Посольство в Хиву и Бухару полковника Игнатьева в 1858 году, Залесов Николай Гаврилович, Год: 1871

История
Время на прочтение: 105 минут(ы)
Скачать в PDF

Н. Г. ЗАЛЕСОВ

ПОСОЛЬСТВО В ХИВУ И БУХАРУ ПОЛКОВНИКА ИГНАТЬЕВА

В 1858 ГОДУ

I.

В статьях о сношениях России с государствами Средней Азии, помещенных нами в Военном Сборнике 1861, 1863 и 1866 годов, мы рассказали как бесплодно кончилось дипломатическое поручение Бутенева в Бухаре и каких результатов добились в 1841-42 годах от Хивы миссии Никифорова и Данилевского. Прошло шестнадцать лет, не раз в продолжении этого времени появлялись внезапно пред кордонами Оренбургской линии посыльные люди владетелей Турана, представляли своих аргамаков и шали, случалось доезжали до Петербурга, чтоб излить и там, в сотый раз, цветы восточного красноречия, и затем, нагрузившись подарками, преблагополучно возвращались восвояси, не принеся никакой пользы русскому делу в Средней Азии.
Наступил 1857 год, до соседей наших дошли слухи о вступлении на престол ныне царствующего Государя, и вот 20-го июля является в Оренбург хивинский посланец Фазил-Ходжа-Ислям-Ходжин, с двумя аргамаками присланными в дар к Высочайшему двору, и свитой из 16 человек. Посланцу наняли квартиру и назначили содержания по 2 руб. в сутки, почетный Хивинцам по 75, а простым по 25 копеек на человека.
Не успели еще порядочно опомниться в Оренбурге от приема этих гостей, как пришло новое донесение из Орской крепости о прибытии туда, 10-го августа, бухарского посланца мир-ахура (обер-шталмейстера) Мулладжан Ашурбаева, с четырьмя аргамаками и 40 человеками свиты. И кого только не было в этой свите! Тут находились и комендант бухарского двора, советники и секретари посольства, адъютанты, походные полицеймейстеры, стража, конюхи и даже флейтист, барабанщик, швейцар и четыре камердинера, словом все что угодно. Доставили и эту компанию в Оренбург, наняли дома и назначили содержания: посланцу по 2 руб., коменданту двора и советнику по 1 р. 25 к., восьми почетным лицам по 50, а остальным по 25 к. в сутки, на лошадей же приказано отпускать ежедневно по два гарнца овса и по 20 фунт. сена на каждую.
Отдохнув после дальнего пути, посланцы принялись по старому просить чтоб их немедленно отправили к Высочайшему двору для личного представления данных им грамот от владетелей Хивы и Бухары, и писем от разных своих сановников, заявив при этом что цель их посольства заключается в принесении поздравления Государю с благополучным восшествием на прародительский престол. В грамоте Хивинского хана действительно кроме означенного поручения ничего и не говорилось, но за то во всех письмах лиц хивинского правительства выражалось желание о назначении реки Сыр-Дарьи границей между Хивинским владением и Русским государством.
Не такова была грамота владетеля Бухары. Выразив вначале соболезнование о кончине императора Николая Павловича и поздравив со вступлением на престол Его Преемника, эмир счел необходимым уведомить тут же о своих победах в Шяхрисябзе, и с важностию могущественного государя известить о занятии небольших городков этого владения, лежащих, как известно, на пространстве 10-15 квадратных верст, в заключение было высказано желание видеть в Бухаре русского посла. Мы не можем отказать себе в удовольствии привести вполне этот любопытный документ в приложении к этой статье, (Приложение I) как образец восточного красноречия и хвастливости. Такого же характера были письма сановников бухарских, хотя и более краткого содержания.
Чтобы познакомиться поближе с самыми посланцами, будет не лишнее сказать об них несколько слов. К сожалению, документы того времени говорят очень мало о хивинском после: известно только что он был крайне скуп на разговоры. Что же касается бухарского посланного, то вот что писал о нем знаток восточных народов В. В. Григорьев в азиятский департамент: ‘Мулладжан Ашурджанов, титулуемый в грамоте эмира на Высочайшее имя и в письмах бухарских сановников мир-ахуром, то ест шталмейстером, такой почетной должности при дворе эмира не занимал, и титул этот подучил вероятно лишь с назначением в посланцы к российскому двору, до того же времени находился в должности мир-шеба или ночного полицеймейстера города Бухары и никаким особым доверием эмира Нафуллажа не пользовался. Советник и секретарь посольства — лица так же не соответствующая тому понятию какое соединяется в Европе с обоими этими званиями: посланец обращается с ними скорее как со слугами, нежели как с чиновниками, имеющими свое значение. На днях, рассердившись на них за то что они спали когда они проснулись, посланец собственноручно отколотил их нагайкой, равно как и сына своего (коменданта бухарского двора)’. Далее говоря что посланец очень любознателен и охотно вступает в разговоры о своей стране, г. Григорьев присовокупляет: ‘Скуп же он, а потому должно быть и корыстолюбив, подобно прочим Азиятцам, доказательством чему может служить то что он отказался сделать на собственный счета теплое платье для свиты своей, необходимое ей по позднему времени отправления в С.-Петербург, вследствие чего шубами советник и секретарь посольства и тулупами прислуга снабжены по распоряжению генерал-губернатора на счет нашего правительства’.
Таковы были лица которые на этот раз явились в Россию представителями Хивы и Бухары.
По получению в Петербурге донесений о прибытии посланцев, последовало Высочайшее разрешение о допуске их ко двору, и 9-го сентября хивинский, а 23-го октября бухарский посланные, с ограниченною весьма свитой, выехали в Петербург.
Пребывание послов в столице не было продолжительно. Удостоившись представления Государю Императору, они получили ответные грамоты и письма (Приложение II и III) к своим ханам и сановникам, затем насмотревшись вдоволь балетов и других диковинок, а главное набрав достаточное число подарков, покойно вернулись в Оренбурга в январе 1858 года. Обратный отъезд посланцев из Оренбурга на родину последовал: хивинского 28-го февраля, а бухарского 24-го мая.
Ответом на эти посольства послужило со стороны России снаряжение весной 1858 года в ханства Хиву и Бухару особой миссии под начальством флигель-адъютанта Его Императорского Величества, генерального Штаба полковника Игнатьева, (Ныне генерал-лейтенант, генерал-адъютант, посол при его величестве султане) описание действий которой и составляет предмет настоящей статьи.
Еще прежде чем послы успели прибыть в Петербург, высшее правительство, а также оренбургский генерал-губернатор, одновременно пришли к убеждению в необходимости отправить в Туран нашего агента. Действительно, с 1842 года никто из русских чиновников не ездил в Среднюю Азию. Сведения доставленные о ханствах прежними миссиями уже не могли удовлетворять современным потребностям и притом в топографическом отношении они касались только ближайших к городам Хиве и Бухаре местностей, не говоря почти ничего о главной артерии Средней Азии, так важной в торговом и политическом отношениях, о реке Аму-Дарье. Наконец, с 1853 года, примкнув к реке Сыру линией наших фортов, мы вошли в непосредственное сношение с Хивинским владетель, а между тем у нас не только не было верных сведений о положении государств Средней Азии, об их взаимных отношениях, о территории Бухарского ханства и других владений прилегающих к верховьям Аму, но даже, к крайнему сожалению, мы имели весьма смутное понятая о местности лежащей по ту сторону Сыра. Эти обстоятельства уже сами по себе были на столько важны чтобы заставить обратить внимание на изучение пограничной черты и ближайших пролегающих к ней, со стороны Средней Азии, местностей. Но кроме того стеснение Азиятцами торговли наших купцов непомерными пошлинами, решение вопроса о возможности доставлять товары наши по Аму-Дарье, задержка пленных и пр., невольно вынуждали нас еще раз попытаться склонить владетелей Турана к более умеренному и более полезному дли них самих образу действий в отношении России. (О том каковы были наши торговые отношения к ханствам, см. Приложение IV)
Придя к такой мысли, правительство наше тем скорее решилось привести ее в исполнение что получило словесные заявления хивинского посла и просьбу эмира о желании видеть нашего агента в среднеазиатских ханствах.
С получением Высочайшего повеления об отправлении нашего агента в ханства, в Оренбурге деятельно начались приготовления к снаряжению миссии и к долженствовавшему произойти одновременно с ее движением походу по степи оренбургского генерал-губернатора, следовавшего для обозрения Сыр-Дарьинского края.
Путь миссии был избран чрез бывшее Эмбенское укрепление, по западному берегу Арала и далее в Хиву, Бухару, а отсюда обратно чрез Хиву в Россию. Для охранения в походе по стели назначен особый казачий отряд, а для содействия в пути вдоль берега Арала и в ханствах, как относительно перевозки тяжестей, так и с целью наилучшего изучения Аму-Дарьи, в ведение агента поступила часть Аральской флотилии, а потому прежде чем приступить к подробному описанию снаряжения миссия, скажем несколько слов о предоставленных агенту сухопутных и морских средствах.
В то время степь Оренбургского ведомства, особенно западная ее половина, по которой именно пролегал путь миссии, была далеко не покойна. Два года сряду пред этим отряды наши неустанно гонялись здесь за шайкой известного киргизского батыря Исета Кутебарова, и все напрасно, неуловимый сын стели каждый раз откочевывал в глубину Усть-Урта, куда отряды по совершенному истомлению лошадей, от недостатка корма и воды, не могли за ним следовать. В 1858 году порядок вещей в стели оставался тот же, а следовательно миссию по необходимости нужно было оградить какими-нибудь, конвоем, дабы не подвергнуть нападению Кутебарова. В этих видах долженствовавший следовать по одному пути с миссией до реки Эмбы, оренбургский генерал-губернатор, кроме назначенной для состояния при агенте в ханствах почетной стражи, в числе 57 человек, должен был назначить ему до первого хивинского населенного пункта из своего конвоя 75 человек, а сделать распоряжение чтобы рекогносцировавший летом этого же года западную окраину Усть-Урта, корпуса топографов поручик Скрябин, ко времени прохода миссии по западному берегу Арала, направил поперег Усть-Урта навстречу агента, а в случае нужды на помощь ему, летучую партию из 120 казаков. Что касается до Аральской флотилии, то к началу 1858 года, силы ее составляло, не считая деревянных старых судов и таких которые исключительно могли плавать только по реке: 40-ка-сильный Железный пароход Перовский, построенный в 1851 году, сидевший с 3.500 пудов груза в воде 4 фута 1 д. 12-ти-сильный железный паровой барказ Обручев, 390 пуд. груза, осадка в воде 2 фута 3 д., железный барказ годный для плавания по морю, с грузом 300 пуд., а две железные баржи поднимающие грузу в море до 2.500 луд Донося о состоянии судов, начальник флотилии находил вполне возможным приспособить как пароход Перовский, так и железные баржи к морскому плавание, сделав им выдвижные кили и разные другие улучшения. Он полагал также все посольство с почетным конвоем разместить удобно на пароходе Перовский и двух баржах, из коих одна должна была следовать на буксире парохода, и дойдя до Хивы, вернуться на Сыр, а на пароходе с другою баржей доставить посольство до Чарджуя, где, оставив баржу до обратного возвращения миссии из Бухары в Хиву, сделать в это время рекогносцировку по Аму на пароходе до Балха. Указывая на трудности входа в Аму и на происходящие от камышей задержки плавания по ней до начала главного русла, начальник флотилии тем не менее не сомневался в возможности провести посольство наше не только до Хивы, но даже и выше по реке. В последствии мы увидим до какой стелена все эти надежды оказалась несбыточными.
Снаряжая миссию, правительство не жалело издержек. Кроме того, самый выбор в начальники миссии флигель-адъютанта Императора, не говоря уже о личных достоинствах полковника Игнатьева, свидетельствовал о важном значении русского посольства долженствовавшего приобрести особую цену в глазах азиятских владетелей.
Составь миссии был следующий: Кроме агента, секретарь, два переводчика, два офицера генерального штаба, два офицера корпуса топографов, два доктора, флотский офицер астроном, фотограф, чиновник от генерал-губернатора и три топографа, кроме того при миссии находился чиновник посланный академией наук для изучения восточных наречий, иеромонах следовавший в Аральскую флотилию и студент С.-Петербургского университета, отправившийся по собственному желанию до хивинских владений для изучения степи. Конвой миссии, выбранный из отборных людей, состоял из 28 конных стрелков, 17 казаков Оренбургского Войска и 17 Уральского и 9 нестроевых, с прекрасным нарезным оружием, и 7 офицеров.
На пребывание миссии в ханствах полагалось от 8 — 12 месяцев, всем чинам ее повелено сохранить все содержание получаемое ими в России, и со дня выхода из Оренбурга по день возвращения в оный, производить такое же содержание из сумм кибиточного с Киргизов сбора, и кроие того отпускать порционные деньги: начальнику миссии по 3 червонца, секретарю и чиновнику генерал-губернатора по 1/2, драгоману, офицерам генерального штаба, фотографу, флотскому офицеру и одному медику по 1, другому доктору и офицерам корпуса топографов по 2 руб. сер. в сутки. Начальнику конвоя и начальнику оренбургской казачьей команды по 2 руб., переводчику и прочим офицерам конвоя по 1 р., фельдшеру и топографам по 50 к. в сутки. Миссия была снабжена до хивинских владений всеми продовольственными припасами, в том числе 24 пудами прессованных овощей, спиртом и сухим фуражем на два месяца, все чины ее с выходом из Оренбурга должны были получать от казны усиленное степное продовольствие. В миссию были также отпущены разные хозяйственные принадлежности, астрономические, фотографические и геодезические инструменты, чертежные припасы, равно и съемки как степной местности, так и произведенные в прежнее время в ханствах.
Для поднятая двухмесячного довольствия и фуража было нанято 220 верблюдов, с платой по 6 р. в месяц за каждого, и кроме того 110 верблюдов собственно для постоянного багажа чинов миссии, с платой от Оренбурга до Хивы по 15 р. за каждого, с должным числом верблюдовожатых при караване-баше четырех посыльных Киргизах и двух вожаках.
На заготовление подарков было ассигновано 11.000 руб., на эти деньги по распоряжению азитского департамента были куплены разные вещи, к сожалению весьма мало соответствовавшие характеру и вкусу Азиятцев, кроме того миссии было отпущено при выступлении из Оренбурга: двойное жалованье всем чинам посольства и почетного конвоя и порционы за год, а на всем верблюдов и вожаков до Хивы и за чрезвычайные и другие расходы в Средней Азии 30.000 руб., а всего 74.972 руб. звонкою монетой. В почетный конвой отпущено по 200 патронов на человека и 20 револьверов с 100 патронами для вооружения нестроевых, в составе конвоя находились: портной, сапожник, хлебопек и слесарь.
На каждых двух чинов миссии позволено было взять по одной троечной степной фуре, что составило вместе с повозками агента 11 экипажей, присоединив к этому походную кузницу, фуры для больных, медикаментов, канцелярии и денег, и для конвоя семь телег, получим что миссия выступили в поход, через пески Барсуки и бесплодную безводную раввину Усть-Урта, с 23 повозками и почти с 200 лошадьми, не считая добавочного конвоя в 75 человек, назначенного из отряда генерала Катенина. Дело доселе неслыханное и считавшееся до такой степени невозможным что открывая в 1839 году экспедицию против Хивы, генерал Перовский решился лучше подвергнуть свои войска всем случайностям суровой беспощадной зимы, нежели рискнуть с отрядом при котором находилось много лошадей и тяжестей двинуться чрез Усть-Урт летнею порой.
Одновременно со снаряжением миссии делались распоряжения и по приготовлению судов Аральской флотилии к плаванию по Аралу и Аму-Дарье. Начальник флотилии, для ближайших указаний, был вызван в Оренбург и потом в Петербург. Для укомплектовала флотилии назначено три флотских и пять штурманских офицеров из Балтийского флота и 85 матросов из Астраханской флотилии, заказаны паруса и такелажные вещи в Петербурге, баржи вооружены каждая двумя 1/4 пудовыми единорогами на американских ставках, заготовлен антрацит и проч.
С приближением похода выяснились более точно и самые действия флотилии при миссии, равно отношения начальника флотилии к агенту, доселе остававшиеся крайне неопределенными. По представлению начальника флотилии было решено что ‘к 5-му июня пароход Перовский, две железные бараки и железный барказ спустятся к устью Сыр-Дарьи. Пароход Обручев присоединяется к эскадре, между 12-м и 15-м июля, тогда пароход Перовский отправится с бараками в залив Чернышева. По прибыли туда посольства, отправляется барака с его депешами и с приказанием пароходу Обручев и барказу идти к Талдыкскому устью Аму-Дарьи. У сего устья они покидают пароход Перовский. Дойдя с посольством до юго-западного угла моря, означенный пароход и барака перейдут к Талдыкскому устью.’ Рассмотрев эти соображения, Высочайше учрежденный в Петербурге особый комитета, между прочим, находил: ‘Действия флотилии нашей на Аральском море неизбежно подвержены многим случайностям. Они будут зависеть от того, позволит ли хан Хивинский подняться вверх по Аму-Дарье и в какое время получится это уведомление, от большей или меньшей глубины вод в устье реки и наконец от самых непогод на Аральском море. Все эти условия предусмотреть заранее нельзя, а потоку комитет полагал бы: с той поры когда Перовский вступить в Чернышевский залив, где должен перейти на него полковник Игнатьев с сопровождающими его лицами, всю флотилию предоставить в полное распоряжение полковника Игнатьева, так как миссия наша выедет из Оренбурга позже чем предполагалось, то весь расчет и соображение времени которым первоначально руководился комитет подвергается совершенному изменению. Самое возвращение экспедиции из Аму-Дарьи до наступления зимы становится сомнительным, а потому необходимо предоставить местному усмотрению флигель-адъютанта Игнатьева и капитана 1-го ранга Бутакова должно ли подвергнуть флотилии случайностям зимовки в Чарджуе или другом месте бухарских владений, или во всяком случае вернуться до зимы в Аральское море, и таким образом подняться по Аму-Дарье на столько на сколько дозволить время, и всею ли флотилией или с одним пароходом Обручев, буде воды не, спадут в то время когда получится разрешение двинуться в устья реки, и пароход Перовский не в состоянии будет проникнуть в оные. Комитете во всяком случае не может не выразить при этом своего желания чтобы флотилия, по мере возможности, не раздроблялась, а держалась вместе, чтобы она употребила все старания исследовать главнейшее устье Аму-Дарьи и потом на сколько возможно самую реку, и во всяком случае не подвергла неприятным последствиям нашу миссию во время пребывания ее в Хиве, какими-либо преждевременными действиями в Аму-Дарье, близь хивинских владений.’ Такое положение комитета было Высочайше утверждено.
Мы увидим в последствии что решения комитета не могли быть выполнены вследствие разных недоразумений.
Отравляя агента в ханства, военное министерство поручило ему собрать по возможности более топографических сведений, не только об этих мало известных нам землях, но и о Киргизской степи, съемку которой приказано проверить. Оно предписало вести во время похода топографический журнал, составлять географическое и статистическое описание пройденных стран, собрать сведения о старом русле Аму в Каспийское море, о Туркменах, их военных силах и отношениях к соседям, о дорогах пролегающих из ханства в соседние с ними азиатские страны, о военных силах ханств и соседних с ними владений, в особенности же изучить во всех отношениях реку Аму-Дарью.

II.

К концу апреля, лица предназначенные в составь миссии собрались в Оренбурге, куда 1-го мая приехал и флигель-адъютанте Игнатьев. Приготовления к походу шли день и ночь. Здесь нельзя не заметить о трудностях снаряжения войск в степь, которые людям служившим постоянно внутри России и привыкшим к европейским передвижениям едва ли могут быть и понятны. Действительно, чтобы снарядить и отправить с небольшим сто человек, нужно было своевременно позаботиться о самых последних мелочах одежды, продовольствия и передвижения посылаемых чинов. Генерал-адъютант Катенин, при деятельной помощи всех подведомственных ему управлений и лиц, и после усиленных трудов в продолжении шести месяцев, едва-едва мог приготовить миссию к походу в половине мая.
Прекрасными весенним утром начался день 15-го мая, а в 8 часов, вся миссия уже благоговейно слушала путевой молебен на обширной равнине за рекой Уралом: пронеслось последнее благословение священника, раздалась команда, и караван посольства длинною нитью потянулся в неведомую даль, не зная наверно что ждет его впереди.
Весна 1858 года особенно благоприятствовала степным движениям. Подножный корм был везде превосходный, и первые переходы миссия сделала, сопутствуемая дождями и прохладой. Осмотревшись несколько в походе, устроив порядок движения охранного своего каравана, начальник миссии мог вполне предаться обсуждению своих будущих действий. Решительный шаг был сделан, в Оренбурге чины миссии окончательно расстались с европейскою жизнью, с ее обычаями и законами, затем сразу следовало забыть все прошедшее и подготовить себя к встрече с самым диким варварством, с отсутствием всякого понятия о международном праве вообще и о праве человека в особенности. Не легкий переход предстоял нашему агенту. Много надо иметь любви к интересам отечества, много самоотвержения, энергии и молодого, пылкого честолюбия, чтобы променять службу в России на томительный, тяжелый поход по степям, на жизнь исполненную лишений и на столкновение с среднеазиятскими владетелями, у которых игра в жизнь и смерть человека есть не более как шутка.
Кому неизвестна история с Стодардтом, полномочным посланным лорда Пальмерстона и, конечно, ни один человек близко знавший азиятские страны не мог поручиться чтоб и 1858 году не свершилась такая же катастрофа со всяким другим агентом, какая некогда постигла английского резидента.
Подтверждением слов наших всего лучше может служить поступок Бухарского эмира с посланным от генерала Черняева не далее как в 1865 — 66 годах дипломатическим чиновником Струве и сопровождавшими его лицами, которых Бухарцы продержали более полугода в плену, подвергали разным истязаниям и едва не лишили боязни, и все это делалось почти в виду русских войск, стоявших в нескольких переходах от Самарканда. В 1858 году мы не были как ныне повелителями чуть не половины Средней Азии, и вместо многочисленных баталионов и укреплений, раскинутых ныне от Арала до верховьев Нарыка а Заревшана, занимали только частичку устьев Сыра тремя ничтожными фортами, с гарнизоном в 1 1/2 баталиона пехоты с 2 — 3 сотнями казаков.
Разумеется все это очень хорошо знал агент и тем не менее принял на себя тяжелую миссию, посвятив ей свою деятельность. Перебирая в уме все возможные случайности положения своего в ханствах, представляя всю изворотливость Азиятцев в переговорах, полковник Игнатьев на первых же переходах, с бивуака у урочища Биш-Тамак, писал, 24-го мая, директору азиятского департамента: (Приложение V) ‘Идучи по стели обдумываю я предстоящее мне в Хиве и Бухаре дело и решился высказать вашему превосходительству некоторый мысли родившиеся у меня при сличении сведений находящихся в Оренбургском крае о Средней Азии с данною мне инструкцией…. Жертвуя собою для пользы службы, не боюсь откровенности. Когда настанет время переговоров с ханами, в случае сомнения и противоречии местных обстоятельств с указаниями мне данными, решусь на то что по крайнему моему разумению почту за наиболее для нас выгодное и сообразнейшее с общими видами министерства. Вопросы поднятые полковником Игнатьевым главным образом касались наших торговых сношений с ханствами и возможности участия нашего в войнах Бухары с Коканом. Мы приводим эту любопытную бумагу в приложении, (Приложение VI) но не можем не указать здесь на одну мысль агента, исполнение которой последовало лишь в последнее время: ‘Едва ли выгодно для нас, и писал полковник Игнатьев, ‘в случае еслиб эмир Бухарский попросил помощи России в войне с Коканом, отказать ему в этом и не воспользоваться сим случаем чтобы связать Сыр-Дарьинскую линию с Сибирскою, заняв Туркестан и Ташкента.’ В ответе на это представление последовали указания министерства, полученные агентом лишь 26-го сентября, уже по прибытии в Бухару. С того же бивуака полковник Игнатьев послал нарочного к начальнику Аральской флотами, капитану 1-го ранга Бутакову, с просьбой войти в связь ос миссией когда она прибудет к Аралу, и именно к заливу Чернышева, мотивируя такую просьбу следующими побуждениями: ‘Необходимость ясно и положительно определить обоюдные действия как вверенной мне миссии, так и Аральской флотилии при дальнейшем их направлении к пределам Хивинского ханства, и уяснить те затруднения который могут ожидать флотилию в случае входа ее в устье Аму-Дарьи указывает на неотлагательную надобность в личном моем свидании и совещаниях с вашим высокоблагородием прежде чем мы решимся на какое-либо действие.’
31-го мая миссия благополучно достигла реки Эмбы, пройдя со своим огромным обозом в семнадцать дней 458 версте. Мы имели уже случай заметить о том взволнованном состоянии в котором находилась степь вследствие разбоев известного наездника Исета Кутебарова. Оренбургский генерал-губернатор, употребляя все меры к умиротворение кочевников, нашел наконец полезным объявить амнистию всем бунтовавшим Киргизам и завести поэтому косвенные переговоры с самим Исетом, с целью заставить его явиться с повинной. Как ни убедительно действовали в этом случае посредники, но Исет, следуя внушению своей матери, сначала положительно отказался войти в какие-либо сношения с оренбургским начальством и думал уже откочевать в глубь Усть-Урта, когда неожиданно получил известие о движении миссии под начальством флигель-адъютанта Императора, и намерения его переменились. Он решился прежде свидания с генерал-губернатором отдать себя в руки агента, как лица, по мнению его, доверенного у Государя, а следовательно совершенно беспристрастного. Черта характерная и назидательная для наших исследователей причин частых бунтов Киргизского народа. 4-го июня Исет с несколькими из своих приближенных уже стоял безоружный в палатке полковника Игнатьева.
‘После первых приветствий, пишет агент, Исет принес полную покорность правительству, прося меня, как посланца Государя Императора, засвидетельствовать пред Его Императорским Величеством его покорность и готовность загладить прежние свои вины ревностною и верною службой. При этою он высказал мысль что, по недобросовестности посылавшихся доселе в степь чиновников и начальников его преследовавших, он не мог изъявить им своего раскаяния и дожидался для сего приезда в степь человека который мог бы лично засвидетельствовать Его Императорскому Величеству об его покорности и вместе с тем поручиться в безопасности при поездке к генерал-губернатору.’ Так принесена была повинная знаменитым киргизским батырем, за которым бесполезно гонялись три года ваши отряды. И этот недавний бунтовщик, не далее как через четыре дня после повинной, провожал уже нашу миссию по своим аулам с тем гостеприимством на которое так способны Азиятцы, дал ей надежных вожаков для прохода через пески Барсуки, и наконец для сопровождения агента в Хиву, отдал ему любимого сына, как доказательство пред Хивинцами полной его покорности русскому правительству.
Дойдя 7-го июня до реки Чегана, начальник миссии, согласно сношению своему с капитаном Бутаковым, выслал немедленно к заливу Чернышева топографа, с двумя вожаками, для открытия сообщения с флотилией, и затем, замедлив движение каравана по пескам, 12-го числа сам выехал на берег Арала, нетерпеливо поджидая появления судов.
Грандиозная картина открылась пред чинами миссии когда они поднялись на гору у бухты Кум-Суат: после песчаных, безжизненных степей яркая синева Арала казалась невыразимо отрадною и поразительною. Слева, как бы в тумане, виднелись слабые очертания северо-восточного берега моря, прямо синева вод сливалась с горизонтом, справа же высился скалистый, угрюмый западный берег, спускаясь прихотливыми обрывами к морю и придавая всей картине своеобразный и дикий характер. Напрасно несколько часов миссия простояла на берегу моря, на прекрасной синей поверхности его не отделилось ни одной точки которую можно было принять за парус или за судно: повсюду была гладь и тишь. Оставаться долее у Чернышевского залива оказалось невозможным, по совершенному отсутствию подножного корма и недостатку пресной воды. Отряд должен был сняться и сделать ночной, усиленный и утомительный перехода для достижения ближайших колодцев. Поздняя присылка из Оренбурга материалов дав флотилии удержала капитана Бутакова в Форте No 1 долее чем он предполагал, и он не мог уже поспеть к Чернышевскому заливу ко времени привода туда агента 14-го июня, пред миссией, расположившеюся у мыса Бай-Губет, чернелся пароход Перовский, но прошел мимо, не заметив сигналов делаемых с береге миссией. 19-го, после долгих попыток войта в сношение с полковником Игнатьевым, капитан Бутаков был наконец радостно встречен на пустынном берегу Арала начальником Миссии.

III.

По мере приближения к хивинским владениям, до полковника Игнатьева начала доходить более и более положительные сведения о положении дел в ханстве. Так он узнал что Аму-Дарья в этом году разлилась до такой степени сально как не помнили и старожилы, но что к началу июня ожидался уже спад воды, что борьба Хивинцев с Туркменами продолжалась, и города Кунь-Ургенч и Ходжейли, чрез которые проделал путь миссии, содержались в тесной блокаде Туркменским ханом Ата-Муратом, что Хивинцы, предугадывал желание наше ввести флотилии в Аму, не хотят на это согласиться. Известия эти были настолько важны, что начальник миссии вынужден был изменить первоначальный план своих действий в Хивинском ханстве. Придавая, как это и следовало, огромное значение изучение топографии ханства вообще, и главным образом Аму-Дарьи, полковник Игнатьев видел, что замедление флотилии, с одной стороны, и нежелание хана пустить наши суда в реку, с другой, могли совершенно лишить его возможности, особенно при следовании миссии на Кунь-Иргенч не только исследовать низовья Аму, но даже близко взглянуть на эту реку. В то же время движение на Кунь-Ургенч ставило миссию в самые щекотливые отношения как к Хивинцам, так и к Туркменам, ибо к первым миссия шла для заключения дружественного трактата, а последние еще недавно присылала к оренбургскому генерал-губернатору генералу Катенину послов с предложением подданства своего России.
Все эти известия и соображения заставили флигель-адъютанта Игнатьева принять следующее решение. ‘Дабы не потерять времени, доносил он, и хотя сколько-нибудь отстранить невыгоды слишком позднего прибытия нашего в хивинские владения, а также не подвергаться неминуемому отказу хана на пропуск флотилии нашей в реку и воспользоваться стесненным положением ханства, я решился, приняв в соображение вышеизложенное, нагрузить в Чернышевском заливе некоторые из подарочных вещей и тяжестей посольства и отправить оные с двумя офицерами (один морской, другой генерального штаба), с баржей на буксире, прямо в Аму-Дарью до города Кунграда. О вышеизложенном я намереваюсь предупредить мехтара письмом, (Приложение VII) и отправить оное с посланцем прямо в Хиву с таким расчетом времени чтобы пароход наш успел войти в устье до получения ханского распоряжения из Хивы.’ (Приложение VIII) Затем, после уже свидания с Бутаковым, в том же донесении, агент излагает: ‘Я предъявил капитану 1-го ранга Бутакову Журнал комитета препровожденный мне вашим превосходительством при письме от 15-го апреля, и отговариваю его от производства предварительной рекогносцировки реки Аму до Кунграда, признаваемой им необходимою. По сведениям собранным капитаном 1-го ранга Бутаковым о состоянии в настоящее время устьев реки Аму, Талдык обмелел, а главная масса воды преимущественно обратилась в старое, самое восточное устье… Сборным местом всей флотилии назначено капитаном 1-го ранга Бутаковым устье Талдыка. Флотилия состоящая из пароходов Перовский, Обручев и двух барж соберется на этот пункт 23-го числа…. Капитан 1-го ранга Бутаков, взяв два из судов флотилии и наложив на них подарочные вещи, отправится в устье Аму и поднимется до Кунграда, действуя в смысле изложенного мною в письме кунградскому градоначальнику, отправленном сегодня с рассыльным. Я просил капитана Бутакова не обращать внимания на частные неприязненные действия Хивинцев на какие-либо попытки остановить пароход, сообщая мне по возможности чаще сведения о плавании судов, в особенности в случае какой-либо остановки, и прибыть в Кунград 25-го числа. В случае еслибы встретились непредвидимые препятствия для плавания наших судов, то подарочные вещи будут переложены в хивинские барки, с тем чтобы на оных постоянно находились Можайский (морской офицер) и Салацкий (офицер генерального штаба) и два матроса, в виде прислуги этих офицеров.’
Приняв такое решение в отношении флотилии, флигель-адъютант Игнатьев, в видах достижения той же цели, то есть, главным образом, исследования реки Аму-Дарьи, решался изменить и самый путь миссии, — направив ее вместо Кун-Ургенча на город Кунград. Как с известием к хивинским властям о причинах входа наших судов в Аму и изменения маршрута миссии на Кунград, так и для разузнания впечатления произведенная этими действиями на хивинское правительство, был послан находившейся при миссии с товарами купца Зайчикова прикащик Панфилов, одна из тех бывалых в Средней Азии личностей простого русского люда которые мастера на все, все узнают, все рассудят своим простым, но здравым умом и нигде не потеряются.
Мотивируя доводы по которым миссия должна была избрать путь на Кунград, агент доносил между прочимы ‘На этом пути (то есть к Кунграду) я могу сохранить несравненно большую независимость действий в отношении к Хивинцам и в особенности Туркменам, и скорее принять, при благоприятных обстоятельствах, роль посредника, нежели при движении чрез Кунь-Ургенч, где я могу быть поставлен в затруднительное положение к Туркменам и возбудить против себя нечаянным образом недоброжелательность и подозрения Хивинцев.
‘При следовании миссии чрез Кунь-Ургенч, высылка для меня в этом городе почетного хивинского конвоя могла только подать повод к весьма неприятной для нас схватке узбеков с Туркменами.
‘Мне представляется возможность при следовании на Кунград прибыть восемью днями ранее к хивинским владениям и попытаться ввести нашу флотилию несколько ранее до окончательная спадения воды.
‘Направляясь на Кунград, я мог быть ближе с караваном миссии к флотилии и более сосредоточить таким образом свои средства, а личным моим присутствием в Кунграде отстранить те важные недоразумения которые могли бы произойти при отдельном от меня следовании, — при настоящем положении дел в Хиве, — или флотилии, или каравана.
‘В случае ежели бы наши суда не вошли своевременно в сношение с миссией, а также ежели бы они встретили непреодолимый препятствия ко входу в реку или для дальнейшего по реке плавания, то, следуя на Кунград, я имею более возможности нежели из Кун-Ургенча принять иные меры чтоб изучить хотя часть реки или выручить из беды флотилию.
‘Следование миссии чрез Айбугирский залив на Кунград и оттуда на Хиву на барках или сухим путем доставляет нам случай изучить вполне Айбугирский залив, пройти малоизвестным до сих пор путем и обозреть с пользой для науки низовую часть Хивинского ханства.’
Сделав сообразно с этим все распоряжения и направив миссию к Айбугирскому заливу, к урочищу Урге, полковник Игнатьев счел необходимым кроме словесных обяснений, снабдить начальника флотилии особым предписанием, (Приложение IX) из которого, для разъяснения действий миссии, считаем необходимым привести следующие выдержки: ‘Признаваемую вами необходимою предварительную рекогносцировку самого устья реки можно бы было допустить только в таком случае ежели она будет произведена вами со всевозможною осмотрительностью и не повлечет за собою никаких дурных последствий для достижения общей цели миссии и флотилии, то-ест свободного плавания вверх по Аму -Дарье, во всяком случае я предоставляю обозрите это вашему ближайшему усмотрению и соображению местных обстоятельству лишь бы только в реке не находилось ни под каким предлогом одновременно более двух судов, что противоречило бы извещению, сделанному мною о флотилии кунградскому начальнику…. Если же, как вы мне сообщали словесно, вы найдете более удобным для судов наших подняться по реке не по Талдыкскому устью, а по вновь прорытому рекой восточному, то в таком случае я прошу ваше высокоблагородие остановиться с судами вошедшими в реку в месте соединения этого нового рукава с главным руслом реки, где и ожидать от меня дальнейших извещений. Как при проход чрез одно русло реки, так равно и чрез другое, я покорнейше вас прошу стараться прибыть к Кунграду не ранее 25-го числа сего июня и не позже утра 26-го, а если вы остановитесь несколько выше означенного города, то не ранее 27-го числа, то есть ко времени прибытия миссии в окрестности места вашей стоянка.’
Расставшись с флотилией и сделав еще два перехода по западной стороне Арала, миссия 21-го июня расположилась на урочище Урге, на берегу Айбугирского озера, сплошь поросшего камышами и составляющая рукав моря.
Во время этого движения, рекогносцировочный отряд поручика Скрябина пересек Усть-Урт и вошел в связь с миссиею, но не встречая в нем особой надобности, флигель-адъютант Игнатьев предписал Скрябину продолжать возложенную на него работу.
На пути к Урге миссия была встречена посыльными Киргизцами ездившими в Хиву от оренбургского генерал-губернатора с предупреждением о приезде посланника. Киргизы эти, имевшие свидание с мехтаром и самим ханом, первые передала весть агенту нашему что Хивинцы очень встревожены движением по степи генерал-губернатора и разных отрядов, а также значительным конвоем миссии, вследствие чего весьма боятся чтобы русские не вступили против них в союз с Туркменами и не перевели к себе Киргизов населяющих южную часть ханства и имевших во главе своей батыря Азбергеня, близкого родственника и сподручника Исета. Чрез этих же Киргизов и в виду того же опасения за союз с Туркменами, хан просил направить миссию не на Кунь-Ургенч, а на Кунград. Вследствие чего желание хана как нельзя кстати совпало с предположениями самого агента. Для встречи миссии был назначен кунградский правитель и почетный конвой во 100 всадников под начальством кунградских чиновников, а в качестве постоянная пристава Диван-Баба, брат Дивана-Беги, ханского секретаря и казначея. Не доходя верст 6 до урочища Урги, миссию встретили начальники хивинского конвоя, которые в разговоре старались издалека разузнать о цели посольства и о связях его с Туркменами.
Четыре дня миссия совершала тяжелую переправу на хивинских лодках через Айбугир, причем плавание по сплошным камышам в продолжении 8-ми часов, при страшной жаре, составило первый опыт тех мучений которые привелось перенести в последствии при плавании по Аму.
С урочища Урги был отправлен обратно в Уральское Укрепление добавочный конвой, и здесь же, за невозможностию вести огромный обоз по пересеченной местности ханства, были сожжены офицерские и другие лишние повозки, четыре повозки отправлены с добавочным конвоем, и затем при миссии оставлены только под заболевающих две легкие, крепкие телеги. Здесь было уменьшено число нестроевых, отделены все слабосильные, и убыль пополнена уральскими казаками из добавочного конвоя в числе 10 человек. Верблюды миссии, для обхода Айбугирского озера, была направлены в брод у слияния этого озера с морем.
Сделав переход от Айбугара до места жительства родственника Исета Кутебарова, Азбергеня, явившегося к полковнику Игнатьеву с повинною, миссия на другой день, то есть 28-го июля, вступила в Кунград при огромном стечении народа, и следуя грязными улицами, дошла до назначенного для ее пребывания ханского дворца, очень пoxoжего на тюремный замок. В Кунграде слышанные от посыльных Киргизов на Усть-Урте расказы об опасении Хивинцев оказались справедливыми, и очевидны стали боязнь и недоверие которыми прониклись хивинские чиновники в отношении миссии и ее поручения. Вот что между прочим доносил в шифрованной депеше из Кунграда наш агент министерству иностранных дел. ’28-го прибыли в Кунград благополучно. Встреча хороша. Положение наше становится затруднительным. Любезное письмо посланное генерал-адъютантом Катениным Туркменам перехвачено Хивинцами, считающими cиe уликой в двойственности наших действий’ (письмо заключало в себе известие о следовании миссии). ‘Из четырех рассыльных Киргизов посланных с письмом, перехвачены и приведены в Хиву трое, а четвертый приехал ко мне с жалобой. Отряд наш и движение генерал-губернатора встревожили ханство, так что собралась везде милиции. Пароход усилил дурное впечатление. Торопят следованием в Хиву, но я медлю, первоначально для парохода, а теперь для разъяснения обстоятельств. Пароход пытался войти в различные устья, наделав тревоги выстрелами и изысканиями, и с 22-го по 28-е число не мог войти, так что я вынужден согласиться на настоятельный требования Хивинцев перегрузить подарки на хивинские барки…. Медлю для выиграния времени, но иду вперед. Сажусь в Кунграде на хивинские лодки. Действительно все обстоятельства сложились так чтобы возможно больше напугать и без того недоверчивых Хивинцев. Начать с того что хивинское правительство, получив известие с Сыр-Дарьи о приготовлении к плаванию флотилии, прежде всего решило во что бы то ни стало не пропускать судов наших в Аму, так что правитель Кунграда, под страхом потерять голову, уже с 24-го июня стал приступать к полковнику Игнатьеву с просьбой о запрещении судам входить в реку. Между тем агент отдавши приказание судам пройти к Кунграду, вынужден был медлить как своим движением, так и распоряжением об остановке флотилии, что конечно не успокоивало Хивинцев, а капитан Бутаков, с 22-го по 28-е июня тщетно ища прохода в реку по различным устьям, естественно обратил на себя внимание хивинских чиновников, имевших положительное приказание хана не пускать его в Аму-Дарью, и наконец привел их в совершенное отчаяние и усилил еще более подозрение, когда 29-го июня пароход Перовский с баржей открыл новое восточное русло Аму-Дарьи, Улькун-Дарью, перешел бар и поплыл вверх к Кунграду, причем баржа, отдавая честь брейд-вымпелу Бутакова, произвела пальбу из пушек, которая окончательно убедила Хивинцев в неприязненности наших действий. Если к этому прибавить предшествовавшее приходу миссии в хивинские владения движение наших отрядов, в особенности по Усть-Урту, прибытие с огромною свитой генерал-губернатора на Сыр, и перехват письма писанного по приказанию — генерал-адъютанта Катенина султаном-правителем к Туркменам, то мы поймем причину страха Хивинцев и их подозрения относительно союза нашего с Туркменами, этими заклятыми их врагами. При таких обстоятельствах, окруженный недоверчивостью и недоброжелательством кунградских властей, получив известие что письма миссии в Россию захватываются и читаются, флигель-адъютант Игнатьев, снисходя на убедительный настояния хивинских чиновников, просивших именем хана следовать скорее в Хиву, решился, не дожидаясь Бутакова в Кунграде, сесть на хивинские лодки, что давало ему возможность обозреть большую часть течения Аму, и 1-го поля отплыть в Хиву. Лошади миссии с частью конвоя, по настоянию Хивинцев, были направлены, под начальством Уральского Войска есаула Бородина, при топографском офицере Зеленине, от Кунграда к Хиве сухопутно, по правой стороне Аму. В то же время агент отправил одного из состоявших при нем офицеров, лейтенанта Можайского, навстречу Бутакову, под благовидным предлогом принятая с парохода подарков, но с целию осмотреть рукав Талдыка, войти в сообщение с Аральскою флотилией, узнать что случилось с нашим пароходом и известить Бутакова о положении дел. Можайский спустился вниз по Талдыку, но попав в другой рукав, принужден был возвратиться к Кунграду, где уже и нашел наши суда на якоре.

IV.

Оставив на время миссию тянуться бичевой вверх по Аму-Дарье, обратимся к плаванию нашей флотилии. Подойдя к Талдыкскому устью Аму, флотилия напрасно искала прохода в реку в продолжении четырех дней, и капитан Бутаков пришел наконец к убеждению что осмотренные им в 1848-49 годах устья Аму совершенно засорены и даже заросли камышом. Лишь 27-го числа, направляясь с баржей к восточному устью Аму, он увидел против мыса Кара-Джара далеко выходившую в море пресную воду, и послал шлюпку осмотреть нет ли тут нового протока
‘Посланные офицеры и, — писал Бутаков, — ‘донесли мне что проток есть, широкий и глубокий, называемый киргизами Улькун-Дарья (большая река), что в него направилась главная масса воды Аму, что на баре не было нигде трех футов глубины. Вследствие чего, так как флигель-адъютант Игнатьев сообщил мне, что Хивинцы соглашаются на плавание двух наших судов по Аму-Дарье, лишь только ветер стихнет, я перегружаю тяжести с парохода на баржу и вхожу в Улькун-Дарью’.
29-го июня Бутаков вошел в реку, а 30-го, имея на буксире баржу, пошел вверх по Улькун-Дарье, несмотря на уверения подъзжавшего к нему каракалпакского бия что хан не велел пускать судов наших вверх, и требование его возвратиться в море.
Идя по протоку Кульдень, ведущему из Улькун-Дарьи в Талдык, Бутаков был прижат течением на крутом повороте к берегу, в это время появились хивинские чиновники из Кунграда и собралось человек 20 простых Хивинцев, кричавших чтоб он не шел далее, но Бутаков, отговорясь тем что везет подарки хану и не может остановиться, продолжал свой путь. При проходе Талдыком, явилась вооруженные Хивинцы и требовала чтоб их впустили на пароход, но Бутаков приказал объявить им ‘что после солнечного заката на суда Русского даря чужих не пускают, и чтоб они лучше отправлялись спать’ Ночью опять множество лодок окружило пароход, и Хивинцы требовали впуска, но также безуспешно.
В 6 часов утра 3-го июля суда наши наконец стали на якорь против Кунграда, и Бутаков с некоторыми из офицеров отправился к правителю города. При свидании, начальник флотилии выразил желание следовать за миссией, но правитель наотрез объявил что, по ханскому повелению, он ни за что не пропустить суда и откроет неприязненные действия, ибо иначе ему самому грозить виселица. При этом правитель выразил желание чтоб офицеры жили на берегу, но Бутаков весьма благоразумно отклонил такое предложение. Утром 6-го июля прибыл к флотилии лейтенант Можайск, успев сделать сондировку и съемку Талдыку, и известил Бутакова, по приказанию флигель-адъютанта Игнатьева, что Хивинский хан не соглашается на плавание наших судов вверх по реке, в тот же день вечером возвратилась в Кунград и команда наша с лошадьми, по невозможности двигаться по дорога указанной Хивинцами, претерпев в пути многие бедствия. (Приложение X) 7-го июля приехал в Кунград с письмом посланный из Хивы Киргиз от прикащика Панфилова, правитель отнял это письмо и задержал посланного, но когда Бутаков чрез одного из своих офицеров объявил правителю что флотилия такими поступками вынуждена будет идти вверх по реке, тогда все дело устроилось, и правитель, испугавшись, опять стал ласков и предупредителен к Русским.
11-го июля команда с лошадьми вновь выступила из Кунграда и отправилась по новой дороге в Хиву.
17-го июля вечером приехал на пароход посланный от кунградского правителя с вопросом: что значит появление третьего русского судна (лейтенанта Колокольцова) в Аму-Дарье?
‘Я отвечал’, — пишет Бутаков, — ‘что оно везет ко мне каменный уголь и провизии, и что им опасаться совершенно нечего.
‘ — Правитель хочет остановить его.
‘ — Оно не остановится без моего приказания.
‘ — Правитель непременно велит остановить его, и если оно не послушает, то будет драка.
‘Посланный к правителю наш офицер для объяснения прихода бараки не мог его успокоить, и правитель на все доводы отвечал что он непременно остановить судно’.
На следующее утро барака под всеми парусами шла по протоку Кульдень, и Бутаков подал ей сигнал ‘не салютовать’.
‘Колокольцев, — пишет Бутаков, — ‘быстро подвигался вперед, и ему оставалось до выхода в Талдык всего версты две, как вдруг его прижало к берегу на крутом завороте у Измайл-баге-Тубада. Еще верст за 10 до того места он был встречен верховыми Хивинцами, кричавшими чтоб он остановился, он отвечал им с приветливыми поклонами: якши, якши (хорошо, хорошо), и продолжал идти. Потом встретилась ему лодка с хивинскими чиновниками, хотевшими пристать: ей нарочно бросили неловко конец, за который они не ухватились, разумеется, и барака пролетела мимо. Верховые между тем продолжали скакать вслед за нею, крича свое, а лейтенант Колокольцев продолжал улыбаться и кланяться, притворяясь что не понимает чего они хотят — потому что не знает языка, а переводчик очень плох. Наконец когда бараку прижало к берегу, Хивинцы ухватились за ванты, за снасти, кто за что мог, и объявили что пусть им хоть отрубят руки, но они не отстанут и не пустят бараку дальше’.
Вечером 19-го июля прибыл на пароход сам правитель и передал предписание полковника Игнатьева, от 16-го июля, об отправлении подарков и всех чиновников миссии с парохода в Хиву, об отплытии флотилии к устью Улькун-Дарьи. Правитель был принять на пароходе ласково, но отказался от предложенного в честь его салюта из 5 выстрелов, за то с большим удовольствием смотрел на поднятый сигнальный флаг, когда ему объявили что это флаг губернаторский и поднять в честь его прибытия.
21-го июля отправилась вверх по реке хивинская лодка с чинами миссии и подарками, в тот же день и флотилия пошла обратно к устью Улькун-Дарьи.
Так кончилось плавание судов наших в устьях Аму, не мало наделавшее хлопот агенту во время пребывания его в Хиве, но за то, благодаря смелости капитана Бутакова, флотилия исследовала прихотливые устья Аму, составила прекрасную карту дельты реки, а главное, доказала Хивинцам возможность добраться хотя до Кунграда не только сухопутьем, но и водой, и притом на страшных, невиданных ими доселе судах, которые без паруса, без бичевы, извергая дым и огонь, идут безостановочно вверх по реке.

V.

Выше было сказано что 1-го шля миссия, в сопутствии своего пристава Диван-Баба, потянулась на хивинских лодках бечевой вверх по Аму. Как берега небольшою протяжении были еще затоплены, а во многих местах сплошь покрыты камышами, то можно судить каким мучениям подвергалась миссия во время плавания, при постоянной температуре 36 Реомюра, без малейшего ветерка. День и ночь в усиленной испарине, под страшным палящим солнцем, в открытой лодке, и притом подвигаясь на бичевнике как рак. Для знакомства с этим способом передвижения, считаем не лишним привести выдержки из частного письма одного из офицеров сопровождавших флигель-адъютанта Игнатьева.
‘Плавание на хивинских лодках представлялось в начале в высшей степени для нас интересным, при неизвестности Аму-Дарьи, мы готовились точно к какому-то открытию в новом свете, но увы, наши иллюзии скоро рассеялись… Лодки тянулись лямкой по четыре человека каждая и делали от двух до трех верст в час, плавание бичевой, даже при самых благоприятных условиях, неутешительно, а с хивинскими лодочниками просто мученье. Паруса Хивинцы страшно боятся, и когда наши растягивали полога, лодочники бросали бичеву и сидели сложа руки пока не снимали этого, по их понятиям, ‘шайтана’ (чорта). Путь от Кунграда до Ургенча, мимо городов Хаджейли и Кипчака, то пролегал по самой реке, то входил в узкие дефиле, пробитые водой в густых камышах, то тянулся искусственными канавами, которые вследствие сильного напора воды размылись и обратились в целые каналы. Вообще вода в настоящем году чрезвычайно велика, и по словам туземцев, они давно не помнят такого громадного разлива реки. Разливы эти нередко представлялись, нам на 4 — 5-ти-верстном пространстве, затопляя прибрежные сады и жилища. Ночевали мы по большей части в густых камышах выше человеческого роста. Мучение страшное. Днем в одном белье лежим почти без движения в открытых лодках, совершенно мокрые от испарины, с закатом же солнца появляются миллионы комаров и за ночь так уродуют наши физиономии и даже тело, прокусывая белье и кителя, что нас узнать нельзя, под пологом задохнешься, открыться невозможно, и так каждый день. Даже лодочника, люди привыкшие, ставят себе полога. Переправы с одного берега на другой мы делали очертя голову: Хивинцы пускают лодки на произвол течения, и куда прибьет их, то и хорошо. В двух местах мы лопали на страшные водовороты, и если не пошли на дно Аму, то так было угодно Богу. Река все-таки грандиозна, почти везде от 400 до 600 саж. ширины.’
В то время когда наши суда успели уже пробиться к Кунграду, миссия тянулась на лодках вверх по реке, и агент находился в совершенной неизвестности того что делала флотилия, что однакоже хорошо знали сопровождавшие лодку хивинские чиновники, получая сведения при каждом сообщении с берегом. Только 15-го числа, подходя уже к городу Ургенчу, полковник Игнатьев получил чрез сына Исета и чрез хивинского рассыльного письма из Кунграда от капитана Бутакова и от офицеров сопровождавших наших лошадей. Из писем этих вполне обнаружилась неблагонамеренность кунградского правителя, Есаула-баши, по распоряжению которого у наших посыльных, отнимали письма и прочитывали. Достоинство агента требовало не оставлять подобных поступков без внимания, и флигель-адъютант Игнатьев, по получении писем, тотчас решился высказать неудовольствие окружавшим его Хивинцам: ‘Желая проучить хотя несколько Хивинцев, доносил наш посланник, и показать им что я не намерен сносить подобный действия, я остановил не доходя Урченча лодки, позвал к себе Диван-Бабу (пристав), объявил ему сколь неприличны и непростительны поступки Хивинцев, и что если до сведения хана не будет доведено немедленно мое неудовольствие на Есаул-баши и требование чтобы тотчас было сделано распоряжение об облегчении следования лошадей и половины конвоя в Хиву, то я не только не буду продолжать плавания своего далее, но вернусь тотчас же в Кунград. Диван-Баба извинялся, упрашивая меня доехать хотя до Ургенской пристани, говорил что я его приведу на плаху после возвращения в Кунград, послал тотчас донесение хану и ручался в том что все мои требования будут исполнены.
’16-го мы простояли у Ургенской пристани, я весь день не выходил из лодок и в лодке же принял высланных ханом из Хивы для принятая нас даргу (в роде гофмаршала), одного из шести самых приближенных лиц к хану, шаркраук-бия (должность соответствующая церемониймейстеру) и мин-башу, с большою свитой и с почетным конвоем. Дарга рассыпался в учтивостях, в любезностях и уверениях дружбы и приязни, выразил мне что действия Есаула-баши не одобряются ханом, и что послано немедленно из Хивы приказание принять меры к ускоренно следования лошадей, которые должны быть уже на походе, по более удобному и кратчайшему пути. Долго уговаривал меня дарга выйти на берег и следовать в Хиву на высланных от хана лошадях, нагрузив тяжести на 200 арб, также присланных из Хивы на берег. Имея в виду затруднительность и неприличность такой перевозки, а также желая иметь случай исследовать подробнее прежнего каналы протекающие из реки Аму внутрь ханства, и заставить Хивинцев озаботиться скорейшим прибытием наших лошадей в Хиву, я объявил хивинским посланцам что пока мои лошади и часть конвоя не присоединятся ко мне, я не могу явиться к хану и не отойду от лодок. Вследствие чего последовало ханское разрешение везти нас на лодках вплоть до загородного дворца нам отведенного.’
‘Вы не можете представить’, писал в это же время один из сопровождавших полковника Игнатьева офицеров, ‘какое волнение поднялось в нашей маленькой флотилии когда разнеслась весть что мы повернем вниз по течению реки. Большинство, а оно конечно не знало ничего о ходе переговоров и всех обстоятельствах миссии, положительно недоумевало, кто говорил что оскорбили наших чинов на флота дна, другие расказывали что посланник наш не надеется на наши средства, в случае открытого нападения Хивинцев, которое неминуемо, что наших лошадей всех утопили и пр. Тяжело было все это слушать: как, думали мы, прогуляться три месяца по стели по Жару, переиспытать всезвозможные лишения чтобы увидать эти неведомые страны, достичь почти цели, и назад! Нет, это невозможно, и что могут сделать нам Хивинцы? Мы все тогда почувствовали в себе тройные силы (нас всего на всего было человек 40), но каждый казак проникся тем же духом и объявил во всеуслышание что пойдет хоть на 100 Хивинцев, что это сволочь нестоящая и внимания и пр. Офицерство кучкой ходило около лодки начальника миссии, и видя его всегда ласковое, доброе лицо озабоченным, с нетерпением ждало конца переговоров с даргой. Наконец сомнение разрешилось. Дарга вылезь из лодки агента красный, распотевший, видно было что ему досталась недаром аудиенция, и затем мы услышали приказание идти дальше.’
Убеждаясь из беспрерывных переговоров с Хивинцами что одною из самых важных причин их подозрительности к нашим действиям составляло пребывание судов аральской флотилии в реке Аму, постоянно раздражавшее хана, и получив пред Ургенчем от Бутакова донесение от 3-го и письмо (Приложения XI и XII) от 7-го июля, в котором начальник флотилии, уведомляя о мелководье и недостатке у него топлива и продовольствия, просил у агента разрешения уйти в Улькум-Дарью ближе к морю, за мелкие места, — флигель-адютант Игнатьев, на основании таких данных, вынужден был предписать, 16-го июля, капитану Бутакову, по отправлении подарков и наших чиновников на хивинской лодке вверх по реке, отвезти флотилию ближе к морю и послать к р. Сыру за запасом угля (о прибытии второй баржи в миссии тогда не было известно) и провианта и ожидать дальнейших от агента извещений в Улькун-Дарье.
‘Еще на Усть-Урте’, доносит флигель-адъютант Игнатьев, ‘обсуждали мы с капитаном 1-го ранга Бутаковым вопрос о плавании нашей флотилии в р. Аму в нынешнем году, и он мне объяснил что на пароход Обручев нечего расчитывать, ибо это судно может плавать по морю только при самой благоприятной погоде, идти же свободно против течения такой широкой и быстрой реки как Аму на нем невозможно, а что пароход Перовский едва ли может идти далеко вверх по реке, ибо при обмелении может засесть в оной на зиму, подвергаться же случайностям зимовки в реке с флотилией капитан 1-го ранга Бутаков считал едва ли возможным. Имея в виду вышеизложенное и бесполезность парохода в реке, при недостаточности топлива, и не считая себя в праве принять на свою ответственность, вопреки мнения начальника флотилии, опасность которой мог подвергаться в реке пароход Перовский с баржей при пребывании в Кунграде и плавании вверх по реке до Чарджуя и до высоты Балха, до поздней осени, я согласился на предложение капитана 1-го ранга Бутакова, тем более что можно было предвидеть что переговоры в Хиве продолжатся не менее месяца, то есть до конца августа, а по некоторым сведениям осенняя прибыль воды бывает незначительна и непродолжительна, плавание же по Аральскому морю позже 1-го октября начальник аральской флотилии считал для своих судов крайне опасным…. Совершенно возвратить пароход на р. Сырь я считал преждевременным, тем более что присутствие наших судов в устье реки может быть весьма полезно в случае совершенной неудобности и невозможности пройти прямо в Бухару. В последствии, 2-го августа, получил я бумагу от капитана 1-го ранга Бутакова, который уведомил меня что хотя, с прибытием второй баржи подошедшей к Кунграду, у него образовался достаточный запас антрацита чтобы подняться до Чарджуя и даже выше, но что он все-таки полагает блогоразумнее спуститься к устью реки, ибо опасается что пока в Хиве будут длиться переговоры, вода, упавшая уже на два дюйма, у огреть понизиться на столько что судам нашим затруднится возвращение из Аму. (См. Приложение XIII)
17-го июля миссия поплыла далее и, следуя разными каналами проведенными из Аму, 18-го числа подошла по каналу Полван-Ата к загородному дворцу отведенному для ее пребывания в Хиве. Восемь дней прожила она во дворце, уничтожая беспощадно разные фрукты и хивинские сласти, прежде чем дождалась своих лошадей, прибывших в Хиву 26-го июля. Наконец 28-го числа было назначено первое представление к хану, и часов в 5 пополудни миссия узрела повелителя Ховарезма.

(До след. No).

Н. ЗАЛЕСОВ

Текст воспроизведен по изданию: Посольство в Хиву и Бухару полковника Игнатьева в 1858 году // Русский вестник, No 2. 1871

ЗАЛЕСОВ Н.

ПОСОЛЬСТВО В ХИВУ И БУХАРУ ПОЛКОВНИКА ИГНАТЬЕВА

В 1858 ГОДУ

Русские очутились в Хиве в обстоятельствах неблагоприятных для переговоров. Сомнение Хивинцев в мирной присылка агента, вследствие разных передвижений русских отрядов в степи, плавания флотилии и пр., достигло высшей степени. Кроме того при сильном влиянии Бухарского эмира на дела Хивы, опасение не сойтись в целях с этим представителем Турана совершенно стесняло свободу действий правительства, и наконец самое важное: личности с которыми привелось агенту вести переговоры, по своей обстановке совсем не подходили к тому взгляду который установился у нас в России на хивинских сановников и даже самого хана, на основании сведений установленных бывшими миссиями Никифорова и Данилевского.
При покойном хане Алла-Куле, когда был в Хиве Никифоров, и в особенности при наследнике Алла-Кула, Могамед-Рахиме, в бытность в Хиве Данилевского, всеми делами ханства управлял старый мехтар Якуб. Происшедший после смерти Магомед-Рахима перевороты в ханстве, а именно: убийство его преемника Кутлу-Мурата туркменским посланцем во время аудиенции, возведение на ханство Сеид-Магомета и умерщвление последним Якуба, перевернули в Хиве все отношения между ханом и его советниками и послужили к тому что Сеид-Магомед решился сам управлять делами, входил во все мелочи администрации никому не доверял, а если еще и поручал кое-какие дела своим приближенным, то почти исключительно старшему брату своему и Куш-Беги. К этим-то именно сановникам агент наш и не имел ли семь от министерства иностранных дел, что не мало их оскорбило а заставило действовать совершенно не в пользу Русских. При влиянии этих лиц, подозрения хана дошли до того что, в первое время пребывания миссии в Хиве, он под страхом смерти запретил Хивинцам какое бы то ни было сообщение с Русскими, останавливал посыльных агента, сажал их в тюрьму, отбирал наши письма и почти дошел до убеждения что полковник Игнатьев поступить с ним так же как туркменский посланец с Кутлу-Муратом, то есть убьет его на аудиенции. Будучи в то же время неопытен в делах, Сеид-Магомет вынужден был беспрерывно собирать во дворе советы для обсуждения сношений своих с миссией, но в советах все безмолвствовало пред ханом, совещания кончались ничем, о чем миссия получала точные сведения чрез прикащика Панфилова и чрез некоторых преданных нам Киргизов.
Положение миссии сделалось наконец в высшей степени натянутым, когда в Хиву дошла весть о приходе в Аму третьего нашего судна (баржа Колокольцова), так что хан прислал одного из своих адъютантов спросить полковника Игнатьева ‘считать ли его за мирного посланца и прибыл ли он с дружелюбными намерениями или с войной?’ Объяснение хану что вследствие неполучения от нас известий в России, третье судно вероятно пришло затем чтобы принять почту, а также решительный протест агента против арестования наших посланных, и посылка 26-го июля чиновника Галкина к пароходу за почтой успокоили несколько Сеид-Магомета, и он разрешил двум нашим судам стоять в Улькун-Дарье и вообще сделался гораздо ласковее в обращении с Русскими. Требование хана чтобы посланник представлялся к нему, сняв оружие — было отвергнуто, и не только сам агент, но и вся его свита постоянно ходила по городу в оружии и притом в европейском костюме — пример довольно редкий в среднеазиатских ханствах. Подозрительность однако не оставляла хана, и он объявил агенту что будет лично вести с ним переговоры, а для сохранения достоинства посла, предложил ему в случае нужды посылать к министрам секретаря миссии и драгомана.
2-го августа агент объявил хану требования России, и затем начались бесконечные азиатские переговоры. 2-го же августа агентом был отправлен нарочный Киргиз с уведомлением к бухарскому визирю о прибытии посольства. 15-го августа, Куш-Беги, от имени хана, пригласил к себе чинов миссии на обед, после которого вновь возобновились переговоры с 5-ю сановниками. Хивинцы боялись рассердить Россию, не приняв ее предложений, но в то же время за согласие на них, особенно на плавание по Аму, боялись ответственности пред эмиром Бухары, который чрез своих посланцев беспрерывно подтверждал хану не дозволять ни под каким предлогом судам нашим ходить по реке, вместе с тем, в бессильной злобе на того же эмира, они, как все слабые люди, подстрекали противу него агента и советовали ему не идти в Бухару. Обязательный акт который предложил агент подписать хану был составлен крайне умеренно и заключал следующее:
Во имя Всемогущего и Милосердого Бога.
От владетельного Харезмского шаха, высокостепенного Сеид-Магомед-Богадур-хана, дан настоящий акт в том, что имея искреннее желание пребывать в постоянном мире и тесной дружбе с пресветлою и могущественною Российскою Империею, упрочивать приязненные с нею связи и соблюдать во всей строгости правила миролюбивых и добрых соседей, мы обязуемся за себя сам их, за наших преемников и потомков и за все подвластные нам племена:
1) Отныне впредь не предпринимать никаких явных, ни тайных враждебных действий против России и не возбуждать ближайшие к хивинским владениям Туркменские, Киргизские и Каракалпакские рода к неприязни с Россией и взаимной вражде друг с другом.
2) Не потворствовать никак им грабежам, захватам, содержанию в плену русских подданных, и в случае если бы подвластные Хиве племена произвели таковые действия, предавать виновных немедленному наказание, а ограбленное имущество передавать русским властям для возвращения законному владельцу.
3) Ответствовать за личную безопасность и за сохранность имущества всякого российского подданного находящегося в Хивинских владениях, не делать русским подданным никаких насилий и притеснений, а также и караванам идущим в Россию и из России, в случае же смерти русского подданного во время бытности в Хивинском ханстве, отпускать в целости оставшееся после смерти имущество для передачи законным его наследникам.
4) Дозволить российским судам свободное плавание по реке Аму-Дарье.
5) Для наблюдения за ходом торговли и заведывания делами русских подданных дозволить постоянное пребывание в Хиве русского торгового агента (караван-баши).
6) С товаров привозимых российскими купцами в хивинские владения установить постоянную пошлину, не свыше 2 1/2 % действительной ценности товара, то есть сообразно с продажными ценами, и взимать эту пошлину единожды, при ввозе товаров, производя оценку оных безобидно для русских торговцев.
В удостоверение вышеизложенного утвердили мы сей акт нашею золотою печатью и вручили оный уполномоченному со стороны могущественной Российской Империи, высокородному полковнику Игнатьеву, флигель-адъютанту Его Императорского Величества. Дан в городе Хиве. 12 году эмиры месяца ‘ ‘ дня.
На копии обязательного акта Хивинского владельца русский уполномоченный должен был сделать надпись:.
Получив для доставления Его Императорскому Величеству, Великому Государю и Самодержцу Всероссийскому вышеозначенный акт от высокостепенного владетеля Хивинского Сеид-Магомед-Богадур хана, я, на основании данного мне уполномочия, удостоверяю сим что во взаимство постановленных в том акте условий, могущественная Российская держава:
1) Предает совершенному забвению прежние нарушения данных хивинским правительством торжественных обещаний и отступления от заключенных до сего между хивинскими владетелями и Российскою Империей дружественных актов.
2) Предает забвению неприязненные подстрекательства Туркменских и Киргизских племен подданных России к междуусобной вражде, и в знак особенного благорасположения к хану и желания утверждения тесной с ним дружбы, соглашается не требовать на этот раз удовлетворения за незаконное отправление фирманов к подданным России Киргизским племенам, за делаемые Киргизам враждебные видам русского правительства наущения и за покровительство оказанное в хивинских владениях преступникам нашим.
3) Отказывается, в случае исполнения принятых ныне Хивой обязательств, от требования удовлетворения русских купцов за разграбленные до сего времени караваны и нанесенный ущерб нашей торговле.
4) Предоставляет в своих владениях хивинским торговцам все преимущества коими пользуются купцы других азиатских народов.
5) В доказательство милостивого расположения Государя Императора к Хивинскому хану, разрешает подданным хивинским, женившимся в России на мусульманках и при жившим от них детей, вывезти на родину жен и детей своих, буде сии жены и дети, ежели взрослые, на то согласятся.
6) Соглашается дозволить пребывание в Оренбурге для наблюдения за ходом торговли постоянного хивинского торгового агента (караван-баши).
7) Соглашается допустить сбор пошлины с товаров которые будут привозиться на русских судах по реке Аму мимо хивинских владений, по 2 1/2 % с действительной ценности оных, с тем чтобы пошлина эта взимаема была на одном только назначенном пункте при возвращении судов из Бухарии в Аральское море и чтобы при этом судам не было делаемо никакой задержки, с товаров же разгружаемых в хивинских владениях с судов, предоставляет взимать по 5 %.
Таковое делаемое мною удостоверение подтверждено будет письменно доблестным и высокомощным российским министром иностранных дел от Высочайшего имени Его Императорского Величества Государя Императора Самодержца Всероссийского.
Соглашаясь на все пункты предложенного акта, Хивинцы и слышать не хотели о принятии 4-го параграфа, насчет плавания по Аму, а во всяком случае утверждение его обусловливали предварительным согласием эмира.
Принятие сказавшего требования противодействовали и торговцы хивинские, ибо они были твердо убеждены что при перевозке товаров на судах, вся торговля непременно перейдет в руки русских купцов, чего они страшно боялись и в чем разубедить их не могли самые положительные доводы агента.
Переговоры тянулись и, казалось, настойчивые требования полковника Игнатьева даже относительно плавания по Аму клонились к благоприятному разрешению, как вдруг новое донесение кунградского правителя опрокинуло все надежды мисси и положило конец переговорами 21-го августа в Хиве было получено донесение что с парохода Перовский посылаются лодки для производства съемок и промеров, и что из Кунграда бежал на наше судно пленный Персиянин, которого хивинские чиновники хотя и пытались вытребовать от командира парохода, но напрасно. Собрался ханский совет, в котором порешили что пароходы наши отнюдь не следует пускать в реку, ибо исследуя местность, мы можем внезапно овладеть ханством, а увоз безнаказанно пленных разорить окончательно Хиву, к чему может нас понудить дружба с Персией, по понятиям Хивинцев доходившая до того что в Персии ‘чеканят монету на имя Государя Императора, и шах при себе держит вместо гвардии русское войско’.
Чтобы вполне уразуметь такое решение, надобно знать до какой степени важны для тунеядцев-Хивинцев рабы-Персияне, и тогда будет понятно какою гибелью угрожало благосостояние Хивинцев освобождение пленных Персиян, единственных работников в ханстве. На основании этого решения, хан в тот же день потребовал выдачи Персиянина и прекращения съемок, но агент отозвался неимением, донесений с парохода и обещал послать туда письмо с отправляющимися больными русскими чиновниками. В то же время полковник Игнатьев получил известие что посланный им чиновник Галкин вынужденным нашелся поссориться с сопровождавшим его хивинским приставом, по поводу того же Персиянина, и остаться на пароходе. За сим агент, видя упорство Хивинцев относительно пропуска наших судов по Аму-Дарье, в чем их убеждал не только эмир Бухары, но Коканский хан, решился прервать переговоры.
23-го августа миссия дала праздник для хивинских министров, с чаем, фейерверком и разными закусками, при чем министры, кроме поднесенных каждому подарков, сочли не лишним запрятать себе в халаты и стащить в тихомолку разные, преимущественно фарфоровые и серебряные вещи из чайного сервиза.
25-го августа хан прислал подарки Государю Императору, состоявшие из двух аргамаков с полною упряжью и ковра, и ответную грамоту, причем на вопрос агента: когда хан назначит ему прощальную аудиенцию? хивинские чиновники отвечали: вероятно в этот же день вечером.
Так кончились переговоры миссии в Хиве, и затем чтобы судить о последних сношениях нашего посланника с ханом и об окончательных убеждениях вынесенных им из Хивы в пользе наших дипломатических сношений с Азиятцами, предоставим говорить самому агенту. ‘Заметив что письмо ханское (к Государю) доносит флигель-адъютант Игнатьев, ‘запечатано, я объявил хивинским чиновникам что требую копии с оного, и ежели не получу до аудиенции, то непременно буду лично просить о том хана. Каково было мое удивление, когда вечером, напрасно прождав приглашения ехать к хану, узнал я наконец что его высокостепенство, чтоб избегнуть объяснения со мною и необходимости дать какой-либо положительный ответ, удалился в загородный дворец, поручив чиновнику своему пожелать мне доброго пути. Я написал тотчас Кум-Беги что требую прощальной аудиенции, желаю знать положительный ответ хана на предложенные мною условия и прошу доставить копию с письма писанного от хана к Государю Императору ’26-го числа, после полудня, Кум-Беги прислал мне Диван-Бабу с ответом чтоб он не смел доложить моего письма хану. Получив известие что хан вернулся в Хиву, я тотчас же поодаль секретаря миссии, Киливейна, с драгоманом прямо в ханский дворец, чтоб еще раз словесно потребовать от Кум-Беги копию с письма хана к а объяснить что я буду считать себя обиженным ежели не буду приглашен на прощальную аудиенцию и повторить неоднократно уже выраженное мною требование о выдаче нам уральского урядника взятого в плен Джан-Ходжей и находящегося у Хивинцев. Застигнутый врасплох во дворов, Кум-Беги должен был принять Киливейна и обявил ему что хан не хочете дать мне прощальной аудиенции, потому что хивинский посланец Фазил-Хадже не был принять Его Императорским Величеством более одного раза, то я не могу считать себя обиженным, ибо был принять с почетом и отличием, несравненно лучше нежели Фазил-Хаджа в Петербурге, и наконец что мне не дадут копии с ханского письма, потому что это не в обычае в Хиве, и что притом Фазил-Хадже было неизвестно содержание письма Государя Императора к хану, тогда как мне словесно два раза были уже объяснены ответы хана на предложенные мною условия для заключения дружественного акта. К сему Кум-Беги присовокупил что в письме заключается повторение уже мне известного.
‘Вследствие вышеизложенного я решился выступить 28-го августа из Хивы, направляясь чрез город Ханки, близь которого я переправлюсь через Аму-Дарью, и затем поеду правым берегом на Кукертли, чрез Каракуль, в Бухару.’ При этом полковник Игнатьев, донеся что Хивинцы собираются назначить в России посла, с объяснением своих требований, просил министерство иностранных дел не допускать его далее Оренбурга или Форта No 1 и вообще объявить ему что ни одно посольство хивинское Его Императорским Величеством принято не будет, пока Хивинцы не докажут, поднесением Его Императорскому Величеству письменного согласия хана на все ваши условия без изъятия, что они умеют ценить внимание оказанное им посылкой русского агента.
Для объяснения тогдашнего положения миссии, приводим отрывок из частного письма одного из спутников полковника Игнатьева, от 27-го августа: ‘Наша жизнь в Хиве незавидна, подозревают во всем, хватают наших почтарей, и трактата не подписывают. Некоторые из членов миссии, люди особенно слабонервные, ходят с вытянутыми физиономиями, не спят ночи и ежеминутно ожидают нападения. Действительно, мы каждый день почти получаем сведения что на ханских советах трактуют как бы от нас отделаться: одни предлагают отравить, другие поджечь, а третьи, чтобы снять ответственность с хана, советуют нанять шайку Туркмен которая передушила бы нас где-нибудь по дороге из Хивы. Как видишь, утешительных известий мало, а тут еще проклятый Кум-Беги важничает и держит по нескольку часов в своей приемной нашего драгомана и отпускает его без всякого ответа, а почтенный приставь наш Диван-Баба только и занять мыслью как бы вымолить у наших докторов конфертативу. Конвой, от нездоровой болотной местности, изобилия фруктов, нестерпимых жаров, недостатка движения и непривычного образа жизни, страшно болеет. Тоска смертельная. И кто это выдумал вести с Хивинцами переговоры на европейский лад, когда они понимают и ценят только палку, деньги и конфертатив!…’
Затруднения и неприятности встреченные агентом в хивинских владениях произвели весьма тяжелое впечатление в наших правительственных сферах и не остались без последствий. Так, усматривая из первых писем из Хивы о затруднительном положении миссии, генерал-адъютант Катенин сделал распоряжение о задержании, впредь до выхода из ханства миссии, хивинских караванов в Оренбурге, а министерство иностранных дел испросило Высочайшее разрешение, в случае если Хивинцы не пустят агента в Бухару, следовать миссии в Форт No 1. Но оба эти распоряжения были получены агентом уже на пути в Бухару, при переправе через Аму, когда обстоятельства изменились, а потому, по сношении с генералом Катениным, последним было тотчас же приказано отпустить хивинские караваны.
Для перехода из Хивы в Бухару нужно было преодолеть не мало затруднений, кроме естественных препятствий неизследованного пути. Не только Хивинцы, но даже и Бухарцы не желали допустить чтобы русские прошли долиной Аму в Бухару, доселе недоступною для Европейцев. Хан предпочитал чтобы миссия вернулась в Оренбург старою дорогой или же прошла бы на Сырь, то есть на Форт No 1. Русскую миссию не остановили ни требования Хивинцев, ни увещания, советы и предостережения, ни распущенные слухи о предстоящем разграблении туркменскими шайками, заходящими нередко в своих разбойничьих набегать и на правый берег Аму. За несколько дней до выхода миссии, некоторые из ваших Киргизов и Бухарцы предупредили начальника миссию что несколько сот человек Туркменцев подговорены разгневанным ханом напасть на наш караван, с целию подивиться несметными богатствами предполагавшимися в каждом из наших ящиков и отучить Русских приходить в эти края и дерзко противиться воле ханской. Сеид-Магомет полагал, конечно, что с него снята будет ответственность за последствия, так как гости не послушались его предостережений.
Ожидавшиеся испытания не повлияли на решение полковника Игнатьева. Наняв с трудом верблюдов у возвращавшихся Киргизов, русская миссия, отпраздновав царское тезоименитство в Хиве, выступила на другой день рано утром, с военными предосторожностями, с заряженными ружьями и пистолетами, готовая на неравный бой и направляясь прямо к реке Аму. Так кончилось пребывание нашего агента в этом ханстве. Не мало перевесь он за это время тяжелых трудов и даже огорчений, и уходил из Хивы не подписав трактата. Но сожалеть ли об этом, и к чему бы повел этот трактат, еслиб он не был поддержан с нашей стороны силой? Доказанное уже дело что Среднеазиятцы никаких трактатов не исполняют, если за трактатом не стоите угроза которая во всякую минуту может быть приведена в исполнение. Мы главным образом добивались свободного плавания по Аму, но в то время когда Хивинцы почти соглашались на наше требование, они уже рыли у Кунграда канал, чтобы спустить воды в Айбугирский залив и сделать невозможным для наших судов вход в эту реку и строили крепость у озера Дау-Кара, дабы не позволить и там как-нибудь прорваться пароходу восточным устьем Аму. Допустим однако что пароходы наши все-таки бы прошли и начали плавать по реке, несмотря на то что хивинские купцы наотрез отказались возить на них свои товары, тогда потребовалось бы устроить для наших судов где-либо в устьях Аму, даже именно около Кунграда, как первого населенного пункта в дельте, станцию, ибо плавание по неизведанной еще реке, прихотливой относительно глубины своих ведь, заставляло необходимо иметь на всякий случай сзади сильный опорный пункт, около которого, в случае невзгоды, могла бы укрыться наша флотилия. Таком образом плавание по Аму предварительно должно было вести к занятию пункта в дельте реки и притом в населенной части ханства, чтобы гарнизону было чем питаться, а занятие подобного пункта требовало значительным денежных и морских средств для своего исполнения, к затрате которых правительство в то время вовсе не готовилось, без такой же представительности вашего имени в Хивинском ханстве, можно смело сказать что и все другие пункты трактата никогда не были бы в точности исполнены. В заключение о посольстве в Хиву, находим нужным привести взгляд самого агента на пользу трактата с Хивинцами, что конечно применимо и к прочим среднеазиатским народом и повлияло на изменение взгляда правительства на отношение к сим последним. ‘Еслибы гоняться только за заключением трактатов, большею частию ни к чему не ведущих’, пишет полковник Игнатьев генерал-адъютанту Катенину, ‘подобно тому как договор заключенный Данилевским в 1941 году, но никогда не соблюдавшийся, то можно было бы и теперь заключить договор, приняв в соображение что нынешние уступки Хивинцев несравненно важнее тех коими мы до сих пор довольствовалось. Я почел за долг совести не продолжать более переговоров и не подписывать дружественного акта, ибо хан не согласился на свободное плавание по реке Аму судов наших. Договоры с Хивой бесполезны, пока Хивинцы же убедятся в необходимости нас слушаться и свято исполнять обещанное нам, а этого с таким бессовествым и вероломным народом нельзя достигнуть одними рассуждениями и объяснением доводов, тем более что русские оставляли до сего времени без последствий своеволие Хивинцев.’
Результаты трудов миссии в Хиве во всяком случае были весьма важны и достигли разрешения одного из наиболее интересовавших наше правительство вопросов, а именно исследования реки Аму-Дарьи. Действительно, кроме плавания судов до Кунграда и подробной съемки устьев капитаном Бутаковым, течение Аму было исследовано и снято: лейтенантом Можайским, во время плавания по Талдыку и потом с подарочными вещами до Хивы, чинами генерального штаба и корпуса топографов, во время следования миссии на лодках и при доставлении подарков, не говоря о любопытной съемке прибрежной полосы и сухопутной дороги на правом ее берегу, во время передвижения лошадей наших от Кунграда до Хивы.
Караван миссии, при движении в Бухару, состоял из 170 верблюдов, кроме почетного хивинского конвоя, сопровождавшего вашего агента в числе от 7 до 10 человек, под начальством Мин-Баши, до границы ханства. Пройдя город Ханки, миссия в продолжении 2-го и 3-го сентября совершила переправу через реку Аму-Дарью, и здесь под ее защиту поступали два каравана, в 50 верблюдов каждый, следовавшие тоже в Бухару. Опасение за нападение на миссию Туркмен подкупленных Хивой с каждым переходом приобретало более и более вероятия, и даже сам Мин-Баши не скрывал своего страха, конечно ни слова не говоря об участии в этом деле своего правительства и уговаривая агента то замедлить движение, то совсем остановиться, между тем в конвое посланника как нарочно половина людей была больна страшными лихорадками, так что на ночлегах привелось наряжать в караулы вою частную прислугу чиновников миссии. ‘Отовсюду’, писал агент, ‘получаю известия, в особенности от Бухарцев, что скопища Туркмен, посланные самим ханом Хивинским, намерены на нас напасть на правом берегу Аму: надеюсь что Бог поможет нам пройти, несмотря на препятствия.’ Приняв все надлежащие военные предосторожности во время следования каравана и бивачного расположения, миссия продолжала безостановочно движение, не обращая внимания на Хивинцев и на грозные слухи. Движение, перемена местности и воздуха, а также общее возбуждение, овладевшее даже больными, более способствовали быстрому выздоровлению тифозных и лихорадочных и сохранению здоровья отряда чем постоянные приемы хины, какие должен был предписывать наш медик. Путь миссии после переправы шел по местности со времени путешествия английского купца Томсона, то есть с 1740, не посещавшейся никем из Европейцев, он пролегал вверх по правому нагорному берегу Аму, а потому, по своей новизне и по возможности следить за рекой, не мало представлял интереса для Европейца, хотя и отличался совершенною пустынностию. 4-го числа было послано известие в Бухару, о прибытия миссии. 10-го сентября она достигла урочища Кукертли, границы Хивинского ханства, а 16-го вступила в населенные местности бухарского владения и была с почетом встречена губернатором близь лежащей крепости Усты.
В честь посланника устроили празднество известное под названием Курбани, причем, при произведенной весьма живописной скачке, Бухарцы выказали себя весьма ловкими наездниками, затем ежедневно начались бухарские угощения. 18-го, миссия прошла знаменитые пески Кизыл-Кум, 19-го ее встретил особо высланный для приветствия из Бухары чиновник Мирза-Фазил, 20-го прибыла в город Каракуль, знаменитый своими мерлушками, а 22-го, при огромном стечении народа, вступила в Бухару и разместилась в особо отведенном для нее доме, совершив в двадцать два дня путь от Хивы до Бухары в 502 версты. Во время приезда агента, эмира в Кухаре не было, он по-прежнему воевал с Коканом, и после взятия Ура-Тюбэ, осаждал Ходжент, а потому, по просьбе визиря (Токсабэ), миссия, впредь до получения особого разрешения эмира, должна была заключиться в стенах своего глиняного дворца, и только 5-го октября все русские люди стали ходить свободно по городу и притом в своей одежде. На другой день по приходе в Бухару, полковника Игнатьева посетил визирь, а 5-го октября агент со свитой отдал визит. Все требования посланника были немедленно заявлены визирю для донесения эмиру. Требования эти заключались в уменьшении пошлины, правильной оценке товаров, свободном плавании судов по реке Аму, в отводе особого караван-сарая для русских торговцев, допуске временного торгового агента и освобождении русских пленных. ‘Желая, пишет агент, доставить Аральской флотилии благовидный предлог подняться вверх по Аму, я предложил эмиру чтобы наши суда, в виде опыта, прибыли будущею весной к Чарджую, для перевоза бухарских товаров в Форт No 1 или на Каратамак, откуда товары могут быть скоро перевезены на верблюдах в Оренбург. Если эмир на это поддастся, то пароход Перовский может войти в реку и без согласия Хивинцев, которых эмир заставить в таком случае пропустить беспрепятственно ваши суда. Это единственный способ произвести миролюбивым образом плавание парохода по реке Аму. Надо чтобы пароход, в случае согласия эмира, взял с собою из Казалы какие-нибудь не громоздкие товары для доставки в Бухару.
‘Аму великолепная река, — выше Кунграда не может быть препятствий для плавания пароходов’.
11-го октября, эмир возвратился из своего победоносного похода и в 4 часа принял агента и чинов миссии, и вслед затаясь подарки. При приеме, Насыр-Улла был чрезвычайно любезен и выразил глубокое уважение питаемое им к Государю Императору. Все наши предложения были приняты эмиром немедленно, и тотчас же, по его приказание, началась сдача в миссис русских пленных с их семействами, даже принявших исламизм. Всех пленных миссией было вывезено 11 человек.
Вот что доносил агент относительно переговоров с эмиром, в шифрованной депеши от 16-го октября:
‘Все переговоры пришли к успешному окончание. Эмир выдал мне всех пленных Русских. Я возвратил эмиру тех которые обратились в магометанство, не помнят своего происхождения, обременены большим семейством и не изъявили желания возвратиться в Россию. Беру с собой 11 человек пленных, в том числе 8 служивших в ханской пехоте. Кроме того эмир согласился на сбавку торговых пошлин на половину против прежнего, на отведение для наших торговцев отдельного караван-сарая в Бухаре, на присылку из Оренбурга и временное пребывание в Бухаре нашего чиновника, в качестве торгового агента, и на свободное плавание судов наших по реке Аму, и обещал свое покровительство нашим торговцам. В бумаге Токсабэ, сообщающего мне это, сказано что если мы встретим препятствие со стороны Хивы, относительно плавания судов, то эмир готов принять против этого меры, по взаимному с нами согласию. Таксабэ сообщил мне письмом что меня ожидает опасность со стороны Хивинцев, на обратном пути к реке Сыр, но я намерен отклонить снаряжение бухарского конвоя и не требовать высылки отряда из Форта No 1, полагая что конвой наш достаточен.
‘Хотят послать отсюда посланца со слоном и с другими подарками. Следовало бы принять его хорошо и допустить до С.-Петербурга. Не прикажете ли драгоману Баторшину состоять при посланнике бухарском, так как он вполне ознакомился с ходом здешних дел.
‘Ежели Хивинцы узнают об успехе нашем в Бухаре, они вероятно вышлют посольство в Россию, а Киргизы хивинские перекочуют к нам.
‘С нашей стороны не сделано никакой уступки в пользу Бухарцев, несмотря на сильные Жалобы бухарских купцов на тариф, на просьбы их о новых льготах в России и старания затруднить нашим торговцам приезд сюда. Я избегнул даже предъявлен тех обещаний которые имел право сделать по инструкции мне данной и ограничился общими словами и дружественными уверениями. Посланник бухарский вероятно будете ходатайствовать в С.-Петербурге об исполнении различных просьбе бухарского правительства. Обыкновенно бухарские посланники принимаются на наше содержание в крепости Орской. Полагаю приличнее принять и начать довольствие посланца из Казалы. Ежели он придет со мною, я отпущу на сие деньги из сумм миссии. Покорнейше прошу сообщить министерству иностранных дел.
Чтобы судить как жилось миссии в Бухаре, считаем не лишним привести выдержку из частного письма одного из членов нашего посольства:
‘Мы в Бухаре, в этом ученейшем месте Средней Азии. Что сказать тебе об этой столиц с 60-70 тысяч жителей. Прочти описания Мейендорфа, Бориса, Ханыкова, составленные за нисколько десятков лет назад, и ты получишь полное понятие о настоящем городе. Везде глина, грязь, все неподвижно, все, вероятно, будет так на многие еще столетия, пока какая-нибудь сила не растолкаете Бухарцев. Эмир деспот в полном значении слова, чья бы то ни было жизнь не стоить для него и гроша. Торгующее с Россией купцы ее смеют подумать о том чтобы где-нибудь было лучше Бухары и, являясь к эмиру, говорят ему что Москва, Петербурга, Лондон и в подметки не годятся Бухара, что нигде нет такого правосудия, торговли и богатства как у них, а об образованности и говорить нечего. Словом сказать, на каждом шагу совершенное самообольщение, против которого никакая дипломатия ничего не сделает, а если и будут со стороны эмира какие-либо уступки, то, поверь, только для вида. Так называемых ученых (в мусульманском смысле) здесь тьма — везде встречаются муллы, везде медресэ, и это едва ли не главная причина полного застоя в жизни народа. Что сказать о нашем положенни? Поят и кормят нас хорошо, мы расхаживаем по всему городу в своих костюмах, и хотя мальчишки зачастую ругают нас собаками, но, сравнительно с миссией Бутенева, мы живем хорошо. Недавно эмир даже угостил нас своею труппой из восьми музыкантов и нескольких актеров, которые показали всевозможные наши же ярмарочный балаганные штуки. Говорят, первый фокусник бежавший казанский Татарин, он имел удовольствие, по прибытии из России, дать первое представление в присутствию эмира, и хотя получил за это 75 палок по пятам, по тем не менее ему позволено состоять при дворе. На днях люди генерал-губернатора Бухары, живущего во дворце, в чем-то провинились, их сейчас же перерезали, а у генерал-губернатора отобрала все имение и продали с аукциона, а самому дали 40 палок, посадила в тюрьму и вероятно скоро снесут голову. Вот каковы тут суд и расправа. Как тут толковать о международных правах, о силе и могуществе России, о развитии торговли и пр. На первых порах здесь все нужно делать силой, а ее то у нас и нет, на фразах же далеко не уедешь… Полковник Игнатьев весел и доволен — он получил от эмира все что желал, даже может быт более чем ожидал, остальное дело правительства.’
27-го октября, утром, эмир прислал миссии подарки, а именно: агенту — аргамака с седлом, кашемировую шаль, шалевый халат и кушак, всем офицерам по шелковому халату, а рядовым по бумажному, надев этот фантастически наряд сверх своей формы, миссии в тот же день в таком оригинальном костюме отправилась на прощальную аудиенцию к эмиру. Прощание Насыр-Уллы с агентом было еще более дружественно чем первое свидание. Эмир выразил даже сожаление что агент не остался целый год у него в гостях и высказал желание чтобы русские послы чаще посещали Бухару. На обеих аудиенциях эмир протягивал агенту руку по-европейски.
30-го октября, вечером, агент, после некоторых настояний, получил копию с грамоты эмира к Государю, с письма визиря к министру иностранных дел (чего прежде никогда не бывало), в которых подтверждались все обещания Насыр-Уллы, и затем на другой день утром выступил из Бухары, сопутствуемый вновь назначенным в Россию бухарским послом Наджмеддин-Ходжей.
Для поднятая тяжестей миссии было нанято 170 верблюдов, по 12 1/2 руб. за каждого, кроме тех которые долины были перевезти через пески воду, заготовлено продовольствие, виноградный спирт, новые полушубки и 600 турсуков для перевозки воды во время марша по безводным местам, для больных были устроены особого рода качалки, по две на каждого верблюда.
Оставляя на время миссию, скажем несколько слов об окончательных действиях Аральской флотилии в устьях Аму-Дарьи. 21-го июля, не выждав еще окончательных распоряжений полковника Игнатьева насчет флотилии, посланных из Хивы только 27-го августа, капитан Бутаков отошед с обеими баржами к устью Улькун-Дарьи к уроч. Тенке-Куму.
Здесь, 1-го августа, прибыл на флотилии посланный из Хивы чиновник Галкин, сопровождаемый хивинским приставом Ишан-Ходжей. Сначала расположение пристава было очень миролюбиво, но вскоре он потребовал чтобы Бутаков отпустил от себя и последнюю баржу, и с пароходом отошел бы в море, когда же это требование не было исполнено, Ишан-Ходжа объявил что чиновник Галкин не получить лодки для обратного следования в Хиву.
‘Трудно придумать,’ пишет Бутаков, ‘для чего они (Хивинцы) это делали? Они воображали у нас какие-то невозможные враждебные замыслы действовать против Хивы заодно с Туркменами, разграбить Каракалпаков, кругом нас ходили слухи что у острова Николая I стоит множество русских судов с войсками, которые ждут только знака для нападения на Хивинское ханство и т. л.’
Вечером 31-го июля, перебежал на флотилии пленный Персиянин, умолявший взять его с собой и объявивший что в плену у Каракалпаков томится 20 лет русская женщина. Капитан Бутаков, во избежание неминуемой смерти Персиянина, принял его и отправил на Сыр, заплатив хозяину 20 полуимпериалов. 6-го сентября прибыли на пароход из Хивы больные наши чиновники. При совершенной невозможности больным офицерам и нижним чинам продолжать следование с отрядом, благополучное доставление их на нашу флотилию крайне озабочивало полковника Игнатьева. Отправляя их на лодках вниз по течению Аму, в сопровождении пристава миссии Диван-Бабы, имевшего поручение от хана осмотреть наши суда и наблюдать за ними, агент заявил Хивинцам, с целию заставить их дорожить поспешным и благополучным доставлением наших больных, что один из пароходов должен будет уйти для отвоза больных в Форт No I, другие же суда отойдут к устью. 11-го, флoтилия вышла из устьев Аму в море, употребив три дня на перетаскивание через бар Сыра, 22-го сентября прибыла в Форт No 1. 12-го ноября миссия достигла блогополучно Буканских колодцев, где запасшись водой, двинулась через безводные Кизыл-Кумы. Желание увидать поскорее родину заставляло миссию делать возможно большие переходы, несмотря на сильно холодные ночи, и вот 16-го ноября утром мелькнуло впереди несколько знакомых пик, появились казаки с офицером, и миссия, после 6-ти-месячного странствования, увидала впереди своих Русских, у слыхала знакомый родной язык. Выехавший офицер оказался начальником отряда высланного генералов Катениным из Форта No 1 на встречу миссии, для ее охраны от Хивинцев, несмотря на то что полковник Игнатьев считал совершенно достаточным для безопасности миссии и того прикрытия которое состояло при нем. В тот же день к вечеру миссия подошла к высланному отряду, состоявшему из казаков и пехоты при 2-х орудиях, грянуло здравия желаем! и изумленный бухарский посланец был поздравлен флигель-адъютантом Игнатьевым с прибытием на русскую границу, то есть на реку Яны-Дарью, что конечно он услыхал в первый раз в своей жизни, так как границей нашей с Бухарой местные жители постоянно считали Сыр-Дарью.
По мере приближения к реке Сыру, пошла изморозь, сделалось холоднее, приводилось на бивуаках резгребать снег чтобы ставить кибитки, спать не раздаваясь, но несмотря на это, чины миссии и конвоя следовали бодро, и 26-го ноября, утром, перейдя по льду Сыр-Дарью у Форта No 1, направились прямо в церковь. Странно было смотреть на эти закоптелые, обросшие бородами физиономии, в самых фантастических нарядах, благоговейно слушавших молебен, не одна слеза скатилась с лица этих бородачей во время молитвы, и тот кто бывал в Средней Азии в то время и вышел оттуда цел и невредим, тот поймет чувства оживлявшие путешественников и эти благодарный слезы.
Результатами топографических трудов миссии в Бухаре были: прибрежная съемка Аму-Дарьи и пути между Хивой и Бухарой, описание пройденных месть, а равно и исследование пути от Бухары до Форта No 1 и определение некоторых пунктов в Бухаре астрономически.
Отдохнув несколько дней в Форте No 1, сдав тут излишние тяжести, наняв новых верблюдов и сделав распоряжение о дальнейшем направлении миссии в Оренбурге, агент выехал с одним офицером и двумя вожаками в Оренбург. Тогда еще не существовало почтового сообщения до Уральского Укрепления, и по найму были выставлены, на известных местах, для проезда, сначала лошади, а потом верблюды.
Наступил декабрь, поднялась вьюга в степи, повалил снег и задул северный ветер. Тихо подвигался полковник Игнатьев на тройке верблюдов к Уральскому Укреплению, когда в одну ночь вожака его сбились с пути, заахали в какой-то разлив Арала, и наконец объявив ему что сам тайтан не найдет теперь никакой дороги, бросили его и исчезли в снежной равнине. Буря разыгрывалась не на шутку, морозь пошел за 20, при сильном, пронзительном ветре. Через несколько времени раздались Жалобные мольбы прислуги агента, расположившейся около его повозки и начинавшей мерзнуть. Чем было помочь этим людям в глухую ночь в безлюдной степи? К утру еще посвежело. Полковник Игнатьев и бывший с ним офицер с ужасом стали замечать что и их начинает пронимать сильный зноб. Приходилось, после удачно оконченного поручения, претерпев всевозможные физические и нравственные лишения, достигнув благополучно родной земли, почти у дверей дома пропасть низачто, замерзнуть в степи. Но чья-то молитва спасла этих людей, вожаки вспомнили наконец о них и явились со свежими верблюдами, люди, страшно обморозив лица и руки, кое как оттерлись снегом, а сам агент с офицером принуждены были всю ночь возиться, толкая один другого чтобы как-нибудь разогреть кровь. Мы нарочно упомянули об этой ночи чтобы показать как легко достаются азиятские походы и сколько силы, мужества и здоровья требуют они от людей посвящающих себя службе в степи.
Дальнейший путь агента и следовавшей за ним миссии был едва ли не тяжелее, по случаю выпавшего в огромном количестве снега, вьюга преследовала их вплоть до самого Оренбурга, куда агент прибыл в ночь на 6-е декабря, а конвой миссии в начале января. Таким образом поход, начатый при 30 — 35 жара, был окончен при 35 мороза и постоянных буранах.
Так кончилось тяжелое семимесячное путешествие флигель-адъютанта Игнатьева, во время которого порученная ему мисcия потеряла только одного казака, умершего на пути из Хивы в Бухару, и 5 лошадей, а из отпущенных ему на расходы денег было представлено до 30.000 р. звонкою монетой сбережения.
Таким образом горсть Русских, несмотря на встречавшиеся разнообразные препятствия, прошла благополучно из Оренбурга в Хиву и Бухару и вернулась через реку Сыр (прежде снаряжались всегда отдельный миссии в каждое из ханств), удостоверилась в возможности летнего движения на Хиву, по направленно набранному Перовским, изведала Аму-Дарью на протяжении слишком 600 верст, от устья почти до того пункта где переправлялся Борнс, произвела обширную съемку и собрала топографические и политическая сведения в крае, отплатила эмиру Бухарскому и хану Хивинскому за честь честью, освободила из неволи подданных Русского Царя, доказав Киргизам и нашим пограничным жителям что эмир не смеет укрывать у себя наших дезертиров, ни держать в неволе продаваемых ему земляков наших, и настояла в Бухаре на своих требованиях, не дав с своей стороны никакого обещания, ни обязательства и предоставив Императорскому правительству полную свободу дальнейших решений и действий Миссия совершила задачу свою в кратчайший срок и с несравненно меньшими пожертвованиями, нежели предполагалось при ее снаряжении, причем казне возвращена была большая часть сумм предназначенных на чрезвычайные расходы. Главнейший же результат посылки нашего агента в 1858 году в Среднюю Азию заключался в том что правительство узнало наконец настоящую цену дипломатических сношений наших с ханствами Средней Азии. С тех пор произошел крутой поворота в характере наших сношений с этими коварными и вероломными соседями, установился более правильный взгляд на наше положение в Средней Азии, сообразный с достоинством и с действительными интересами России.

Н. ЗАЛЕСОВ

Текст воспроизведен по изданию: Посольство в Хиву и Бухару полковника Игнатьева в 1858 году // Русский вестник, No 3. 1871

ПРИЛОЖЕНИЯ

I.

Письмо Бухарского эмира к Государю Императору.

(См. выше стр. 423)

Известие о переселении из тленного мира в вечный могущественного государя и о восшествии на императорский престол Великого Монарха дошло до высокого нашего слуха в то время когда высокосвященное существо наше было занято завоеванием владения Шагар-Киш, благодаря Всевышнего и благости Его, при молении святых знаменитого царства, повеял зефир победы и славы, и по неисчерпаемой милости и щедротам Создателя, владения Шагар-Киш, Китаб, Утракирган и Шаматан, со всеми подведомственными округами, покорены и подпали под власть всепобеждающая государства. Вследствие сих причин поставлено в обязанность отправить посольство для того чтобы помолиться об упокоении души доблестного государя, принести поздравление с восшествием на престол Монарха по достоинствам равного Джемшиду, и доставить радостное известие о завоевании названных владений. Вместе с тем оно отправлено для большого скрепления уз существующих еще со времен предков, и для упрочения взаимных отношений предшествовавших великих царей. Почему повелено нами ехать в качестве посланника почтенному и уважаемому искреннему доброжелателю нашего могущества мир-ахуру Мулладжану, который известен правотой и справедливостию между нашими вельможами. Когда он удостоится благосклонного царского приема, то мы надеемся что будут оказаны ему разные царские ласки, и уверения его милостиво выслушаны, а затем будет ему даровано позволение возвратиться. Потом да обратят драгоценный и светлый ум на отправление из той стороны посольства. Кроме сего других Желаний не будет. Итак, да будет открыта дорога к дружбе и взаимным отношениям между обоими высокими государствами, дабы караваны и купцы двух держав приходили и уходили спокойно. В память посланы: один ковер кашемирской ткани, две шали резаи-мешкин, пара вороных и пара чубарых лошадей, да сияет вечно солнце могущества в пределах государства. Затем приветствие тому который последует истине.

II.

Высочайший ответ эмиру.

(См. Выше, стр. 424.)

Обладателю Бухары эмиру Наф-Улле-Бегадур-Хану нашего Императорского Величества дружеское приветствие:
Посланец ваш мир-ахур Мулладжан, по прибытии сюда, был Нам, Великому Государю, предоставлен и вручил грамоту вашего высокостепенства. Выраженные в оной намерения ваши сохранять дружественные связи с Россией приняты Нами с благоволением. С своей стороны можем уверить вас в Нашем миролюбивом расположении, желаем только чтобы вы устраняли поводы к неудовольствию, оказывали у себя Нашим подданным то же покровительство каким пользуются ваши купцы приезжающие по торговым делам в России, и возвратили всех русских пленных находящихся в неводе в вашем ханстве. Согласно просьбе изъявленной вами, Мы в скором времени отправим к вам, для лучших переговоров о всех делах, Нашего посланца, надлежащим образом уполномоченного. Надеемся что вы его примете с тою честию которая подобает доверенному лицу от Высокой Особы Нашей.
За сим желаем вам успеха в добрых ваших начинаниях.
Дано в престольном Нашем граде С.-Петербурге, 24-го декабря 1857, царствования же Нашего в третье лето.

III.

Ответное письмо министра иностранных дел бухарскому визирю.

(См. выше, стр. 424)

Дружеское письмо ваше, отправленное с посланцем высокостепенного эмира Бухарского, мир-ахуром Мулладжаном, я получил и с удовольствием прочел в нем выражение ваших ко мне чувствований. Мне приятно уверить вас в том же дружеском к вам расположении.
Посланец вашего эмира, допущенный к Высочайшему двору, удостоен был благосклонного приема Его Императорского Величества. Прием этот уже показывает миролюбивость намерений Всемилостивейшего Государя нашего. Бухарскому правительству остается только своим поведением оправдать те надежды которые на него возлагает Его Величество Император.
Если намерения хана действительно таковы как выражены они в грамоте на Высочайшее имя, если Бухара искренно ищет дружбы с Россией, то надобно: 1) чтобы Русские приезжающие к вам по торговым делам пользовались точно таким же покровительством какое нами оказывается Бухарцам, 2) чтобы все русские пленные, которые содержатся у вас, были немедленно возвращены, и чтобы впредь строго было запрещено держать в неволе и приобретать русских пленных.
Впрочем, для лучшего переговора обо всех делах и скорейшего их решения, Великий Государь наш соизволил снизойти на просьбу изъявленную самим эмиром вашим и повелел в скоромь времени отправить к вам своего посланника. Надеюсь что вы примете его с честью и будете ему содействовать к достижению благих предначертаний нашего правительства, одинаково полезных для России и Бухары.
Письмо это доставить вам посланец мир-ахур Мулладжан, с которым отправлена также часть подарков пожалованных высокостепенному эмиру вашему Его Императорским Величеством. Остальную часть подарков привезет с собою наш посланец.
При семь препровождаются к вам некоторые изделия наших фабрик, я прошу принять их в знак моей дружбы к вам.
В заключение желаю вам всякого благополучия и успеха.
Писано в престольном граде С.-Петербурге, декабря 24-го дня 1857 года.

IV.

Краткая записка о невыгодном для России положении торговли ее с Среднею Азией.

(См. выше, стр. 425. Записка исправлена рукою В. В. Григорьева)

Торговля России с владениями Средней Азии находится с некоторого времени в положении совершенно для нас невыгодном: среднеазиатские торговцы почти исключительно овладели как закупкой русских товаров на месте производства и распродажей их в Азии, так закупкой на месте среднеазиатских произведений и распродажей их в России. От этого происходит для нас две невыгоды: во-первых, все купеческие барыши от производства торговли достаются на долю одним среднеазиатским купцам, во-вторых, русские товары обходятся среднеазиатским потребителям по самым дешевым ценам, тогда как русские потребители среднеазиатских произведений приобретают их, за отсутствием соперничества со стороны русских купцов и по причине стачек между среднеазиатскими, относительно дорого.
Русские торговцы не могли сделать того что сделали среднеазиатские, то есть не могли забрать в свои руки оборотов среднеазиатскими товарами в России и русскими в Средней Азии. Не от них зависело даже соперничествовать с среднеазиатскими торговцами, деля торговые барыши, хотя на половину. Многие из русских торговцев и в том числе люди с большими капиталами, предприимчивые и понимавшие дело не хуже Бухарцев иди Хивинцев, долго и постоянно стремились к упрочению за собою и своими соотечественниками выгод от среднеазиатской торговли, но все усилия их окончились тем что они выжиты были туземцами со среднеазиатских рынков и больше туда не показываются.
Этому были две причины: во-первых, покровительство оказываемое в России среднеазиатским торговцам, во-вторых, стеснения коим русские торговцы из христиан подвергаются в Средней Азии от тамошних правительству и неудобства терпимые ими там вследствие фанатизма обитателей и происков туземных купцов. Русское правительство, не поставляя никакого различия между подданными своими и Среднеазиатцами, взимает с тех и других за привозимые из Азии товары одинаковую пошлину, а за отпускаемые почти никакой, и на одинаковых с Русскими правах, дозволяет Среднеазиатцам торговать повсюду внутри Империи, при безопасности у нас личности и собственности каждого и более или менее устроенных путях и средствах сообщения, они пользуются этим правом с такою же свободой и удобством как сами Русские.
Правительства среднеазиатские, за людей почитая одних магометан, а христиан унижая всеми мерами, взимают с последних за ввозимые в Азию и вывозимые оттуда товары двойную (как в Хиве) и даже четверную (как в Бухаре) пошлину против платимой магометанами, в Коканском же ханстве, при двойной с христианских торговцев пошлине, по истечении полугода, взимается она вновь со всех оставшихся не распроданными товаров.
Затем, при фанатизме, шаткости правительственной власти и частых внутренних междоусобиях повсюду в среднеазиатских владениях, христианский торговец в самых столицах тамошних должен жить в постоянном опасении за жизнь свою и собственность, не говоря уже о личных оскорблениях, во внутренности же означенных владений не может он производить с удобством почти никаких оборотов по затруднительности средств сообщения и oтcyтcтвию безопасности на дорогах. Наконец, видя явную для себя выгоду в вытеснении русских купцов с рынков своих, среднеазиятские купцы нередко прибегают для этого к возбуждению невежественных и подозрительных и даже нелепых опасений против Русских, вследствие чего караваны наших купцов много раз были задерживаемы беспричинно, с огромными от того для них убытками, сверх того среднеазиатские торговцы завлекают соотечественников наших в разные неприятности, которыми местные чиновники пользуются для вымогательства от них взяток, тогда как в Азии и без того шагу нельзя ступить без разорительных подарков.
По изложенным обстоятельствам с 1852 года русские торговцы христиане не ездят более в Среднюю Азию и совершенно прекратила торговлю с нею или ведут ее уже чрез комиссионеров-магометан, казанских Татар и Киргизов Зауральской Орды. Это представляет два главные неудобства: во-первых, риск потерять затраченный на покупку товаров капитал, ибо комиссионеру-магометанину ничто не мешает, присвоив себе эти товары, остаться в Азии навсегда, чему и бывали примеры, тогда как с русскими прикащиками этого никогда не случалось, во-вторых, невозможность предпринимать чрез этих невежд-комиссионеров, годных только для самых обычных операций, какие-либо новые обороты, без чего торговля с Среднею Азией будет постоянно находиться в теперешнем ее жалком состояния.
К изменению такого невыгодного и, можно сказать, унизительного для нас положения дел представляются два средства:
Одно — требовать и настоять чтобы в среднеазиятских владениях с русских торговцев-христиан пошлина товарная взималась в таком же размере как с магометан. Религиозных препятствий к этому не имеется: уставы ислама определяют только долю закята какая должна вноситься с имущества торговцами из магометан, сбор же в том иди другом размере пошлины с товаров принадлежащих христианам установлен повсюду в Азии светскою властно, следовательно тою же властию может быть и отменен. Но зная коварный характер Азиятцев, должно ожидать что еслибы все среднеазиатские правительства, или какое-либо из них, и согласились на означенную уступку официальным образом, то на деле всеми мерами станут затруднять ее осуществление, и результатом права, добытого с трудом на бумаге, будут в сущности лишь новые потери для русских торговцев, которые, понадеясь на договор, вновь рискнуть отправиться с товарами в Среднюю Азию. Поэтому одного приобретения означенного права на бумаге недостаточно, а пользование им должно быть обеспечено какою-либо, в случае нарушения его азиатскими правительствами, возможною и удобною к исполнению угрозой. Такою угрозой могло бы быть объявление что в случае основательной жалобы русских купцов на какие-либо уклонения среднеазиатских властей от точного исполнения вышеобъявленной уступки, торговцам той страны в которой допустятся такие уклонения воспрещено будет впредь ездить с товарами своими внутрь России, и дозволится им торговать у нас лишь на меновых дворах Оренбургской и Сибирской линии.
Другое, привести в исполнение воспрещение Среднеазиатцам торговать внутри России и ограничить действия их или меновыми дворами означенных линий, или городами в состав этих линий входящими, каковы: Гурьев, Уральск, Оренбург, Орск, Верхнеуральск, Троицк, Петропавловск, не домогаясь уже в таком случае помянутого выше равенства прав по уплате пошлин в самой Средней Азии. Мерой этою купечество русское уравнится с среднеазиатским относительно возможности приобретения выгод от торговли с Среднею Азией. Среднеазиатские купцы, торгуя на Оренбургской и Сибирской линиях, все-таки в пределах России же будут сбывать свои товары и покупать русские, а нашим торговцам после этого будет еще менее возможности показаться в среднеазиатских владениях, но по крайней мере тогда среднеазиатские купцы не станут закупать русских произведений из первых рук, и русские торговцы получат возможность сбывать им эти произведения по гораздо выгоднейшим чем теперь ценам, вследствие чего для русских потребителей должна наоборот понизиться ценность среднеазиатских товаров.
Что касается до способа осуществления первой из двух предложенных мер, равенства пошлин в Средней Азии для мусульман и христиан, то всего вернее и проще было бы воспользоваться для этого осенним отходом караванов из Оренбурга, и здесь, в пограничной комиссии или окружной таможне, собрав наличное число бухарских и хивинских торговцев, предъявить означенное требование караванбашам, (Караванбаши суть род торговцев-консулов, ибо звание это получают от своих правительств, с обязанности по всем делам единоземцев своих в России служить посредниками между ними и Русскими) и письменно обязав последних довести об этом требовании до сведения их правительству предуведомить что без положительного письменного по сему предмету ответа, среднеазиатские караваны в пределы России впущены не будут. Можно смело ручаться что если караванбаши и прочее среднеазиатское купечество увидят со стороны нашего правительства решительное намерение настоять на своем требовании, то из опасения лишиться крайне выгодного для них права торговать на Нижегородской ярмарке и закупать металлические товары из первых рук на заводах Оренбургского края, сами явятся усерднейшими пред правительством своим ходатаями о требуемом уравнении пошлин, сколько мера эта ни будет горестна для их магометанской надменности и неприятна в другим отношениях.
Таким же образом можно было бы повестить среднеазиатских владельцев и о положительном воспрещении их подданных торговать внутри России далее Оренбургской линии, если бы правительство решилось принять эту меру.
‘Но’, могут возразить на все изложенные соображения, ‘что станем мы делать если на требования и угрозы наши среднеазиатские владельцы ответят прекращением всяких с нами торговых сношений?’
На такой вопрос должно возразить вопросом же: ‘Если мелкие среднеазиатские владельцы окажутся оскорблены в такой мере справедливыми требованиями и угрозами нашими, то в какой же мере должны оскорбляться честь и достоинство России действительным уже существованием в Средней Азии таких унизительных для нас уставов каковы там пошлинные?’
Далее: не может этого случиться, потому что не допустят до того свои правительства, под угрозой восстания, сами среднеазиатские торговцы, превосходно понимающие что не Россия нуждается в торговле с Среднею Азией, а Средняя Азия в торговле с Россией, что для нас временное прекращение этой торговли будет почти нечувствительно, тогда как их разорить оно в конец.
Главные статьи привоза к нам из Средней Азии суть хлопок, бумажные изделия и мерлушка. Последняя составляет для нас предмет преимущественно транзитного торга, прекращение ввоза среднеазиатских бумажных тканей было бы даже выгодно, ибо дало бы больший сбыть таким же тканям собственная нашего производства, а хлопок привозимый из Средней Азии составляет лишь 1/20 долю того количества хлопчатой бумаги которое получаем мы из Америки и Ост-Индии: что же значило бы уменьшение привоза на столь малую долю? Второе место после означенных главных статей занимают в привозе из Средней Азии сухие фрукты и марена. Первые такого дурного качества что не стоять даже издержек доставки на Нижегородскую ярмарку и потребляются единственно низшим классом народонаселения в Оренбургском и соседнем Сибирском крае, а марена, и притом гораздо лучшая среднеазиатской, разводится с возрастающим успехом в нашем Закавказье. Все означенные товары Среднезиатцы не могут сбывать с выгодой никуда, кроме России: ни в Персию, ни в Авганистан, ни в Индию, ни в китайский Туркестан товары эти не требуются, ибо страны эти производят их в изобилии. Наоборот, от нас Среднезиатцы вывозят преимущественно такого рода товары которых, по ценам за какие эти товары приобретаются в России, не могут они получать ни откуда в мире, и которые составляют при этом насущную потребность Средней Азии. Таковы металлы: железо, медь, чугун и изделия из них, товар кожевенный и деревянный. Без наших произведений, Среднезиатцу не в чем будет сварить себе пищу, не во что ноги обуть, сверх сего, сбытом вам хлопка своего и фруктов приобретают они и наличные деньги, на которые покупают потом от Персиян и Авганцев то немногое что пригодно им из произведений британской промышленности. Последнее обстоятельство не выгодно для нас в особенности. Взамен своих привозимых в Россию товаров, Бухарцы берут нашими только 5/7, а остальные 2/7 увозят звонкою монетой, вследствие чего в прилинейных городах Оренбургского края ощущается крайний в ней недостаток, с большими от того затруднениями для всех внутренних оборотов.
И зачем же терпим мы эти затруднения?
Затем чтобы доставить Бухарцам возможность приобретать английские изделия, покупаемые почти исключительно на чистые деньги.
Все изложенные обстоятельства могут быть подтверждены обнародованными отчетами таможен Оренбургской линии и другими уважительными свидетельствами.
Таким образом нет никакой причины опасаться чтобы вследствие справедливых требований нашего правительства об уменьшении таможенной пошлины с христиан в Средней Азии, или распоряжений его об ограничении прав среднеазиатских торговцев в России, могли произойти какие либо вредные для нас торговые потрясения. Уменьшить же означенные пошлины или ограничить права среднеазиатских торговцев требуют и честь и выгоды России.

V.

Письмо полковника Игнатьева к генералу Ковалевскому, от 24-го мая 1858.

(См. выше стр. 432)

Идучи по степи, обдумываю я предстоящее мне в Хиве и Бухаре дело и решился высказать вашему превосходительству некоторый мысли, родившиеся у меня при сличении сведений находящихся в Оренбургском крае о Средней Азии с данною мне инструкцией. Примите ваше превосходительство эти строки за откровенную с вами беседу, на которую вы меня сами неоднократно вызывали пред отъездом моим из С.-Петербурга, а не почтите cиe к вам обращение за выражение недоумения. Жертвуя собою для пользы службы, не боюсь откровенности. Когда настанет время переговоров с ханами, в случае сомнения и противоречия местных обстоятельств с указаниями мне данными, решусь на то что по крайнему моему разумению почту за наиболее для нас выгодное и сообразнейшее с общими видами министерства, но я долгом почел предуведомить вас о моем взгляде на обстоятельства касающиеся до поручений Высочайше на меня возложенных, в том внимании что если вы увидите что я ошибаюсь, то еще есть время сообщить мне положительные приказания министерства.
В моей инструкции сказано что в случае согласия на все наши требования бухарского правительства, обещать ему пополнение просьб предъявленных посланцем мир-ахуром Мулладжановым. Первая из этих просьб обстоит в том чтобы бухарским купцам дозволено было ездить во все, без исключения, города и ярмарки Российской Империи, а вторая, чтобы на Нижегородской ярмарке отводимо было для купцов бухарских несколько лавок, с постоянным взносом за них платы, будут ли лавка эти заняты или нет. Оренбургское начальство старалось убедить меня что уже много лет как Бухарцы ездят по всем городам и ярмаркам Империи, и что уже издавна разрешено оставлять за ними в Нижегородской ярмарка 19 лавок, с постоянною платой за оные вперед. Еще в 1841 и 1842 годах они воспользовались этим позволением, внеся вперед следующую плату за нисколько лавок, которые и были за ними оставлены. Затеять Бухарцы перестали уплачивать за лавки вперед, и ярмарочная контора стала отдавать их другим торговцами В ноябре прошлого 1857 года они представили в пограничную комиссию 810 р. сер. за девять лавок на сей 1808 год. Комиссия препроводила деньги к нижегородскому военному губернатору, и лавки будут оставлены за Бухарцами. Сколько я мог понять из разговоров с бухарским посланцем, Бухарцы желают чтобы некоторое число лавок было для них предоставлено раз навсегда, на подобие того как в Нижегородской ярмарке устроены отдельные лавки для китайских торговцев. Что же касается до просимого права торговать везде в России беспрепятственно, то, как кажется, Бухарцы подразумевают освобождение от обязанности брать купеческие свидетельства с определенным платежем, что дозволено им только до сего времени на Нижегородской, Ирбитской, Тюменской и Коренной ярмарках. Мне не известно сходится ли толкование это бухарских просьб с видами министерства, чтобы не обещать лишнего, употреблю по возможности в проекте обязательного акта, который я должен представить эмиру, те же самые слова которыми выражены в моей инструкции обещания наши, но опасаюсь что Бухарцы не оценят этих даруемых льгот, и что эмир не сочтет себя достаточно удовлетворенным для подписания акта.
Сомнительно чтобы Бухарский и Хивинский ханы согласились на присутствие в Бухаре и в Хиве наших торговых агентов, но может быть что соглашаясь на наши требования, они положат условия чтобы во время ярмарки находились такие же агенты из их ханств. Соглашаться ли на сие или нет? Я полагаю что первое было бы для нас небезвыгодно, и что не только следовало бы включить в обязательные акты дозволение на пребывание в Оренбурге бухарских и хивинских торговых агентов, но даже намерен во время переговоров об учреждении наших агентств в ханствах намекнуть ханам что в случае принятия наших требований будет соблюдена взаимность и с нашей стороны, а также постараюсь выставить им ту пользу которую им могут принести постоянные представители в Оренбурге.
Так как вообще обещания наши взамен требуемых ныне от правителей Бухары и Хивы будут в сущности ничтожны и преимущественно должны заключаться в громких, но пустых фразах, то не лучше ли для убеждения ханов в необходимости принять и подписать предлагаемые им акты, угрожать в случае отказа отнять существующие доселе для Азиятцев торговый льготы, выразив им при этом что мы без азиятских товаров обойтись можем. Одобрит ли министерство мои действия и поддержит ли в случае надобности мои угрозы? Во всяком случае я намерен, при крайности, испытать сей способ убеждения.
В инструкции мне данной сказано также что в случае просьбы Бухарского хана помочь ему в войне против Коканцев, не давать ему положительного ответа, с выходцами же и с посланцами из Кокана и Ташкента быть осмотрительнее. По последним сведениям, Коканцы не перестают действовать тайно, а часто и явно, враждебно в отношении к нам. Мне кажется что достоинство России требует чтобы мы обращались с Коканцами как с людьми заслуживающими справедливого наказания, и не только не входили бы с ними в переговоры, но и в Бухаре, где вполне известны безнаказанный враждебные действия Коканцев в отношении к нам, мы не иначе о них выражались как о разбойниках, с которыми не стоить иметь дела и которых мы, при первом новом преступлении, намерены наказать. Едва ли выгодно для нас, в случае еслиб эмир Бухарский попросил помощи России в войне с Коканом, отказать ему в этом и не воспользоваться сим случаем чтобы связать Сыр-Дарьинскую линию с Сибирскою, заняв, Туркестан и Ташкент. Бухарское ханство, даже если бы оно усалилось на счет Коканского, не может сделаться для нас опасным, по не воинственности народа и потому что эмиру трудно будет, как этому уже были неоднократно примеры, удержать завоеванную часть Кокана в покорности. Содействовать даже только нравственно Коканцам против Бухарцев было бы совершенно противно нашим выгодам. Надежда эта на нашу помощь с этой стороны заставила бы вероятно эмира быть сговорчивее на принятие всех наших требований. Не видя никакой прямой пользы себе от союза с Россией, хитрый, опытный эмир едва ли поступить в отношения ко мне иначе как поступил с нашею миссией в 1841 году, которая была принята весьма дурно, имела совершенный неуспех и не только не могла согласить эмира на удовлетворение хотя одного из наших требований, но подверглась различным неприятностям.
Для убеждения хана Хивинского в пользе дать русским судам право свободного плавания по реке Аму-Дарье, необходимо обещать ему какие-либо денежные выгоды, можно бы сказать хану что теперь караваны идущие в Бухару и из Бухары в Россию не доставляют ему никаких доходов, но что с допуском торгового судоходства по реке Аму-Дарье, все движение товаров обратится преимущественно чрез хивинские владения, и что Россия согласна допустить сбор двухпроцентной пошлины с действительной ценности проходящих на судах мимо хивинских владений вниз и вверх по реке товаров, что очевидно принесет приращение ханской казне. Нам же пошлина будет не обременительна.
Во всяком случае следует допустить взимание этой пошлины на первые два или три года, а потом, с развитием судоходства на Аральском море и реке Аму-Дарье, легче будет нам потребовать от Хивинцев уничтожение пошлины с судов не выгружающих свой товары в хивинских владениях.

VI.

Предписание министра иностранных дел флигель-адъютанту Игнатьеву, 19-го июля 1858.

(См. выше стр. 432)

В письме к директору азиятского департамента, от 24-го мая, вы изложили некоторый мысли относительно возложенного на вас поручения. Сущность их заключается в следующем:
1) Из отзывов оренбургского начальства и ваших разговоров с бывшим здесь бухарским посланцем, оказывается что последний не ясно изложил ходатайство своего правительства о предоставлении в России подданным эмира некоторых преимуществ по торговле. Как вы должны обещать удовлетворение сего ходатайства, если эмир исполнить наши требования, то необходимо разъяснить сомнение.
2) Домогаясь права иметь агентов в Хиве и Бухаре, мы должны допустить пребывание агентов обоих ханов в Оренбурге.
3) Угроза что бухарские и хивинские купцы лишатся льгот которыми пользуются у нас, если их правительства отвергнуть наши требования, была бы действительным средством к побеждению их упорства.
4) Нам надлежало бы помогать Бухарскому эмиру в его войне с Коканом и воспользоваться случаем для соединения Сыр-Дарьинской линии с Сибирскою занятием Туркестана и Ташкента.
5) Вы полагаете что ваше обращение с Коканцами и ваши отзывы о них, особенно в Бухаре, должны быть выражением мнения нашего правительства о сих хищнических племенах, продолжающих оказывать враждебное к нам расположение.
6) Хивинский хан охотно предоставить нам право плавания по Аму-Дарье, если мы объявим что согласны на взимание в его пользу 2 1/2 процентов, с ценности русских товаров которые будут провозимы по сей реке.
Я имел счастие докладывать Государю Императору о возбужденных вами вопросах, и в разрешение их последовала Высочайшие резолюции, которые сообщаю вам к исполнению:
1) Удостоверьтесь на месте каких именно торговых преимуществ хотят Бухарцы. Нет другого средства разъяснить сей предмет.
2) Если нам будет предоставлено право иметь агентов в Хиве и Бухаре, то мы допустим пребывание в Оренбурге торговых агентов обоих ханов.
3) От вашего усмотрения зависит, в случае нужды, намекнуть ханам о возможности отмены торговых преимуществ которыми пользуются у нас их подданные, но не прибегайте к явной угрозе, которой мы не могли бы исполнить без вреда для нашей торговли, и которая при недействительности оной, поставила бы нас в затруднительное положение.
4) Не желая, с одной стороны, в настоящее время распространена наших азиятских владений вооруженною рукой, и будучи убеждены, с другой, что Бухарский эмир не может быть нам надежным союзником, мы не имеем повода к принятию участия в его войне с Коканом.
5) Ваше благоразумие и ближайшие соображения на месте укажут вам как вы должны обращаться с Коканцами, которых вы встретили в хивинских и бухарских владениях, и до какой степени могут быть откровенны ваши отзывы о них.
6) Вопрос, можно ли допустить у становление в пользу Хивинского хана пошлины с русских товаров которые были бы провозимы по Аму-Дарье, в случае предоставления нам права плавания по сей реке, должен быть предварительно рассмотрен в министерстве финансов.

VII.

Письмо полковника Игнатьева к мехтару.

(См. выше стр. 436)

Посланцы высокостепенного хана передали просьбу Великому Государю моему о присылке в Хиву доверенного лица для переговоров.
Избранный для сего лестного назначения и облеченный доверием Государя, я снабжен Высочайшими грамотами и подарками для хана, а также подарками к высшим сановникам ханства.
Вам не безызвестно вероятно что примеру всех народов света, приславших посольства к Великому Государю моему с поздравлениями, по случаю восшествия на прародительский престол, и с просьбой о дружбе и благорасположении, последовал не один хан Ховарезмский, но также и Бухарский. В ответ на cиe мне Высочайше поручено быть уполномоченным посланцем, для ведения переговоров как в Хаве так и в Бухаре. Впрочем об этом вы уже поставлены в известность письмом от господина оренбургского и самарского генерал-губернатора. Исполняя данное мне поручение, я отправился из Оренбурга, но несмотря на все мое старание прибыть наипоспешнейшим образовав в Хиву, мне стояло много усилий, по множеству и громоздкости подарков и тяжести моего обоза, дойти до Аральского моря, тем более что я постоянно опасался чтобы драгоценные подарки везомые мною в Хиву не были испорчены при вьючке и развьючке верблюдов. Дойдя таким образом 1-го июня до Аральского моря, я нашелся вынужденным отказаться от своего намерения везти подарки сухим путем, и нагрузил эти вещи, а также часть тяжестей посольства, на два судна, из числа плавающих по Аральскому морю.
Желая как можно скорее представиться хану и опасаясь потерять время в переписке, а также убежденный в дружелюбном расположении хана и в намерении его поддержать и укрепить существующие уже приязненные сношения между Хивой и Россией, я поставил себе обязанностью, продолжая следовать лично с моею свитой сухим путем в Хиву, отправить безотлагательно двух из моих чиновников с подарками Его Величества к хану и с частью вещей посольства на двух судах в реку Аму-Дарью, предписав им идти прямо в город Кунград, где ожидать для дальнейшего плавания по реке Аму, до ближайшего в Хиве удобного места для выгрузки подарков, прибытия ханского чиновника коему поручено будет сопровождать означенные суда Считаю нужным вас предуведомить что посылаемым мною суда нужны мне будут в реке Аму-Дарье также для того чтобы плыть рекой в Бухарские владения и избегнуть таким образом, бедственного летом и осенью, для каждого путешественника, а для большого посольства невозможного, странствования из Хивы безводными лесками Кизиль-Кума, в Бухару.
Письмом от оренбургского и самарского генерал-губернатора предупреждены вы что важные обязанности на меня возложенные лишают меня удовольствия оставаться так долго как желал бы я этого в счастливой столице Хивы и принуждают меня, пробыв в ханстве только нужное для ведения переговоров время, поспешить отъездом в Бухару. Обязанностью вменяю себе уведомить вас также что опрашивая попадавшиеся мне навстречу караваны шедшие из Хивы, а также Киргизов бывших недавно в ханстве, с соболезнованием узнал я о неприязненных действиях Туркменов против владений высокостепенного хана и об осаде в которой находятся теперь города Кунь-Ургенч и Ходжейли. Хотя Туркмены неоднократно обращались к Великому Государю моему с просьбой о принятии их в наше подданство, а Атамурат ищет нашего покровительства, но я, зная приязненное расположение Государя моего к высоко-степенному хану и желая доказать всем желание наше заключить с высокостепенным ханом дружественный акт, — избегаю близких сношений с Туркменами, несмотря на их пламенное желание видеться со мною, и решаюсь чтобы не встретиться с Атамуратом, несмотря на удобства представляемые путем пролегающим чрез Кунь-Ургенч и Ходжейли, — не следовать на эти города, а избрать более трудный путь на Хиву, ведущий чрез Кунград, — ежели только окажется возможным переправиться моему каравану чрез Айбугирский залив.
Нахожусь в убеждении что высокостепенный хан сумеет оценить внимание оказанное ему Императором Российским отправлением моим в Хаву и побуждения заставившие меня, из желания угодить хану, пренебречь трудностями пути мною теперь избранного, и пожелает доказать свои мирные и дружелюбные намерения скорым заключением со мною письменного трактата.
В заключение прошу вас, почтенный и уважаемый мехтар, довести до сведения хана все то из моего письма что почтение за нужное и испросить у хана приказание:
1) Отменив отправление почетного конвоя для моей встречи в Кунь-Ургенч (исполнение сего было бы для вас теперь едва ли и возможно), командировать доверенного чиновника в Кунград, для встречи посольства и сопровождения меня по ханству.
и 2) Предписать сему лицу иметь особенное рачение о беспрепятственном плавании судов моих по реке Аму-Дарье и о доставлении всякого пособия командированным мною на оных чиновникам для доставления в целости упомянутых подарков и вещей в Хиву.
За сим прошу принять уверение в совершенном моем уважении и приязненных чувствах и в твердом моем намерении употребить всевозможное старшие содействовать скреплению дружбы и приязни между Россией и Хивой.

VIII.

Письмо полковника Игнатьева к кунградскому градоначальнику.

(См. выше стр. 436)

Уполномоченный для ведения переговоров в Хиве, вследствие просьбы высокостепенного хана Харезмского, я долгом считаю уведомить вас что, по невозможности везти сухопутьем, чрез Усть-Урт, великолепные и громоздкие подарочные вещи, посланные Великим Государем моим высокостепенному хану, а также некоторые из тяжестей посольства, я был поставлен в необходимость, дойдя из
Оренбурга с большими затруднениями до Аральского моря, приказать нагрузить помянутые вещи, которые могут быть доставлены безвредно в Хиву только водой, на два из наших судов плавающих по Аральскому морю и отправить при них двух из моих чиновников. Этим доверенным чиновникам предписано, войдя на упомянутых судах в реку Аму-Дарью, подняться по реке безостановочно прямо до города Кунграда и выждать в этом городе для дальнейшего плавания по реке Аму, до ближайшего к Хиве удобного места для выгрузки подарков, прибытия ханского чиновника, о высылке которого для сопровождения судов, с целью беспрепятственного следования оных выше Кунграда, а также для оказания пособия моим чиновникам, я просил почтенного мехтара письмом от 12-го июня, посланным с урочища Каска-Джула, по Аральскому морю, с нарочным прямо в Хиву.
Нахожусь в убеждении что вы, зная дружелюбные отношения хана к России и приязненные отношения существуют между Хивой и Россией, постараетесь содействовать общим усилиям всех благомыслящих людей скрепить еще более эту дружбу новыми доказательствами благорасположения двух государств друг к другу, сделав не только надлежащие распоряжения для воспрепятствования кому-либо поступать недружелюбно в отношении наших двух чиновников и судов на коих они находятся, но и примете их как следует, то есть приветливо и дружелюбно, а также окажете им всякое содействие, как для беспрепятственного плавания по реке, так и для отправления, в случае надобности, извещений ко мне, и будет содействовать доставление моих приказаний на эти суда, ежели бы я встретил в том надобность.
Наслышавшись про ваше благоразумие и мудрость, я убежден что вы остережетесь подать повод к какому-либо неудовольствию относительно приема чиновников и плавания судов, несущих драгоценные подарки высокостепенному хану, и вашими действиями заслужите вполне мою личную благодарность.
Вместе с тем поспешаю вас уведомить что я, лично, со вверенною мне миссией, следую сухим путем по Усть-Урту, и затем, переправившись через Айбугирский залив, имею намерение идти чрез Кунград прямо в Хиву. Надеюсь, таким образом, иметь в скоромь времени удовольствие с вами лично познакомиться.
Долгом почел поставить вас в известность о вышеизложенном на тот случай ежели бы вы не успели до прибытия моих чиновников получить от мехтара предписание относительно приема судов наших и принятая мер для посольства и беспрепятственного следования оного в Хиву.

IX.

Предписание капитану 1-го ранга Бутакову, 20-го июня 1858.

(См. выше, стр. 438)

На основании Высочайше утвержденного и известного вашему высокоблагородию положения комитета о действиях в Хиве Аральской флотилии и посольства, предполагалось подчиненным вам судам войти в реку Аму-Дарью ни иначе как с предварительного на это согласия Хивинского хана. Имея в виду, с одной стороны, что подобное согласие, по свойственной Азиятцам подозрительности, или могло быть вовсе не получено, или еслиб и получилось, то в такое позднее время когда проход судов был бы невозможен, а с другой, то что в морском отношении особую важность имеет исследование фарватера реки, преимущественно до города Кунграда, я решился, вследствие настоящая положения дел в ханстве, направить два из судов флотилии, под благовидным предлогом, в реку Аму-Дарью до города Кунграда, одновременно с движением туда миссии по сухому пути. Собственно предлог будет состоять в поручении судам нашим перевезти водой подарки Хивинскому хану, которые, по своей драгоценности и громоздкости, ни под каким видом не могли быть подвергнуты случайностям сухопутная передвижения. Объяснив подробно в письме к мехтару, содержание коего вам известно, причины вынудившие меня дать приказание двум судам нашим войти в реку Аму-Дарью, и просив его, с доклада хану, выслать для встречи и препровождения этих судов доверенного чиновника, я обращаюсь к вашему высокоблагородию с покорнейшею просьбой исполнить следующее: По нагрузке на пароход Перовский всех сдаваемых туда миссией подарочных и других вещей, как это будет объяснено ниже, отправиться завтра, то есть 21-го июня, к устьям реки Аму-Дарьи, откуда с двумя какими-либо судами флотилии, которые вы сочтете наиболее удобнейшими для плавания, следовать вверх по реке до города Кунграда.
Признаваемую вами необходимою предварительную рекогносцировку самого устья реки можно бы было допустить только в таком случае ежели она будет произведена вами со всевозможною осмотрительностию и не повлечет за собой никаких дурных последствий для достижения общей цели миссии и флотилии, то есть свободного плавания вверх по Аму-Дарье, во всяком случае я предоставляю обозрение это вашему ближайшему усмотрению и соображению местных обстоятельств, лишь бы только в реке не находилось ни под каким предлогом одновременно более двух судов, что противоречило бы извещению сделанному мною о флотилии кунградскому начальнику.
Если же, как вы мне сообщали словесно, вы найдете более удобным для судов наших подняться по реке не по Талдыкскому устью, а по вновь прорытому рекой восточному руслу, то в таком случае я прошу ваше высокоблагородие остановиться с судами вошедшими в реку в месте соединения этого нового рукава с главным руслом реки, где и ожидать от меня дальнейших извещений.
Как при проходе чрез одно русло реки, так равно и чрез другое, я покорнейше прошу вас стараться прибыть к Кунграду не ранее 25-го числа сего июня и не позже утра 26-го, а если вы остановитесь несколько выше означенного города, то не ранее 27-го числа, то есть времени прибытия миссии в окрестности места вашей стоянки. Для доставки сухопутьем от места высадки и до Хивы ящиков с подарочными вещами, я назначаю гвардии генерального штаба штабс-капитана Салацкого и топографа Недорезова, которым предписано немедленно явиться На пароход Перовский.
Затем желательно было бы относительно производства самого плавания по Аму-Дарье придержаться нижеследующих правил, если только по местным обстоятельствам исполнение для флотилии окажется удобным и возможным.
1. Сообразовать плавание флотилии по Аму-Дарье с содержанием изложенного в письме моем к кунградскому начальнику, в копии у сего прилагаемом.
2. В случае каких-либо неприязненных действий Хивинцев против судов которые будут следовать по Аму-Дарье, и если эти действия будут производимы местными жителями и притом в виде каких-либо ничтожных попыток задержать флотилию, то, не обращая на них внимания, продолжать путь к Кунграду.
3. В случае остановки плавания флотилии каким-либо официальным лицом из Хивинцев, предъявить ему открытое предписание данное мною штабс-капитану Салацкому и отвечать прямо что иным способом подарочные вещи, как имеющие особую драгоценность, направлены быть не могли, в особенности из опасения порчи их при перевозке сухим путем, и что поэтому, без особого моего разрешения, вещи эти, а следовательно и самое плавание судов остановлено быть не может. Если же, несмотря на это, хивинский чиновник будет требовать положительно остановки судов, то в таком случае просить его послать за приказанием на этот счет ко мне нарочного, объяснив однакоже при этом что, задерживая подарки, чиновник тем самым вредит интересам хана, оказывая на первых же порах недоверие к такой могущественной державе как России, дружественно расположенной к Хиве.
4. Наконец, еслибы Хивинцы допустили перевозку вещей водой, но неиначе как на собственных хивинских судах, то в крайнем случае, согласясь на это предложение, следует однакоже настоять всеми мерами чтобы на судах этих для надзора за вещами непременно следовали штабс-капитан Салацкий, один из морских офицеров и два матроса в виде прислуги. Морской офицер командируемый для этой цели выбирается начальником флотилии и должен получить инструкцию для общего обозрения и возможно подробного исследования фарватера реки.
5. При отправке ко мне нарочного, штабс-капитану Салацкому, испросив предварительно согласие ваше, стараться присоединить к нему под каким-либо предлогом, и если не будет угрожать особой опасности, топографа Недорезова, дабы таким образом доставить Недорезову возможность набросать топографический очерк той прибрежной части ханства по которой он будет проезжать. Вообще оказание со стороны морской содействия, при всяком удобном случае, штабс-капитану Салацкому или состоящему при нем топографу, для обзора различных местностей, я считал бы крайне полезным.
Сообщая о вышеизложенном вашему высокоблагородию, считаю нужным покорнейше просить вас набросать на основании всех известных вам данных о плавании судов по Аму-Дарье краткую программу для действий отправляемой в эту реку нашей флотилии, и как эту программу, так равно инструкцию которою вы снабдите того из гг. морских офицеров который в случае необходимости будет послан на хивинских судах, препроводить ко мне при удобном случае.
Кроме поименованных уже лиц, на пароход Перовский поступают ныне же Иеромонах Фотин, назначенный на Аральскую флотилию и состоящий при миссии фотограф подпоручик Муренков, долженствующий следовать на судах по Аму-Дарье впредь до нового распоряжения. Относительно же тяжестей, кроме сданных уже вам семи вьюков с различными вещами, на пароходе имеют быть помещены также шесть вьюков с фотографическими инструментами, два вьюка с различными мелочными казенными вещами (весом около 40 пудов) и пятидневное запасное продовольствие на всю миссию, весом приблизительно около 215 пудов. Для облегчения же парохода, взамен имеющих поступить на него вещей, я прошу ваше высокоблагородие находящиеся в ведении вашем 60 пудов прессованного сена приказать сдать начальнику конвоя миссии, войсковому старшине Буренину, а находящиеся на пароходе 25 четвертей овса переложить на одну из имеющих отправиться с вами вверх по Аму-Дарье барок, с тем чтоб овес этот был передан миссии в городе Кунграде или в другом каком-либо удобном пункте.
Находящихся на пароходе пять уральских казаков и пять пехотинцев прошу оставить на судне впредь до особого моего извещения.

X.

Донесение есаула Бородина полковнику Игнатьеву, 7-го июля 1868.

(См. выше, стр. 443)

Но выступлении моем с конвоем миссии из Кунграда, для препровождения лошадей, первоначально шел я вниз по реке Аму-Дарье. В пяти верстах ниже Кунграда переправился через Талдык-Дарью на двух лодках, а лошадей переправили вплавь, переправа продолжалась вниз по течение означенной реки, чиновники хивинские, провожавшие меня, были впереди и наконец и совсем скрылись из виду, так что к вечеру я шел совершенно один, отыскивая себе дорогу, и не дошедши до назначенная ночлега, принужден был остановиться в 10 часов вечера, где привелось. На пути от переправы до ночлега у меня пало три казенные лошади, причины отношу к затруднительной переправе через Талдык-Дарью. В этот день люди и лошади остались без продовольствия.
На следующий день увидел я на Аму-Дарье пароход, который оказался от ночлега только в одной версте, Хивинцы, увидев что идет пароход, объявили мне что и нас переправят через реку здесь же и поведут меня сухим путем, для чего уехали в Кунград за лодками, и я должен был ожидать их возвращения, они же вернулись только на следующий день вечеру, с известием что есаул-баши лодок не дает, а поведут нас другою дорогой, вследствие чего я, 4-го поля, в 4 часа утра, выступил на дальнейшее следование к тому месту откуда нужно идти водой, прошедши до 12-ти верст, хивинские чиновники бывшие при мне, по собранным ими сведениям от кочующих в этих местах Каракалпаков, узнали что дорога по которой нам следовало идти вся затоплена водой, почему мы повернули в обход и направились опять к Талдык-Дарье, и продолжая идти вдоль ее течения до 6 часов вечера, остановились близь разливов, на бесплодном месте. В этот день пройдено слишком 52 версты, день был жаркий, лошади и люди утомились, а провожавшие Хивинцы объявили что продовольствия у них как для лошадей, так и на людей нет, и что я должен идти без продовольствия до тех пор пока не встретим на Аму-Дарье какой-то базар, где они обещались сыскать все нужное, а до него ходу не менее четырех суток, и сами уехали в аул.
Я же между тем узнал от Каракалпаков что вода постоянно прибывает, и что некоторые из них откочевывают и они окалываются дабы их не затопило, в чем я лично удостоверился во время следования пройденного перехода, как вода заливала канавы бывшие сухими, которые мы переходили, где вода была до седельного вальтрапа.
На следующий день я снова должен был обходись разливы и лотом уже идти целый день водой, доходящею до седла лошади, а по словам кочующих Каракалпаков, в некоторых местах вплавь. Они прибавляли, мы в один день никак не успеем пройти воду, а для ночлега сухого места не найдется.
Сообразив все вышеизложенные обстоятельства, я никак не мог идти далее, во-первых, не имея продовольствия на людей и фуража на лошадей, во-вторых, некоторые из конвойных людей, не умеющие плавать и притом имея по пяти и шести заводских лошадей, могли подвергнуться гибели при глубоких местах или рытвинах, и в-третьих, еслиб я пошел водой и не успел в один день пройти ее, вода, постоянно прибывая, заголила бы и последняя места где можно иметь ночлег, тогда я подвергал как людей, так и лошадей всего отряда неизбежной гибели. То место где я ночевал с отрядом находится не далее 15 верст от моря, повсеместно разливы покрытые камышем весьма затруднительны для перехода и в обыкновенное время, а в настоящее нахожу более затруднения их перейти с таким количеством людей и лошадей как у меня.
Вследствие изложенных обстоятельств, я вернулся обратно в Кунград и виделся с есаулом-баши, который обещался отыскать другую дорогу, во также с тем что за целость людей и лошадей он не ручается, о чем почтительнейше имею честь довести до сведения вашего высокоблагородья и доложить что в продовольствии моего конвоя я везде встречаю весьма ощутительный недостаток, который меня ставить в совершенную невозможность идти таким трактом кроме как только на лодках по следам вашим, на что буду ожидать вашего разрешения.

XI.

Из донесения капитана Бутакова полковнику Игнатьеву от 3-го июля.

В 8 часов утра сошел я на берег в мундире и эполетах, взяв с собой гг. Салацкого, Муренко и топографа Недорезова. Я был принять с большим почетом, но на все мои доводы, кунградский губернатор положительно объявил что он не может позволить нам пройти далее, что запрещение хана формальное, и что он должен будет отвечать своею годовой. Тогда, приняв в соображение неутешительное состояние в котором находятся лейтенант Можайский, лейтенант Зеленин, с своими лошадьми, и даже вы сами с вашим посольством, в совершенной зависимости у Хивинцев, я счел не осторожным, ворвавшись почти силой в Кунград, раздражать их еще более и увеличивать ужас который и так уже овладел ими при моем появлении. Итак, имею честь ожидать ваших дальнейших приказаний.
Считаю долгом представить на ваше усмотрите следующая обстоятельства:
1. Не могу скрыть от вас что я добрался сюда с большим трудом, и единственно только благодаря изобилие воды в нынешнем году, каракалпаксие старшины уверяли меня что они не запомнят такого года, что в обыкновенное время нам было бы невозможно добраться до Кунграда, что там где прежде воды было только по брюхо лошади, теперь можно переплывать.
2. Что у меня не более 700 пудов угля, так как лейтенанту Колокольцову нет никакой физической возможности, по случаю затопления берегов Аму, передать мне груз с своей баржи.
3. На пути своем я встречал одни только фруктовые деревья, так что я не могу сделать запаса дров чтоб иметь возможность подняться вверх по Аму.
4. В случае если вы не позволите мне пренебречь приказаниями хана и если политические события помешают вам идти в Бухару, и вы решитесь возвратиться морем, а меня с судами отослать в Сыр, мне должно будет вернуться как можно скорее и ожидать вас на самом глубоком месте Улькун-Дарьи, иначе, если спадет вода, я буду как в западне, без малейшей возможности двинуться назад или вперед, без возможности запастись провиантом, потому что ханство Хива опустошено Туркменами, а еще более алчностию самих хивинских начальников: как же найти возможность прокормить более 100 человек, если я принужден буду зимовать в Хивинском ханстве, и если Хивинцы, видя нас в их власти, не захотят помочь нам? Я уверен что при малейшем их нерасположении они могут заставить нас умереть с голоду. Что же касается до вас и до вашего посольства, вам будет легко соединиться со мной хоть на хивинских лодках, а я беру на себя поместить все посольство с конвоем на Перовском.
5. Что главная цель посланных судов достигнута, вы же с своей стороны тоже измеряете реку по пути к Хиве.
Итак, если я не должен подыматься по Аму, то имею честь просить вашего разрешения вернуться, покуда вода еще не слишком заметно убавляется, и позволить мне остановиться на самом глубоком места Аму, нагрузить судно углем, послать одну из барж в Сыр за провиантом, и иметь возможность сопровождать вас (если вы не пойдете в Бухару). Я сильно опасаюсь чтобы вы не лишились всех ваших лошадей, и может случиться что вы не найдете верблюдов чтобы вернуться сухим путем в Россию.
Имею честь ожидать ваших распоряжений относительно лейтенанта Можайского, которому я посылаю с нарочным приказание вернуться в Кунград, и если он увидит в Талдыке Колокольцова, сказать тому чтобы он вошел в Улькун-Дарью и там ожидал меня.

XII.

Выдержка из письма капитана Бутакова к полковнику Игнатьеву от 7-го июля.

Как я уже писал вам, баржа лейтенанта Колокольцова не имеет ни малейшей физической возможности пройти на Улькун-Дарью, берега совершенно затоплены, так что невозможно идти бичевой, быстрота течения простирается от 3 1/2 до 5 1/2 верст в час. Угля у меня на 1.500 или 1.700 пуд менее того насколько я расчитывал. В настоящее время у меня его не более 700 пуд, с этим я могу дойти до Хивы, но никак не далее. Вот почему я и просил вашего разрешения, которое и возобновляю теперь, — позволить мне возвратиться, как только отправлю подарки, и ожидать вас на самом глубоком месте Улькун-Дарьи, если вы не отправитесь в Бухару. Вы можете вернуться на хивинских барках до флотилии, а там морем до Форта No1. Что же касается до ваших лошадей, то большая часть должна погибнуть. Если вы позволите мне вернуться на Сыр, я пошлю одну из барж за провиантом, иначе придется положиться на добрую волю Хивинцев, а вы знаете какова она.
Я не мог никак сообщаться с вами. Киргизские и каракалпакские рыбаки не имеют лошадей, а береговые Жители Улькун-Дарьи боятся служить нам. Когда вы будете посылать мне ваши приказания, прошу вас послать одного из ваших вожаков или посыльных.
Донесете мое от 3-го июля, писанное из осторожности по-французски, должно было быть отправлено 4-го, но я боюсь чтобы эти негодяи не удержали его нарочно. Я объявил им что если через 8 дней не получу от вас ответа, то поеду за ним сим, что их чрезвычайно напугало. Чтобы вернее подучить ответь ваш, я выжидал случая когда пошлют с подарками Можайского, Салацкого и других. Что же касается до того чтобы послать какого-нибудь моряка сопровождать их, то я думаю достаточно одного Можайского, из остальных же каждый нужен на своем посте. Я говорил об этою с Ковалевским, и он сказал мне что считает подобное назначение, как будто отрешение от должности, им вовсе незаслуженное.
Прошу вас уведомить меня подучила ли вы мой рапорт от 3-го июля, в котором находилось и письмо к г. Струве, полученное мною из Казани Железным барказом (а расказал вам его историю в моем рапорте). Дайте мне также знать for God’s sake, отправляетесь ли вы в Бухару? Я полагаю что без особенная случая вы не найдете средств к перевозке. Известите меня также о получении настоящая письма. Народ ваш ведет себя отлично, и я совершенно им доволен.

XIII.

Письмо полковника Игнатьева к генералу Ковалевскому от 20-го августа.

(См. выше стр. 449)

Из кратких шифрованных донесений моих из Кунграда, от 29-го июня, No 24, из Хивы, 25-го июля, No 26, а также из донесений г. оренбургскому генерал-губернатору, от 25-го июля, No 27, и 10-го августа, No 29, вашему превосходительству уже известно отчасти положение дел. Пользуюсь настоящим верным случаем чтобы представить вам более полный отчет в моих действиях.
23-го июня, как известно вашему превосходительству из донесения моего No 18, досланная того же числа, переехал я на хивинский берег. Еще накануне стали являться ко мне посланные от есаула-баши, временного начальника города Кунграда, и было наконец доставлено письмо от него, с просьбою остановить пароход и запретить ему входить в устье реки Аму, так как ханом запрещено впускать русские суда в реку, а разрешение пропустить их еще не прибыло из Хивы. С переездом моим чрез Айбугир, эта просьбы участились. Чтобы выиграть время и дать возможность пароходу дойти до Кунграда, не нарушая приязненных отношений с Хивинцами, я сначала отвечал что сделаю распоряжение согласно желание есаул-баши, как только перееду на хивинский берег и с ним свижусь, потом объяснил я Хивинцам что продолжать немедленно путь в Кунград не могу только потому что весь караван мой еще не переправился по нерадение хивинских чиновников заведующих переправой, пароход же остановить готовь, но не знаю куда и каким образом отправить для сего своего чиновника, ибо не имею сведения где пароход в настоящее время находится и к какому именно устью направился. Простояв на переправе до 27-го утра, объявил что если окажется справедливым что пароход еще не в Кунграде, то я по прибытии в этот город, ежели и получится до того времени ханское разрешение на пропуск судов, о котором я просил мехтара, сделаю распоряжение о командировании русского чиновника, совместно с хивинском, для принятия с пароходов подарков на хивинскую барку. Тотчас по приезде на хивинский берег, начала стекаться к нам со всех сторон неблагоприятный известия. Хивинские чиновника, принявшие меня во главе почетного конвоя, при выходе из лодки, уверяли что Бухарский эмир возвратил караваны свои шедшие в Россию, и объявили нам что прислано о том мне извещение в Хиву от коменданта Форта No 1-го, что большие отмели воспрепятствуют пароходу войти в устье, а что он может быть войдет в реку тогда только когда получится в Кунграде ханское повеление и будет расчищен для пропуска наших судов фарватер, что пароход наш пробовал уже войти в устье, делал промеры на лодках и отказался от сего предприятия. В народе и в почетном ханском конвое распространился внезапно слух что пароход наш открыл, неприязненные действия против хивинского отряда посланного наблюдать за пароходом, и что мой караван не что иное как враждебный авангард, прикрывающий движение войск находящихся еще на Усть-Урте. Относительно действий парохода, слова Хивинцев как бы подтвердились тем что я сам явственно, со всеми моими спутниками, слышал 24-го числа пушечные выстрелы по направлению к Талдыкскому заливу. Объяснения мои что эти выстрелы не что иное как салют, употребляемый нами для почета при всех встречах, не рассеивали их опасений. 28-го числа вступили мы в Кунград. Я старался собрать сведения о флотилии, все подтвердили одно, что пароход переходит от одного устья к другому, делает промеры, но не может войти в реку. Нерасположение народонаселения и в особенности городского начальства возрастало. Есаул-баши, посетивший меня в день моего прибытия, хотя принял меня с почетом, но выразил свое недоверие и позволил было себе говорить со мною высокомерно В то же время получил я сведение что встревоженный движениями наших отрядов по степи и по Усть-Урту, а также известием полученным с Сыра о приготовлениях Аральской флотилии к экспедиции, хан Хивинский убежден что приближение миссии служит только благовидным предлогом для внезапного нападения войск наших и судов, и что мы действуем заодно с Туркменами, ибо принятие депутации туркменской генерал-губернатором не осталось для него неизвестным. В ханстве стали собирать милицию, а на случай моего отправления к Кунь-Ургенч, был выслан трехтысячный отряд с одним орудием, для враждебной встречи и преграждения дороги, и без того почти непроходимой в настоящее время. Пароходы приказано местным властям под страхом смертной казни остановить, если они вошли в реку, и не впускать, ежели они еще не проникли в устье. В подтверждение своих сомнений относительно цели миссии и предположения что мы намерены принять сторону Туркменов, Хивинцы приводили письмо перехваченное ими и посланное, по их словам, генерал-губернатором Атамурату, предводителю Туркменов племени Ямудов. Впоследствии в Хиве оказалось что это было письмо от султана, правителя Западной Орды, писанное Атамурату, по приказание генерал-адъютанта Катенина, по поводу извещения о следовании миссии. На случай моего согласия на движение миссии чрез Кунград, в Хиву, было приказано от хана принять меня с почетом и выпроводить как можно скорее из Кунграда в Хиву, чтобы не дать завладеть городом и помешать совокупному враждебному действию флотилии с моим конвоем, увеличенным чрезмерно в глазах Хивинцев. Для сопровождения миссии и для доставления ей средств беспрепятственно проследовать до Хивы, был прислан доверенный ханский чиновник Диван-Баба, человек очень хитрый, умный, пронырливый и ловкий. Со времени моего прихода в Кунград, ханские чиновники неотступно стали просить меня отправиться в Хиву, намекая что хан будет в случае замедления моего думать что я пришел не мирным послом, а неприятелем в ханство и желаю выждать подхода десанта чтобы произвести нападение.
Предполагая что мелководье в устье воспрепятствовало Бутакову дойти до Кунграда, желая успокоить Хивинцев и добровольным распоряжением предупредить развитое вредного для нас убеждения что ханство, по свойству реки Аму, недосягаемо для нашей флотилии, я послал вечером 29-го числа лейтенанта Можайского с хивинским чиновником вниз по Талдыку, в Талдыкский залив, принять от капитана 1-го ранга Бутакова подарочные вещи, привезти оные в Хиву по реке и сделать под этим благовидным предлогом рекогносцировку реки.
Текст воспроизведен по изданию: Посольство в Хиву и Бухару полковника Игнатьева в 1858 году // Русский вестник, No 2. 1871

ПРИЛОЖЕНИЯ

XIV.

Письмо полковника Игнатьева к генералу Ковалевскому, от 20-го августа, о прибытии в Хиву.

(Начало письма см. в предыдущей книжке)

Отношением от 24-го июня за No 36, я просил, капитана 1-го ранга Бутакова распорядиться своим плаванием таким образом чтобы прибыть не ранее 25-го а не как не позже утра 26-го числа в Кунград, ежели же он пройдет к восточным рукавам, отделяющимся, по имевшимся тогда сведениям, от Аму почта на высоте Ходжейли, то стараться прибыть сюда 27-го числа, так как я предполагал не останавливаться в Кунграде и выступить оттуда не позже 26-го утрою. Начальник Аральской флотилии обещался мне быть в назначенный срок в Кунграде и предполагал даже выполнить программу скорее раньше назначенного мною срока нежели позже.
По собранным между тем сведениям и из объяснений с есаулом-башей и Диван-Бабой, оказалось что по причине сильных разливов нынешнего года, и нового, временного прилива воды в реке, замеченного за несколько дней до прихода нашего в Кунград, нет никакой возможности идти, с таким тяжелым караваном как мой, по левому берегу реки, где встречаются беспрестанно переправы, по правому же берегу путь неудобен, вследствие переправ через реку Аму и моровой язвы уничтожающей верблюдов. Я воспользовался сим случаем чтоб объявить хивинским чиновникам, на предложение идти правым берегом реки, что при затруднительности сего пути и необходимости отпустить верблюдов, не могу следовать в Хиву иначе как водой на лодках. Так как Хивинцы жаловались на недостаток в Кунграде лодок для поднятия всего каравана нашего вместе с лошадьми, и имея в виду трудности пятнадцатидневной перевозки на барках бичевой 182 лошадей, я согласился на отдельное следование по правому берегу Аму лошадей миссии с половиной конвоя и десятью одногорбыми, выбранными верблюдами, менее других подверженными язве. При этом было условлено что лошади наши прибудут в восемь дней в Ургенч и там будут нас ждать.
Отправив Можайского, я еще пробыл до утра 1-го июля в Кунграде, на случай не пройдет ли Перовский каким-либо неизвестным доселе устьем, разошедшись с Можайским. Потеряв наконец всякую надежду видеть Бутакова в Кунграде и не получая никакого от него известия, я отплыл 1-го июля, в 11 часов утра, в Хиву, вверх по Аму, на семи хивинских лодках. Нас тянули большею частию бичевой, а по временам шли мы на шестах. Жара была нестерпимая, до 30 в тени. Только изредка дул ветер, но теплый, увеличивающий только духоту. Ночью беспощадно кусали нас мариады комаров и мошек. Разливы, густой камыш и непроходимые колючие кустарники мешали выходить, из лодок, на коих мы оставались безвыходно даже и на ночь. Четырнадцать дней плыли мы таким образом до Ургенча. Не доходя этого города, в первый раз получил я известие о флотилии и о лошадях миссии. Сын Исета привез мне письмо из Кунграда, от капитана 1-го ранга Бутакова и от офицеров оставленных мною с половиной конвоя при лошадях. Через полчаса хивинский рассыльный привез мне еще письмо из Кунграда. Из прилагаемой при семь в копии бумаги Бутакова, писанной на французском языке, ваше превосходительство изволите увидеть что обрекогносцировав все устья реки Аму и убедясь в невозможности в оные войти, он нашел наконец за местечком Кара-Джир, устье Улкун-Дарья (то есть большая река), не замеченное им в 1848 году, но означенное на карте Данилевского, под именем Ум-Дарьи, и 30-го июня вступил в оное. 3-го июля, рано утром, Бутаков подошел к Кунграду и там остановился.
Лошади же миссии, выступав из Кунграда 1-го июля, направлены были есаул-башей по такому пути где заливы воспрепятствовали дальнейшему их следование и недобросовестность и мошенничество хивинских чиновников их сопровождавших были причиной что у них не достало довольствия и фуража. Вместо того чтобы прибыть 8-го июля в Ургенч, лошади вернулись, в Кунград 6-го июля. Офицер находившейся с лошадьми и даже капитан 1-го ранга Бутаков, в письмах своих жаловались на явное недоброжелательство к ним эсаул-баши, на распоряжения его, относительно следования лошадей, на распечатывание писем и перехватывание оных. Письма доставленный мне из Кунграда, хивинскими рассыльными, были действительно распечатаны. Желая проучить хотя несколько Хивинцев и показать им что я не намерен сносить подобный действия, а остановил, не доходя Ургенча, лодки, позвал к себе Диван-Бабу, объяснил ему сколь неприличны и непростительны поступки Хивинцев, и что ежели до сведения хана не будет доведено немедленно мое неудовольствие на эсаул-баши и требование чтобы тотчас было сделано распоряжение об облегчении следования лошадей и половины конвоя в Хиву, то я не только не буду продолжать плавания своего далее, но вернусь тотчас же в Кунград. Диван-Баба извинялся, упрашивая меня доехать хотя до Ургенчской пристани, говорил что я его приведу на плаху после возвращения в Кунград, послал тотчас донесение хану и ручался в том что все мои требования будут исполнены.
16-го мы простояли у Ургенчской пристани, я весь день не выходил из лодок и в лодке же принял высланных ханом из Хавы, для принятая вас: даргу (в роде гофмаршала), одного из шести самых приближенных лиц к хану, таркраук-бия (должность соответствующая церемониймейстеру) а мин-башу, с большою свитой в с почетным конвоем. Дарга рассылался в учтивостях и уверениях дружбы и приязни, выразил мне что действия эсаул-баши не одобряются ханом и что послано немедленно из Хивы приказание принять меры к ускорению следования лошадей, которые должны быть уже на поводе, по более удобному и кратчайшему пути. Долго уговаривал меня дарга выдти на берег и следовать в Хиву, на высланных от хана лошадях, погрузив тяжести на 300 арб, также присланных из Хавы на берег. Имея в воду затруднительность и неприличность такой перевозка, а также желая иметь случай наследовать подробнее прежнего каналы протекающие из реки Аму внутрь ханства и заставать Хивинцев озаботиться скорейшим прибытием наших лошадей в Хиву, я объявил ханским посланцам что пока мои лошади и часть конвоя не присоединятся ко мне, я не могу явиться хану и не отойду от лодок.
Вследствие чего последовало ханское разрешение везти нас на лодках вплоть до загородного дворца нам отведенного. Предполагали первоначально нас поставить в городе, а узнав наше требование переместили и отвели дворец, с очень большим и красивым фруктовым садом, находящимся у самого канала Полван. Нас угощали и принимали с почетом не только в Ургенче, но и в Ханкахе и в самом дворце. Дарга с шаркраук-бием выезжали ко мне на встречу в Ханкахе и в Хиве.
Бутаков, в бумаге от 3-го нюня и в письме от 6-го и 7-го нюня, писал мне что хотя устье Улькун и довольно глубоко, но близь соединения сего устья с Талдыком, мелководие затрудняет плавание, что не имея ни достаточно продовольствия, ни угля (у него было только 700 пудов с собою), он не предполагал возможным для 2-й баржи войти в реку без содействия парохода, он не может плыть вверх по реке выше Хавы, а оставаться в Кунграде до окончания переговоров опасается, ибо при понижении в реке воды, может засесть на мели в самом критическом положении, Бутаков, ссылаясь на вышеизложенное, просил у меня разрешение уйти в Улькун-Дарью, ближе к морю, за мелкие места.
Еще на Усть-Юрте обсуждали мы с капитаном 1-го ранга Бутаковым вопрос о плавании нашей флотилии в реке Аму в нынешнем году, и он мне объяснил что на пароход Обручев нечего расчитывать, ибо это судно может плавать по морю только при самой благоприятной погоде, идти же свободно против течения такой широкой и быстрой реки как Аму, на нем невозможно, и что пароход Перовский едва ли может идти далеко вверх по реке, ибо при обмелении может засесть в оной на зиму, подвергаться же случайностям зимовья в реке с флотилией, капитан 1-го ранга Бутаков считает едва ли возможным. Имея в виду вышеизложенное и бесполезность парохода в реке, при недостаточности топлива, и не считая себя в праве принять на свою ответственность, вопреки мнения начальника флотилии, опасность которой мог подвергаться в реке пароход Перовский с баржей, при пребывании в Кунграде и плавании вверх по реке до Чарджуя и до высоты Балка, до поздней осени, я согласился на Предложение капитана 1-го ранга Бутакова, тем более что можно было предвидеть что переговоры в Хиве Продолжатся не менее месяца, то есть до конца августа, а по некоторым сведениям, осенняя прибыль воды бывает незначительна и непродолжительна, плавание же по Аральскому морю позже 1-го октября начальник Аральской флотилии считал для своих судов крайне опасным. На этом основании, я объявил Хивинцам в Ургенч что им доказано наше дружелюбие и желание мирных и приязненных с ними сношений, я отказываюсь, до личных переговоров с ханом, от своего требования относительно пропуска наших судов, и готовь даже, ежели хан того желает, послать приказание судам нашим отойти от Кунграда ближе к морю, передав подарки на хивинские барки. 16-го числа утром, пред отплытием из Ургенча, послал я с мин-башей отношение к капитану 1-го ранга Бутакову, за No 50, в коем просил его отправить на хивинской лодке в Хиву подарочные вещи и находившихся на пароходе Перовский чиновников миссии мне вверенной и морских офицеров, отойти ближе к морю, и выслав к реке Сыру баржу за запасом угля и провианта, ожидать дальнейших от меня извещений в Улькун-Дарье. Совершенно возвратить пароход я считал преждевременным, тем более что присутствие наших судов в устье реки может быть весьма полезно в случае совершенной неудобности и невозможности пройти прямо в Бухару. В последствии, 2-го августа, получил я бумагу от капитана 1-го ранга Бутакова, который уведомил меня что хотя с прибытием 2-й баржи, подошедшей к Кунграду, у него образовался достаточный запас антрацита, чтобы подняться до Чарджуя и даже выше, но что он полагает благоразумнее спуститься к устью реки, ибо опасатся что пока в Хиве будут длится переговоры, вода, упавшая уже на 2 дюйма, успеет понизиться на столько что судам нашим заградится возвращение из р. Аму.
18-го прибыла миссия мне вверенная в Хиву, а только 26-го прибыли наши лошади и половина конвоя. 28-го представился я хану и вручил высочайшую грамоту. На другой день передал письмо господина министра иностранных дел мехтару. 1-го августа привезены подарочные вещи, а на следующий день приступил я к переговорам, под рукой, косвенным образом начались они, в сущности, и прежде сего.
Настоящее положение дел в ханстве самое невыгодное для приезда миссии и окончания с Хивинцами предположенного договора.
В 1841 году, Магомет-Рахим, вступив на престол во время пребывания нашей миссии, был слишком неопытен и молод, чтобы не быть под влиянием некоторых из своих сановников, управлявших делами ханства еще при отце его, Алла-Куле. При нем первостепенным влиянием пользовался мехтар, ворочавший делами ханства, переживший несколько ханов, наживший себе огромное состояние и убитый со всеми своим родственниками в прошлом году нынешним ханом, считавшим себя дотоле не безопасным на престоле. Стоило только условиться с мехтаром, все могло быть устроено. В настоящее же время Сеид-Магомет не доверяет никому из своих подданных, боится их козней, хочет все делать сам и отстраняет возможность чтобы советники его могли быть подкуплены и иметь какое-либо влияние на решение дела. Два лица только имеют, по своему родству с ханом, больший весь нежели прочие приближенные, эмир, старший брат хана, и Кум-Беги, оба считают себя обиженными нами, ибо у меня не было к ним писем. Прочие же сановники, не исключая и самого мехтара хотя и занимаются делами ханства, но трепещут пред ханом и не имеют большого голоса в совете. Все доводится до сведения хана, так что без его разрешения никто в Хиве даже переговорить с кем-либо из Русских не смеет. Вместе с тем, Сеид-Магомет не имеет достаточно твердости духа и уверенности в себе, чтобы самостоятельно обдумать и решить что-либо самопроизвольно в деле государственном и потому прибегает беспрестанно к мнению многочисленного совета, никогда не приходящего к какому-либо заключению, пока хан не выскажет своей воли, и затрудняющего еще более дела. Стесненный с одной стороны Туркменами, зная намерения Киргизов перейти в русское подданство, находясь под сальным влиянием Бухарского эмира, коего он боится несравненно более нас, опасаясь между тем нашего соседства и встревоженый нашими действиями в степи, Сеид-Мегомет видит в каждой уступке делаемой Русским конечную свою гибель и ущерб собственному достоинству, тем более что в этом именно смысле делаются ему внушения Бухарским владетелем. Никто из Хивинцев, даже самые ближайшие родственники, не смеют говорить, что-либо в нашу пользу, боясь поплатиться жизнию, по подозрению в измене.
Положение наше в Хиве, в первое время нашего пребывания, было весьма тягостное. Недоверие к нам, и дурное расположение хана простиралось до того что под смертною казнию запрещено было жителям приходить к нам, останавливаться на улицах и говорить с Русскими, требовали даже чтоб я запретил чинам миссии и конвоя отлучаться из дома и сада нами занимаемых, без особенного ханского разрешения. Фазил-Хаджа попал в немилость за то что смел хорошо отозваться о нас, и ему запрещено с нами видеться в народе ходили самые нелепые слухи о действ их Русских и всякий проходящий Хивинец считал обязанностью ругать нас и рассылать угрозы, напоминая о судьбе Бековича. Хан был в недоумении насчет миссии, и ежедневно, в течении более недели, собирал многочисленный совет, на который были даже призваны торговые люди и некоторые старшие Туркмены и Киргизы. В совете этом обсуждалось, всякий раз несколько часов сряду (не редко с 5 часов пополудни до утра), что с посольством додать, как принять, как поступить и каким образом избавиться. Хивинцы, невежественно вообразив себе что я намерен последовать примеру туркменского посланца, убившего предшественника хана, Кутлу-Мурата, во время первого торжественного приема, долго рассуждали о том что меня совсем не следует допускать до хана, и вздумали было требовать чтоб я отправляясь в первый раз к хану, взял только одного переводчика с собою и снял оружие при входе. Сообщения наши с флотилией и с Россией были прерваны, ибо Киргизов наших запугали Хивинцы до такой степени что ни Один из них не брался довезти почту, в особенности после того как Киргиза привезшего нам почту от генерал-адъютанта Катенина, от 19-го июня, захватили было на другой день, посадили в острог, долго допрашивали, делали Всевозможные угрозы и возвратили только вследствие настоятельного и решительного моего требования. По в семь дорогам ведущим из Хивы расставлены были караулы, чтобы не пропускать ни ко мне, ни от меня рассыльных. Присмотр был таков что я не мог до 2-го августа найти случай отправить в Бухару Киргиза, для разузнания там положения дел и уведомления бухарского визиря о моем следовании в Бухару.
В Хиве мы не могли первоначально иметь другого средства добывать сведения, как чрез прикащика Панфилова. Все оказывавшие какую-либо услугу нам или нашим рассыльным Киргизам, брались под стражу и допрашивались сановниками ханскими, те из старшин киргизских на коих ладо подозрение что они нам решаются сочувствовать и хотят перекочевать из ханства в степь, были вытребованы в Хиву и взяты под стражу.
Эсаул-баши из Кунграда беспрестанно доносить хану о враждебных наших замыслах, о том будто бы что пароход наш вошел силой в реку, что на судах наших множество орудий, боевых запасов и людей, даже что с нами какая-то подводная лодка, что много судов ходят в Аральском море, что Кунграду угрожает опасность от наших двух судов, что на Усть-Юрте есть русские отряды и яр.
С реки Сыра дали знать будто собираются отряды в Форте No 1, чтоб идти Хиву, и что сам генерал-губернатор выступил в поход. В то же время распространилось в Хиве известие о сношениях Даукаринских Киргизов с генерал-губернатором, и 25-го числа пришло известие что в Кунград прибыл третий пароход. Недоумение Хивинцев возросло до того что хан прислал ко мне 25-го вечером, из своего совета двух чиновников (один из них Якуб-Мекрем, старший из его адъютантов) спросить меня положительно: считать ли меня за мирного посредника, прибыл ли я с дружелюбными намерениями или с войной. ‘Мало-по-малу дела наши однакоже устроились. Хивинцы поняли наконец, отчасти, нелепость своих предположений и замыслов. Миролюбивым, но твердым образом действий, мы вселили в них некоторое доверие и сильное опасение на последствия их образа мыслей, заставили выдать захваченных Киргизов, допустить свободное хождение чиновников миссии и нижних чинов по городу, измениться в обращении с нами, принять нас должным образом и наконец приступить к переговорам, тогда как они намерены были, приняв подарки, отпустить нас без положительного ответа.
Дабы разъяснить дело относительно появления третьего нашего судна в Кунграде, иметь возможность передать Бутакову сведение о нашем положении и выставить на вид ему необходимость действовать боле осмотрительным образом, пока вверенная мне миссия находится как бы в залоге у Хивинцев, а также для того чтоб успокоить Хивинцев, высказав им наши миролюбивые намерения, я отправил, 26-го июня, состоящего при мне чиновника по особым поручениям г. оренбургского генерал-губернатора, Галкина, в Кунград, сказав Хивинцам что третье судно вероятно прибыло из Форта No 1-й за неполучением давно известий от меня с почтой, так как сообщения посредством рассыльных неверны. Хан, по моему настоянию, разрешил двум судам нашим, прибывшим с подарочными вещами, стоять в Улькун-Дарье и послал к месту стоянка парохода виновника для принятия и немедленного препровождения ко мне писем с парохода.
Не стану утруждать ваше превосходительство описанием всех подробностей пребывания нашего в Хиве, ханских приемов и веденных переговоров. Хан нас принял ласково и с отличием и изъявил желание вести со мной переговоры лично, не допуская прямых сношений миссии ни с мехтаром, ни с Кум-Беги. Он нашел что несообразно с моим достоинством делать лично визиты сановникам и просил посылать только в случае крайней надобности к ним секретаря и драгомана. 2-го августа, изъяснил я на аудиенции Хану требования наши и условия для заключения дружественного трактата.
С тех пор переговоры идут, но со свойственными всем Азиятцам, а в особенности Хивинцам, медленностию и недобросовестностью. Переговоры замедляются преимущественно от частых сношений с Бухарским эмиром, требующим чтобы Хивинцы не смели пропускать в реку нашего парохода. Хивинский посланец отправился в Бухару за два дня до нашего прибытия в Хиву. Хан изъявил уже согласие на все условия, за исключением плавания судов наших в реку Аму. Допуску наших судов в заветную реку противится в особенности торговое сословие в Хиве. Весьма трудно толковать Хивинцам что они могут из перевозки по реке Аму товаров да судах извлечь для себя пользу. Они не хотят видеть в этом предложении иной цели, как завоевание ханства и построение укреплений на реке Аму, на подобие Сыр-Дарьинской линии, и предвидеть что, при плавании наших судов в реке Аму и перевозке товаров водой, вся торговля неминуемо перейдет в руки русских купцов. Я хотел было взяться доставить в Форт No 1, на нашей флотилии товары оставшиеся, за недостатком верблюдов, в Кунграде, но торговцы решительно отказались, объявив что согласятся лучше чтобы товар сгнил на месте, нежели погрузить его на русские суда. Победить закоренелое невежество, недоверие и недоброжелательство целого народа нельзя силой доводов, нужно для серо силу физическую, а на трактаты полагаться нечего, ежели и удастся наконец заключить обязательный акт, то этот вероломный народ не исполнит его при первом удобное случае. Нам рано или, поздно придется занять устья реки Аму и построить там укрепление для облегчения плавания наших судов. Имея теперь в виду что рано или поздно русские войдут в реку, Хивинцы уже в настоящее время стали придумывать средства преградить вам плавание, предполагают построить к будущей весне крепость между Улкун-Дарьей и Талдыком и прорыть канал для того чтобы река близь Кунграда обмелела. Относительно пребывания в ханстве русского торгового агента, хан изъявил желание чтоб он был в Хиве временно, приезжая с оренбургским караваном и удаляясь из Хивы по окончании всех торговых дел с русскими подданными. Я не отстаиваю прав постоянного пребывания в Хиве нашего агента, потому что положение сего последнего здесь было бы так затруднительно и безнадежно что для нас выгоднее, во всех отношениях присылать временного агента, нежели держать здесь постоянного, который будет скорее вреден, чем полезен. Присутствие агента породить неминуемо беспрестанные столкновения между нами и Хивинцами. Мне кажется благоразумнее во всяком случае начать со временного агента, и когда осмотримся вполне в Хиве, перейти, ежели обстоятельства сего потребуют, от караван-баши к консульству.
Что касается до взимания пошлины с русских торговцев, то я, пользуясь обстоятельствами, потребовать не только уменьшения оной до 5 % с действительной ценности товаров, но и совершенного сравнения в этом отношении мусульман с природными Русскими, и взимания только 2 1/2 % с товаров. При этом я возбудил вопрос о способе оценки товаров. Уменьшение пошлин в ханстве ни к чему не повело бы, ежели не ввести при этом более справедливой оценки товаров таможенными чиновниками, которые притесняют наших торговцев, берут с них, под названием подарков, сверхсметную пошлину и оценивают товары пристрастно, не редко в 1 1/2 и в 2 раза более, нежели продажная цена сих товаров, отчего взыскиваемая пошлина восходит до несравненно большей цифры, нежели назначенный процент с действительной ценности товаров. Предложить условия оценки принятые в других государствах не соответствовало бы жалкому развитию их понятий, а потому я ввел в мое предложение о взимании пошлин обязательство производить оценку не при ввозе, а после распродажи товаров, сообразно состоявшимся ценам на товар. Это выгодные для наших торговцев, нежели самое уменьшение пошлин. Хан изъявил мне уже свое согласие на это весьма важное для нашей торговли условие. Ежели бы нам удалось добиться чего-либо подобного в Бухаре, то первенство наше на среднеазиатских рынках и уничтожение перевеса торговцев магометанского вероисповедания над природными Русскими были бы почти обеспечены, если правительство не оставить впредь поддерживать наших торговцев в справедливых их жалобах против могущих случиться отступлений от заключенных условий. Прежде положения начала новому порядку, товар присланный из Оренбурга с прикащиком Панфиловым, прибывший в Айву одновременно с нами, был оценен после распродажи товара и с него взято 2 1/2 % пошлины, то есть Хивинцы согласились взять 105 червонцев, тогда как первоначально они потребовали было 520 хивинских червонцев то есть 1.140 р.
Имею честь представить при семь копию с предложенных мною хану условий.
Несмотря на всю слабость ханства, в особенности соразмерно с могуществом России, Хивинцы ослеплены до того что верят в недосягаемость свою, не видят необходимости в уступках и даже осмелились было предъявить с своей стороны требования: об уменьшения у нас пошлины с товаров, об определении границ согласно обещаний данных будто бы Данилевским, о правах на владение Усть-Уртом, Аралом и даже рекой Сыром, о возвращения в ханство Каракал лаков перекочевавших к нам и пр. Я прекратил всякое суждение относительно сего замечанием что в противном случае я вынужден буду предъявить так же новые требования, и именно вознаграждения за разграбленный в 1847 и 1848 годах наши караваны, за грабежи в степи, за нападения на наши отряды после заключения дружественного акта в 1841 году, за укрывательство наших преступников и незаконное отправление ханских фирманов к подданным нам киргизским и туркменским племенам.
Относительно известного вашему превосходительству вопроса об определении реки Сыра границей между Хивой и Россией на восток, я, согласно инструкции данной мне при отправлении из С.-Петербурга, уклонился от какого-либо ответа, изъяснив что об этом предмет Хивинцы уже извещены письменно из министерства иностранных дел. Желая ввести однакоже в заблуждение Киргизов кочующих по Яны-Дарье и на левом берегу Сыра, Хивинцы послали тайком людей распустить между ними слух что они формально признаны нами за Хивой. Хивинцы намерены позднею осенью послать собирать с них закят.
Стараясь сблизиться с Бухарским эмиром из боязни России, хан Хивинский тем не менее не доверяет ему и желал бы помешать нашему сближению с Бухарой, первоначально хотели меня заставить отказаться совершенно от намерения идти в Бухару и вернуться сначала в пределы России, и оттуда уже идти в Бухару, согласно с желанием эмира, выраженным им будто Хивинцам. Когда проведал хан о намерении Даукаринских и всех вообще Киргизов кочующих на правом берегу Аму воспользоваться движением к реке Сыру миссии, чтобы под защитой конвоя нашего откочевать из хивинских владений, то хан начал противиться моему следованию по тому направлению и вздумал было потребовать от меня чтоб я вернулся прежним путем в Россию, то есть на Кунград и чрез Усть-Урт.
Тем не менее, 15-го августа, на данном Кум-Беги от имени хана обеда для миссии и конвоя, пять ханских сановников, коим поручено было переговорить со мною насчет предложенных условий, объявили мне что хан принимает все пункты акта, за исключением пропуска судов, и согласился пропустить меня в скором времени в Бухару. Я ответил что желаю знать причину несогласия на свободное плавание судов наших в реку Аму, ибо не решаюсь довести до сведения Его Императорского Величества что хан отказал в нашем требовании и таким образом как бы не дорожит приязнью России. После трехчасовой конференция, ханские сановники стали было колебаться, не находя уже ответов на мои доводы и начиная понимать из моих слов ту опасность которой Хива может подвергнуться в случае если не согласится добровольно допустить свободное плавание наших судов по реке Аму. Впрочем несмотря на все мои усилия, мне однакоже не удалось привести Хивинцев к окончательному решению вопроса. Все до того боятся эмира что не хотят изъявить своего согласия до получения ожидаемых ими новых писем от Наф-Уллы и прибытия посланца из Бухары, и вместе с тем опасаются отпустить меня с Положительным отказом. Отклоняю сделанное ими мне предложение отправить с нами в Бухару от Хивинского хана уполномоченного, коему поручено было бы подписать со мною дружественный акт, как только эмир допустит плавание наших судов в реке Аму. Требую, положительного ответа: да или нет, и не соглашаюсь на заключение дружественного акта, без права свободного плавания наших судов в реке Аму.
Убежден почти что в Бухаре буду иметь так же мало успеха, как и Бутенев в 1841 году. Война с Коканцами, как говорят, началась. 16-го августа эмир предполагал выступить для осады Джизака и Ура-Тюбе, поджидаю только сведения из Бухары чтобы еще более поторопить здесь окончанием переговоров и собраться в путь. Постараюсь идти вверх по долине реки Аму.
…
Отчетливая глазомерная съемка от Усть-Урта до Кунграда, и реки Аму от самых устьев до высоты Хивы, в масштабе 20 верст в англ. дюйме, половина конвоя миссии прошла по совершенно неизвестной доселе местности, которая также снята при семь случае. Прискорбно что болезнь астронома Струве лишала его возможности продолжать свои занятия.
Последний пункт определенный астрономически Кунград.
Посольства из среднеазиатских владений принимаемые нами не имеют никаких выгодных для нас последствий, а стоят нам очень дорого. Весьма мало пользы могут также принести и наши миссии посылаемые временно в ханства. Это напрасная трата денег, которые могут быть употреблены для достижения той же цели в этой же части Азии, но иным образом, с несравненно большим вероятием успешного результата.
По полученным мною на сих днях довольно правдоподобным сведениям, самый глубокий и удобный проход для наших судов в реке Аму, не чрез Улькун-Дарью, а гораздо восточнее, чрез рукав Сасык-Куль, впадающий в озеро и изливающийся рукавом Джидели в море, верстах в 130 восточнее Улькун-Дарьи. Не имев еще возможности сверить все данные по сему предмету, воздерживаюсь от положительного заключения относительно преимуществ сего пути над остальными рукавами Аму-Дарьи.
Нельзя однакож не предположить что этот путь доступен для Аральской флотилии нашей в реке Аму-Хивинцы придумали построить две крепости: одну близь соединения Талдыка с Улькун-Дарьей, против мели, где наши суда встретили так много затруднений, а другую на уроч. Курган, в одной версте против устья рукава Сасык-Куль, верстах в 90 от моря. В эту последнюю крепость будет переселено 900 узбекских семейств (для сего берется по пяти из каждого хивинского города). Начальником этой крепостцы — будущего оплота Хивы против нашей флотилии, назначен Мехрем-Якуб-Баба, брать эсаула-баши кунградского. Тут же будут сбирать закят и гутур с кочующих на правом берегу Аму Киргизов и Каракалпаков. Постройка крепости начнется немедленно после ухода миссии в Бухару.
Струве страдает жестоким ревматизмом и находится в такою положении что он решительно с нами следовать в Бухарию не может.
Я вынужден отправить его на барке вниз по течению реки до парохода Перовский, вместе с больными, доктором Пекарским и ротмистром Дучинским и несколькими нижними чинами. Посылаю с ними это донесение.

XV.

Донесение капитана Бутакова полковнику Игнатьеву от 20-го июля.

Во исполнение предписания вашего высокоблагородия от 16-го июля за No 50, полученного мною 19 числа в 6 часов вечера, Я отправляю сегодня на большой хивинской лодке вещи посольства. При них едут: гг. штабс-капитан Салацкий, лейтенант Можайский, подпоручик Муренко, топографы Недорезов и Щербаков, и кроме прислуги офицеров, пять казаков отпущенных из Форта No 1. Все означенные чины снабжены морскою провизией, кроме мяса, по 1-е августа.
11-го июля, при отправлении отсюда на соединение с вами поручика Зеленина и есаула Бородина с лошадьми, я отпустил первому из них на непредвидимые расходы (не полагаясь вполне на искреннее доброжелательство Хивинцев) 10 полумпериалов из сумм флотилии. Имею честь покорнейше просить вас возвратить эти деньги при случае. При первой встрече моей с отрядом нашим от Кунграда, я отпустил ему десять четвертей овса, из 25 привезенных мною из Форта No 1.
При отправления отряда отсюда, я даль одну четверть сухарей и для лошадей еще пятнадцать четвертей овса. Оба эти офицера отозвались что только отпущенным мною в первый раз овсом они могли поддержать лошадей.
18-го июля, преодолев все физические препятствия, которые, сознаюсь, я считал едва ли одолимыми, придала барака лейтенанта Колокольцова и стала на якорь в 5 верстах от меня: топограф Недорезов покажет вам на своей съемке где именно Хивинцы, высланные правителем Кунграда на лодках и верхом, хотели остановить баржу гораздо прежде, но лейтенант Колокольцов продолжал идти, под парусами под попутном ветре, не слушая хивинских чиновников, и отговариваясь что у него нет переводчика, а сам он не понимает по-татарски, но на одном крутом повороте его прижало к берегу, и Хивинцы, воспользовавшись этим случаем, ухватились за его снасти, и он, избегая всячески насилия, притворился что только тогда понял в чем дело и остановился. Хотя оружие было у него в полной готовности, но оно было скрыто, так что Хивинцы не видели никаких военных приготовлений.
Хотя теперь у меня хороший запас антрацита, с которым можно бы подняться до Гарджуя и выше, но мне кажется благоразумные спуститься к устью Улькун-Дарьи, ибо:
1) Судя по полученным вами известиям из Бухары, крайне сомнительно чтобы вам пришлось туда ехать.
2) Если б это известия оказались несправедливыми, то несомненно что Хивинский хан, испуганный свободным входом судов наших в Аму та просимый Бухарским эмиром не пропускать их вверх, ни за что не согласится на такое плавание, и
3) Пока будут длиться в Хиве переговоры, крайне сомнительного результата, о пропуске судов наших вверх, вода, упавшая уже на два дюйма, успеет понизиться настолько, что нам заградится возвращение отсюда, ибо, не скрою от вас, что мы с трудом совершили последнюю часть пути нашего к Кунграду по протоку который вам покажет топограф Недорезов на съемке: пароход едва мог пройти по его мелководью. В таком случае вы была бы совершенно отрезаны.
Отправившийся отсюда в Оренбург хивинский караван нашел с величайшим трудом верблюдов, платя за них весьма дорогую цену. Из этого я заключаю что вам будет несравненно труднее найти верблюдов для обратного пути, еслибы вы не пошли в Бухару или для того чтоб идти туда сухим путем, а потому мне кажется что вам лучше всего возвратиться в Россию водой, чрез Форт No 1, бросив или продав лошадей, из которых многие, без сомнения, падут до того времени. Наняв или купив несколько хивинских лодок, вы бы легко спустились по устью Улькун-Дарьи дней в 7 из Хивы, а потом ,сели бы на суда, на которых будет запасено достаточно провизии для посольства и конвоя.
По крайней недоверчивости Хивинцев, старающихся прекратить всякое сообщение между нами, и при боязни местных жителей оказывать нам услуги, хотя по-видимому у них нет на это недостатка в доброй воле, мне почти невозможно давать вам о себе известия. Единственное средство еслибы вы по временам присылали надежных гонцов, которые бы проехали к нам по местам незаселенным. С ними бы и я мог сообщать вам известия.
Я располагаю стать у раздвоения Улькун-Дарьи, верстах в 15 от устья. Хотя глубокая часть и начинается гораздо выше, но берега там затоплены, заросли камышами, и испарения от них при долговременной стоянке могут произвести лихорадки, а потому для сохранения здоровья людей лучше стоять там где берега твердые и где испарения разгоняются морскими ветрами.
Если бы вы возвращались водой, то я могу заблаговременно, получив от вас извещение, пойти к вам на встречу.
О чем вашему высокоблагородию имею честь донести, при совокупляя что завтра же ухожу отсюда, а что по прибытии в устье Улькун-Дарьи, я немедленно отправляю баржу лейтенанта Ковалевского в устье Сыра за провизией и с пакетом вашим под No 24, на имя г. директора азиятского департамента.

XVI.

Письмо полковника Игнатьева бухарскому визирю.

В поздравительном письме присланном от высокостепенного эмира с посланцом Мулла-Джаном, по случаю восшествия на прародительский престол Великого Государя моего, выражено между прочим желание эмира чтобы было послано в Бухару ответное посольство.
Избранный для сего назначения, считаю долгом поставить вас в известность что прибыв 20-го июня в Хаву, также по поручению Государя моего, я имею в виду, оставшись непродолжительное только время в этом городе, продолжать свой путь далее в Бухарию и надеюсь таким образом в скором времени прибыть в пределы ханства.
За сим прошу принять уверение в совершенном моем уважении и приязненных чувствах, а также в искреннею желании употребить всевозможное старание к скреплению дружбы и приязни издавна существующих уже между Россией и Бухарой.

ХVII.

Выдержка из предписания полковника Игнатьева капитану Батакову от 27-го августа.

…Что же касается до предполагаемых вами переговоров, крайне сомнительного результата, о пропуска судов наших вверх по реке, то ваше письмо от 3-го доля и настоящий ваш отзыв о невозможности дальнейшего плавания парохода от Кунграда, заставили меня положительно прекратить те переговоры с Хивинцами которые я уже было начал с ними насчет немедленного пропуска Перовского вверх по Аму-Дарье и обратить эти переговоры только в требование открытия этой реки вообще для нашего судоходства с будущего года.
В настоящее время еще более представляется препятствий к плавание парохода вверх по Аму: 1) наступающее позднее время года заставляет меня думать что если вы в июле месяце находили, из опасения обмеления реки, дальнейшее движение парохода опасным, то тем более не решитесь предпринять подобный поход в сентябре, когда река значительно уже обмелела. 2) Полученное здесь, чрез приехавшего из Кунграда хивинского чиновника, известие о том что будто бы вы приняли на пароход бежавшего пленного Персиянина и отказываете хивинским властям в выдаче этого человека, окончательно возбудило подозрение хивинского правительства насчет благонамеренности действий нашей флотилии и заставало его предполагать что при дальнейшем движении наших судов по реке, и прочие Персияне будут убегать на флотилию и найдут там себе приют и защиту, а 3) по позднему движению в Бухару, несмотря даже на самое кратковременное там пребывание миссии, я не могу расчитывать вернуться оттуда ранее октября месяца, то есть того времена когда пароходу, за наступающею замой, будет окончательно невозможно пробраться в Сыре и он по необходимости должен будет зимовать в Аму, что, как известно мне из словесного вашего объяснения на Усть-Урте, было бы, по вашему мнению, неудобоисполнимо. По всем этим причинам, я покорнейше прошу ваше высокоблагородие оставаться с пароходом в настоящем месте вашего расположения до тех пор пока по состоянию погоды вы найдете это возможным, отнюдь только не уходя в Казалу от устьев реки ранее 15-го сентября….
Кроме известия о Персиянине, здесь получено также сведение, сильно встревожившее Хивинцев, о производстве вашим высокоблагородием съемка берегов Аму, около места вашей стоянки. Не зная до какой степени эти сведения справедливы, я во всяком случае прошу вас производить промеры и съемки возможно скрытным образом, и не возбуждать и того уже весьма сальных подозрений Хивинцев на счет цели наших действий. Что же касается до Персиянина, то я полагаю что если уже он раз принять на наше судно, то выдавать его Хивинцам было бы нечеловеколюбиво и несовместно с достоинством России.

ХVIII.

Выдержка из донесения капитана Бутакова полковнику Игнатьеву, от 8-го сентября.

…21-го июля, отправив из Кунграда на хивинской лодке подарочный вещи и при них членов миссии, отправился я с обеими бараками к устью Улькун-Дарьи, куда прибыл утром 26-го июля и стал против урочища Тенке-Куму, несколько выше того места где от Ульку к Дарье отделяется рукав Кичкене-Дарья.
1-го августа, когда баржа лейтенанта Ковалевского была уже готова к отплытию в устье Сыра с депешами и с провизией, прибыл на хивинской лодке коллежский асессор Галкин, с распоряжениями вашего высокоблагородья касательно устройства рода почтового сообщения между посольством и флотилией, и стоянки судов. Иман-Ходжа, хивинский чиновник, командированный с тою же целью ханом, прибыл на отдельной лодке на другой день и расположился в ауле каракалпакского бия Муллы-Мамыта, на лодке г. Галкина прибыл другой хивинский чиновник, мулла.
До приезда г. Галкина, жителям близких к нашей стоянке аулов было запрещено хивинскими чиновниками, посланными кунградским правителем, торговать и входить с нами в сношения, распоряжение это в особенности касалось Киргизов. Прибывший с г. Галкиным мулла немедленно снял это запрещение, и тотчас же явились к нам Киргизы и Каракалпаки с дынями, баранами и пр.
Пред выездом из Хивы, для избежания недоразумений, г. Галкин сообщил Иману-Ходже чрез переводчика миссии г. Батаршина, что он везет мне основанное на согласие хана, приказание ваше: ждать около аулов Муллы-Мамыта с двумя судами и отослать третье. Иман отвечал что все это действительно согласно с желанием хана. Утром 2-го августа, Иман-Ходжа, не приезжавший сам на пароход, прислал своего муллу справиться о здоровьи г. Галкина и спросить корда ему нужно приготовить лодку для возвращения в Хиву? Тот отвечал что желает иметь лодку утром 3-го августа. Словом, все имело видь самых дружелюбных сношений.
На рассвете 3-го августа, когда бумаги г. Галкина были готовы, я отправил в устье Сыра баржу лейтенанта Ковалевского, а пароход и другая баржа остались на прежне месте, у правого берега Улькун-Дарьи.
Часов в 10 того же утра, выехал на левый берег реки, против парохода, Иман-Ходжа с многочисленною свиной Хивинцев и Каракалпаков. Я послал к нему шлюпку с переводчиком, прося его приехать к нам. В отвеют на мою вежливость, он велел мне объявить что мы стоим не на месте, что по воле хана я должен отослать и другую бараку, а с пароходом держаться в море.
Я велел отвечать что он ни вчера, ни прежде не находись будто мы не на месте, что посланник наш велел мне стоять здесь с двумя судами, что наконец если вышло недоразумение, то чиновник наш должен немедленно возвратиться в Хиву, и тогда все дело объяснится. Если вы не уйдете сейчас же, то чиновник ваш не получит лодки.
Такую грубую и глупую угрозу, и также наглое требование я оставил без ответа. Иман-Ходжа прождал еще несколько времени на берегу и потом уехал, объявив строжайшее приказание чтобы никто из Киргизов и Каракалпаков не смел торговать с нами и входить в какие-либо сношения. Для усиления этого приказания, он поставил недалеко от судов конный карауль из Каракалпаков, которые детали около нас разъезды, били нагайками и прогоняли Киргизов, пробиравшихся к нам с дынями. Дней через десять, им надоело соблюдать строгий караул, а когда надзор ослабел, Киргизы стали снова приходить к нам.
Очевидно что Иман-Ходжа имел наставление найти предлог остановить г. Галкина. Так как он вез сюда приказание ваше, нравившееся Хивинцам, то его и пропустили к нам, но потом, когда баржа ушла и поручение это было исполнено, они задержали его, не желая чтобы вы имели с флотилией сношения. Трудно придумать для чего они это делали. Она воображала у нас какие-то невозможные враждебные замыслы действовать противы Хивы заодно с Туркменами, разграбить Каракалпаков, кругом нас ходили слухи что у острова Николая I стоить множество русских судов с войсками, которые ждут только знака для нападения на Хивинское ханство…
Несколько раз, по просьбе г. Галкина, пламенно желавшего присоединиться к миссии, я посылал к Иману Ходже требовать лодки, но он постоянно отказывал.
Вечером 31-го июля, когда уже совершенно стемнело, кто-то закричал на противоположном берегу чтобы за ним прислали лодку. Ожидая от вас известий, я поспешил послать шлюпку, и она вскоре привезла невольника-Персиянина, Гассана, убежавшего от своего хозяина Каракалпака из окрестностей Кунграда. Он прошел к нам чрез камыши и болота, чуть не утонул несколько раз и умолял чтобы мы его взяли и не отдавали его хозяину, что его бы убили или замучили за побег, что в ауле где он жил была русская женщина, лет 40, которая также хотела бежать, но ее перевели накануне побега в другой аул, что она лет 20 тому назад была захвачена Туркменами, что ее хотели обратить в магометанство, но она не соглашалась, несмотря ни на какие побои и принуждения.
Сознавая вполне долг наш выручить вашу несчастную землячку и понимая очень хорошо, что за извещение нас о ее участи Гассану действительно угрожала бы смерть, я решился взять его, с тем чтобы немедленно отправить на барже лейтенанта Ковалевского. Постудить иначе я считал противным человеколюбие и недостойным чести русского флага. На другое же утро Персиянин был выбрить, одет в матросское платье и спрятан в трюме готовящейся к отплытию баржи, на которой он и ушел 3-го числа.
Не имея возможности донести вам об этом происшествии и не зная наверно пойдете ли вы в Бухару, и поручил своему переводчику предложить за нашу землячку выкуп хозяину ему каракалпакскому бию Мулле-Мамыту. Тот не решился отдать ее без Имана-Ходжи, и они сообща прислали мне ответ что отдадут ее за 25 тиллей, с темь чтоб и заплатил за Персиянина 80 тиллей. Не имея никакого доверия к Иману-Ходже и так как, по разнесшимся вскоре слухам, посольство наше возвращалось к флотилии, я решился дождаться вас.

XIX.

Письмо полковника Игнатьева к генералу Ковалевскому, от 27-го августа.

Настойчивые мои требования и объяснения заставили наконец до такой степени поколебаться ханских сановников и самого хана что я начинал уже иметь надежду заставить Хивинцев подписать обещание допустить свободное плавание судов наших с будущего года. Снова неожиданно разрушились однакоже наши предположения. 21-го августа получено было в Хиве донесение от кунградского градоначальника что с парохода Перовский посылаются лодки для производства съемок и промеров, и что из Кунграда бежал на наше судно пленный Персиянин, коего хивинские чиновники напрасно пытались вытребовать у командира парохода. Опять собрался совет ханский, и после долгого совещания, пришли к заключению что пароходы наши решительно вреднo и опасно пускать в реку: 1) потому что мы сделаем подробную съемку реки и вполне ознакомимся с местностью, с темь чтобы при благоприятном случае внезапно овладеть ханством, 2) ежели мы не имеем прямых враждебных намерений, то разорим землевладельцев, сановников и самого хана, увозя безнаказанно на судах наших пленных, первых работников в ханстве, и что к этому может побудить нас преимущественно искренняя связь наша с Персией, простирающаяся, по понятиям Хивинцев, до того что в Персии чеканят монету на имя Государя Императора, и шах при себе держит вместо гвардии русское войско.
Настоящий случай увоза Персиянина нашим пароходом Хивинцы считают весьма пагубным примером для всех племен им подвластных.
Хан вечером того же дня прислал мне объявить полученное известие, требовал выдачи Персиянина и распоряжения о прекращении производства съемки в устье. Я отвечал уклончиво, сказал что не могу сделать никакого распоряжения, так как не имею известий с парохода, а донесениям хивинских чинов не верю, ибо несколько раз имел случай удостовериться в их преувеличенности, но что впрочем я напишу об этом командиру судна и пошлю письмо с больными чиновниками, коих необходимо отправить на пароход, по невозможности для них продолжать путешествие далее. В то же время получил я уведомление от хивинского правительства что титулярный советник Галкин, посланный мною из Хивы, вместе с хивинскими чиновниками, в конце июня месяца, на лодке в устье Улькун-Дарьи, для объяснений с Бутаковым и передачи писем, доехав до парохода рассорился с хивинскими чиновниками его сопровождавшими, вследствие объяснений относительно выдачи бежавшего Персиянина, и должен был остаться на пароходе.
Не имея средства удостовериться в истине всего вышеизложенного, но видя что Хивинцы положительно не хотят согласиться на свободное плавание судов наших в реке Аму, тем более что не только эмир, но и хан Коканский прислали Сеид-Магомету письма, в коих советуют не пропускать, наших пароходов, я решился отказаться от дальнейших бесплодных переговоров и поторопить только выступление миссии из Хивы. 23-го я даль ответное угощение, с иллюминацией и фейерверком, ханским сановникам, в саду занимаемом миссией после фейерверка, им розданы были подарки.
25-го числа хан прислал мне подарки назначенные для поднесения Его Императорскому Величеству, а именно два аргамака с полною сбруей и ковер, в то же время два приближенных ханских чиновника (один из мехтаров и постельничий) передали мне грамоту от хана к Государю Императору, и на вопрос мой: когда хан назначить прощальную аудиенцию? отвечали что вероятно он приметь меня в тот же день вечером. Заметив что письмо ханское запечатано, я объявил хивинским чиновникам что требую копии с оного, и ежели не получу до аудиенции, то непременно буду лично просить о том хана. Каково было мое удивление, когда вечером, напрасно прождав приглашения ехать к хану, узнал я наконец что его высокостепенство, что бы избегнуть объяснения со мною о необходимости дать какой-либо полоскательный ответь, удалился в загородный дворец, поручив чиновнику своему пожелать мне доброго пути. Я написал тотчас Кум-Бега что требую прощальной аудиенции, желаю знать положительный ответь хана на предложенные мною условия и прошу доставать копию с письма писанного от хана к Государю Императору.
28-го числа после полудня, Кум-Беги прислал мне Дибан-Бабу с ответом что он не смеет доложить моего письма хану. Получив известие что хан вернулся в Хиву, я тотчас же послал секретаря миссии Киливейна с драгоманом прямо в ханский дворец, чтобы еще раз словесно потребовать от Кум-Беги копию с письма хана к Государю и объяснить что я буду считать себя обиженным, ежели не буду приглашен на прощальную аудиенцию, и повторить неоднократно уже выраженное мною требование о выдаче им уральского урядника, взятого в плен Джан-Ходжей и находящегося у Хивинцев. Застигнутый в расплох во дворце, Кум-Беги должен был принять Киливейна и объявил ему что хан не хочет дать мне прощальной аудиенцию, потому что хивинский посланец Фазил-Ходжа не был принять Его Императорским Величеством более одного раза, что я не могу считать себя обиженным, ибо был принять с почетом и отличием, несравненно лучше нежели Фазил-Ходжа в Петербурге, и наконец что мне не дадут копии с ханского письма, потому что это не в обычае в Хиве и что притом Фазил-Ходже было неизвестно содержание письма Государя Императора к хану, тогда как мне словесно два раза были уже объяснены ответы хана на предложенные мною условия для заключения дружественного акта. К сему Кум-Беги присовокупил что в письме заключается повторение уже мне известного.
Вследствие вышеизложеного, я решился выступить 28-го августа из Хивы, направляясь чрез город близь которого я переправлюсь через Аму-Дарью, и затем пойду правым берегом на Кукертли, чрез Каракул в Бухару.
Для сопровождения нас до бухарской границы назначен мне был почетный конвой.
Хивинцы намерены, под предлогом желания убедиться в дружественных видах России относительно ханства, послать к нам новое посольство, которое, выйдя мне на встречу при возвращении миссии мне вверенной из Бухарии в Форт No 1, присоединится ко мне и будет просить у Его Императорского Величества определения границ между Россией и Айвой по рекам Сыру и Эмбе и отпуска в Хиву большого числа мастеровых и механиков для обучения Хивинцев различным ремеслам и искусствам и даже для построения парохода на реке Аму. Взамен этого, посланец изъявить согласие, при исполнении вышеизложенных двух условий, допустить свободное плавание наших судов в реке Аму и постоянное пребывание нашего торгового агента в Хиве. Посланцем назначается Дарга, человек влиятельный, умный, ловкий, хитрый, пользующийся большим значением и выгодным положением в Хиве и отличающийся от всех других узбеков своею обходительностию и вежливостию. Он занимал второе место между хивинскими сановниками. Советником Дарги будет, кажется, Диван-Баба, бывший приставом нашим от вступления в Кунград до выхода из Хивы и назначенный теперь для препровождения больных наших до парохода.
Несмотря на то что посольство это заслуживало бы, по составу своему, несравненно большее внимание, нежели обыкновенно присылаемый в Россию, но мне кажется что следовало бы не пустить Даргу далее Оренбурга, для того чтобы вселить в Хивинцев убеждение что мы никогда не допустим чтоб они смели нам в чем-либо отказать. В таком случае надлежало бы объявить Дарге в Оренбурге, или даже в Форте No 1, что ни одно посольство Хивинское Его Императорским Величеством принято не будет, пока Хивинцы не докажут что они умеют ценить доказанное им внимание посылкой русского агента, поднесением Его Императорскому Величеству письменного согласия хана на все наши условия без изъятия.

XX.

Выписка из письма полковника Игнатьева к генерал-адъютанту Катенину, от 20-го августа.

Считаю долгом представить вашему превосходительству прилагаемую копию с условий предложенных мною хану Хивинскому, для заключения дружественного акта.
Вследствие настоятельных и решительных моих требований, хан согласился на принятие 1, 2, 3 и 5 пунктов, допустив не только уменьшение пошлины, но и совершенное сравнение в деле торговли прав природных Русских с мусульманами, а также самый выгодный для наших торговцев способ оценки товаров. Относительно пребывания в Хиве нашего торгового агента, под названием караван-баши, хан также изъявил согласие, но с тем чтоб агент этот не жил постоянно в Хиве, а приезжал бы только на время из Оренбурга, пока наши торговцы имеют дела в ханстве. Я согласился на сии условия, находя посылку временного агента выгоднее для нас, нежели пребывание постоянного который или был бы скорее вреден, нежели полезен, или же подвергался бы ежеминутной опасности и едвали успел бы в чем-либо, без военной поддержка. Свободное плавание судов наших в реке Аму Хивинцы не допустят, пока Бухарцы не согласятся на наше предложение. Не только эмир, но и Коканцы требуют от Хивинского хана чтоб он ни под каким видом не соглашался на свободное плавание в своих владениях наших пароходов.

XXI.

Из письма полковника Игнатьева к генералу Ковалевскому, от 1-го ноября.

27-го октября утром, эмир прислал нам подарки и приглашал на торжественную прощальную аудиенцию. При этом эмир был к нам еще более внимателен нежели при первом представлении и выразил сожаление что я не хотел остаться целый год в Бухаре или, по крайней мере, наступающую зиму, а также высказал желание чтобы русские агенты чаще посещали Бухарию.
Старание мое убедиться в том что обещанное словесно эмиром и сообщенное мне письменно визирем, будет подтверждено бухарским посланцем и упомянуто в ответных грамотах и письмах, задержало нас в Бухаре до 31-го октября. 30-го вечером получил я копии с грамоты эмира на Высочайшее имя и с письма визиря его сиятельству министру иностранных дел, а на другой день утром мы выступили из города Бухары.
Посланец бухарский Неджимет-Джин-Хаджа выступил из города Бухары за мною и завтра нас догонит. Узнав что в Форте No 1 готовится значительный отряд для встречи в Кизил-Куме миссии, отправляю поспешно Чабара к коменданту с просьбой отменить, ежели сие возможно, высылку большого отряда, так как снаряжение потребует больших расходов, а позднее время года может подвергнуть войска различным напрасным лишениям.
Мне кажется что наступающая зима не дозволит довести слона, посланного эмиром в подарок Государю Императору, до Оренбурга. Вероятно придется оставить слона на зиму в Форте No 1, с тем чтоб его весной довести чрез Оренбург до города Самары, а оттуда доставить по реке Волге в Тверь.
Текст воспроизведен по изданию: Посольство в Хиву и Бухару полковника Игнатьева в 1858 году // Русский вестник, No 3. 1871
OCR — Станкевич К. 2015
Оригинал здесь.
Залесов Николай Гаврилович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Записки морского офицера…, Броневский Владимир Богданович, Год: 1819
  2. Записки московского жителя, живущего в Запасном дворце, о происшествиях в августе до ноября 1812-го года, Неизвестные Авторы, Год: 1813
  3. Из ‘Записок о военных действиях 1812-го года’, Котов Николай Федорович, Год: 1813
  4. Реляции о Русско-турецкой войне 1828 года, Вельтман Александр Фомич, Год: 1828
  5. Отпускная на волю, Дашкова Екатерина Романовна, Год: 1785
  6. От Либавы до Цусимы, Политовский Евгений Сигизмундович, Год: 1906
  7. Завоевание Туркмении, Куропаткин Алексей Николаевич, Год: 1899
  8. На Дальнем Востоке в 1905 году, Павлов Евгений Васильевич, Год: 1907
Электронная библиотека