ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ
СОЧИНЕНІЙ
. М. PШЕТНИКОВА
ПЕРВОЕ ПОЛНОЕ ИЗДАНІЕ
ПОДЪ РЕДАКЦІЕЙ
А. М. СКАБИЧЕВСКАГО.
Съ портретомъ автора, вступительной статьей А. М. Скабичевскаго и съ библіографіей сочиненій . М. Pшетникова, составленной П. В. Быковымъ.
Цна за два тома — 3 руб. 50 коп., въ коленкоровомъ переплет 4 руб. 50 коп.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе книжнаго магазина П. В. Луковникова.
Лештуковъ переулокъ, домъ No 2.
1904.
Полторы сутокъ на Варшавской желзной дорог.
Сцены въ вокзал.
Семь часовъ вечера. Передъ кассой третьяго класса, передъ багажнымъ и полицейскимъ отдленіями никого нтъ, только за послднимъ что-то пишутъ чиновники. На полу и на скамьяхъ третьяго класса сидятъ солдаты. Около буфета стоитъ рослый солдатъ, закусывая булкой и колбасой и, показывая монету, онъ говоритъ подручному:
— Посмотри-ка-съ, что это за монета?
— Это злотъ.
— Что ты говоришь!— злотъ!! Всю Варшаву прошелъ до самой крпости за мостомъ… Знаю. Нтъ вы давайте русскихъ. Эвтихъ мн теперь не надо,— будетъ. Отслужили!
— Нынче русскихъ серебряковъ нигд нтъ.
— Какъ хошь, а давай русскую, потому я самъ русскій и ду въ Россею, а въ Россеи такихъ денегъ, и баба не пойметъ.
— Дай! неужели нтъ?— говоритъ вошедшій буфетчикъ.
Подручный насчитываетъ на 15 к. грошей и коп.
— Да ты грошей-то не клади! давай русскихъ… Въ Россею ду, въ отпускъ… Тамъ куда мн съ польскими грошами?
— Дай ему русскихъ…
— То-то!
Получивъ деньги, солдатъ отходитъ и ложится въ свое мсто, между солдатами.
Въ вокзалъ входитъ пожилая женщина съ мальчикомъ.
— Куда же это? Въ первый разъ!— говоритъ она оборачиваясь на об стороны.
— Вамъ куда?— спрашиваетъ полиціантъ, стоящій у дверей.
— Въ Вильно.
— Паспортъ?
— Есть…— И женщина достаетъ паспортъ.
— Отдайте въ прописку… Вонъ туда.
Женщина идетъ къ полицейскому отдленію и, отдавая паспортъ, спрашиваетъ чиновника:
— Это для чего же?
— Нужно.
Чиновникъ положилъ паспортъ и отвернулся.
Увидя черезъ полчаса женщину, онъ сказалъ:
— Вы не безпокойтесь, сударыня… Часа черезъ два васъ будутъ выкликать.— Получите.
Входятъ дв дамы, за ними чухонецъ вноситъ вещи.
— Нтъ, не тридцать, а пятьдесятъ,— говоритъ чухонецъ.
— Да, вдь, мы тебя за тридцать коп. рядили.
— Нтъ, пятьдесятъ.
Чухонцу даютъ деньги, онъ беретъ узелъ и проситъ прибавить двадцать коп.
Одна изъ барынь обращается къ полиціанту:
— Разберите, пожалуйста: мы рядили отъ Тираспольской ж. д. за тридцать…
— За пятьдесятъ,— перебиваетъ чухонецъ.
— Не мое дло!— отвчаетъ полиціантъ и смотритъ въ двери.
— Къ кому же обратиться? Скажите ради Бога… Что это онъ присталъ!
— Не мое дло.
Чухонецъ тащитъ узелъ.
— Не пускай же его!..— вопитъ дама.
— Не мое дло!— говоритъ полиціантъ.
— Господи! къ кому обратиться? Гд смотритель?
— Чего?
— Да станціи.
— Тамъ… говоритъ полиціантъ, никуда не указывая.
Барыни отдаютъ деньги чухонцу и уходятъ къ буфету, но ворочаются оттуда къ полицейскому отдленію.
— Будьте такъ добры, пропишите насъ…
— Хорошо. Черезъ полчаса будутъ выкликать.
— Да, вдь, вамъ теперь свободно.
— Я вамъ сказалъ: васъ будутъ выкликать.
— Вы, въ которомъ класс?— говоритъ рзко чиновникъ.
— Въ третьемъ… я вдова генерала…
— Позвольте… Чиновникъ засуетился, посмотрлъ на паспорта и сказалъ: извините… порядокъ такой, чтобы въ одно время… Вы извольте тмъ временемъ идти въ буфетъ… чаю напиться… вдь, вы не отдыхали?
Дамы идутъ прочь.
Мало-по-малу вокзалъ наполняется, снуютъ евреи, но ведутъ себя скромно, съ достоинствомъ. Около полицейскаго отдленія давка.
— Не тснитесь! всмъ будетъ во время… Еще касса заперта!— утшаютъ чиновники народъ.
— Смотрю я и дивлюсь: и къ чему эта процедура? Разъ графа, другая, третья… восемь графъ… Въ одной цифру надо поставить, въ другой фамилью прописать… Чудеса!
— Длать, вишь ты, чиновникамъ нечего. За штатъ, говорятъ многихъ поршили, а которые подльнй — сюды.
— Эдакъ, я думаю, одурь возьметъ. Не равенъ случай, не то впишетъ?.. Господинъ… вы ужъ фамилію-то поврне вписывайте.
— Не ваше дло!— взглянувъ на народъ, сказалъ чиновникъ.
Сквозь толпу проталкивается господинъ въ очкахъ.
— Извольте прописать!— говоритъ онъ и суетъ бумагу.
Берутъ бумагу.
— Дайте билетъ!
— Подождите: черезъ полчаса выкличутъ.
— Что, разв у меня кличка какая есть?— обижается господинъ.
— Что такое?— грозно спрашиваетъ чиновникъ.
— Я говорю, что по моему паспорту можетъ кто другой ухать.
— То-то, любезный: говори, да не завирайся…
— Ишь ты, въ очкахъ, а того и не знаетъ, что Аршава-шаршава, что ни шагъ, то и зацпа, сказалъ купецъ.
— Это врно: нон телеграфъ: безъ паспорту ни шагу, особливо въ этихъ краяхъ. Вотъ, то ли дло отъ Питера до Москвы? Чудно… Пойдемъ-кась, Андрей Силычъ, выпьемъ со скуки чайку, авось, успетъ прописать…
— А какъ кто другой удетъ?
— Эво! по обличью видно — купецъ. Айда! Ну ихъ. Купцы ушли.
Открыли кассу. Около окошечка стоитъ жандармъ и полиціантъ.
— Въ Петербургъ билетъ! говоритъ приказчикъ и суетъ деньги.
— Билетъ?.. спрашиваетъ жандармъ.
— Какой? билетъ уже я спряталъ, потому онъ прописанъ.
— Назадъ!
— Я деньги отдалъ! куды назадъ?— горячится приказчикъ.
— Вотъ билетъ! Билетъ возьмите! Два въ Псковъ!.. кричитъ народъ. Давка
— Уходи! другимъ мшаешь. Уходи, братецъ, пока цлъ!..— говоритъ полиціантъ приказчику.
Кассиръ возвращаетъ деньги приказчику, который сталъ доставать билетъ, спрятанный въ сакъ-вояжъ. Посмотрвши на клеймо, жандармъ чертитъ на билет каракули и возвращаетъ его подавшимъ рукамъ.
— Этотъ не мой! кричитъ еврей. Мой въ сал… Коханые! билетъ…
— Господа! чей билетъ?— кричитъ чиновникъ, протягивая руку съ бумагой.
— Мой, панъ, мой!
— Твой ли?
— О, стозе панъ! Али я злодй.
Первый звонокъ. Изъ вокзала вс хлынули на платформу.
Отъ вокзала до вагоновъ третьяго класса далеко. Пассажиры спшатъ влзть въ вагонъ, давка. Мало-по-малу пассажиры усаживаются. Слабонервныя дамы, выглядывая изъ дверныхъ оконъ вагоновъ и прощаясь съ родными, утираютъ слезы. Провожающіе евреи заказываютъ разныя порученія, крича во все горло.
Одинъ еврей несетъ огромный узелъ, его не пускаютъ.
— Нельзя. Въ узлу больше двухъ пудовъ,— говоритъ кондукторъ.
— О, панъ! всего полпуда.
Кондукторъ едва поднимаетъ узелъ. Еврей стоитъ, упрашивая кондукторовъ.
Второй звонокъ. Вдругъ изъ одного вагона выбгаетъ военный и кричитъ:
— Это ни на что не похоже! Дерзость изумительная! Грабежъ.
Военнаго окружаютъ кондукторы.
— Представьте!.. Гд оберъ-кондукторъ?.. Представьте, оберъ-копдукторъ: на мою картонку слъ еврей! Я посмотрлъ въ нее — нтъ вещей.
Оберъ кондукторъ входитъ въ вагонъ, оттуда слышится крикъ: пассажиры кричатъ, что ихъ военный оскорбилъ, что онъ выпивши, кричитъ.
— Гд смотритель?— кричитъ вдругъ выскочившій военный.
— Что вамъ угодно? извольте садиться, скоро третій звонокъ.
И смотритель входитъ съ военнымъ въ вагонъ. Оттуда черезъ минуту выбрасываютъ картонку, требуютъ жандарма, начальство.
— Бей звонокъ!
Третій звонокъ. Кондукторъ подходитъ къ еврею, беретъ изъ его горсти что-то и, втолкнувъ его въ вагонъ, запираетъ двери.
Изъ вокзала третьяго класса выбгаетъ дама съ ребенкомъ и за ней мужчина съ двумя узлами.
— Скоре! Иди, ради Бога, скоре. Третій звонокъ,— кричитъ мужчина.
— Нельзя же мн бжать съ ребенкомъ.
Поздъ тронулся.
— Скоре!
— Опоздали!— говорятъ кондукторы.
Изъ вагоновъ смхъ.
Поздъ идетъ скоре.
— Ну, не говорилъ я теб…
— Пустите!!— вопитъ дама и кажетъ билетъ.
Поздъ ушелъ.
Въ вагон третьяго класса.
Вагонъ состоитъ изъ пяти отдленій, изъ каждаго отдленія дв двери направо и налво, надъ каждыми дверьми окна. Въ одномъ угловомъ отдленіи нмецъ устраиваетъ себ постель, разобравши походную кровать, онъ кладетъ ее поперекъ одной двери, на противоположныя скамейки. Въ этомъ отдленіи сидятъ шесть евреевъ.
— Какъ же, панъ, вы два мста заняли?
— Я два билета имю и знаю, что я длаю, и сейчасъ лягу спать. Я прямо изъ Франціи въ Москву ду,— отвчалъ нмецъ.
— А выходить мы какъ будемъ?
— Кто ночью выходитъ? Ночью спятъ. Днемъ уберу.
Въ отдленіи, рядомъ съ этимъ, дама укладываетъ на скамейку, противъ себя ребенка. Въ этомъ этомъ отдленіи восемь пассажировъ.
— Панни! и такъ тсно, а вы ребенка укладываете.
— Если дозволено кроватями располагаться, то, я думаю, можно изъ жалости ребенку уступить мсто.
— Можно бы и не брать ребенка вовсе!— говоритъ офицеръ изъ третьяго отдленія.
— Онъ вамъ не мшаетъ: вы не съ нами сидите,— обидлась дама.
— Нтъ, мшаетъ. Цлый часъ уже пищитъ.
— Если бы можно было унять его…
— Поэтому дтей, такихъ маленькихъ, не нужно брать, потому, что за удовольствіе слушать пискъ? Вдь, вы за него ничего не заплатили?
Однако дама укладываетъ ребенка.
Пассажиры разговариваютъ, изъ всеобщихъ разговоровъ трудно что-либо составить. Въ четвертомъ отдленіи, приткнувшись въ уголъ, толстый мужчина въ драповомъ пальто и блой круглой шляп говоритъ:
— Представьте! Иду я въ вагонъ, меня кондукторъ не пускаетъ: говоритъ, здсь занято. Я вижу, много свободнаго мста, говорю: пустите! ‘Идите дальше’, говоритъ! Длать нечего, снялъ я пальто и, какъ увидалъ онъ военную форму — съежился и говоритъ: пожалуйте. Ну, не свинство ли это?
— Это такъ! военныхъ они боятся, а цивильными… пренебрегаютъ,— отозвался сосдъ офицеръ.
— А вы по какой части?— спросилъ штатскій чиновникъ съ краснымъ околышемъ на фуражк.
— По ученой. Я съ ученою цлью часто зжу за границу… Такъ что въ Петербург не успешь оглянуться — опять порученія. Мн Парижъ, Вна, Голландія извстны лучше, чмъ Петербургъ.
— Скажите!
— Да! такъ мн эти поздки надоли! Теперь я ду напролетъ изъ Франціи…
— И вы все въ третьемъ класс?
— Н-нтъ! Я раньше халъ въ первомъ и второмъ, но тамъ все аристократы — надоло. То ли дло въ третьемъ — и покурить, и развалиться можно.
— Господа, будьте такъ добры, заприте окно! Втеръ дуетъ,— говоритъ одна дама.
— Да, вдь, у васъ заперто.
— Заперто, но оттуда прямо на меня дуетъ. Прошу васъ!
— А мы, сударыня, собрались сюда, въ это отдленіе, все такіе люди, которые любятъ, чтобы ихъ освжало.
— Нельзя же имть всмъ удобства,— сказалъ одинъ чиновникъ.
— Позвольте вамъ замтить: мы вс одинаковыя деньги платимъ, и деньги большія.
— Но есть и различіе между мной и вами.
— Господа! чмъ вамъ спорить, заперли бы окно-то: очень дуетъ! Теперь ночь. Сказала другая дама.
Заголосили дамы. Окна заперли.
Мало-по-малу въ вагон говоры затихаютъ, пассажиры, имющіе около себя немного свободнаго мста, стараются лечь: закладываютъ ноги на скамейки, ежатся, толкаютъ сосдей, которые, въ свою очередь, тоже не остаются въ долгу.
— Позвольте мн прилечь…— говоритъ господинъ молодой дам, сидящей въ углу.
— Извольте, разв я мшаю?
— Но… вы не поняли. Позвольте къ вамъ, на ваши прелестныя колни…
Дама хохочетъ и говоритъ: ахъ вы, шутникъ!
— Нтъ въ самомъ дл! Или — вы прилягте.
— Полноте пустяки говорить,— сердится дама.
— Нтъ, я говорю серьезно. И мужчина засовываетъ руку между перегородкой и спиной дамы.
— Отстаньте! какъ вамъ не стыдно!
— Ну, ужъ и кричать! Съ вами и пошутить нельзя.
Нсколько минутъ мужчина и дама молчатъ.
Поздъ остановился на десять минутъ. Трое пассажировъ уходятъ совсмъ изъ второго отдленія. Евреямъ хочется итти вонъ, но ходъ на платформу загороженъ кроватью, на которой сладко спитъ нмецъ.
Евреи отпираютъ окно и просятъ ихъ выпустить.
Кондукторъ отпираетъ дверь.
— Перешагните черезъ перегородку!— говоритъ кондукторъ и запираетъ дверь.
Евреи начинаютъ перешагивать.
— Куда лзешь! Не видишь разв, что ты мн на платье ступилъ грязными лапищами! Поглядите! Что онъ мн надлалъ! дама кажетъ платье, замаранное грязью.
— Это ни на что не похоже! Спитъ точно мощи! Надо жаловаться! Изъ-за него намъ вс платья выпачкаютъ такъ, что они никуда не будутъ годиться.
Поздъ идетъ. Говорятъ немногіе. Въ четвертомъ отдленіи раздается носовой свистъ.
— Счастливые люди!— говоритъ дама, сидящая рядомъ съ надодливымъ господиномъ.
— А вамъ завидно!
— Пожалуйста… Я съ вами вовсе и не думала говорить.
— Однако говорите… Я буду молчать,— и господинъ отворачивается.
Дама хохочетъ.
Входитъ кондукторъ, спрашиваетъ билеты и уходитъ. Пассажиры спятъ, но при остановкахъ на станціяхъ просыпаются.
— Какъ нонче холодно! говоритъ утромъ господинъ въ очкахъ, входя въ вагопъ и закусывая бутербродомъ.
— Я за границей халъ — совершенно тепло, а здсь чортъ знаетъ, что такое. Хорошо, что я штатское пальто имю для дороги. Только здсь днемъ приходится скидывать его — неловко. И военный господинъ, снявъ съ себя пальто, остается въ военной одежд.
— Какъ все ужасно дорого! Спросила стаканъ кофею — тридцать коп. Пожалуйте!— говоритъ пожилая дама молодой, подавая стаканчикъ съ портвейномъ.
— И, полноте… Еще захмлешь.
— Безъ церемоніи! дло дорожное.
Идутъ взаимныя угощенія во всхъ отдленіяхъ.
— Фи! какъ чеснокомъ запахло!— говоритъ дама и смотритъ на евреевъ, которые дятъ селедку, чеснокъ съ булкой.
— Надо попросить, чтобы ихъ пересадили.
— Нмцу-то поди непріятно… Ахъ, гд же его кровать?
— Сложилъ подъ скамейкой.
Нмецъ сидитъ въ углу и читаетъ какую-то книгу.
— Вы въ гости, али по дламъ?
— На счетъ школы ду хлопотать. Нынче, я слышала, даютъ вспомоществованія для открытія школъ 750 р. с.
— Дло хорошее.
— Только позвольте вамъ замтить: это дло не женское. Замтилъ военный господинъ.
— Почему?
— Потому-что это одна мода. Толковать-то мы о хорошемъ много толкуемъ, а какъ дло насъ коснется, мы и ни бельмеса. Оно хорошо взять деньги, чтобы или заплатить долги, или нашить себ платьевъ…
— Позвольте: вы къ чему это говорите?
— Какой ужасный господинъ!
— Ничего нтъ ужаснаго, а говорю я это просто потому, что если бы вы хали въ первомъ или второмъ класс,— не то бы запли.
— Вы позвольте васъ спросить, за кого насъ считаете?— обидлась дама.
— Я васъ считаю за очень образованную даму и говорю только къ тому, что вы не за свое дло беретесь. Чему и кого вы обучать будете?
— Вотъ мило!
— Нтъ, я васъ спрашиваю…
— Уйдите! Вы разсуждаете, какъ допотопный человкъ.
Разговоръ въ этомъ род шелъ въ двухъ отдленіяхъ до Вильны.
— У васъ дти есть? Извините за нескромный вопросъ?— спрашиваетъ мужчина даму.
— Ничего. Есть. Одинъ въ гимназіи уже.
— И думаете въ университетъ.
— Это ужъ его дло заботиться.
— Нтъ не его, а родителей. Напримръ, меня послали въ университетъ, я кончилъ тамъ курсъ блистательнымъ образомъ въ то время, когда батюшка изволилъ отправиться на тотъ свтъ я шатался безъ мста три мсяца. Думаю — что мн шляться, а признаюсь вамъ, такія мста, какъ совтникъ, асессоръ, я не люблю и теперь, слдователей не было, взялъ да и поступилъ въ инженерный корпусъ. И теперь я инженеръ-капитанъ, имю хорошее содержаніе.
— Да отъ построекъ много можно пріобрсти,— замтилъ докторъ.
— Ну это дло не совсмъ честное. Теперь я перевелся на желзную дорогу. Вотъ тамъ можно на худой конецъ тысячъ пять сколотить въ годъ. И поэтому я никому не совтую отдавать дтей въ гражданскія училища.
— У васъ странный взглядъ!
— Нтъ не странный. Вы возьмите, напримръ, выправку, обращеніе… Человкъ выходитъ молодцомъ.
— Но съ пустой головой.
— Укажите мн примръ.
— А много ли у насъ инженеровъ, механиковъ?
— Нмцы не даютъ ходу. Я вамъ могу указать примры, какъ нмцы…
— Сами мы виноваты, потому-что заботимся больше объ лоск и т. д.
Пріхали въ Вильно. Пассажировъ не выпускаютъ до тхъ поръ, пока не осмотрятъ паспорта.
— Это просто мученье. Я свой билетъ ужъ спрятала, думала, до самой отдачи дворнику въ Петербург будетъ лежать. И такъ весь исчеркали — говоритъ старушка, вылзая съ узлами.
— Это еще что! Мой такъ чернилами облили въ одномъ мст, а въ другомъ говорятъ: зачмъ у васъ билетъ замаранъ? И если бы я не былъ офицеръ — придрались бы, пожалуй.
— Черезъ часъ поздъ тронулся, но многіе пассажиры перетасовались, т.-е. разслись по другимъ вагонамъ, потому-что отъ Вильно идутъ другіе вагоны съ такими же точно отдленіями.
Дама, съ ребенкомъ, сидитъ въ среднемъ отдленіи, напротивъ нея, старушка-полковница, рядомъ съ ними молодой господинъ съ домой, толстая высокая полька, которая то-и-дло закрываетъ ротъ отъ табачнаго дыма. Толстый военный въ отдленіи налво, въ отдленіи направо сидятъ только двое: штатскій и военный. Вс навесел, говоръ во всхъ отдленіяхъ. На холмистую мстность рдко кто смотритъ. Евреевъ нтъ, потому-что приближается шабашъ.
— Такъ вы говорите, въ госпитал состоите?— спрашиваетъ штатскій военнаго.
— Бухгалтеромъ.
— А! Доходное мсто?
— Ну, не совсмъ. Евреи нын очень мало даютъ. Къ тому же тснятъ очень.
— Отчего же?
— Да вотъ, напримръ, написали про меня, что я полякъ. Ну и велли мн выходить въ отставку. А надо вамъ замтить на мн весь госпиталь держится.
— А!!
— Да… Всмъ нужно угодить и свести концы съ концами, такъ чтобы приходъ съ расходомъ былъ вренъ…
— Что жъ вы теперь?
— Да принялъ православіе — оставили.
— Дло хорошее.
— Такъ вы говорите, ни за что не женитесь?— спрашиваетъ дама пожилого кавалера, визави.
— Нтъ, зачмъ не жениться! Если мн невста принесетъ большое имніе — такъ.
— А вы не здшній уроженецъ?
— Я изъ внутреннихъ губерній. Сначала было съ непривычки не очень хорошо, а теперь живу отлично. Нужно аккуратно жить. Я, вотъ, напримръ, въ карты не играю, а это много значитъ.
— Это такъ. Я вамъ скажу, у насъ было два посредника. Ну, получали около трехъ тысячъ содержанія, и что же бы вы думали? Оставили посл себя кредиторовъ съ носомъ: на каждомъ около пяти тысячъ долговъ оказалось. И все пиры, шампанское да банкеты.
— Не курите, господа!— проситъ полька.
Отворяютъ окно.
— Заприте окно — втеръ дуетъ.
Запираютъ окно. Станція. Половина выходятъ и приходятъ закусывая. Польку тошнитъ.
— Ты опять приложился!— говоритъ дама мужчин.
— Нельзя,— дло дорожное.
— Ужь никакъ въ десятый разъ. Въ Петербургъ прідемъ — гд возьмемъ денегъ?
— Не хлопочи.
— Пьяница!
— Не твое дло.
— Господа! Куда это деньги двались?— кричатъ одинъ пассажиръ, изъ крайняго отдленія, сосду.
— Странный вопросъ! Извстно, за границей.
