръ и хотла отбивать замки. Краковскій Подкоморій, Дмитрій Горайскій, едва усплъ отклонить ее отъ сего намренія.
(2) Увряли, будто Ягелло былъ косматъ, Слухъ сей вроятно распущенъ былъ друзьями Вильгельма, чтобъ возбудить въ Гедвиг отвращеніе къ нему.
(5) Многіе историки свидтельствуютъ, что несчастный Вильгельмъ долго скрывался въ селеніи Могил, близъ Кракова.
(4) Андрей, пойманный въ Полоцк, отправленъ къ Ягелл, который продержалъ его нсколько лтъ въ заточеніи, Святославъ убитъ подъ стнами Мстиславля.
(5) Еслибъ можно было усмотрть дно Виліи и Вклейки, много нашлось бы тамъ предметовъ языческой древности.
Бернатович Феликс
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Поята, дочь Лездейки. Часть вторая, Бернатович Феликс, Год: 1832
  2. Поята, дочь Лездейки. Часть первая, Бернатович Феликс, Год: 1832
  3. Поята, дочь Лездейки. Часть первая, Бернатович Феликс, Год: 1832
  4. Клития, Гаусрат Адольф, Год: 1883
  5. Мануил Комнин, император Византии, Гонсалес Эммануэль, Год: 1879
  6. Ученица Гаррика, Филон Огюстэн, Год: 1892
  7. Подземный гром, Линдсей Джек, Год: 1965
  8. Ганзейцы, Геккер Оскар, Год: 1888
Электронная библиотека