Повесть о бражнике, Аксаков Константин Сергеевич, Год: 1859
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Константин Сергеевич Аксаков
Повесть о бражнике
—————————————————————————-
Аксаков К. С., Аксаков И. С. Литературная критика / Сост., вступит,
статья и коммент. А. С. Курилова. — М.: Современник, 1981. (Б-ка ‘Любителям
российской словесности’).
—————————————————————————-
ПРИМЕЧАНИЕ. Предлагаемая читателям ‘Повесть о бражнике’ в высшей степени
замечательна и заслуживает многостороннего исследования. Список, по
которому напечатана она в ‘Русской беседе’, находится, как говорит г.
Аристов, в одной раскольничьей книге, но повесть эта, как известно,
существует в нескольких списках. Весьма было бы желательно иметь список,
наиболее древний.
Оставляя здесь в стороне исследование о времени появления, а равно и о
языке ее (для чего нужен более надежный список), мы хотим поговорить о том
воззрении, которое выражается в ‘Повести о бражнике’ — произведении, без
сомнения, народном, принадлежащем древней русской словесности.
Бражник входит в рай: вот основа этой повести. С первого взгляда это
может показаться странным. Иные даже, может быть, подумают, не хотел ли
русский народ оправдать этой повестью страсть свою к пьянству… Ничего
подобного тут нет. Чтобы понять истинный смысл повести — смысл глубокий —
надобно вникнуть в нее и обратить внимание на весь рассказ о бражнике.
Прежде всего должно сказать, что ‘повесть’, очевидно, не смешивает
бражничество с пьянством. Кроме несомненной разницы в словах — это видно и
из самого рассказа. Нигде нет даже и намека на излишество в употреблении
вина, нигде не встречается слово: пьянство, имеющее такой определенный и
ясный смысл. Бражничество и пьянство: это два понятия и два слова —
совершенно разные. Бражник не значит: пьяница. Бражник (оставляем здесь в
стороне словопроизводство) значит: человек, пирующий, охотник до пиров и,
следовательно, непременно пьющий вино, ибо вино, с древних лет, есть
принадлежность, есть душа пира. Но бражник может пить вино на пиру, не
переходя в излишество, не упиваясь, и быть бражником в полном смысле.
Бражник — человек в веселье, в пирах, со стаканом вина в руке проводящий
время свое.
Теперь обращаемся к самой повести: в ней выводится человек чистый,
высоконравственный, благочестивый, но — бражник. Стало быть, небесному суду
подлежит одно бражничество, и ничего более. В самом рассказе нельзя не
заметить того искусного приема, которым поставлен вопрос об одном
бражничестве, и только. Суд, или, лучше, судное прение, начинается перед
вратами рая. Святые, один за другим, не пускают бражника в рай, говоря ему,
что он бражник, что бражникам уготована вечная мука, — следовательно, святые
поставляют бражничество в вину. Бражник не отвергает своего бражничества,
сам называет себя бражником и, очевидно, не видит в бражничестве вины,
препятствующей войти ему в рай. Святым: апостолу Петру, царю Давиду, царю
Соломону — одному за другим, напоминает он их собственные грехи, от которых
избавили их только слезы и покаяние. ‘А я, — говорит бражник, — я по все дни
божие пил, но за всяким ковшом славил бога, не отрекался от Христа, никого
не погубил, был целомудрен и не поклонился идолам’. Святые, один за другим,
отходят от дверей рая, задумываясь о словах бражника. Наконец, ко вратам рая
подходит Иоанн Богослов и также не пускает бражника. Иоанна Богослова
укорить нечем в его жизни. Бражник обращается к нему с иной речью. ‘Не ты ли
написал, — говорит он ему, — ‘друг друга любите’? А теперь ты меня не
пускаешь и друга своего не любишь. Выдери из книги этот лист, или отопрись
от этого слова, или рука твоя опис_а_лась’. — ‘Не могу отпереться от своего
слова, нельзя было описаться руке моей, — отвечает Иоанн Богослов. — Я
писал, что повелел мне господь бог’. — ‘И мне бог повелел быть с вами в
раю’, — отвечает бражник. Тогда Иоанн Богослов говорит ангелам: ‘Отворите
врата святого рая’. И бражник входит в рай. Замечательно, что здесь, пред
вратами рая только раскрывается уже совершившийся суд божий, суд,
оправдавший бражника и повелевший ему быть в раю. Это ясно выражено в
повести, заключающей в себе, при своем малом объеме, обширный план и
замечательную стройность. Что суд божий совершился и оправдал бражника — это
видно из первых слов повести: бог послал ангела своего взять душу бражника,
и ангел поставил ее пред вратами пречистого рая. Пред вратами рая, в прении
бражника со святыми, суд божий, святым неизвестный, постепенно раскрывается.
Слова бражника повергают святых, апостола Петра, царя Давида, царя Соломона,
в размышление. Любимому ученику Христову, Иоанну Богослову, напоминает
бражник слова его о любви: ‘Друг друга любите’, как бы слегка упрекает его в
том, что слова о любви, им сказанные, не мешают ему возбранять вход в рай
другу его, то есть: что любовь, о которой писал он, не раскрывает однако же
перед ним, не помогает ему угадать суда божия (суда, оправдавшего бражника),
не помогает ему узнать в бражнике друга своего. Наконец, бражник прямо
открывает Иоанну Богослову суд божий, повелевший ему, бражнику, быть в раю.
Особенною торжественностью отзываются эти последние слова бражника:
‘Господине мой возлюбленный, Иоанне Богослове, слушай мя: и мне господь бог
повелел с вами в святом раю пребывати и со всеми святыми ликовати и честныя
стопы ваши лобызати’. Тогда Иоанн Богослов возвещает таким образом суд божий
ангелам: ‘Отворите врата святого рая, ибо господь бог повелел бражнику быти
с нами в раю отныне и до века и во веки. Аминь’. — Такими торжественными
словами оканчивается эта повесть.
Сказав о самом изложении повести, постараемся определить смысл ее, как
мы его понимаем.
Перед нами (не забудем) человек чистый и высоконравственный.
Разумеется, что, кроме благочестия, доброты, целомудрия и непоклонения
идолам, он имеет и другие достоинства, образующие из него высоконравственное
лицо, по крайней мере, то верно, что он не имеет пороков и грехов,
заслуживающих упоминовения, препятствующих войти в рай. Но он — бражник, он,
при всех своих нравственных достоинствах, при всей нравственной чистоте
своей, веселился, пировал и пил вино все дни своей жизни. Грех ли это или
нет? — Вопрос именно так поставлен, ибо бражник не кается в своем
бражничестве и возвещает его прямо перед вратами рая. Грех ли это или нет? —
Не грех, отвечает народная повесть.
Но что же именно оправдано в этой народной повести? Оправдано веселье и
радость жизни. Пусть жизнь будет нескончаемый пир, пусть наслаждается
человек всеми земными благами, пусть радуется все дни свои. Эту радость, это
веселье жизни — благословляет русская народная повесть. Но само собою
разумеется, что эта пиршественная радость жизни допускается, оправдывается,
одобряется даже, но не требуется от человека и что одно это вечно пирующее
веселье, само по себе, еще не составляет нравственной заслуги, заглаживающей
другие грехи {Мы с этим пиршеством, весельем, не смешиваем веселья духа,
которое точно есть уже высокая нравственная заслуга.}. Пусть человек пирует
— и славит бога, пусть пирует — и любит братьев, пусть пирует — и хранит
чистоту, пусть пирует — и (что всего важнее) не поклоняется идолам, т<о>
е<сть> ничему не рабствует.
В повести этой высказан взгляд антиаскетический. Да не подумают,
повторяем, чтоб эта повесть заключала в себе учение бражничества, советовала
бражничать. Нет, эта повесть лишь оправдывает бражничество как бражничество,
само по себе, без всякой примеси грешной. В этой повести признается законным
и благословляется веселье жизни, которое, на нравственной высоте, становится
хвалебной песнью богу, окружившему человека земными благами на радость ему,
лишь бы помнил человек бога и хвалил его, сохраняя радость во всей ее
чистоте {*}.
{* Здесь не можем не припомнить чрезвычайно верного и глубокого
объяснения, сказанного А. С. Хомяковым, объяснения, почему св<ятой>Владимир
{1} не принял магометанства. ‘Руси есть веселие пити, сказал Владимир
проповедникам Магомета, мы не можем быть без того’. В самом деле. Владимир
чувствовал, что не могло быть истинно то исповедание, которое запрещает, со
всею важностью догмата, употребление веселящего напитка, — не
злоупотребление: это дело другое — а употребление. Отречение от вина входит
в неотъемлемое условие, в догмат магометанской религии. Отречение от плода
земного, ‘веселящего сердце человека’, есть в то же время отречение от дара
божия, от веселья в жизни, и Владимир, хотя еще тогда язычник, почувствовал
ложь учения, всею силою веры вооружающегося против сока виноградного, против
радушного веселья, так соединенного с началом общественности в человеке.
Вооружаться против употребления и против злоупотребления — две вещи
разные. Церковь наша благословляет вино, но воспрещает пьянство.}
Святое учение наше христианское благословляет чистое веселье земное. Но
мало ли к каким уклонениям могут повести ошибочные толкования и
лжеумствования. Русский народ, как видно, чувствовал потребность высказать
этот истинный и глубокий взгляд на чистое веселье земное, на чистую земную
радость, законную и прекрасную, и предложенную всякому — для кого не
кончились на земле все земные радости.
ПРИМЕЧАНИЯ
‘Русская беседа’, 1859, т. 6, кн. 18, Науки, с. 184-188. Помещена в
качестве примечания к публикации Н. Я. Аристовым ‘Повести о бражнике’ (XV11
в.)
1 Имеется в виду Владимир Святославич (ум. 1015) — великий князь киевский, при котором было на Руси введено христианство.