Полюбовная сделка, Бальзак Оноре, Год: 1832

Переводы
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Скачать в PDF

ПОЛЮБОВНАЯ СДЛКА.

ПОВСТЬ БАЛЬЗАКА.

САНКТЪ-ПЕТЕРБУРГЪ.
Въ ТИПОГРАФІИ Н. Греча,
1833.

Печатать позволяется.

С. Петербургь, Сентября 13 дня 1833 года.

Ценсоръ В. Семеновъ.

0x01 graphic

ПОЛЮБОВНАЯ СДЛКА.

(Посв. А. Д. Илличевскому.)

I.
Контора Адвоката.

— ‘Вотъ еще плетется какая-то шинелишка!’ сказалъ конторскій писецъ, и скатавъ изъ хлба шарикъ, бросилъ его въ шляпу незнакомца, проходившаго чрезъ дворъ дома Вивьенской улицы, гд жилъ Адвокатъ Г. Дервиль.
— ‘Нашъ начальникъ только что легъ и никого не приметъ’!— отвчалъ старшій писецъ, оканчивая статью въ расходную книгу.
— ‘Какъ бы подшутить надъ этимъ Вандаломъ?’ сказалъ потихоньку третій писецъ, остановясъ на самомъ велерчивомъ мст импровизируемой имъ просьбы, которую онъ писалъ и диктовалъ тремъ новичкамъ провинціяламъ, опредлившимся въ контору Адвоката.
Пробило девять часовъ. Импровизаторъ продолжалъ:
…. По глубокой мудрости своей, Его Величество Лудовикъ XVIII, пріявъ бразды правленія, постигъ….. (Что же онъ постигъ?)
.. высокое назначеніе своего царствованія, загладилъ несчастія своихъ врноподданныхъ, возстановивъ права на непроданныя ихъ имущества знаменитымъ и правосуднымъ повелніемъ, изданнымъ….
— ‘Погодите,’ сказалъ онъ писавшимъ: ‘кончилась страница….’
— ‘Ну!’ прибавилъ потомъ, послюнивъ палецъ, чтобъ перевернутъ толстйшій листъ гербовой бумаги….. ‘что жъ вы придумали?…’
— ‘Сказать ему’, отвчалъ четвертый писецъ: ‘что Г. Адвокатъ принимаетъ просителей ночью отъ двухъ до трехъ часовъ… Посмотримъ, прійдетъ ли тогда этотъ старичишка!’
Третій писецъ снова сталъ продолжать начатую фразу:
— ‘Изданному, ну что, написали?’
— ‘Написали.’
Диктовка, болтанье и злой умыселъ происходили въ одно и то же время.
— ‘Изданному…. a котораго года и мсяца?’
— ‘Іюня 1814го!’ отвчалъ первый писецъ, не оставляя своего занятія.
Три удара въ дверь прервали продолженіе высокопарной просьбы, шесть кудрявыхъ писцовъ, оскаливъ зубы, съ живымъ, насмшливымъ взглядомъ, уставили глаза въ дверь и закричали вс вмст: — ‘Войдите!’
Одинъ лишь старшій между ними сидлъ, уткнувъ лице въ кипы бумагъ, называемыхъ въ приказномъ нарчіи шпаргалами, и обработывалъ свое дло.
Контору составляла большая комната съ старинною печью, коей вс углубленія наполнены были произведеніями крючкотворства, желзныя трубы, діагонально перескавшія комнату, соединялись съ каминомъ, на которомъ лежали куски хлба, сыра, котлеты, стояли рюмки, бутылки и чашка съ шоколадомъ старшаго писца.
Испареніе отъ кушанья, смшавшпсь съ чадомъ черезъ-чуръ натопленной печки и особеннымъ запахомъ отъ ветхихъ бумагъ, составляло такую атмосферу, которую не могла бы затушить и пахучая виверра. Полъ устланъ былъ грязью и снгомъ, натасканнымъ писцами.
Младшій изъ нихъ запивалъ свою закуску свжимъ воздухомъ, входившимъ въ отворенную форточку, и отдыхалъ стоя, подобно ломовой лошади.
У окна находился письменный столъ Адвоката, а рядомъ стоялъ назначенный для его помощника.
Украшеніемъ конторы были полинялыя объявленія о наложеніи запрещеній на недвижимыя имнія, о продажахъ и т. п. Свтъ едва проникалъ сквозь запачканныя стекла, и вообще въ Париж мало такихъ конторъ, гд бы въ Феврал можно было читать безъ свчки, короче, описываемая теперь была мрачна, неопрятна, и вселяла непріятныя чувства въ просителя. Если бъ не существовало лоскутныхъ рядовъ, контора Адвоката была бы въ нашъ вкъ самою ужасною чертою мстности. Адвокаты не слдовали за успхами вводимой опрятности, и комнаты ихъ занятій остались грязны, какъ цирюльни, правда, и тамъ также просителей брютъ и кровь имъ пускаютъ.
— ‘Гд мой ножикъ?’
— ‘Что за вздоръ! — Я завтракаю, перестаньте, господа!’
Сіи различныя восклицанія вырвались въ ту минуту, когда вошедшій старикъ въ шинели, затворивъ дверь, съ почтительностію искалъ признаковъ вжливости на неумолимыхъ и равнодушныхъ лицахъ шести писцовъ, вроятно по привычк понимать людей, онъ униженно обратился къ одному изъ нихъ, надясь возбудить чрезъ то его состраданіе.
— ‘Смю спросить, можно ли видть вашего начальника?’
Симоненъ, злой мальчишка, вмсто отвта, указалъ лвою рукою на ухо, какъ бы желая тмъ выразить: я глухъ.
— ‘Что вамъ надобно?’ спросилъ четвертый писецъ, и проглатывая кусокъ хлба, которымъ можно было зарядить четырехъ-фунтовую пушку, повертывалъ ножемъ и складывалъ ноги, такъ что верхняя почти равнялась съ глазомъ.
— ‘Я, милостивыи государь, прихожу сюда въ пятый разъ….’ отвчалъ проситель: ‘и желаю говорить съ Г. Дервилемъ.’
— ‘По длу, что ли?’
— ‘Такъ точно, но я намренъ объясниться съ самимъ Адвокатомъ….’
— ‘Онъ спитъ, и если хотите посовтоваться съ нимъ на счетъ какихъ нибудь затрудненій, то скажу вамъ, что онъ серіозно занимается только ночью… Однако жъ въ чемъ ваше дло?… мы вамъ не хуже, его…’
Бдный проситель былъ несговорчивъ, и скромно осматривался вокругъ, подобно собак, зашедшей въ кухню и боящейся побоевъ, но писцы, по состоянію своему неимвшіе причины страшиться воровъ, оставили старика въ поко, безъ малйшаго къ нему подозрнія, тогда какъ онъ тщетно отыскивалъ себ стулъ, чувствуя ужасную усталость.
— ‘Милостивый государь,’ сказалъ онъ, не находя ни стула, гд бы могъ ссть, ни привтливаго лица, которое бы внушало утшеніе: ‘я уже докладывалъ вамъ, что хочу о дл своемъ говорить съ самимъ Г. Дервилемъ и подожду, пока онъ проснется…’
Между тмъ старшій писецъ, окончивъ свою статью, всталъ съ камышевыхъ креселъ, подошелъ къ камину, вымрялъ старика глазами съ головы до ногь, поглядлъ на его шинель, сдлалъ жестокую гримасу, и думая, что ни какими пытками нельзя было бы поживиться отъ него и сотою частью франка, произнесъ отрывисто:
— ‘Вамъ ужъ, сударь, сказано…. когда Адвокатъ занимается. Если у васъ дло важное, приходите въ часъ ночи……’
Проситель, какъ обезумленный, посмотрлъ на него, и съ минуту стоялъ неподвижно.
Писцы, привыкшіе ко всмъ измненіямъ лицъ и странностямъ просителей, происходящихъ отъ ихъ нершительности или задумчивости, продолжали сть, не обращая вниманія на постителя, и стучали челюстями, какъ лошади въ стойлахь.
— ‘И такъ я прійду сегодня ночью,’ сказалъ наконецъ старикъ, въ надежд своимъ упорствомъ, столь свойственнымъ злополучному, обличить во лжи безчеловчеыхъ. Бднякамъ дозволительна одна насмшка: пренебрегая несправедливыми отказами, надодать собой правосудію и благотворительности…. Восторжествовавъ надъ нечестивыми, несчастные боле врятъ въ Провидніе….
— ‘Какова же голова!’ заговорилъ младшій писецъ, не давъ старику притворить двери.
— ‘Онъ какъ будто вышелъ изъ могилы,’ прибавилъ другой.
— ‘Это Полковникъ, который посл своей смерти заводитъ тяжбу,’ сказалъ первый писецъ.
— ‘Нтъ, это старый Швейцаръ,’ возразилъ третіи.
— ‘Ударимся объ закладъ: изъ благородныхъ ли онъ?’
— ‘Извольте: я говорю, что онъ просто былъ какимъ нибудь Швейцаромъ,’ продолжалъ третій писецъ. ‘На комъ же еще можетъ быть такая истасканная, оборванная шинелишка, вы не видали его стоптанныхъ худыхъ сапоговъ, его галстуха, который замняетъ ему рубашку… я увренъ, что онъ ночуетъ подъ мостами.’
— ‘Онъ могъ быть благороднымъ, и дергать за веревку,’ замтилъ четвертый писецъ.
— ‘Нтъ,’ сказалъ конторщикъ при общемъ хохот: ‘по-моему, онъ въ 1789 году былъ пивоваромъ, a во время республики — Полковникомъ.’
— ‘Отвчаю спектаклемъ, что онъ никогда не служилъ въ военной!’ возразилъ третій писецъ.
— ‘Воротитесь, воротитесь!’ закричалъ младшій, отворивъ окно.
— ‘Что ты длаешь?’ спросилъ третій.
— ‘Зову его, чтобъ узнать, кто онъ: отставной Швейцаръ или Полковникъ, вдь это ему должно быть извстно.’
Вс покатились со смха. Несчастный старикъ воротился.
— ‘Что жъ мы ему скажемъ?’ началъ третій писецъ.
— ‘Предоставьте это мн!’ отвчалъ первый изъ нихъ.
— ‘Послушайте, сударь,’ сказалъ онъ, когда неизвстный, войдя робко, опустилъ глаза, можетъ быть для того, чтобъ не возбуждать напрасно аппетита, при вид кушанья: ‘сдлайте одолженіе: объясните намъ, кто вы и какъ доложить объ васъ Г. Адвокату.’
— ‘Я Шаберъ!’
— ‘Не Полковникъ ли, убитый при Эйлау?’ спросилъ одинъ изъ писцовъ, горвшій нетерпніемъ къ остротамъ товарищей прибавить и свою.
— ‘Онъ самый’, отвчалъ старикъ съ необыкновеннымъ простодушіемъ.
— ‘Ха, ха, ха, ха!.. Охъ!… Уфъ!… умора… потха!’
Смхъ, крикъ и восклицанія слились въ одинъ гулъ.
— ‘Такъ въ какой же мы идемъ театръ?’
— ‘Въ Оперу’.
— ‘Объ этомъ уговора не было,’ возразилъ третій писецъ, ‘въ другой, пожалуй, да и кто знаетъ, что этотъ орангутангъ не подшутилъ надъ нами? Полковникъ Шаберъ точно умеръ, жена его вышла за Графа Феррана, у насъ есть ея дло.’
— ‘Оно отложено до завтра!…’ сказалъ старшій писецъ… ‘нука, господа, за работу…. ничего не длается!….’
— ‘Если бъ онъ былъ Полковникъ Шаберъ, то не далъ бы, думаете вы, пощечины Симонену, когда тотъ прикинулся глухимъ?’ молвилъ четвертый писецъ, считая это замчаніе боле заслуживающимъ вроятія, чмъ сдланное третьимъ писцомъ.
— ‘Точно, теперь это еще не ршено, такъ пойдемте въ театръ посмотрть Тальму въ Нерон, мы возьмемъ дожу, a Симоненъ отправптпся въ партеръ.’
Старшій писецъ услся за столь, вс послдовали его примру, и перья заскрипли по бумаг.
Вотъ забавы, которыя со временемъ, при воспоминаніяхъ нашихъ о молодости, заставляютъ насъ восклицать: славное тогда было житье!

II.
ВОСКРЕСЕНЬЕ.

Въ часъ ночи, назвавшійся Полковникомъ Шаберомъ, постучалъ въ ворота Г. Дервиля, Адвоката при трибунал 1-й инстанціи Сенскаго Департамента. Привратникъ объявилъ, что Г. Дервиль еще не возвращался, но проситель, сославшись на писцовъ, вошелъ къ знаменитому законнику, который, не смотря на свои молодыя лта, извстенъ былъ за самаго дловаго человка?
Старикъ не мало удивился, видя, что письмоводитель подбираетъ для доклада бумаги въ той самой комнат, гд поутру завтракали.
Тотъ, съ своей стороны не мене изумленный, поклонивишсь Полковнику, предложилъ ему ссть, на что онъ, не медля, согласился.
— ‘Признаюсь вамъ, Милостивый Государь, я полагаю, что вы на смхъ назначили мн вчера такой ранній часъ для свиданія съ Г. Адвокатомль’, сказалъ старикъ съ принужденною улыбкою, посредствомъ которой несчастный старается казаться веселымъ.
— ‘Писцы точно шутили и вмст говорили правду. Г. Дервиль, по привычк или просто по страсти, выбралъ для просмотра бумагъ это время. Тутъ-то развертываются вполн необычайныя его соображенія. Онъ любитъ быть одинъ въ совершенной тишин, и отъ всхъ это скрываетъ. Въ теченіе шести лтъ, вы третій приходите въ такую пору. Принявшись ночью за работу, онъ разсматриваетъ каждое дло, читаетъ иной разъ часовъ пять, шесть, потомъ звонитъ и излагаетъ свои мысли. Днемъ выслушиваетъ просителей, вечеромъ, среди свтскаго шума, обдумываетъ ихъ процессы, и признавался самъ, что иногда счастливйшія идеи раждались у него во время разговоровъ и смха. Вотъ его жизнь. Онъ чрезвычайно дятеленъ, за то и много получаетъ денегъ.’
Старикъ молчалъ, но лице его приняло такое безсмысленное выраженіе, что удивленный письмоводитель, взглянувъ на него, пересталъ имъ заниматься. Спустя нсколько минутъ, пришелъ и Г. Дервиль.
Молодой Адвокатъ, одтый по послдней мод, въ бальномъ костюм, остановился и какъ бы остолбенлъ, увидвъ въ полуосвщенной темнот ожидавшаго его просителя.
Полковникъ Шаберъ тоже стоялъ неподвижно, какъ восковая фигура изъ Курціева кабинета, но одна эта неподвижность не была бы причиною удивленія, происходившаго вообще отъ неестественности его вида. Онъ былъ высокъ, сухъ, глаза его, казавшіеся подернутыми прозрачною сткой, можно бъ даже было счесть оловянными, если бъ при мерцаніи свчей они неотливали синеватаго отблеска, лице блдное, стальное, мертвое, шея его затягивалась обрывкомъ чернаго платка, описывавшимъ темный кругъ и выдавшуюся изъ-за него голову, человкъ съ воображеніемъ принялъ бы его, невидя корпуса, за случайно образовавшійся въ воздух силуэтъ: словомъ,, это была безъ рамы Рембрандова картина. Поля шляпы, нависшія на лобъ, отбрасывали тнь на лице его, и отъ сего простаго, но страннаго диствія, становились явственне рзкія морщины, глубокія впадины и умерщвленныя чувства безжизненной физіономіи. Совершенная неподвижность и потухшіе взоры вполн согласовалисъ съ выраженіемъ жалкаго безумія и со всми унизительными признаками лишенныхъ ума, производившими впечатлніе ужасное, неизъяснимое на язык человческомъ.
Но наблюдателемъ и особенно Адвокатомъ могли быть замчены въ семъ почти разрушенномъ старц, въ семъ обломк жизни, черты глубокой скорби, свидтели бдствій, истерзавшихъ душу нкогда прекраснаго тла: такъ капли воды, падающія съ неба, искажаютъ въ теченіе временъ великолпный мраморъ….. Докторъ, Авторъ, Судья, обдумали бы цлую драму при вид сего олицетвореннаго, высокаго ужаса, о коемъ малйшее понятіе подало бы вамъ фантастическія изображенія, набрасываемыя живописцами, между дломъ и разговорами, по краямъ ихъ литографическихъ камней.
Увидвъ Адвоката, старикъ содрогнулся въ судорогахъ, какъ Поэтъ, внезапнымъ стукомъ выведенный изъ задумчивости, среди ночнаго безмолвія, потомъ поспшно всталъ, чтобъ поклониться, но парикъ, приставши къ засаленной кож внутри шляпы, остался въ ней, и Полковникъ вдругъ обнажилъ изувченную голову. Поперегъ ея проходилъ толстый рубецъ и оканчивался съ одной стороны у самаго затылка, a съ другой у праваго таза. Парикомъ закрывалась прежде эта зажившая рана, которою, по всей вроятности, голова была раздвоена.
Ни Адвокатъ, ни его сотрудникъ, не подумали о смх: ихъ поразилъ ужасомъ разрубленный черепъ, или, какъ бы другіе выразились, трупъ безголовый: ибо первою мыслію при взгляд на знакъ такой раны было то, что посл нея уже не могъ имть мста разсудокъ.
Если это и не Полковникъ Шаберъ, то все же славный воинъ!…. помыслили они.
— ‘Кого я пмю честь впдть?’ спросилъ Дервиль.
— ‘Полковника Шабера… умершаго при Эйлау,’ отвчалъ старикъ.
При сихъ странныхъ словахъ, Адвокатъ и его помощникъ обмнялись взорами, значившими: онъ сумасшедшій.
— ‘Милостивый государь’, продолжалъ Полковникъ: ‘я вамъ одному желалъ бы вврить свою тайну…’
Неустрашимость, свойственная Адвокатамъ — достойна замчанія. Отъ навыка ли, видть у себя множество людей, или по глубокому чувству законнаго покровительства, или по увренности въ важности своего званія, они, подобно Священникамъ и Докторамъ, посщаютъ всхъ и принимаютъ сами, ничего не опасаясь…. Гражданская доблесть!….
Дервиль сдлалъ знакъ, и по оному подчиненный его удалился.
‘Днемъ я не скупъ на время,’ сказалъ Адвокатъ, ‘но съ наступленіемъ ночи для меня дорога каждая минута, и такъ прошу объясняться внятне и короче: я остановлю васъ на томъ, что покажется мн темнымъ!…. извольте.’
Молодой человкъ, усадивъ необыкновеннаго просителя, и свъ самъ къ столу, началъ было пробгать дла и вмст съ большимъ вниманіемъ слушать умершаго Полковника, но скоро отложилъ бумаги.
— ‘Вы знаете, можетъ быть,’ началъ покойникъ: ‘что я командовалъ кавалерійскимъ полкомъ при Эйлау и много способствовалъ блистательной атак Мюрата. Къ несчастью, этотъ историческій фактъ сохраненъ въ извстномъ сочиненіи: Побды и Завоеванія, гд смерть моя описана со всею подробностію. Наша кавалерія разрзала три непріятельскія линіи, которыя, построившись снова, принудили насъ сквозь нихъ прорубаться, разсявъ непріятеля, мы возвращались уже къ Императору, какъ вдругъ попался намъ свжій большой отрядъ: я бросаюсь на него, но меня атакуютъ два офицера, совершенные гиганты, и разрубаютъ мой черепъ, я упалъ съ лошади. Мюратъ хотлъ меня выручить, но пронесся по мн со всей своей бригадой, человкъ тысячи три…. не взыщите, что такъ мало…. О смерти моей доложили Государю, который, любя меня, желалъ знать, нтъ ли средства спасти того, кому онъ отчасти обязанъ былъ столь славнымъ дломъ: отдалъ приказъ отыскать меня и перенесть въ походный госпиталь, сказавъ, и можетъ быть, равнодушно: посмотрите, не дышитъ-ли еще бдный Шаберъ? Проклятые Эскулапы, знавши, что по мн пронеслись два отчаянные полка, не помню, осматривали меня или нтъ, но только донесли, что я умеръ, и реляція о томъ была написана въ порядк, съ соблюденіемъ всхъ установленныхъ правилъ.’
Слыша удивительныя, если не правдоподобный разсказъ своего просителя, Адвокатъ облокотился лвою рукою на столъ, подперъ ею голову, и взглянувъ на Полковиика, сказалъ: ‘Знаете ли, милостпвый государь, что я Адвокатъ Графини Ферранъ, вдовы Полковника Шабера!‘
— ‘Да, моей жены!… Посл безчисленныхъ и безполезныхъ попытокъ у законниковъ, которые принимали меня за сумасшедшаго, я ршился обратиться къ вамъ… Не распространяясь теперь о всхъ моихъ несчастіяхъ, передамъ происшествія такъ, какъ они дошли до меня, по разнымъ обстоятельствамъ, извсганымъ одному Богу, я принужденъ многіе изъ нихъ представлять въ вид догадокъ.
‘Полученныя мною раны весьма естественно произвели во мн родъ каталепсіи, оцпенніе во всхъ членахъ, я, по заведенному обыкновенію, былъ обобранъ, раздтъ донага и зарытъ съ мертвыми….
‘Позвольте разсказать вамъ поподробне о случа, который точно можно считать моею смертію….
‘Въ Стутгард я встртилъ стараго квартермистра нашего полка, почтеннаго человка, лишь одинъ онъ захотлъ узнать меня и объяснилъ мн чудесное мое спасеніе: по его словамъ, въ одно время со мною ранена была пулею въ бокъ и моя лошадь, мы упали вмст и я весь подвернулся подъ ея тло.
‘Очнувшись въ могил, я почувствовалъ, что нахожусь въ такомъ положеніи и въ такой атмосфер, о которыхъ не въ силахъ сообщить вамъ идеи, хоть бы сталъ толковать до завтра. Воздухъ, которымъ дышалъ я, былъ жарокъ, убійственъ, хочу подвинуться — нтъ мста…. Открываю глаза, ничего не вижу, я опамятовался при мысли, что умру отъ духоты, и это заглушало нестерпимую боль, выведшую меня изъ мертваго усыпленія. Въ ушахъ моихъ раздавался сильнйшій звонъ, я слышалъ или воображалъ, что слышу, утверждать не смю, стоны изъ подъ груды труповъ, на которыхъ лежалъ я.
‘Не смотря на то, что эти минуты помню я весьма не ясно, воспоминанія мои перебиты, и еще мучительнйшія страданія, испытанныя мною посл, смшали вс мои идеи, — бываютъ ночи, что мн чудятся удивительные вздохи… Но ужасне всего была тишина, какой я нигд не встрчалъ, потомъ точно тишина могильная.
‘Поднявъ руки, я ощутилъ надъ моей головой пустоту, усиливался ее измрить, и не постигалъ, отъ чего она могла произойти.— Вроятно, по безпечности или по торопливости съ которою кидали безъ разбора и Полковниковъ и рядовыхъ, два тла образовали надо мною треугольникъ, какіе длаютъ изъ картъ дти, строя домики. Я началъ обшаривать кругомъ съ непостижимою скоростію, медлить было нечего, поймалъ свободную руку, Геркулесовскуіо, и ей былъ обязанъ своимъ спасеніемъ. Безъ этой неожиданной находки, я бы погибъ!…. Въ изступленіи принялся я раздвигать трупы, отдлявшіе меня отъ брошенной на насъ земли, говорю на насъ, какъ будто бы мы были живые… Я не ослабвалъ, и не понимаю, какъ усплъ разрушить сводъ изъ человческихъ тлъ, составлявшихъ преграду между жизнію и мною, правда, со мной было три руки, и найденный рычагъ, дйствуя отчаянно, доставлялъ мн немного воздуха..,.
‘Наконецъ я увидлъ свтъ… но чрезъ снжную глыбу… и тутъ почувствовалъ, что голова моя открыта, разможженные остатки ея, также моихъ товарищей и лошади, можетъ быть, къ счастію, облпили меня какъ бы натуральнымъ пластыремъ. — Едва черепъ мой коснулся снга, со мной сдлался обморокъ, но около меня отъ теплоты обтаялъ кружокъ, чрезъ который я безъ памяти кричалъ часа два…. Когда же пришелъ въ себя, сіяло солнце…. я сталъ приподниматься, упираясь ногами въ окостенлые бока…. До человчества ли было мн! Напослдокъ одна женщина осмлилась подойти къ моей голов, высунувшейся изъ земли на подобіе гриба… Словами не выразить неистовства, съ какимъ я долго… да, долго смотрлъ на Нмцевъ, которые удалялись, слыша голосъ и не замчая ничего. — И такъ я былъ высвобожденъ и перенесенъ моею спасительницею и ея мужемъ въ бивачный шалашъ.
‘Во мн возобновилась прежняя болзнь: я не въ состояніи вамъ объяснить ее, но, по увренію моихъ избавителей, это былъ родъ паралича: у меня отнялись вс члены.
‘Шесть мсяцевъ оставался я между жизнію и смертью, не владя вовсе языкомъ, или же заговариваясь… Въ послдствіи меня помстили въ Крейславскую больницу.
‘Представьте себ, что изъ могилы вышелъ я, какъ изъ утробы матери, и когда десять мсяцевъ спустя, вспомнивъ, что я Полковникъ Шаберъ, попросилъ своего присмотрщика обходиться со мной повжливе, вс мои сосди расхохотались.
‘Однако жъ Докторъ, конечно изъ самолюбія, ручался за мое выздоровленіе, н со временемъ, узнавъ отъ меня о моемъ несчастіи, веллъ отыскать могилу, откуда я былъ вытащенъ, допросить моихъ благодтелей о дн и час, когда меня нашли, и въ точности описать мои раны, къ чему прибавилъ собственное обо мн свидтельство и описаніе. Но у меня нтъ ни этихъ важныхъ актовъ, ни объявленія, поданнаго мною Нотаріусу города Крейслау, въ доказательство, что я дйствительно Графъ Шаберъ.
‘По военнымъ происшествіямъ изгнанный изъ того города, я постоянно скитался, какъ бродяга, и мірскимъ подаяніемъ съискивалъ себ пропитаніе, меня считали за безумнаго, коль скоро я начиналъ говорить о своемъ приключеніи, а чтобы достать акты, которые бы могли подтвердить мои слова, не имлъ ни одного су… Отъ мученій я часто подвергался болзнямъ, и по цлымъ мсяцамъ лежалъ въ городкахъ, гд умирающему страдальцу подавали помощь, но ему въ глаза смялись, если онъ хотлъ быть Полковникомъ Шаберомъ…
‘Мной овладло какое-то бшенство, вредившее моему здоровью, и въ Стутгард меня посадили въ тюрмяу, какъ полоумнаго. Судите сами по моему разсказу, не было ли въ самомъ дл къ тому множества причинъ?
‘Посл двухъ годичнаго заточенія, между тмъ, какъ сторожамъ моимъ тысячу разъ говорено было: это бднякъ, помшанный на томъ, что онъ Полковникъ Шаберъ, я самъ усомнился въ сбыточности моего приключенія, унылъ, покорился своей участи, и ужъ не желалъ быть Полковникомъ Шаберомъ, лишь бы только вырваться изъ тюрьмы, и опять увидть Францію… Парижъ… Ахъ, милостивый государь, какой былъ восторгъ для меня!..’
При сей рчи Графъ Шаберъ предался глубокой задумчивости, тайну которой Дервиль совстился вывдывать.
— ‘Въ одинъ прекрасный весенній день меня выпустили на волю съ десятью талерами, подъ тмъ предлогомъ, что я обо всхъ предметахъ разсуждалъ здраво, и боле не назывался Полковникомъ Шаберомъ. Признаюсь, въ то время, и даже теперь случаются минуты, что имя мое для меня несносно… я бы хотлъ не бытъ мною. Если бы болзнь совершенно истребила во мн воспоминаніе о прежней жизни, я былъ бы счастливъ!… Увренность въ правахъ своихъ меня убиваетъ… Я бы снова вступилъ въ службу подъ другимъ именемъ, и почемъ знать, можетъ быть дослужился бы до Фельдмаршала…’
— ‘Я слушаю васъ, какъ бы во сн, у меня перемшались вс идеи… дайте мн пртти въ себя…’
— ‘Вы первый’, сказалъ Полковникъ съ меланхолическимъ видомъ: ‘выслушиваете меня такъ терпливо: въ васъ есть еще довренность… Ни одинъ Адвокатъ не хотлъ меня ссудить десятью червонными для полученія изъ Германіи бумагъ, необходимыхъ къ начатію процесса.’
— ‘Какого процесса?’ спросилъ Дервиль, все забывши.
— ‘Какъ, милостивый государь! Графиня Ферранъ моя жена и пользуется 30-ю тысячами ливровъ дохода, принадлежащаго мн… Когда я говорилъ людямъ свдущимъ въ законахъ, людямъ умнымъ, что предполагаю оспоривать актъ о моей смерти и второй бракъ жены… они помирали со смху.. Я былъ похороненъ между мертвыми, теперь же похороненъ между живыми, подъ бременемъ обстоятельствъ, во всей вселенной, которая опять готова зарыть меня живаго въ могилу!.. нтъ, благодарю покорно.’
— ‘Не угодноли вамъ продолжать, милостивый государь.’
—‘Не угодноли!’ вскричалъ несчастный старикъ, схвативъ молодаго человка за руку… ‘Вотъ первое слово»…
Полковникъ заплакалъ… благодарность заглушала его голосъ. — ‘Послушайте,’ молвилъ Адвокатъ: ‘сегодня я выигралъ въ карты 300 франковъ, такъ половину изъ нихъ мн можно употребить для благополучія ближняго. Я немедленно распоряжусь вытребованіемъ бумагъ, о которыхъ вы говорили, a до высылки ихъ, чрезъ десять дней, буду доставлять вамъ по пятидесяти франковъ… Если вы Полковникъ Шаберъ, то врно не оскорбитесь скудостью такой ссуды, снисходя къ недоврчивости, свойственной намъ, Адвокатамъ… но продолжапте…’
Полковникъ, какъ остолбенлый, оставался съ минуту безъ движенія, убитый бдствіями, онъ разучился врить, и гонялся за своимъ именемъ, своей славой, за самимъ собою, собственно изъ покорности тому неизъяснимому чувству, зародышъ коего таится въ сердц каждаго, и которому обязаны мы алхимическими изслдованіями, астрономическими открытіями, страстью къ слав, Химіею, въ глазахъ своихъ онъ былъ уже предметомъ второстепеннымъ, какъ иногда для игрока тщеславіе, желаніе выигрыша дороже самыхъ денегъ,
Такимъ образомъ слова Адвоката были какъ бы чудомъ для несчастливца, слишкомъ девять лтъ отвергаемаго всмъ свтомъ, женою, правосудіемъ… Каково же было для него найти теперь десять червонныхъ, въ коихъ такъ долго отказывали ему столько лицъ подъ разными изворотами? Полковникъ уподоблялся женщин, страдавшей лтъ 12 лихорадкою, и потомъ считавшей себя больною въ день выздоровленія… Есть радости свыше всякаго вроятія…. поражающія насъ подобно молніи!
Бдный страдалецъ, вполн проникнутый признательностью, не въ состояніи былъ выразить ее. Мелочнымъ людямъ молчаніе его показалось бы холодностію, но Дервиль постигалъ силу честности въ этой безмолвной неподвижности. Плутъ нашелъ бы, что говорить.
— ‘На чемъ же я остановился?’ сказалъ Полковникъ съ простодушіемъ ребенка или воина… Въ настоящемъ солдат часто бываетъ нчто дтское… и почти всегда что-то воинское въ дитяти.
— ‘На Стутгард…. когда васъ выпустили изъ тюрьмы….’ отвчалъ Адвокатъ.
— ‘Вы знаете мою жену?…’ спросилъ вдругъ Полковникъ.
— ‘Да,’ отвчалъ Дервиль, кивнувъ головою…
— ‘Что она?’
— ‘Все еще прелестна.’
Старикъ махнулъ рукою и, казалось, былъ пожираемъ тайною скорбію, но съ торжественнымъ самоотверженіемъ, отличающимъ тхъ, кои испытаны кровью и огнемъ сраженій.
— ‘Милостивый государь!’ сказалъ потомъ Полковникъ съ нкоторою веселостью — (онъ дышалъ, выходилъ въ другой разъ изъ могилы, разогрвалъ слой снга, гораздо твердйшій въ сравненіи съ натуральнымъ, и впивалъ небесную атмосферу, вырвавшись изъ затворовъ).— ‘Будь я молодъ, красивъ, то не испыталъ бы такихъ несчастій. Женщины врятъ любовному краснорчію мужчинъ, отъ него землй подъ собой не слышатъ, рвутся…. завлекаютъ въ свои сти, разсыпаются мелкимъ бсомъ… A я былъ живой мертвецъ въ одежд нашихъ прародителей, и походилъ боле на дикаря, нежели на Европейца, я, который въ 1790 году считался первымъ щеголемъ и красавцемъ…. я, Графъ Шаберъ!
‘Наконецъ, въ тотъ самый день, когда меня въ Стутгард вышвырнули, какъ собаку, на улицу, я встртилъ Квартермистра, о которомъ сказывалъ вамъ, по имени Бутена. Оба мы похожи были на пару клячъ, какая едва ли когда попадется. Я увидлъ его на гулянь просящаго милостыни…. Ему не возможно было узнать меня… Мы зашли въ одинъ хромой трактиръ, и когда я назвалъ себя, ротъ моего товарища разразился громкимъ хохотомъ, подобнымъ треску разорванной мортиры… Его веселость ужаснула меня, открывъ происшедшія во мн перемны… точно я по виду былъ не Графъ, a скоре калка, торгующій срными спичками, и такъ меня не могли уже узнать и глаза покорнйшаго, признательнйшаго изъ друзей!… Я нкогда спасъ ему жизнь, но это была отплата тою же монетою… Не распространяясь въ мелочахъ, скажу вамъ, что въ Венеціи я безъ него погибъ бы подъ ударомъ кинжала въ одномъ не совсмъ благопристойномъ дом, но тогда я быдъ не Полковникомъ, a просто офицеромъ, какъ и Бунгенъ. По счастью, подробности этого происшествія извстны были намъ однимъ, и лишь только я ему ихъ напомнилъ, сомнніе его уменьшилось. Я разсказалъ ему странныя свои приключенія, и хотя мои глаза, мой голосъ, по словамъ его, чрезвычайно измнились, хотя я былъ безъ волосъ, безъ бровей, безъ зубовъ, съ поблвшей бородой, какъ Албиносъ, онъ призналъ во мн своего Полковника, посл множества вопросовъ, на которые я отвчалъ ему удовлетворительно.
‘Тутъ онъ сообщалъ мн свои похожденія, не мене моихъ удивительныя, послдствія Русской кампаніи, и отреченіе Наполеона: эта новость была одна изъ ужаснйшихъ для меня. Бутенъ возвращался съ Китайской границы, за которую усплъ пробраться, бжавши изъ Сибири. Мы оба были рдкіе обломки, довольно покатавшіеся по свту, какъ кремни морскіе.
‘Бывши попроворне меня, Бутенъ ршился итти въ Парижъ, чтобъ увдомить Графиню Шаберъ о моемъ положеніт. Я написалъ къ ней преподробное письмо…. и это, милостивый государь, было уже четвертое….
‘Имй я родственниковъ, со мной того бы, можетъ быть, не случилось, но я крутый сирота, подкидышъ, солдатъ, котораго наслдство — храбрость, семейство — цлый свтъ, отечество, — Всеблагое Провидніе… Нтъ, я имлъ и отца…. въ особ Императора.
‘Политическіе перевороты оправдывали молчаніе моей жены…
‘Бутенъ отправился. Ахъ! онъ былъ очень счастливъ…. держалъ при себ двухъ блыхъ медвдей, славно выученныхъ и доставлявшихъ ему пропитаніе. Я далеко за нимъ слдовать не могъ: страданія не позволяли мн длать большихъ переходовъ, и я плакалъ при прощань, прошедши по возможности нкоторое разстояніе. Въ Карлсруэ, я опять почувствовалъ нервную боль въ голов, и шесть мсяцевъ пролежалъ въ углу трактира на солом.
‘Душевныя муки конечно выше физическихъ, но мене возбуждаютъ состраданія… Помню, какъ я обливался горькими слезами предъ Стразбургской гостинницей, гд нкогда я давалъ праздникъ, и гд посл не вымолилъ себ даже куска хлба.
‘Слдовавши той дорогой, о которой мы условились съ Бутеномъ, я справлялся на каждой почт, нтъ ли ко мн письма и денегъ, но дотащился до самаго Парижа, ничего не получивши… Какимъ я не терзался отчаяніемъ!…
‘Бутенъ врно умеръ, думалъ я.
‘Въ самомъ дл онъ кончилъ жизнь при Ватерлоо, что я случайно узналъ въ послдствіи… и порученіе его къ моей жен вроятно осталось безъ успха.
‘Наконецъ я вошелъ въ Парижъ вмст съ казаками… былъ безъ сапогъ, въ рубищ, и ночевавши на бивакахъ въ Клейскомъ лсу, самъ не понимаю, чмъ сдлался боленъ, посл чего, проходя предмстіе Св. Мартына, упалъ безъ чувствъ у дверей одной лавки… a очнулся въ дом Страннопріимныхъ.
‘Тамъ съ мсяцъ я былъ довольно благополученъ, потомъ, отпущенный безъ денегъ, но чувствуя себя здоровымъ, пошелъ и очутился на прелестной Парижской мостовой… Спшу въ улицу Монъ-Бланъ, гд жила Графиня Шаберъ въ моемъ дом, но онъ уже не существовалъ, и мсто его спекуланты застроили другими домами. Не зная, что жена моя вышла за Графа Феррана, я ничего не могъ объ ней вывдать. Напослдокъ отправляюсь къ Адвокату, который прежде занимался моими длами, и узнаю, что онъ сдалъ свою должность одному молодому человку. Тотъ, къ величайшему моему удивленію, разсказалъ мн объ участи моего имнія, его переходъ, бракъ моей жены, рожденіе ею двухъ дтей, и когда я себя назвалъ Полковникомъ Шаберомъ, онъ такъ откровенно расхохотался, что я долженъ былъ его оставить. Вспомнивъ мое заточеніе въ Стразбург, и не желая возобновить его въ Шарантон, я ршился дйствовать разсудительне. Распросивши, гд живетъ моя жена, лечу къ ней съ сердцемъ, полнымъ надежды.
‘И что же?’ вскричалъ Полковникъ съ изступленіемъ: ‘я не иначе былъ допущенъ, какъ назвавшись вымышленнымъ именемъ, и вытолкнутъ за дверь, когда хотлъ дойти до нея подъ своимъ настоящимъ.
‘По цлымъ ночамъ я оставался какъ бы прикованнымъ къ воротамъ, чтобъ увидть Графиню Ферранъ, прізжавшую съ поздняго бала по утру… Мой взоръ пробивался въ коляску, летвшую передъ моими глазами съ быстротою молніи, и едва успвалъ ловить черты той, которая ми боле не принадлежала….
‘О, съ этой поры, я сталъ жить для мщенія,’ закричалъ старикъ удушливымъ голосомъ, выпрямившись предъ Дервилемъ…
‘Она слышала, что я живъ еще, она получила д
Бальзак Оноре
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Прославленный Годиссар, Бальзак Оноре, Год: 1834
  2. Сельский бал в городе Со, Бальзак Оноре, Год: 1830
  3. Старик Горио. Часть III, Бальзак Оноре, Год: 1834
  4. Старик Горио. Часть II, Бальзак Оноре, Год: 1834
  5. Свадебный договор, Бальзак Оноре, Год: 1836
  6. Необыкновенная женщина, Бальзак Оноре, Год: 1837
  7. Дело об опеке, Бальзак Оноре, Год: 1836
  8. Старик Горио. Часть I, Бальзак Оноре, Год: 1834
Электронная библиотека