Розанов В. В. Собрание сочинений. Юдаизм. — Статьи и очерки 1898—1901 гг.
М.: Республика, СПб.: Росток, 2009.
ПОПУТНЫЕ ЗАМЕТКИ
<,Л. Н. ТОЛСТОЙ. СОРОК ЛЕТ>,
В только что появившейся книге ‘Памяти Белинского’ (литературный сборник, изданный в Москве пензенскою библиотекою имени Лермонтова) есть новый рассказ или, точнее, обрывок рассказа гр. Л. Н. Толстого: ‘Окончание малороссийской легенды — Сорок лет’. Легенду эту издал покойный Костомаров в 1881 году. Содержание ее чрезвычайно подходит к обычным темам маститого художника, так что, подправляя легенду, Толстой, не изменяя себе, как бы входит в народное творчество, становится седьмым — десятым ‘сказочником’ около шести-девяти сказочников-мужиков, рапсодом среди рапсодов, не мешая им и от них не испытывая себе помехи. В ‘легенде’ повествуется о богатом хозяине и, по-видимому, счастливом семьянине, который некогда убил и ограбил купца и тем положил начало своему достатку. Во время убийства он слышал голос, который предрек ему наказание через 40 лет. Срок этот близится, и мучимый беспокойством отец во всем признается старшему своему сыну, который уже сам хозяин и имеет своих детей. Твердый и сытый человек, сын успокаивает отца, что ‘голоса’ — это вздор, да и ‘тот свет’, ‘наказания’ и ‘награды’ — тоже глупости. Отец верит сыну, и умирает в точности через 40 лет после убийства спокойно и безболезненно: нераскаянность его и чисто языческая смерть и составляет наказание, которым в минуту преступления пригрозил ему ‘голос’! Так оканчивается народная легенда в записи Костомарова.
Л. Н. Толстой, отбросив ее конец, развертывает картину душевных сомнений и мук, начавшихся у отца-убийцы после разговора с сыном. Он поверил сыну только в первую минуту, успокоился на несколько дней, но затем подозрительность возбужденной души со всею силою пала на успокоителя-сына. ‘Ведь он хочет моего богатства, как я хотел богатства купца, да и все хотят моих денег, а меня — никто не хочет, я — никому не нужен, всем — лишний’. И вот он разъединяется со всем миром: вдруг остается совершенно один, наедине с преступлением своим, со страхом своим. Он боится убийства, боится особенно отравы, запаздывая преднамеренно к обеду, он отодвигает свою тарелку и беря тарелку у невестки — ест с нее. Хочет напиться ночью воды, но, отбрасывая испуганно графин, достает теплой и мутной воды из умывальника и пьет ее. Прежде, не любя детей, он очень любил своих внуков, теперь и они, как главные его наследники, становятся ему неприятны. Он весь погружается в мысль о наследстве и о составлении духовного завещания, через которое ему хочется лишить наследства неприятных родных и все раздать на богоугодные учреждения, без всякой, впрочем, любви к ним и без всякой веры. Он становится ханжею, но лишь по внешности, он настаивает, перед родными, перед прислугою, на существовании Бога и будущего суда, просто как на роде моральной полиции, которая сколько-нибудь обеспечила бы его от хищных инстинктов ‘ближних’. Наказание слишком понятно, ярко выражено — окруженный собаками и запорами несчастный маньяк умирает ‘через 40 лет после убийства’, как и предрек ему ‘голос’. На пышных похоронах произнесены были красноречивые речи о его добродетелях, благочестии, мирной жизни и счастливой кончине, которую посылает Бог своим избранным. Вопреки мнению г. Н. Ч., в ‘Южном Крае’ (No 6270, от 4-го апреля), мы находим рассказ этот ни скучным, ни лишенным мастерства. Тон — ‘Смерти Ивана Ильича’, колорит — народной сказки, обычная задушевность Толстого. Конечно, это обрывок, и не прибавляющий ни одной йоты к общеизвестным чертам Толстого. Но среди его страниц эти четыре лягут без всякой дисгармонии.
КОММЕНТАРИИ
НВ. 1899. 9 апр. No 8303. Подпись: Р.
Н. Ч. — псевдоним писателя и критика Николая Ивановича Черняева (1853-1910), постоянного сотрудника харьковской газеты ‘Южный Край’.