ИНСТИТУТ К. МАРКСА и Ф. ЭНГЕЛЬСА
Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
БИБЛИОТЕКА НАУЧНОГО СОЦИАЛИЗМА ПОД ОБЩЕЙ РЕДАКЦИЕЙ Д. РЯЗАНОВА
Политическое социально-революционное обозрение
‘Свободная Россия’, No 1, февраль 1889 г. Редакторы: Вл. Бурцев и Вл. Дебогорий-Мокриевич.
Г. Вл. Дебогорий-Мокриевич был когда-то одним из самых энергичных и самых видных бакунистов в России. Его имя достаточно известно в нашей революционной среде. Но нельзя того же сказать о г. Бурцеве. Он известен гораздо менее. По-видимому, именно поэтому он и решил в особой статье, озаглавленной ‘Из моих воспоминаний’ (с эпиграфом: ‘Иных уж нет — а те далече’), познакомить читающую публику как со своею предыдущею деятельностью, так и с теми взглядами, которые он имел прежде, чем остановился на программе ‘Свободной России’. Правда, при чтении этой статьи кажется иногда, что она написана не столько ad narrandum, сколько ad probandum, для оправдания нынешней точки зрения автора. Верно также и то, что она составлена как-то второпях и недостаточно обдумана, так что в ней, несмотря на очевидную словоохотливость автора, есть много неясностей, недомолвок и противоречий. Тем не менее, она так интересна и поучительна, что всякому, желающему составить себе понятие о ‘Свободной России’, мы советуем начать со статьи ‘Из моих воспоминаний’. В ней очень хорошо изложен процесс пережитых г. Бурцевым превращений. В своем разборе мы также начнем с этой статьи.
Однажды осенью 1883 года к г. Бурцеву, бывшему студенту петербургского университета, пришел его старый приятель и предложил ему вступить во вновь образующийся революционный кружок. Тот охотно принял приятельское предложение. Кружок, в который он вступил, состоял из 17 человек — ‘наполовину студенчество, учителя и т. п.’, и принял название ‘рабочего кружка’. Это было, конечно, с его стороны некоторою поэтической вольностью, но она объясняется тем, что кружок поставил главной своей целью пропаганду среди рабочих. Несколько более странно то обстоятельство, что в то время мог быть кружок, придававший такое большое значение названной пропаганде. Из воспоминаний г. Бурцева мы узнаем, что он стоял в то время — как, разумеется, и все его товарищи — на точке зрения ‘революционного народничества’. Известно, что и мирные и ‘революционные’ народники исходили из тех своеобразных теоретических положений, в силу которых крестьянство, с его общинным бытом, считалось единственной основой социального прогресса в России. Разложение общинного быта и связанное с ним развитие капитализма казалось с этой точки зрения огромным несчастием для всей страны, которое должно быть предупреждено ‘революцией’. Люди, державшиеся таких взглядов и умевшие делать правильные выводы из своих посылок, смотрели на русский рабочий класс, как на печальный плод несчастного хода нашего общественного развития и, уж конечно, не могли отводить ему главного места в своей философии русской истории. Если они и брались по временам за пропаганду среди рабочих, то делали это, спустя рукава, мимоходом, без увлечения, в надежде воспользоваться силами своих рабочих последователей для целей, разумеется, тоже революционных, но не имеющих прямой связи с задачами рабочего движения в собственном смысле этого слова. Так поступали люди, умевшие делать правильные выводы из своих посылок. Те же, которые не обладали этою способностью, вели себя, как это теперь видно из воспоминаний г. Бурцева, иначе. Они группировались в ‘рабочие’ кружки, были ‘страстно преданы рабочей пропаганде’ и ‘ни о чем, кроме нее не думали’. Г. Бурцев и сам видит, что подобная ‘преданность’ может показаться неестественной, и потому старается объяснить ее целым рядом, весьма, впрочем, неудачных выводов. ‘Все впечатления, которые мы получали в жизни с разных сторон, говорили об одной рабочей постановке дела (какие же это впечатления? Очевидно, что к числу их не относятся ‘впечатления’, получавшиеся от народнических программ и теорий, а равно и от революционной литературы, которая никогда не выясняла надлежащим образом рабочего вопроса). Все неразрывно связывали в своем уме слова — революционер и рабочий (кто же эти ‘все’? Известно, что в то время ‘все’, напротив, смотрели на рабочих с народнической точки зрения, одно понятие без другого стало немыслимо. (Почему же это? и с каких пор?) Само общество предыдущей историей было приурочено к рабочей постановке революционного дела (не могло быть ‘приурочено’ к рабочей постановке’, потому что предыдущая ‘постановка’ была народнической), и ему трудно было представить себе революционеров, не затевавших каких-либо попыток рабочих движений (наоборот, очень легко, потому что и прежде попыток ‘рабочих движений’ было очень мало сравнительно с попытками всяких других ‘движений’). Такой (какой?) общий голос поддерживал уверенность в необходимости этого пути и, очень вероятно (действительно, очень вероятно!), у всех впервые останавливал внимание на рабочем вопросе. — Литература (нел.) говорила только о рабочем. (Вот уж напраслина-то! Она почти никогда этого не делала а в тот период, о котором идет речь, она всеми силами старалась доказать, что рабочих у нас самая малость и потому они не заслуживают большого внимания со стороны революционеров). Как бы там, однако, hЭ было, кружок г. Бурцева взялся за пропаганду. Впрочем, далеко не в полном своем составе. ‘Пропаганда в нашем кружке только для некоторых была вопросом практическим, — говорит он, — большинства же, признавая ее теоретически, не считало себя пригодным для этого дела и занималось разными другими конспиративными делами’. Таким образом, оказывается, что большинство думало не об одной только рабочей пропаганде. К числу ‘разных других конспиративных дел’, которыми занималось непригодное для рабочей пропаганды большинство ‘рабочего’ кружка, принадлежало издание книг и брошюр революционного содержания. По словам г. Бурцева, кружок его уже вскоре после своего возникновения ‘присоединился’ к издательской деятельности. Если судить по названиям книг и брошюр, то можно было бы подумать, что издатели понимали задачи и нужды нашей социалистической литературы. Они выпустили в свет (в гектографированном и литографированном виде) такие сочинения, как ‘Манифест Коммунистической Партии’ Маркса и Энгельса, ‘Развитие научного социализма’ Энгельса, ‘Программу работников’ Лассаля, его же ‘Капитал и труд’ и т. п. Конечно, в таких сочинениях не было и следа народничества. Издательская деятельность кружка так же мало соответствовала его народническим взглядам, как и пропаганда среди рабочих. Но это было зло не столь большой руки. Ознакомясь с учениями современного научного социализма, издатели по необходимости должны были бы отказаться от народнических предрассудков. Таким путем сгладилось бы противоречие между их взглядами и их деятельностью. Но, к сожалению, товарищи г. Бурцева и книжное дело, также как и рабочую пропаганду, признавали больше ‘теоретически’, т. е., издавая книги, не сочли нужным ознакомиться с их содержанием. Наш автор прямо говорит, что они не читали их. И он, по-видимому, совершенно оправдывает своих товарищей. Ему кажется, что изданные ими сочинения следует отнести к категории: ‘не знай для кого’, ‘не знай для чего’. Кому же охота читать подобные сочинения? Произведения Маркса, Энгельса и Лассаля могут читать с толком и с пользой для себя лишь такие люди, которые знают ‘для кого’ и ‘для чего’ пишутся эти произведения. Для людей, не знающих этого, они совершенно бесполезны. Это понятно само собою. Но, с другой стороны, понятно также и то, что господа, не знавшие, для кого и для чего существуют сочинения, подобные ‘Развитию научного социализма’ Энгельса или ‘Манифесту Коммунистической Партии’, ни в каком случае не могли быть хорошими пропагандистами. Читателю уже известно, что в ‘рабочем’ кружке г. Бурцева большинство не считало себя ‘пригодным’ для пропаганды. Теперь он согласится, вероятно, что за этим большинством была хоть та заслуга, что оно познало себя. За меньшинством кружка не было и такой заслуги, потому что оно, как видно, считало себя ‘пригодным’ для просвещения рабочих. Факты показывают, что оно жестоко ошибалось в этом случае. Вот, например, одно из интереснейших признаний г. Бурцева. ‘Один из рабочих, бывший особенно ценным человеком (наборщик тайной типографии), присылает из тюрьмы слезное письмо: — сколько времени я был знаком с вами, господа, а вы мне не объяснили целей партии, мне было очень совестно, когда я не мог, как следует, ответить прокурору’. Нельзя не пожалеть честного работника, имевшего несчастье столкнуться с неумелыми просветителями. Но в то же время нельзя не видеть, что он требовал от господ членов ‘рабочего’ кружка вещи, совершенно для них невозможной. Что сказали бы они ему о целях партии? Если бы даже они и понимали их, то и тогда они могли бы лишь вносить страшную путаницу в головы своих рабочих слушателей. Как народники, наши ‘рабочие’ господа постарались бы доказать настоящим рабочим, что появление в России рабочего класса представляет собою истинное злодейство со стороны старухи-истории и не только не облегчает, но прямо затрудняет достижения ‘целей партии’. Самый немудрящий прокурор без малейшего труда мог бы сбить с позиции рабочих, напоенных подобной премудростью. Других же взглядов на рабочий вопрос у наших пропагандистов не могло быть, благодаря их исключительно ‘теоретическому’ отношению к современной социалистической литературе.
Когда человек не ведает, что творит, то, как бы ни был он ‘страстно предан’ взятой на себя работе, он всегда очень недалек от разочарования. Две-три неудачи, причиненные не сущностью дела, а неудачным способом ведения его или просто естественные и неизбежные всюду, где приходится иметь дело с людьми, а следовательно, и с их слабостями, способны привести его к таким неожиданными умозаключениям, самой возможности которых не подозревают люди, ясно понимающие свою задачу. Разочарование является так же внезапно, как и ‘страстная преданность’, а тогда
Как же становится зол
Крылья свои опаливший орел!
Кружок г. Бурцева не замедлил разочароваться. Мы чуть было не написали поспешил разочароваться, и, право, такая описка едва ли не соответствовала бы действительному ходу дела. Разочарование приближалось к кружку такими огромными, семимильными шагами, что невольно спрашиваешь себя, да неужели же эти господа в самом деле были когда-нибудь ‘страстно преданы рабочей пропаганде’? В конце 1883 г. ‘некоторые’ члены ‘рабочего’ кружка принялись за пропаганду, причем о ней только и ‘думали’. Но уже зимою 1883—1884 гг. пропагандисты убедились в бесплодности своего дела и стали склоняться к фабричному и аграрному ‘террору’. Следующею осенью, хотя кое-кто и поговаривал еще о рабочей пропаганде, но, как уверяет г. Бурцев, — большинству она ‘была нужна для того, чтобы иметь сочувствующих революционерам рабочих на другой день победы (курсив г. Бурцева), для более крайних радикалов — рабочие необходимы были для политической революции — не более’ (курсив опять принадлежит г. Бурцеву). Автор хочет сказать этим, что ‘рабочий вопрос’ отошел тогда на задний план, и этому не трудно поверить. В подтверждение можно сослаться на те воспоминания, которые нахлынули на г. Бурцева и его товарищей после их ареста. ‘На типографии мы употребляем большие, лучшие силы, — говорили они друг другу в 1884 году, — они заняли все наше время, и другие дела были заброшены’. К этим ‘другим делам’, очевидно, следует отнести и ‘рабочую пропаганду’. Но если это так, то на чем же было основано разочарование наших пропагандистов? Конечно, уж не на опыте, потому что для всякого опыта нужно время, а его-то и было очень мало в их распоряжении. Пропагандисты разочаровывались на скорую руку, на авось, не отличая достаточной причины разочарования от вымышленной. Хотя у нашего автора, по его словам, и ‘полные руки фактов’, но, к сожалению, он ограничивается сообщением случаев, подобных следующим, которыми и исчерпывается вся его аргументация. ‘Другой выдающийся рабочий выгоняется с фабрики с аттестатом бунтовщика… и он тщетно ищет себе работы. Пропаганда на его квартире продолжалась некоторое время, но скоро комнату нечем было топить, голодают жена и дети — и мало-помалу из уст рабочего слышатся фразы: ‘из-за Вас’, ‘это — Вы’ и пр. Начинаются сборы ‘для рабочего, лишившегося работы’, но собранных денег хватает не надолго. Раз, два оказывается помощь, потом она прекращается, и сношения с рабочим прерываются. Самый близкий к рабочему человек — революционер, его бывший пропагандист (sic!) категорически заявляет: ‘не могу, не пойду’. — Бывали случаи ареста рабочих по революционному делу, — без средств остается мать старуха, семья голодает. Причина несчастья очевидна. ‘Смутьяны’ — на лицо. Я не буду передавать, что пришлось испытать нашему пропагандисту, который понес в одну из таких семей несколько грошей (Почему же нет, г. Бурцев?)… Помню, приходилось в таких случаях иметь неприятные столкновения с целыми артелями’.
В настоящее время г. Бурцев, махнувши рукой на ‘рабочий вопрос’, увлекается ‘либералами’. Но он так впечатлителен, что и на новом пути его ожидает не мало огорчений. Есть ли что-нибудь невероятное вот хоть в таком предположении? Занимающий теплое местечко ‘либерал’ подвергается полицейским преследованиям за сношения с ‘нигилистами’. Он лишается места, впадает в бедность, ему нечем топить, его семья голодает’. Тогда мало-помалу из уст либерала ‘нигилисты’ слышат фразы: ‘из-за Вас’, ‘это Вы’ и т. п., а мать этого бедствующего либерала так даже и прямо гонит вон ‘смутьянов’ и грозится донести на них полиции. Все это вполне возможно, мы сами знаем несколько таких случаев, но позволительно ли, основываясь на них, утверждать, что пропаганда между либералами бесплодна? Конечно, нет. А если нет, то подобные ‘факты’ ничего не говорят и против пропаганды между рабочими. Что касается пропагандистов, ‘раз, два’ оказавших помощь прогнанному с фабрики ‘бунтовщику’-рабочему, а затем прервавших ‘сношения’ с ним, то их пример доказывает только, что они не научились относиться к рабочим, как следует. Представьте себе, что кто-нибудь из не рабочих членов ‘рабочего кружка’ попал бы в бедственное положение. Ему, наверное, помогли бы не ‘раз’ и не ‘два’, ему дали бы не ‘несколько грошей’, с ним поделились бы последним, а потому с ним и не пришлось бы ‘прерывать сношений’, и это было бы тем лучше, что, вообще, очень непохвально, даже на основании самых нежных побуждений (‘не могу, не пойду’!), прерывать сношения с человеком, находящимся в беде. Впрочем, ‘рабочему кружку’ г. Бурцева деньги нужны были на другие ‘конспиративные дела’ и, между прочим, ни издание книг, содержание которых осталось ему неизвестным.
Разочаровавшись в рабочих, гг. пропагандисты стали понемногу да помаленьку очаровываться либералами. Этому в особенности помогли их летние путешествия в провинцию. ‘Мне пришлось побывать в некоторых провинциальных городах, — рассказывает г. Бурцев, — там я столкнулся с местными либералами, земцами, провинциальными литераторами и проч… В беседах, в деловых сношениях и т. д. я узнал массу новых понятий, у меня появилась новая мерка событий’. Но еще более важное значение в истории умственного развития г. Бурцева имели либеральные органы нашей печати. ‘Я внимательно проштудировал ‘Земство’, ‘Страну’, ‘Порядок’, ‘Московский Телеграф’, — повествует он, — здесь я пооткрывал для себя (именно для себя!) настоящие Америки’. Новооткрытые Америки познакомили автора с ‘земским движением’ 1879—1881 гг. Оказывается, что ‘ничего об этом я не слышал ни разу в революционных кружках, или — что еще хуже — то, что доходило до нас, было извращено до неузнаваемости’. Можно подумать, что революционные кружки запрещали своим членам читать либеральные газеты или изготовляли для них особые, поддельные издания этих газет, подобно тому, как полиция изготовляла, говорят, для Александра II поддельные NoNo ‘Колокола’. Но что же это за напраслина на революционные кружки? Неужели они виноваты в том, что г. Бурцев не давал себе труда заглянуть в газеты, которые в Петербурге достать было, наверное, легче, чем в провинции? Но если г. Бурцев не читал даже либеральных газет вплоть до того времени, когда его осенила либеральная благодать, то какого чтения он придерживался? Ведь к социалистической литературе ‘издатели’ также имели более ‘теоретическое’ отношение? Неужели все свои политические теории он и ere товарищи строили просто, что называется, ‘из головы’? Удивляйтесь теперь тому, что просвещенные ими рабочие не могли объяснить ‘Целей партии’!
Разработка открытых в либеральных Америках теоретических Калифорний предпринята была г. Бурцевым не сразу. Некоторое время ‘прежняя программа и новый уклад моей мысли продолжали уживаться вместе, при чем формально я по-прежнему был аграрником (очень мил этот ‘аграрник’, ‘страстно преданный’ ‘рабочему вопросу’!), но нередко и тогда уже ловил себя в либеральных ересях’. В 1885 году г. Бурцев был арестован и воспользовался выпавшим на его долю невольным досугом для проверки своих взглядов. Новооткрытые Америки привлекали его своим широким либеральным раздольем. ‘Эволюция’ нашего автора все более и более направлялась в сторону либерализма. В начале 1889 года он является уже в Женеве редактором ‘Свободной России’. Не трудно догадаться теперь, какова программа редактируемого им органа. Она, конечно, не может грешить излишней симпатией к ‘рабочей постановке революционного дела’: разочарованному чужды все обольщенья прежних дней! Но, тем не менее, все-таки позволительно спросить себя, что было бы, если бы г. Бурцев так же внимательно ‘проштудировал’ сочинения Маркса, Энгельса и Лассаля, как ‘штудировал’ он либеральные газеты?
Мы уверены, что эволюция г. Бурцева приняла бы другое направление. Теперь, однако, не в том дело. Посмотрим, к каким результатам пришел он в настоящее время.
‘Политическая свобода — вот в двух словах программа нашего органа. Под политической свободой мы понимаем — личные права и самоуправление’, — читаем мы в передовой статье, которую г. Бурцев называет своею. Затем следует перечисление требуемых автором личных прав и определение самоуправления. Все это очень хорошо вообще и в особенности хорошо потому, что ни мало не противоречит духу открытых им ‘Америк’. Может, конечно, показаться странным, что, перечисляя всевозможные права, до ‘права судебного иска против чиновников’ включительно, автор ни единым словом не упомянул о всеобщем избирательном праве. Но и это обстоятельство объясняется, вероятно, влиянием все тех же ‘Америк’. Известно, что наши либеральные ‘capacitИs’ не имеют большой симпатии к названному праву. Наши либералы вообще вряд ли отличаются демократическим образом мыслей. И это нужно помнить революционерам. Либерализм сам по себе может быть прямо враждебен народу: ведь и Тьер был либералом. Но кто же скажет, что такие люди, как либеральный Тьер, расстрелявший десятки тысяч рабочих, и демократ Иоганн Якоби, искренний защитник интересов рабочего класса, могли бы идти вместе, если бы были детьми одной страны? Они всегда были бы врагами. Еще страннее то, что г. Бурцев называет себя ‘убежденным социалистом’. В этом случае в нем сказывается, конечно, прежний ‘уклад’ его мысли. Но так как этот уклад в действительности ничего не имел общего с социализмом, то влияние его сказывается весьма своеобразно. ‘Убежденный социалист’ старается убедить читающую публику в том, что социализма в настоящее время совсем не нужно. Доводы его, как и следовало ожидать, не лишены значительной доли оригинальности. ‘Как убежденные социалисты, мы думаем, что, в конце концов, все экономические отношения будут построены в духе социалистических идеалов’, — уверяет он читателей. Это очень приятно слышать, жаль только, что убеждение нашего автора высказано в такой, слишком уже неопределенной форме. ‘Будут построены в духе социалистических идеалов’… Но кем же ‘будут построены’? Уж, конечно, не либералами, периодические издания которых причинили неожиданное просияние ума г. Бурцева. Либералы потому и — либералы, что ‘социалистических идеалов’ у них не имеется. За неимением же у них таких идеалов, ‘убежденным социалистам’ следовало бы самим поработать на пользу переустройства экономических отношений в духе, указанной г. Бурцевым. Он прекрасно сознает, по-видимому, что именно так следовало бы поступать ‘убежденным социалистам’, но его смущает современное положение дел в России. Он думает, что ‘теперь в России нет и не может быть никаких иных задач, кроме чисто политических’. Но почему же нет? И почему не может быть? Ведь наши ‘экономические отношения’ пока еще очень далеки от ‘со-циалистических идеалов’. Г. Бурцев говорит, что нелепо обращаться с экономическими требованиями к правительству Александра III. Это справедливо. Обращаться к нему с такими требованиями может только г. Тихомиров. Но кто же говорит об Александре III? Не только у нас в России, но везде и всюду, следовательно, даже там, где уже имеются ‘органы самоуправления’, социалисты обращаются со своими требованиями не к правительству, а к рабочему классу, которому они стараются объяснить ‘цели партии’. Конечно, для осуществления этих целей, социалисты должны иметь не только политические права, но еще и нечто гораздо большее: именно политическую власть, без которой они всегда были бы только оппозиционной, а не господствующей партией. Для переустройства общественных отношений ‘в духе социалистических идеалов’ необходимо господство социалистов. В этом смысле можно и должно говорить, что перед социалистами стоят, прежде всего, политические задачи. Но из этого вовсе не следует, чтобы веред ‘убежденными’ социалистами стояли только, или ‘чисто’ политические задачи. Всякая политическая партия всегда старается защитить социальные интересы и осуществить социальные стремления того класса или слоя, который она представляет. Есть политические партии, которые представляют и защищают интересы буржуазии. Их называют, поэтому, буржуазными политическими партиями. Есть другие политические партии, или, лучше сказать, есть одна всемирная политическая партия, которая защищает интересы рабочего класса. Эта партия называется социалистической. Политика всегда вырастала и всегда будет вырастать из социальных отношений. Она всегда имела и всегда будет иметь под собой известную социальную основу. О ‘чистой’ политике, т. е. о политике, лишенной всякой социальной основы, могут говорить только очень наивные люди, ничего не ‘штудировавшие’ на своем веку, кроме ‘Страны’, ‘Порядка’ и т. п. К величайшему нашему сожалению, мы вынуждены думать, что к таким людям принадлежит и г. Бурцев. Но, может быть, мы ошибаемся — а мы, признаться, очень хотели бы ошибиться — может быть, г. Бурцев не принадлежит к таким людям и понимает, что политическая программа любой партии всегда выражает известную сторону существующих социальных отношений и стремлений? В таком случае нам остается только одно предположение: вероятно г. Бурцев считает социальные отношения современной России до такой степени гармоничными, что, по его мнению, все они с удобством могут выразиться в либеральной программе, которую он и называет чисто политической. Так думают многие настоящие либералы. Но могут ли думать так либералы из ‘убежденных социалистов’?
Беседуя с настоящими либералами, мы не редко слыхали от них, что финансовых затруднений русского правительства может быть достаточно для того, чтобы заставить его пойти на уступки. Вероятно и г. Бурцев не станет отрицать, что финансовый вопрос сыграет свою роль в деле обуздания русского самодержавия. Мы желали бы знать, полагает ли он, что финансовые вопросы относятся к области ‘чистой’ политики? Нам всегда казалось, что эти вопросы следовало бы отнести к области ‘чистой’ экономии, если бы только существовала экономия, чистая от связи с политикой. Думает ли г. Бурцев, что для трудящихся классов России будет решительно все равно, кто ни возьмется со временем за решение этих экономических вопросов: гг. банкиры и предприниматели, или, напротив, представители интересов крестьян и рабочих? Многие настоящие либералы, в особенности из господ банкиров и предпринимателей, ответили бы на этот вопрос утвердительно. Но могут ли ответить на него утвердительно гг. либералы из ‘убежденных социалистов’?
Можно с уверенностью сказать, что наши высшие классы до тех пор не выступят решительно против самодержавия, пока действительность не покажет им много и много раз, что самодержавие вредит их экономическим интересам. Когда они убедятся в этом, они станут склонны к либерализму и к разговорам о ‘чистой’ политике, которая будет для них предпочтительнее всякой другой уже по одному тому, что она обходит жгучие экономические вопросы и даже скрывает от низших классов самое существование таких вопросов. Склонность к ‘чистой’ политике вполне понятна в либералах из эксплуататоров. Но она удивляет в либералах из ‘убежденных социалистов’.
Г. Бурцеву хочется, чтобы ‘перед нами’ были органы самоуправления. Против этого желания ничего возразить невозможно. Но повторяем, для низших классов нашего населения далеко не безразлично, как и кем будут выбираться депутаты в органы государственного и местного самоуправления. Если в них попадут только представители эксплуататоров, то подобное ‘самоуправление’ окажется очень похожим на буржуазное самоуправство. Между настоящими либералами, наверно, есть такие люди, которым хотелось бы убедить публику в том, что именно избиратели, принадлежащие к высшим классам, и пошлют в упомянутые органы истинных защитников народных интересов. Но могут ли согласиться с ними либералы из ‘убежденных социалистов’? Таким образом, выходит, что даже по ‘чисто политическим’ вопросам неизбежно разногласие между противниками самодержавия. Нам кажется, что г. Бурцев упустил из виду это обстоятельство.
Впрочем, справедливость заставляет нас признать, что другой редактор ‘Свободной Росши’, г. Дебогорий-Мокриевич, как видно, уже перерос наивные фантазии на тему о ‘чистой политике’. Говоря о передовой статье 11—12 No ‘Народной Воли’, он делает по ее поводу следующее справедливое замечание. ‘Народнические соображения на ту тему, что в России все классы слабы, кроме крестьян и рабочих, и что поэтому у нас не может быть, да на самом деле и нет партии, которая воспользовалась бы переворотом для своих эгоистических целей’, — привели автора к противоречивому заключению, что ближайшее будущее в России принадлежит народу, который, конечно, сделавшись ‘самодержавным’, уничтожит ‘эксплуатацию труда’. Ясно, что г. Дебогорий-Мокриевич чужд подобных предрассудков и далек от столь ‘противоречивых’ выводов. Иначе сказать, ясно, что, по мнению г. Дебогория-Мокриевича, ближайшее будущее вовсе не принадлежит у нас народу и что у нас в России существует ‘партия’, которая может воспользоваться политической свободой ‘для своих эгоистических интересов’. И это мнение совершенно справедливо. Видно, что г. Мокриевич смотрит на вещи гораздо трезвее, чем г. Бурцев. Это различие, конечно, объясняется тем, что в семидесятых годах ‘мы — т. е. г. Мокриевичи и его революционные сверстники и товарищи — изучали социалистические теории, знакомились с социалистическим движением на Западе, рассуждали и спорили о применении социализма на русской почве’ (см. статью г. Мокриевича ‘Политическая свобода в революционных программах’ в том же No ‘Св. России’) — и наоборот, в восьмидесятых годах, в том кружке, к которому принадлежал г. Бурцев, хотя, вероятно, и рассуждали ‘о применении социализма на русской почве’, но, как мы видели, ровно ничего не изучали, вплоть до той поры, когда г. Бурцев засел за либеральные газеты {Впрочем, читатель не должен забывать, что мы говорим об этом кружке единственно на основании статьи ‘Из моих воспоминаний’. Известно, что всякого рода воспоминания очень субъективны. Вполне возможно, что многие из тех товарищей г. Бурцева, которых уже ‘нет’ или которые ‘далече’ вспомнили бы о времени, описанном нашим автором совсем иначе, а потому и воспоминания их производили бы совершенно иное впечатление. В наших глазах воспоминания г. Бурцева имеют непререкаемый авторитет лишь в той мере, в какой они относятся лично к нем).}. Хотя ‘мы’ и были в семидесятых годах бакунистами, т. е. иначе сказать, изучая ‘социалистические теории’, понимали их навыворот, а многого даже и совсем не понимали, но все-таки ‘мы’ трудились недаром, все-таки ‘мы’ знаем больше, чем люди, потрудившиеся лишь над открытием либеральных ‘Америк’. Ввиду такой трезвости взглядов г. Мокриевича, мы спросим его: если у нас может быть партия, которая воспользуется падением самодержавия ‘для своих эгоистических целей’, то почему бы ‘убежденным социалистам’ не постараться организовать другую, социалистическую, партию, которая постаралась бы, по мере сил, отстоять интересы народа?
Г. Мокриевич, по-видимому, совсем не верит в возможность существования такой партии в современной России. Но даже и в этом случае как-то странно звучит его восклицание: ‘пора забыть враждебное деление на нас — социалистов и на буржуа — либералов’. Ведь забыть это деление — значит, забыть о той партии, которая может воспользоваться падением самодержавии ‘для своих эгоистических целей’. А забывши об этой партии и об ее эгоизме, мы, как раз, можем очутиться в ее рядах. Приятен ли такой исход гг. ‘убежденным социалистам’?
Г. Мокриевич совершенно иначе смотрел бы теперь на многие общественные вопросы, если бы при ‘изучении’ социальных теорий и рабочего движения на Западе, он поменьше увлекался бакунинским анархизмом и побольше обратил внимания на учение Маркса…
В том же номере нового органа помещена статья г. Драгоманова: ‘Земский либерализм в России’. С достойным историка беспристрастием и с обычным своим талантом автор показывает в ней, до какой степени плохи наши либералы и до какой степени они мало сделали до сих пор. Мы очень советуем читателям обратить внимание на эту статью. Она одна в состоянии убедить их в том, что наши либералы совсем ненадежные союзники. Г. Драгоманов сам чувствует, что таково должно быть впечатление, производимое его статьей, в то же время он знает, что сделанное им изображение вполне верно действительности. Поэтому он спешит оговориться. Ему нравятся ставшие теперь модными толки о соединении социалистов с ‘обществом’. ‘Но, с своей стороны, мы опасаемся, — говорит он, — как бы и это ‘хождение’ в общество и земство не привело к разочарованию, подобному тому, какое последовало за хождением в народ, — опасаемся, что в настоящих наших общественно-земских кругах найдется только сознание необходимости и форм (?) политической свободы, но мало сил, способных на немедленную деятельную борьбу за нее, — так что может оказаться, что нашим активным радикалам и сближаться будет не с кем’. Мы, в свою очередь, не только ‘опасаемся’ этого, но совершенно в этом уверены и к тому же не думаем, что такому горю можно пособить мерами, указанными г. Драгомановым. ‘Если это так, — продолжает он, — то нашим младшим поколениям (даже целым поколениям? гм! гм!) радикального направления самим надо будет стать людьми общества и земцами и активными либералами’. Другими словами, это значит, что за негодностью современных либералов г. Драгоманов советует завести новых, зачислив по либеральной части нынешних ‘убежденных социалистов’. А что, если, переведясь в либералы, наши ‘активные радикалы’ заразятся общею болезнью своей новой партии и утратят всякую активность? Правда, говорят, что не место красит человека, а человек место. Но, с другой стороны, не подлежит также сомнению, что активность той или другой партии много зависит от места, занимаемого ею по отношению к другим общественным и политическим силам страны. Место же, занимаемое нашими либералами по отношению к народу, с одной стороны, и к правительству — с другой, по-видимому, вовсе неблагоприятно для развития в них мужества и энергии.
Статья Е. А. Серебрякова… Мы спросим только, каким образом могла она попасть в ‘Свободную Россию’? Ей там не место.
Минуя другие статьи, обратим внимание читателя на корреспонденцию из Череповца, рассказывающую о закрытии череповецкого земства. Это очень поучительная история. Но мы думаем, что социалистам (‘убежденным’ и всяким другим) в ней может показаться странным одно: череповецкая управа не раз настойчиво напоминала губернатору о том, что земская касса пуста, ‘вследствие бездействия чинов полиции’. Какого именно действия требовала управа от полиции? Известно, что когда полицейские ‘чины’ начинают у нас действовать при взыскании податей, то многое множество крестьян подвергается телесному наказанию. Названные ‘чины’ уверяют, что иначе и поступать нельзя, и что сечение крестьян составляет необходимую, хотя и печальную, сторону процесса наполнения государственной и земской касс. В одном из очерков г. Успенского превосходно изображено затруднительное положение старшины, которому подвизающиеся в земстве ‘хорошие, добрые господа’ постоянно твердят, что с крестьянами нужно обращаться мягко, ‘внушать им регелиозно’ и проч. В то же время и тот же старшина получает строжайшие предписания взыскивать земские и другие подати ‘немедленно’, ‘без послаблений’. ‘Ну и секу в свою голову!’ — трагически восклицает бедный старшина.
Наконец, отметим здесь еще корреспонденцию из Сербии. Начало и середина ее посвящены сербским делам, а в конце корреспондент ‘Свободной России’ обрушивается на ‘не в меру рьяных марксистов’, говорящих об ‘условиях земледельческого труда’ и говорящих такие вещи, с которыми он, корреспондент, не согласен. Приятно видеть в корреспонденте такой интерес к общим философско-историческим вопросам. Но о каких же это марксистах говорит он? Надо думать, что о сербских, потому что у нас в России об ‘условиях земледельческого труда’ чуть ли не первый заговорил и больше всех написал Г. И. Успенский, столь же далекий от марксизма, как и от религиозного учения Магомета.
Итак, что же сказать о ‘Свободной России’? Ей хотелось бы подвинуть на политическую борьбу наших либералов. Это очень хорошее намерение, дай ей бог успеха. Но в то же время она стремится превратить всех наших революционеров в ‘убежденных социалистов’, не признающих ничего, кроме либеральной программы (конечно, ‘теперь’, ‘пока’ и т. п.). Она старается убедить их в том, что хорошо было бы, если бы их проглотила (повторяем, только на время, как кит пророка Иону) либеральная партия, во чреве которой их ждет неслыханный успех и самое завидное процветание. Это уже другое дело, которому ты не только не сочувствуем, но и желаем от всей души неудачи.
Начиная свою литературную кампанию, ‘Свободная Россия’ атаковала не только самодержавие, но и… странно сказать — русских рабочих. Ее редакторы и сотрудники с редким и трогательным единодушием почти во всех своих статьях неизменно повторяют один и тот же припев: не нужно рабочих, мы и без них управимся с неограниченной монархией. Г. Вас. Жук приписал даже русскому рабочему классу такое свойство, которое очень дурно аттестовало бы этот класс, если бы не было вымышлено. Но так как оно вымышлено, то оно, благодаря бога, дурно аттестует лишь самого г. сочинителя {‘Скажем более: даже успешная пропаганда среди отдельных даровитых рабочих не окупает той массы жертв, которых требует. В большинстве же случаев рабочие, принимавшие так или иначе участие в революционном движении, приходя в столкновение с властями… падали духом и не могли стойко защищать свои убеждения, которые, казалось, были имя так хорошо восприняты на воле. Аресты среди рабочих вели обыкновенно за собою и разрушение революционных организаций, имевших соприкосновение с ними’ (курсив везде наш), — читаем мы в статье г. Вас. Жука: ‘Крестьянские и рабочие волнения’. — Это неправда.}.
Нерасположение ‘Свободной России’ к ‘рабочей постановке революционного дела’ имеет свою выгодную сторону. Оно ручается за то, что чаша антисоциалистической проповеди ‘убежденных социалистов’ минует, по крайней мере, наших рабочих. С другой стороны, оно вредно в том смысле, что без поддержки со стороны рабочих все наши либеральные выходки против самодержавия будут напоминать старую повесть о том, как мыши кота хоронили. Эта повесть исполнена неподдельного комизма, мы не отрицаем ее достоинств. Но, тем не менее, мы никому не советуем изображать ее в лицах.
Мы еще поняли бы увлечение либерализмом со стороны ‘Свободной России’, если бы мы видели хоть какие-нибудь признаки начинающегося либерального движения в обществе. Но в настоящее время заметно нечто прямо противоположное. Г. Н. Ш. в мартовской книжке ‘Русской Мысли’ говорит, что между русскими либералами обнаруживается сильное ‘попятное движение’. И он говорит совершенную истину. Ввиду этого, мы не только не оправдываем увлечения наших ‘убежденных социалистов’, но просто не понимаем его.
Еще два слова. По отношению к социализму наши ‘убежденные социалисты’ ведут себя таким образом, что убежденным либералам остается только рукоплескать им. На этом основании читатели могли бы, пожалуй, заподозрить их искренность и подумать, что имеют дело с самыми заурядными либералами, которые по политическим расчетам озаботились изготовлением нескольких, ни к чему, впрочем, не обязывающих, фраз по адресу социализма. Таких либералов не мало в современной Франции. Но это было бы несправедливо. В искренности редакторов ‘Свободной России’ едва ли можно усомниться. Но нельзя сомневаться и в том, что они имеют очень странные представления о социализме. Если бы они дали себе труд серьезно ознакомиться с современным социализмом, то, конечно, они не говорили бы: ‘теперь мы все либералы, теперь мы все революционеры, и никто не имеет права отказаться от долга и чести быть либералом (нечего сказать, хороша честь!) и революционером’. Тогда они, наверное, не были бы либералами, но были бы социалистами, умеющими отвести политической свободе надлежащее место в своей программе и бороться за нее.
Борьба. Политическая и общественная газета. NoNo 1—2. 15 апр. и 1 мая (?) 1889 г.
О ‘Борьбе’ можно сказать одно: странный это журнал! Не то, чтобы нельзя было определить его политических симпатий и антипатий. Они, пожалуй, и ясны. Но выражены они таким странным языком, формулированы таким оригинальным образом, что читателю остается только развести руками. В ‘Борьбе’ есть прозаические статьи, которые кажутся неудавшимися поэтическими произведениями. Есть в ней стихи, которые кажутся недостаточно продуманной и при том очень плохой прозой. Как знать, может быть, 1—2 (почему не просто первый?) No ‘Борьбы’ вышел бы лучше, если бы содержание стихотворений было изложено в прозаических статьях, а прозаические статьи написаны стихами.
Самоуправление. Орган социалистов-революционеров. NoNo 3—4. Февраль и март 1889 года.
‘Самоуправление’ стало выходить в начале прошлого года. После появления второго номера оно погрузилось как бы в летаргическое состояние, из которого вышло только в нынешнем феврале. Мы тем более рады пробуждению этого органа, что за время своей болезни он значительно изменился к лучшему. В 3 и 4 NoNo его нет и следа тех странных рассуждений, которыми был в особенности богат первый номер и которые способны были нагнать хандру на самого жизнерадостного читателя.
Было бы очень жаль, если бы этот журнал, продолжая круг своих превращений, вернулся к прежнему своему виду. И, наоборот, было бы очень хорошо, если бы ‘Самоуправление’ сохранило вид, приобретенный им в новом периоде его жизни. Тогда мы имели бы хотя и не мудрствующую, но живую и интересную газетку. В особенности приятно отметить нам то обстоятельство, что 3 и 4 NoNo ‘Самоуправления’ хороши в литературном отношении. У нас пока это еще редкость, и подобного комплимента нельзя, к сожалению, сделать ни ‘Борьбе’, ни ‘Свободной России’.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
