Полное собраніе сочиненій А. Н. Майкова. Въ трехъ томахъ. Спб. 1883.
Полное собраніе сочиненій А. Н. Майкова. Въ трехъ томахъ. Спб. 1883.
‘Дло’, No 12, 1883
Полное собрание сочинений А. Н. Майкова. В трех томах. Спб. 1883, Майков Аполлон Николаевич, Год: 1883
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Три тома стихотвореній г. Майкова ставятъ насъ въ самое затруднительное положеніе. Обойдти молчаніемъ такое крупное литературное явленіе, какъ ‘полное собраніе сочиненій’, писателя’ пользующагося широкою и прочною извстностью, разумется невозможно. Съ другой стороны, о г. Майков, не смотря на его извстность, критика наша, относительно говоря, весьма мало позаботилась. Г. Майковъ — талантливый поэтъ, это извстно всмъ. Но въ чемъ состоитъ сущность этого таланта, каковы pro размры, какими идеями онъ питаетъ себя — все это вопросы пока еще открытые. Ясно, что при такомъ положеніи дла рецензенту нельзя отдлаться одними голыми комплиментами ‘нашему уважаемому поэту’ и приходится представить какую-нибудь характеристику.
Но тутъ-то и выступаетъ вся трудность этой задачи. Извольте характеризовать то, что лишено почти всякаго опредленнаго характера! Литературная физіономія г. Майкова иметъ, такъ сказать, только паспортные примты: ростъ средній, лицо чистое, носъ умренный, волоса русые, подбородокъ круглый, глаза голубые, особыхъ примтъ не имется. Кому можетъ принадлежать такая вншность? Можетъ быть самому Аполлону или Антиною, а можетъ быть и намъ съ вами, читатель. У г. Майкова есть вс элементы для того, чтобы образовать характерную литературную физіономію, нтъ только, самой физіономіи. Поэтическій талантъ, не огромный, но довольно все-таки крупный — на лицо, стихомъ г. Майковъ владетъ превосходно, содержаніе его произведеній довольно разнообразно, поэтическая производительность его довольно значительна. И за всмъ тмъ о г. Майков сказать почти нечего.
Блинскій, помнится, замтилъ гд-то, что врнйшимъ признакомъ поэтическаго таланта служитъ его ростъ, его постепенное органическое развитіе. Если-бы эту мрку примнить въ г. Майкову — намъ пришлось бы отказать ему въ талант. Стихотворенія, написанныя имъ тридцать лтъ назадъ, ни на волосъ не лучше и ни на волосъ не хуже его позднйшихъ произведеній. Вс эти сорокъ лтъ г. Майковъ точно пролежалъ подъ снгомъ. Это, если хотите, комплиментъ, потому что указываетъ на большую живучесть, на жизненную силу таланта, но это-же можно принять и за упрекъ, потому что въ лежачемъ положеніи человкъ не можетъ двигаться впередъ. Сорокъ лтъ — и какихъ лтъ!— прошли для г. Майкова, повидимому, совершенно безслдно. Въ 1839 году г. Майковъ такимъ, напр., образомъ понималъ значеніе поэта:
О мысль поэта! ты вольна,
Какъ псня вольной гальціоны!
Въ теб самой твои законы,
Сама собою ты стройна!
Кто скажетъ молніи: браздами
Не раздирай ночную мглу?
Кто скажетъ горному орлу:
Ты не ширяй подъ небесами,
На солнце гордо не смотри,
И не плещи морей водами
Своими черными крылами,
При блеск розовой зари? (I, 29).
А черезъ сорокъ четыре года, посл этого г. Майковъ написалъ такое стихотвореніе (беремъ почти не выбирая, наудачу):
О царство вчной юности
И вчной красоты!
Въ твореньяхъ свтлыхъ геніевъ!
Намъ чувствуешься ты!
Сіяющіе мраморы
Лизиппъ и Пракситель!..
Съ безсмертными Мадоннами
Счастливый Рафаель!..
Святая лира Пушкина,
Его кристальный стихъ,
Моцартовы мелодіи,
Все радостное въ нихъ —
Все — то не откровенья-ли
Съ надзвздной высоты,
Изъ царства вчной юности
И вчной красоты?.. (III, 148).
Какая разница между этими стихотвореніями? Очевидно, никакой, ни со стороны формы, ни со стороны содержанія. Сорокъ четыре года тому назадъ г. Майковъ писалъ не хуже чмъ теперь и вдохновлялся тмъ-же, чмъ вдохновляется и теперь. У него, какъ будто, не было молодости, какъ нтъ и старости — да и что мудренаго? Г. Майковъ оставался постоянно чуждъ тхъ впечатлній и страстей, которыя состарваютъ насъ преждевременно. Онъ живетъ не въ мір, а въ храм, не среди толпы, а среди маленькой касты жрецовъ. Настоящее отечество для него не нашъ ‘край долготерпнья’, какъ выразился Тютчевъ, а прекрасная Эллада съ ея вчно голубымъ небомъ и сіяющими мраморами Праксителей. Въ этомъ именно и заключается причина того, на первый взглядъ столь удивительнаго, обстоятельства, что объ изящномъ и плодовитомъ поэт нашемъ и не хочется говорить, и нечего сказать. Г. Майковъ замчательный мастеръ слова, виртуозъ стиха и это почти все, что о немъ можно сказать. Онъ откровенно заявляетъ, что ему какъ поэту, нтъ до насъ никакого дла:
Чужой для всхъ,
Со всми въ мир —
Таковъ поэтъ
Твой жребій въ мір!
Ты за гор,
Они — въ долин,
Но Богъ и свтъ
Въ твоей пустын. (III, 111).
‘Художники’ заявляются въ другомъ мст,
Какъ боги
Входятъ въ зевсовы чертоги
И, читая мысль его,
Видятъ въ вчныхъ идеалахъ
То, что смертнымъ въ долямъ малыхъ
Открываетъ божество!
Столь возвышенныя существа намъ, простымъ смертнымъ, очевидно, не компанія. Гг. Майковъ, Полонскій, Фетъ и покойный графъ А. Толстой, каждый на свой ладъ, постоянно выражали самое величественное презрніе къ намъ, такъ что, по просту говоря, ужь и не въ моготу становится. Но невжливость по отношенію къ намъ мы простили-бы охотно, если-бы она была только невжливостью. Къ сожалнію, это нчто большее и худшее — это крайній индифферентизмъ, за который индифферентизмомъ и платятъ. Даже одинъ изъ самыхъ снисходительныхъ литературныхъ критиковъ нашихъ долженъ былъ нсколько лтъ назадъ сказать о г. Майков: ‘читаешь его, наслаждаешься имъ, но вмст съ тмъ кажется, что съ вами говоритъ какой-то человкъ другого, прекраснаго, хотя и отжившаго міра’. Подъ мягкою формою здсь выражена весьма жесткая правда. Что такое ‘человкъ другого, отжившаго міра?’ Мертвецъ. Пусть-же мертвецы хоронятъ своихъ мертвыхъ.
Такъ какъ намъ уже подвернулось подъ перо сопоставленіе г. Майкова съ другими эстетикамй-поэтами нашими, то справедливость требуетъ замтить, что г. Майковъ — самый еще мягкій, терпимый и снисходительный между ними. Палки цлителя — Пантеля онъ не призывалъ, почти непечатными словами, подобно г. Фету, не бранилъ своихъ противниковъ и не брюзжалъ, подобно г. Полонскому. Г. Майковъ дйствительно ‘со всми въ мир’, придерживается строжайшаго нейтралитета и въ наше время крайняго обостренія партійныхъ интересовъ являетъ собою любопытный примръ общественнаго дятеля совершенно чуждаго общественной жизни’. Оставьте ему его возлюбленную Элладу, а тамъ длайте, что хотите и считайтесь между собой какъ знаете. Все это было-бы очень безобидно и удобоисполнимо, если-бы г. Майковъ былъ не поэтомъ, не писателемъ и, въ качеств таковаго, не проповдникомъ, а напримръ музыкантомъ или скульпторомъ. Но три тома талантливыхъ и горячихъ поэтическихъ рчей, проповдующихъ, смемъ утверждать, не что иное, какъ застой я мертвечину — это совсмъ другое дло. Если-бы задача г. Майкова не была такъ безнадежно-неисполнима, если-бы его культъ ‘вчной красоты’ не представлялся такимъ вопіющимъ анахронизмомъ, если-бы его голосъ не былъ голосомъ въ пустын вопіющимъ — противъ него пришлось-бы серьезно обороняться.
Всмъ этимъ мы однакоже вовсе ни хотимъ сказать, что г. Майковъ чуждъ идей, что содержаніе его поэзіи, подобно поэзіи напримръ г. Фета, исчерпывается изображеніемъ разныхъ неуловимыхъ чувствъ и ощущеній. Не идей, а лишь современности чуждается г. Майковъ: его трагедія ‘Два міра’ доказываемъ это самымъ убдительнымъ образомъ. Г. Майкова, какъ онъ говорить въ предисловіи къ трагедіи, ‘поразила картина столкновенія древняго греко-римскаго міра, въ полномъ разцвт началъ, лежавшихъ въ его основаніи, съ міромъ христіанскимъ, принесшимъ съ собою новое, совсмъ иное начало въ отношеніяхъ между людьми’, Картина дйствительно грандіозная и г. Майковъ готовился къ ея изображенію съ полною добросовстностью, путемъ долголтняго изученія, великой эпохи по источникамъ, какъ разсказывается объ этомъ въ предисловіи. Въ результат этихъ усилій получилась вещь въ своемъ род весьма замчательная, поэтичная, но тра’ гедіи не получилось. Г. Майковъ прекрасный лирикъ, но лиризма недостаточно для трагедіи: нужна способность къ выпуклому изображенію характеровъ. Этихъ элементовъ въ талант г. Майкова нтъ. Персонажи г. Майкова слишкомъ много говорятъ и слишкомъ мало дйствуютъ. Говорятъ они прекрасно: съ одушевленіемъ, съ краснорчіемъ, со страстью. Монологи трагедіи — это какіе-то лирическіе отрывки, поэтическіе морсо. Но въ общемъ, повторяемъ, выходитъ не трагедія, а какое-то поэтическое состязаніе между героями, что въ особенности слдуетъ сказать о представител стараго, языческаго міра — Деці и новаго, христіанскаго — Лид и Марцелл. За плечами этихъ лицъ вы постоянно видите самого автора, который какъ-бы суфлируетъ имъ и отъ того они только и длаютъ, что описываютъ свои чувства. Марцеллъ, напр., старый суровый римлянинъ, язычникъ, принявшій христіанство, такимъ образомъ, такъ сказать, докладываетъ а нравственномъ переворот, происшедшемъ въ немъ:
убитъ
Былъ прежній человкъ, суровый
И внутрь невидящій, и новый
Во мн возсталъ. Я понялъ, намъ
Не Богъ предметомъ поклоненья
Во храм былъ, а самый храмъ! (376).
Объясненіе коротко, но неясно, потому что сводится къ тавтологіи: я сталъ новымъ человкомъ потому что пересталъ быть старымъ и наоборотъ. Этотъ небольшой примръ — только одинъ изъ множества образчиковъ безсилія г. Майкова тамъ, гд дло касается психологическихъ мотивовъ. А самая картина борьбы двухъ міровъ представляется главнымъ образомъ въ диспутахъ неврящаго Деція съ увровавшими Марцелломъ и Лидою. Какъ-бы то ни было, однакоже, это произведеніе г. Майкова, замчательное и безотносительно, представляетъ собою самый лучшій и крупный поэтическій подвигъ его. Но любопытно, что въ этомъ именно труд съ особенною рельефностью сказались и ‘эллинство’ г. Майкова, его пренебреженіе къ вопросамъ современной дйствительности. Въ самомъ дл, тема, избранная г. Майковымъ, такъ и вызываетъ въ ум читателя параллели и аналогіи. Но въ ‘трагедіи’ или въ поэм г. Майкова вы не найдете на нихъ ни самомалйшаго намека.