Ги де Мопассан.
Полет ‘Орля’
Ги де Мопассан.
Полет ‘Орля’
Примечания
Примечания
—————————————————————
Полет ‘Орля’, Мопассан Ги_Де, Год: 1887
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Утром 8 июля я получил телеграмму следующего содержания: ‘Погода ясная. Все, как предсказывал. Бельгийская граница. Отправка оборудования и персонала полдень правление компании. Начинаем приготовления отлету три часа. Жду вас на заводе пяти часам. Жовис‘.
Ровно в пять часов я вошел в ворота Вилетского газового завода. Он похож на гигантские развалины какого-то города циклопов. Разделенные огромными темными проходами, стоят рядами тяжелые газометры различной высоты, так и чудится, что это громадные, обломанные сверху колонны, некогда поддерживавшие какое-то чудовищных размеров железное здание.
Среди заводского двора лежит на земле воздушный шар — большая круглая лепешка из желтой парусины, распластанная на земле под сеткой. Это называется захват сетью. И действительно шар похож на огромную мертвую рыбу, пойманную в сети.
Кругом собралось человек двести — триста зрителей, одни сидят, другие стоят, они рассматривают шар, его гондолу — красивую четырехугольную корзину для человеческих тел. Сбоку на дощечке красного дерева начертано золотыми буквами название шара: Орля.
Вдруг зрители срываются с мест. По земле начинает извиваться, вздуваясь и корчась, длинная кишка из желтой парусины: это проникает в шар долгожданный газ. Кишка похожа на огромного червя. Но и другая мысль, другой образ приходят на ум: ведь сама природа питает подобным способом живые существа до их рождения. Громадный зверь, как бы готовясь к прыжку, начинает приподниматься, по мере того, как объем Орля увеличивается, помощники капитана Жовиса растягивают и расправляют сетку таким образом, чтобы ее давление во время полета распределялось по поверхности шара правильно и равномерно.
Это очень кропотливая и весьма важная работа: при исчислении прочности тонкой парусиновой оболочки аэростата учитывается не вся площадь соприкосновения холста с сеткой, а лишь та часть этой площади, которую охватят натянутые петли сети, несущие на себе тяжесть гондолы.
Добавим, что Орля был спроектирован г-ном Малле и сооружен под его непосредственным руководством и личным наблюдением. Вся работа была выполнена в мастерских на заводе г-на Жовиса, притом выполнена исключительно работниками компании: на стороне не было заказано ничего.
Следует, кроме того, упомянуть, что все материалы в этом воздушном шаре новые, начиная с лака и кончая клапанами, а это имеет существеннейшее значение в воздухоплавательном деле. Необходимо сделать холст непроницаемым для газа, подобно тому, как обшивка корабля непроницаема для воды. Прежние лаки, изготовлявшиеся на льняном масле, были вдвойне неудобны: они были подвержены брожению и прожигали холст — тот вскоре лопался, как бумага.
Клапаны же представляли ту опасность, что когда их открывали, ломался покрывающий их состав, так называемый пластырь, и после этого их уже нельзя было закрыть достаточно плотно. Несовершенство прежней системы обнаружилось на прошлой неделе, когда упал ночью в открытое море шар г-на Поста.
Можно сказать с уверенностью, что оба изобретения капитана Жовиса, особенно то, которое относится к лаку, представляют исключительную ценность для воздухоплавания.
Об этом говорят и в толпе: какие-то люди, судя по виду специалисты, авторитетно утверждают, что мы упадем, не долетев до линии укреплений. И еще многого не одобряют они в этом воздушном шаре нового типа, качества которого нам предстоит так счастливо и успешно проверить на опыте.
Между тем шар продолжает понемногу раздуваться. В нем обнаруживаются небольшие отверстия — результат мелких разрывов при переноске, их заделывают обычным способом — залепляют мокрыми кусками газет. Этот способ заделки беспокоит и волнует зрителей.
Пока капитан Жовис и его помощники заканчивают подготовку шара к полету, мы, путешественники, по заведенному обычаю, отправляемся обедать в столовую завода.
Отобедав, мы снова выходим во двор: аэростат качается, огромный и прозрачный, похожий на какой-то невиданный золотой плод, на фантастическую грушу, дозревающую в огне последних солнечных лучей.
Вот привязывают гондолу, вот приносят барометры, сирену, которая будет стонать и реветь во мраке ночи, приносят два охотничьих рога, продовольствие, теплые пальто, все те мелкие вещи, которые еще могут уместиться в этой летающей корзине.
Так как ветер толкает шар на газометры, приходится несколько раз оттаскивать его, во избежание несчастного случая при отлете.
Вдруг раздается голос капитана Жовиса, призывающий пассажиров.
Первым влезает в гондолу лейтенант Малле. Он забирается в воздушную сетку, соединяющую гондолу с аэростатом. Оттуда он всю ночь будет наблюдать за полетом шара по небу, подобно вахтенному офицеру, который наблюдает за ходом корабля, стоя на мостике.
За лейтенантом поднимается в гондолу г-н Этьен Бэр, затем г-н Поль Бессан, г-н Патрис Эйрьес и последним — я.
Но нагрузка аэростата оказывается слишком велика для того длительного полета, который нам предстоит, и г-н Эйрьес, к искреннему своему сожалению, вынужден спуститься обратно на землю.
Г-н Жовис, стоя на краю гондолы, галантно просит дам отойти немного в сторону: он опасается при отлете обсыпать песком их шляпки. Затем капитан командует: ‘Отпускай канаты!’ — и, перерезав взмахом ножа те веревки, на которых висят мешки со вспомогательным балластом, удерживающим нас на земле, он отпускает аэростат на свободу.
Шар взвивается в ту же секунду. Мы ничего не чувствуем: мы плывем, поднимаемся, летим, парим. Наши друзья кричат и аплодируют, но мы почти уже не слышим их, едва видим. Мы уже так далеко, так высоко! Как? Неужели мы только что были там, с этими людьми? Возможно ли это? Теперь под нами расстилается Париж — темная, синеватая, иссеченная улицами плоскость, то здесь, то там вздымаются купола, башни, шпили. Вокруг простирается равнина — земля, изрезанная длинными узкими полосами дорог, белеющими среди зеленых полей, то светлых, то темных, среди почти черных лесов.
Сена похожа на большую неподвижно свернувшуюся змею, у которой не видно ни головы, ни хвоста: она вливается в Париж, протекает через него и уходит куда-то вдаль. Земля кажется огромной чашей из лугов и лесов, замыкаемой на горизонте кольцом далеких низких гор.
Солнце, которое с земли кажется уже закатившимся, опять нам видно, теперь оно будто взошло снова. Шар загорается в его сиянии. Тем, кто смотрит на нас с земли, он, вероятно, кажется небесным светилом.
Г-н Малле каждую секунду бросает в пространство листок папиросной бумаги и время от времени говорит спокойно: ‘Мы поднимаемся, все поднимаемся’, — и капитан Жовис, сияя от радости, потирает руки и приговаривает: ‘А? Каков лак-то! А?’
Определить, поднимается шар или опускается, можно только одним способом — именно бросая время от времени в пространство листок папиросной бумаги. Если кажется, что бумага падает камнем вниз (на самом деле она висит в воздухе), это значит, что шар поднимается, если же, наоборот, кажется, что она улетает вверх — значит, шар опускается.
Оба барометра показывают около пятисот метров высоты, мы восторженно любуемся землей, которую покидаем и с которой ничем уже не связаны: она напоминает раскрашенную географическую карту — огромных размеров карту какой-то провинции. Однако земные звуки доходят до нас со странной отчетливостью. Особенно ясно слышатся стук колес по дорогам, щелканье бичей, крики извозчиков, понукающих лошадей, шум поездов, свистки паровозов, смех уличных мальчишек, бегающих и играющих на площадях. Когда мы пролетаем над какой-нибудь деревней, среди всех долетающих до нас звуков выделяются громкие, визгливые детские голоса.
Какие-то люди что-то кричат нам, паровозы свистят, мы отвечаем сиреной, она испускает жалобные, ужасающие стоны, подобные реву некоего сказочного чудовища, блуждающего над миром.
Кое-где зажигаются огни — одиночные огни ферм, цепи газовых рожков в городах. Долгое время мы парили над маленьким Энгьенским озером, теперь летим к северо-западу. Между нами завязывается спор: где мы? Что это за город блестит вдалеке: Крей или Понтуаз? Будь мы над Понтуазом, мы должны бы, казалось, видеть слияние Сены с Уазой, а тот огонь, огромный огонь слева от нас, — разве это не Монтатэрская доменная печь?
Нет сомнения: под нами Крей. Удивительное зрелище: на земле ночь, а здесь светло, хотя уже минуло десять часов вечера. Теперь до нас доносятся легкие звуки с полей (особенно ясно различается двусложный крик перепела), мяуканье кошек, вой собак. Собаки, несомненно, чуют шар, видят его и поднимают тревогу. Со всех концов равнины слышно, как они лают на нас и воют, будто на луну. Видимо, и быки пробуждаются в хлевах: мы слышим их мычание. Всех животных пугает и волнует пролетающее над ними воздушное чудовище.
И к нам восходят пленительные запахи равнины, запахи сена, цветов, зеленой мокрой земли, они наполняют благоуханиями воздух, такой легкий, сладкий, упоительный воздух, никогда не дышал я им с подобным наслаждением. Глубокое, неизведанное, отрадное чувство овладевает мною, охватывает тело и душу, чувство лени, бесконечного отдыха, забвения, равнодушия ко всему на свете, а вместе с ним и это новое, незнакомое ощущение — ощущение движения, не сопровождаемого ни шумом, ни толчками, ни содроганиями, несносными спутниками движения на земле.
Мы то поднимаемся, то опускаемся. Лейтенант Малле, висящий в паутинных петлях сетки, ежеминутно говорит капитану Жовису: ‘Опускаемся, бросьте полгорсти песку’. Перед капитаном мешок с балластом. Не переставая весело шутить с нами, он берет из этого мешка пригоршню песку и бросает ее за борт.
Нет дела более интересного, трудного и увлекательного, чем управление воздушным шаром. Это огромная игрушка, вольная и послушная, с изумительной чуткостью повинующаяся малейшему воздействию, но вместе с тем и прежде всего рабски подчиненная ветру, ветер же нам неподвластен.
Стоит выбросить из гондолы немного песку, полгазеты, несколько капель воды, косточки съеденного цыпленка — и шар резко взмывает кверху.
Попав в поток влажного и холодного воздуха, дующего с реки или из леса, он опускается на двести метров, пролетая над спелой нивой, он не меняет своей высоты, пролетая над городами, поднимается кверху.
Теперь земля спит, вернее, люди на земле спят, животные же неизменно просыпаются и возвещают криками о нашем приближении. Время от времени до нас доносится шум поезда или свисток паровоза. Пролетая над селениями, мы пускаем в ход сирену, она воет, и крестьяне, дрожа от ужаса в своих постелях, думают, верно, что это летит ангел, трубя в трубу страшного суда.
Вдруг мы чувствуем сильный, упорный запах газа: видимо, шар попал в теплое воздушное течение, раздулся и теряет теперь свою невидимую кровь через особый отводной рукав, называемый привеском, автоматически закрывающийся, когда прекращается расширение шара.
Мы все поднимаемся. На звук наших рогов земное эхо уже не откликается. Мгла не позволяет нам пользоваться измерительными приборами, но мы видим, что выброшенные листки папиросной бумаги падают вниз, как мертвые бабочки, видим, что мы поднимаемся все выше и выше. Земли уже не разглядеть: ее затянула пелена туманов, а над головой у нас мерцают бесчисленные звезды.
Но вот впереди рождается свет, серебряный свет, от которого бледнеет небо, и вдруг, словно выплывая из неведомых глубин, скрытых внизу за горизонтом, из-за края облака показывается луна. Она будто явилась откуда-то снизу, мы же смотрим на нее с высоты, облокотившись о край гондолы, словно о перила балкона. Блестящая и круглая, она отделяется от облаков и медленно поднимается в небо.
Земли больше нет: она утонула в молочно-белой дымке, похожей на море. Теперь мы одни в беспредельном пространстве, мы и луна. Она кажется воздушным шаром, плывущим перед нами, наш светящийся шар кажется луной, но только еще больших размеров, он представляется нам каким-то неведомым миром, блуждающим по небу, среди светил, в бесконечности. Мы уже не говорим, не думаем, не живем, мы плывем в упоительной неподвижности, сквозь пространство. Несущий нас воздух превратил нас в существа, ему подобные, — в немые, радостные, безумные существа, опьяненные этим изумительным полетом, странно подвижные, хотя мы не шевелимся. Мы уже не чувствуем нашей плоти, наших костей, биения нашего сердца, мы стали чем-то невыразимым: птицами, которым даже нет нужды взмахивать крыльями.
Все воспоминания изгладились из нашей души, все заботы исчезли из мысли, нет ни сожалений, ни желаний, ни надежд. Мы смотрим, чувствуем, безудержно наслаждаемся этим фантастическим путешествием, в небе только мы да луна. Мы словно некий бродячий мир, блуждающий мир, как наши сестры планеты, и этот движущийся мирок несет на себе пять человек, которые покинули и успели почти забыть ее. Теперь светло, как днем, мы смотрим друг на друга, удивляясь этому свету, ведь нам не на что смотреть, кроме как друг на друга да на несколько серебристых облаков, плывущих под нами. Барометр показывает тысячу двести метров, потом тысячу триста — четыреста — пятьсот, а листки папиросной бумаги, крутясь, по-прежнему падают вниз.
Капитан Жовис уверяет, что появление луны часта помогало аэростатам уноситься ввысь и что подъем будет продолжаться и дальше.
Мы на высоте двух тысяч метров. Шар поднимается еще на триста пятьдесят метров и наконец останавливается.
И мы пускаем в ход нашу сирену, удивляясь тому, что никто не откликается нам со звезд.
Теперь мы стремительно летим вниз, сами не подозревая об этом. ‘Бросайте балласт, бросайте балласт!’ — кричит то и дело г-н Малле. И так быстро наше падение, что выброшенный в пространство балласт — песок, перемешанный с камнями, — бьет нам обратно в лицо, словно кинутый снизу вверх, к звездам.
Вот и земля.
Где мы? Наша экскурсия в заоблачные высоты продолжалась более двух часов. Уже за полночь. Мы летим над обширной, сухой, тщательно обработанной, густо заселенной равниной, пересеченной множеством дорог.
Вон город направо, большой город, налево, поодаль, другой. Вдруг на уровне земли вспыхивает и тут же гаснет сверкающий феерический свет, вновь зажигается и вновь исчезает.
— Смотрите, смотрите, это отражение луны в воде! — восклицает опьяненный пространством Жовис. — Это самое прекрасное из того, что можно увидеть ночью!
И действительно, воображение здесь бессильно: ничто не может дать представления об изумительном блеске этих пятен света, не похожих на огни, не похожих на отражения. Они мгновенно вспыхивают то здесь, то там и тут же угасают.
В извилистых ручьях эти очаги света загораются одновременно на всех поворотах русла, но мы едва успеваем заметить их: шар мчится мимо со скоростью ветра.
Теперь мы летим довольно низко над землей. ‘Посмотрите-ка! Что это бежит там по полю? Не собака ли?’ — восклицает наш друг Бэр. Действительно, что-то бежит с неимоверной быстротой по земле, и это ‘что-то’ с такой легкостью перескакивает через канавы, дороги, деревья, что мы становимся в тупик. Капитан смеется. ‘Это тень от нашего шара, — говорит он. — По мере того, как мы будем опускаться, она будет расти’.
Я отчетливо различаю вдали грохот кузнечных молотов. Всю ночь мы летели к Полярной звезде — той звезде, на которую я столько раз смотрел, столько раз ориентировался, плавая на моей маленькой яхте по Средиземному морю. Теперь мы переменили направление. Ясно, мы близимся к Бельгии.
Наша сирена и оба охотничьих рога зовут, не переставая. Порою до нас долетают отклики — крик ломового, остановившего свою телегу, крик запоздалого гуляки под хмельком. Мы вопим: ‘Где мы?’ Но шар мчится с такой быстротой, что ошеломленный человек не успевает нам ответить. Тень Орля, выросшая до размеров детского мяча, бежит перед нами — по пашням, дорогам, хлебам, рощам. Она скользит, скользит впереди, в полукилометре от нас. Наклонившись над бортом гондолы, я слушаю, как гулко шумит ветер в деревьях, по нивам.
— Ну и ветер! — говорю я капитану Жовису.
— Нет, это, верно, водопады, — отвечает он.
Я настаиваю на своем, мне ветер знаком: сколько раз слышал я его свист в корабельных снастях. Жовис толкает меня в бок, он знает прекрасно, что нас гонит гроза, но не хочет пугать своих веселых и безмятежных пассажиров. Наконец какому-то прохожему удается понять нас, он отвечает: ‘Нор!’
Другой бросает в ответ нам это же слово.
Внезапно перед нами показывается город — большой город, если судить по тому, как широко раскинулись его газовые фонари. Быть может, это Лилль. Мы летим к нему. И вдруг под нами загорается такой ослепительный поток огненной лавы, что мне чудится, будто мы летим над какой-то сказочной страной, где фабрикуют драгоценные камни для великанов.
Должно быть, это кирпичный завод. Вот еще два, вот третий. Расплавленная масса кипит, переливается, вспыхивает синим, красным, желтым, зеленым цветами, бросает изменчивые отсветы, словно груда колоссальной величины алмазов, рубинов, изумрудов, бирюзы, сапфиров, топазов. Тут же рядом раздается тяжелое, храпящее дыхание кузнечных горнов, подобно рыку апокалиптических львов, высокие трубы развеивают по ветру огненные клубы дыма, доносится грохот: это катится металл, это стонет металл, огромные молоты бьют по наковальне.
— Где мы находимся?
Чей-то голос, не то шутника, не то человека, растерявшегося от неожиданности, отвечает:
— На воздушном шаре.
— Где мы?
— Лилль.
Итак, мы не ошиблись. Города уже не видно, направо показывается Рубэ, потом тянутся тщательно обработанные поля, разбитые на участки разных оттенков, в зависимости от посевов, в сумраке ночи все они кажутся то желтыми, то серыми, то коричневыми. Позади нас собираются тучи, они заволакивают луну. На востоке же небо светлеет, становится голубым, с алыми отблесками. Это утренняя заря. Она быстро разгорается, теперь, при ее свете, мы ясно различаем все, что делается на земле, — различаем поезда, ручьи, коров, коз. Все это проносится под нами с неимоверной быстротой, только хочешь вглядеться, а уж новые луга, другие поля, другие дома умчались вдогонку за тем, что мелькнуло перед глазами. Поют петухи. Но громче всего доносится кряканье уток, кажется, что весь мир заселен, усеян утками: такой гвалт поднимают они.
Спозаранку вставшие крестьяне машут руками, кричат нам: ‘Спускайтесь!’ Но мы по-прежнему летим вперед, не поднимаясь, не опускаясь, и, перегнувшись через борта гондолы, смотрим на мир, скользящий у нас под ногами.
Жовис указывает нам на другой город — вдали, на самом горизонте. Город приближается. Над ним высятся колокольни старинных церквей, сверху он представляет очаровательную картину. Завязывается спор. Что это? Куртрэ? Гент?
Мы уже у самого города. Теперь нам видно, что он окружен водой, прорезан по всем направлениям каналами, точно северная Венеция. Как раз в то мгновение, когда мы пролетаем над колокольней, едва не задев ее своим гайдропом (длинным канатом, прикрепленным к гондоле), колокол отзванивает три часа. Чудится, будто его легкие и проворные, нежные и ясные звуки вырвались к нам из-под тонкой каменной кровли в ответ на наше скользящее, мимолетное прикосновение. Это очаровательный привет, дружеский привет Фландрии. Мы отвечаем гудком нашей сирены, ее ужасающий рев зычно отдается по улицам.
То был Брюгге. Не успел город скрыться из виду, как сосед мой, Поль Бессан, спросил меня: ‘Вы ничего не видите вон там, справа, впереди? Будто река’.
Действительно, впереди, вдалеке, в лучах зари, тянется светлая полоса. Да, это похоже на реку, на беспредельно широкую реку с разбросанными по ней островами.
— Приготовиться к спуску! — говорит капитан. По его приглашению Малле покидает свой воздушный пост и присоединяется к нам. Мы убираем барометры и все жесткие предметы, которые могли бы поранить нас при толчках.
— Смотрите-ка, налево корабельные мачты! — восклицает Поль Бессан. — Мы на берегу моря.
Море было доселе скрыто от нас туманом. Теперь оно виднелось всюду — слева и прямо перед нами, а справа Шельда, слитая с Маасом, простирала до моря свое устье, разлившееся шире озера.
Нужно было в одну-две минуты спуститься на землю.
Развернули веревку, прикрепленную к выпускному клапану шара, она бережно хранилась в белом полотняном мешочке и лежала на видном месте, чтобы никто ее не касался. Г-н Малле берет конец веревки, капитан Жовис ищет глазами, где нам удобнее спуститься на землю.
Позади нас гремят раскаты грома, ни одна птица не догоняет бешено мчащийся шар.
— Дергайте! — кричит Жовис.
Мы пролетаем над каналом. Гондола дважды дрогнула и накренилась, гайдроп задел за высокие деревья, растущие на обоих берегах канала. Но мы мчимся с такой быстротой, что длинный, волочащийся по земле канат уже не замедляет нашего полета. Шар устремляется со скоростью пушечного ядра на какую-то крупную ферму, курицы, голуби, утки в смятении разлетаются в разные стороны, телята, кошки, собаки мчатся, обезумев от страха, по направлению к дому.
У нас осталось ровно полмешка балласта. Жовис выбрасывает его, и шар с легкостью перелетает через крышу фермы.
— Клапан! — снова кричит капитан.
Г-н Малле тянет за веревку изо всех сил, и мы опускаемся с быстротою стрелы.
Взмах ножа перерезает привязь, на которой висит якорь, — и якорь волочится за нами по полю, засеянному свеклой.
Впереди деревья.
— Внимание! Держитесь! Берегите головы!
Мы перелетаем через деревья, и резкий толчок сбивает нас с ног. Якорь вонзился в землю.
— Внимание! Держитесь крепче! Подтягивайтесь на руках! Сейчас земля!
Действительно, гондола ударяется о землю, и тотчас взлетает снова, потом снова падает, снова подскакивает и наконец опускается. Шар исступленно бьется, бессильно порываясь взлететь, точно в агонии.
К нам уже бежали крестьяне, но они боялись подступить к шару. Немало времени прошло, прежде чем они решились подойти и освободить нас: дело в том, что покинуть гондолу можно только тогда, когда из аэростата выпущен почти весь газ.
Но, помимо этих изумленных, ошеломленных людей (некоторые из них подпрыгивали от удивления, жестикулируя, как дикари), вокруг нас собрались все те коровы, что паслись кругом на дюнах, заключив наш аэростат в причудливое комическое кольцо рогов, широко раскрытых глаз и пыхтящих ноздрей.
При содействии услужливых и гостеприимных бельгийских крестьян мы быстро упаковали все оборудование воздушного шара и доставили его на ближайший вокзал — вокзал города Гейста. Откуда в восемь часов двадцать минут утра мы отправились поездом в Париж.
Мы спустились на землю в три часа пятнадцать минут утра. Через несколько секунд засверкали слепящие молнии и хлынул проливной дождь, это разразилась гроза, которая гнала нас перед собой.
Итак, благодаря капитану Жовису (о смелости его мне еще раньше рассказывал мой коллега Поль Жинисти: однажды, летя вдвоем на воздушном шаре, они добровольно опустились в открытое море, недалеко от Ментоны), благодаря капитану Жовиеу нам удалось за одну ночь увидеть с высоты неба заход солнца, восход луны, рассвет и совершить по воздуху путешествие от Парижа до устья Шельды.
Напечатано в ‘Фигаро’ 16 июля 1887 года под заглавием ‘От Парижа до Гейста’. Год спустя, 25 июля 1888 года, в журнале ‘Ла лектюр’ Мопассан напечатал очерк ‘В облаках’, представляющий собою сокращенный вариант настоящего очерка. (См. в XII томе два июльских письма Мопассана 1887 года, связанных с полетом писателя на воздушном шаре.)
Стр. 342. Нор — департамент Нор на севере Франции, около бельгийской границы.
Источник текста: Ги де Мопассан. Полное собрание сочинений в 12 т. — Москва: ‘Правда’, 1958 (библиотека ‘Огонек’). Том 11, с. 334-346.
OCR, sad369 (6.12.2007)