Н. И. Якушин
Помяловский Н. Г. : биобиблиографическая справка, Помяловский Николай Герасимович, Год: 1990
Время на прочтение: 8 минут(ы)
ПОМЯЛОВСКИЙ, Николай Герасимович [11(23).IV.1835, Малая Охта около Петербурга — 5(17).Х.1863, Петербург] — прозаик. Родился в семье священника. Восьми лет был отдан в церковноприходское училище. Через два года поступил в духовное училище при Александро-Невской лавре, а оттуда перешел в семинарию. 14 лет провел он в ‘бурсе’ (так называли обычно духовные училища и семинарии). Эти годы оставили в сознании П. неизгладимый след. Через всю жизнь пронес он ненависть к ‘божественным наукам’, преподававшимся в бурсе, к ‘долбне’ и ко всем видам казенного воспитания. Интерес к литературному творчеству проявился у П. уже в старших классах семинарии. Это время совпало с общественным подъемом, наступившим в стране после смерти Николая I и окончания Крымской войны. Среди семинаристов пробудился интерес к вопросам общественной жизни, они стали выпускать рукописный журнал ‘Семинарский листок’, в котором П. принимал самое деятельное участие: редактировал произведения своих товарищей, поместил там несколько своих статей и начало рассказа ‘Махилов’, написанного под влиянием произведений о бурсе В. Т. Нарежного и Н. В. Гоголя. Уже в этом раннем литературном опыте обнаружилось несомненное дарование П.: тонкая наблюдательность, умение создавать яркие характеры, выразительный язык. Последние годы, проведенные в семинарии, были для П. временем напряженной внутренней работы и поисками своего места в жизни. ‘Я испытал свои силы,— говорил П.,— во всех родах сочинительства, и, кажется, во всех неудачно, кроме некоторых рассуждений. Я думал быть и богословом, и историком, и философом, и драматургом, и романистом, и лириком…’ (Полн. собр. соч.— М., Л., 1935.— Т. 1.— С. XXV). После окончания семинарии (1857) П. давал частные уроки, помогал справлять церковные службы, занимался воспитанием младшего брата. Одновременно усиленно занимался самообразованием, читал художественную и педагогическую литературу, писал статьи, очерки на педагогические темы. Один из них ‘Вукол’ (под псевдонимом Н. Герасимов) был опубликован в ‘Журнале для воспитания’ (1859). Тогда же П. работал над очерком ‘Данилушка’, в основу которого положены автобиографические факты (Женский вестник.— 1867.— No 3). По словам Н. А. Благовещенского, в это время П. ‘сиднем сидел над книгами и вырабатывал понемногу свои убеждения. Из всех журналов он с особенным наслаждением читал ‘Современник’ (Там же.— С. XX). Позднее П. признавался
в письме к Н. Г. Чернышевскому: ‘…я Ваш воспитанник, я, читая ‘Современник’, установил свое мировоззрение’ (Там же.— Т. 2.— С. 272). Значительное влияние на формирование взглядов П. оказали лекции в Петербургском университете и знакомство с революционно настроенными студентами. П. становится убежденным материалистом и атеистом, сторонником теории ‘разумного эгоизма’ и противником либерализма. В ноябре 1860 г. П. вместе со своими друзьями-студентами принял участие в организации воскресной школы в одном из рабочих пригородов Петербурга, где вскоре стал любимым и уважаемым преподавателем. В 1860 г. П. написал повесть ‘Мещанское счастье’, которая была напечатана в февральском номере журнала ‘Современник’ за 1861 г., а в октябре там же появилась повесть ‘Молотов’. П. становится постоянным сотрудником ‘Современника’, бывает на редакционных собраниях, участвует в деятельности Шахматного клуба, где пытается создать артель писателей-тружеников для изучения различных сторон общественной жизни. Но Шахматный клуб вскоре был закрыт, и задуманное предприятие не состоялось. Все, кто встречался с П., всегда отмечали удивительное обаяние этого человека, его ум, тонкую наблюдательность и остроумие. Деятель революционного движения 60 гг. Л. Ф. Пантелеев вспоминал: ‘В обществе, о чем бы ни шел разговор, это был блестящий собеседник, его речь была жива, остроумна, но всегда сдержанна, его разливистый смех не только не резал уха, но всех заражал веселостью… Не только все чтили в нем крупный талант, но кто хоть раз встречался с ним в светлые минуты, тот не мог не поддаться обаянию его приветливой личности’ (Пантелеев Л. Ф. Воспоминания.— М., 1958.— С. 249). В 1862—1863 гг. в журналах ‘Время’ и ‘Современник’ были опубликованы четыре произведения П. из цикла ‘Очерки бурсы’ (пятый остался незавершенным и появился в печати после смерти писателя). Всего, по свидетельству Благовещенского, П. хотел написать около 20 очерков и отразить в них все стороны бурсацкой жизни, но замысел этот ему осуществить не удалось, т. к. наступившая в стране реакция! обострила у писателя настроения тоски и отчаяния, которые мучали его еще в семинарию ‘Бурса проклятая измозжила у меня… силу: воли и научила меня пить,— жаловался он своему другу Благовещенскому.— Потом и в жизни обстоятельства вышли скверные, наконец, привык’ (Полн. собр. соч.— Т. 1.— С. XIV). Писатель с горечью убедился, что окружающая жизнь мало чем отличается от бурсы. Однако к лету 1863 г. П. несколько воспрял духом и с увлечением начал работать над продолжением ‘Очерков бурсы’, над большим романом ‘Брат и сестра’, где предполагал нарисовать жизнь социальных низов большого города, над рассказом ‘Поречане’, а также обдумывал замысел нового романа ‘Каникулы, или Гражданский брак’, посвященного передовой молодежи 60 гг. Но в конце сентября 1863 г. П. заболел и спустя несколько дней умер от гангрены, прожив немногим больше 28 лет.
Самыми известными произведениями П. стали повести ‘Мещанское счастье’ и ‘Молотов’, представляющие собой своеобразную дилогию, объединенную рассказом о судьбе одного героя — разночинца Молотова. В дилогии затронуты многие социальные проблемы: отношение ‘плебейства и барства’, женская эмансипация, проблема воспитания и т. п. Но главной, ведущей была проблема идейного формирования разночинной интеллигенции, ее судьба и право на определенное место в жизни, на счастье. Писатель рисует разные типы разночинцев. Прежде всего, это университетский приятель Молотова Негодящев, который видит смысл своего существования в том, чтобы быть верным слугой и защитником самодержавно-буржуазного строя.
Другой тип разночинца — Егор Иванович Молотов, вступающий в жизнь, наивный романтик, полный высоких и чистых побуждений, мечтающий о ‘вольном труде’. Ему кажется, что помещик Обросимов, в имении которого он служит, видит в нем равного себе человека. Но вскоре Молотову открылось, что он нужен ему лишь как полезный работник, что между разночинцами, с одной стороны, и дворянами, с другой — существуют глубокие противоречия. И Молотов начинает понимать, что ему, в отличие от выходцев из дворянской среды, самому нужно утвердить себя в жизни, добиваться нравственной и материальной независимости. Обо всем этом рассказано в повести ‘Мещанское счастье’. Дальнейшей судьбе героя посвящена, повесть ‘Молотов’. Десять лет отделяют события первой части дилогии от второй. За это время Молотов прошел суровую школу жизни, много узнал, чего-то добился, но и во многом разочаровался. Он гордится, что ‘никогда и ничего не крал, ни от кого не получал наследства. У меня,— говорит он,— нет ничего подаренного, найденного, заработанного чужими руками. Все, что у меня есть…— все добыто моей головой и руками. Ни материально, ни морально я ни от кого не зависим’. И в то же время Молотов понимает, что его жизнь бездуховна, а независимость относительна. Это рождает у него горькие раздумья, недовольство собой и сетования на судьбу. ‘Причина его грусти,— писал Д. И. Писарев в статье ‘Роман кисейной девушки’,— очень понятна. Он сознает, что труд его бесполезен для общества. Он чувствует, что при других условиях он мог бы приносить людям действительную пользу. Но создать эти условия он не в состоянии’ (Соч.: В 4 т.— М., 1956.— Т. 3.— С. 187).
В своей дилогии П. нарисовал еще одну своеобразную фигуру разночинца — художника Череванина. Когда-то он мечтал о жизни, освещенной высокими идеалами. Но все это осталось в прошлом. Ныне это человек, во всем разуверившийся и видящий вокруг только мрак и безысходность. Однако, в отличие от Молотова, Череванин не желает приспосабливаться к обстоятельствам и выступает с резкой критикой сложившихся общественных отношений, современной ему культуры и искусства. Но и у него нет определенной программы действий, его протест против существующей действительности является результатом скептицизма и глубоко пессимистического настроения, которое он сам называет ‘кладбищенством’. Беспокойный характер Череванина, некоторые его суждения о проблемах общественной жизни, о ‘мещанском счастье’, которое он отвергает, его взгляды на искусство — все это во многом близко самому П. Вместе с тем писатель отнюдь не идеализирует своего героя. Он видит зыбкость и неопределенность его жизненной позиции и отлично понимает всю несостоятельность ‘кладбищенства’.
Критическое отношение П. к своим героям-разночинцам, неудовлетворенность, которую высказывают по отношению к самим себе Молотов и Череванин, убежденность, что должны же быть и другие люди, которые знают, чего они хотят, чья жизнь связана с борьбой за светлые идеалы,— все это заставляло читателей пристальнее вглядываться в окружающий их мир и делать выводы о необходимости поисков путей для его преобразования.
Свою дилогию П. создавал, опираясь на лучшие традиции русской классической литературы. Уже в повести ‘Мещанское счастье’ отчетливо чувствуется художественное воздействие творчества И. С. Тургенева: это и элементы лирического пейзажа, и некоторые детали сюжетного построения (линия Молотов — Леночка в известной степени напоминает взаимоотношения героев ‘Рудина’ и ‘Аси’). А в повести ‘Молотов’ легко обнаруживается сходство истории семьи Дороговых с родословной Лаврецких (‘Дворянское гнездо’), хотя это сходство не что иное, как полемический прием,— П. в отличие от Тургенева рассказывает историю чиновничьего рода, у которого не было ни дворянских жалованных грамот, ни наследственных, ни каких-либо других имений. Еще более четко проступают в дилогии П. (особенно в ‘Молотове’) гоголевские традиции. Напр., последняя фраза, которая завершает ‘Молотова’ (‘Эх, господа, что-то скучно…’), почти дословно повторяет финал ‘Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем’ (‘Скучно на этом свете, господа!’) и выполняет ту же идейную функцию. Как и Гоголь, П. нередко использовал приемы гротеска. При всем этом П. никогда не был простым подражателем. С самого начала своей литературной деятельности он стремился выработать свой подход к изображению жизни, свою оригинальную манеру повествования. Его в первую очередь интересовали выходцы из социальных низов. ‘Надоело мне это подчищенное человечество,— говорил П. Благовещенскому,— я хочу узнать жизнь во всех ее видах, хочу видеть наши общественные язвы, наш забитый, изможденный нуждою люд…’ (Полн. собр. соч.— Т. 1.— С. XI). Внимание писателя было сосредоточено прежде всего на раскрытии социальной сущности героев при изображении их повседневной жизни и общественного поведения. И писал об этом П., порой нарочито сгущая краски, беспощадно вскрывая всю подноготную изображаемых явлений, стремясь понять их истинный смысл и значение. В предисловии к роману ‘Брат и сестра’ П. сравнивал свою деятельность с работой врача, изучающего гангрену и сифилис, адвоката, проникающего ‘в самый центр разложения нравственности человеческой’, священника, выслушивающего ‘ужасающую исповедь людей, желающих примириться с совестью’. ‘Позвольте же и писателю,— говорил он,— принять участие в этой же самой работе и таким образом обратить внимание общества на ту массу разврата, безнадежной бедности и невежества, которая накопилась в недрах его’ (Там же.— Т. 2.— С. 165). В произведениях П. ярко проявляется аналитический ум писателя, полемическая заостренность высказываний и парадоксальность выводов. Ему порой бывали тесны рамки художественного повествования, и он прерывал свой рассказ откровенно публицистическими отступлениями, в которых комментировал и разъяснял суть происходящего. Язык произведений П., как правило, нарочито сдержан и лишен причесанности и литературных штампов. Писатель смело использует резкие и порой грубые слова, не боится неправильно построенных фраз. Очень точно сказал о его языке Писарев: ‘Помяловский всегда говорит резкими и грубыми словами о том, что резко и грубо в действительности’ (Соч.— Т. 3.— С. 201).
В ‘Очерках бурсы’ П. намеревался высказать свое отношение ко всей системе воспитания и образования, насаждавшейся правящими кругами России как в духовных, так и в светских учебных заведениях. Спокойно и на первый взгляд невозмутимо рассказывает он о том, в каких условиях жили бурсаки, как проводили свободное время, как учились, как относились к учению и к своим преподавателям. Порой писатель даже пытается шутить, приглашая читателя посмеяться над проделками бурсаков и некоторыми преподавателями. Но смех этот горек. С трудом сдерживая негодование, П. говорит о ‘педагогической’ системе, призванной обезличить ребенка, отучить его думать, заставить слепо подчиниться чужой воле. Этому в немалой степени способствовали многочисленные ‘божественные’ науки, изучавшиеся бурсаками, а также методика их преподавания, главным принципом которой была ‘долбня, долбня ужасающая и мертвящая’. Такая система воспитания и образования приводила к тому, что каждый, кто попадал в бурсу, выходил оттуда с искалеченной душой и изломанным характером. Недаром Карась (образ во многом автобиографический) с горечью говорил, что ‘многие честные дети честных отцов возвращаются домой подлецами, многие умные дети умных родителей возвращаются домой дураками. Плачут отцы и матери, отпускающие сына в бурсу, плачут и принимая его из бурсы’.
В ‘Очерках бурсы’ воспроизведены действительные факты, хорошо известные автору. П. неоднократно подчеркивал, что в его произведении нет ничего вымышленного, что все герои там списаны с натуры. Вместе с тем в ‘Очерках’ не просто воспроизведены достоверные факты. Писатель художественно обобщил все, что знал о бурсе. Поэтому в произведении П. не следует искать за каждым действующим лицом реальный прототип. Чаще всего писатель соединяет в одном персонаже черты характеров нескольких лиц, с которыми ему довелось встретиться в период обучения в бурсе. Раскрыть все особенности изображенной в ‘Очерках бурсы’ среды П. помогло мастерское использование языка. Писатель смело вводит в художественную ткань, произведения разговорную и просторечную лексику, использует чисто бурсацкие слова (напр., ‘вселенская смазь’, ‘на воздусях’, ‘волосянка’, ‘взбутетенить’ и пр.), а порой и бранные выражения. В ‘Очерках’ встречаются многочисленные примеры церковно-книжной речи, дословные и перефразированные цитаты из богословских текстов, прибаутки и песни, обильно насыщенные церковнославянскими выражениями. Исчерпывающую и наиболее глубокую оценку ‘Очерков бурсы’ дал в статье ‘Погибшие и погибающие’ Писарев, который убедительно доказал, что порядки, господствующие в бурсе, страшнее ужасов каторжной тюрьмы, изображенных Ф. М. Достоевским в ‘Записках из Мертвого дома’, что если ‘мертвый дом, описанный г. Достоевским, заключает в самом себе задатки своего усовершенствования’, то в бурсе таких задатков нет. При этом критик отметил, что бурса с ее тиранией, невежеством, нищетой является одним из наиболее характерных явлений русской действительности. ‘Бурса,— писал он,— одно из очень многих и притом из самых невинных явлений нашей повсеместной и всесторонней бедности и убогости’ (Соч.— Т. 4.— С. 89).
П. явился зачинателем новой, демократической литературной школы, из которой вышли такие писатели, как В. А. Слепцов, Ф. М. Решетников, А. И. Левитов, Г. И. Успенский и др. Творчество П. оказало влияние и на дальнейшее развитие русской литературы. Так, М. Горький писал в ‘Беседах о ремесле’: ‘Я думаю, что на мое отношение к жизни влияли — каждый по-своему — три писателя: Помяловский, Глеб Успенский и Лесков. Возможно, что Помяловский ‘влиял’ на меня сильнее Лескова н Успенского. Он первый решительно восстал против старой, дворянской литературной церкви, первый решительно указал литераторам на необходимость ‘изучать всех участников жизни’ — нищих, пожарных, лавочников, бродяг и прочих’ (О литературе.— М., 1953.— С. 512).
Соч.: Повести, рассказы и очерки: В 2 т. / С биографическим очерком Н. А. Благовещенского.— Спб., 1865, Полн. собр. соч.: В 2 т.— М., Л., 1935, Соч.: В 2 т. / Вступ. ст. и примеч. И. Г. Ямпольского.— М., Л., 1965, Избранное / Вступ. ст. и примеч. Н, И. Якушина.— М., 1980, Мещанское счастье. Молотов. Очерки бурсы.— М., 1984 и 1987.
Лит.: Десницкий В. А. Н. Г. Помяловский: Очерк жизни и творчества // Избранные статьи по русской литературе XVIII—XIX вв.— М., Л., 1958, Ждановский Н. П. Реализм Помяловского: Вопросы стиля.— М., 1960, Ямпольский И. Н. Г. Помяловский: Личность и творчество.— М., 1968, Пономарева Р. Д. К проблеме жанрового своеобразия ‘Очерков бурсы’ Н. Г. Помяловского // Проблемы метода и жанра.— Томск, 1983.— Вып. 9.— С. 206—225.
Источник: ‘Русские писатели’. Биобиблиографический словарь.
Том 2. М—Я. Под редакцией П. А. Николаева.
М., ‘Просвещение’, 1990