Алексей Будищев
Алексей Будищев
Портсигар
Портсигар
—————————————————-
Портсигар, Будищев Алексей Николаевич, Год: 1912
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Адонин, хорошо воспитанный и хорошо обеспеченный молодой человек, был принят в семье Юхванцева, прокурора окружного суда, как свой человек, несмотря на то, что эти два человека являли по складу их характеров полнейшую противоположность.
Юхванцев был старше Адонина лет на пятнадцать, человек с очень хорошими средствами, не нуждавшийся ни в каком заработке, он был прокурором по убеждению, по призванию, строгий, неумолимый, громко исповедовавший, что каждое преступление должно быть строго наказуемо во имя интересов общины, ради провозглашения ее верховного главенства над дерзаниями отдельных лиц, хотя бы эти лица являлись гениями.
Адонин же, наоборот, был человек — мягкий, с нежным женским сердцем и женского же темперамента, с быстро воспламеняющимся мозгом, весьма склонным на всяческие крайности. Нервный и часто капризничающий, с задумчивыми глазами недоумевающего ребенка, раз воспламенившись какой-нибудь мыслью, он всегда горел от непреодолимого желания подтвердить мысль фактом, проверив ее опытом на себе. И конечно между ним и Юхванцевым часто происходили жесточайшие споры, прямолинейные и неумолимые суждения Юхванцева не могли не вызывать в Адонине самого пламенного отпора.
Однажды в беседе они поспорили слишком уж круто, и воспламененный спором Адонин резко заявил, что все преступления против собственности он не признает за преступления.
— Скажите, пожалуйста, — говорил взволнованно он, — какое может быть преступление в том, что голодный украдет у сытого ненужную ему пятикопеечную булку? А для меня и для вас такою булкой явятся пожалуй и пятьсот рублей. Потерю таких денег мы перенесем совершенно безболезненно, а между тем эта сумма обеспечит иную семью на всю жизнь. Преступник ли тот кто не устоит под таким соблазном? Устоявшего не правильнее ли назвать глупцом? Как вы назовете умирающего с голоду рядом с вкусно испеченной булкой, только потому, что у него нет медного пятака? Что? Кто нравственнее: тот ли, кто заставляет своего малютку корчиться от мук голода? Или этот накормивший своего голодного крошку краденой коркой? Христос говорил: — взгляните на птиц небесных. — А разве птицы щадят гумна богатых? О, они их опустошают с самым невинным видом, а после своих покраж слагают такие чистейшие гимны солнцу и Богу. Разве не так?
Все лицо Адонина было розовым от спора, пылкого негодования, а Юхванцев морщил кожу лица в мелкие сухие складки и насмешливо-сухим, точно костяным голосом спрашивал:
— Да? Да? Да?
И улыбался каменной улыбкой.
Убежал Адонин от Юхванцева после этого спора почти в слезах, с бурным негодованием на людскую жестокость. И ночью долго не мог заснуть. Когда же его тело пригрелось и сладко растомилось нежной постелью, эта людская жестокость показалась ему совсем отвратительной, возбуждавшей тошноту. И ему внезапно пришло на мысль нечто до такой степени оригинальное, что он не удержался от нервного хохота.
— Идея! — шепотом воскликнул он, — идея!
Через полчаса он шепотом же повторил:
— Ей Богу же, это стоит испробовать!
И опять громко расхохотался.
Ему пришло в голову: что если он попробует украсть что-нибудь у Юхванцева, какую-нибудь безделушку стоимостью рублей в сто, и разменяв ее на деньги, отдаст их первому обездоленному нищему, одетому в жалкую пародию на человеческое платье, какому-нибудь жалкому мальчонке, с гноящимися глазами, несчастному, как приниженная собачонка?
Адонину так живо представилась радость этого мальчонки, радость почти похожая на ужас, когда он увидит в своих руках целую пачку веселых кредиток, что он снова громко расхохотался и вслух выговорил:
— А Юхванцев пусть будет немножко наказан за жестокие принципы. А я на себе испробую… Будет ли мучить меня совесть за мой поступок?
Совсем рассеяв сон, он закурил папиросу и долго еще, поглядывая в потолок и пуская кудреватый дым, думал:
— Впоследствии непременно нужно будет во всем признаться Юхванцеву. Исповедаться ему во всех своих чувствах и ощущениях до и после.
Утром, умываясь за широким умывальником, он опять думал:
— Впоследствии можно будет даже подарить Юхванцеву вместо похищенной безделушки что-либо вдвое дороже по стоимости…
И опять улыбался.
Через несколько дней после этой ночи Адонин поехал к Юхванцеву, чтоб пригласить его ехать вместе в цирк посмотреть какую-то необычайную укротительницу львов. На улице было морозно и, поднимаясь в квартиру Юхванцева по лестнице, Адонин все еще прятал озябшее лицо в поднятый воротник шубы. На площадке лестницы он увидел камердинера Юхванцева старика Григория. Уткнувши нос в повешенную на гвоздь шубу, тот старательно оттирал кляксы засохшей грязи на ее рукавах, и так был углублен, видимо, в свое дело, что не обратил на проходившего мимо Адонина решительно никакого внимания. Очевидно даже, что он его совсем не заметил.
Между тем Адонин, поднявшись до двери в квартиру Юхванцева, нашел ее полураскрытой. Он вошел в прихожую и разделся. И по особо напряженной тишине, царившей здесь, между онемевших стен, сразу же он догадался, что дома сейчас нет ни души. В нем что-то вдруг неприятно всколыхнулось. Однако он прошел в кабинет, чтоб написать записку на письменном столе Юхванцева. Он подошел к столу. И тут в его глаза сразу же бросился золотой украшенный двумя рубинами портсигар Юхванцева. Ласково и мягко блеснув Адонину, он точно сказал ему что-то очень для него существенное, и тут же Адонин ярко вспомнил и свой последний спор с Юхванцевым, и ночь без сна, и все картины, грезившиеся ему в ту ночь. Боясь оглянуться и чувствуя в себе острый и жгучий укол, Адонин вдруг протянул руку, и взяв золотой портсигар, поспешно спрятал его в свой карман. Никакой записки он Юхванцеву после этого не писал, а тотчас прошел в прихожую и стал одеваться, ощущая у сердца неприятную пустоту и тонкий щекочущий холодок. А одевшись пошел вниз по лестнице теперь уже более старательно кутаясь в свою шубу. Прошел за спиною Григория, так что тот даже и не оглянулся на него. На подъезде всей грудью втянул воздух. Губы улыбнулись, но точно как-то неловко, вдруг высохнув как от лимонного сока, немножко точно одервенев. Через два дня Адонин продал этот портсигар на окраине города в лавке старьевщика и все деньги отдал нищенке, женщине с грудным ребенком на руках, тут же на углу улицы. Ошалевшая та ткнулась лицом в грязный снег и долго плакала, почти вопила, что-то выкликая, тупо мыча, как раненная корова. А еще через два дня Адонин внезапно уехал в Одессу. Получил письмо от тетки, просившей его устроить ей продажу дома, и уехал, обрадовавшись поручению, как спасению от скуки.
В Одессе среди неожиданных развлечений, новых людей и новых ощущений, он совершенно забыл обо всем этом происшествии с портсигаром, поглощенный ухаживаньем за хорошенькими женщинами, словно опьяненный веселым гомоном моря, и его многоцветным простором. Вспомнил он о нем только тогда, когда вернулся домой, почти через полгода. А вспомнив, тотчас же поехал к Юхванцеву, купив по дороге в ювелирном магазине великолепный золотой же портсигар, украшенный рубинами и крупным изумрудом. Юхванцева он застал как всегда, в кабинете за бумагами. Тотчас же после первых слов приветствия и раньше чем Адонин приступил к своей откровенной исповеди, Юхванцев, собирая всю кожу своего лица в мелкие морщинки сказал:
— А я все это время скучаю!
— Что так? — спросил Адонин весело, с насмешливым огоньком в глазах,
— Привык к своему камердинеру, вы помните Григория? И теперь без него, как-то не по себе… скучно… — вздохнул Юхванцев.
— А разве вы его рассчитали? — так же весело спросил Адонин — Григория?
Морщинка на лице Юхванцева стала глубже. Он сказал:
— Пришлось. Он украл мой золотой портсигар и был заключен в тюрьму на три месяца…
Адонин вскочил со стула, и его лицо покрылось крупными розовыми пятнами.
— Он еще и теперь сидит в тюрьме? — спросил Адонин тихо, пресекающимся голосом.
Юхванцев покачал головой:
— Нет, он умер там, заразившись тифом.
Адонин опустился на стул, но опять встал на ноги. И долго не мог совладеть с языком. Сбивчиво, он приступил наконец к исповеди. И окончив ее, заходил из угла в угол по комнате. А Юхванцев все шевелил тонкими, как высохшие листья губами, сбирая в складки бескровную кожу лица. Потом позвонил двумя нажимами в кнопку звонка, вызывая своего личного секретаря.
Адонин все ходил взад и вперед по комнате, болтая руками как больной. Не изменяя позы и лица, чуть шевеля тонкими, будто мертвыми губами, Юхванцев сказал вошедшему секретарю в лиловом галстуке:
— Нужно вызвать по телефону следователя. Скажите, что необходимо снять допрос… у меня на квартире… с преступника…
Источник текста: Сборник рассказов ‘С гор вода’. 1912 г.
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.