Посмертные публикации, Кузьмина-Караваева Елизавета Юрьевна, Год: 1991

Поэзия
Время на прочтение: 23 минут(ы)
Скачать в PDF
Кузьмина-Караваева Е. Ю. Равнина русская: Стихотворения и поэмы. Пьесы-мистерии. Художественная и автобиографическая проза. Письма.
СПб.: ‘Искусство—СПБ’, 2001.

ПОСМЕРТНЫЕ ПУБЛИКАЦИИ

Содержание

[1] ‘Каждый был безумно строг…’
[2] ‘Увидишь ты не на войне…’
[3] ‘А медный и стертый мой грошик…’
[4] ‘Стоит ли быть Бонапартом?..’
[5] ‘Средневековых улиц тишь…’
[6] ‘Не попутным, видно, ветром…’
[7] ‘Не похожи друг на друга реки…’
[8] ‘Самое вместительное в мире — сердце…’
[9] ‘Нет, не покорная трусливость…’
[10] ‘Недра земли, океаны, пещеры…’
[11] ‘Внизу написано: ‘Агата’…’
[12] ‘Глаза, глаза, — я знаю вас…’
[13] ‘Единство мира угадать…’
[14] ‘Испанцы некогда здесь жить хотели…’
[15] ‘Посты и куличи. Добротный быт…’
[16] ‘Ты, серебряная птица, Голубь…’
[17] ‘Плывет с двумя баржами тихо катер…’
[18] ‘И в эту лямку радостно впрягусь…’
[19] ‘Смотри, — измозолены пальцы…’
[20] ‘Господи, Господи, Господи…’
[21] ‘Нашу русскую затерянность…’
Марсель Ленуар (‘Белый цвет и цвет коричневатый…’)
Люди
[1] ‘Номер сто пятидесятый…’
[2] ‘По кофейням, где шлепают карты…’
[3] ‘Гостиничные номера…’
[4] ‘В людях любить всю ущербность их…’
[5] ‘К каждому сердцу мне ключ подобрать…’
Города
[1] ‘Измерена верною мерою вера…’
[2] ‘Рождающие пену узы…’
[3] ‘Еще мне подарили город…’
[4] ‘Ты ли, милосердный Пастырь…’
Иное
[1] ‘Десять раз десять…’
[2] ‘Помазанность, христовость наша…’
[3] ‘Инок и странник-сородич…’
В начале
[1] ‘И нет меня уже как будто…’
[2] Мать (‘Как вы, веселые, еще не догадались…’)
[3] Покаяние (‘Да, каяться, чтоб не хватило плача…’)
[4] ‘Моих грехов не отпускай…’
[5] ‘В тысяча девятьсот тридцать первое…’
[6] ‘Обманывать себя. Иль пламя…’
[7] ‘Идет устрашающий гнев…’
[8] Смерть (‘Не так уж много — двадцать четыре часа…’)
[9] ‘Живу в труде. Тяжелый мой кирпич…’
[10] Ликованье (‘Да, не беречь себя. Хожу на всех базарах…’)
[11] Мир (‘Знаю, когда-нибудь правды сразятся…’)
[12] ‘Вечера мои перекликаются…’
[13] ‘Может, ничего я не узнала…’
[14] ‘Ночью камни не согреешь телом…’
[15] ‘Все забытые мои тетради…’
[16] ‘Три года гость. И вот уже три года…’
[17] ‘Еще до смерти будет суд…’
[18] ‘Ночь. И звезд на небе нет…’
[19] Звезда Давида (‘Два треугольника, звезда…’)
[20] ‘Моего смиренного Востока…’
[21] ‘Обетовал нам землю. Мы идем…’
[22] ‘Знаю я, — на скором повороте…’
[23] ‘Глуше гремит труба…’
[24] ‘Будет день, в который с поездом…’

* * *

Каждый был безумно строг,
Как писал: король наш — Блок…
‘Венский’ преступив порог,
Мы рекли: король наш — Блок.
И решил премудрый рок,
Что король поэтов — Блок.
10 декабря 1911

* * *

Увидишь ты не на войне,
Не в бранном пламенном восторге,
Как мчится в латах на коне
Великомученик Георгий.
Ты будешь видеть смерти лик,
Сомкнешь пред долгой ночью вежды,
И только в полночь громкий крик
Тебя разбудит: зов надежды.
И белый всадник даст копье,
Покажет, как идти к дракону,
И лишь желание твое
Начнет заутра оборону.
Пусть длится напряженья ад, —
Рассвет томительный и скудный, —
Нет славного пути назад
Тому, кто зван для битвы чудной.
И знай, мой царственный, не я
Тебе кую венец и латы:
Ты в древних книгах бытия
Отмечен, вольный и крылатый.
Смотреть в туманы — мой удел,
Вверяться тайнам бездорожья
И под напором вражьих стрел
Твердить простое слово Божье,
И всадника ввести к тебе,
И повторить надежды зовы,
Чтоб был ты к утренней борьбе
И в полночь — мудрый и готовый.
26 июля 1916

* * *

А медный и стертый мой грошик
Нищему только в суму.
Не то что поступок хороший, —
Так душу отдам ему.
А если душа не монета,
А золотая звезда, —
Швырну я осколок света
Туда же, где в свете нужда.
Нанси, весна 31

* * *

Стоит ли быть Бонапартом?
Кромсать и коробить границы?
Скитаться по вражеским картам?
За эти поля и границы
С полками несметными биться?
Какою покажется горстью
Средь моря затерянный остров.
Вот храм — пожелтевший пергамент,
И черных узоров подтеки.
Готический каменный пламень
Взмощен не моими руками,
Я здесь чужестранец далекий.
Какою отнимется тяжбой
У сердца камней этих тяжесть.
Замолкните все Чингисханы, —
Вот конница радостных мыслей
Уже покорила все страны.
Завоеватель, исчисли,
Где пули, где трупы, где раны
Сдаются без боя. Мгновенье, —
И мир весь навеки мой пленник.
Мец, лето 31

* * *

Средневековых улиц тишь.
Во сне ребристые соборы.
Святые средь высоких ниш.
А далее река и горы.
И над рекой горбатый мост,
Прямоугольник пыльный сквера,
И памятника дикий рост, —
Вот быт чужой, чужая вера.
Иду по этой мостовой,
Ищу затерянное племя,
Гуляки, милые, домой,
Вы слышите, — настало время.
О, несколько привычных слов,
Лишь слов простых, не заклинаний,
И нет ни гор, ни городов,
Ни памятников и ни зданий.
Лишь из-за туч колокола
Все льются, воздух разрезая.
Тебе, страна моя, хвала,
Страна всех стран, земля святая.

* * *

Не попутным, видно, ветром
Занесло сюда меня.
Вижу я по всем приметам, —
Что ни встреча — не родня.
Не родня река Гаронна
И дома из кирпича,
Черной Матери корона,
Храма белая свеча.
Не родня мне и родные:
Что-то уж с восторгом гнут
Многомученые выи
Под тяжелый, нудный труд.
Побеждающие узы
Где им вольно превозмочь?
Нет, пора мне из Тулузы
В дали, в ветер, к людям, прочь.

* * *

Не похожи друг на друга реки, —
С этою рекой Нева не сестры,
Но как будто корабельщик некий
Там и тут воздвиг такие ж ростры.
Подымают якорь мореходы,
Отплывают, как Колумб, на запад…
Излучают медленные воды
Океанский и соленый запах…
Только что корабль новый прибыл,
Может быть, из города Петрова.
На базаре серебрятся рыбы
Самого последнего улова.
Город — ключ к морским седым просторам,
Город — морю крепость и препона.
Дым табачный, пиво, кости, споры
За дверями каждого притона.
Знаю я, какие могут зовы
Здесь рождаться в час глухой, закатный…
Вот над морем небеса багровы…
Шкипер, шкипер, нет тебе возврата.
Бордо, 1.IX 31

* * *

Самое вместительное в мире — сердце.
Всех людей себе усыновило сердце.
Понесло все тяжести и гири милых.
И немилое для сердца мило в милых.
Господи, там, в самой сердцевине, нежность.
В самой сердцевине к милым детям нежность.
Подарила мне покров свой синий Матерь,
Чтоб была и я на этом свете матерь.
Клермон-Ферран

* * *

Нет, не покорная трусливость,
Боязнь, что победят соблазны,
Не омертвелая красивость
Твоих одежд многообразных.
Какая тяжесть в каждом шаге,
Дорога круче, одиноче.
Совсем не о нетленном благе
Все дни кричат мне и пророчат.
7.1 1937

* * *

Недра земли, океаны, пещеры,
Звезды, что в небе хрустальном повисли,
Солнечный свет и эфирные сферы, —
Все угадай, все познай, все исчисли.
Не отрекайся от срока и меры, —
Не вопрошай лишь о пламенном смысле.
Смысл — он в вулкане, смысл — он в кометах,
В бешено мчащихся вдаль антилопах,
В пламенных вихрях, в слепительных светах,
Что наше сердце в безумии топят,
Смысл — он в стихах, никогда не допетых,
Смысл — в недоступных нехоженых тропах.
Смысл — он крестом осененный погост.
Смысл — как крест. Он — прост.
1929

* * *

Внизу написано: ‘Агата.
Марсельский порт’. Недалеко.
Над ней пылает высоко
Диск солнца в светлых волнах злата.
А меж ‘Агатой’ оснащенной
И легкой солнечной ладьей
Скала-маяк стоит судьей,
Маяк, в две бездны обращенный.
Земля, суровая обитель,
Морей твоих исчислен риск.
А солнечный над морем диск, —
Он к вечности детоводитель.
Ницца

* * *

Глаза, глаза, — я знаю вас.
Ты, племя родины жестокой, —
Пускай устало ты до срока, —
Но этот взгляд родимых глаз.
Смотрю, смотрю, — и нету дна.
Что, — заглянула в преисподню?
Иль в высь бездонную Господню
Дорога стал мне видна?
Глаза, — и все понятно вдруг.
Воздушные мосты вы, взоры.
За вами снежные просторы,
В просторах русский наш испуг.
Страсбург

* * *

Единство мира угадать
Из всех вещей, из всех событий.
Увидеть крепость вечных нитей,
Какими нас связала Мать.
Святая тайна вручена
Несмысленным и слабым детям,
Указывает путь столетьям
Преображенная Жена.
И каждый, кто о нас прочел
В предмирном и предвечном гуле,
О, чувствует, — наполнен улей
Тревогою рабочих пчел.
Мы строим дом, мы строим храм,
Мы ткем Владычице порфиру.
Приникшая в единстве к миру,
Будь Матерью предвечной нам.
1930

* * *

Испанцы некогда здесь жить хотели
И строились. Камней чернильный цвет.
Гудят ветра в высокой цитадели,
Заброшенной уж много сотен лет.
На перекрестке светлый шум фонтана,
Тугие дуги сводчатых ворот,
И фонари здесь потухают рано,
И не спешит на площадях народ.
Средь частой паутины улиц узких,
Где даже днем полупрозрачный мрак,
Забралось несколько скитальцев русских
На исторический чердак.
Безансон

* * *

Посты и куличи. Добротный быт.
Ложиться в полночь, просыпаться в девять,
Размеренность во всем, в любви и в гневе.
Нет, этим дух уже по горло сыт.
Не только надо этот дух сломать,
Но и себя сломать и искалечить,
И непомерность всю поднять на плечи,
И вихрями чужой покой взорвать.

* * *

Ты, серебряная птица, Голубь,
Как ты бьешься, как трепещешь ты
На земле, засушенной и голой.
Посмотри, — не пахнут и цветы,
Если ж пахнут, то они бесплодны,
Выросли для мертвенной тщеты.
Посмотри, — все души не свободны, —
Если же свободны, то болят,
Если же свободны, то безродны.
Обрати свой озаренный взгляд
На зеленую мою планету,
Посмотри, и камни говорят:
Благодатного покоя нету.
Ницца, весна 1931

* * *

Плывет с двумя баржами тихо катер,
И нежных облаков плывет гряда.
И плавно мир летит туда, туда,
Где сочетает все в единство Матерь…
Разлив реки.. И по двойному небу
В подобии двойные облака —
О, мир двойной, ты так века, века
Взыскуешь о едином на потребу.
Весной зеленою, восстав из гроба,
Всей страстью устремись в иную явь.
В том, верхнем небе все свое расплавь,
Его подобье, неотличный образ.
Поезд Париж — Нанси

* * *

И в эту лямку радостно впрягусь, —
Хоти лишь, сердце, тяжести и боли.
Хмельная, нищая, святая Русь,
С тобою я средь пьяниц и средь голи.
О Господи, Тебе даю обет, —
Я о себе не помолюсь вовеки, —
Молюсь Тебе, чтоб воссиял Твой свет
В унылом этом в пьяном человеке.
В безумце этом или чудаке,
В том, что в одежде драной и рабочей,
Иль в том, что учится на чердаке
Или еще о гибели пророчит.
Европы фабрики и города,
Европы фермы, шахты и заводы, —
Их обрести Господь привел сюда
Необретаемой свободы.
И средь полей и городов молюсь
За тех, кто в этой жизни вечно голы, —
Хмельную, нищую, святую Русь
Ты помяни у Твоего престола!
Ницца 31

* * *

Смотри, — измозолены пальцы,
Навьючен уродливо горб, —
Калеки мы все и скитальцы,
И шаг наш порывист и скор.
И пусть многовечен ты, Запад, —
Понять нас с любовью потщись.
Плетем мы наш лыковый лапоть
Сегодня, сегодня, — а завтра
Путь лапотный в Божию высь.
Готических каменных башен
Закинул ты в небо узду
И надписью дом твой украшен:
‘Воздвигнут в таком-то году’.
У нас же ни года, ни дома, —
Воздвигнуты Бог весть когда, —
Мы все — и зерно, и солома,
И ждем мы небесного грома
И сроков Господня суда.
Смотри, — измозолены пальцы…
Спасусь я, мой Боже, спасусь,
Спасетесь вы, братья скитальцы,
Молитвословная Русь.
Страсбург

* * *

Господи, Господи, Господи,
Ни о чем я просить не хочу.
Мне ли видеть оконные росписи
И собора чужого свечу?
Не хочу я ответом быть заданным,
Выше туч в небеса вырастать, —
Лишь куриться туманом и ладаном,
Лишь средь поля себя распластать.
Оттого, что душа беспризорная,
Оттого не ко мне этот зов.
Боже, Господи, даль чудотворная,
Православная Церковь Соборная,
Божьей Матери синий Покров.
Страсбург, весна 31

* * *

Нашу русскую затерянность
Все равно не потерять.
Господи, дай мне уверенность,
Что целебна благодать.
Задержалась я у проруби,
У смертельной у воды, —
Только вижу — крылья Голубя
Серебристы и седы.
И бездонное убожество
Осеняет Параклет.
Шлет он ангельское множество,
Льет холодный горний свет.
Други, воинство крылатое,
За потерянный народ
С князем тьмы над бездной ратуя,
Будьте крепкий нам оплот.
Гренобль

Марсель Ленуар

Белый цвет и цвет коричневатый.
Синий лишь у Матери хитон,
Ангельские одеянья сини.
Сбоку видны воинские латы, —
В них коричневый светлеет тон,
Легче в них волна спокойных линий.
Мальчики навек застыли в песне
И не перелистывают нот,
Ангелы смычком коснулись скрипки.
Дева-Мать сидит в высоком кресле,
У нее в руках распластан Тот,
Тень Кого как крестный символ зыбкий.
И воздвиг незримый Треугольник
Око недреманное, над Ней
Золотой венец, камнями пестрый.
Вольного страдания Невольник.
Что сейчас апостолам родней?
Твой ли крест иль меч двоякоострый?
Низкий свод просторной светлой залы,
Цвет коричневый и белый цвет
С синим цветом вместе на иконе.
Дева венчанная так устало
Смотрит в дали, за окно, во след
Быстро мчащейся реке Гаронне.
Тулуза, 31

Люди

[1]

Номер сто пятидесятый,
В городе Марселе, в морге.
От судьбы не спас проклятой
Воин воинов — Георгий.
Только мой свободный постриг
Мертвых мне усыновляет,
Меч он обоюдоострый
Прямо в сердце направляет.
Марсель, 31

[2]

По кофейням, где шлепают карты,
Сизым облаком дым табачный.
Мелкотравчатого азарта
Еще пьяный восторг не утрачен.
Так не в праздник, а ежедневно, —
Табаком все время пропахло.
Вдруг спокойно войдет и безгневно
К ним пророк в длиннополой рубахе.
Опрокинет мраморный столик,
Тучу дыма раздвинет руками,
Просто скажет о Божьей воле —
‘Божьей волей я между вами’.
И затихнет пьяная ругань,
По полу покатится монета,
И начнут принимать без испуга
Языки благодатного света.
А пророк в одеянии белом, —
Это значит — все сроки поспели.
Что ж, считайте, пишите мелом
Все, что выиграть еще не успели.
Тулуза, 31

[3]

Гостиничные номера…
Я не в гостях и я не дома.
Без родины огня и грома
Везде мне дома быть пора.
Я вглядываюсь вам в глаза
И вижу тишь природы доброй,
Христов нерукотворный образ,
Которого вы образа.
И знаю, что в последний миг,
Который и не так уж долог,
Последний я найду осколок,
Восстановлю единый Лик.
По городам, по номерам
Ищу я вас всегда — сегодня —
Носители лица Господня,
Вот кланяюсь я низко вам.
Страсбург, 31

[4]

В людях любить всю ущербность их,
И припадать к их язвинке, к их ранке.
Как же любить Его, если Он тих,
Если Он пламенем веющий ангел?
Господи, Господи, я высоту, —
Даже Твою, — полюбить не умею,
Что мне добавить еще в полноту?
Как Всеблаженного я пожалею?
Там лишь, где можно себя отдавать,
Там моя радость, — ив скорби, и в плаче.
Господи, Боже, прости мне, — я мать, —
И полюбить не умею иначе.

[5]

К каждому сердцу мне ключ подобрать.
Что я ищу по чужим по подвалам?
Или ребенка отдавшая мать
Чует черты его в каждом усталом?
Нет, лишь с тех пор я, как дух мой прозрел,
Вижу такое средь язв и средь гноя,
Преображение вижу я тел,
Райские крылья земного покоя.
Складки на лбу иль морщинки у рта,
Иль худоба, иль сутуловатость, —
В них, не за ними проходит черта,
А за чертой огневая крылатость.
Ницца, весна 31

Города

[1]

Измерена верною мерою вера,
Пылающей готики каменной мерой, —
Не знаю я, — камень иль пепел то серый, —
Дай соблюсти мне смиренное сердце.
Господи мой, отчего же мне страшно?
Эти крутые, крылатые башни
Вс заместили, и реки, и пашни, —
Дай соблюсти мне смиренное сердце.
Солнце все топит в своей позолоте.
Мерная мера таинственных готик
Ввысь устремилась за небом в охоте, —
Дай соблюсти мне смиренное сердце.
Не ввысь, не пылающим камнем, не сводом,
Вширь распластать себя под небосводом,
Вместе спасаться с дремучим народом, —
Дай соблюсти мне смиренное сердце.
Это чужое. Здесь Бога наместник.
Здесь не боятся готических лестниц
До самого рая, до ангельских песен, —
Дай соблюсти мне смиренное сердце.
Страсбург, весна 31

[2]

Рождающие пену узы, —
Кипит зеленое стекло,
И пену в бездну повлекло, —
О, страсбургских каналов шлюзы.
По берегам такая тишь, —
Лишь женский лик средь низких окон,
И ветер облачных волокон
Над крутизной горбатых крыш.
Небесный веер желтоперый,
Зари осенняя печаль, —
Там родины предвечной даль,
Там громки ангельские хоры.
Страсбург, осень 31

[3]

Еще мне подарили город,
И заворот реки, и мост,
И в листьях шелест ветра скорый,
Казарму, офицера шпоры,
Лихой кавалерийский пост.
Мне подарили на придачу
Зари такой янтарный мед,
Таких туманов легких лет.
О, Господи, с утра я трачу, —
Богатство же мое растет.
Я знаю, — Ты даятель щедрый,
Не оскудеть Твоей руке,
Пока не дашь всех волн в реке,
Все небо, все земные недра,
Все, что вблизи, что вдалеке.
Пускай, и плача, и ликуя,
Душа дары все сохранит —
От дружеского поцелуя
До самых горестных обид, —
Господь-Даятель, аллилуйя.
Мец, лето 30

[4]

Ты ли, милосердный Пастырь,
Этой ночью на рассвете
Сквозь туман и дождик частый
Вновь предрек о Параклете?
Вот и день. А сердцу нежно,
Сердцу тихо в Отчей длани,
Как звезде в пути безбрежном
Иль в лазурном океане.
Среди города чужого,
Средь камней и плит звенящих
Тишина, огонь и Слово
На воскрылиях парящих.
И к земле зеленой плетью
Припадаю. Горы-ребра.
Параклета благодатью
Все пронзил Ты, Пастырь добрый.
Монпелье

Иное

[1]

Десять раз десять,
А в промежутке одна.
От самого дна
Это мой путь в поднебесье.
Черпаю четки,
И не могу исчерпать
Мудрости тихую гладь,
Сладость, Сладчайший и Кроткий.
Сто раз подряд
Твержу я молитву Иисуса.
Меж пальцами катятся бусы,
Меж пальцами искры горят.
Смерти и тли оболочка
Рассыпься, исчезни.
В черной и мертвенной бездне
Имя, — огнистая точка.

[2]

Помазанность, христовость наша…
Чего боимся? Мы как прах,
В Первосвященничьих руках
Вот в жертву мир подъят, как чаша.
Нет, — не лицо пронзает душу, —
Одушевленный космос, — Ты
Пасешь законом чистоты
Моря, и небеса, и сушу.
Круженье ветра, срок прилива,
Пути людей, дрожанье струн.
Твой мир как огненный скакун,
И пламенем мятется грива.

[3]

Инок и странник-сородич,
Если он знает, — мир пуст.
Ненасытимая горечь
Ядом касается уст.
Вот она, книга исхода
Из мира, где все как во сне.
Богоизбранного рода,
Знаю, печать и на мне.
Терпкое, горькое пламя,
Терпкий, даешь нам в питье.
Терпкими буду устами
Славить пустыни житье.

В начале

[1]

И нет меня уже как будто…
Но тварный мир, но звездный рой,
Вечерний сумрак, пурпур утра
Все так же живы надо мной.
И нет уже моих желаний, —
Тот, Кто сказал: ‘Я есмь Сый’,
Подъял в сияющие длани
Нездешней истины весы.
И наши нищенские беды,
И голод наших нищих дум
Подъял огнем своей победы
Предвечный, непостижный ум.
Канны

[2] Мать

Как вы, веселые, еще не догадались,
Что здесь средь праздника суровый музыкант
Не сладострастные играет вальсы,
А вихревую музыку далеких стран.
Вот порвалась она. Пересекла напевы.
По камням брызнул дождь. Шарманщик замолчал.
Заснувший на руках пламеннокрылой Девы,
Летит Младенец Бог, начало всех начал.
Мец, 14 июля 29

[3] Покаяние

Да, каяться, чтоб не хватило плача,
Чтоб высохнуть, чтоб онеметь.
О, Господи, как же теперь иначе?
Что я могу еще хотеть?
Все тени восстают, клеймят укором,
Все обратились в кровь и плоть.
Рази меня последним приговором,
Последняя любовь — Господь.
Медон, 28

[4]

Моих грехов не отпускай
И благодать не даруй даром, —
Все взвесь, все смеряй, все карай,
Смотри, каким тлетворным паром
Клубится память о былом.
Сокрушена душа пожаром.
Я предавала Отчий дом,
И благодать всю расточала,
И призывала гнев и гром.
Вот слушай. Дней моих начало.
И солнца южного ладья
Меня в лазурности качала.
Пуста была грехов бадья,
Тяжеловесна — благодати,
И милостив Твой взор, Судья.
Ты посылал небесных ратей
В закатном небе алый полк.
И я не ведала о плате.
Как накопился темный долг,
И стал скитаться дух средь ночи,
Затравленный, голодный волк?
Ты слышишь, — дни мои пророчат,
Пророчат гнев, пророчат суд,
И сроки с каждым днем короче.
И смерть, и кровь, разгул и блуд.
Разнузданность страстей несытых
Они как знак в себе несут.
Кто перечислит всех убитых?
Растленных всех кто соберет?
Кто вспомнит мертвых незарытых?
Но и не в этом темный гнет, —
Все это знак иной измены.
И все вменяю я в умет.
Я захотела жизни тленной
И гибель в сердце приняла,
И приняла я знаки плена,
И почести я воздала —
Не смыслу — божеские. Вот
Закон, свершивший все дела.
Сзывай же Свой святой народ,
И распластай меня на плахе,
И перечисли каждый год,
Так, чтоб душа смешалась в страхе,
Чтоб кнут Твой жилы обнажил.
В посконной буду я рубахе,
В натуге почерневших жил,
Со взором, что от муки
Все кается, как дух мой жил.
С ударом каждым кнут Твой крепнет.
О, суд Твой милостив и свят.
Такой конец мой — благолепный.
Пусть будет только темный ад,
Пусть будет скорбно и тоскливо,
Не будет пусть пути назад, —
Все Ты решаешь справедливо.

[5]

В тысяча девятьсот тридцать первое
Лето от воплощения Слова
Ты, безумное сердце, ты, верное,
Будь же бестрепетно к жертве готово.
На земле нам печалиться некому,
Нет чудес, исцеляющих боли.
Жрец по образу Мелхиседекову
Вновь бескровную жертву заколет.
Пусть душа пред Тобой опорочена:
Не ее, а она заушала.
От насилья плевка и пощечины
В ней самой неисцельное жало.
Боже, жизнь, — скорпионы и аспиды.
И за то, что питалась их ядом,
Я хочу быть на дереве распятой,
Как разбойники, с Агнцем рядом.
Лион, лето 31

[6]

Обманывать себя. Иль пламя
Так радостно, так горячо?
Там в недрах вечно колет память,
Посасывает червячок.
Определен заране выбор, —
И скрою я от вас, друзья,
Какие каменные глыбы
Из года в год вращаю я.
Не от веселья вечный хохот, —
Он — мой обманчивый значок.
О, Господи, мне плохо, плохо, —
Посасывает червячок.
29

[7]

Идет устрашающий гнев,
И огрызается грех.
О, Господи, вырос мой сев,
Наверно, тщедушнее всех.
О, Боже, мне — вопли и плач,
Мне здесь уже скорбный ад.
И взять не захочет ткач
Ни нити моей в свой плат.
Он ткет его, белый покров,
А мне — только адский озноб,
А мне — в суемудрии слов
Неотверзаемый гроб.
Я знаю — спастись мне нельзя.
Мои все восторги из тьмы
Туда, где проходит стезя
Воздвигшей Покров свой Жены.
Я вижу — Иоанн Богослов
Для мира срывает печать
С своих предвещающих слов, —
И в вечность подъемлется Мать.
И держит в руках омофор,
И мир, как единый Афон.
И только в безумье мой взор
Грехами навек погружен.
29

[8] Смерть

Не так уж много — двадцать четыре часа,
Сутки — колосья, часы же — как зерна пшеницы.
Краткими взмахами косит Господня коса.
Долго ли ангелы будут над полем трудиться?
Вижу, как крылья трепещут у ангельских (сил)
Вольно и радостно колосом скошенным.

[9]

Живу в труде. Тяжелый мой кирпич
Усильями создам для Божья Царства.
Пусть ничего мне не дано постичь, —
Как испытанья я приму мытарства.
И смерть хочу. Замолкнет шум труда.
Ослабнут мышцы, холодом нальются.
И вытянусь я в гробе навсегда.
И крышка хлопнет. Гвозди в гроб вопьются.
И никакой мне не поможет врач,
Не нужен будет маг или целитель, —
Час воскресенья Ты душе назначь,
Смерть одолевший ада Победитель.
22. VI 33

[10] Ликованье

Да, не беречь себя. Хожу на всех базарах
Товаром будничным, голодным на потребу,
За грош и каждому. В каких еще пожарах,
Душа моя, ты подыматься будешь к небу?
Никто, нигде, ничем, никак уж не поможет.
Что человек для человека? Голос дальний?
Иль сон забытый? Он уж не тревожит, —
Немного радостней или печальней.
Но есть защита крепкая. Иная помощь.
Господня длань тяжелая. Ты — лоно Божье.
Вот, безночлежная, я вечно дома. Дома, —
Одна, в туманах ветреных, во мраке бездорожья.

[11] Мир

Знаю, когда-нибудь правды сразятся:
Правда забывших и очи и уши,
Правда забывших смятенные души
С Правдой Твоей, о, Пийца и Ядца.
И будут оправданы вор и убийца,
Бездомные больше не будут без крова,
Мытарь и блудница насытятся вдоволь,
Волей Твоею, о, Ядца и Пийца.
Мы же, пришедши на солнечный Запад,
Мы же, увидевши свет Твой вечерний,
Слышим, — все громче, грозней и размерней
Воинов мстящих доносится топот.

[12]

Вечера мои перекликаются.
Был один… лет двадцать миновало…
Что ты, сердце? Не устало маяться?
И стучать, стучать ты не устало?
Лунный серп… Вот этим тонким ключиком
Отопру я в смысл последний двери,
Господи, отдам Тебе все лучшее
И не попрошу о мудрой вере.
Только бы глаза остались зрячими
Вечному, свершающему чуду.
Буду с осенью скорбеть я плачами
И с весною радоваться буду.
Страсбург, 30

[13]

Может, ничего я не узнала,
Только догадалась, — знает кто-то.
И от этого иной предстала
Нудная привычная работа.
Кто-то знает, кто-то путь измерил,
Кто-то тайну видит смертным взглядом.
И моей несовершенной вере
С верой совершенной легче рядом.
Чую я — не в небесах далече, —
В плоти мировой многострадальной, —
Вскрылась тайна Богочеловечья, —
Агнец закалается Пасхальный.
30

[14]

Ночью камни не согреешь телом,
Не накликаешь скорей рассвет.
Господи, наверно в мире целом
Никого меня бездомней нет.
Жмется по соседству кот бездомный, —
Будем вместе ночку коротать.
Мир ночной, — пустой, глухой, огромный,
Добрым надо двери запирать.
Потому что нет иной зашиты
Добрым, кроме крепкого ключа…
Холодеют каменные плиты,
Утро возвестил петух, крича.
Господи, детей растящий нищих,
Охраняющий зверей, траву,
Неужели же в земных жилищах
Тебе негде приклонить главу?
Если так, то буду я бродяга,
Пасынок среди родных сынов.
В подворотнях на ступеньках лягу
У дверей людских глухих домов.
Ницца 31

[15]

Все забытые мои тетради,
Все статьи, стихи бросайте в печь.
Не затейте только, Бога ради,
Старый облик мой в сердцах беречь.
Не хочу я быть воспоминаньем, —
Буду вам в грядущее призыв.
Этим вот спокойным завещаньем
Совершу с прошедшим мой разрыв.
1932

[16]

Три года гость. И вот уже три года
Хлеб режем мы от одного куска.
Глядим на те же дали небосвода.
Меж этажами лестница узка.
Над потолком моим шаги уже три года,
Три года в доме веет немота.
Не может быть решенья и исхода,
Одно решенье — ветер, пустота.
Какой-то паутиной, пылью, ложью
Покрыло все, на всем тоски печать.
И думаю с отчаяньем и дрожью,
Что будем долго ни о чем молчать.
Чье это дело? Кто над нами шутит?
Иль искушает ненавистью Бог?
Бежать бы из дому от этой мутной жути,
И не могу я с места сдвинуть ног.
22 мая 1939

[17]

Еще до смерти будет суд,
Мой собственный и беспощадный,
Когда возьмут и унесут
Монашеский наряд нарядный.
С укором перечислят мне
Мои грехи святые сестры.
И суд велит гореть в огне.
И это будет новый постриг.
30.XII 1938

[18]

Исайя 21:11-12
Ночь. И звезд на небе нет.
Лает вдалеке собака.
Час грабителя и вора.
Сторож колотушкой будит.
— Сторож, скоро ли рассвет?
Отвечает он из мрака:
— Ночь еще, но утро скоро,
Ночь еще, но утро будет.
декабрь 1941

[19] Звезда Давида

Два треугольника, звезда,
Щит праотца, царя Давида, —
Избрание, а не обида,
Великий путь, а не беда.
Знак Сущего, знак Еговы,
Слиянность Бога и творенья,
Таинственное откровенье,
Которое узрели вы.
Еще один исполнен срок.
Опять гремит труба Исхода.
Судьбу избранного народа
Вещает снова нам пророк.
Израиль, ты опять гоним.
Но что людская воля злая,
Когда тебя в грозе Синая
Вновь вопрошает Элогим?
И пусть же ты, на ком печать,
Печать звезды шестиугольной,
Научишься душою вольной
На знак неволи отвечать.
7.VI 1942

[20]

Моего смиренного Востока
Нищая и мудрая звезда.
Нивы спят. Зерно лежит глубоко.
Влагу пьет спокойно борозда.
Сеяли мы только звезды с неба,
Мы пахали, сами впрягшись в плуг…
И какого ожидать нам хлеба?
Где для молотьбы наметить круг?
Много нас, смиренных, несвободных
И отрекшихся от всех гордынь,
Хлеб растивших средь песков бесплодных
И пахавших средь глухих пустынь.
Мудрость наша в деле терпелива,
Неподвижен и ленив Восток,
Как земля, как звездной жатвы нива, —
Спят и ждут, когда настанет срок.

[21]

Обетовал нам землю. Мы идем.
Обетовал нам землю Ханаана.
И вел нас ночью пламенным огнем.
И вел нас днем
Ты облаком сгущенного тумана.
Господь, — идем.
И только наш лазутчик
Нам говорит, — не млеко там и мед,
Пустыня, и пески, и кручи,
И небо — мрак. И реки — лед.
И в душах — гнет.
Святая Русь, мой нищий Ханаан,
С любовной мукой облик твой приемлю.
Обетовал Господь нам эту землю —
И путь в нее — огонь или туман,
Земля земель, страна всех стран,
И щебень и песок, и лед и мрак,—
Было и будет — колыбель — могила.
Так, Господи, суровый Боже, так.
Таков наш путь, таков наш знак.
О нищенстве душа молила.
Какой уж нам небесный сад…
Но будет снежно, будет тихо.
И выйдет старая волчиха
И поведет своих волчат.
И небо низкое придавит,
И слезы душу отягчат, —
О, Господи, душа прославит
Облезлых, маленьких волчат.
Идем, Господь, Ты нам обетовал
Бездолье нищее и крылья огневые,
Восторг и муку нам в наследье дал.
О, Ханаан родной, земля Россия.

[22]

Знаю я, — на скором повороте
Неожиданное стережет.
И забота лепится к заботе, —
Тяжки мне вериги из забот.
Вот катаю тачку я натужась,
Полную обиды и тревог,
Знаю, развернет грядущий ужас
Пропасть серую у самых ног.
Господи, Ты с неба только нитку,
Тоненькую ниточку спустил,
Чтоб не покорилась я избытку
Темных, чуждых, непонятных сил.
Я по вере стану невесомой
И себя сумею побороть,
И пойду я в тайный, незнакомый,
Непрерывный Твой покой, Господь.
Не прошусь я за порог далекий,
Где раскинулись Твои сады, —
Мне бы только кончить путь жестокий,
Путь обиды, боли и беды.
Мне бы в сером воздухе носиться,
В непрерывной и прохладной мгле,
Чтоб забылись образа и лица,
Брошенные мною на земле.
Чтоб себя я в холоде забыла,
Расплескала б душу в вышине,
Чтобы не было того, что было, —
Памяти о боли и вине.

[23]

Глуше гремит труба,
Громче Архангела голос.
С треском разверсты гроба,
Небесная сдвинулась полость.
Облако, — нет, — костер,
Золото — огненный слиток.
Ангел сосуд простер,
Пролил свой терпкий напиток.
Высохли сразу моря,
Уголь — деревья и травы.
Золото — пламя, заря —
Это грядет к нам Царь Славы.
Вот я… один на один
С Ним я… без друга, без брата…
Ищу средь многих долин
Долину одну — Иосафата.

[24]

Будет день, в который с поездом
Унесусь я в заревые страны…
Слышу — вечно бьется воинство,
Слышу возглас бранный.
Шелковистым шелестом там, в воздухе,
Запевают песнь о вечном.
Песнь о земле чаемой, об отдыхе,
На пути небесном, звездном, млечном.

Примечания

Посмертные публикации. За полвека, прошедшие после гибели м. Марии, было издано немало ее стихотворений как за рубежом, так и на родине. Некоторые из них позже перепечатывались в разных изданиях, а иные с тех пор ни разу не переиздавались. В настоящем разделе воспроизводятся лишь первопубликации. Основная часть их воспроизводится по публикации Б. В. Плюханова в ‘Вестнике РХД’. Париж, 1991. No 161. Названия циклов приведены Прохановым по авторской тетради, откуда он выписал стихотворения.
С. 198. ‘Каждый был безумно строг…’ Опубликовано: Литературное наследство. М., 1981. Т. 92. Кн. 2.
10 декабря 1911 г. группа молодых поэтов, среди которых были: Е. Ю. Кузьмина-Караваева, О. Мандельштам, Вл. Гиппиус, Вас. Гиппиус, В. Пяст, собрались в ‘литературном зале’ петербургского ресторана ‘Вена’ и заочно избрали Блока ‘королем поэтов’. Каждый из присутствовавших написал небольшой экспромт на открытке, и этот своеобразный ‘диплом’ был послан Блоку по городской почте.
С. 198. ‘Увидишь ты не на войне…’. Впервые опубликовано в журнале: Байкал (Улан-Удэ). 1980. No 5. Является неотъемлемой частью письма Кузьминой-Караваевой к А. Блоку от 26 июля 1916 г. из Джемете (под Анапой) в Белоруссию.
Великомученик Георгий <...> белый всадник — На белом коне восседает всадник-победитель (Георгий Победоносец). Эта традиция долгое время сохранялась в русской армии. Вспомним ‘белого генерала’ М. Д. Скобелева. Парад Победы в Москве (24 июня 1945 г.) маршал Г. К. Жуков также принимал на белом коне.
…всадник… / Покажет, как идти к дракону… — перекличка с К. Бальмонтом: ‘Святой Георгий, убив Дракона, / Взглянул печально вокруг себя’. Эти строки понравились Блоку, и он переписал их в записную книжку.
напряженья ад — слова из письма Блока Кузьминой-Караваевой: ‘На войне оказалось только скучно. О Георгии и Надежде, — скоро кончится их искание. Какой ад напряженья’. Поэтесса немедленно откликнулась (письмом от 20 июля 1916 г.): ‘О Георгии и о Надежде Вы пишете. Если бы Бог помог Вам родиться скорее и облегчил бы Вас’ (Кузьмина-Караваева Е. Ю. Наше время еще не разгадано… Томск, ‘Водолей’, 1996. С. 143).
мой царственный — слова Елены (ее обращение к Герману) из пьесы Блока ‘Песнь судьбы’ (карт. 1-я).
С. 199—200. ‘А медный и стертый мой грошик…’, ‘Стоит ли быть Бонапартом?’, ‘Средневековых улиц тишь…’, ‘Не попутным, видно, ветром…’. Опубликованы Е. Н. Микулиной в альманахе ‘День поэзии’ (М., 1978).
С. 199. ‘А медный и стертый мой грошик…’
медный и стертый мой грошик… — перекличка с Блоком: ‘Кладя в тарелку грошик медный…’ (‘Грешить бесстыдно, непробудно…’, 1914).
С. 200—201. ‘Не похожи друг на друга реки…’. Опубликовано в журнале ‘Отчизна’. 1979. No 2.
С этою рекой… — р. Гаронна, на которой стоит г. Бордо.
…из города Петрова — из Петербурга.
С. 201—202. ‘Самое вместительное в мире — сердце…’, ‘Нет, не покорная трусливость…’, ‘Недра земли, океаны, пещеры…’. Опубликованы А. Н. Шустовым в журнале ‘Звезда’. 1990. No 5.
С. 202—204. ‘Внизу написано: ‘Агата…», ‘Глаза, глаза, — я знаю вас…’, ‘Единство мира угадать…’, ‘Испанцы некогда здесь жить хотели…’, ‘Посты и куличи. Добротный быт…’, ‘Ты, серебряная птица, Голубь…’. Опубликованы Б. В. Плюхановым в журнале ‘Даугава’ (Рига). 1987. No 3.
С. 203. ‘Единство мира угадать…’
Предвечная Мать, Преображенная Жена — Образ заимствован из Апокалипсиса, это одно из явлений, сопутствующих преображению мира в конце времени. Жена, увенчанная звездами и побеждающая дракона — олицетворение Церкви, Новой Евы, рождающей Тело Христово, и сама Дева Мария (см. Отк 12).
‘Плывет с двумя баржами тихо катер…’, ‘И в эту лямку радостно впрягусь…’, ‘Смотри, измозолены пальцы…’, ‘Господи, Господи, Господи…’, ‘Нашу русскую затерянность…’, Марсель Ленуар. Напечатаны Б. В. Плюхановым в Ученых записках Тартуского гос. университета. 1989. Вып. 857 (Блоковский сборник. IX). Публикация осуществлена по предложению З. Г. Минц, которая познакомилась со стихами м. Марии по подборке журнала ‘Даугава’ (1987. No 3) и так оценила их: ‘Удивительные стихи матери Марии (нечто противоположное современным поэтам: язык ее не нов, даже во многом слишком традиционен, но зато есть о чем сказать). Хожу до сих пор под их впечатлением’ (Вестник РХД. Париж, 1991. No 161. С. 142.).
С. 206. ‘Нашу русскую затерянность…’
Параклет — см. примеч. к с. 118—119 (‘Господь всех воинств, Элогим…’).
С. 207. Марсель Ленуар
Марсель Ленуар — подлинное имя: Жюль Ури (1872— 1931) — французский художник и эссеист. В стихотворении м. Мария описывает его фреску ‘Коронование Богоматери’, находящуюся в Католическом институте в Тулузе.
меч двоякоострый — ‘символ страдания, пассивно претерпеваемого не волею избранного, а неизбежного, — оружие, проходящее душу’ (м. Мария). См. примеч. к с. 270 (‘Духов день’).
ЛЮДИ
С. 207. ‘Номер сто пятидесятый…’
свободный постриг — К этому времени Е. Ю. Скобцова пострига еще не приняла, но внутренне готовилась к нему.
меч обоюдоострый — см. примеч. к с. 270 (‘Духов день’).
С. 208. ‘По кофейням, где шлепают карты…’
…Языки благодатного света — см. примеч. к с. 66 (‘Жить днями, править ремесло…’).
С. 209. ‘В людях любить всю ущербность их…’
…пламенем веющий ангел — Однажды, когда Моисей пас овец у горы Хорив, ‘явился ему Ангел Господень в пламени огня из среды тернового куста’ (Исх 3: 2) — несгорающий куст, неопалимая купина.
ГОРОДА
С. 210—211. ‘Еще мне подарили город…’ аллилуйя — см. примеч. к с. 136—137 (‘Ты не изменишь… Быть одной…’).
С. 211. ‘Ты ли, милосердный Пастырь…’ Пастырь — Согласно Евангелию, все люди — овцы единого стада, пасомые добрым, милосердным Пастырем — Иисусом Христом (Ин 10: 11).
Параклет — см. примеч. к с. 118—119 (‘Господь всех воинств, Элогим…’).
ИНОЕ
С. 211—212. ‘Десять раз десять…’
…Твержу молитву Иисуса — см. примеч. к с. 171 (‘Отменили мое отчество…’).
тля — ж. р. к слову ‘тлен’ — гниль, ржа, прах, все тленное.
С. 212. ‘Помазанность, христовость наша…’
первосвященничий — Первосвященник — глава священников в ветхозаветной иудейской церкви. Первосвященником был и Иисус Христос ‘по чину Мелхиседека’ (Евр 5: 5, 6: 20). См. примеч. к с. 215 (‘В тысяча девятьсот тридцать первое…’).
С. 212. ‘Инок и странник-сородич…’
богоизбранный род — см. примеч. к с. 97—98 (‘На праздник всех народов и племен…’).
В НАЧАЛЕ
С. 213. ‘И нет меня уже как будто…’
‘Я есмь Сый’ — Сый (церк.-слав.) — Сущий. Это имя Господь открыл Моисею: ‘Я есмь Сущий’ (Исх 3: 14), т. е. истинный, вечный Бог (Ягве).
С. 214—215. ‘Моих грехов не отпускай…’
умет — грязь, отбросы.
посконная рубаха — рубаха из поскони, грубого домотканого холста.
С. 215. ‘В тысяча девятьсот тридцать первое…’
от воплощения Слова — от Рождества Христова. Слово — см. примеч. к с. 74 (‘Тесный мир, вот гневный сев…’).
жрец по образу Мелхиседекову — Иисус Христос. Мелхисе-дек — Салимский царь и ‘священник Бога Всевышнего’, который поднес патриарху Аврааму хлеб и вино (см. Быт 14: 18), рассматривается как прообраз Христа.
бескровная жертва — литургические хлеб и вино. См. примеч. к с. 94 (‘Ветер плачет в трубе…’).
заушать — бить, давать пощечины.
аспид — ядовитая змея.
…распятой, / Как разбойники, с Агнцем рядом — Агнец — одно из именований Христа, который был распят на Голгофе вместе с двумя разбойниками.
С. 216. ‘Идет устрашающий гнев…’
Покров Жены — Покров Богоматери, см. примеч. к с. 56 (‘Так. Всем сомненьям дан ответ…’).
Иоанн Богослов… срывает печать… — в Откровении (Апокалипсисе) Иоанн Богослов рассказывает о Божественной книге судьбы, запечатанной семью печатями, которые поочередно снимал Агнец (см. Отк 5, 6: 1).
…в вечность подъемлется Мать — после своей кончины Богоматерь была воскрешена Христом и вознесена на небеса ‘в обитель вечной жизни’, одновременно это и образ Преображенной Жены — см. примеч. к с. 203 (‘Единство мира угадать…’).
омофор — см. примеч. к с. 187 (‘Из вечных таинственных книг…’).
Афон — гора на северо-востоке Греции, крупнейший центр православного монашества.
СМЕРТЬ
С. 216—217. ‘Живу в труде. Тяжелый мой кирпич…’
ада Победитель — Иисус Христос своим воскресением попрал смерть и победил дьявола. См. примеч. к с. 195 (‘Только к вам не заказан след…’).
С. 217. Мир
пийца и ядца — питие и еда. Плоть и Кровь Христа при совершении таинства причащения. См. примеч. к с. 94 (‘Ветер плачет в трубе…’).
солнечный Запад — закат солнца, вечер жизни. В переносном смысле — русская эмиграция в Европе.
С. 218—219. ‘Ночью камни не согреешь телом…’
Тебе негде приклонить главу — восходит к словам Иисуса Христа: ‘Лисицы имеют норы и птицы небесные — гнезда, а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову’ (Мф 8: 20, см. также примеч. к с. 43 — ‘Я не хотела перепутья…’).
С. 219—221. ‘Все забытые мои тетради…’, ‘Три года гость. И вот уже три года…’, ‘Еще до смерти будет суд…’, ‘Ночь. И звезд на небе нет….’, Звезда Давида. Опубликованы С. Гаккелем по рукописям к книге: Гаккель С. Мать Мария. Париж, 1992.
С. 219. ‘Три года гость. И вот уже три года…’
Три года гость. — Речь идет об архимандрите Киприане (Керне), который с 1936 по 1939 г. был священником Покровской церкви в пансионате м. Марии на ул. Лурмель, 77 в Париже. М. Мария и о. Киприан не сошлись характерами, и митрополит Евлогий был вынужден заменить священника.
С. 220—221. Звезда Давида. В сокращенном виде опубликовано в сб. ‘Стихи’ (1949), откуда С. Гаккель взял две последние строки (Гаккель. С. 226). В рукописи они читаются иначе: ‘Научишься на знак невольный / Душою вольной отвечать’. См. примеч. к с. 189 (‘Два треугольника — звезда…’).
Сущий — см. примеч. к с. 213 (‘И нет меня уже как будто…’).
исход — Исход евреев из египетского плена описан во 2-й книге Ветхого Завета, носящей это же название.
С. 221—223. ‘Моего смиренного Востока…’, ‘Обетовал нам землю. Мы идем…’, ‘Знаю я, на скором повороте…’, ‘Глуше гремит труба…’, ‘Будет день, в который с поездом…’. Опубликованы Т. В. Емельяновой в журнале ‘Новый мир’. 1998. No 5.
С. 221—222. ‘Обетовал нам землю. Мы идем…’
Ханаан — см. примеч. к с. 119 (‘Там было молоко и мед…’). М. Мария считала своей обетованной землей Россию, которую часто называла Ханааном.
И вел нас ночью пламенным огнем. / И вел нас днем / Ты облаком… — повторены события исхода израильтян из Египта под покровительством Господа: ‘Господь же шел перед ними днем в столпе облачном, а ночью в столпе огненном…’ (Исх 12: 21).
…наш лазутчик / Нам говорит, — не млеко там и мед.. — ‘Русский Ханаан’ противопоставляется своей суровостью библейской ‘земле обетованной’, о которой посланные, чтобы ‘высмотреть землю’, лазутчики сообщают: ‘…в ней подлинно течет молоко и мед…’ (Чис 13: 28).
небесный сад — рай, Эдем.
В публикации в ‘Новом мире’ приведен черновой вариант последней строфы.
С. 223. ‘Глуше гремит труба…’
Ангел сосуд простер… — В Апокалипсисе семь ангелов по указанию Господа изливают на землю семь чаш гнева (см. Отк 16).
долина Иосафата — местность в окрестностях Иерусалима, где Бог покарал врагов иудейского царя Иосафата (см. 2 Пар 20: 1-26), предполагаемое место Последнего суда (см. Иоиль 3: 2, 12-16).
С. 223. ‘Будет день, в который с поездом…’
земля чаемая — здесь: Новый Иерусалим — см. примеч. к с. 165 (‘Я верю, Господи, что если Ты зажег…’).
Кузьмина-Караваева Елизавета Юрьевна
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Скифские черепки, Кузьмина-Караваева Елизавета Юрьевна, Год: 1912
  2. Прижизненные публикации, не включенные автором в книги, Кузьмина-Караваева Елизавета Юрьевна, Год: 1945
  3. Дорога, Кузьмина-Караваева Елизавета Юрьевна, Год: 1914
  4. Руфь, Кузьмина-Караваева Елизавета Юрьевна, Год: 1916
  5. Стихотворения, Кузьмина-Караваева Елизавета Юрьевна, Год: 1912
  6. Из книги ‘Стихотворения, поэмы, мистерии…’, Кузьмина-Караваева Елизавета Юрьевна, Год: 1947
  7. Стихи, Кузьмина-Караваева Елизавета Юрьевна, Год: 1949
  8. Стихотворения, Биск Александр Акимович, Год: 1935
Электронная библиотека