Покоренная вольница, Безродная Юлия, Год: 1900 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 16 минут(ы)

Софийский собор в Новгороде.

Покоренная вольница.

ГЛАВА I.

Новгородъ Великій — одинъ изъ самыхъ древнихъ городовъ русскихъ. Здсь княжилъ Рюрикъ, котораго, вмст съ Синеусомъ и Труворомъ, призвали новгородцы, утомившись безпрерывными междоусобіями, раздиравшими ихъ землю.

Христіанство среди новгородцевъ утвердилось поздне, чмъ въ Кіев и многихъ другихъ городахъ русскихъ, новгородцы принимали его такъ неохотно, даже враждебно, что русской церкви вмст съ кіевскими князьями пришлось самой искоренять язычество, но и посл водворенія христіанства здсь долгое время еще были кудесники, жрецы, волхвы, которые мшали народу забывать своихъ старыхъ боговъ.

Испоконъ вку новгородцы считали себя людьми вольными, которыхъ не удалось покорить никому изъ князей. Впрочемъ, Государь Великій Новгородъ любилъ, для порядка, имть у себя своего князя, но онъ выбиралъ его самъ, а не покорялся такому, который былъ ему нелюбъ. Такъ, у новгородцевъ нкоторое время княжилъ Владиміръ Красное Солнышко, но потомъ, когда ему достался кіевскій столъ, онъ посадилъ на свое мсто старшаго сына своего Ярослава. Не ужился Ярославъ съ новгородской вольницей, жестоко обращался онъ съ нею, точно съ побжденными… Не стерпли этого удалые новгородцы, начали съ своимъ княземъ распрю и побдили, потому что въ это вредя Ярославъ началъ борьбу съ братомъ своимъ Святополкомъ. Князь помирился съ новгородцами, которые тогда помогли ему въ борьб съ братомъ. Ярославъ слъ на кіевскій столъ и въ награду за врную службу Новгорода даровалъ имъ ‘Уставъ’, то есть грамату, въ которой подтверждалъ ихъ права самоуправленія и самосуда.

Съ тхъ поръ имя Ярослава мало-по-малу длается священнымъ въ воспоминаніяхъ Новгорода. Мсто, гд собиралось вче и гд вислъ вчевой колоколъ, называлось, въ память этого князя, Ярославовымъ Дворищемъ и почиталось впослдствіи, какъ одна изъ самыхъ важныхъ святынь города.

Новгородцы выбирали себ князей изъ рода Ярославова, но всегда помнили крпко о своихъ правахъ и готовы были съ оружіемъ въ рукахъ отстаивать всякое ихъ нарушеніе.

И отъ татаръ, покорившихъ русскую землю, Новгороду удалось себя отстоять: окруженный дремучими лсами, да болотами, онъ былъ доступенъ только воднымъ путемъ, а Орда любила ходить степью. Но богатый городъ не отказался платить хану свою долю ясака {Дани.} и посылалъ его, впослдствіи, черезъ московскаго князя.

Не стсняемый никмъ, вольный городъ богатлъ отъ торговли мхами, которые добывались въ его дремучихъ лсахъ, а благодаря тому, что онъ былъ расположенъ недалеко отъ Балтійскаго моря, его купцы скоро завели сношенія съ нмецкими и иными торговцами.

Скоро богатство Государя Великаго Новгорода привлекло къ себ завистливое вниманіе Рюриковичей, изъ которыхъ многіе старались наложить на него свою руку, но земля новгородская отвчала на вс эти попытки дружнымъ отпоромъ и все боле богатла.

Все шире раскидывался Новгородъ по обимъ сторонамъ Волхова. Онъ длился на дв стороны — Торговую, гд находилось Ярославово дворище, и Софійскую — гд стоялъ соборъ св. Софіи, Премудрости Божіей, и палаты Владыки. Этотъ храмъ считался одной изъ важнйшихъ святынь города- Кидаясь въ битву новгородцы кричали:

— Положимъ головы свои за вольность и святую Софію.

Центръ города назывался Дтинецъ, или Кремль — мсто, обнесенное каменной оградой, куда горожане прятались со своимъ имуществомъ во время нападеній враговъ на городъ. Отъ Дтинца шли городскіе ‘концы’, которые длили Новгородъ на пять частей.

Но скоро тсно стало новгородцамъ въ своемъ огромномъ город. Разбрелись удалые молодцы по свту и заложили новые города, которые впослдствіи считали себя въ зависимости отъ Государя Великаго Новгорода,— Торжокъ, Вологду, Волокъ-Ламскій, Бжецкій Верхъ и другіе. Въ старину былъ еще у Новгорода небольшой пригородъ — Псковъ, но потомъ онъ также сильно разбогатлъ и почти отдлился отъ него, считая себя только его ‘младшимъ братомъ’.

Завидовали Рюриковичи, родъ которыхъ все боле дробился и бднлъ, удач Государя Великаго Новгорода, но не имли силы покорить его, и только съ возвышеніемъ Москвы онъ почуялъ, что у него теперь есть достойный соперникъ.

Крпла Москва, и все боле началъ страшиться ея Новгородъ. Стали на вч все чаще поговаривать о московской сил, да алчности, отъ которой пора уже начинать спасаться. Увидлъ Новгородъ, что не избавиться ему отъ Москвы иначе, какъ передавшись подъ покровительство кого-нибудь, кто ея сильне.

Въ это время стала возвышаться Литва и соперничать съ Москвою. Часть именитыхъ новгородцевъ, посадниковъ, купцовъ, наравн съ житыми {Житыми людьми назывались т, которые имли свои ‘дворы’ въ город.} и простыми людьми, ршила, что лучше ей отдаться подъ покровительство литовскаго князя, чмъ сносить владычество Москвы, тяжесть котораго уже начинали испытывать на себ многія удльныя княжества.

Москва сочла себя оскорбленной, когда узнала, что Новгородъ мечтаетъ завести сношенія съ Литвой. Не смотря на независимость Новгорода, великіе князья московскіе считали себя его владыками, потому что уже давно, со времени разоренія Кіева татарами, новгородцы выбирали себ князей изъ ихъ рода. Этотъ старинный обычай московскіе князья привыкли считать за свое право, и ужъ такъ повелось, что старшій сынъ московскаго князя длался княземъ новгородскимъ.

Затмъ, когда Москва еще больше усилилась, а Новгородъ еще сильне ослаблъ,— московскіе князья даже перестали посылать туда своихъ дтей, вмсто которыхъ отправляли туда намстника, который жилъ въ одной изъ частей города, называемой ‘городище’.

Затмъ Новгородъ платилъ Москв особый налогъ, называемый ‘даръ съ волостей’, отъ котораго московскимъ князьямъ вовсе не хотлось отказываться.

Начиналась тогда между Новгородомъ и Москвою борьба, иногда скрытая, иногда кончавшаяся войною. Въ это время уже Москва начинала все боле богатть, тогда какъ Новгородъ, истощаемый междоусобіемъ своихъ гражданъ, ослабвалъ въ этой неравной борьб.

Скоро среди самыхъ новгородцевъ появилась сильная партія, которая кричала на вч:

— Не устоять святой Софіи противъ московскихъ государей! Лучше добромъ отдадимъ то, что потомъ все равно отнимутъ у насъ силой.

Но литовская партія была все-таки больше, и часто въ ‘горлановъ-московцевъ’ бросали каменьями за ихъ рчи, а иногда кончалось и похуже: разсерженная толпа сбрасывала ихъ съ моста въ воду.

Между тмъ столкновенія съ Москвой становились все чаще, иногда приходилось богатому Новгороду откупаться отъ нея большими суммами денегъ, но дла его отъ этого не поправлялись, а ухудшались, потому что Москва видла его слабость.

При Иван Васильевич III новгородцы почуяли, что пришелъ конецъ ихъ большой вол и, въ отчаяніи, ршили ‘лечь костьми’, защищая свою свободу.

Часть жителей, желавшая борьбы съ Москвой, группировалась вокругъ именитой вдовы посадника Мары Борецкой и ея двухъ сыновей еодора и Димитрія.

Семья Борецкихъ была очень богата. На Софійской сторон стоялъ у нихъ обширный ‘дворъ’, который народъ называлъ ‘чюднымъ’, потому что во двор этомъ стояли палаты, для того времени чрезвычайно роскошныя. Палаты были окружены крпкими службами, изобильно снабженными всмъ необходимымъ въ хозяйств. Погреба были полны бочками съ виномъ и всякой сндью, въ кладовыхъ хранилось много сукна, камки, парчи, бархату, которые накупались два раза въ годъ, весной и осенью, у прізжихъ торговцевъ. Множество рабовъ вдало это богатое хозяйство.

Въ палатахъ Мары часто собирались люди, готовые до послдней капли крови отстаивать независимость своей родины. Здсь были и знатные бояре — Селезневы, Арбузьевы, Григоровичевы и купцы,— богатые гости новгородскіе, и простые мужики вчники, и даже слуги ея, какъ напримръ Ананій Жироха, сынъ рабыни Ольги, и Самойло Катычичъ — удалой молодецъ, ‘закладникъ’ Борецкихъ.

ГЛАВА II.

Странная судьба была у этихъ двухъ полусвободныхъ людей! Судьба, которую можно было объяснить только всмъ необычайнымъ строемъ жизни Государя Великаго Новгорода.

Ддъ Ананіи, знаменитый богатырь-ушкуйникъ {Отъ слова ушкуй, означавшаго лодку особой постройки.} Лука Жукотинъ, прославился не только въ Новгород, да на Ильмен озер, но и далеко за своей землей. Былъ онъ знаменитъ на Волг, Кам и даже на мор Каспійскомъ.

То было богатырское время, когда горсть удалыхъ молодцовъ часто покидала родной городъ, чтобы разгуляться по свту на всей своей разудалой волюшк… Ходили молодцы на ушкуяхъ и къ шведамъ въ гости, и на Мурманъ, и на Блозерскую волость, воевали они далекую Вятку, грабили богатое Поволжье, хаживали и къ татарамъ, чтобы пограбить ихъ торговые города.

Во время одной изъ такихъ поздокъ Лука укралъ себ жену. Пограбили тогда молодцы ушкуйники богатый городъ — Кострому, вывезли оттуда много золота, серебра, да немало и живого товару: на долю одного Луки досталось шесть женщинъ. Пятерыхъ изъ нихъ Лука отвезъ въ Крымъ и продалъ татарамъ, но разстаться съ шестой,— Стешенькой,— у суроваго ушкуйника не хватило силы: ужъ очень приглянулась она ему. Женился Лука на плнниц и привезъ ее въ Новгородъ.

Нерадостно прожила свой вкъ молодая жена ушкуйника, потому что Лука пропадалъ изъ дому по цлымъ мсяцамъ, никогда не давая о себ всточки. Жила молодуха съ единственной дочкой Олей на чужой сторон, въ четырехъ стнахъ, скучая и представляя себ вс опасности, которымъ подвергался Лука во время своихъ странствованій… Терпли тогда много горя несчастныя жены ушкуйниковъ! Рдкая изъ нихъ доживала вмст съ мужемъ до сдыхъ волосъ, потому что ихъ храбрые молодцы вс пропадали гд нибудь далеко, на чужой сторон,— то отъ руки ограбленнаго гостя торговаго, то подъ кривой саблей мстительнаго татарина, а то разыграется буря на Ильмен озер или на Волг и погубитъ сразу всю ватагу, перевернувъ ушкуй вверхъ дномъ, точно орховыя скорлупки.

Случилась бда, наконецъ, и съ Лукою.

Пограбили какъ то молодцы торговый городъ татарскій и вернулись въ Новгородъ съ богатой добычей. Радуется жена, веселъ и Лука, играетъ цлыми днями съ маленькой дочкой. Скоро, однако, радость ихъ смнилась печалью.

Не простили татары этого грабежа и похали жаловаться на молодцевъ въ Москву, къ самому великому князю. Заступился московскій князь за татаръ и принудилъ новгородцевъ наказать удалыхъ ушкуйниковъ.

Созвали новгородцы-вче, судили, рядили и, наконецъ, отвтили такъ татарамъ:

— Не знаемъ мы, какъ ихъ наказывать… Придумайте сами.

И чтобы развязаться съ этимъ дломъ, отослали всхъ виноватыхъ въ пограбленный ими городъ. Въ числ прочихъ попалъ въ орду Лука… Съ тхъ поръ онъ точно въ воду канулъ, и Стеша стала считать себя вдовою.

Лука умеръ въ невол. Мало по малу прола Стеша богатство, награбленное мужемъ, стала бдствовать, хворать. Тяжело было ей привыкать къ нужд, а еще тяжеле глядть на подроставшую Оленьку, которая раньше никогда ни въ чемъ не нуждалась.

А тутъ еще пришлось всей новгородской земл переносить великое бдствіе: ужасный гость — голодъ постилъ ихъ мста. Весь хлбъ тогда высохъ на корню, крестьяне даже на смена не собрали въ свои житницы, рожь подорожала такъ, что бдные не имли средствъ питаться ею и умирали голодной смертью. Стали жители бжать изъ новгородской земли, инымъ посчастливилось добрести до Литвы, но много народу померзло на дорог, потому что зима въ тотъ годъ стояла лютая.

Въ весн открылись повальныя болзни, и отчаяніе охватило сердца людей. Бжали куда глаза глядятъ, тонули въ разлив ркъ, умирали на площадяхъ, передъ храмомъ св. Софіи. Многіе продавали въ рабство дтей своихъ, надясь прокормиться до новаго хлба на эти деньги.

Тоже сдлала съ Оленькой и несчастная Стеша: въ припадк отчаянія и голода продала вдова свое единственное сокровище, осьмнадцатилтнюю дочь, старому посаднику Исаку Борецкому.

Иного выхода не имла Стеша. Слабая, больная, голодная, она чуяла близкую кончину и не знала на кого ей покинуть свою дочку.

— Прости меня, дитя милое, что сдлала я, твоя мать, тебя рабынею!— говорила Стеша, рыдая.

— Охъ, матушка,— отвчала Оленька, заливаясь слезами,— не знаю ужъ я, что лучше, смерть или неволя!

— Не убивайся, дочка,— утшала ее мать,— посадникъ-человкъ добрый… Онъ только что женился на молодой боярышн и купилъ тебя для нея… Они не станутъ тебя обижать…

Но утшенія материнскія пропадали даромъ. Безъ слезъ, безъ воплей, вошла Оленька въ роскошное помстье Борецкихъ, но когда тяжелыя ворота закрылись за нею, впервые разлучивъ ее съ матерью, двушк показалось, что ее живою замуровали въ гробъ…

Зажила Ольга рабыней въ богатомъ дом Мары, а мать ея, провши полученныя за нее деньги, скоро Богу душу отдала.

Много скучала Оленька, но, наконецъ, обтерплась, потому что у посадника ей жилось недурно. Нестовала она первенца Борецкихъ, Дмитрія, а потомъ сама вышла замужъ за вольнаго человка кучера Жироху. Скоро родился у нея сынъ Ананій, который сдлался лучшимъ товарищемъ еодора, второго сына Мары.

Какъ сынъ свободнаго человка, Ананій считался, по новгородскимъ законамъ, также свободнымъ, но его не радовала такая свобода. Онъ видлъ мать свою рабыней, которую только ласка добрыхъ господъ спасаетъ отъ побоевъ и всяческихъ притсненій. Еще мальчикомъ Ананій мечталъ разбогатть, сдлаться важнымъ человкомъ и выкупить мать изъ неволи.

— Вдь бываетъ же такъ,— говорилъ онъ ей,— что и худые люди могутъ въ чести оказаться… Вотъ, напримръ, бывшій посадникъ: онъ тоже изъ ‘худыхъ’ людей вышелъ вонъ какъ высоко! Да я, конечно, не думаю о такихъ вещахъ… Не думаю я быть ни посадникомъ, ни тысяцкимъ, для этого много нужно. Мн бы хоть гостемъ торговымъ сдлаться!

Мать, улыбаясь, выслушивала мечтанія сына, они казались ей неисполнимыми, но скоро наступило въ Новгород такое положеніе длъ, что честолюбивые планы Ананія, казалось, могли осуществиться. Среди наступающей смуты и грозящей борьбы съ Москвою, которая казалась неминуемой, Борецкіе нуждались въ преданныхъ людяхъ, а смлость Ананія, его беззавтная отвага, скоро выдлили его изъ толпы челяди, наполнявшей дворъ вдовы посадника.

Посл смерти стараго Исаака Борецкаго, отношенія его семейства къ Москв стали еще враждебне, потому что Мара всми силами старалась возмутить Новгородъ противъ великаго князя. И въ это время Ананій Жироха пріобрталъ въ ея глазахъ все большую цну. Ананія звали на тайныя совщанія, гд онъ находился въ обществ именитыхъ гражданъ, которые со вниманіемъ слушали его рчи, старая боярыня не разъ давала ему опасныя порученія во время сношеній своихъ съ Литвою, которыя онъ умлъ блистательно выполнить.

— Молодецъ Жироха!— говорилъ его товарищъ еодоръ Борецкій, который теперь начиналъ его цнить не только какъ товарища дтскихъ игръ, но и какъ отважнаго помощника въ великомъ дл борьбы за свободу отечества.

— Никогда не забуду врной твоей службы,— говорила Мара,— вотъ погоди только, пусть Новгородъ освободится отъ ига московскаго… Награжу я тебя тогда какъ родного и мать твою выпущу на волю.

Радостно билось въ это время сердце Жирохи! Наполнялось оно отвагой и жаждой большого подвига. Даже Ольга, рабыня, уже привыкшая къ своей спокойной невол, начинала врить, что мечтанія ея сына осуществятся, и радовалась… за него, а не за себя, потому что она уже привыкла къ своей дол.

ГЛАВА III.

‘Закладникъ’ Борецкихъ,— Катышичъ, ‘Самойло буйная головушка’¹, былъ человкъ иного складу. Ананій руководствовался въ жизни побужденіями честолюбія, тогда какъ ‘Самойло буйная головушка’, какъ прозвалъ его народъ, весь жилъ одной страстью — ненавистью къ врагу своему Иль Осминкину.

Родителями Самойлы были купцы, новгородскіе гости торговые, но наслдовалъ онъ отъ отца не его богатство, а только буйную, побдную головушку.

Къ тому времени уже перевелись богатыри ушкуйники, а буйнымъ головамъ переводу еще не было, только не ходили они далеко бушевать на вольномъ простор, но буянили прямо по улицамъ Новгорода.

Отецъ Самойлы былъ большой хлбосолъ и часто угощалъ у себя не только всю свою улицу, но чуть-ли не весь Неревскій конецъ, гд стояли его хоромы. Пили честные новгородцы у Катышича много, ли вкусно и за то всегда поддерживали своими зычными голосами его во всемъ на вч.

Только ужъ очень любилъ Катышичъ хмльную брагу! Перепьется у себя на пиру со своими гостями и пойдетъ съ ними буйствовать но улицамъ Новгорода. А какая на нихъ можетъ быть у жителей управа? Тогда, кто богаче былъ — тотъ и сильне, а кто сильнй,— съ тмъ сладить могъ только сильнйшій.

Напоитъ, бывало, старый Катышичъ всю свою улицу, крикнетъ:

— Ребята, за мной!..

И валятъ-валомъ за нимъ новгородцы,— всхъ враговъ тароватаго хозяина готовы предать ‘потоку’ {Потокъ — грабежъ.}.

Такимъ-то образомъ и ограбили, однажды, пьяные гости Катышича дворъ его сосда, богатаго торговаго гостя Осминкина, съ которымъ у него произошли нелады. Пустой убытокъ понесъ Осминкинъ, да не стерпло позора его гордое купеческое сердце. Съ тхъ поръ встала между сосдями вражда, которая перешла впослдствіи и на ихъ дтей.

Самойло былъ небогатъ, и то послднее добро, что наслдовалъ отъ родителей, съумлъ пропустить съ товарищами за веселой бесдой. Илья получилъ богатое наслдство и, какъ человкъ трудолюбивый, мало по малу усплъ его удвоить.

По ремеслу Илья Осминкинъ былъ ливецъ, то есть серебряныхъ длъ мастеръ.-Въ Новгород многіе богатые люди любили щеголять серебряными сосудами, великолпными ризами на иконахъ, чарами, стопами и разной другой утварью. Все это Илья выдлывалъ у себя въ мастерскихъ, кром того онъ, въ числ другихъ, чеканилъ новгородцамъ ихъ монеты — гривны, да полугривны. Получалъ онъ закамское серебро прямо изъ Перми, въ слиткахъ, а продавалъ его уже въ гривнахъ.

Богатлъ Илья, бднлъ Самойло и оба ненавидли другъ друга.

Однажды прослышалъ Самойло, будто Илья — ливецъ не чистъ на руку и чеканитъ гривны всомъ легче чмъ слдуетъ, отчего и наживается такъ сильно.

Обрадовался Самойло случаю погубить своего недруга, ршилъ услдить его и вывести на свжую воду, но трудное оказалось это дло: Илья — ливецъ сдавалъ гривны въ казну черезъ благопріятеля своего, гд оно попадало въ общую кассу… разбирай тамъ, чьей оно чеканки?

Но вотъ, однажды, Самойло подстерегъ Илью, когда онъ везъ свое серебро для сдачи, окружилъ его съ нсколькими молодцами и закричалъ на всю улицу:

— Честной народъ! Господа! помогите мн на сего злодя!

А новгородцамъ только того и надо, чтобы кто-нибудь ихъ звалъ затвать смуту. Мигомъ собрались уличане, а за ними уже бгутъ и другіе, со всего конца. Столпились около перепуганнаго ливца, растаскали его гривны.

— Идемъ вшать серебро на Ярославово дворище!— кричатъ и волочатъ туда же Илью. А тамъ уже кто-то влзъ на колокольню и началъ звонить въ вчевой колоколъ.

Привели Илью на вче, кричатъ:

— Свсили твои гривны!… Больно легки они…

Легче твоей совсти, мошенникъ!

Безъ большого разбирательства толпа бросилась къ нему и потащила къ мосту. Несчастный Илья понялъ, что это значитъ, и побллъ какъ полотно. Хотлъ онъ просить пощады, да отъ страху языкъ не поворачивался.

Въ это время толпу нагнала жена его, Анна, и, рыдая, стала кидаться въ ноги кому попало, надясь вымолить мужу прощеніе, но разъяренная толпа не обращала никакого вниманія на мольбы женщины и продолжала тащить Илью къ Волхову.

Тутъ же распространился слухъ и на Софійской сторон, что за мостомъ судятъ ливца неправеднаго. Зазвонили въ колоколъ и у святой Софіи, такъ что, когда съ торговой стороны толпа, тащившая Илью, подходила къ Волхову, на мосту ихъ ожидала уже масса софіянъ {Людей съ софійской стороны.}.

— Въ воду его! въ воду!— кричали и т, которые знали вину Осминкина, и т, которые ршительно ничего не понимали.

И вотъ, подвели несчастнаго Илью къ самому краю моста и столкнули въ Волховъ.

Но есть удачливые люди, которые ни въ огн не горятъ, ни въ вод не тонутъ… На счастье Осминкина въ это время выплылъ изъ-подъ моста небольшой плотъ, который и принялъ къ себ утопавшаго человка.

Разбушевалась толпа, увидавъ самоуправство лодочника, кинулись къ лодкамъ, чтобы догонять плотъ. Крикъ и гамъ стояли на мосту невообразимые, но вдругъ все стихло въ одно мгновеніе. Разъяренные новгородцы смолкли и благоговйно обнажили головы.

Изъ храма св. Софіи вышла процессія священниковъ съ крестами, хоругвями, образомъ Богородицы. Впереди всхъ шелъ владыка въ полномъ облаченіи и, остановившись посреди своей паствы, началъ благословлять ее во вс стороны крестнымъ знаменемъ.

— Идите съ миромъ въ домы своя,— раздался среди полной тишины слабый голосъ старика-владыки.

Толпа заколыхалась, готовая повиноваться.

— Да вдь мы казнимъ по совсти!— крикнулъ Самойло Катышичъ,— Осминкинъ-ливецъ неправедный и подлежитъ казни.

— Дти, вы уже совершили надъ нимъ казнь,— раздался снова тотъ же слабый, но внушительный голосъ владыки,— рука Господня спасла его отъ смерти… Хотите-ли вы спорить съ Богомъ?

Молчала толпа, а въ это время плотъ усплъ уплыть такъ далеко, что его стало не видно.

Ушелъ владыко обратно къ себ въ палаты, разошлись софіяне, но люди съ торговой стороны все стоятъ, точно они чмъ то недовольны.

— Э, да чего тамъ!— крикнулъ вдругъ кто-то,— самъ то онъ ушелъ, а имніе свое оставилъ!

— Къ потоку! {‘Потокъ’ — разграбленіе имущества.} — крикнулъ Самойло.

— Къ потоку! Къ потоку Осминкина!— подхватили другіе, и вся толпа, снова повеселвъ, кинулась къ Неревскому концу, гд находился дворъ Ильи.

Скоро все имущество ловца было разграблено.

Тогда толпа разошлась, увренная, что ничего не осталось у Осминкина отъ его прежняго богатства, но въ этомъ вс ошиблись. Въ то время у купцовъ существовалъ обычай прятать свои важные бумаги и имущество въ церковныхъ подвалахъ, потому что каменныя церкви были боле надежнымъ убжищемъ, чмъ деревянныя дома обывателей. У Ильи было припрятано много серебра въ одномъ изъ погребовъ у св. Софіи.

Илья благополучно выбрался изъ Новгородскихъ владній, ухалъ въ Москву, выписалъ туда жену, которая привезла съ собой серебро, и стали они жить въ Москв, богатть тамъ и привыкать къ московскимъ порядкамъ.

Нсколько лтъ Илья не показывался въ Новгород, а потомъ сталъ туда прізжать по торговымъ дламъ. Новгородцы — народъ отходчивый… Они и думать забыли, что этотъ важный купецъ московскій когда то летлъ съ моста въ Волховъ, а скоро забылъ объ этомъ и самъ Осминкинъ. Сталъ онъ бывать на вч, хвалить Москву, держать ея руку.

Изъ себя выходилъ Самойло, видя вторичное торжество врага своего, кричалъ противъ Ильи, грозилъ ему расправой за его любовь къ Москв, но не то уже было время: богатый Осминкинъ находилъ себ большую поддержку въ сильной партіи московцевъ, а бдняга Самойло, обднвшій, пьянствовавшій, обратился въ одного изъ тхъ ‘худыхъ мужиковъ-вчниковъ’, которые умли грабить, шумть, но не руководить серьезными новгородскими длами.

Обднлъ Самойло, овдовлъ, погорлъ, наконецъ, въ одинъ изъ большихъ пожаровъ, которыхъ такъ много было въ Новгород, и дошелъ до того, что некуда ему было приклонить свою горемычную голову. Пошелъ онъ какъ то къ посаднику Исаку Борецкому занять денегъ подъ постройку дома, да, на грхъ, деньги эти и пропилъ.

Съ тхъ поръ сталъ онъ ‘закладникомъ’ Борецкихъ, жилъ въ его двор и отрабатывалъ свой долгъ.

Въ представленіяхъ Самойлы ненавистный Илья Осминкинъ олицетворялъ собою далекую, никогда невиданную Москву, поэтому онъ сталъ ея заклятымъ врагомъ, и дло Борецкихъ, такимъ образомъ, стало его личнымъ, его кровнымъ дломъ.

ГЛАВА IV.

Самойло Катышичъ и Ананій Жироха часто кричали на вч противъ Москвы.

— Лучше государю-Новгороду за Литву заложиться, чмъ терпть всяческія притсненія отъ московскаго князя! Казиміръ литовскій защититъ нашу волю, а Москва насъ ограбитъ.

Иванъ Васильевичъ черезъ Илью Осминкина и другихъ перевтниковъ зналъ, какъ враждебно настроенъ противъ него вольный Новгородъ, но и виду ему не подавалъ, что онъ намренъ мстить за это. Напротивъ, онъ держалъ себя такъ осторожно съ новгородцами, что послдніе пуще загордились и вообразили, будто имъ будетъ легко сладить съ Москвою.

Литовская- партія все увеличивалась, семья Борецкихъ пріобртала все больше сторонниковъ, и вче начало дйствовать такъ, какъ того желала властолюбивая Мара.

Не захотли вдругъ новгородцы платить Москв обычной дани, вчники стали задирать княжескаго намстника, который, по старин, все продолжалъ жить въ Городищ, съ московскими дворянами ‘уличане’ заводили ссоры и кровопролитныя драки, которыя иногда кончались смертью нсколькихъ людей.

Стало очевидно, что Новгородъ, наконецъ, собирается окончательно отложиться отъ Москвы.

Узнавъ объ этихъ безпорядкахъ, великій князь послалъ въ Новгородъ посла со свитой, въ числ которой находился и Илья Осминкинъ. Посолъ московскій собралъ вче. Онъ ничмъ не грозилъ новгородцамъ, напротивъ, слова его были исполнены миролюбія.

— Исправьтесь, люди новгородскіе!— говорилъ посолъ,— помните, что Новгородъ отчина великаго князя, не творите никакого лиха, живите но старин! Государь ждетъ отъ васъ чистаго исправленія.

Услыхавъ такія мирныя рчи, вчники пуще прежняго загордились, а Самойло, находившійся въ первыхъ рядахъ и, по обыкновенію, нсколько подъ хмлькомъ, увидалъ въ числ московскихъ бояръ Осминкина.

— Вонъ, проклятый Іуда, зачмъ продаешь свою родину!— крикнулъ онъ.

— Вонъ! Вонъ!— закричали худые мужики-вчники, всегда готовые покричать да побраниться,— чего вы къ намъ здите? Убирайтесь!

— Новгородъ вовсе не отчина Московскаго князя,— кричали другіе,— Новгородъ самъ себ господинъ.

Посолъ хотлъ что-то возразить, но его рчь прервали ругательствами, и онъ принужденъ былъ удалиться.

Вернувшись въ Москву, посолъ донесъ Ивану Васильевичу обо всемъ, происшедшемъ на вч, и прибавилъ со вздохомъ:

— Унижаютъ, государь, княжество твое буйные люди новгородскіе и чуть не плюютъ на людей, тобою посланныхъ.

На это великій князь отвтилъ спокойно:

— Часто волны бьютъ о камни, но вд’ пну разбиваются! Ничего они не сдлаютъ, а потомъ исчезаютъ, какъ будто въ посмяніе. Такъ будетъ и съ этими людьми новгородскими.

Затмъ великій князь созвалъ совтъ изъ бояръ, митрополита, думныхъ дьяковъ и своихъ братьевъ. На совт этомъ была ршена судьба непокорнаго Новгорода.

Въ Москв начали готовить полки.

Иванъ Васильевичъ послалъ въ Псковъ грамоту, въ которой призывалъ псковичей себ на помощь противъ Новгорода.

Псковъ назывался младшимъ братомъ Новгорода, почему многіе изъ псковичей не ршались помогать Московскому государю въ этой войн. Но такъ какъ вс боялись Москвы, то хотли оттянуть ршительный отвтъ. Въ это же время псковичи послали къ новгородцамъ пословъ съ такою рчью:

— Насъ великій князь поднимаетъ на васъ. Поршите, какъ намъ быть и что намъ длать?

Встрепенулись вс новгородцы, какъ одинъ человкъ, побжали на Ярославово дворище, зазвонили въ вчевой колоколъ и принялись обсуждать важное дло.

— Московскій князь хитритъ съ нами!— кричалъ Жироха,— онъ вовсе не хочетъ мира: намъ онъ говоритъ одно, а въ это же время Псковъ противъ насъ поднимаетъ. Надо готовиться къ войн.

— Къ войн! къ войн!— кричали худые мужики-вчники,— не хотимъ князя Московскаго.

— Мы не отчина его, мы вольные люди — Великій Новгородъ! отдадимся лучше Казиміру-Литовскому.

Люди степенные, старые, бывшіе посадники, народъ богатый и тароватый, отвчали такъ:

— Къ Ивану Васильевичу надо тянуть намъ, какъ то ужь испоконь вку заведено.

— Видно, сладки московскіе пряники?— крикнулъ Самойло, завидвъ среди бояръ ненавистнаго Илью, который теперь уже и не вызжалъ изъ Новгорода. На всякомъ вч онъ присутствовалъ и всегда держалъ руку московцевъ.

— Нельзя, братья, отдаваться намъ за Казиміра,— важно заговорилъ Илья Осминкинъ,— еще отъ перваго великаго князя Рюрика, котораго земля наша избрала себ|’ княземъ — мы отчина великихъ князей русскихъ. Правнукъ Рюрика, Владиміръ Святой, крестилъ вмст съ Русью и нашу землю… Какъ же намъ теперь, посл столькихъ вковъ, порывать связь съ Москвою.

— А за сколько гривенъ тебя Москва купила?— закричалъ Самойло.

— Любо рабу московское ярмо!— закричали другіе.

— Ни кречету, ни соколу, а тмъ паче татарскому улуснику не отдастъ гнзда своего Великій Новгородъ,— сказалъ Ананій Жироха.

— Вы, худые люди, рады горланить,— съ презрніемъ возразилъ Илья Осминкинъ,— вс вящіе {Вящіе — богатые, лучшіе.} люди къ Москв потянутъ.

— Какъ-бы мы васъ раньше къ Волхову не потянули!— закричалъ Самойло.

— Да чего, братцы, съ ними долго разговаривать!— раздалось въ толп,— они и, впрямь, вс Москвою закуплены!

— Тебя, вотъ, за грошъ можно купить, да, бда, покупателя не находится… задорно отвтилъ Илья.

Вмсто отвта, мужикъ нагнулся, взялъ камень и кинулъ имъ въ Осминкина, важно стоявшаго впереди степенныхъ людей. Камень попалъ гостю въ плечо, онъ охнулъ и скрылся за чужими спинами.

Захохотали черные люди, понравилось имъ глядть на испугъ степеннаго гостя торговаго, и стали они закидывать камешки въ нарядную толпу богатевъ… Простояли именитые люди недолго подъ градомъ камней и разошлись, бормоча про себя угрозы.

‘Худые мужики’ остались одни на вч. Тогда они поршили составлять договоръ съ Казиміромъ и дружно отстаивать новгородскую свободу.

Съ этимъ договоромъ похалъ къ Казиміру сынъ Мараы Димитрій Борецкій. Его сопровождалъ Самойлобуйная головушка и пять житыхъ людей,— отъ всхъ городскихъ концевъ по одному человку.

Вскор все случившееся стало извстно Ивану Васильевичу черезъ Осминкина.

Великій князь по прежнему не выражалъ новгородцамъ никакого неудовольствія, онъ только поспшне стягивалъ свои полки къ сверу, да торопилъ псковичей, которые какъ можно дольше старались оттянуть свой отвтъ Москв. Но медлить больше оказалось невозможнымъ. Государь прислалъ, наконецъ, грамоту съ приказаніемъ немедленно выступать Пскову противъ старшаго брата.

Въ тоже время былъ отправленъ посолъ и въ Новгородъ съ ‘разметнымъ письмомъ’, въ которомъ Москва объявляла войну непокорному своему супротивнику.

ГЛАВА V.

Пріуныли новгородцы… Знали они, по примрамъ всхъ другихъ покоренныхъ княжествъ, что Москва въ такихъ случаяхъ не шутитъ.

Начали ждать помощи отъ Казиміра, Литовскій князь принялъ Димитрія съ честью, общалъ ему свою любовь да дружбу, но войска не посылалъ новгородцамъ.

Между тмъ московское войско подходило все ближе, а новгородцы собирались на войну очень туго… Вдобавокъ ко всему, среди народа начали ходить слухи о различныхъ предзнаменованіяхъ, предвщавшихъ что-то недоброе: буря сломала крестъ на св. Софіи, въ другой церкви сами собой зазвонили колокола, икона Богородицы источала изъ глазъ своихъ слезы… Монахини подставили чашу подъ икону, и слезы, капая одна за другою, наполнили ее до краевъ.

Но больше всхъ смутилъ Борецкихъ преподобный старецъ Зосима, соловецкій отшельникъ. Пріхалъ онъ въ Новгородъ по дламъ и зашелъ къ Мар. Съ почестями приняла его посадница, пригласила на пиръ и посадила рядомъ съ собою, на почетное мсто.

Вдругъ, въ самый разгаръ пира, преподобный задрожалъ, устремивъ исполненные ужаса глаза на сидвщихъ вокругъ него. Затмъ онъ закрылъ лицо руками и заплакалъ.

Гости начали спрашивать Зосиму, что съ нимъ такое случилось, но онъ не отвчалъ ничего и больше не дотронулся до пищи. Печально кончился пиръ, и гости, томимые предчувствіемъ худого, разошлись по домамъ.

Ананій Жироха вызвался проводить преподобнаго старца домой и по пути спросилъ его:

— Что ты, отче, видлъ за столомъ у нашей боярыни?

Горестно вздохнувъ, Зосима отвтилъ,

— Смотрлъ я на бояръ, сидвшихъ около меня, и вдругъ я увидалъ, что будто кто снялъ у нихъ головы…

— Что говоришь ты, отче!— въ ужас воскликнулъ Жироха.

— Говорю, что видалъ,— тихо отвтилъ старецъ,— бояре сидли безъ головъ.

У Ананія отъ волненія даже голосъ отнялся.

— А моя боярыня?— спросилъ онъ, наконецъ.

— Мара сидла съ головою.

— А бояринъ Димитрій?— прошепталъ Жироха.

Зосима ничего не отвтилъ.

Подождалъ немного Ананій и уже совсмъ упавшимъ голосомъ вымолвилъ — А… я?

— Тебя, дружекъ, я не примтилъ,— отвчалъ Зосима.

— И впрямь, что я такое!— съ горечью воскликнулъ Жироха,— бднякъ я, чуть-ли hз рабъ.— Старецъ вздохнулъ.

— Скоро, другъ, вс здсь сравняются. Не будетъ тогда въ Нов город ни раба, ни г