К.Лукашевич
Получка
Рассказ
II
Получка, Лукашевич Клавдия Владимировна, Год: 1907
Время на прочтение: 7 минут(ы)
К.Лукашевич. Босоногая команда — Рязань: Зерна, 2005. — 432с.
Scan, OCR, SpellCheck: Kapti, 2009г.
— Маменька! Тебе шибко неможется? — с тревогой в голосе спросила маленькая девочка.
— Ох… Да… Всю голову разломило, тело горит, самое так и трясет… Руки и ноги ноют!.. — ответил слабый голос.
В углу на сундуке лежала женщина, около нее стояла маленькая девочка, трепанная, в рваном платьишке. Сейчас было видно, что мать ее больна: некому было даже белокурую головенку пригладить. Комната, где они находились, была в подвальном этаже. Темная, сырая, холодная, с затхлым воздухом, она напоминала хлев. Во всех углах ее шевелились люди, в одном углу кто-то храпел, в другом сидели две старухи и тихо переговаривались, в третьем шла перебранка: кто-то кого-то бранил. Один голос был грубый, хриплый, другой — визгливый. Это спорили хозяйка и жиличка.
— Из чего я буду печь-то топить, коли вы никто денег не платите. Ну и мерзните! Поделом вам! Вон Марфа обещала сегодня за уголь отдать, а сама заболела… Вот и пиши пропало! Пропьет ее муженек получку-то! Опять денег не отдадут. Разве мне легко с такой нищетой?
Больная зашевелилась, застонала и прерывающимся голосом проговорила:
— Да, уж плохо… Разве я рада, хозяйка… Бог, видно, наказал!
— Маменька!.. А, мама, тебе шибко неможется? — опять спросила девочка и погладила по лицу мать.
— Отстань! Чего привязалась! Неможется, конечно… Чего тут спрашивать? — сердито ответила больная.
Девочка притихла и всплакнула.
— Жиличка-то еще пуще болеет оттого, что о муже беспокоится, — сказала вполголоса одна старуха другой.
— Что и говорить! Была бы здорова, встретила бы его и привела бы… И получка была бы цела, и хозяйке бы денежки отдали, и неделю сыты были бы! — прошептала другая старушка.
Девочка тревожно посмотрела на старух и на мать. Она слышала, что те говорили.
— Анютка, ты чего глазенки-то на нас уставила? Поди сюда, милушка, — сказала одна из старух, улыбнулась и поманила девочку к себе.
-Я так… ничего, — ответила та, но не пошла.
Мать ее опять заворочалась, застонала… Девочка привстала на цыпочки и заглянула в лицо матери, с ее губ готов был сорваться обычный вопрос, но она удержалась. Мать затихла и, видимо, задремала.
Хозяйка опять заспорила с кем-то, требуя денег.
— Тетенька, маменька заснула, кажется, — робко проговорила девочка, подбегая к полной женщине с красным носом, стоявшей у печки, дернув ее за рукав, взглядом умоляя не шуметь.
— Прочь пошла! Что мне твоя маменька! — крикнула хозяйка. — Что вы мне, деньги что ли платите?! Твой батюшка опять пропьет получку-то. А я сиди на бобах! Разве мне легко такую голь содержать?
Девочка, как котенок, шмыгнула в свой угол. Там она присела на пол и завозилась, выбирая из корзины какое-то тряпье, спешно закутывая ноги, обматывая голову…
— Бабушка, дайте мне ваши башмаки надеть, — шепотом попросила Анюта, подходя к той старухе, которая ее раньше манила.
— У меня только один, а другой совсем пропал, оба нельзя надеть, Анюточка… Бери один. Да ты куда собираешься-то? — ласково спросила старушка.
— Так… — уклончиво отвечала девочка и прибавила: — Другой у меня есть: это мамина валенка! — она показывала огромную стоптанную валенку.
— Да ты куда собираешься? — спросили обе старухи в один голос.
-Уж не за отцом ли? Так смотри: на улице холодно… Замерзнешь… И отец тебя приколотит… Не послушает он тебя… Сиди-ка дома. Чего там?
Но девочка не послушала старух и усердно одевалась, накутывая все, что могла достать.
Ей было на вид лет 6 — 7, по росту это был крошечный ребенок, а по взглядам, по уверенным движениям — уже взрослый человек, немало видевший на своем веку горя и забот.
— И тяжелое же житье нашей Анютке. Не видит она красных дней: мать хворая, отец выпивает, — сказала одна из старушек, покачав головой.
— Да, у господ-то такое дитя берегут, нежат… А у нас в бедности, сама все делает, да слава Богу, если хлеб каждый день ест.
— Шустрая девчоночка… Умная. Она бы в хорошей-то жизни, что цветочек бы цвела, а тут хиреет, — подтвердила вторая старушка.
А та, о которой шла речь, быстро шмыгнула за дверь в башмаке на одной ноге, в валенке на другой, зашагала по темной улице, гулко шлепая обувью, которая, казалось, была гораздо больше ребенка.
Анюта не шла, а как будто летела. Было холодно темно резкий ветер дул ей в лицо. Но девочка бесстрашно и храбро шагала по темным, безлюдным улицам. Дорога была ей знакома: она с матерью не раз хаживала по ней. Вот уже она прошла знакомую лавку, завернула за угол, прошла мимо рынка, мимо длинных заборов.
Вдали в темноте вырисовывалось огромное здание с тремя длинными трубами, из труб валил дым и красиво вылетали искры, во всех окнах мелькали огоньки. Красиво, грандиозно выделялось это здание на темном фоне неба. Это была фабрика, где работал отец девочки. Там слышалось какое-то пыхтенье, шипенье и гул.
Вдруг в воздухе раздался резкий, пронзительный свисток. Анюта вздрогнула, запахнула кофту и прибавила шагу. В ее встревоженной головенке мелькали мысли: ‘Сейчас рабочие кончили работу… Получают недельную получку… Пойдет ли отец домой или выбранит ее, прогонит, скажет: ‘Не суйся не в свое дело’. Пожалуй, еще и приколотит’. Маленькое сердце девочки билось и трепетало, как птичка в клетке. Вся она дрожала и замирала от холода, страха и ожидания. Ветер становился резче.
Дорогой ей стали попадаться женщины с детьми на руках и без детей. ‘Тоже за мужиками идут’, — подумала Анюта.
Когда она вышла из переулка, глазам ее представилась площадь и огромное фабричное здание. У ворот толпился народ. Это были большей частью женщины. У всех у них были грустные, тревожные лица, некоторые были с маленькими ребятами. На Анюту никто не обращал внимания. Конечно, думали, что она с матерью.
Из фабричных дверей стали выходить рабочие. И много тяжелых, грустных сцен разыгралось тут. Женщины отнимали получку, просили вернуться домой, слышались слезы и ссоры.
Анюта со страхом вглядывалась в толпу рабочих и даже приподымалась на цыпочки, чтобы лучше разглядеть. Сердце ее прыгало и колотилось с болью: ‘Нет, не послушается ее отец. Он даже и мать-то не всегда слушает…’
Вдруг она услышала знакомый голос — говорил отец. Он шел с товарищами. Быстрыми шагами направились они в противоположную сторону их дома. Девочка даже руки прижала к груди, она хотела двинуться за отцом, но ей казалось, что ноги приросли к земле, и тяжелый башмак и валенка давили, тянули, не давали сделать шага.
Отец и компания рабочих, громко разговаривая, скрылись за углом. Анюта очнулась, решилась на что-то и рванулась за ними. Она скоро догнала их и дернула отца за рукав. Тот даже вздрогнул, обернулся и удивился.
— Анютка, ты что? Зачем ты пришла?
— Папенька, маменьке неможется…
— Ну, я знаю… Ведь не хуже, чем вчера?
— Не хуже… пойдем домой.
— Ты иди, Анюточка, а я сейчас приду… Ишь ты, зазябла, дочурка… Иди, иди, — ласково сказал отец.
От ласковых слов Анюта расчувствовалась и стала фыркать носом. Она плаксиво говорила:
-Маменьке шибко неможется… она все охает, трясет ее… Пойдем, папенька, домой.
-Что ты ее слушаешь? Известно, твоя хозяйка ее подослала… Гони ее домой! — шепотом сказал один из товарищей, с большой черной всклокоченной бородой.
— Иди, Анюта, иди… Я скоро приду.
Но девочка знала, как это бывает скоро и настойчиво повторила:
— Маменька стонет, а хозяйка шибко ругается, что за уголь не отдали. Пойдем домой, папенька.
— Ну и пусть ругается. Отдадим все, не сбежим. Ишь ты, девочка, замерзла. Беги скорей домой! — строго сказал отец. — На вот тебе пятачок на гостинцы.
Анюта радостно схватила деньги и стала смелее. Она прямо потянула отца за рукав.
-Пойдем, папенька… Маменька тебя дожидает… А бабушки говорят, что ты загуляешь…
-Ступай ты домой. Тебе я говорю?! — уже рассердился отец. — Не загуляю… Я скоро приду… Так и скажи матери, стыдно ей тебя подсылать! — смягченным тоном, видимо конфузясь, проговорил рабочий.
Но Анюта не отставала и назойливо твердила:
— Маменька меня не подсылала, пойдем домой, папенька.
— Ну, чего вы препираетесь?! Шлепнул бы девчонку. Ишь пристала, точно банный лист, — громко и сердито сказал один товарищ.
— Пошла ты домой! — крикнул другой и толкнул девочку.
Она упала и заплакала. Отец вдруг рассердился.
— Ты чего ребенка толкнул? Разве ты смеешь?! Чего она тебе сделала? Не твоя ведь дочь! Как ты можешь этак делать?
-Надоело… Ноет, как немазаное колесо: ‘Пойдем да пойдем’? И ты, как баба, слушаешь. Тошно смотреть на вас! Дал бы ей тумака… Живо бы отстала.
— А ты разве можешь чужого ребенка трогать? По какому такому праву ты ее ударил? — заступился отец за дочь.
-Никто ее не ударил… Толкнул легонько… Да еще мало, надо бы посильнее. Не сахарная, не развалится. Такая дрянная пискунья!
— Пойдем, Анютка, домой! — вдруг решительно сказал рабочий, с презрением взглянув на товарища.
Анюта вся затрепетала от радости, вцепилась отцу в рукав и потянула его порывисто вперед… Она рвалась идти как можно скорее, только сапоги ей мешали.
-Ты что же это с нами шутки шутить вздумал?! Сговорились… Обещал… А теперь вот как?! — сердито закричал товарищ с черной бородой, нагоняя приятеля и хватая его за пальто.
— Тише, тише! Не очень-то тебя боятся! — спокойно ответил тот, отстраняя его рукой.
— Пойдем, Анютка… И то правда, жена больная лежит, получки ждет… пойдем, дочушка! — сказал он решительно и серьезно.
Они пошли быстро, не оборачиваясь. Холодный ветер дул им в лицо, слышалось шлепанье сапог Анютки, семеня своими ногами, она поминутно спотыкалась, едва поспевала за отцом, тяжело дышала… Но ей было так хорошо, так радостно. Она считала себя такой счастливой, и в голове ее мелькало: ‘Как маменька обрадуется-то, не поверит… Что бабушки-то скажут? Удивятся’.
Сзади них доносились громкая брань, угрозы…
— Ну, погоди же! Сочтемся мы с тобой! Так хорошие товарищи не поступают… Нечестный ты человек! — кричали вслед.
-Ладно, отойдите… Не боюсь я ваших застращиваний… Уходитесь, когда проспитесь! — спокойно, как бы про себя, говорил рабочий.
Девочка же не могла слова выговорить от волнения.
Когда распахнулась дверь в подвал и на пороге появились дочь и отец, все были поражены, как громом.
— Анютка, где ты… — хотела было крикнуть больная, приподнявшись на постели, но слова упрека, злобы и тревоги замерли на губах.
Материнское сердце поняло, почувствовало все и рванулось навстречу своей маленькой защитнице.
Девочка с торжествующим видом, победительницей шла впереди, ведя за руку своего слабого отца.
Две старушки-торговки, нагнувшись друг к другу, шептали одна другой на ухо:
— Молодец девочка. Привела-таки.
— Вот и хорошо, Иван Семеныч, что пришел. Хозяйке-то твоей очень плохо было… Ишь она сразу повеселела, даже приподнялась…
Больная села на постели, глаза ее искрились слезами, и она крепко обнимала свою маленькую девочку:
— Ишь ты, замерзла… Глупая ты моя… Глупая…
-Анютка, сбегай дочушка, за кипятком… Мама, поди, чайку хочет, — сказал отец.
— Полно вам: ребенок, поди, умаялся, устал… Дайте-ка, я схожу! — предложила одна из старушек.
— И то правда, бабушка… Лучше я сам схожу.
— Куда тебе, батюшка, сиди ты дома, — тревожно ответила старушка. — В работе день-деньской, поди, устал. Анютка, давай мой сапог.
— Возьмите, бабушка, вот наденьте и нашу валенку.
— Ишь ты, как сапог-то мой стоптала… Он еще был хороший, а теперь вон дыра сбоку…
— Ничего, зачиним! — ответил Иван.
Одевшись, старушка спросила:
— Не зайти ли в лавочку, не купить ли чего?
— Купите, бабушка, ситного два фунта да сахару четверку да варенья на пятачок. Вот скажу спасибо. Уж раскутимся сегодня.
Когда через полчаса вернулась старушка с покупками, все были необыкновенно веселы. Около больной стоял стол и чашки. Все сели пить чай. Иван все шутил с дочерью. За уголь было заплачено. Хозяйка истопила комнату. Все сели пить чай и тихо беседовали… Анюта сияла и шалила. Она чувствовала себя счастливой. Бабушки ее ласкали.
— Ишь, хозяйка-то твоя совсем ожила. Точно и больна не была…
— Еще бы не ожить! Рада я… — ответила больная. — Неделю проживем без горя. Кабы всегда-то так. Ваня человек хороший, работящий… Слаб только… И друзья, товарищи сбивают.
— Полно тебе мужа-то расхваливать. Подожди, чтобы другие похвалили, — улыбаясь, ответил Иван.
А Анюта, посматривая кругом, с гордостью думала: ‘Это я привела домой отца-то!’