Последнее слово подсудимого
Последнее слово подсудимого
——
Последнее слово подсудимого, Прыжов Иван Гаврилович, Год: 1871
Время на прочтение: 2 минут(ы)
Все, что я могу теперь сказать, это свести только все мои показания, данные здесь на суде, и тем дать — вероятно, последнее в моей жизни — публичное объяснение. И на предварительном допросе, и здесь, на судебном следствии, я говорил откровенно и не думал замаскировывать обвинение посторонними объяснениями. Смею сказать это гг. судьи, прямо, не краснея за мои слова.
При каком впечатлении давал я мои первые показания о смерти Иванова 503 может объяснить вам прокурор Стадольский, который находился близ вас, и у него можете вы спросить. Что мнения мои о любви к народу, этому несчастному русскому народу, не были пустые олова — доказательством тому вся моя прошедшая жизнь, вся моя деятельность. Наконец, что касается всей моей жизни, которая и привела меня сюда на суд, то в моем прошедшем, как я оказал уже, была разрушена почти вся будущность. Виною этому не я, виною атому — самые сложные обстоятельства, раскрыть которые, милостивые государи, не нам, а нашим потомкам. Из всех людей моей профессии не было почти ни одного, у которого будущность эта не была разрушена, все это были жертвы… Вы извините меня, почтенные судьи, если я позволю себе привести здесь слова величайшего германского поэта Гете, которые как будто прямо относятся к настоящему, крайне прискорбному для всех, делу:
Жертвы валятся здесь
Не телячьи, не бычачьи,
Но неслыханные жертвы — человечьи 504.
‘Голос’ 1871, No 195. Стенографический отчет.
503. Прыжов уже при аресте своем был болен (см. ‘Исповедь’), но его болезненное, порой доходящее до полной невменяемости, состояние, с точки прении следственной власти, не только не являлось препятствием для учинения ему допросов, а, наоборот, подлежало всяческому использованию для получения от него как можно больше сведений, и именно на это время — самый острый период его болезни, — в декабре 1869 г. падают четыре показания, в январе 1870 г. — семь показаний. Больше того, мы располагаем теперь документами, показывающими, что болезненное состояние Прыжова III Отделением сознательно поддерживалось и вызывалось, и когда один из агентов, командированный из Петербурга в Москву, конфиденциально сообщил своему начальству, что Прыжов страдает delirium tremens (белая горячка) и не может быть пока спрашиваем, то из Петербурга последовал ответ: ‘Дайте Прыжову водки, будет отвечать как следует’ (‘Красный архив’ 1930, VI (43), стр. 127, и прим. 22 на стр. 157 ‘К истории нечаевского процесса’).
504. ‘Последнее слово подсудимого’ Прыжова привело в негодование ‘Московские ведомости’, в особенности за то, что подсудимый ‘рявкнул стихами’. На эту выходку органа Каткова ‘Отечественные записки’ в статье ‘Литературные заметки’ (статья анонимна, принадлежит Н. К. Михайловскому) писали: ‘Признаемся, ничего отвратительнее этой заметки нам не случалось читать в русской литературе. Есть минуты, когда замирает всякая человеческая ненависть: слова приговоренного, к смерти физической ли то, или политической, выслушиваются всеми спокойно, если не из уважения и любопытства, то из приличия. Только палач способен остановить жертву сказать последнее в жизни, дозволенное ей законом слово’ (‘Отечественные записки’ 1871, т. IX, стр. 180 ‘Литературные заметки’).