Поврка нужды.
Поврка нужды.
I.
II.
III.
IV.
V.
Е. Ганейзеръ.
‘Русское Богатство’, No 3, 1899
Поверка нужды, Ганейзер Евгений Адольфович, Год: 1899
Время на прочтение: 21 минут(ы)
Въ средин зимы 1897 года въ N-скомъ благотворительномъ комитет царилъ духъ сомннія. Всякое заявленіе нужды изъ города-ли. изъ деревни, встрчалось съ большимъ недовріемъ, возникали разговоры о тунеядств, о деморализаціи, придумывались самые невроятные способы, какими нуждающіеся могутъ обмануть благотворителя, измышлялись всевозможныя мры для пресченія гипотетическихъ злоупотребленій. На почв этихъ разговоровъ возникъ новый терминъ въ лексикон благотворительнаго комитета — ‘поврка нужды’ и состоялось постановленіе ‘проврять нужду на мст’. Оказалось, однако, что ршить вопросъ въ засданіи комитета было гораздо легче, чмъ примнять это ршеніе на практик. Въ город поврка нужды кое-какъ наладилась, даже было обнаружено однажды, что отставной солдатъ Ермиловъ 69 лтъ, получавшій казенное пособіе въ размр 3 рублей въ мсяцъ, ходилъ обдать въ безплатную столовую комитета. Вс были возмущены. Постановлено: исключить Ермилова изъ списка…
Но какъ устроить поврку нужды въ деревн? Твердая ршимость комитета изобличать обманъ охватила его членовъ какъ разъ передъ тмъ, когда изъ пригородной деревушки Бугровки поступило въ комитетъ прошеніе о подобіи, съ приложеннымъ къ нему спискомъ нуждающихся, за подписью старосты и уполномоченныхъ сельскаго общества.
Нужно хать кому нибудь въ Бугровку. Хоть и не далеко, а все же верстъ 15 будетъ. Не очень-то пріятно изъ города тащиться по холоду въ какую-то никогда невиданную деревушку. У городского человка и шуба-то подходящая для такого путешествія де всегда найдется. Но длать нечего, постановили,— нужно исполнять. Взялся похать въ Бугррику Афанасій Павловичъ Непынинъ.
Добродушнйшаго Афанасія Павловича точно муха какая ядовитая укусила. Согласившись на эту поздку, онъ главнымъ образомъ руководился желаніемъ кого-то уличить, разоблачить, захватить врасплохъ…
Нарядившись въ валенки, раннимъ утромъ выхалъ Афанасій Павловичъ изъ города.
Солнце взошло красное, залило, розовымъ блескомъ снжные сугробы, навянные наканун, и вмст съ блыми полями снга слпило близорукіе глаза Афанасія Павловича, запрятавшаго свою маленькую фигурку въ огромную енотовую шубу. Не прохали и пяти верстъ, какъ онъ уже нетерпливо спросилъ ямщика Василія, долго-ли еще хать. Словоохотливый ямщикъ довольно пространно объяснилъ, что недавно была мятель, что путь не назженъ и что поэтому одну версту за дв считать слдуетъ. При этомъ онъ хлестнулъ лошадей, тощихъ, загнанныхъ, возбуждавшихъ своей худобой состраданіе Афанасія Павловича.
— Зачмъ ты бьешь?— сказалъ онъ.— Кормилъ бы лучше.
— Кормить дло хозяйское… Наше дло здить…
— Хозяинъ-то видно ихъ совсмъ не кормитъ.
— Кормить-то нечмъ… Сновъ нтъ.
Василій распространился на тему о снахъ. Какія были въ прошломъ году, у кого сохранились запасы, почемъ продали и т. п. Афанасій Павловичъ не слушалъ. Онъ весь былъ поглощенъ заботой о предстоящей поврк нужды. Никогда еще онъ этимъ мудренымъ дломъ не занимался. Покачиваясь, и подпрыгивая на ухабахъ, онъ размышлялъ о томъ, какъ слдуетъ приступить къ выполненію принятой на себя обязанности. И опять прежде всего поднялись въ немъ недовріе и подозрительность. Не узнали ли какъ нибудь бугровцы, что къ нимъ детъ членъ комитета поврять нужду? Не припрятали ли хлбъ, муку и другіе припасы? Какъ же тогда проврить ихъ? Войдешь въ избу, а тамъ все пусто… Посмотришь амбары… Но вдь амбары у нихъ стоятъ на задахъ… Какъ узнать, гд чей амбаръ?.. Онъ можетъ быть свой хлбъ къ сосду въ амбаръ ссыпалъ… Какъ тутъ быть?
— Послушай, ямщикъ, какъ ты думаешь, знаютъ ли въ Бугровк, что я сегодня пріду?
— Коли кто сказалъ, такъ знаютъ,— резонно. отвтилъ ямщикъ.
Этотъ отвтъ не понравился Афанасію Павловичу.
— Кто же могъ сказать?— сердито спросилъ онъ.
— Какъ мн о томъ знать?— пожимая плечами, отвтилъ Василій.
— А какъ ты думаешь? Какъ по твоему мннію?— заискивающе допрашивалъ хитрый Афанасій Павловичъ.
— Я такъ думаю: бугровскіе къ себ давно поджидаютъ… Голодомъ живутъ…
— А ты не бугровскій ли?
— Нтъ, я не здшній… Вчера изъ бугровскихъ Иванъ Гавриловъ къ нашему хозяину прізжалъ. Онъ у нихъ въ Бугровк богачемъ слыветъ… Тройка лошадей у него, коровы, домъ двухэтажный… А нынче видно и ему трудно стало: приходилъ къ нашему хозяину лошадь продавать. Лошади у него за первый сортъ… Сошлись ли нтъ, не знаю… Эхъ лошадки у него ловкія… Кабы всю тройку купить…Похалъ бы!.. Ну-у… эй вы!— крикнулъ онъ вдругъ на лошадей,— десятый годъ на девятой верст!..
Онъ опять ударилъ ихъ кнутомъ. Непынинъ уже не вступался за лошадей. Онъ нашелъ новую пищу для своей ненасытимой подозрительности.
— Когда Иванъ Гавриловъ былъ у васъ? Утромъ или вечеромъ?— спросилъ онъ.
— Съ базару приходилъ, утромъ…
— А-а!— съ удовольствіемъ воскликнулъ Непынинъ.
Встревоженный предположеніемъ, что Иванъ Гавриловъ могъ быть на станціи въ то время, когда туда явился посланный заказывать лошадей въ Бугровку, Афанасій Павловичъ успокоился, такъ какъ за лошадьми онъ посылалъ только наканун вечеромъ. Но едва онъ сдлалъ это успокоительное умозаключеніе, какъ пришлось разстаться съ нимъ.
— Онъ разъ пять приходилъ,— сказалъ ямщикъ, выместивъ на лошадяхъ свое неудовольствіе ими.— Ему, вишь, и продавать то не хочется и не продать видно нельзя… Кормовъ у нихъ нтъ, у бугровскихъ то… Насчетъ кормовъ нынче страсть какъ трудно… Онъ и задумалъ одну лошадь продать, чтобы сберечь остальныя… А нашъ хозяинъ заупрямился: всю тройку, говоритъ, купить хочу… Иванъ же опять на своемъ стоить… Ему тройку продавать не охота…
— Что же, купилъ вашъ хозяинъ?
— Не знаю… До ночи разговаривали, а дла, кажись не кончили. Иванъ Гавриловъ вишь…
— Иванъ-то стало быть остался въ город?— нетерпливо перебилъ Непынинъ, котораго раздражала болтливость Василія.
— Зачмъ?.. Нтъ, онъ ночью домой ухалъ…
Лошади, довольныя тмъ, что ямщикъ заговорился, пошли шагомъ, а въ одномъ мст, гд сани врзались въ свженаметенный, но уже замерзшій сугробъ, они и совсмъ остановились.
— Погоняй!— крикнулъ Афанасій Павловичъ сердито.— Съ тобой никогда не прідешь.
Ямщикъ зачмокалъ, задергалъ возжами и сталъ хлестать правую пристяжную, которая у всхъ ямщиковъ на свт является козломъ отпущенія за грхи всей тройки.
Афанасій Павловичъ не замчалъ этого усердія и не жаллъ больше лошадей. Онъ не сомнвался теперь въ злокозненности Ивана Гаврилова, который, имя впереди нсколько часовъ времени, могъ предупредить всю Бугровку о предстоящемъ посщеніи члена комитета. Мужики унесутъ все, припрячутъ и онъ очутится въ глупйшемъ положеніи обманутаго простофили… Стоитъ ли хать въ такомъ случа?.. Не лучше ли вернуться домой, выбрать другой день и, принявъ мры предосторожности, явиться въ Бугровку совершенно неожиданно?..
Какъ знать, можетъ быть Афанасій Павловичъ дйствительно вернулся бы въ городъ, если бы въ это время не показались на горизонт маленькія, утонувшія въ снгу избы Бугровки. Чернющіе подъ большими блыми шапками домики, съ ярко блестящими золотыми пятнами солнца на окнахъ, имли какой-то фантастическій видъ. Они казались издали игрушечными постройками, моделями жилищъ, забытыми въ іюл и завянными снгомъ.
Непынинъ приказалъ подвязать колокольчикъ и пожаллъ, что давно не догадался сдлать это.
На деревенской улиц не было живой души, точно вс вымерли или ушли отсюда. Только расчищенные узкіе проходы въ снгу возл дверей, да разметенные кое-гд сугробы возл воротъ свидтельствовали о присутствіи человка.
Афанасій Павловичъ весь отдался размышленіямъ о томъ, какъ лучше приняться за поврку нужды, какой составить планъ дйствій, но ршительно ничего не могъ придумать. Такъ и подъхалъ къ деревн безъ всякаго опредленнаго плана.
Афанасій Павловичъ остановилъ ямщика у самаго възда въ улицу, неподалеку отъ избы, сильно почернвшей отъ времени и какъ-то освшей на одну сторону. Правый уголъ этой избы давно потерялъ очертанія прямой линіи, онъ въхалъ внутрь избы, словно изогнулся отъ навалившейся на него тяжести. Но эта корявая избушка знала лучшія времена, что видно было по выходившему на улицу крылечку, подъ крышей котораго сохранились остатки красиваго рзного орнамента.,
Непынинъ осторожно поднялся по кривымъ, обмерзшимъ ледяной корой ступенькамъ и постучалъ. Отвта не было. Онъ постоялъ нсколько секундъ въ нершимости. Естественное чувство деликатности боролось въ немъ съ лихорадочной жаждой сыска. И послдняя побдила. Онъ толкнулъ дверь, которая безъ труда отворилась, и вошелъ въ избу. Тамъ было пусто.
— Есть тугъ кто нибудь?— сердито спросилъ Афанасій Павловичъ.
Отвта не было.
— Спятъ, что ли?— пробормоталъ онъ, крайне недовольнымъ тономъ.
Внутренность избы состояла изъ одной довольно большой свтлой комнаты и маленькаго темнаго закоулка, отдленнаго ютъ нея перегородкой и почти сплошь занятаго высокими парами, покрытыми изорваннымъ войлокомъ. Афанасій Павловичъ заглянулъ въ эту боковушку и не увидлъ ничего, кром кучи какого-то тряпья да двухъ подушекъ въ глубин наръ. Въ большой комнат, въ углу подъ образами, стоялъ некрашеный столъ, за которомъ лежало что-то покрытое чистой тряпкой. Этотъ столъ и дв длинныя скамейки возл него составляли всю мебель избы. Ни сундука, ни какого нибудь шкафчика съ посудой, ни одежды не было. Получалось впечатлніе какой-то особенной, нарочитой пустоты. Особенно поражало четыреугольное пустое мсто въ углу, на стн между образами, густо затянутое нитями паутины. Большая печь была не топлена и стояла открытой, въ ней также ничего не было, кром двухъ горшковъ и одной деревянной чашки, опрокинутыхъ вверхъ дномъ на шестк. Въ изб было холодно.
Все это показалось чрезвычайно подозрительнымъ Афанасію Павловичу. Онъ заглянулъ подъ тряпку на стол и увидлъ нсколько разнокалиберныхъ и разноцвтныхъ кусочковъ хлба, очевидно, собраннаго изъ разныхъ мстъ, тамъ же, въ глиняномъ черепк было немного крупной, темной соли. У Афанасія Павловича даже сердцебіеніе сдлалось отъ той, какъ ему казалось, подозрительной таинственности, которая его окружала. Онъ слъ возл стола и ршилъ, что не уйдетъ отсюда, пока не узнаетъ, въ чемъ дло. Если это театральная обстановка, то все будетъ открыто. Онъ не дастъ себя обмануть! Не даромъ онъ прохалъ двадцать верстъ (Афанасій Павловичъ нарочито прибавилъ) по этой ужасной дорог, посл которой онъ чувствуетъ себя словно исколоченнымъ палками. Въ оба конца это будетъ сорокъ верстъ!.. Афанасію Павловичу еще никогда не приходилось совершать такого труднаго путешествія… Неужели стоитъ подвергаться такимъ неудобствамъ, чтобы, въ конц концовъ, остаться въ дуракахъ…
Не прошло еще и пяти минутъ, какъ Непынинъ вошелъ въ избу, а ему казалось, что онъ Богъ знаетъ сколько времени сидитъ здсь за столомъ. Не смотря на хорошую шубу, онъ начиналъ мерзнуть. Холодъ забирался откуда-то снизу, застывали ноги, колни, по спин пробгала дрожь. Афанасій Павловичъ всталъ, прошелся по изб и заглянулъ въ окно, залитое солнцемъ, разукрасившимъ морозные узоры сверкающими брильянтами. Еще холоднй стало Афанасію Павловичу отъ этихъ брильянтовъ. Онъ потеръ пальцами стекло, подышалъ на него и ему удалось прочистить маленькое пятнышко въ ледяномъ покров стекла. Тогда онъ увидлъ длинный, узкій дворъ, на противоположномъ конц котораго подъ навсомъ стояла группа людей. Непынинъ поспшно вышелъ изъ избы и направился къ нимъ.
Вся семья хозяина избы Якова Смлкова собралась подъ навсомъ возл больной лошади. Сквозь дырявую крышу изъ старой, гнилой соломы пробивались яркіе, холодные лучи зимняго солнца и падали свтлыми пятнами на грязную землю съ замерзшимъ навозомъ, на лежавшую, страшно худую, блую лошадь, на людей, которые ее окружали. Яковъ Смлковъ, высокій, худой человкъ со свтлой клинообразной бородкой, стоялъ по ту сторону лошади и распутывалъ узлы веревочной стки, въ которой когда-то возилось въ дорогу сно. Жена Смлкова, Марья, и трое дтей стояли въ разныхъ мстахъ вокругъ лошади и смотрли молча то на нее, то на ея хозяина.
He расположенный къ привтливости, Афанасій Павловичъ еще издали крикнулъ, не здороваясь:
— Чего вы тамъ собрались!
Вс оглянулись на него, но ничего не отвтили, пока онъ не подошелъ ближе.
— Вишь, конь лежитъ,— коротко сказалъ Яковъ.
— Давно?
— Со вчерашняго вечера.
— Не хорошо,— замтилъ Непынинъ.— Что съ нимъ?
Опять ему ничего не отвтили. Яковъ только взглянулъ на него спокойными голубыми глазами и снова углубился въ свое дло.
Какъ-то неловко стало Афанасію Павловичу отъ этого взгляда. Онъ вдругъ почувствовалъ неумстность своего поведенія относительно этихъ людей, которые такъ были поглощены своей заботой, что не обращали никакого вниманія на неожиданно появившагося неизвстнаго постителя. Боевое настроеніе Афанасія Павловича вдругъ пропало. Онъ невольно заразился общимъ ожиданіемъ, когда Яковъ окончитъ свою работу и, молча, никъ вс, смотрлъ то на него, то на лошадь.
А Яковъ усердно дйствовалъ и руками, и зубами, съ трудомъ развязывая промерзшіе узлы веревки. Марья иногда подхватывала падавшую стку, стараясь помочь мужу, но больше стояла неподвижно съ застывшимъ на лиц выраженіемъ тревоги, спрятавъ иззябшія красныя руки подъ передникъ. Она искоса взглянула раза два на Непынина равнодушными глазами, въ которыхъ не было даже любопытства, и потомъ не обращала на него никакого вниманія. Ея желто-блдное продолговатое лицо съ плотно сжатыми губами было неподвижно, точно застыло надъ одной, крпко засвшей въ голов мыслью.
Афанасій Павловичъ, совсмъ освободившійся отъ враждебной подозрительности, съ какой онъ подходилъ сюда, получилъ, наконецъ, способность понимать окружавшую его дйствительность. Приглядвшись къ стоявшимъ рядомъ людямъ, онъ прежде всего обратилъ вниманіе на то, какъ они плохо были одты. Яковъ былъ въ одномъ ватномъ стеганомъ жилет, покрытомъ коричневой бумазеей. Но на немъ все-таки были и теплыя вещи: красный шерстяной шарфъ, петлей затянутый на ше, съ рваными концами, срые валенки съ разбитыми пятками и порыжлая отъ времени шапка съ барашковымъ околышкомъ, Марья же была совсмъ безъ всякаго верхняго платья. Бумазейная кофта такого же цвта, какъ мужнинъ жилетъ, прихваченная передникомъ изъ вылинявшаго пестро-розоваго ситца, также выцвтшая синяя юбка съ блыми крапинками, да рыжіе, истоптанные короткіе башмаки — вотъ и вся ея одежда. Даже платка на голов не было — одна повязка. Афанасій Павловичъ недоумвалъ, какъ можно стоять на этакомъ холод съ спокойно сложенными руками.
Тепле всхъ былъ одтъ старшій сынъ Смлкова, Ваня мальчикъ лтъ десяти. Онъ былъ закутанъ въ срый материнскій платокъ, старый и рваный, но большой и теплый. Пропущенные на крестъ подъ мышки концы платка, завязанные, на спин, спускались низко, чуть не до земли. На ногахъ у мальчика были отцовскіе сапоги, такіе громадные, что удивительно было, какъ онъ могъ въ нихъ ходить, об ноги исчезали въ нихъ совершенно, напоминая извстную картинку кота въ сапогахъ. Черная истрепанная шапка съ торчавшими клочками ваты была по какимъ-то соображеніямъ вывернута на изнанку и спускалась ниже ушей, закрывая почти весь лобъ. Черезъ плечо у мальчика висла пустая холщевая сума, съ которой онъ ходилъ въ ближайшія деревни, а иногда и въ городъ собирать Христа ради. Ваня стоялъ возл лошадиной головы. Въ лвой рук онъ держалъ ломтикъ чернаго хлба, а правой подергивалъ изрдка короткую веревку, висвшую на ше лошади, и говорилъ вполголоса, дловымъ тономъ, съ очень серьезнымъ выраженіемъ лица и глазъ:
— Вставай, Срый… Ну — ну… вставай, вставай!..
Дв двочки Смлковыхъ стояли у хвоста лошади. Нельзя было увидть, какъ он одты, потому что, покрывшись съ головой отцовскимъ тулупомъ, он стояли подъ нимъ, какъ въ палатк, изъ которой выглядывали только ихъ побагроввшіе отъ холода носы.
Но боле всего привлекала вниманіе Афанасія Павловича лежавшая передъ нимъ лошадь. Она поражала своей страшной худобой. Солнечный свтъ, падавшій сверху пятнами на крупъ и на бокъ лошади, особенно рзко оттнялъ угловатыя кости таза, совершенно выступавшія ребра и суженную острымъ хребтомъ спину. Казалось невроятнымъ, чтобы этотъ живой скелетъ могъ подняться и стоять на ногахъ. По мннію Афанасія Павловича, дни лошади были сочтены. Но ни Яковъ Смлковъ, ни все его семейство не думали этого. Они твердо врили, что, если только Срому помочь подняться на ноги, то онъ начнетъ сть и поправляться. Лишь бы только достать гд нибудь корму! Больше двухъ недль Срый питался полуразложившейся соломой изъ крыши своего навса, но вотъ уже второй день онъ отказывается отъ этого корма и не встаетъ со вчерашняго вечера. Вся семья была поглощена этой заботой, вс мысли были сосредоточены на лошади.
Впечатлительнаго Афанасія Павловича невольно захватило общее настроеніе. Онъ вдругъ такъ проникся заботой о судьб лошади, что совсмъ забылъ о цли своего прізда.
— Не дать ли ей сна?— спросилъ Афанасій Павловичъ.
Смлковъ покачалъ головой и улыбнулся.
— Во всей деревн сна не найдешь, баринъ — сказалъ онъ.
— А у насъ есть въ саняхъ, у ямщика… Я принесу.
Онъ торопливыми шагами вышелъ за ворота, принесъ охапку сна и бросилъ ее поближе къ морд Сраго. Ваня нагнулся, взялъ горсть сна, прислъ на корточки и сталъ совать его въ ротъ лошади.
— На… шь, шь…— уговаривалъ онъ.
Но лошадь не брала сна. Она чуть-чуть приподняла голову, какъ бы протестуя противъ насилія Вани, а потомъ еще ниже опустила ее.
Какъ только Афанасій Павловичъ принесъ сно, младшая изъ двочекъ, прятавшихся подъ тулупомъ, высунула блокурую головку и во вс глаза смотрла на морду лошади. Видя, что Срый относится безучастно къ приглашенію Вани, двочка вдругъ выскочила изъ подъ тулупа и, прильнувъ лицомъ къ спин Сраго, крпко прижалась къ нему. Она была въ одной кумачевой рубашк и въ чулкахъ.
— шь сно!— сказала она.— Хоро-о-шее сно…
Но старшая сестра въ это время схватила ее за руку и быстро втащила къ себ подъ тулупъ.
— Ступайте въ избу!— сказалъ Яковъ двочкамъ, но т не обратили никакого вниманія на его слова.
Между тмъ Афанасія Павловича начинала раздражать медлительность, съ какой Смлковъ возился надъ распутываніемъ веревки. Его толстые, корявые пальцы, по мннію Непынина, дйствовали совсмъ не такъ, какъ нужно. Онъ ршилъ помочь Якову, подошелъ къ нему и попробовалъ развязывать узлы съ другого конца веревки. Однако, это было не такъ просто, какъ казалось со стороны. Замерзнувшая веревка совсмъ не слушалась слабыхъ пальцевъ Афанасія Павловича. Онъ очень скоро сломалъ до крови ноготь и бросилъ свою неудачную попытку. Пришлось ждать терпливо, пока Яковъ сдлаетъ все самъ.
Когда вс узлы были, наконецъ, распутаны, Смлковъ и Марья, взявъ за концы веревку, встали впереди лошади и принялись втаскивать веревку подъ лошадь. Когда веревка прошла за переднія ноги лошади, Яковъ и Марья стали тащить ее кверху, стараясь поднять Сраго. Афанасій Павловичъ схватилъ Марьинъ конецъ веревки и вмст съ нею тянулъ изо всхъ силъ. Веревка впилась въ истощенное тло Сраго. Вс въ одинъ голосъ стали кричать: ‘Ну!.. но!.. вставай, вставай!.. Но… Но… Но!..’ Ваня суетился впереди Сраго, онъ то тащилъ его за веревку на ше, то, схвативъ за гриву, плечомъ подталкивалъ его сбоку. Об двочки совсмъ высунулись изъ подъ тулупа и смотрли, дрожа отъ холода.
Лошадь только чуть-чуть покачнулась на сторону и уперлась мордой въ землю. Афанасій Павловичъ надрывался отъ усилій. Онъ сбросилъ шубу и, схватившись у самой земли за веревку обими руками, со всхъ силъ тащилъ ее кверху, энергично понукая Сраго. Къ сожалнію, онъ никакъ не могъ подладиться къ Якову и Марь, чтобы дйствовать одновременно съ ними. То онъ тянулъ веревку, когда Яковъ ничего не длалъ, вырывая ее у него изъ рукъ, то самъ выпускалъ ее какъ разъ въ то время, когда Яковъ энергично брался за дло.
Въ конц концовъ, лошадь совсмъ опрокинулась на сторону и чуть не сшибла съ ногъ Непынина и Марью. Вс опустили руки и смотрли на Сраго. Онъ лежалъ на боку, вытянувъ вс четыре ноги, съ далеко закинутой головой, совершенно неподвижно. Афанасій Павловичъ подумалъ, что лошадь умираетъ. Но вдругъ Срый вскинулъ голову и рванулся всмъ тломъ. Однако ничего не вышло изъ этого усилія, голова опять безпомощно упала, и весь онъ по прежнему пластомъ растянулся на земл.
— Господи!.. Пресвятая Владычица!— испуганно воскликнула Марья. Ей также показалось, что лошадь сейчасъ кончится. Между тмъ на Афанасія Павловича эта попытка лошади подняться подйствовала ободряющимъ образомъ.
— Я позову ямщика!— сказалъ онъ и, какъ былъ въ одномъ пиджак, пошелъ со двора на улицу.
Ямщикъ Василій въ дл подвшиванія лошадей оказался вполн свдущимъ человкомъ. Это почувствовали вс съ перваго его слова.
— Не гоже вы длаете,— сказалъ онъ, покачавъ головой, и слова его звучали такой авторитетной увренностью, что сразу покорили всхъ.
Василій прежде всего снялъ тяжелый армякъ изъ сраго солдатскаго сукна, подъ которымъ былъ короткій полушубокъ, и тотчасъ же принялся за дло. Своими увренными, ршительными пріемами онъ рзко отличался отъ медлительнаго, какъ бы нсколько растеряннаго Якова. Широкоплечій, плотный, невысокаго роста, съ живыми карими глазами, съ всклоченной черной бородой онъ былъ больше похожъ на цыгана, чмъ на русскаго крестьянина.
Василій вытащилъ веревку изъ подъ лошади и привязалъ одинъ ея конецъ къ перекладин подъ крышей навса, другой конецъ веревки спускался къ переднимъ ногамъ Сраго, который по прежнему лежалъ неподвижно, растянувшись на земл.
— Еще веревку надо,— сказалъ ямщикъ, обращаясь къ Якову, Тотъ ничего не отвтилъ, только пожалъ плечами. Другой веревки не было.
— Давай возжи, что стоишь!— сердито крикнулъ Василій, сдвигая привязанную веревку ближе къ столбу навса.
— Возжей-то нтъ,— сконфуженно произнесъ Яковъ и поглядлъ зачмъ-то на стоявшіе посреди двора дровни.
— Э — хъ!— воскликнулъ Василій.— Какъ же быть-то?— спросилъ онъ, взглянувъ на Афанасія Павловича.
— Возьми свои,— отвтилъ тотъ.
Василій неодобрительно тряхнулъ головой, но все-таки принесъ свою пристяжную возжу и укрпилъ одинъ конецъ ея на той же перекладин надъ крупомъ лошади. Вс съ напряженнымъ вниманіемъ наблюдали за его дйствіями. Въ особенности Ваня впился въ него своими большими голубыми глазами и съ лихорадочнымъ любопытствомъ слдилъ за каждымъ его жестомъ. Двочки также высунули головы изъ своего шалаша, причемъ меньшая все порывалась выскочить оттуда, и у нихъ шла непрерывная борьба съ старшей сестрой.
Когда об веревки были привязаны, и ямщикъ, сильно потянувъ ихъ, убдился въ прочности перекладины, онъ сказалъ:
— Надо чмъ нибудь обернуть веревку… Нтъ ли чего у васъ?
Марья живо сбгала въ избу и принесла два куска войлока, которымъ Василій обмоталъ веревки, протянувъ ихъ предварительно съ помощью Якова и Афанасія Павловича подъ туловище лошади. Нетерпливый Афанасій Павловичъ тотчасъ же схватился тащить веревку и даже увлекъ своимъ примромъ покладистаго Якова. Но ямщикъ остановилъ ихъ.
— Не больно поднимешь — сказалъ онъ.— Вишь, какъ раскинулась!— прибавилъ Василій, кивнувъ въ сторону лошади.
Еще не вс приспособленія были готовы. Василій втащилъ подъ навсъ дровни и приставилъ ихъ близко къ спин лошади, затмъ свободные концы веревокъ онъ закинулъ черезъ другую перекладину и веллъ держать ихъ крпко Марь и Афанасію Павловичу. Самъ же онъ вмст съ Смлковымъ взобрались на дровни и, схватившись каждый за свою веревку, стали поднимать Сраго. По мр того, какъ они тащили веревки кверху, вмст съ повисшимъ на нихъ тломъ лошади, Марья и Афанасій Павловичъ тянули спускавшіеся съ перекладины концы веревокъ внизъ, давая такимъ образомъ возможность Якову съ Василіемъ передохнуть и взяться за дло снова.
Ваня, спрятавъ свой кусокъ хлба на груди подъ платокъ, схватилъ обими руками челку Сраго, намреваясь поднять его голову. Но лошадь сама подняла ее. Она снова рванулась, заболтала ногами и чуть не стащила съ дровней ямщика и Смлкова, но, посл тщетныхъ усилій встать на ноги, безпомощно повисла на веревкахъ.
— Держите крпче!— скомандовалъ Василій.
Афанасій Павловичъ и безъ того напрягалъ вс силы. Не смотря на то, что онъ былъ безъ шубы и что морозный втеръ задувалъ подъ навсъ, на лбу его выступилъ потъ. Веревка такъ больно рзала руки, что онъ со страхомъ смотрлъ на образовавшіяся на нихъ багровыя полосы и завидовалъ Марь, что она обмотала руки передникомъ. Афанасію Павловичу представилось, что вотъ-вотъ кровь брызнетъ у него изъ подъ впившейся въ тло веревки. Онъ уже хотлъ просить позволенія надть забытыя въ шуб перчатки, да какъ разъ въ это время раздалось приказаніе Василія держать крпче. Нечего длать… Афанасій Павловичъ совсмъ повисъ на веревк. Ему казалось, что все это тянется ужасно долго, хотя на самомъ дл не прошло и двухъ минутъ.
— Тяни сильнй!— крикнулъ опять Василій.
Затмъ онъ быстро соскочилъ съ дровней, подлзъ подъ лошадь и приподнялъ ее своей широкой спиной, такъ что она сразу встала на ноги. Это случилось такъ скоро, что Афанасій Павловичъ упалъ на колни, не успвъ схватиться какъ слдуетъ за веревку.
Между тмъ Срый, поддерживаемый двумя веревками, дрожалъ всмъ тломъ, какъ въ лихорадк.
— Стоитъ!— въ одинъ голосъ воскликнули об двочки, которыя давно уже освободились изъ подъ тулупа и стояли въ однхъ рубашенкахъ съ синебагровыми лицами, причемъ младшая обпяла ногу лошади, а старшая испуганно смотрла на упавшаго Афанасія Павловича.
Къ Непынину, наконецъ, пришелъ на выручку Василій. Онъ закрпилъ концы веревокъ на перекладин и освободилъ Афанасія Павловича и Марью отъ ихъ обязанностей. Марья только теперь замтила своихъ двочекъ и сердито крикнула имъ: ‘Пошли въ избу’! Повидимому, она намревалась подкрпить свое приказаніе боле внушительными средствами, потому что направилась къ двочкамъ, но, прежде чмъ она успла обойти Сраго, старшая сестра схватила младшую за руку и, юркнувъ подъ животомъ лошади, об двочки бгомъ пустились въ избу.
Смлковъ вытащилъ дровни изъ подъ навса, а Непынинъ съ Василіемъ смотрли на Сраго. Ямщикъ былъ очень доволенъ результатомъ своей дятельности, и къ нему вернулась его словоохотливость.
— Ничего… стоитъ…— сказалъ онъ, подмигнувъ Афанасію Павловичу.— Холодно ей… трясется… покрыть бы ее надо…. Нашъ хозяинъ вотъ этакую самую лошадь купилъ у мужика въ Кривомъ Углу. Издыхала совсмъ: ни корму, ни воды не брала… Онъ ее за пять съ полтиной купилъ… На счастье, говорить… Деньги отдалъ, а лошадь-то у мужика оставилъ… Да и взять-то ее не было никакой возможности, потому лежитъ… ни съ мста. Привезъ онъ къ мужику корму… Питье ему ветеринаръ какое-то прислалъ. Подвсили мы вотъ этакъ же лошадь, полстью ее укутали… противъ холода… чтобы значитъ согрть… И веллъ онъ мужику за лошадью смотрть… Сна ему полтора пуда оставилъ, овса полмры… Лошадь-то и поправилась… На четвертый, вишь, день со двора свели. Мужику, хозяину стало быть прежнему, нашъ хозяинъ сорокъ копекъ на чай далъ… Врное слово, далъ… Истинно говорю…
Василій долго бы еще говорилъ, если бы не услышалъ съ улицы скрипъ саней и лошадиный топотъ. Онъ поспшно схватилъ армякъ и побжалъ за ворота.
— Возжу-то ослобони!— крикнулъ онъ уже изъ воротъ Якову.
Между тмъ Смлковъ во время рчи ямщика укутывалъ Сраго своимъ тулупомъ. Афанасій Павловичъ, давно надвшій шубу, Марья и Ваня внимательно слушали разсказъ Василія. Непынинъ проникся такой жалостью къ неизвстному мужику, которому пришлось ухаживать за проданной лошадью и потомъ смотрть, какъ ее уводили со двора, что ему страстно захотлось непремнно спасти Сраго, которому, быть можетъ, угрожала такая же, если не худшая, участь. Пока Василій говорилъ, Афанасію Павловичу хотлось разсказать Якову, зачмъ онъ пріхалъ, общать ему скорую помощь, вообще, сказать ему что нибудь утшительное. Но, когда ямщикъ ушелъ, Непынинъ почему-то растерялся, совсмъ не находилъ словъ к стоялъ почти съ такимъ же видомъ ротозя, какъ Ваня, смотрвшій на Сраго съ полуразинутымъ ртомъ. Особенно его смущали пытливые взоры Марьи, которая вдругъ начала присматриваться къ нему съ такимъ удивленіемъ и любопытствомъ, какъ будто только что увидла его.
— Я пріхалъ…— началъ, было, Афанасій Павловичъ, подъ давленіемъ этихъ взглядовъ, и замялся, не зная, что сказать дальше.
Къ счастью, въ это время къ воротамъ подъхали сани, и вс стали смотрть туда. Изъ саней вылзъ старикъ съ большой блой бородой, весь въ ине и ледяныхъ сосулькахъ. Старикъ вошелъ во дворъ, неся на плеч большой мшокъ, наполненный отрубями. Въ другой рук онъ держалъ старую, узловатую веревку. Положивъ мшокъ на дровни, онъ бросилъ веревку на землю и сказалъ, обращаясь къ Смлкову:
— He взялъ Митричъ возжей. Больно, говорить, плохія… Ни къ чему, говоритъ, мн эта старая веревка… За хомутъ, дугу и сделко назначилъ два рубля. Мшокъ отрубей далъ, да рубль денегъ.
Съ этими словами старикъ закинулъ полу своего тулупа и досталъ изъ кармана мелкія деньги, серебряныя и мдныя. Яковъ, повидимому, не слушалъ, что говорилъ ему прізжій. Онъ взялъ свои отвергнутыя возжи и ушелъ подъ навсъ, чтобы замнить ими веревку ямщика. За то Марья все свое вниманіе сосредоточила на старик. Это былъ ея отецъ, крестьянинъ сосдней деревни, который мимоздомъ согласился от везти въ закладъ упряжь Смлкова. Марья смотрла на отца лихорадочно бгающими, тревожными глазами, быстро соображая, чего бы попросить у него, пока онъ не ухалъ. Но старикъ угадалъ мысли дочери и заторопился.
— Возьми деньги-то — сказалъ онъ, пересчитавъ деньги и суя ихъ въ руку Марьи.— Мн недосужно…
Но Марь не хотлось, чтобы отецъ такъ скоро ухалъ. Какъ бы не замчая его протянутой руки, она подошла къ мшку съ отрубями, не торопясь развязала его и заглянула въ средину.
— Пшенишныя…— замтилъ старикъ.
Но Марья думала не объ этомъ. Мысли ея были по здсь, а въ родной деревн, на отцовскомъ гумн, въ отцовскомъ амбар, въ отцовской изб, въ маленькой кладовушк, гд она знала каждый уголокъ, каждую полочку… Она думала, сколько у отца есть еще ржаной соломы, много ли еще осталось овсяной мякины, въ той куч, что лежала подъ снгомъ на гумн, что въ амбар должна бы быть еще и просяная мякина въ закром, что квашеной капусты была большая кадка, что, можетъ быть, найдутся еще картофель и пшено…
А старикъ словно читалъ мысли дочери. Онъ старался не смотрть на нее, хотя думавъ о томъ же, что и она. Онъ длалъ видъ, что интересуется тмъ, что длаетъ Яковъ подъ навсомъ, и въ то же время разсуждалъ про себя, что помочь дочери никакъ невозможно, что кормовъ у него осталось только-только для своей скотины, что Богъ знаетъ, какая будетъ зима, что муку они сами давно покупаютъ… пшена осталось чуть-чуть… капусты же дйствительно есть еще достаточно…
Онъ подошелъ къ дочери и, снова отдавая ей деньги, которыя Марья, наконецъ, взяла, сказалъ:
— Капусты пришлю ужо… Андрюшка принесетъ, либо Сашка сбгаетъ…
И съ этими словами онъ торопливо пошелъ со двора. Марья послдовала за нимъ, молча провожая его глазами. Общаніе старика не только не удовлетворило ее, но вызвало въ ней новое желаніе. Ей вдругъ захотлось непремнно самой побывать у отца, посмотрть на все, что у него есть… Не для чего ходить ни Андрюшк, ни Саш… Не для чего имъ приходить въ пустую, холодную избу… Хотлось ей сказать это отцу, да языкъ не повернулся. И торопился ужъ очень старикъ, прежде, чмъ она подошла къ воротамъ, ухалъ… Марья остановилась у забора и смотрла вслдъ удаляющимся санямъ…
Между тмъ Яковъ отвязалъ возжу Василія, замнивъ ее своей, и понесъ ее ямщику на улицу. Подъ навсомъ остались только Афанасій Павловичъ и Ваня. Оба они смотрли на Сраго и были, повидимому, всецло поглощены имъ. Непынинъ все находилъ утшительные признаки. Лошадь какъ будто меньше дрожала, какъ будто тверже держалась на ногахъ, что было замтно въ особенности посл того, какъ Яковъ, перемняя возжу, значительно ослабилъ веревки. Афанасій Павловичъ былъ озабоченъ теперь вопросомъ о томъ, будетъ ли сть лошадь? Онъ думалъ также, что хорошо было бы купить для нея хоть немножко овса… Только достанешь ли его здсь въ деревн?.. Овесъ она, наврное, стала бы сть…
По всей вроятности, Ваня былъ озабоченъ такими же мыслями, какъ и Афанасій Павловичъ, потому что онъ собралъ разбросанное на земл сно и снова поднесъ его къ морд лошади.
— Не станетъ онъ сть сна, да и сно-то плохое, прлое,— сказалъ Непынинъ.
Срый, дйствительно, отнесся по прежнему равнодушно къ сну, даже сталъ отворачиваться, когда мальчикъ слишкомъ настойчиво совалъ ему въ ротъ. Тогда Ваня бросилъ сно, вынулъ изъ подъ платка свой кусокъ хлба и, посл нкотораго колебанія, предложилъ его Срому. Срый тихонько заржалъ и потянулся къ хлбу.
— Вишь ты!— воскликнулъ мальчикъ, и лицо его озарилось веселой улыбкой.— Хлба захотлъ…— продолжалъ Ваня.— Ну, шь, шь хлбъ… Ну, шь…
Онъ отламывалъ маленькіе кусочки, клалъ на ладонь и давалъ Срому, который жадно ловилъ ихъ своими отвисшими губами. Когда весь кусокъ былъ съденъ, Ваня поглядлъ на Сраго, покачалъ головой, показалъ ему пустую суму, молча повернулся и пошелъ со двора, не обращая ни на кого вниманія. Тяжело тащились, скрипя по снгу, его большіе сапоги.
Афанасій Павловичъ, любовавшійся сценой кормленія Сраго, также послдовалъ за Ваней, чтобы сообщить новость Якову, разговаривавшему на улиц съ ямщикомъ.
— Нельзя ли здсь гд нибудь купить хлба?— спросилъ Непынинъ.
— Наврядъ,— отвтилъ Смлковъ.— Недли дв у насъ не пекли…
— Неужели во всей деревн нельзя достать куска хлба за деньги? спросилъ, изумляясь, Афанасій Павловичъ.
— Разв у Ивана Гаврилова спросить?.. Не привезъ ли изъ города?— отвтилъ Яковъ.
— Гд же этотъ Иванъ Гавриловъ?
— Я знаю,— сказалъ ямщикъ.
Непынинъ далъ Василію деньги и послалъ его къ Ивану Гаврилову съ убдительнымъ наставленіемъ непремнно привезти хлба. Ямщикъ ухалъ. Теперь Афанасій Павловичъ, наконецъ, ршилъ, что наступилъ удобный моментъ объяснить Смлковымъ цль своего прізда и разспросить подробно о положеніи деревни. Онъ вернулся во дворъ вмст съ Яковомъ, слъ на дровни и сказалъ дловымъ, оффиціальнымъ тономъ:
— Я сюда пріхалъ по длу… Отъ вашихъ бугровцевъ поступило въ комитетъ прошеніе о пособіи… Я пріхалъ узнать, въ чемъ ваша нужда и чмъ вамъ можно помочь…
Заслышавъ дловой тонъ, Яковъ снялъ шапку. Марья, стоявшая возл забора, все еще смотрла въ ту сторону, куда ухалъ отецъ. Теперь тамъ медленно двигалась, раскачиваясь, маленькая фигурка Вани. Услышавъ слова Непынина, Марья быстро вытерла рукой бжавшія по лицу слезы и ршительными шагами направилась къ Афанасію Павловичу.
— Пожалуйте въ избу,— приглашалъ между тмъ Яковъ.
Но, прежде чмъ Непынинъ усплъ отвтить, Марья бросилась къ его ногамъ съ такой поспшностью, какъ будто боялась, что онъ убжитъ отъ нея. Стоя на колняхъ, она поклонилась ему до земли и, уже не обращая вниманія на слезы, застилавшія глаза, потокомъ бжавшія по лицу, она схватила Непынина за полу шубы и быстро заговорила:
— Помогите, баринъ миленькій… Пропадаемъ мы… Охъ, пропадаемъ… Помочи намъ ни откуда нтъ… Нужда у насъ горькая… Охъ, горькая!.. Охъ… Охъ… Баринъ миленькій… Ребятишки малые…
Афанасію Павловичу съ трудомъ удалось заставить подняться плакавшую женщину.
— Что вы, что вы?..— повторялъ онъ растерянно.— Я постараюсь, непремнно постараюсь помочь вамъ…
Но Марья не слушала его, и не было никакой возможности остановить ея плачъ и крики. Видно давно накоплялась въ душ жгучая потребность слезъ и жалобъ. Яковъ молча стоялъ, опустивъ голову. Онъ не пытался остановить жену и, можетъ быть, въ душ былъ доволенъ, что она взяла на себя тяжелую для него обязанность просить барина. Но и присутствовать въ качеств молчаливаго свидтеля было не легко. Яковъ осторожно посторонился, подождалъ дв-три секунды, а потомъ взялъ на плечи мшокъ съ отрубями и ушелъ въ избу.
А Марья заливалась горькимъ плачемъ и говорила, вытирая изрдка лицо передникомъ:
— Взойдите въ защиту… Отъ голоду пропадаемъ… Отъ холоду пропадаемъ… Разувши, раздвши сидимъ… Все въ закладъ отнесли… Одежу всю заложили, самоваръ отдали, телгу отдали… Господи, Царица Небесная!.. Образъ святой… Икону святую Николая угодника отдали!.. Нынче вотъ отецъ послдній хомутъ заложилъ… Закладывать больше нечего… Возжей-то не взялъ… Плохія, говоритъ… Ни къ чему… Владычица пресвятая!.. Куда намъ кинуться… гд чего найти?.. Всей деревней безъ хлба сидимъ… Сколько времени хлба не пекли… Господи!.. Охъ, охъ, охъ!..
Она закрыла лицо руками и передникомъ и плакала безъ словъ. Жутко было Афанасію Павловичу слушать эти жалобы, которымъ не предвидлось конца. Никогда еще ему не приходилось сталкиваться съ нуждой, которая бы такъ громко кричала о себ, такъ непосредственно соприкасалась съ нимъ. Посл всего, что онъ видлъ во двор этого разореннаго хозяйства, слова и вопли Марьи мучительно отзывались въ его душ. Короткія реплики, которыми онъ пытался остановить, успокоить Марью, не только не достигали цли, но давали пищу новому потоку словъ и рыданій. На его замчаніе, что въ будущемъ хозяйство ихъ еще можетъ поправиться, Марья опустила руки, примолкла на мгновеніе и покачала головой.
— Ой нтъ… нтъ!..— воскликнула она съ какимъ-то испугомъ, какъ бы опасаясь, что эти мысли помшаютъ барину помочь ихъ нужд.— Пропало наше хозяйство!.. Ой пропало… пропало?.. Баринъ добрый, самъ видишь, какое хозяйство!.. Что у насъ есть?.. Ничего нтъ… Хозяйство наше пропащее и мы пропащіе… Разорилась хозяйство-то наше.. Овцы были, куры были, корова была… Господи, гд все?.. Куры отъ морозу подохли, корову для корму продали, овецъ за подати отбили… Лошадь послдняя издохнетъ… Вотъ наше хозяйство какое!.. Коли Господь голодомъ не уморитъ, по міру пойдемъ… А хозяйству ужъ не быть… Ой, не быть нашему хозяйству. Въ кабалу пойдемъ… Пустая изба не хозяйство… Душу бы сохранить… Ребятишекъ малыхъ жалко… Пожалйте насъ, баринъ добрый…
Утшая плакавшую женщину, Афанасій Павловичъ, не зная, что сказать, напомнилъ ей, что свтъ не безъ добрыхъ людей. Но Марья и въ этомъ не видла утшенія.
— У людей-то хуже нашего,— сказала она.— Изъ каждой избы все по вынесли… У Петра Иванова девять душъ раздвши голодомъ живутъ… у солдата Ефимова пять душъ безъ матери, маленькіе вс… послдняя лошадь у него пропала… у брательника у нашего нынче утромъ лошадь издохла.. у Никитишны вдовы корова околла… Все она продавать собиралась, да не продала… некому’ вишь, ей… у Воронихи Алены ребятишки съ голоду въ боли лежатъ… у Ефима Петрова… Охъ, Господи!..
Не могъ дальше слушать Афанасій Павловичъ. Въ голов у него все спуталось. Онъ пересталъ понимать, что говорила Марья: слова ея, ея всхлипыванія и вздохи дйствовали на него, словно тупые удары по голов. Какъ бы инстинктивно спасаясь отъ нихъ, онъ обставилъ ее на полуслов и вышелъ на улицу посмотрть, не возвращается ли ямщикъ. На улиц онъ глубоко вздохнулъ, точно освободился отъ тяжести. Ямщика не было. Афанасій Павловичъ увидлъ его на другомъ конц деревни. На улиц во многихъ мстахъ показались люди: они стояли неподвижными группами возл своихъ дворовъ и смотрли на Афанасія Павловича. Онъ боялся вернуться во дворъ Смлковыхъ и, увидвъ людей, боялся идти, какъ хотлъ, къ ямщику, боялся, какъ бы они вс не обступили его и не начали говорить такъ же, какъ Марья. Онъ постоялъ, съ минуту въ нершимости, какъ вдругъ изъ сосдняго двора показались два крестьянина съ усиліемъ волочившіе за собой синерозовый трупъ ободранной лошади.
— Что это?— воскликнулъ Непынинъ, не сразу разобравшій въ чемъ дло.
Онъ поспшно вернулся во дворъ Якова Смлкова. Къ счастью, Марья не ждала его, хотя была на двор, она несла въ избу маленькую охапку хвороста. Только теперь замтилъ Афанасій Павловичъ, что одна сторона хворостяной ограды двора была разобрана почти до самой земли.
Изъ избы вышелъ. Яковъ съ измятымъ, заржавленнымъ ведромъ, въ которомъ были отруби, смоченные водой и посыпанные солью, и направился подъ навсъ къ лошади. Срый повернулъ голову къ приближающемуся хозяину, привтливо, заржалъ и потянулся мордой къ ведру, потомъ онъ жадно началъ сть отруби.
У Афанасія Павловича, послдовавшаго за Яковомъ къ Срому, даже сердце забилось отъ радости при вид этого лошадинаго аппетита. Онъ ощутилъ въ себ твердую ршимость помочь бугровцамъ и въ двухъ словахъ сказалъ, наконецъ, Якову, что похлопочетъ объ нихъ въ комитет.
— Покорнйше благодаримъ, ваша милость, — отвтилъ Яковъ низко кланяясь.— Дай Богъ вашему здоровью всякаго благополучія за безпокойство объ насъ…
Ямщикъ вернулся и возвратилъ деньги. Иванъ Гавриловъ не продалъ хлба, но изъ уваженія къ барину далъ небольшой кусокъ, тщательно завернутый въ тряпицу, которую веллъ прислать назадъ. При этомъ ямщикъ началъ разсказывать, какъ спорили Иванъ съ женой о томъ, продать ли барину хлба или нтъ, но Афанасій Павловичъ перебилъ его, услалъ къ лошадямъ и заторопился хать.
— А къ другимъ, стало, не пойдете?— спросилъ ямщикъ, когда, провожаемые хозяиномъ, они выходили на улицу.
Афанасій Павловичъ ничего не отвтилъ, но, усаживаясь въ сани, невольно оглянулся и увидлъ, что стоявшіе возл дворовъ люди, мужчины, женщины, дти собрались въ кучку и медленно подвигаются къ двору Якова Смлкова.
— Скажите имъ, что просьба ихъ будетъ уважена!— сказалъ Непынинъ Смлкову,— Трогай!— крикнулъ онъ ямщику.
Василій ударилъ кнутомъ правую пристяжную, задергалъ возжами и шибко погналъ продрогнувшихъ на холод лошадей.
Въ слдующемъ засданіи комитета съ Афанасіемъ Павловичемъ не было никакой возможности разговаривать. Онъ просто оглушилъ всхъ своимъ громкимъ, пискливымъ голосомъ, доказывая необходимость помочь бугровцамъ. Къ сожалнію, средства комитета были такъ ничтожны, что, если бы все ршили отдать въ Бугровку, то и въ такомъ случа помощь была бы весьма не значительна. Но Афанасій Павловичъ поднялъ кутерьму на весь городъ: ходилъ въ земскую управу, къ губернатору, въ Красный Крестъ и надолъ всмъ смертельно. Онъ добился все-таки, что по списку, представленному бугровцами, имъ было отправлено по два пуда муки на душу и по 3 пуда подсолнечныхъ жмыховъ на лошадь.
За четыре дня, въ теченіе которыхъ продолжались хлопоты Афанасія Павловича, въ комитетъ поступили прошенія изъ Ивановки, Кривого Угла, Сосновки, Прудковъ и Неплюевки. Непынинъ не здилъ больше поврять нужду, но энергія его не ослабла. Онъ всю зиму хлопоталъ и суетился и не могъ успокоиться до тхъ поръ, пока не добивался хоть какой нибудь помощи по каждому крестьянскому прошенію. Правда, никто уже не получилъ такъ много, какъ досталось бугровцамъ…