Давыдов Д. П.
Давыдов Д. П.
Покорнейшая просьба.
Покорнейшая просьба.
В общество для пособия нуждающимся литераторам и учёным от коллежского асессора Дмитрия Давыдова.
Дмитрий Давыдов.
Покорнейшая просьба, Давыдов Дмитрий Павлович, Год: 1875
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Я прослужил 25 лет штатным смотрителем училищ сперва Якутской области, а потом Верхнеундинского округа, с жалованьем первоначально 170, а затем 280 рублей в год, получил чин коллежского асессора в первой молодости и не оставлял должности, которая не допускала дальнейшего производства, хотя, по всегдашнему благоволению ко мне начальства, мог составить себе отличную карьеру. Все мои товарищи, прослужив 4 года и получив соответствующий должности чин, обыкновенно переходили в другие ведомства и, таким образом, приобретали высшие классы, а с ними и усиленное содержание, обеспечивавшее их существование. Я имел собственные средства, а служба оставляла мне довольно времени для учёных занятий. О вверенных мне заведениях я заботился примерно и снабжал бедных учеников книгами на свой счёт. С гордостью могу сказать, что никто из моих воспитанников не оказался негодяем. Все они были проникнуты тем благородным духом, который инстинктивно чувствуется детьми и сообщается им на свою жизнь как бы по обаянию, непреклонному перед влиянием, враждебно ему действующим. Всё это известно начальству, которое уважало меня и только по усиленным моим просьбам уволило в отставку, когда я выслужил скромную пенсию, что бы на свободе привести к концу мои многолетние работы. Это было в 1859-ом году, когда жалованье смотрителю училищ увеличилось по штату до 450 рублей. Но здесь начался для меня ряд самых тяжёлых испытаний. Пожар во время последних беспорядков в Варшаве истребил все мои бумаги, бывшие у господина И. М. Ковалевского, которому они были от меня переданы ещё во время служения его ректором Казанского университета, наводнение в Иркутске лишило меня всего моего достояния, книг, инструментов и множества рукописей, болезнь отняла у меня зрение и более восьми лет заставила пролежать в постели без движения, потрясающие душу семейные несчастья тяготели надо мною15 лет, люди и природа, казалось, шли против меня, те, кто сочувствовал мне, или разъехались, или умерли, я остался один на чужбине, как пленник в вертепе злодеев, даже звуки человеческого голоса были для меня редкостью, а сам я едва не отвык говорить. 15 лет беспрерывной пытки, тяжкой болезни, страшных лишений, вечной тьмы и могильного безмолвия что-нибудь да значат для человека, привыкшего к удобствам жизни и комфорту, изнывающего потом почти на голых досках под грубою собачиною в грязной, иногда не топленой комнате… Кто бы устоял против такого столкновения обстоятельств? Но я не падал духом и всегда работал если не руками, то умом и соображением. Книжку ‘Поэтические картины’ я составил в две недели именно при вышеизложенном положении, когда голод и холод свирепели для меня в высшей степени и когда крайность добыть денег принудила меня пустить в ход способность, которую я приостановил было на время для учёных изысканий. Когда я был здоров, то не жалел ни сил, ни денег, работая на пользу Отечества. Судьба помешала мне довершить глубоко обдуманные проекты, но я ещё не потерял энергии и надежды. В болезни я не роптал, ни утруждал начальство просьбами о помощи, пока, наконец, совершенная крайность и безвыходно отчаянное положение не вынудили меня к тому, да и здесь было в виду более желание окончить или подвинуть вперёд начатое, чем личная нужда. Отсюда предлежащая переписка и моя настоящая просьба, как дополнение к ней.
В прилагаемом при этом письме-дублете ‘Записки о моих трудах’, составленной по требованию одного из местных учреждений, поименовано далеко не всё, что я делал. Ещё чуть не в детстве я написал два романа стихами: ‘Наташу’ и ‘Заветный бокал’, которые были пересланы графу Д. И. Хвостову, а им, как он писал ко мне, переданы, помнится, господину И. Я. Вертинскому для ‘Северной Минервы’ (ИРЛИ, ф. 93, оп. 2, No 2, No 69, вместе со стих. ‘Золото’ и поэмой ‘Сцены на Туркинских минеральных водах’). Эта ребячья работа не стоит внимания, равно как и множество больших и малых баллад, тогда же мною написанных.
Где-то напечатано моё стихотворение ‘Песнь якутки’, а в одном из изданий Сибирского отдела Географического общества помещена статья: ‘О начале хлебопашества в Якутской области’. Я не говорю о статьях, напечатанных мною в разных газетах, относительно современных местных физических явлений, и о других мелочах, — всего припомнить нельзя. Прилагаемая записка довольно объясняет дело.
Я имею жену и сына 14 лет, который обучается в 3-тьем классе гимназии на мой собственный кошт. Я получаю от казны пенсию 617 рублей 40 копеек в год, которая при здешней дороговизне едва достаточна для самого скудного существования. Что бы понять это, необходимо прибавить, что здесь порядочный кучер получает от 300 до 400 рублей жалования в год, при готовой квартире, содержании и верхней одежде, с подарками по большим праздникам, а обыкновенная кухарка при тех же условиях от 70 до 100 рублей. Самая бедная квартира для сколько-нибудь сносного житья обходится не менее как в 20 рублей в месяц, кроме дорогостоящего отопления, а приют для рабочего в лачужке 5 рублей. Всё прочее ценится в таком же размере.
Я не имею счастья знать особ, к которым обращаюсь с просьбою и от которых зависит моя участь и прогресс моих трудов, но да внушит им Господь участие к труженику, застигнутому в глуши рядом невыразимых несчастий и лишений!
Иркутск, 30 июня 1875 г.
Адрес мой:
Дмитрию Павловичу Давыдову.
В Иркутске, Харлампиевская улица, дом Яковлева, No 24.
Источники текста:
ИРЛИ (Пушкинский дом), архив Литфонда, 1875 г., л. 703 — 711.
‘Сибирские огни’, No 6. 1973 г. С. 180 — 181. (Публ. И. Ямпольского).