Похождения Тома Соуэра, Твен Марк, Год: 1876

Детская
Время на прочтение: 206 минут(ы)
Скачать в PDF

Собраніе сочиненій
Марка Твэна
Томъ третій
Похожденія Тома Соуэра.
Томъ Соуеръ за-границей.
Переводъ С. И. Воскресенской.

С.-Петербургъ
Типографія бр. Пантелевыхъ. Верейская. 16
1896.

Похожденія Тома Соуэра.

ОТЪ АВТОРА.

Многое изъ разсказаннаго въ этой книг происходило въ дйствительности, одно или два изъ описываемыхъ приключеній, — лично мои, въ прочихъ играли роль мальчики, товарищи мои по школ. Гекъ Финнъ списанъ съ натуры, тоже Томъ Соуеръ, только оригиналомъ для него послужило не одно лицо: въ немъ соединены черты трехъ мальчиковъ, которыхъ я зналъ, — вслдствіе чего, онъ принадлежитъ къ смшанному роду архитектуры.
Приводимыя здсь странныя суеврія были очень распространены на Запад среди дтей и невольниковъ въ то время, къ которому относится мой разсказъ, то есть, тридцать или сорокъ лтъ тому назадъ.
Хотя моя книга назначается преимущественно для развлеченія мальчиковъ и двочекъ, но я надюсь, что ее не отвергнутъ изъ-за этого мужчины и женщины, потому что въ планъ мой входило отчасти и желаніе напомнить взрослымъ о томъ, чмъ были нкогда они сами, что думали и чувствовали тогда, о чемъ говорили и на какія причудливыя похожденія они отваживались порою.

Похожденія Тома Соуера.

ГЛАВА I.

— Томъ!
Нтъ отвта…
— Томъ!
Нтъ отвта.
— Что случилось съ этимъ мальчикомъ, не понимаю!.. Томъ!
Старая лэди опустила свои очки и оглянула комнату поверхъ ихъ, потомъ вздернула ихъ кверху и посмотрла изъ подъ нихъ. Рдко, даже никогда, не разглядывала она сквозь нихъ такіе мелкіе предметы, какъ какой-нибудь мальчишка, потому что эти очки были у нея парадные, сердце ея гордилось ими и были они сооружены для ‘эффекта’, а не для пользы: она могла бы видть также хорошо черезъ печную заслонку. Пробывъ съ минуту въ недоумніи, она произнесла не свирпо, но достаточно громогласно для назиданія мебели:
— Хорошо, попадись ты мн только и я…
Она не договорила, потому что стояла въ это время наклонясь и тыча щеткою подъ кровать, и ей требовалось переводить духъ для отчеканиванія каждаго удара. Но она не выгребла ничего, кром кота.
— Нтъ никакого сладу съ этимъ мальчишкой!
Подойдя къ открытой двери, она остановилась и стала всматриваться въ побги томатовъ и заросли ивняка, составлявшіе ‘садъ’. Тома не было. Тогда она напрягла голосъ до высоты, разсчитанной на разстояніе, и крикнула:
— Ге-е-е-ей, Томъ!
Сзади нея послышался легкій шорохъ и она оборотилась какъ разъ во время, чтобы схватить маленькаго мальчика за полу его блузы и предупредить его бгство.
— Попался!.. Слдовало мн подумать объ этомъ чуланчик. Что ты тамъ длалъ?
— Ничего.
— Ничего! Посмотри себ на руки, посмотри на ротъ. Что тутъ?
— Я не знаю, тетя.
— Ну, а я знаю. Это желе, вотъ что. Я теб уже сорокъ разъ говорила, что если ты не перестанешь трогать это желе, я тебя выдеру. Подай мн хлыстъ.
Хлыстъ взвился уже въ воздух. Опасность была неминуема.
— Ахъ! Взгляните-ка назадъ, тетя!
Старушка быстро оборотилась, подобравъ свои юбки для избжанія опасности, а мальчикъ бросился опрометью прочь, мигомъ вскарабкался на высокій заборъ и исчезъ за нимъ. Тетя Полли постояла, ошеломленная на мгновеніе, а потомъ разсмялась добродушно.
— Прахъ его возьми этого мальчишку! Какъ это я не научусь, наконецъ? Мало еще сыгралъ онъ со мною подобныхъ штукъ для того, чтобы я такъ розыскивала его въ это время? Но старые дураки только самые большіе дураки, вотъ и все. И старую собаку можно научить новымъ фокусамъ, гласитъ поговорка. Но, Боже мой, у него, что ни день, то новое, какъ же тутъ угадать, что случится? Онъ какъ будто знаетъ, до которыхъ поръ можетъ мучить меня, прежде чмъ я успю собраться съ мыслями, знаетъ, чмъ можетъ озадачить меня на минуту или заставить меня расхохотаться, такъ что все и пропадетъ, и я не могу его треснуть. Не исполняю я своего долга въ отношеніи къ этому ребенку, это правда, какъ Богъ святъ! Жалю жезлъ и порчу ребенка, какъ говорится въ разумной книг. Накопляю я грха и муки на насъ обоихъ, знаю это. Много въ немъ старой коросты, но, помилосердуйте! вдь онъ сынъ моей родной покойной сестры, бдняжка, и у меня не достаетъ духа высчь его иногда… Всякій разъ, какъ я ему спущу, совсть меня упрекаетъ, а всякій разъ, какъ прибью, сердце мое старое разрывается. Какъ ни какъ, а всякій человкъ, рожденный женщиною, живетъ немного дней и подлежитъ скорби, какъ говорится въ писаніи, и я это испытываю. Вотъ онъ будетъ играть сегодня вечеромъ въ кости и мн придется заставить его работать завтра, въ наказаніе за это. Оно жестоко принудить его трудиться въ субботу, когда вс мальчики уже гуляютъ, но для него работа ненавистне всего на свт, а я обязана исполнять свой долгъ въ отношеніи его, иначе погибнетъ ребенокъ!
Томъ игралъ въ кости и провелъ время очень пріятно. Онъ воротился домой лишь впору для того, чтобы помочь Джиму, маленькому цвтному мальчугану, напилить дровъ на завтра и настругать лучинокъ передъ ужиномъ, — по крайней мр, онъ посплъ во-время, чтобы разсказать Джиму о своихъ похожденіяхъ, между тмъ какъ Джимъ уже исполнилъ три четверти всего дла. Меньшой братъ Тома (собственно сводный братъ), Сидъ, почти уже покончилъ съ своею работой, состоявшей въ подбираніи щепокъ. Онъ былъ мальчикъ смирный, безъ всякихъ удалыхъ, безпокойныхъ замашекъ. Пока Томъ ужиналъ, воруя при этомъ сахаръ въ удобныя минуты, тетя Полли задавала ему коварные и многочисленные вопросы съ цлью вовлечь его въ пагубныя признанія. Подобно многимъ простодушнымъ людямъ, она чванно считала себя одаренною способностями къ скрытной, таинственной дипломатіи и любовалась на свои прозрачнйшіе подходы какъ на чудеса низкаго лукавства. Она спросила:
— Что, Томъ, было порядочно жарко въ школ, я думаю?
— Да…
— Даже очень жарко, не такъ-ли?
— Да…
— Такъ что хотлось бы и выкупаться, Томъ?
Мимолетный страхъ пронизалъ Тома. Въ немъ шевельнулось непріятное подозрніе и онъ взглянулъ въ лицо тети Полли, но не прочелъ на немъ ничего и потому отвтилъ:
— Нтъ… такъ, не очень.
Старушка протянула руку, пощупала его рубашку и сказала:
— Теб теперь тоже не жарко, какъ видно.
И ей было очень лестно при мысли о томъ, что ей удалось удостовриться въ сухости рубашки и такъ, что никому не могло въ голову придти, что ей именно только это и хотлось узнать. Но Томъ понялъ, куда втеръ дуетъ, и потому ршилъ предупредить дальнйшее нападеніе.
— А многіе у насъ обливали себ голову… и моя мокра еще до сихъ поръ… Видите?
Тет Полли стало досадно на то, что она упустила изъ вида такую обстоятельную улику и испортила весь подвохъ. Но на нее нашло новое вдохновеніе:
— Томъ, теб незачмъ было распарывать ворота у своей рубашки для того только, чтобы окатить себ голову!.. Разстегни свою куртку!
Всякая тревога изгладилась съ лица Тома. Онъ разстегнулъ куртку. Воротничекъ у рубашки былъ зашить накрпко.
— Скажите!.. Ну, хорошо, или себ. Я была уврена, что ты игралъ въ кости и тоже купался. Но я прощаю теб все, Томъ, я вижу, что ты врод опаленной кошки, какъ говорится: исправляешься, наконецъ.
Ей было отчасти досадно оттого, что ея проницательность дала такой промахъ, отчасти пріятно отъ вступленія Тома на путь послушанія.
Но Сидней сказалъ:
— Однако, мн казалось, что вы зашивали ему воротникъ блою ниткой, а у него черная!
— Что?.. Да, я шила блою… Томъ!
Но Томъ не сталъ дожидаться дальнйшаго и проговорилъ, выходя за дверь:
— Сидъ, я тебя отдую за это!
Придя въ безопасное мсто, Томъ оглядлъ дв большія иглы, воткнутыя въ полы его куртки и обмотанныя нитками. Въ одной игл была черная, въ другой блая нитка.
— Никогда не примтила бы она ничего, если бы не этотъ Сидъ! — сказалъ онъ.— Чтобъ его!.. Иной разъ шьетъ она блой ниткой, иной черной… Чего бы ей не держаться или той, или другой… Я не могу запоминать очереди… Но даю слово искалчить Сида за это. Провалиться мн, если нтъ!
Онъ не былъ образцовымъ мальчикомъ въ поселк, но онъ зналъ образцоваго мальчика и ненавидлъ его.
Минуты черезъ дв или даже мене, онъ уже позабылъ о всхъ своихъ огорченіяхъ, не потому, что эти огорченія были для него мене тяжелы и назойливы, чмъ бываютъ огорченія взрослыхъ для взрослыхъ, но потому, что новое и могучее побужденіе подавило ихъ и вытснило на время изъ его души, подобно тому, какъ сознаніе своихъ несчастій заглушается у взрослаго человка пыломъ какого-нибудь его новаго предпріятія. Сказанное побужденіе заключалось въ желаніи практиковаться безъ помхи въ новомъ замчательномъ посвистываніи, перенятомъ у одного негра. Походило оно на птичье щебетанье съ переливчатой трелью, производимою прикосновеніемъ языка къ небу черезъ короткіе промежутки, посреди самой мелодіи. Читатели помнятъ, вроятно, какъ это длается, если были когда-нибудь ребятами. При усердіи и вниманіи Томъ скоро овладлъ этимъ искусствомъ и шелъ вдоль по улиц съ ртомъ, полнымъ гармоніи, и душою, полною признательности. Онъ чувствовалъ тоже самое, что астрономъ, открывшій новую планету. И безъ сомннія, въ смысл силы, глубины и непосредственности удовольствія перевсъ былъ на сторон мальчика, а не астронома.
Лтніе вечера длинны, было еще не темно. Томъ пересталъ свистать: передъ нимъ стоялъ незнакомецъ, — мальчикъ, чуть-чуть побольше его. Всякая новая личность, какого бы то ни было пола и возраста, была внушительною диковинкою въ бдномъ, маленькомъ поселк С.-Питерсборгъ. Этотъ мальчикъ былъ хорошо одтъ… слишкомъ хорошо одтъ для будничнаго дня. Это было просто изумительно. Шапка у него была преизящная, наглухо застегнутая блуза изъ синяго сукна нова и чиста, такого же вида были и его панталоны. И онъ былъ въ башмакахъ, хотя была всего еще только пятница! Даже галстухъ онъ носилъ, какую-то свтлую ленточку! Вообще, онъ смотрлъ горожаниномъ, что такъ и задло Тома за живое. Чмъ доле глядлъ Томъ на великоляное чудо, чмъ боле вздергивалъ онъ свой носъ передъ такимъ щегольствомъ, тмъ дрянне и дрянне начиналъ казаться ему его собственный костюмъ. Ни который изъ мальчиковъ не произносилъ ничего. Если одинъ двигался, другой двигался тоже, но бокомъ, описывая кругъ. Они оставались лицомъ къ лицу и не спускали разъ другъ съ друга все время. Наконецъ, Томъ проговорилъ:
— Я тебя прибью.
— Посмотрю, какъ ты попробуешь!
— Что же, я могу.
— Вотъ, и не можешь.
— Нтъ, могу.
— Нтъ, не можешь
— Могу.
— Не можешь.
— Могу.
— Нтъ.
Наступаетъ неловкое молчаніе. Погодя, Томъ спросилъ:
— Какъ тебя звать?
— Теб какое дло?
— А такое, что хочу на своемъ поставить.
— Ну, и поставь.
— Станешь говорить много, такъ и увидишь.
— Много… много… много! На теб!
— О, ты думаешь, это очень остроумно? Да я отколочу тебя, если захочу, даже если мн одну руку привяжутъ за спину!
— Такъ отчего-же ты не длаешь этого? Говоришь только, что можешь.
— Смотри, сдлаю, если будешь дурака валять.
— А я видалъ и цлыя дурацкія семьи.
— Умно!.. Ты, кажется, воображаешь себя чмъ-то важнымъ?
— О, что, это за шапка!
— Скомкай ее, если она теб не нравится. Вотъ, попробуй-ка ее сбить, кто только тронетъ, тому будетъ смазь.
— Ты лгунъ!
— Самъ такой.
— На словахъ храбришься, а самъ ни гу-гу!
— Ну, прочь, иди своей дорогой!
— Поговори еще и я теб голову камнемъ размозжу.
— О, разумется, ты готовъ.
— Да, готовъ.
— Такъ отчего же не пробуешь? Отчего только на словахъ все?.. Отчего не хочешь?.. Оттого, что боишься!
— Не боюсь.
— Боишься.
— Нисколько.
— А боишься.
Опять молчаніе, но тоже взаимное наблюденіе и передвиженіе бокомъ. Они стоятъ теперь плечомъ къ плечу. Томъ говоритъ:
— Убирайся отсюда!
— Самъ убирайся!
— Не хочу!
— И я не хочу!
Они стояли, каждый выставя ногу подъ угломъ для опоры, сильно и яростно пихали другъ друга и такъ и пылали взаимною ненавистью. Но ни который изъ нихъ не могъ одержать верхъ. Побившись до того, что оба они раскраснлись и запыхались, они разступились, но съ опасливой осторожностью, и Томъ сказалъ:
— Ты трусъ и щенокъ. Я напущу на тебя моего большого брата, а онъ можетъ искалчить тебя однимъ мизинцемъ, и я попрошу его это сдлать.
— Очень боюсь я твоего большого брата! У меня братъ побольше его, онъ можетъ даже перебросить твоего черезъ этотъ заборъ. (Оба брата существовали только въ воображеніи).
— Это вранье!
— Не вранье еще оттого только, что ты такъ говоришь.
Томъ провелъ въ пыли черту большимъ пальцемъ своей ноги и сказалъ:
— Если ты осмлишься переступить черезъ это, я отколочу тебя такъ, что ты и не встанешь. Кто только осмлится, получитъ загвоздку!
Новый мальчикъ быстро шагнулъ черезъ черту.
— Ну, — сказалъ онъ, — чмъ похваляться, докажи-ка на дл!
— Отстань, уходи лучше добромъ!
— Нтъ, ты все только общаешь, зачмъ не длаешь?
— Клянусь, что сдлаю за два цента!
Новый мальчикъ вынулъ изъ кармана дв большія мдныя монеты и подалъ ему ихъ насмшливо.
Томъ швырнулъ ихъ на землю, и въ тоже мгновеніе оба мальчика уже валялись и бились въ пыди, вцпившись другъ въ друга, какъ коты. Въ продолженіи минуты они тузили одинъ другого, рвали себ взаимно платье и волосы, щипали и царапали носы и покрыли себя грязью и славой. Наконецъ, смутная картина выяснилась, и сквозь дымъ сраженія обрисовался Томъ, сидящій верхомъ на новомъ мальчик и угощавшій его кулаками.
— Говори: довольно!— сказалъ онъ.
Мальчикъ только старался освободиться. Онъ плакалъ, но боле отъ досады.
— Говори: довольно!— и кулаки продолжали свое дло. Наконецъ, пришлецъ произнесъ чуть слышно: ‘Довольно!’ и Томъ отпустилъ его, говоря: ‘Это теб наука, впередъ будешь знать, съ кмъ шутить!’
Новый мальчикъ пошелъ, отряхивая грязь съ своего платья, плача и отдуваясь, онъ оборачивался по временамъ, трясъ головою и грозился отдлать Тома, ‘когда поймаетъ его въ другой разъ’, на что Томъ отвчалъ насмшками. Онъ двинулся съ мста побдоносно, но лишь только онъ повернулся спиной, новый мальчикъ схватилъ камень, пустилъ его, угодилъ Тому какъ разъ между плечами и затмъ ‘повернулъ хвостъ’ и помчался, какъ антилопа. Томъ гнался за лукавцемъ до самаго дома и узналъ такимъ образомъ, гд онъ живетъ. Онъ занялъ позицію у входа, вызывая въ поле врага, но врагъ только строилъ ему рожи изъ окна, а выдти отказывался. Наконецъ, появилась мать врага и обозвала Тома гадкимъ, злымъ, подлымъ ребенкомъ и велла ему идти прочь. Томъ пошелъ, но заявилъ, что только ‘отлагаетъ расправу’ съ этимъ мальчишкой.
Онъ воротился домой порядочно поздно въ этотъ вечеръ и встртилъ засаду въ образ своей тетки въ то время, какъ старался вскарабкаться къ себ незамтно черезъ окно, а она, увидавъ, въ какомъ вид было его платье, утвердилась непоколебимо въ своемъ ршеніи превратить его субботній отпускъ въ тюремное заключеніе съ принудительною работой.

ГЛАВА II.

Наступило субботнее утро, и весь лтній міръ засіялъ свжестью, казался переполненнымъ жизни. Въ каждомъ сердц что-то пло, а если сердце было молодо, то псня просилась и на уста. Каждое лицо дышало весельемъ, каждый шагъ такъ и подмывало. Рожковыя деревья были въ цвту и наполняли благоуханіемъ воздухъ.
Кардифскій холмъ, по ту сторону поселка и высившійся надъ нимъ, утопалъ въ зелени и находился достаточно далеко, для того чтобы казаться краемъ услады, полнымъ дремы, покоя и обаянія.
Томъ появился на боковой дорожк съ ведеркомъ блой краски и кистью на длинной ручк. Онъ посмотрлъ на изгородь, и весь блескъ природы померкъ передъ нимъ, и душа его преисполнилась скорби. Тридцать ярдовъ грубаго теса въ девять футовъ вышиной! Ему показалось, что вся жизнь одна пустота и существованіе одно бремя. Онъ обмокнулъ со вздохомъ свою кисть и провелъ ею по верхней доск, повторилъ этотъ пріемъ, мазнулъ еще разъ, сравнилъ это ничтожное окрашенное пространство со всмъ объемомъ неокрашеннаго забора и опустился въ безсиліи на древесную кадку. Въ это время Джимъ направлялся къ калитк, подпрыгивая съ жестянымъ ведромъ и напвая ‘Двки въ Буффало’. Ходить за водою къ мстной водокачалк казалось всегда Тому самымъ ненавистнйшимъ дломь, но теперь онъ взглянулъ на это иначе. Онъ сообразилъ, что у водокачалки собиралось общество. Блые, цвтные и черные мальчики и двочки толпились здсь, ожидая своей очереди, сидли, обмнивались игрушками, ссорились, дрались, звали по сторонамъ. Онъ вспомнилъ тоже, что, хотя водокачалка была всего въ какихъ-нибудь полутораста ярдахъ, Джимъ не возвращался никогда съ ведромъ воды раньше, чмъ черезъ часъ, и даже при этомъ кому-нибудь надо было сходить за нимъ. И Томъ сказалъ:
— Слушай, Джимъ, я схожу за водою вмсто тебя, если ты тутъ за меня немного покрасишь.
Джимъ потрясъ головою и отвтилъ:
— Нельзя, масса Томъ. Старая госпожа велла мн принести воды и не останавливаться, чтобы подурачиться съ кмъ дорогой. Она такъ и сказала, что масса Томъ будетъ уговаривать меня покрасить за него, но я не долженъ соглашаться, а свое дло долженъ длать. Она будетъ наблюдать за окраской.
— О, ты не смотри на то, что она говоритъ, Джимъ. Она всегда такъ толкуетъ. Дай мн ведро… Я сбгаю въ одну минуту. Она никогда не узнаетъ.
— О, не смю я, масса Томъ. Старая миссисъ говоритъ, что сорветъ мн голову за это. Право, общается!
— Она-то? Да она никого не ударитъ… Постучитъ только теб по голов своимъ наперсткомъ, такъ это разв что? Говоритъ она ужасныя вещи, но отъ словъ не больно… по крайней мр, если она при этомъ не плачетъ. Джимъ, я дамъ теб камешекъ. Я дамъ теб блую сплавку!
Джимъ началъ колебаться.
— Блую сплавку, Джимъ. Она чего стоитъ!
— Да… Вещица славная, что говорить… Только, масса Томъ, я страшно боюсь старой миссисъ…
Но Джимъ былъ лишь человкъ… и искушеніе было для него слишкомъ сильно. Онъ поставилъ свое ведро и взялъ кусочекъ сплава. А черезъ мгновеніе онъ уже несся внизъ по улиц съ своимъ ведромъ и зудящей спиной, Томъ красилъ усердно заборъ, а тетя Полли удалялась съ поля битвы съ туфлемъ въ рук и торжествомъ во взор.
Весь задоръ Тома былъ непродолжителенъ. Мальчикъ сталъ размышлять о всхъ шалостяхъ, задуманныхъ на этотъ день, и его печаль увеличилась. Скоро вс мальчики разбредутся по разнымъ привлекательнымъ направленіямъ и будутъ издваться безъ конца надъ нимъ, приговореннымъ къ работ. Одна эта мысль жгла его, какъ огонь. Онъ вытащилъ все свое земное богатство и принялся его разсматривать, были тутъ игрушечные обломки, камешки, всякая дрянь. Всего было достаточно, можетъ быть, чтобы добиться обмна на другую работу, но слишкомъ мало для того, чтобы купить себ полчаса полной свободы. Онъ спряталъ снова въ карманъ эти скудныя средства и отказался вовсе отъ мысли подкупить товарищей. Но въ эту тяжелую и отчаянную минуту его оснило вдохновеніе, — великое, чудное вдохновеніе. Онъ поднялъ свою кисть и продолжалъ работать спокойно. Неподалеку показался Бенъ Роджерсъ, тотъ самый мальчикъ, насмшекъ котораго онъ боялся боле, чмъ чьихъ либо другихъ. Бенъ шелъ подпрыгивая, приплясывая, длая скачки, — явное доказательство того, что на сердц у него было легко, а замыслы онъ питалъ очень широкіе. Онъ грызъ яблоко, издавая по временамъ продолжительный, мелодическій вой, за которымъ слдовало: ‘Динь, динь, динь! Динь, донъ, донъ!’, потому что онъ представлялъ пароходъ. По мр своего приближенія онъ ускорялъ шагъ, занявъ середину улицы, взялъ курсъ вправо и сдлалъ тяжелый поворотъ со всею изысканною обстоятельностью и торжественностью, такъ какъ олицетворялъ собою ‘Великаго Миссури’ и считалъ себя поэтому сидящимъ на девять футовъ въ вод. Онъ былъ одновременно пароходомъ, капитаномъ и машиннымъ колоколомъ, и ему приходилось воображать себя стоящимъ на рубк, отдающимъ приказанія и исполняющимъ ихъ.
— Стопъ машина! Дерлинь-дерлинь-динь!— Онъ былъ уже на краю большой дороги и придвинулся медленно къ тротуару. — Назадъ! Дерлинь-дерлинь-динь!— Онъ выпрямилъ руки и прижалъ ихъ потомъ къ бокамъ.— Назадъ и на правый бортъ! Дерлинь-дерлинь-динь! Чшу-чшу-чшшу-чшу!— Онъ описывалъ своей правой рукою огромные круги, потому что она изображала колесо въ сорокъ футовъ. — Назадъ… теперь на лвый бортъ! Дерлинъ-дерлинь-динь! Чшу-чшшу-чшу!..— Лвая рука стала описывать круги. — Стопъ правый бортъ! Дерлинь-динь! Стопъ лвый бортъ! Дерлинь-динь! Впередъ правымъ бортомъ! Стопъ машина! Поворачивай медленно носъ! Дерлинь-динь-динь! Чшу-чшу-чшу! Тяни передній канатъ! Ну, живо!.. Что стали съ канатомъ на корм?.. Закидывай конецъ за эту сваю въ бухт… Двинься къ помосту… Опусти!.. Машины стали, сэръ! Дерлинь-дерлинь-динь!.. Штъ!.. штъ!.. штъ! (Длаютъ промръ).
Томъ продолжалъ красить, не обращая никакого вниманія на пароходъ. Бенъ посмотрлъ на него съ минуту и сказалъ:
— Ги… ги! Это ты сидишь на сва-то?
Отвта не послдовало. Томъ оглядывалъ свой послдній мазокъ глазами художника, потомъ провелъ кистью осторожно еще разъ и также посмотрлъ опять. Бенъ поравнялся съ нимъ. У Тома слюнки текли при вид яблока, но онъ не прерывалъ работы. Бенъ окликнулъ его:
— Эй, дружище! Теб приходится работать никакъ?
— Ахъ, это ты, Бенъ! А я и не вижу!
— Слушай-ка, я иду купаться. И теб врно хотлось бы? Нечего и спрашивать, разумется… Кабы не эта работа, которую теб навалили, ты хотлъ бы!
Томъ посмотрлъ на него пристально и спросилъ:
— Ты что называешь работой?
— Какъ, что? Разв это у тебя не работа?
Томъ принялся опять краситъ и проговорилъ небрежно:
— Можетъ считаться работой, можетъ и нтъ. Я знаю только то, что Тому Соуеру она по нутру!
— Ну, послушай, неужели ты хочешь сказать, что она теб нравится?
Кисть продолжала двигаться.
— Нравится?.. А почему бы она мн не нравилась?.. Разв намъ, мальчикамъ, всякій день выпадаетъ случай красить заборы?
Это придавало новое освщеніе длу. Бенъ пересталъ грызть свое яблоко. Томъ нжно проводилъ своей кистью взадъ и впередъ, отступалъ на шагъ, чтобы полюбоваться эффектомъ, подбавлялъ штрихъ тамъ и сямъ, снова оглядывалъ свое произведеніе… Бенъ слдилъ за каждымъ его движеніемъ, сочувствовалъ боле и боле длу, увлекался имъ и сказалъ, наконецъ:
— А что, Томъ, дай-ка покрасить и мн.
Томъ поразмыслилъ… былъ уже готовъ согласиться, но одумался:
— Нтъ, нтъ, я боюсь, что не справишься, а тетя Полли страхъ какъ взыскательна на счетъ этого забора… Самъ видишь, онъ прямо на улицу… Будь это тотъ другой, на задахъ, я ни слова бы не сказалъ… и она тоже. Да она такъ и дрожитъ надъ этою изгородью, требуетъ, чтобы окрашено было тщательно… Я думаю, что изъ тысячи ребятъ, — можетъ быть, изъ двухъ тысячъ, — не найдется такого, который съумлъ бы сдлать дло какъ слдуетъ.
— Ну, ужь будто бы… Пожалуйста, дай мн только попробовать… Хоть чуточку… Я позволилъ бы теб, будь я на твоемъ мст, Томъ.
— Бенъ, я и радъ бы, честное слово… но тетя Полли! Джимъ брался за работу, но она его не допустила. И Сидъ хотлъ, но и ему не позволила… И ты видишь, какъ я примостился? А если ты станешь работать и какъ-нибудь повредишь изгородь…
— О, вздоръ какой! Я также осторожно, какъ ты… Ну, дай попробовать… а я теб за то дамъ сердцевинку отъ яблока.
— Ладно… Однако, нтъ, Бенъ… Боюсь я…
— Я дамъ теб цлое яблоко!
Томъ протянулъ ему кисть съ неохотою въ лиц и съ поспшностью въ сердц. И пока бывшій ‘Великій Миссури’ работалъ и потлъ на солнц, уступившій ему дло художникъ сидлъ тутъ же на кадк, въ тни, болталъ ногами, смаковалъ свое яблоко и задумывалъ обойти и другихъ простецовъ. Недостатка въ матеріал не оказывалось: вскор набжало еще нсколько мальчиковъ, пришли они, чтобы поиздваться, но очутились въ малярахъ. Бена скоро оттснили и Томъ продалъ слдующую очередь Билли Фишеру за бумажнаго змя, починеннаго исправно, а посл него Джонни Миллеру за мертвую крысу и съ веревкой еще, чтобы ею размахивать, и такъ дале, и такъ дале, часъ за часомъ, вслдствіе чего Томъ, утромъ совершенно нищій, оказался къ вечеру буквально обладателемъ сокровищъ. Сверхъ поименованныхъ выше предметовъ, у него было двнадцать камешковъ, часть варганчика, кусокъ бутылочнаго синяго стекла, черезъ которое можно было смотрть, катушка отъ нитокъ, ключъ, не способный отворить никакого замка, обломокъ мла, стеклянная пробка отъ графина, оловянный солдатикъ, пара головастиковъ, шесть хлопушекъ, котенокъ, у котораго былъ только одинъ глазъ, мдная кнопка отъ дверей, собачій ошейникъ (но безъ собаки), рукоятка отъ ножа, четыре апельсинныя корки и старое поломанное подъемное оконце. Онъ провелъ самымъ пріятнымъ, веселымъ, празднымъ образомъ время, общества было у него вдоволь и изгородь была покрыта тройнымъ слоемъ краски! Если бы эта краска не вышла вся, онъ раззорилъ бы всхъ мальчиковъ въ поселк.
Томъ подумалъ, что на свт, во всякомъ случа, не такъ уже дурно. Онъ открылъ, самъ того не подозрвая, великій законъ дйствій людскихъ, а именно то, что ребенка или взрослаго можно заставить желать чего-нибудь, лишь устроивъ ему препятствія для доcтиженія его цли. Будь Томъ великимъ и мудрымъ философомъ, подобнымъ автору этой книги, онъ понялъ бы, что трудъ заключается во всемъ томъ, что человкъ обязанъ длать, а забава въ томъ, что онъ длать не обязанъ. И сознаніе этого помогло бы ему уразумть, почему выдлка искусственныхъ цвтовъ или ворочаніе ногами мельничнаго колеса будетъ работой, а катаніе шаровъ въ кегли или карабканье на Монбланъ — только забавой. Въ Англіи находятся богатые джентльмэны, которые прозжаютъ среди лта по двадцати — тридцати миль въ день, правя четверками лошадей, впряженныхъ въ дилижансы, они длаютъ это потому, что оно стоитъ имъ большихъ денегъ, но если бы имъ, предложили жалованье за исполненіе такой службы, она обратилась бы въ работу, и они вовсе отказались бы отъ дла.

ГЛАВА III.

Томъ явился къ тет Полли, которая сидла у открытаго окна въ уютной задней комнат, служившей спальнею, столовою и кабинетомъ, все вмст. Благораствореніе лтняго воздуха, безмятежная тишина, ароматъ цвтовъ и убаюкивающее жужжаніе пчелъ производили свое дйствіе, и она дремала надъ своимъ вязаньемъ, не имя другихъ собесдниковъ, кром кота, но и тотъ спалъ у нея на колняхъ. Очки у нея, ради безопасности, были подняты на ея сдую голову. Она была уврена, разумется, что Томъ сбжалъ уже давно, и потому изумилась тому, что онъ ршался предоставлять себя теперь такъ неустрашимо на ея произволъ. Онъ спрашивалъ:
— Можно уже мн пойти поиграть, тетя?
— Какъ, уже? А много-ли ты отработалъ?
— Все докончено, тетя.
— Томъ, не лги! Терпть этого не могу.
— Я не лгу, все готово.
Тетя Полли не могла поврить такимъ словамъ. Она пошла, чтобы убдиться лично, и была бы довольна, если бы хотя двадцать процентовъ на сто въ свидтельств Тома оказались не ложью. Увидя же, что вся изгородь была не только загрунтована, но покрыта краскою дважды и трижды очень тщательно, причемъ даже по земл была проведена полоса, она пришла въ изумленіе неописанное и проговорила:
— Признаюсь… не къ чему придраться. Ты можешь работать, когда захочешь, Томъ…— Но она тотчасъ же разбавила похвалу, прибавивъ:— Жаль только, что хотніе-то это у тебя крайне рдко, должна я сказать. Ну, хорошо, или себ, играй, но смотри, приходи домой во время, а не то, я тебя!..
Она была до того восхищена величіемъ его подвига, что повела его въ кладовую, выбрала тамъ лучшее яблоко и вручила его ему при назидательной рчи объ удвоенной сладости и цнности лакомства, получаемаго безгршно и лишь путемъ добродтельныхъ усилій. И пока она завершала наставленіе подходящимъ текстомъ изъ Писанія, онъ усплъ ‘стянуть’ орховый пряникъ.
Посл этого онъ вышелъ и увидалъ Сида, входившаго на наружную лстницу, которая вела во второй этажъ. Подъ рукою у Тома валялись комья грязи, и воздухъ наполнился ни въ мгновеніе ока. Они осыпали Сида, какъ градомъ, и прежде чмъ тетя Полли успла опомниться и броситься на помощь, шесть или семь комковъ произвели свое дйствіе, а Томъ перелзъ уже черезъ заборъ и скрылся. Тутъ была калитка, но Томъ обыкновенно такъ дорожилъ своимъ временемъ, что де пользовался ею. Душа его успокоилась, онъ свелъ теперь счеты съ Сидомъ за то, что тотъ привлекъ вниманіе на черную нитку и подвергъ его непріятностямъ.
Обойдя постройки, онъ очутился въ грязномъ проход, который велъ задами къ коровнику тети Полли. Онъ былъ теперь вн предловъ ареста и возмездія и направился на мстную площадь, на которой два ‘военные’ отряда мальчиковъ сошлись для сраженія, согласно предварительному условію. Томъ былъ главнокомандующимъ одной арміи, Джо Гарперъ (его закадычный другъ) — предводителемъ другой. Оба великіе полководца не снисходили до личнаго участія въ бо, — это было годно для мелюзги, а сидли вмст на возвышеніи и руководили дйствіями черезъ посредство своихъ адьютантовъ. Армія Тома одержала блистательную побду посл долгой и упорной битвы, вслдъ затмъ пересчитали убитыхъ, произошелъ обмнъ плнныхъ, былъ придуманъ предлогъ къ будущей войн и назначенъ день сраженія. Въ заключеніе об арміи выстроились и отмаршировали прочь, а Томъ воротился домой въ одиночку.
Проходя мимо дома, въ которомъ жилъ Джэффъ Татшеръ, онъ увидлъ въ саду какую-то новую двочку, — прехорошенькое голубоглазое существо съ блокурыми волосами, заплетенными въ дв длинныя косы, въ бломъ лтнемъ платьиц и въ вышитыхъ панталончикахъ. Недавно увнчанный лаврами герой палъ безъ выстрла. Нкая Эми Лауренсъ испарилась изъ его сердца, не оставивъ въ немъ даже воспоминанія о себ. Ему думалось, что онъ былъ влюбленъ въ нее до безумія, онъ называлъ эту страсть свою ‘обожаніемъ’, оказывалось, что это было простое, мимолетное увлеченіе. Онъ ухаживалъ за нею цлые мсяцы, она всего только недлю назадъ призналась ему во взаимности, онъ былъ самымъ счастливымъ и возгордившимся мальчикомъ во всемъ мір въ теченіе какихъ-нибудь краткихъ семи дней, — и вотъ, въ одно мгновеніе она вылетла изъ его сердца, какъ случайный поститель, которому пора уходить.
Онъ молился теперь исподтишка на этого новаго ангела до тхъ поръ, пока не увидлъ, что двочка его замтила, тогда онъ притворился, что не знаетъ о ее присутствіи, и началъ ‘выказывать себя’ разными нелпыми мальчишескими способами, съ цлью принести ее въ восхищеніе. Онъ упражнялся такимъ дурацкимъ образомъ нсколько времени, но, взглянувъ въ ея сторону среди одного самаго опаснаго гимнастическаго фокуса, увидлъ, что она повернула уже къ дому. Онъ подбжалъ къ забору, облокотился на него, очень огорченный, но надясь, что она промедлитъ еще. Она пріостановилась на минуту на крыльц, потомъ двинулась опять къ двери. Томъ тяжко вздохнулъ, когда она ступила на порогъ, но лицо его тотчасъ же просіяло, потому что она перебросила черезъ изгородь фіялку, прежде чмъ скрылась. Томъ кинулся прочь и остановился шагахъ въ двухъ отъ цвтка, ко тутъ поднесъ руку къ глазамъ, защищая ихъ, и сталъ смотрть вдоль улицы, какъ будто замтивъ вдали что-то любопытное. Потомъ онъ поднялъ соломинку, уставивъ ее себ на носу, и старался удержать въ равновсіи, закинувъ голову совершенно назадъ. Покачиваясъ изъ стороны въ сторону при этихъ усиліяхъ, онъ подвигался ближе и ближе къ цвтку до тхъ поръ, пока не накрылъ его своей голой ступнею, схвативъ его тогда своими гибкими ножными пальцами, онъ поскакалъ прочь на одной ног съ своимъ сокровищемъ и исчезъ за угломъ, — но только на одну минуту, потребовавшуюся ему на то, чтобы прицпить цвтокъ себ подъ курткой у самаго сердца, или, быть можетъ, желудка, потому что онъ былъ не очень силенъ въ анатоміи и вообще не особенно точенъ. Потомъ онъ воротился къ изгороди и торчалъ у нея до сумерекъ, снова ‘выказывая себ’, какъ и передъ тмъ, но двочка не показывалась вовсе и онъ ободрялъ себя немного только надеждою на то, что она поглядываетъ на него гд-нибудь изъ окна и убждается въ его вниманіи. Наконецъ, онъ отправился нехотя домой съ разными видніями въ своей бдной головк.
Онъ былъ до того оживленъ въ продолженіи всего ужина, что тетка его думала: ‘Что это съ мальчикомъ?’ Она его порядочно выругала за то, что онъ выпачкалъ Сида, но онъ даже нисколько не надулся за это, а когда онъ вздумалъ украсть сахару подъ самымъ носомъ у тетки и получилъ за это по рукамъ, то замтилъ только: — Тетя, вы никогда не бьете Сида, когда онъ воруетъ?
— Ну, Сидъ никогда не злитъ людей такъ, какъ ты. Не досмотри только за тобой и ты весь сахаръ стащишь.
Она вышла зачмъ-то въ кухню, а Сидъ. пользуясь своей безнаказанностью, потянулся къ сахарниц, что было такимъ торжествомъ надъ Томомъ, что тому стало даже не въ терпежъ, но сахарница выскользнула изъ рукъ Сида, упала и разбилась. Томъ пришелъ въ восторгъ… въ такой восторгъ, что даже прикусилъ себ языкъ и не вымолвилъ ни слова. Онъ ршилъ, что будетъ молчать, даже когда тетя воротится, и просидитъ спокойно, пока она не спроситъ, кто напроказилъ, тогда онъ разскажетъ все, и ничего въ мір не будетъ ему отрадне, чмъ увидть, какъ тому любезному, образцовому мальчику, наконецъ, ‘попадетъ’. Онъ былъ до того преисполненъ радости, что удержался съ трудомъ, когда старушка воротилась и остановилась надъ осколками, кидая молніеносные, гнвные взгляды поверхъ своихъ очковъ. ‘Вотъ оно, сейчасъ разразится гроза!’ — думалъ онъ, а черезъ минуту уже ревлъ на полу! Могучая десница была снова занесена надъ нимъ, когда онъ усплъ крикнуть:
— Да полно же, за что бьете! Разбилъ ее Сидъ!
Тетя Полли остановилась въ недоумніи и Томъ ждалъ словъ любви и состраданія, но когда она пріобрла снова способность заговорить, то сказала только:
— Гмъ… Ты не получилъ даромъ ни одного шлепка, какъ бы тамъ ни было… Врно совершилъ какую-нибудь другую отчаянную проказу у меня за спиной, это уже несомннно.
Но ее все же мучила совсть и ей такъ и хотлось какъ-нибудь приголубить его, но она думала, что это будетъ своего рода сознаніемъ въ своей неправот и подрывомъ всякой дисциплины. Поэтому она молчала и занялась разнымъ дломъ, но съ горечью въ сердц. Томъ сидлъ, насупясь въ углу и торжествовалъ среди обиды. Онъ зналъ, что тетка готова въ душ встать на колни передъ нимъ, и былъ утшенъ этой мыслью, но не хотлъ выкидывать флага примиренія, не хотлъ замчать ничего подобнаго. Онъ чувствовалъ на себ заискивающій взглядъ, даже затемнявшійся, иногда слезою, но обходилъ его полнымъ невниманіемъ. Онъ воображалъ себя больнымъ и лежащимъ на смертномъ одр, тетка его наклонялась надъ нимъ, умоляя о малйшемъ слов прощенія, но онъ отвертывался къ стн и умиралъ, не произнеся этого слова… Что-то станетъ она чувствовать тогда?.. И ему представлялось, что его приносятъ съ рки, мертваго, съ мокрыми волосами, блдными рученками, уже боле не проказничающими, и съ успокоившимся наболвшимъ сердечкомъ. Какъ она бросится тогда на его тло, какъ потекутъ на него ручьемъ ея слезы, и какъ уста ея станутъ молить Бога возвратить ей ея мальчика, котораго она уже никогда, никогда боле не станетъ обижать! Но онъ будетъ лежать блдный и холодный, не подавая никакого знака… бдный, маленькій страдалецъ, муки котораго кончились. И онъ растравлялъ свои чувства драматизмомъ такихъ картинъ, которыя ему нельзя было обнаружить, и он подавляли его, наполняли его глаза слезами, скатывавшимися внизъ, когда онъ моргалъ, и капавшими съ кончика его носа. Это любованіе своими горестями до того услаждало его, что онъ не хотлъ нарушать своего настроенія никакимъ суетнымъ весельемъ или оскорбительною утхою, оно было слишкомъ священно для такого вторженія, и потому, когда его кузина Мэри вбжала въ комнату, вся сіяя удовольствіемъ при возвращеніи домой, посл цлой ‘вчной’ недли, которую она провела въ деревн, онъ всталъ и вышелъ вонъ изъ одной двери, какъ туча и мракъ, между тмъ какъ Мэри вносила въ другую солнечный лучъ и псню. Онъ направился вдаль отъ мстъ, излюбленныхъ мальчиками, избирая пустынные уголки, соотвтствовавшіе состоянію его духа. Длинный плотъ на рк сманилъ его, онъ услся на самомъ конц бревенъ и сталъ смотрть на печальную водную глубину, желая потонуть какъ-нибудь разомъ и безсознательно.
Потомъ онъ вспомнилъ о цвтк, вытащилъ его, уже увядшій и помятый, и это усилило его скорбное настроеніе. Ему хотлось угадать, будетъ-ли она жалть о немъ, если узнаетъ? Будетъ-ли она плакать и желать имть право обвить его шею руками и утшить его? Или же отвернется, какъ и остальной пустой свтъ? Эта картина преисполнила его такою смертельною, сладостной мукой, что онъ переиначивалъ ее въ душ такъ и сякъ, придавая ей все новое и разнообразное освщеніе, до тхъ поръ, пока не истрепалъ ее, такъ сказать, до нитки. Наконецъ, онъ поднялся съ мста, когда уже стемнло, и дошелъ въ половин десятаго или около десяти до той пустынной улицы, въ которой жила его неизвстная возлюбленная. Онъ пріостановился на минуту, до слуха его не долетало ни малйшаго звука, свча озаряла тусклымъ свтомъ одно завшанное окно во второмъ этаж… Здсь-ли обитель святыни?.. Онъ перелзъ черезъ изгородь, пробрался тайкомъ среди растеній до окна и смотрлъ на него долго и съ чувствомъ, потомъ легъ подъ нимъ на землю, протянувшись на спин, скрестивъ руки на груди и держа въ нихъ свой бдный завялый цвтокъ. И ему хотлось умереть такъ… одинокому въ хладномъ мір, безъ крова надъ своею безпріютною головой, безъ дружеской руки, которая отерла бы смертный потъ съ его чела, безъ чьего-либо любящаго лица, склонившагося надъ нимъ въ грозную минуту агоніи… И такимъ увидала бы его она, выглянувъ изъ окна на свтлое утро… И что же, прольетъ-ли она хоть одну слезу на жалкое бездыханное тло, вздохнетъ-ли хоть разъ при вид столь жестоко загубленной, столь безвременно скошенной жизни?
Окно поднялось, рзкій голосъ какой-то служанки нарушилъ священную тишину и потокъ воды окатилъ останки распростертаго навзничь страдальца!
Захлебнувшійся герой вскочилъ, фыркая для своего облегченія, вслдъ затмъ въ воздух что-то свистнуло, какъ летящій снарядъ, раздалось подавленное ругательство, какъ бы звякнуло разбитое стекло, какая-то маленькая, неопредленная тнь юркнула черезъ заборъ и скрылась въ темнот…
Немного спустя, въ то время, какъ Томъ, раздвшись, чтобы лечь въ постель, разсматривалъ свое мокрое платье при свт сальнаго огарка, Сидъ проснулся, но если у него зародилась хотя малйшая мысль длать заключенія изъ уликъ, онъ подавилъ ее и промолчалъ, потому что въ глазахъ Тома свтился недобрый огонекъ. Томъ улегся, не утруждая себя еще прочтеніемъ молитвъ, что Сидъ начерталъ тоже въ сердц своемъ.

ГЛАВА IV.

Солнце поднялось надъ мирной землею и посылало свои лучи, какъ благословеніе, на спокойный поселокъ. Посл завтрака тетя Полли устроила домашнее богослуженіе, оно начиналось молитвою, составленною цликомъ изъ прочныхъ библейскихъ текстовъ, связанныхъ между собою лишь легкимъ цементомъ самостоятельнаго мышленія, а съ вершины этого сооруженія, какъ бы съ Синайской горы, она прочла грозную главу изъ Моисеева Закона.
Посл этого Томъ, такъ сказать, опоясалъ чресла свои, то есть принялся ‘долбить стихи’. Сидъ выучилъ свой урокъ уже за нсколько дней передъ тмъ. Томъ напрягъ вс свои силы на запечатлніе въ своей памяти пяти стиховъ, причемъ выбралъ часть Нагорной проповди, потому что не могъ отыскать стиховъ покороче.
Черезъ полчаса у него составилось смутное представленіе о содержаніи урока, но и только, — вслдствіе того, что духъ его носился въ это время по всему пространству, обнимаемому человческой мыслью, а руки были заняты разными развлекающими длами. Мэри взяла у него книгу, чтобы спросить урокъ, и онъ началъ пытаться проложить себ дорогу среди тумана.
— Блаженны… мил… мил…
— Нищіе…
— Да, нищіе. Блаженны нищіе… мил…
— Духомъ…
— Блаженны нищіе духомъ, ибо они… они…
— Ихъ…
— Ибо ихъ. Блаженны нищіе духомъ, ибо ихъ… есть Царствіе небесное. Блаженны плачущіе, ибо они… они…
— Ут…
— Ибо они… мил…
— Ут…
— Ибо они ут… О, я не знаю, что это такое!
— Утш…
— О, утш… утш… Плачущіе… они… Да чтоже?.. Отчего ты не скажешь, Мэри? Зачмъ ты дразнишься?
— О, Томъ, бдная ты тупица, я вовсе не дразню тебя. Вовсе этого не хочу. Поучись-ка еще. Ты не сокрушайся, ты справишься. А если ты будешь знать, я подарю теб что-то хорошенькое. Ну, будь же умникомъ!
— Хорошо… Только что же это, Мэри? Скажи!..
— Не разспрашивай. Ты знаешь, что если я уже говорю, что хорошая вещь, то и будетъ хорошая.
— Смотри же, Мэри… Ну, ладно. Буду зубрить опять!
И онъ принялся ‘зубрить’, и, благодаря двойному воздйствію любопытства и надежды на подарокъ, достигъ даже самаго блестящаго успха.
Мэри дала ему новехонькій ‘барлоускій’ ножикъ, стоящій двнадцать съ половиною центовъ, и восторгъ, охватившій Тома, потрясъ до основанія все его существо. Правда, что этимъ можемъ нельзя было ничего перерзать, но это былъ ‘настоящій’ барлоускій, что сообщало ему величіе недосягаемое, хотя было неизвстно, откуда мальчики на Запад почерпнули мысль о томъ, что подобные ножи могутъ подвергаться позорной поддлк, и этотъ фактъ останется навсегда тайною, можетъ быть. Тому удалось произнести новымъ ножомъ насчки на шкаф и онъ приготовился поработать тмъ же порядкомъ надъ письменнымъ столомъ, но его позвали одваться, чтобы идти въ воскресную школу.
Мэри дала ему жестяной тазъ съ водой и кусомъ мыла, онъ вышелъ съ этимъ на крыльцо и поставилъ тазъ на скамейку, обмокнулъ мыло въ воду, отложилъ его, засучилъ себ рукава, вылилъ осторожно воду на землю, вошелъ опять въ кухню и сталъ усердно вытирать себ лицо полотенцемъ, которое висло за дверью. Но Мэри отняла у него полотенце и сказала:
— Не стыдно теб, Томъ? Можно-ли быть такимъ нехорошимъ? Отъ воды теб больно не будетъ.
Томъ былъ нсколько озадаченъ. Въ тазъ снова налили воды, онъ простоялъ надъ нимъ въ этотъ разъ, собираясь съ духомъ въ продолженіи нкотораго времени, потомъ глубоко потянулъ въ себя воздухъ и принялся за дло. Когда онъ воротился въ кухню, зажмуря глаза и ища ощупью полотенца, то струи воды и обмылки на его лиц свидтельствовали съ почетомъ въ его пользу. Но когда онъ выглянулъ изъ полотенца, то оказался все же въ неудовлетворительномъ вид: чистая территорія заканчивалась у его подбородка и скулъ, какъ маска, остальное пространство оказывалось невоздланной почвой, покрывавшей темнымъ слоемъ его лобъ и всю шею вплоть до затылка. Мэри принялась сама за него, и когда покончила съ нимъ, онъ сталъ похожъ на человка — и брата нашего, безъ цвтныхъ различій. Она тщательно причесала его напомаженные волоса, приведя въ красивую симметрію его короткія кудряшки. (Онъ втайн старался разглаживать ихъ, трудясь надъ этимъ очень упорно и притискивая волоса къ голов, потому что считалъ локоны чмъ-то бабьимъ, и его собственная кудрявость приводила его въ отчаяніе). Потомъ Мэри вынула его платье, которое надвалось ему только по воскресеньямъ въ теченіе двухъ лтъ, — оно называлось просто ‘его другой костюмъ’, что даетъ намъ понятіе о всемъ объем его гардероба. Когда онъ одлся, она ‘привела его въ порядокъ’: застегнула его чистенькую блузу до самаго подбородка, отвернула широкій воротникъ его рубашки ему на плечи, почистила все на немъ и увнчала его шляпой изъ пестрой соломы. Томъ казался теперь несравненно изящне, но тоже и угнетенне, да и былъ онъ дйствительно угнетенъ, потому что вся эта одежда стсняла его, а опрятность ея просто его раздражала. Онъ надялся, что Мэри забудетъ о башмакахъ, но надежда оказалась тщетною: Мэри смазала ихъ саломъ, по обыкновенію, и подала ему. Онъ вышелъ изъ себя и сказалъ, что его всегда заставляютъ длать то, что ему противно. Но Мэри проговорила убдительно:
— Ну, Томъ, будь умницей!
Онъ обулся, огрызаясь. Мэри собралась мигомъ, и вс трое дтей пошли въ воскресную школу, — мсто, ненавидимое Томомъ отъ всей души, а Сидъ и Мэри очень любили ее.
Занятія въ воскресной школ продолжались съ девяти до половины одиннадцатаго, затмъ слдовала церковная служба. Мэри и Сидъ оставались добровольно на проповдь, Томъ оставался тоже, но по причинамъ, независящимъ отъ него. Церковныя, необитыя ничмъ, скамьи съ высокими спинками могли вмщать до трехсотъ человкъ, самый храмъ былъ маленькое, простое зданьеце съ какою-то клтушкою надъ нимъ вмсто колокольни. При вход Томъ отсталъ на шагъ и спросилъ у одного товарища, одтаго по праздничному:
— Слушай, Билль, есть у тебя желтый билетикъ?
— Есть.
— За сколько отдашь?
— А что ты даешь?
— Кусокъ лакрицы и крючекъ на удочку.
— Покажи-ка.
Томъ показалъ. Товаръ былъ хорошъ и перешелъ изъ рукъ въ руки. Посл того Томъ обмнялъ пару блыхъ ‘сплавокъ’ на три красныхъ билетика, и отдалъ еще разную мелочь за пару синихъ. Онъ обобралъ такимъ образомъ многихъ подошедшихъ еще мальчиковъ, покупая билетики всякихъ цвтовъ въ продолженіи десяти или пятнадцати минутъ, посл чего вошелъ въ церковь съ цлою толпой чисто одтыхъ мальчиковъ и двочекъ, добрался до своего мста и завелъ ссору съ первымъ попавшимся ему мальчикомъ. Учитель, пожилой, степенный человкъ, рознялъ ихъ, но лишь только повернулся къ нимъ спиной, Томъ дернулъ за волосы мальчика, сидвшаго на ближайшей передъ нимъ скамь, представясь совершенно погруженнымъ въ свою книгу, когда тотъ обернулся, потомъ укололъ булавкой другого мальчика, чтобы услышать, какъ онъ вскрикнетъ:— ‘Ой!’ и подвергся новому выговору отъ учителя. Вссь классъ Тома былъ на одинъ образецъ: неспокойные, шумливые, надодливые ребята. Когда у нихъ спрашивали уроки, ни одинъ изъ нихъ не зналъ ни чего твердо, каждому приходилось подсказывать все время. Но, какъ никакъ, а все же они плелись и вознаграждались синими билетиками съ отпечатаннымъ на нихъ священнымъ текстомъ, каждый синій билетикъ выдавался за выученные два стиха, а десять синихъ билетиковъ равнялись одному красному и могли быть обмнены на него, десять красныхъ были опять равномрны одному желтому, а за десять желтыхъ выдавали ученику Библію въ очень простомъ переплет (стоила она только сорокъ центовъ въ т блаженныя времена). У многихъ-ли изъ моихъ читателей хватитъ способности и охоты выучить дв тысячи стиховъ, даже и Библію съ иллюстраціями Доре? И, однако же, Мэри получила дв Библіи такимъ образомъ, усердно трудясь два года, а одинъ мальчикъ нмецкаго происхожденія заработалъ себ даже четыре или пять. Онъ проговорилъ однажды три тысячи стиховъ безъ передышки, но такое умственное напряженіе оказалось слишкомъ сильнымъ и, съ этого самого дня онъ сталъ полуидіотомъ, что было большою потерею для школы, потому что во всхъ торжественныхъ случаяхъ, при публик, вызывали этого мальчика и заставляли его, по выраженію Тома, ‘распускать хвостъ’. Одни только старшіе ученики дорожили своими билетиками и корпли надъ своею скучною задачей съ цлью заполучить Библію, и потому выдача этой преміи была рдкимъ и достопамятнымъ событіемъ. Ученикъ, добившійся ея, такъ возвеличивался въ этотъ день, что сердца всхъ прочихъ загорались тутъ же живйшимъ соревнованіемъ, которое не потухало, зачастую, даже въ теченіе двухъ недль. Весьма вроятно, что духовный желудокъ Тома не алкалъ никогда въ дйствительности этой награды по существу, но несомннно, что мальчикъ стремился всмъ существомъ своимъ къ той слав и блеску, которые она приносила съ собою.
Въ должное время суперинтендентъ взошелъ на каедру съ закрытымъ молитвенникомъ въ рук и указательнымъ пальцемъ между листками. Онъ пригласилъ всхъ къ вниманію. Когда какой-нибудь суперинтендентъ произноситъ свою небольшую обычную проповдь въ воскресныхъ школахъ, то молитвенникъ у него въ рук также неизбженъ, какъ листокъ съ нотами у солиста, поющаго на концертной эстрад. Почему это неизбжно, — остается тайной, такъ какъ ни молитвенникъ, ни нотный листокъ вовсе не нужны исполнителямъ. Суперинтендентъ былъ худощавое созданье, лтъ тридцати пяти, съ рыжей бородкою и рыжими короткими волосами. На немъ былъ тугой стоячій воротникъ, верхній край котораго доставалъ ему почти до ушей, а острые концы загибались впередъ къ самому рту, что составляло родъ забора, черезъ который онъ могъ смотрть прямо впередъ, но принужденъ былъ поворачиваться всмъ тломъ, если приходилось взглянуть въ сторону. Подбородокъ его упирался въ разстилавшійся галстухъ, длиною и шириною въ банковый билетъ и съ бахромкою на концахъ, сапоги были по модному, съ вздернутыми носками, на подобіе лыжъ. Такой эффектъ достигается молодыми людьми, сидящими по нскольку часовъ сряду, терпливо и неустанно держа носки прижатыми къ стн. Мистеръ Уальтерсъ былъ очень строгъ съ виду, очень прямодушный и честный, и онъ такъ чтилъ священныя мста и вещи, такъ отдлялъ ихъ отъ всего мірского, что, безсознательно для него самого, его воскресно-школьный голосъ пріобрлъ особую интонацію, совершенно чуждую ему въ остальные дни недли. Онъ началъ такъ:
— Ну, дти, прошу васъ сидть такъ прямо и смирно, какъ только можете, и слушать меня внимательно съ минуточку или дв. Вотъ, такъ. Именно такъ требуется отъ хорошихъ маленькихъ мальчиковъ и двочекъ… Я замчаю, что одна маленькая двочка смотритъ въ окно… Чего добраго, она думаетъ, что я гд-нибудь тамъ… на какомъ-нибудь дерев, можетъ быть, и держу рчь маленькимъ птичкамъ. (Одобрительное хихиканье). Мн хочется сказать вамъ, до чего я доволенъ, видя столько веселыхъ, чистенькихъ рожицъ, собранныхъ въ такомъ мст для поученія правд и добру.
И такъ дале, и такъ дале. Нтъ надобности приводить остальную часть рчи. Она была выкроена по неизмняемому никогда образцу и потому извстна всмъ намъ.
Послдняя треть рчи была помрачена возобновившимися драками и другими развлеченіями между нехорошими мальчиками и перешептываніемъ и всякою вознею, разлившимися по всей мстности, даже до подошвы такихъ одинокихъ и непоколебимыхъ утесовъ, какъ Мэри и Сидъ. Но весь шумъ стихъ при пониженіи голоса мистера Уальтерса и заключеніе рчи было встрчено всми порывомъ безмолвной признательности.
Перешептываніе было вызвано отчасти боле или мене рдкимъ событіемъ, а именно, появленіемъ новыхъ лицъ: судьи Татшера, котораго сопровождалъ какой-то очень старый, разслабленный человкъ, — самъ судья былъ красивый, статный джентльменъ среднихъ лтъ, съ просдью, — и представительной леди, очевидно, супруги судьи. Эта дама вела за руку двочку. Томъ волновался все время, колебался, раскаивался, мучился угрызеніями совсти, не смлъ взглянуть на Эми Лауренсъ, не могъ перенести ея любовнаго взгляда. Но едва только онъ увидлъ вошедшую двочку, душа его мгновенно переполнилась блаженствомъ, и онъ тотчасъ же началъ ‘выставляться’, какъ только могъ, то есть мучилъ мальчиковъ, дергалъ ихъ за волосы, строилъ гримасы, словомъ, продлывалъ все, что только можетъ прельстить двицу и вызвать ея одобреніе. Къ его восторгу примшивалась только одна горечь: воспоминаніе объ униженіи, испытанномъ имъ въ саду этого ангела, но и этотъ песочный наносъ смывался волнами нахлынувшаго и затоплявшаго его благополучія. Постителямъ была отведена почетная скамья, и м-ръ Уальтерсъ, покончивъ свою рчь, тотчасъ же представилъ имъ школу. Джентльменъ среднихъ лтъ оказался высокопоставленною особой: онъ былъ не мене, какъ самъ областной судья, — самое высшее изъ существъ, когда-либо встрчавшихся дтямъ, — и они старались представить себ, изъ чего такіе бываютъ, и имъ почти хотлось, чтобы онъ зарычалъ, хотя въ тоже время они и побаивались этого. Онъ прибылъ изъ Константинополя, стало быть, изъ-за двнадцати миль, — поздилъ, повидалъ свтъ, значитъ, — вотъ, этими самыми глазами смотрлъ на областную судебную палату, у которой, разсказываютъ, крыша выложена жестью. О благоговніи, внушаемомъ такими мыслями, явно свидтельствовали выразительная тишина и ряды уставившихся глазъ. Это былъ самъ главный судья Татшеръ, братъ здшняго стряпчаго! Джэффъ Татшеръ выскочилъ тотчасъ впередъ, чтобы выказать свою короткость съ великимъ человкомъ и внушить зависть всей школ. Какой мелодіей прозвучали бы для него перешептыванія:
— Смотри на него, Джимъ! Онъ идетъ туда… Гляди же, говорятъ! Онъ хочетъ пожать у него руку… Вотъ и жметъ руку… Ахъ, чтобъ его!.. Хотлось бы теб быть на его мст?…
М-ръ Уальтерсъ сталъ ‘выставляться’ посредствомъ всякой оффиціальной суеты и дятельности, длалъ распоряженія, произносилъ приказанія, выстрливая этимъ по всмъ направленіямъ, туда, сюда и всюду, гд только представлялась ему мишень. Библіотекарь ‘выставлялся’, носясь во вс стороны съ кипами книгъ, и егозя съ обычнымъ наслажденіемъ всякаго мелкотравчатаго начальства. Молодыя учительницы ‘выставлялись’, нжно склонясь надъ учениками, которыхъ трепали еще очень недавно, ласково грозили пальчикомъ непокорнымъ и гладили по головк послушныхъ съ любовью. Молодые учителя ‘выставлялись’, выражая легкими выговорами и другими признаками соблюденіе своего авторитета и точное пониманіе дисциплины. При этомъ большинству наставниковъ обоего пола вдругъ понадобилось заглядывать въ библіотеку, по сосдству съ каедрой, и даже повторять это по два и по три раза (съ явною досадою на лиц). Маленькія двочки ‘выставлялись’ на разные лады, а мальчики такъ, что воздухъ скоро наполнился бумажными пыжами и шумомъ возни. И превыше всего этого возсдалъ великій мужъ и озарялъ все помщеніе своею величественною судейскою улыбкой и грлся подъ солнцемъ своей собственной вельможности, потому что, вдь, и онъ самъ ‘выставлялся’. Для полнаго блаженства м-ра Уальтерса не хватало только возможности наградить кого-нибудь Библіей-преміей и вывести на сцену чудо-ученика. У нкоторыхъ дтей были желтые билетики, но въ недостаточномъ количеств, онъ уже навелъ справки между перворазрядниками. Чего не далъ бы онъ теперь за того нмецкаго мальчика, разумется, не поврежденнаго еще!
И вотъ, въ эту минуту, когда всякая надежда уже пропала, Томъ Соуеръ выступилъ впередъ съ девятью желтыми билетиками, девятью красными, десятью синими и потребовалъ Библію! Это былъ громовой ударъ среди яснаго неба. Уальтерсъ не ожидалъ бы такого требованія отъ подобнаго лица въ теченіе десяти лтъ! Но длать было нечего: предъявлялись подлинные билетики, отвчавшіе за себя. Томъ былъ поэтому приведенъ туда, гд сидли судья и другіе избранники, и великая всть была возвщена изъ этого главнаго штаба. Это было самою ошеломляющею новостью за послдніе десять дней и произведенное ею впечатлніе было такъ сильно, что оно вознесло новаго героя на одну высоту съ представителемъ правосудія, и школ пришлось созерцать два чуда, вмсто одного. Вс мальчики терзались завистью, причемъ испытывали наибольшую горечь т, которые поняли слишкомъ поздно, что сами способствовали этой ненавистной побд, продавъ тому свои билетики за т сокровища, которыя онъ набралъ, торгуя позволеніями на окраску забора. Они презирали самихъ себя, какъ простаковъ, поддавшихся низкому обману, ковамъ зми подколодной!
Премія была выдана Тому со всею торжественностью, которую суперинтендентъ могъ только измыслить въ данныхъ обстоятельствахъ, но въ ней была нкоторая натянутость, потому что бдняга чувствовалъ инстинктивно, что тутъ было что-то неладно, какая-то тайна, которая, быть можетъ, и не вынесла бы свта. Было просто немыслимо предположить, чтобы этотъ мальчикъ могъ собрать дв тысячи сноповъ библейской мудрости въ свою житницу… ему не управиться бы и съ одною дюжиной, это было вн сомннія. Эми Лауренсъ радовалась и гордилась, и старалась, чтобы Томъ замтилъ это у нея на лиц, но онъ не смотрлъ на нее. Она изумлялась, потомъ смутилась… въ душу ей закралось легкое подозрніе, оно изгладилось… появилось снова… Она стала наблюдать… одинъ мимолетный взглядъ открылъ ей многое… и тогда сердце у нея надорвалось, она почувствовала ревность, злобу, слезы выступили у нея, она возненавидла всхъ, и Тома въ особенноcти, какъ ей казалось.
Томъ былъ представленъ судь, но языкъ прилипъ у него къ гортани, дыханіе захватило, сердце замирало… частью по причин подавляющаго величія этого человка, главнымъ же образомъ потому, что это былъ ‘ея’ отецъ. Онъ былъ готовъ упасть ницъ передъ нимъ и поклоняться ему, какъ божеству, будь только это незамтно. А судья положилъ ему руку на голову, назвалъ его славнымъ мальчуганомъ и спросилъ какъ его зовутъ? Онъ запнулся, подавился и выговорилъ насилу:
— Томъ.
— О, нтъ, не Томъ… какъ надо?..
— Томасъ.
— Вотъ, это такъ. Но къ этому еще что-нибудь, думаю я? Оно хорошо, но есть же у тебя еще названіе и ты скажешь его мн, не такъ-ли?
— Скажи свою фамилію, Томасъ, и говори этому джентльмену ‘сэръ’, — сказалъ Уальтерсъ.— Не забывай приличія.
— Томасъ Соуеръ… сэръ.
— Вотъ оно! Ты хорошій мальчикъ. Прекрасный мальчикъ. Настоящій молодчина. Дв тысячи стиховъ, это не шутка, это даже очень, очень много. Но теб никогда не придется раскаяваться въ томъ, что ты трудился ихъ заучивать, потому что знаніе дороже всего на свт, только оно создаетъ великихъ людей и добрыхъ людей, и ты самъ будешь когда-нибудь великимъ и добрымъ человкомъ, Томасъ, и тогда ты оглянешься на прошлое и скажешь: ‘Я обязанъ всмъ этимъ моей дорогой воскресной школ въ моемъ дтств, моимъ любезнымъ наставникамъ, которые пріохотли меня къ ученью, моему доброму суперинтенденту, ободрявшему меня и надзиравшему за мной, и подарившему мн прекрасную Библію, роскошную и изящную Библію въ мое полное употребленіе и мою личную собственность. Да, я обязанъ всмъ данному мн правильному направленію! ‘ Вотъ, что ты скажешь, Томасъ, и ты не промняешь этихъ двухъ тысячъ стиховъ ни на какія деньги… нтъ, никакъ не захочешь!..— Ну, а теперь ты не откажешься разсказать мн и этой леди что-нибудь изъ того, чему ты учился?…— Я знаю, что не откажешься… потому что мы радуемся на маленькихъ мальчиковъ, которые хорошо учатся. Такъ, вотъ: ты знаешь, разумется, имена всхъ двнадцати апостоловъ. Можешь ты мн назвать двухъ, избранныхъ первыми?
Томъ тормошилъ себ пуговицу и стоялъ насупясь. Онъ краснлъ и уставился въ полъ. Сердце м-ра Уальтерса дрогнуло, онъ думалъ:— Этотъ мальчикъ не способенъ отвтить на малйшій вопросъ. Что это судь вздумалось экзаменовать его?..— Онъ сознавалъ, однако, что ему надобно что-нибудь сказать, и проговорилъ:
— Отвчай же джентльмену, Томасъ… Не бойся.
Томъ продолжалъ только горть.
— Ну, я знаю, что онъ отвтитъ мн, — сказала леди.
— Первыхъ двухъ учениковъ звали…
— Давидъ и Голіафъ!
Опустимъ завсу милосердія на остальную часть сцены.

ГЛАВА V.

Около половины одиннадцатаго, надтреснутый церковный колоколъ сталъ звонить, и народъ началъ собираться на утреннюю проповдь. Дти, посщавшія воскресную школу, разошлись по церкви, размщаясь съ своими родителями, чтобы быть подъ ихъ надзоромъ. Пришла тетя Полли, и Томъ, Сидъ и Мэри сли съ ней. Томъ былъ посаженъ у прохода съ цлью удалить его, по возможности, отъ окна и обаятельныхъ вншнихъ сценъ лтней поры. Толпа наполняла проходы, были тутъ: престарлый, обднвшій почтмейстеръ, видавшій когда-то лучшіе дни, мэръ съ женою, — потому что въ мстечк былъ заведенъ и мэръ вмст съ другими ненужностями, мировой судья, вдова Дугласъ, красивая, ловкая сорокалтняя женщина, добрйшая, щедрая душа и съ хорошимъ состояніемъ, ея домъ на холм былъ единственнымъ палаццо въ мстечк, притомъ самымъ гостепріимнымъ и самымъ роскошнымъ въ отношеніи празднествъ во всемъ Питерсборг, согбенный и почтенный маіоръ и мистриссъ Уардъ, нотаріусъ Риверсонъ, — новая достопримчательность изъ сосдства, наконецъ, мстная красавица въ сопровожденіи стаи облеченныхъ въ батистъ и обвшанныхъ ленточками юныхъ покорительницъ сердецъ, вслдъ за ними вошли цлымъ отрядомъ вс мстные молодые клерки, пока стоявшіе въ притвор, посасывая набалдашники у своихъ тросточекъ и образуя окружную стну изъ припомаженныхъ и осклабляющихся вздыхателей, до тхъ поръ пока не прошла передъ ними сквозь строй послдняя двушка, Подъ самый конецъ явился образцовый подростокъ, Вилли Іофферсонъ, который ухаживалъ всегда такъ за своею матерью, какъ будто она была изъ стекла. Онъ всегда провожалъ свою мать въ церковь и вс матери семействъ любили его. Зато вс мальчики терпть его не могли, онъ былъ слишкомъ хорошъ и притомъ ихъ ‘попрекали имъ’ до крайности. Изъ каждаго кармана у него торчалъ блый носовой платокъ, ‘случайно’, какъ это бывало съ нимъ всегда по воскресеньямъ. У Тома не бывало платковъ и онъ считалъ ‘хлыщомъ’ всякаго мальчика, имющаго ихъ. Такъ какъ вся конгрегація была на лицо, то колоколъ прозвонилъ еще разъ, чтобы оповстить запоздалыхъ и разбредшихся по сторонамъ, потомъ въ храм водворилась торжественная тишина, нарушаемая лишь шептаньемъ и хихиканьемъ на хорахъ и въ галлере. На хорахъ происходило всегда шептанье и хихиканье во время службы. Были гд-то благовоспитанные хоры, но гд именно, я позабылъ уже это теперь. Давно это было и я лишь смутно вспоминаю тутъ кое-что, но только кажется мн, что было то въ чужой сторон.
Пасторъ назвалъ гимнъ и прочелъ его съ возгласомъ, съ особой манерой, весьма нравившейся въ этихъ мстностяхъ. Онъ начиналъ съ средняго діапазона, все возвышая голосъ до извстной точки, длалъ сильную фермату на послднемъ слов и потомъ вдругъ ниспадалъ, точно прыгнувъ съ трамплина:
‘Могу-ль на небо вознестись, покоясь межъ цвтами,
Когда другимъ дается то кровавыми борьбами?’
Онъ считался великолпнымъ чтецомъ. На церковныхъ ‘вечерахъ’ его всегда просили почитать стихи, и когда онъ кончалъ, дамы поднимали руки и потомъ безпомощно опускали ихъ себ на грудь, закатывали глаза и трясли головой, какъ бы желая тмъ сказать: ‘Словами не выразишь, это слишкомъ хорошо, слишкомъ хорошо для нашей смертной земли’.
Посл того, какъ гимнъ былъ проптъ, достопочтенный м-ръ Спрэгъ обратился въ страницу объявленій и прочелъ рядъ извщеній объ имющихъ быть митингахъ, собраніяхъ обществъ и о прочемъ, читалъ долго, такъ что отъ перечня этого должны были раздаться, казалось, самыя стны. Этотъ нелпый обычай существуетъ и до сихъ поръ въ Америк, даже въ городахъ, несмотря на крайнее распространеніе газетъ въ наше время. Но весьма часто, чмъ мене оправдывается какой-нибудь старинный обычай, тмъ трудне искореняется онъ.
Вслдъ затмъ пасторъ сталъ читать молитву. Хорошая была молитва, великодушная и исполненная подробностей: онъ просилъ милости на эту церковь и ея малыхъ дтей, молился за прочія церкви въ поселк, за самый поселокъ, за область, за государство, за служащихъ въ государств, за Соединенные Штаты, за церкви въ Соединенныхъ Штатахъ, за конгрессъ, за президента, за правительственныхъ лицъ, за бдныхъ моряковъ, подвергающихся бурямъ на мор, за милліоны угнетаемыхъ пятою европейскихъ государствъ и деспотизмомъ Востока, за тхъ, которымъ дается свтъ и благая всть, но у которыхъ очи не видятъ и уши не слышатъ, за язычниковъ на отдаленныхъ морскихъ островахъ, въ заключеніе онъ вознесъ молитву о томъ, чтобы слова, которыя онъ готовился еще произнести, были бы оснены благодатью и пали бы сменами на плодородную почву, принеся со временемъ добрую жатву. Аминь!
Раздалось шуршаніе платьевъ, и стоявшіе прихожане сли. Мальчикъ, исторія котораго разсказывается въ этой книг, не проникся молитвой, онъ только вытерплъ ее, — да и то едва-ли можно сказать. Онъ не могъ угомониться все время, подмчая безсознательно вс подробноcти молитвы, — потому что, хотя онъ и не слушалъ, но зналъ издавна эту, однажды проложенную, колею пасторской рчи, — онъ улавливалъ ухомъ всякое малйшее въ ней нововведеніе и возмущался тогда всмъ существомъ своимъ. Эти прибавленія казались ему нечестными, подлыми. А въ самой середин молитвы муха услась на спинку скамьи, стоявшей передъ нимъ, и стала его подзадоривать, перебирая спокойно своими лапками, она заносила ихъ себ на голову и терла ее ими такъ сильно, что была готова какъ будто оторвать ее вовсе отъ туловища, при этомъ тоненькая ея шейка такъ и выставлялась на видъ. Муха отряхала себ и крылья своими задними лапками, потомъ прижимала ихъ къ тлу, какъ фрачныя фалды, вообще, занималась своимъ туалетомъ такъ безмятежно, какъ будто считала себя въ полнйшей безопасности. И она не ошибалась, потому что, хотя у Тома руки чесались, но онъ не осмливался ее схватить, будучи убжденъ, что душа его мгновенно погибнетъ, если онъ сдлаетъ такую вещь во время молитвы. Но при окончательной фраз, рука его стала сгибаться и вытягиваться впередъ, и лишь только было произнесено ‘аминь’, муха оказалась военноплнной. Но тетя Полли замтила этотъ маневръ и приказала выпустить муху.
Пасторъ вычиталъ текстъ и принялся истолковывать его, но размазывалъ такъ свои доказательства, что многія головы стали, мало по малу, кивать, — между тмъ, въ рчи затрогивался весьма жгучій вопросъ, отъ котораго вяло срой и пламенемъ, и число предназначенныхъ къ спасенію сокращалось до того, что почти и не стоило стараться спастись. Томъ пересчитывалъ, сколько страницъ въ проповди, онъ всегда зналъ, посл службы, сколько ихъ было, но рдко помнилъ что-нибудь другое въ отношеніи рчи. Впрочемъ, въ этотъ разъ, онъ дйствительно немного заинтересовался. Пасторъ нарисовалъ большую и внушительную картину той минуты, когда исполнятся времена, вс полчища людскія стекутся во едино, левъ и ягненокъ будутъ лежать рядомъ и поведетъ ихъ малое дитя. Но величіе, смыслъ, поучительность подобнаго зрлища оставались мертвою буквой для мальчика, его манило только выдающееся положеніе главнаго лица въ этомъ собраніи народовъ, глядящихъ на него. Онъ такъ и просіялъ при мысли, что хорошо было бы ему самому быть тмъ ребенкомъ, разумется, если левъ будетъ ручной.
Ему стало тоскливо опять, когда возобновились сухія истолкованія. Но тутъ онъ вспомнилъ объ одномъ своемъ сокровищ и вытащилъ его. Это былъ большой черный жукъ съ громадными челюстями, — ‘кусалка’, какъ называлъ его Томъ. Жукъ хранился въ коробк отъ хлопушки. Первымъ дломъ его было ухватить Тома за палецъ, послдствіемъ чего былъ естественно щелчокъ, благодаря которому жукъ отлетлъ на полъ въ проход и упалъ тамъ на спину, а укушенный палецъ очутился у Тома во рту. Жукъ лежалъ, безпомощно перебирая лапками, чтобы встать. Томъ смотрлъ на него и ему очень хотлось его снова взять, но ему нельзя было дотянуться до него, многіе другіе, наскучивъ проповдью, обрадовались жуку и тоже смотрли…
Въ это самое время забрелъ сюда праздный, тоскующій пудель, разнженный лтнею тишиною и сладостью, утомленный заключеніемъ и искавшій какого-нибудь развлеченія. Онъ замтилъ жука, обошелъ кругомъ его: принюхался къ нему на безопасномъ разстояніи, снова обошелъ, осмлился немного и сталъ нюхать уже поближе, приподнялъ губу и осторожно приноровился схватить жука, но промахнулся, повторилъ тотъ же пріемъ разъ, другой, видимо забавляясь игрою, припадалъ къ полу съ жукомъ между лапами и возился такъ нсколько времени, потомъ это ему надоло и онъ впалъ въ равнодушіе и разсянность, причемъ опустилъ мало по малу голову, такъ что коснулся мордой жука, а тотъ и вцпился въ нее… Раздался рзкій взвизгъ, пудель тряхнулъ головой и жукъ отлетлъ на два ярда въ сторону, упавъ снова на спинку. Сосдніе зрители тряслись отъ внутренняго удовольствія, многія лица прятались за верами и платками, Томъ былъ совершенно счастливъ. Пудель смотрлъ дуракомъ и, вроятно, сознавалъ это, но чувствовалъ обиду и горлъ желаніемъ отомстить. Поэтому онъ снова подошелъ къ жуку и повелъ осторожно атаку, прыгая на него съ каждой точки круга и попадая передними лапами на одинъ дюймъ отъ животнаго, скалилъ на него зубы, приближался еще и закидывалъ голову опять назадъ, такъ что уши хлестали. Но ему это снова скоро наскучило и онъ занялся погоней за мухой, это его тоже не развлекло, и тогда онъ началъ слдить, носомъ къ полу, за какимъ-то муравьемъ, но утомился и этимъ, сталъ звать, вздыхать, совершенно забылъ о жук… и слъ на него! Тутъ уже раздался дикій, смертельный вой и раненый заметался по проходу, вой становился все бшене, какъ и самъ пудель, онъ промчался передъ самымъ алтаремъ, потомъ кинулся къ другому проходу, мимо дверей, наполняя воплемъ все пространство. Испугъ его возросталъ по мр его скачки, такъ что, наконецъ, видна была только какая-то всклокоченная комета, вращавшаяся по своей орбит съ быстротою и мельканіемъ свтила. Наконецъ, обезумвшій страдалецъ свернулъ съ своего пути и прыгнулъ на колни къ своему хозяину, тотъ вышвырнулъ его за окно, и жалобный вой скоро ослаблъ и заглохъ въ отдаленіи.
Въ продолженіи всего этого времени присутствовавшіе краснли и давились отъ сдерживаемаго смха, а проповдь смолкла. Она возобновилась тотчасъ же, но пошла уже вяло, съ заминкой, потому что пропала всякая возможность придать ей внушительность. Самыя суровыя назиданія встрчались подавленнымъ кощунственнымъ смхомъ, срывавшимся съ какой-нибудь отдаленной скамейки, точно бдный пасторъ сказалъ дйствительно что-то очень забавное. И вс искренно вздохнули свободне, когда мука кончилась и было произнесено напутственное благословеніе.
Томъ Соуеръ шелъ весело домой, размышляя о томъ, что и церковная служба можетъ быть занимательна, если въ нее вносится нкоторое разнообразіе. Одно только смущало его: онъ охотно позволялъ пуделю играть съ ‘кусалкой’, но честно-ли было то, что онъ и унесъ ее съ собою?

ГЛАВА VI.

Утромъ въ понедльникъ Томъ оказался несчастнымъ. Такъ было всегда до понедльникамъ, потому что этимъ днемъ начиналась новая недля медленнаго мученія въ школ. Онъ всегда встрчалъ понедльникъ даже желаніемъ того, чтобы передъ нимъ не было воскресенья, которое только усугубляло ужасъ новаго тюремнаго заключенія и оковъ.
Онъ лежалъ и раздумывалъ. Ему приходило на мысль, что было бы хорошо заболть, тогда не послали бы въ школу. Являлась смутная возможность… Онъ подвергъ себя изслдованію. Никакихъ недуговъ не оказывалось, осмотрлся снова… какъ будто рзь въ живот… Это поселило въ немъ большую надежду. Но сказанное ощущеніе скоро ослабло и совсмъ исчезло. Надо было подумать… Вотъ оно! одинъ верхній зубъ шатается. Это было счастье! Томъ хотлъ уже начать выть, какъ ‘погонщикъ’, но его выраженію, но подумалъ, что если онъ выступитъ съ такимъ аргументомъ, то тетя Полли просто выдернетъ зубъ, а это будетъ больно. Поэтому онъ ршилъ оставить зубъ про запасъ, а теперь поискать чего-нибудь другого. Ничего не придумывалось сначала, но потомъ онъ сталъ припоминать, что докторъ разсказывалъ что-то объ одномъ паціент, котораго пришлось уложить недли на три изъ-за пальца, и палецъ этотъ чуть не пришлось отнять… Томъ выставилъ поспшно свой ‘больной’ палецъ изъ подъ одяла и принялся его разсматривать. Но какіе признаки требовались, онъ этого не зналъ. Все же можно было попытать наудачу, и онъ началъ усердно стонать.
Но Сидъ спалъ, не слыша ничего.
Томъ застоналъ громче и ему стало казаться, что палецъ начинаетъ болть.
Сидъ все не шевелился.
Томъ даже запыхался отъ своихъ усилій. Онъ отдохнулъ, потомъ понатужился опять и испустилъ цлый рядъ превосходнйшихъ стоновъ.
Сидъ только похрапывалъ.
Тома брала уже злость. Онъ крикнулъ: ‘Сидъ!.. Сидъ!’ и встряхнулъ его. Это помогло, и Томъ сталъ снова стонать. Сидъ звнулъ, потянулся, приподнялся на одинъ локоть, покряхтлъ и уставился на Тома. Томъ продолжалъ стонать. Сидъ окликнулъ его:
— Томъ!.. Что ты, Томъ?
Отвта нтъ.
— Слышишь, Томъ!.. Томь! Что такое съ тобою, Томъ?— И онъ потрогалъ его, смотря со страхомъ ему въ лицо.
Томъ простоналъ:
— Не тронь, Сидъ… Не толкай меня.
— Но что съ тобою, Томъ? Я позову тетю.
— Нтъ, не надо… Пройдетъ какъ-нибудь… Не зови никого.
— Какъ не позвать! Да перестань стонать такъ, Томъ, это страшно… Давно тебя схватило?
— Давненько… Охъ!.. Да не возись такъ, Сидъ… Ты уморишь меня.
— Томъ, отчего ты не разбудилъ меня раньше?.. О, Томъ, перестань же! Меня морозъ по кож подираетъ, слушая тебя… Но что же болитъ?
— Я прощаю теб все, Сидъ… (Стонъ). Все, что ты мн длалъ… Когда меня не будетъ…
— О, Томъ, разв ты умираешь?.. Нтъ, Томъ, не надо, не надо… Если когда…
— Я прощаю всмъ, Сидъ… (Стонъ). Такъ и скажи всмъ, Сидъ. И вотъ что, Сидъ: рамку отъ оконца и котенка моего съ однимъ глазомъ отдай ты той новой двочк, что сюда пріхала, и скажи ты ей…
Но Сидъ набросилъ на себя платье и убжалъ. Томъ страдалъ теперь въ самомъ дл, до того было у него живо воображеніе, такъ что стонъ его становился почти естественнымъ.
Сидъ сбжалъ съ лстницы и крикнулъ:
— Тетя Полли, идите! Томъ умираетъ!
— Умираетъ!
— Да… Не мшкайте, поскоре идите!
— Вздоръ какой! Не врю ничему!
Она побжала, однако, наверхъ, Сидъ и Мэри слдовали за нею по пятамъ. И она вся поблднла, губы у нея тряслись. Очутясь у постели Тома, она едва выговорила:
— Томъ! Что тамъ такое съ тобою?
— О, тетя, я…
— Говори, что такое? Что съ тобою, мое дитя?
— О, тетя, у меня гангрена на пальц!
Старушка опустилась на стулъ и стала смяться, потомъ плакать, а потомъ то и другое вмст. Это облегчило ее, и она сказала:
— О, Томъ, какъ ты меня напугалъ! Ну, а теперь довольно теб глупить, вставай-ка.
Стонъ прекратился и палецъ пересталъ болть. Мальчикъ былъ немного пристыженъ и проговорилъ:
— Тетя Полли, мн казалось, что онъ у меня въ гангрен: его такъ дергало, что я и о зуб позабылъ.
— О зуб, скажите! Что еще съ твоимъ зубомъ?
— Онъ у меня шатается и страшно болитъ.
— Ну, ну, хорошо, только не начинай стонать снова. Открой-ка ротъ. Да, зубъ у тебя шатается, но отъ этого не умрешь. Мэри, подай мн шелковую нитку и принеси головешку изъ кухни.
Томъ сталъ просить:
— О, тетя, не выдергивайте его. Вотъ, онъ ужь и пересталъ болть. Никогда и виду не покажу, если онъ и станетъ болть. Пожалуйста, не дергайте его, тетя. Я вовсе не хочу оставаться дома и не идти въ школу.
— А, ты не хочешь?.. Стало быть, вся эта суматоха была поднята ради того, чтобы остаться и не идти въ школу, а отправиться удить? О, Томъ. Томъ! Я такъ люблю тебя, а ты все наровишь, какъ бы уязвить мое сердце своимъ безобразнымъ поведеніемъ!
Тмъ временемъ орудія для зубной операціи были приготовлены. Старушка прикрпила одинъ конецъ шелковой нитки къ зубу Тома, а другой привязала къ кроватному столбику. Потомъ она схватила горящую головешку и сунула ее почти въ самое лицо мальчику. Зубъ повисъ, качаясь, на нитк у столбика.
По вс печали имютъ въ себ и вознагражденіе. Томъ, отправляясь въ школу посл завтрака, служилъ предметомъ зависти для всякаго встрчнаго мальчика, потому что пустота, образовавшаяся среди верхняго ряда его зубовъ, позволяла ему плевать совершенно новымъ, чудеснымъ образомъ. Онъ собралъ вокругъ себя даже цлую свиту ребятишекъ, привлеченныхъ зрлищемъ, и одинъ изъ нихъ, который поранилъ себ палецъ и былъ средоточіемъ общаго поклоненія и восторга до этого времени, оказался теперь безъ малйшаго приверженца и съ померкшею славой. Онъ былъ страшно огорченъ и сказалъ съ притворнымъ пренебреженіемъ, что ничего не стоитъ плеваться такъ, какъ Томъ Соуеръ, но другой мальчикъ сказалъ ему: ‘Зеленъ виноградъ!’ и онъ пошелъ, какъ развнчанный герой.
Вскор Томъ повстрчалъ молодого мстнаго парію, Гекльберри Финна, сына одного городского пьяницы. Этого Гекльберри ненавидли отъ всей души и боялись вс здшнія матери, какъ лнтяя, бездльника, грубіяна, испорченнаго малаго, ненавидли и боялись еще потому, что дти ихъ восхищались имъ, находили удовольствіе въ запретномъ общеніи съ нимъ и хотли бы походить на него, если бы только смли. Томъ не отставалъ отъ своихъ почтенныхъ товарищей въ этомъ, онъ завидовалъ отверженному, но праздному существованію Гекльберри, и ему тоже было строжайше запрещено играть съ нимъ. Понятно, что онъ именно игралъ, когда только находилъ къ тому случай. Гекльберри былъ всегда облаченъ въ никуда негодныя вещи съ плечъ боле взрослыхъ людей, и вс части этой одежды цвли у него постоянно всякими пятнами и разввались лохмотьями. Шляпа у него была сущей развалиной съ проваломъ, въ вид полумсяца, на поляхъ, сюртукъ достигалъ ему до пятъ, пуговицы на немъ сзади приходились ниже спины, штаны поддерживались только одною подтяжкой, и ихъ обтрепанные концы волочились по грязи, если не были подвернуты, сзади они висли мшкомъ. Гекльберри былъ совершенно вольная птица. Онъ ночевалъ гд-нибудь на крыльц въ хорошую погоду и въ пустыхъ бочкахъ, если шелъ дождь, онъ не былъ принужденъ ходить въ школу или въ церковь, называть кого-нибудь учителемъ, повиноваться кому-нибудь, онъ могъ удить рыбу или купаться, гд и когда хотлъ, и оставаться везд, сколько разсудится, могъ ложиться спать такъ поздно, какъ пожелаетъ, никто не запрещалъ ему драться, онъ всегда первый начиналъ ходить босикомъ весною и поздне всхъ другихъ надвалъ обувь осенью, онъ могъ никогда не умываться, не надвать чистаго платья, умлъ великолпно ругаться. Словомъ, онъ пользовался всмъ, что составляетъ радость въ жизни. Такъ думалъ всякій задерганный, замуштрованный, приличный мальчикъ въ Питерсборг. Томъ окликнулъ романтичнаго бродягу:
— Сюда, Гекльберри!
— Самъ сюда, если теб нравится.
— Что это у тебя?
— Дохлая кошка.
— Покажи, Гекъ. Совсмъ окоченлая! Гд это ты добылъ?
— Купилъ у одного мальчика.
— Что далъ за нее?
— Далъ синій билетикъ и пузырь, который досталъ на бойн.
— А откуда у тебя явился синій билетикъ?
— Я купилъ его еще дв недли тому назадъ у Бена Роджерса за хлыстикъ.
— Но, скажи, куда годится дохлая кошка?
— Куда? Да ею сводятъ бородавки.
— Неужто? Такъ-ли?.. Я знаю кое-что получше для этого.
— Бьюсь объ закладъ, что не знаешь. Ну, что?
— А гнилая вода.
— Гнилая вода! Не дамъ и соринки за гнилую воду.
— Не дашь?.. Не дашь?.. А пробовалъ ты ее?
— Нтъ, я не пробовалъ. А Бобъ Таннеръ пытался.
— Кто сказалъ это теб?
— Да онъ разсказывалъ Джэффу Татшеру, а Джэффъ — Джонни Бэкеру, а Джонни — Джиму Голлису, а Джимъ — Бену Роджерсу, а Бенъ — одному негру, а негръ — мн. Довольно теб?
— Что изъ всего этого? Вс они лгутъ. По крайней мр, вс, кром негра, котораго я не знаю. Но тоже не видывалъ я еще ни одного негра, который не лгалъ бы!.. Все вранье!.. А ты разскажи мн, Гекъ, какъ же продлывалъ это Бобъ Таннеръ?
— Да просто взялъ да и обмокнулъ руку въ воду, которая застоялась въ гниломъ пн посл дождя.
— Днемъ?
— Разумется,
— И лицомъ къ пню?
— Да. По крайней мр, полагаю, что такъ.
— И произносилъ что-нибудь?
— Не думаю… Почему мн знать?..
— То-то и есть! Хотятъ свести бородавки гнилою водою, когда не знаютъ, какъ взяться! Нтъ, такъ ничего не добьешься, конечно. Надо пойти одному въ самый лсъ, гд уже знаешь, что есть гнилая вода въ какомъ-нибудь пн, потомъ, ровно въ полночь, надо стать спиною къ этому пню, обмокнуть руку и говорить:
‘Ячмень — зерно, ячмень — зерно, мука спянная,
Вода — гниль, вода — гниль, проглоти бородавки’,
потомъ пройти скоро, скоро, одиннадцать шаговъ, зажмуря глаза, потомъ перевернуться на мст три раза и пойти домой, не говоря ни слова ни съ кмъ, потому что если ты заговоришь, весь тотъ заговоръ и пропалъ.
— Что же, это похоже на дло, но Бобъ Таннеръ врно не такъ…
— Можете объ закладъ побиться, что не такъ, сэръ! Вдь онъ самый бородавистый у насъ здсь изъ всхъ мальчиковъ, а если бы онъ зналъ по настоящему, какъ надо продлать съ гнилою водой, у него не было бы ни одной бородавки. Я свелъ у себя съ рукъ тысячи бородавокъ такимъ образомъ, Гекъ. Я вожусь съ лягушками такъ часто, что у меня вчно пропасть бородавокъ. Иногда свожу ихъ бобами.
— Да, бобы хорошо. Я это испыталъ.
— Да? Какъ же ты длаешь?
— А надо взять бобъ и расколоть его пополамъ, потомъ подрзать бородавку такъ, чтобы кровь показалась, капнуть ею на одну половинку боба, вырыть ямку на какомъ-нибудь перекрестк и зарыть туда эту половинку въ полночь и въ новолуніе, а другую половинку сжечь. Ты понимаешь, что та половинка, что съ кровью, будетъ все тянуться, тянуться, чтобы соединиться опять съ другою, а это помогаетъ крови стягивать прочь бородавку, и та, взаправду, скорехонько отпадетъ.
— Врно, Гекъ, все это такъ, только, когда ты зарываешь, ты долженъ приговаривать: ‘Прочь, бобъ, сгинь бородавка! Не переди меня впередъ!’ Такъ лучше, и такъ длаетъ всегда Джо Гарперъ, а онъ здилъ до самаго Конвилля, былъ и въ разныхъ мстахъ. Но разскажи, какъ ты-то лечишь дохлыми кошками?
— А вотъ: возьми ты кошку и иди съ нею задолго до полуночи на кладбище, туда, гд схороненъ былъ какой-нибудь злодй. Какъ пробьетъ полночь, явится бсъ, можетъ быть, даже два или три бса, но ты ихъ не можешь видть, слышишь только какъ бы втеръ, а случается, и разговоръ слышишь… А когда они станутъ тащить того молодца, ты швырнешь кошку имъ вслдъ и проговоришь: ‘Бсы за мертвецомъ, кошка за бсами, бородавки за кошкою, пропадай вс вы!’ Это сведетъ всякую бородавку.
— Должно быть, дйствуетъ. Ты пробовалъ, Гекъ?
— Нтъ, но старуха Гопкинсъ сказывала.
— Если такъ, то наврное, потому что она слыветъ за колдунью.
— Слыветъ! Я-то знаю наврняка, что оно такъ. Она заколдовала моего отца. Онъ самъ говорить. Идетъ это онъ одинъ разъ и видитъ, что она на него ‘напускаетъ’, онъ и схватилъ камень и попалъ бы въ нее, если бы она не успла увернуться. Что же, въ ту самую ночь онъ и скатился съ навса, на которомъ спалъ, напившись, и сломалъ себ руку.
— Страсти какія!.. Но почему онъ зналъ, что она ‘напускаетъ?’
— О, онъ говоритъ, что это легко узнать. Если кто смотритъ на васъ очень пристально, это значитъ, что ‘напускаютъ’, особенно, если при этомъ бормочутъ. Если бормочутъ, то это они говорятъ ‘Отче нашъ’ на выворотъ.
— Слушай, Гекъ, когда ты пойдешь продлать это съ кошкою?
— Да въ эту же ночь. Я увренъ, что т явятся за старымъ Госсъ Уильямсомъ сегодня ночью.
— Но его схоронили еще въ субботу, Гекъ. Отчего они не пришли за нимъ въ ту же ночь?
— Вотъ сказалъ! Вдь бсъ властенъ только съ полуночи, а въ полночь-то было уже и воскресенье. Бсамъ въ воскресенье не очень-то привольно, я полагаю.
— Мн это въ голову не приходило. Разумется, такъ. Можно мн съ тобой?
— Отчего же не такъ, если ты не боишься.
— Я боюсь?… Похоже на меня!.. Ты мяукнешь?
— Хорошо, а ты мяукни тоже тотчасъ въ отвтъ, если можно. Послдній разъ ты заставилъ меня мяукать до того, что старикъ Гэйсъ принялся швырять каменьями въ меня, приговаривая: ‘Чтобъ ихъ разорвало, этихъ котовъ!..’ За это я пустилъ ему кирпичемъ въ окно… Ты это не разсказывай.
— Не буду. Я не могъ мяукнуть въ ту ночь, потому что тетя меня стерегла. Но теперь мяукну. А это что у тебя, Гекъ?
— Такъ себ, клещъ.
— Гд ты взялъ?
— Въ лсу.
— На что обмняешь?
— Не знаю… Да и вовсе обмнивать не желаю.
— Какъ хочешь. Клещъ-то маленькій.
— О, конечно, всегда можно охаить чужого клеща. А по мн, онъ хорошъ. Будетъ съ меня и этого.
— Да ихъ пропасть! Могу набрать тысячу, если захочу.
— Отчего же не наберешь?.. Оттого, что отлично знаешь, что не набрать теб. Этотъ клещъ изъ очень раннихъ. Первый, котораго я увидлъ въ этомъ году.
— Слушай, Гекъ, я дамъ теб мой зубъ за него.
— Покажи-ка.
Томъ вытащилъ клочекъ бумажки и вывернулъ изъ нея осторожно свой зубъ. Гекльберри осмотрлъ его внимательно. Искушеніе было велико.
— Настоящій?— спросилъ онъ, наконецъ.
Томъ приподнялъ свою губу и показалъ недостачу.
— Ладно, — сказалъ Гекльберри. — По рукамъ.
Томъ посадилъ клеща въ коробку отъ хлопушки, служившую еще недавно тюрьмою для жука, и мальчики разстались, причемъ каждый чувствовалъ себя богаче прежняго,
Дойдя до небольшого, одиноко стоявшаго барака, въ которомъ была школа, Томъ вступилъ въ нее быстро, какъ ученикъ, честно торопившійся поспть! Онъ повсилъ свою шляпу на гвоздь и кинулся на свое мсто съ дловитой готовностью. Учитель, возсдавшій на своемъ громадномъ, просиженномъ кресл, дремалъ подъ убаюкивающее гуднье твердившихъ уроки. Перерывъ этого гуднья разбудилъ его.
— Томасъ Соуеръ!
Томъ зналъ, что если его называли полнымъ именемъ, то это уже предвщало бду.
— Сэръ?..
— Подойдите сюда. Ну, сэръ, по какой причин опоздали вы и сегодня, по своему обыкновенію?
Томъ хотлъ вывернуться, солгавъ что-нибудь, но замтилъ въ это мгновеніе дв блокурыя косы, висвшія на спин, которую онъ тотчасъ призналъ, благодаря электрической сил любви. И рядомъ съ этимъ обликомъ виднлось единственное незанятое мсто на скамьяхъ двочекъ. Онъ отвтилъ въ ту же минуту:
— Я заболтался дорогой съ Гекльберри Финномъ!
У учителя кровь остановилась въ жилахъ, онъ растерянно вытаращилъ глаза, въ школ все затихло, дти думали, не сошелъ-ли съ ума этотъ смльчакъ?.. Учитель спросилъ:
— Ты… что ты?..
— Я заболтался съ Гекльберри Финномъ!
Ошибаться было невозможно.
— Томасъ Соуеръ, это самое поразительное изъ всхъ признаній, которыя мн только приходилось слышать! За такой проступокъ мало удара линейкой. Снимай свою куртку.
И рука учителя заработала до тхъ поръ, пока не утомилась и пукъ хлыстовъ не уменьшился значительно. Тогда послдовалъ приказъ:
— А теперь, сэръ, идите и садитесь съ двочками! Да послужитъ это вамъ урокомъ на другой разъ!
Раздавшееся кругомъ хихиканье смутило Тозна, повидимому, на дл, если онъ и былъ смущенъ, то только вслдствіе полноты своего благоговнія передъ обожаемой незнакомкой и страшнаго счастія, доставшагося ему такъ удачно. Онъ слъ на кончикъ сосновой скамьи, а двочка отодвинулась отъ него, мотнувъ головою. По всей комнат начались киванья, знаки, перешептыванья, но Томъ сидлъ смирно, вытянувъ впередъ руки на длинномъ низенькомъ стол и казался погруженнымъ въ свою книгу. Понемногу на него перестали обращать вниманіе, и обычное школьное гуднье поднялось снова въ уныломъ воздух. Тогда Томъ началъ поглядывать искоса на двочку. Она замтила это, ‘сдлала ему рожу’ и повернулась къ нему затылкомъ на минуту. Когда же она оглянулась осторожно назадъ, то передъ нею лежалъ персикъ. Она толкнула его прочь, Томъ тихо пододвинулъ его опять, она опять оттолкнула, но уже не такъ сердито. Томъ терпливо положилъ его опять на то же мсто, она не сдвигала его боле. Томъ нацарапалъ на своей аспидной доск: ‘Прошу васъ, возьмите его: у меня еще есть’. Двочка прочла эти слова, но осталась безучастной. Тогда Томъ началъ рисовать что-то на доск, закрывая свое произведеніе лвой рукою. Сначала двочка притворялась, что не замчаетъ ничего, но скоро стала выдавать свое людское любопытство чуть замтными признаками. Томъ продолжалъ рисовать совершенно равнодушно, повидимому, двочка ршилась бросить такой взглядъ, который собственно не обличалъ ее еще, Томъ работалъ, какъ будто не замтилъ и этого. Наконецъ, она сдалась и шепнула нершительно:
— Дайте мн посмотрть.
Томъ открылъ наполовину ужасно уродливый домикъ съ двухскатною крышею и съ дымомъ, въ вид пробочника, надъ трубою. Двочка стала слдить съ такимъ увлеченіемъ за работой, что забыла обо всемъ остальномъ. Когда онъ окончилъ, она посмотрла съ минуту и прошептала:
— Это красиво… Нарисуйте человка.
Художникъ изобразилъ на переднемъ план человка, походившаго на кувшинъ и такого рослаго, что онъ могъ бы перешагнуть черезъ домъ. Но двочка была невзыскательна, она осталась довольна уродомъ и прошептала снова:
— Это красивый человкъ… А теперь нарисуйте меня.
Томъ нарисовалъ песочные часы съ полною луною наверху и соломенными ножками, а въ растопыренные пальцы этой фигуры вложилъ громаднйшій веръ. Двочка сказала:
— И это какъ красиво!.. Хотлось бы мн умть рисовать,
— Это такъ легко, — отвтилъ Томъ шепотомъ. — Я васъ научу.
— Въ самомъ дл?.. Когда?
— Въ полдень. Или вы ходите обдать домой?
— Я могу остаться, если хотите.
— Отлично… Это дло! А какъ васъ зовутъ?
— Бекки Татшеръ. А васъ?.. О, я знаю: Томасъ Соуеръ.
— Меня зовутъ такъ, когда хотятъ отдуть. А когда я хорошо себя веду, тогда: Томъ. Вы будете меня звать Томъ, не такъ-ли?
— Хорошо.
Томъ началъ опять царапать что-то на аспидной доск, пряча это отъ двочки. Но въ этотъ разъ она не стала оттягивать, а прямо попросила показать. Томъ возразилъ:
— О, ничего нтъ.
— Нтъ, есть.
— Ничего нтъ… Вамъ и не любопытно.
— Нтъ, любопытно. Право же!.. Ну, покажите!
— А вы станете разсказывать?..
— Не стану… Даю слово, врное слово, даю два, что никому не скажу.
— Никогда никому на свт? И во всю свою жизнь?
— Никогда и никому! Только покажите!
— Да, вдь, вамъ вовсе не любопытно, я говорю…
— Ну, Томъ, если вы такъ со мной, то я уже отъ васъ требую, — сказала она, трогая своею крошечной ручкою его руку. Завязалась легкая борьба, Томъ притворялся, будто серьезно сопротивляется, но, мало по малу, отвелъ свою руку, и тогда открылись три слова: ‘Я васъ люблю‘.
— Ахъ, вы дрянной мальчишка!— И она порядочно шлепнула его по рук, но зарумянилась и казалась довольной, несмотря на это.
Въ этотъ самый моментъ Томъ почувствовалъ на своемъ ух чью-то подкравшуюся роковую пясть, былъ твердо ею приподнятъ и проведенъ черезъ всю комнату до своего обычнаго мста подъ бглымъ огнемъ хихиканья всей школы. Посл этого учитель простоялъ надъ нимъ нсколько минутъ и двинулся обратно къ своему трону, не промолвивъ ни слова. Но хотя ухо у Тома такъ и горло, душа его ликовала.
Когда все опять успокоилось въ школ, Томъ сдлалъ честное усиліе надъ собой, чтобы приняться за ученіе, но онъ былъ слишкомъ взволнованъ для этого. За урокомъ чтенія онъ сбивался, за урокомъ географіи обращалъ озера въ горы, горы въ рки и рки въ материки, возвращая землю къ хаосу, а въ класс правописанія, ‘провалясь’ на цломъ ряд простйшихъ дтскихъ словъ, спустился внизъ и долженъ былъ уступить другому жестяную медальку, которую носилъ съ такою гордостью въ теченіе нсколькихъ мсяцевъ.

ГЛАВА VII.

И чмъ старательне усиливался Томъ не думать ни о чемъ, кром своего учебника, тмъ боле разсевались его мысли, такъ что, наконецъ, вздохнувъ и звнувъ, онъ пересталъ и стараться. Ему казалось, что полуденный перерывъ никогда не настанетъ. Въ воздух все какъ бы замерло, казалось, ничто и не дышетъ. Это былъ самый дремотный изъ дремотныхъ дней. Усыпительное бормотанье двадцати пяти школьниковъ убаюкивало душу, подобно чародйственному гуднію пчелъ. Склоны Кардифскаго холма зеленли подъ палящими солнечными лучами, подергиваясь дымкой раскаленнаго воздуха, отливавшаго багрянцемъ вдали. Нсколько птицъ парило лниво въ высот, не виднлось боле ни одного живого существа, кром кое-какихъ коровъ, — и т спали.
Томъ рвался всмъ сердцемъ на свободу или къ чему-либо, что помогло бы ему пережить это скучное время. Онъ опустилъ себ руку въ карманъ, и лицо его озарилось признательностью, равносильною молитв, хотя онъ и не сознавалъ этого. Онъ вытащилъ потихоньку свою коробку отъ хлопушки и выпустилъ оттуда клеща на ровную поверхность стола. Наскомое почувствовало, вроятно, въ эту минуту тоже приливъ молитвенной благодарности, но это было съ его стороны преждевременно, потому что лишь только оно пустилось радостно прочь, Томъ повернулъ его булавкою и заставилъ идти по новому направленію.
Рядомъ съ Томомъ сидлъ закадычный другъ его, изнывавшій тоже и теперь глубоко признательный ему за доставляемое развлеченіе. Звали этого закадычнаго друга: Джо Гарперъ. Они были неразлучными пріятелями въ теченіе недли, превращаясь по субботамъ въ предводителей двухъ вражескихъ становъ. Джо вытащилъ булавку изъ полы своей куртки и сталъ гонятъ плнника. Увлеченіе мальчиковъ этой игрою возростало съ каждой минутой, но Томъ нашелъ скоро, что они другъ другу мшаютъ, потому что ни одинъ изъ нихъ не пользовался клещемъ вполн. Онъ положилъ аспидную доску Джо на столъ, провелъ по середин ея черту сверху до низу и сказалъ:
— Вотъ, пока онъ будетъ на твоей сторон, ты можешь дразнить его, какъ хочешь, и я вмшиваться не буду, но лишь только онъ ко мн перейдетъ, ты долженъ будешь оставить его въ поко до тхъ поръ, пока онъ снова не переползетъ за черту, къ теб.
— Ладно, начинай… Выпусти его.
Клещъ убжалъ скоро отъ Тома и перебрался за экваторъ. Джо гонялъ его долго, пока онъ не улизнулъ отъ него снова назадъ. Поле мнялось, такимъ образомъ, нсколько разъ. И въ то время, когда одинъ изъ мальчиковъ усердно гонялъ клеща, другой слдилъ за дйствіями съ неменьшимъ вниманіемъ. Головы ихъ обоихъ тсно наклонялись надъ аспидною доскою и души обоихъ были нечувствительны ко всему остальному. Наконецъ, счастье какъ бы перевалило къ Джо. Клещъ метался туда и сюда, волнуясь и заботясь не мене самихъ мальчиковъ, но лишь только онъ, такъ сказать, хотлъ уже праздновать побду, а у Тома руки чесались, чтобы заняться имъ, булавка Джо поворачивала ловко клеща назадъ и удерживала его въ томъ же пол. Тому стало, наконецъ, не втерпежъ. Искушеніе было слишкомъ сильно. Онъ потянулся и помогъ клещу своею булавкой. Джо разозлился и сказалъ:
— Томъ, оставь его!
— Мн только немного погонять его, Джо!
— Нтъ, сэръ, это нечестно. Оставьте его!
— Да я недолго буду возиться съ нимъ.
— Говорятъ: оставь!
— Не оставлю!
— Ты долженъ, онъ на моей сторон.
— Послушай-ка, Джо Гарперъ, чей это клещъ?
— Дла мн нтъ до того, чей онъ… Онъ на моей сторон и ты его трогать не смй.
— Такъ нтъ же, знай это! Мой клещъ и я буду длать съ нимъ, что хочу, умереть мн!
На плечи Тома обрушился здоровенный ударъ, тоже досталось и Джо, и въ теченіе двухъ минутъ пыль не переставала летть изъ обихъ куртокъ къ вящему удовольствію всей школы. Оба мальчика были такъ поглощены своимъ занятіемъ, что не замтили тишины, наступившей передъ тмъ въ комнат, въ то время какъ учитель подкрадывался къ нимъ на цыпочкахъ и остановился позади ихъ. Онъ довольно долго смотрлъ на представленіе, пока не внесъ въ него разнообразія съ своей стороны.
Въ полдень, когда занятія кончились, Томъ бросился къ Бекки Татшеръ и шепнулъ ей на ухо:
— Надньте свою шляпку и представьтесь, что идете домой, а за угломъ отстаньте отъ другихъ, спуститесь черезъ лугъ и воротитесь назадъ. Я пойду другою дорогой, обгоню всхъ и тоже ворочусь.
Она пошла съ одною частью учениковъ, онъ съ другою. Скоро они встртились въ конц луга и когда воротились въ школу, то были въ ней совершенно одни. Они услись рядомъ, съ аспидной доской передъ ними, Томъ далъ Бекки грифель и сталъ водить ея рукою, причемъ создалъ новый домъ еще удивительне прежняго. Когда ихъ увлеченіе искусствомъ немного ослабло, они принялись бесдовать. Томъ утопалъ въ блаженств. Онъ спросилъ:
— Любите вы крысъ?
— Я ихъ терпть не могу!
— И я тоже… то есть живыхъ. Но я спрашиваю о дохлыхъ, которыхъ можно привязать на веревку и размахивать ими вокругъ головы.
— Нтъ, я не расположена къ крысамъ, вообще… А что я люблю, такъ это жевать резинку.
— О, и я тоже! Мн такъ хотлось бы добыть кусочекъ!
— Хотите? У меня есть. Вы можете пожевать немножко, но только отдайте опять мн.
Это было очень занимательно и они жевали поочереди, болтая ногами по скамейк отъ избытка удовольствія.
— Бывали вы въ цирк?— спросилъ Тонъ.
— Да, и папаша общалъ взять меня опять, если я буду умница.
— Я бывалъ въ цирк раза три или четыре… очень много разъ. Церковь нельзя сравнить съ циркомъ. Въ цирк представленіе идетъ все время. Когда я выросту, то поступлю въ клоуны.
— Въ самомъ дл? Вотъ славно будетъ! Они всегда такіе пестрые, это мило!
— Да, точно. И какъ они деньги загребаютъ… по доллару въ день, Бенъ Роджерсъ разсказываетъ… А что, Бекки, вы бывали помолвлены?
— Это что же?..
— Помолвлены, чтобы жениться.
— Нтъ.
— А хотлось бы?
— Пожалуй… Не знаю, впрочемъ. На что оно походитъ?
— На что?.. Да ни на что другое… Вы только скажете мальчику, что ни за кого не хотите, кром его, ни за кого и никогда, никогда, потомъ поцлуете его, вотъ и все. Это всякій можетъ.
— Поцловать… Зачмъ надо поцловать?..
— Да за тмъ, что… Словомъ, всегда такъ длаютъ.
— Вс?
— Вс, которые влюблены другъ въ друга. Вы помните, что я написалъ на доск?
— Да… да.
— Что же тамъ было?
— Я не могу сказать…
— Хотите, я скажу?
— Хо… хочу… но въ другой разъ.
— Нтъ, теперь.
— Нтъ, нтъ, не теперь… завтра.
— О, нтъ, теперь, прошу васъ, Бекки. Я только шепну это, шепну тихонько.
Бекки колебалась, Томъ принялъ молчаніе за согласіе, обвилъ рукою ея талію и нжно шепнулъ ей на ухо, приложивъ ротъ къ самому ея уху, потомъ онъ прибавилъ:
— А теперь шепните вы мн то же самое.
Она не соглашалась сначала, потомъ сказала:
— Только вы отвернитесь такъ, чтобы не видать меня, и тогда я скажу. Но вы не должны разсказывать никому, слышите, Томъ? Вы дадите мн слово?
— Никому не скажу, право, право, не скажу. Ну, Бекки!
Онъ отвернулся, она робко нагнулась къ нему такъ, что ея дыханіе шевельнуло ему кудри, и прошептала:
— Я… васъ… люблю!
Потомъ она вскочила и принялась бгать кругомъ столовъ и скамеекъ, спасаясь отъ Тома, и забилась, наконецъ, въ уголъ, закрывъ себ лицо своимъ блымъ передничкомъ. Томъ обнялъ ее за шейку и сталъ ее уговаривать:
— Ну, Бекки, теперь уже все покончено… только еще поцловать. Ты не бойся этого… Это уже пустяки. Прошу тебя, Бекки!
Онъ дергалъ ее за передникъ и за руки, она сдавалась мало по малу и опустила руки. Личико ея, раскраснвшееся отъ борьбы, выглянуло и не сопротивлялось боле. Томъ поцловалъ ее въ алыя губки и сказалъ:
— Теперь все, Бетти, но посл этого, ты знаешь, ты уже никогда не должна любить никого, кром меня, и ни за кого другого не выходить замужъ, никогда, никогда, никогда. Ты готова на это?…
— Никогда не буду любить никого, кром тебя, Томъ, и ни за кого другого не пойду. Но и ты не долженъ жениться ни на комъ, кром меня.
— Разумется. Самой собой. Это уже обоюдно. И всегда, когда мы будемъ идти въ школу или домой, ты пойдешь со мной, если на насъ никто не смотритъ… И въ играхъ ты выбирай меня, а я тебя. Которые помолвлены, всегда такъ длаютъ.
— Какъ это весело! А я и не слыхивала объ этомъ.
— Да, это очень весело. Мы съ Эми Лауренсъ…
Взглядъ большихъ глазокъ сказалъ ему тотчасъ, что онъ далъ маху, и онъ запнулся въ смущеніи.
— О, Томъ, Томъ! Я уже не первая, которой ты даешь слово!
Двочка начала плакать, Томъ говорилъ:
— О, Бекки, не плачь! Я и знать ее боле не хочу!
— Нтъ, Томъ, нтъ… Ты ее любишь…
Томъ хотлъ обвить рукой ея шейку, но она оттолкнула его, отвернулась къ стн и продолжала плакать. Томъ повторилъ свою попытку, произнося всякія утшительныя слова, но былъ снова отвергнутъ. Тогда гордость его проснулась, онъ отступилъ и вышелъ на улицу, постоялъ тутъ въ безпокойств, недовольный собой, и поглядывалъ временами назадъ, на дверь, надясь, что Бекки раскается и выйдетъ къ нему. Но она не являлась. Ему стало совсмъ не по себ, онъ сталъ думать, что былъ виноватъ только онъ. Трудно было ему побороть себя и пойти снова упрашивать, но онъ ршился и пошелъ. Она все стояла въ углу и рыдала, лицомъ къ стн. У Тома защемило сердце. Онъ подошелъ къ ней и простоялъ съ минутку, не зная, какъ приступиться. Потомъ сказалъ нершительно:
— Бекки, я… я никого не люблю, кром тебя.
Нтъ отвта, одни только рыданія.
— Бекки…— жалкимъ голосомъ.
— Бекки… скажи словечко!
Рыданія усиливаются.
Томъ вытащилъ свою главную драгоцнность, мдную кнопку съ каминной ршетки и просунулъ ее такъ, что Бекки могла видть ее.
— Хочешь, Бекки, я теб подарю?
Она швырнула кнопку на полъ. Тогда Томъ вышелъ вонъ и отправился далеко, за холмы, съ тмъ, чтобы не возвращаться уже въ школу въ этотъ день. Бекки догадалась, что дло плохо. Она бросилась къ дверямъ, Тома не было видно, побжала на рекреаціонный дворъ, и тамъ нтъ! Она стала звать:
— Томъ!.. Вернись, Томъ!
Но какъ она ни прислушивалась, отвта не было. Ее окружали только одиночество и безмолвіе, она присла и снова расплакалась, упрекая себя, между тмъ школьники опять уже собирались и ей надо было скрыть свое горе, усмирить свое разбитое сердце и нести свой крестъ въ продолженіи всхъ послполуденныхъ, медленно тянувшихся, тоскливыхъ часовъ, и не имя никого среди этихъ чужихъ, съ кмъ бы раздлить свое огорченіе.

ГЛАВА VIII.

Томъ крался разными направленіями черезъ поля, пока не очутился совершенно въ сторон отъ тхъ дорогъ, по которымъ могли возвращаться школьники, и впалъ здсь въ яростное настроеніе. На пути ему попался узенькій ручеекъ, и онъ перескочилъ черезъ него три раза, слдуя господствующему между ребятами поврью о томъ, что, скакнувъ черезъ воду, избгаешь погони. Черезъ полчаса онъ былъ уже за домомъ м-съ Дугласъ на Кардифскомъ холм, откуда едва виднлся вдали школьный домикъ, стоявшій въ долин. Томъ вошелъ въ густую рощу, пробрался помимо всякой тропинки въ самую чащу и услся тамъ на мшистомъ мстечк подъ раскидистымъ дубомъ. Въ воздух не было ни малйшаго втерка, даже птицы замолкли подъ гнетомъ полуденнаго зноя, вся природа замерла въ тишин, нарушаемой лишь изрдка дятломъ, долбившимъ гд-то вдалек, и этотъ звукъ какъ бы оттнялъ еще боле господствующую тишину и пустынность. Душа Тома была преисполнена грусти и все, что его окружало, соотвтствовало вполн его настроенію. Онъ просидлъ долго въ раздумьи, опершись локтями въ колни и подбородкомъ въ руки. Ему казалось, что жизнь, въ лучшемъ случа, одна тягота, и онъ почти завидовалъ Джимми Годжсу, недавно умершему. Должно быть пріятно, думалось ему, лежать, спать и грезить, вчно и вчно, подъ втеркомъ, который шелеститъ въ деревьяхъ и колышетъ травкою и цвточками на могил, — и не знать ничего, и не мучиться ни о чемъ, никогда, никогда уже боле. Достать бы только хорошій аттестатъ изъ воскресной школы, и тогда отчего не помереть, развязаться со всмъ… Вотъ, эта двчонка. Что онъ ей сдлалъ? Онъ всею душою къ ней, а она его, какъ собаку… право, какъ собаку. Когда-нибудь пожалетъ сама… да уже поздно будетъ, быть можетъ. О, если бы ему можно было умереть не надолго!
Но юное, упругое сердце не можетъ оставаться подавленнымъ на слишкомъ продолжительное время. Томъ сталъ понемногу переходить къ размышленіямъ о житейскихъ длахъ. Что, если бы теперь удрать и исчезнуть таинственно? Что, если бы отправиться далеко… очень, очень далеко, въ невдомыя заморскія земли… и не возвращаться сюда уже боле никогда! Какъ восчувствуетъ она это?.. Онъ вспомнилъ о своемъ намреніи сдлаться клоуномъ, но такая карьера показалась ему теперь уже противной. Кривлянья, паясничанье и пестрые штаны представлялись лишь чмъ-то позорнымъ для духа, парившаго въ смутной, но величественной области романтизма. Нтъ, онъ будетъ военнымъ и возвратится черезъ долгіе годы, посл боевыхъ трудовъ и покрытый славою. А то, еще лучше, примкнетъ къ индйцамъ, будетъ охотиться съ ними за бизонами, пробираться по дикимъ тропинкамъ среди горныхъ хребтовъ и по безпредльнымъ равнинамъ далекаго Запада, и потомъ, черезъ долгое время, воротится уже великимъ вождемъ, украшеннымъ перьями, страшно размалеваннымъ, и ввалится такъ въ воскресную школу, какимъ-нибудь скучнымъ лтнимъ утромъ, испуская боевой кличъ, отъ котораго кровь стынетъ въ жилахъ… То-то вс товарищи глаза себ выдятъ отъ зависти! Но, нтъ, можно придумать еще что-нибудь повыше: онъ будетъ морскимъ разбойникомъ. Вотъ оно! Онъ теперь ясно усматривалъ свою будущность, и она озарялась невыразимымъ блескомъ. Имя его прогремитъ по вселенной и заставитъ трепетать вс народы! Какъ славно будетъ рыскать по волнующемуся морю на длинномъ, низкомъ, быстроходномъ, черномъ судн, которое будетъ называться ‘Духъ Бурь’ и выкинетъ свой грозный флагъ на фокъ-мачт! И, достигнувъ верха своей славы, Томъ появится на родин и войдетъ въ церковь весь загорлый, загрублый отъ непогоды, въ своемъ черномъ бархатномъ колет и такихъ же шароварахъ, въ большихъ ботфортахъ и съ малиновой перевязью, съ блестящими громадными пистолетами за поясомъ, съ заржаввшимъ въ крови ножомъ на боку, и въ мягкой шляп съ разввающимися перьями, и распустивъ черный флагъ, на которомъ будетъ вышитъ черепъ съ скрещенными подъ нимъ костями! И кругомъ будетъ раздаваться шепотъ: ‘Это Томъ Соуеръ, пиратъ! Черный мститель испанской рати!’
Да, было ршено, карьера его избрана. Онъ бжитъ съ родины и потомъ вступитъ въ нее… Надо пуститься въ путь завтра же по утру и начать готовиться тотчасъ же къ этому. Прежде всего собрать свои средства. Онъ подошелъ къ одному сосднему павшему дереву и началъ ковырять землю у одного изъ его концовъ своимъ ‘барлоускимъ’ ножомъ. Вскор ножъ ударился о что-то деревянное, пустое, судя по звуку, Томъ сунулъ руку въ ямку и произнесъ съ удареніемъ слдующій заговоръ:
— Чего нтъ еще тутъ — явись! Что есть — оставайся!
Посл этого онъ порылся въ грязи и среди нея показалось что-то изъ сосновой дранки. Онъ открылъ этотъ коробокъ — хорошенькую маленькую копилку, стнки и дно которой были изъ дранокъ. Въ ней лежалъ камешекъ. Томъ пришелъ въ неописанное изумленіе. Онъ почесалъ у себя въ голов съ самымъ озадаченнымъ видомъ и проговорилъ:
— Это что-то непостижимое!
Потомъ онъ сердито швырнулъ прочь камешекъ и принялся размышлять. Дло было въ томъ, что его постигало разочарованіе въ одномъ поврь, которое всегда считалось имъ и его товарищами за непреложную истину. Стоило зарыть камешекъ съ извстными заговорными пріемами, оставить его въ земл на дв недли и потомъ вырыть, произнося т слова, которыя Томъ тотчасъ произнесъ, и вс камешки, когда-либо утраченные вами, должны были оказаться тутъ на лицо, какъ бы далеко они ни были разсяны передъ тмъ. Но теперь вся штука оказывалась явно и безповоротно несостоятельной. Вс врованія Тома были потрясены до самаго основанія. Онъ слыхалъ даже часто объ удач подобнаго колдовства, но ни разу еще не слыхивалъ, чтобы оно обмануло чьи-либо ожиданія. Ему не приходило, однако, въ голову, что онъ продлывалъ это уже не разъ, но только никакъ не успвалъ потомъ найти то мсто, въ которомъ схоронилъ камешекъ. Онъ долго раздумывалъ о случившемся и ршилъ, наконецъ, что какая-нибудь вдьма вмшалась тугъ и нарушила заговоръ. Ему захотлось убдиться въ этомъ и онъ сталъ оглядываться, пока не нашелъ песчанаго мстечка съ виднвшимся на немъ небольшимъ, воронкообразнымъ углубленіемъ. Онъ прилегъ на землю лицомъ къ самому углубленію и сталъ взывать:
Клопъ-копутонъ, клопъ-копотунъ, скажи мн, что надо?
Клопъ-копутонъ, клопъ-копотунъ, скажи мн, что надо?
Въ песк что-то закопошилось, маленькій черный клопъ выглянулъ оттуда и опять испуганно скрылся.
— Онъ не сметъ сказать! Ясно, что вдьма тутъ напортила, я такъ и зналъ.
Ему было извстно, что съ вдьмами не поспоришь, и потому онъ бросилъ это дло, упавъ духомъ, однако разсудилъ, что не мшало найти хотя тотъ камешекъ, который онъ отшвырнулъ. Онъ принялся старательно его розыскивать, но не могъ найти. Тогда онъ воротился къ своему помщенію для сокровищъ, постарался встать ровно такъ, какъ тогда, когда бросилъ камешекъ, вынулъ другой такой же изъ кармана и кинулъ по тому же направленію, говоря: — Братецъ, ступай за своимъ братцемъ!
Замтивъ, куда онъ упалъ, онъ началъ тамъ искать, но камешекъ не долетлъ, или перелетлъ, пришлось бросить еще два раза. Послдняя попытка удалась: оба камешка лежали въ одномъ фут одинъ отъ другого.
Въ эту минуту вдали, среди зеленой чащи, раздался слабый звукъ жестяного игрушечнаго рожка. Томъ мгновенно сдернулъ съ себя куртку и штаны, обратилъ одну подтяжку въ поясъ, разбросалъ кучку хвороста за повалившимся деревомъ, вытащилъ изъ подъ нея корявый лукъ и стрлу, деревянный мечъ и жестяной рожокъ, и кинулся впередъ, вооружась всмъ этимъ, съ голыми ногами и разввающейся рубашкой. Остановясь подъ большимъ вязомъ, онъ подалъ рожкомъ отвтный сигналъ, потомъ сталъ подкрадываться и высматривать осторожно по сторонамъ, скомандовавъ предусмотрительно воображаемому отряду:
— Стойте, молодцы! Притаитесь, пока я не протрублю.
Впереди показался Джо Гарперъ, въ такомъ же воздушномъ одяніи и такъ же тщательно вооруженный, какъ и Томъ. Томъ крикнулъ:
— Стой! Кто идетъ здсь, по Шервудскому лсу, безъ моего разршенія?
— Гвидо Гисборнъ не нуждается ни въ чьемъ разршеніи! Кто самъ ты, который… который…
— Осмливаешься держать подобную рчь, — подсказалъ Томъ, потому что они говорили ‘по книжк’, на память.
— Кто самъ ты, который осмливаешься держатъ подобную рчь?
— Кто я? Я Робинъ Гудъ, какъ скоро убдится въ томъ твой подлый трупъ!
— Такъ это ты, знаменитый разбойникъ? Я радъ помриться съ тобою изъ-за дорогъ въ этомъ чудномъ лсу. Становись!
Они выхватили свои деревянные мечи, бросили на землло свою остальную сбрую, стали въ фехтовальную позицію, ногой объ ногу, и вступили въ степенный, правильный бой: ‘два взмаха вверхъ, два внизъ’. Томъ сказалъ:
— Теперь, когда наладилось, можно живе.
И они начали ‘живе’, пыхтя и потя. Томъ кричалъ по временамъ:
— Да падай же, падай!.. Отчего ты не падаешь?
— Зачмъ? Отчего самъ не падаешь? Вдь теб хуже!
— Не въ томъ дло, кому хуже. Я не могу упасть. Въ книг не такъ. Тамъ сказано: ‘И онъ поразилъ бднаго Гвидо Гисборна ударомъ въ спину’. Ты долженъ повернуться ко мн спиной, чтобы я могъ ударить тебя въ спину.
Спорить съ авторитетами не полагается, поэтому Джо повернулся, получилъ ударъ и упалъ.
— А теперь, — сказалъ онъ, поднимаясь, — давай, я убью тебя. Это будетъ правильно.
— Какъ же можно? Это не по книг.
— Ну, такъ это подло. Вотъ и все.
— Нтъ, Джо, а ты можешь быть монахомъ Текомъ, или Мючемъ, сыномъ мельника, и оглушить меня дубиной, или же я буду ноттингенскимъ шерифомъ, а ты Робинъ Гудомъ, и тогда ты можешь меня убить.
Это разршало споръ, и вс предложенныя приключенія были разыграны, какъ то подобало. Дале Томъ сталъ снова Робинъ Гудомъ и погибъ, истекая кровью, вслдствіе предательства монахини, не перевязавшей его раны. Наконецъ, Джо, олицетворяя въ себ цлую шайку плачущихъ разбойниковъ, оттащилъ его скорбно въ сторону, далъ ему въ его слабющія руки лукъ, и Томъ проговорилъ: ‘Тамъ, гд упадетъ эта стрла, тамъ и схороните бднаго Робинъ Гуда, подъ зеленой дубравой!’ Онъ выпустилъ стрлу, упалъ навзничь и долженъ былъ скончаться, но угодилъ въ крапиву и потому вскочилъ, — слишкомъ бойко для мертвеца.
Оба мальчика одлись, запрятали свои доспхи и пошли, сожаля о томъ, что теперь уже не водится разбойниковъ, и ршительно не понимая, чмъ же могла новйшая цивилизація похвастаться взамнъ ихъ. Они говорили, что предпочли бы лучше пробыть хотя бы одинъ годъ разбойниками въ Шервудскомъ лсу, чмъ быть президентами Соединенныхъ Штатовъ всю свою жизнь.

ГЛАВА IX.

Въ половин десятаго Томъ и Сидъ должны были лечь въ постель, по обыкновенію. Они прочли свои молитвы, и Сидъ скоро заснулъ, Томъ не сдалъ и ждалъ съ жгучимъ нетерпніемъ. Когда ему стало казаться, что разсвтъ уже близокъ, пробило только десять! Было отчего придти въ отчаяніе. Онъ былъ готовъ ругаться и швырять, чмъ попало, чтобы облегчить себ нервы, но боялся разбудить Сида. И онъ лежалъ смирно, вперивъ глаза въ темноту. Всюду господствовала томительная тишина. Но мало помалу изъ этого безмолвія стали выдляться едва уловимые звуки. Слышалось тиканье часовъ, старыя балки покрякивали тихонько, на лстниц что-то скрипнуло. Ясно было, что духи разгуливаются. Изъ комнаты тети Полли доносился ровный, подавленный храпъ. Началось надодливое стрекотанье кузнечиковъ, не поддающихся никакому человческому обузданію, а вслдъ затмъ, въ стн, у самаго изголовья кроватей, стнной сверчокъ сталъ отбивать свою страшную дробь, заставившую Тома вздрогнуть: вдь это отсчитывались чьи-нибудь дни на земл! Потомъ гд-то далеко завыла собака и ей отвтилъ другой, еще боле отдаленный вой. Томъ погибалъ. Наконецъ, ему стало легче, времена кончились, наступала вчность, онъ сталъ засыпать противъ воли… Часы пробили одиннадцать, но онъ уже не слыхалъ этого. И тогда, примшиваясь къ его полу-возникающимъ сновидніямъ, пронеслось самое меланхолическое кошачье мяуканье. Оно было прервано стукомъ сосдняго отворившагося окна, чьимъ-то окрикомъ: ‘Брысь!.. Дьяволъ!’ и звономъ пустой бутылки, ударившейся въ дровяной сарай тети Полли. Все это совершенно разбудило Тома, и черезъ какую-нибудь минуту онъ былъ уже одть, вылзъ изъ окна и пробирался на четверенькахъ по крыш своей темницы… Во время этого путешествія, онъ тоже мяукнулъ раза два осторожно, потомъ спрыгнулъ на крышу сарайчика, а съ него и на землю. Гекльберри Финнъ ждалъ его здсь съ своею дохлою кошкой. Мальчики пустились въ путь и скрылись во мгл. Черезъ полчаса, они шагали уже по высокой трав кладбища.
Кладбище было устроено на старинный западный ладъ. Оно было расположено на холм, въ полутора мили отъ поселка, и обнесено ветхою изгородью, мстами нагнувшеюся внутрь, а на остальномъ протяженіи наружу, но не державшуюся прямо нигд. Травы и всякія заросли заполонили его повсюду, вс старыя могилы провалились, памятниковъ вовсе не было, надъ могилами торчали только деревянныя, источенныя червями тумбы, просившія себ тщетно опоры. Когда-то на всхъ ихъ было начертано: ‘Здсь покоится…’, но ничего нельзя было прочесть на большинств изъ нихъ дале, даже при дневномъ свт.
Легкій втеръ стоналъ между деревьями и Томъ думалъ со страхомъ, что это, можетъ быть, души умершихъ жалуются на то, что ихъ тревожатъ. Мальчики мало разговаривали, да и то шепотомъ, подъ впечатлніемъ ночного времени, мста и внушительной тишины, окружавшей ихъ. Они скоро нашли выдававшуюся новую насыпь, которая имъ требовалась, и пріютились подъ тремя высокими вязами, которые росли купой въ нсколькихъ шагахъ отъ могилы. Потомъ они стали ждать молча, и ждали очень долго, какъ имъ казалось. Гуканье филина вдалек было единственнымъ звукомъ, нарушавшимъ мертвую тишину. Мысли Тома угнетали его. Онъ долженъ былъ сдлать усиліе, чтобы заговорить.
— Гекки, — прошепталъ онъ, — какъ ты думаешь, нравится это покойникамъ, что мы здсь?
Гекльберри отвтилъ тоже шепотомъ:
— Почему знать… А очень страшно, не правда-ли?
— Еще бы!
Наступило продолжительное молчаніе, мальчики обдумывали дло молча. Томъ шепнулъ снова:
— Слушай, Гекки… Какъ ты полагаешь, Госсъ Уильямсъ слышитъ нашъ разговоръ?
— Разумется. По крайней мр, духъ его слышитъ.
Томъ замтилъ, помолчавъ:
— Лучше мн было бы сказать: мистеръ Уильямсъ. Но я обидть его не хотлъ. Вс звали его Госсъ Уильямсъ.
— Слдуетъ быть разборчивымъ, когда говоришь о покойникахъ, Томъ.
Это было нахлобучкой, и разговоръ снова затихъ. Но Томъ схватилъ вдругъ своего товарища за руку и произнесъ:
— Шшъ!..
— Что такое, Томъ?..— И оба они съ бьющимся сердцемъ прижались другъ къ другу.
— Шшъ!.. Вотъ, опять!..— Разв не слышишь?
— Я…
— Ну вотъ, теперь ты услыхалъ…
— Господи, Томъ, это они являются!..— Являются въ самомъ дл!.. Какъ намъ теперь?..
— Не знаю. Увидятъ они насъ?
— О, Томъ, да они видятъ въ темнот не хуже кошекъ. Зачмъ только мы пришли!
— Ну, не бойся. Врядъ-ли они тронутъ насъ. Мы ничего худого не длаемъ. И если мы будемъ сидть смирно, они и не замтятъ насъ, можетъ быть.
— Постараюсь не бояться, Томъ, но, Господь мой, я такъ дрожу.
— Слушай…
Они пригнули вмст головы, почти затаивъ вовсе дыханіе. Съ конца кладбища доносился глухой звукъ голосовъ.
— Смотри-ка, смотри сюда!— шепнулъ Томъ.— Это что?
— Это чортовъ огонь. О, Томъ, страхъ какой!
Какія-то неясныя фигуры обрисовались во мрак, он размахивали стариннымъ жестянымъ фонаремъ, разсыпавшимъ по земл точно искорки свта. Гекльберри прошепталъ съ трепетомъ:
— Это бсы, нечего сомнваться. И ихъ трое! Господи, Томъ, мы пропали! Сможешь ты молитву прочесть?
— Постараюсь. Но ты не пугайся такъ. Они насъ не тронутъ. ‘Отходя ко сну…’
— Шшъ!..
— Что ты, Гекъ?
— Это люди!.. Одинъ изъ нихъ, во всякомъ случа. Я узнаю голосъ стараго Меффа Поттера.
— Такъ-ли?.. Не ошибаешься?
— Я увренъ. Только притихни, не шевелись. Онъ не такой шустрый, чтобы насъ замтить. И врно пьянъ, по обыкновенію своему, старый хрнъ!
— Хорошо, я буду молчать. Вотъ они втупикъ стали. Не найдутъ, чего ищутъ. Опять пошли. Горитъ!.. Опять холодно… Опять горитъ… Такъ и пышетъ!.. Теперь пошли прямо. Знаешь, Гекъ, я узналъ по голосу и другого. Это Инджэнъ Джо.
— Врно… это онъ, каторжный метисъ! Сказать правду, лучше повстрчаться съ бсами. Но зачмъ ихъ тоже сюда принесло?
Шепотъ умолкъ совершенно, потому что трое пришедшихъ стояли у могилъ, въ нсколькихъ шагахъ отъ притаившихся мальчиковъ.
— Вотъ, здсь, — произнесъ третій голосъ, и тотъ, кому онъ принадлежалъ, поднялъ фонарь и освтилъ себ лицо. Это былъ молодой врачъ Робинсонъ.
Поттеръ и Инджэнъ Джо тащили носилки, въ которыхъ лежали пара лопатъ и веревка. Они сбросили свою ношу на землю и принялись разрывать могилу. Докторъ поставилъ фонарь въ головахъ у нея, потомъ пошелъ и слъ подъ однимъ изъ вязовъ, прислонясь спиною къ нему. Онъ былъ такъ близко отъ мальчиковъ, что они могли бы тронуть его.
— Поторопитесь, ребята!— сказалъ онъ тихо.— Мсяцъ можетъ взойти тотчасъ.
Они проворчали что-то въ отвтъ и продолжали рыть. Нсколько времени не было слышно ничего, кром шуршанья лопатъ, выбрасывавшихъ кучки земли и песку. Это звучало очень однообразно, но, наконецъ, одна лопата ударилась о гробъ съ глухимъ, деревяннымъ стукомъ, прошла еще минута, и работавшіе вытащили этотъ гробъ наверхъ. Они приподняли крышку его тми же лопатами, вынули трупъ и грубо свалили его на землю. Мсяцъ выглянулъ изъ-за тучъ и освтилъ блдное лицо. Подставивъ носилки, люди положили на него мертвое тло, прикрыли его одяломъ и привязали веревкой. Поттеръ вынулъ большой выдвижной ножъ, отрзалъ лишній кусокъ веревки и сказалъ:
— Проклятая работа готова, такъ вы, мастеръ кости пилить, выкладывайте еще пять монетъ, не то, дло стало!
— Умныя рчи!— подтвердилъ Инджэнъ Джо.
— Это что значитъ?— проговорилъ докторъ.— Вы просили заплатить вамъ впередъ и я заплатилъ.
— Да, и вы еще кое-что сдлали, — сказалъ Инджэнъ Джо, подходя къ доктору, который уже поднялся съ мста.
— Пять лтъ тому назадъ вы вытолкали меня изъ кухни вашего отца разъ ночью, когда я пришелъ просить чего-нибудь пость, и говорили, что я не за добромъ явился, а когда я поклялся, что я отплачу вамъ за это, хотя черезъ сотню лтъ, вашъ отецъ засадилъ меня въ тюрьму, какъ бродягу. Думали-ли вы, что я это забуду? Во мн не даромъ индйская кровь!.. {Инджэнъ (Injun) испорченное слово Indian (индецъ).}. И теперь, когда вы мн попались, мы счеты сведемъ, знайте это!
Онъ грозилъ доктору, поднося ему кулакъ къ самому лицу. Робинсонъ размахнулся и ударилъ его такъ, что тотъ повалился на землю. Поттеръ выронилъ свой ножъ съ крикомъ:
— Моего пріятеля не бить!— И въ ту же минуту кинулся на доктора. Они схватились и стали бороться, напрягая вс силы, топча траву, взбивая землю ногами. Инджэнъ Джо вскочилъ въ это время, глаза у него горли яростью, онъ поднялъ ножъ Поттера и сталъ приближаться осторожно, крадучись, какъ кошка, изгибаясь позади боровшихся и выжидая удобной минуты. Доктору какъ-то удалось вырваться, онъ схватилъ тяжелую доску съ могилы Уильямса и оглушилъ ею Поттера. Метисъ воспользовался этимъ мгновеніемъ и всадилъ ножъ по самую рукоять въ грудь молодого человка. Докторъ пошатнулся и упалъ частью на Поттера, обливая его своей кровью. Тучи надвинулись въ это время, окутали мракомъ ужасное зрлище, и оба перепуганные мальчика бросились бжать среди темноты.
Мсяцъ, выглянувъ снова, освтилъ Инджэна Джо, стоявшаго надъ двумя тлами и поглядывавшаго на нихъ. Докторъ пробормоталъ что-то невнятно, вздохнулъ раза два и остался неподвиженъ. Метисъ проговорилъ:
— Счеты покончены… будь ты проклятъ!
Онъ обобралъ убитаго, потомъ вложилъ ножъ въ правую открытую руку Поттера и услся на разбитомъ гробу. Прошло три… четыре минуты… пять… и лишь тогда Поттеръ сталъ шевелиться и стонать. Рука его сжала ножикъ, онъ поднялъ его, оглядлъ и выронилъ съ ужасомъ. Потомъ, онъ поднялся, слъ, столкнулъ съ себя трупъ, посмотрлъ на него и обвелъ все кругомъ мутнымъ взоромъ. Глаза его встртились съ глазами метиса.
— Господи, что тутъ такое, Джо?— проговорилъ онъ.
— Дло дрянь, — отрзалъ Джо, не двигаясь съ мста. — Зачмъ ты его хватилъ?
— Я!.. Никогда въ жизни!
— Разсказывай! Словами дла не смоешь.
Поттеръ задрожалъ и поблднлъ.
— Я зналъ, что надо быть трезвымъ… Не слдовало боле пить сегодня вечеромъ. Но теперь у меня шумитъ въ голов… хуже, чмъ когда мы сюда шли. Все такъ и путается… не могу припомнить ничего хорошенько. Скажи мн, Джо… но, по чести скажи, старый другъ… неужели я это сдлалъ? Я никогда не думалъ… Клянусь душою и честью, никакъ не думалъ, Джо!.. разскажи все, какъ было. О, это ужасно!.. И такой онъ молодой, способный…
— Видишь-ли, вы дрались и онъ повалилъ тебя, ударивъ доскою… Потомъ ты поднялся и пошелъ, шатаясь и спотыкаясь… выхватилъ ножъ, да и всадилъ въ него въ ту самую минуту, какъ онъ снова огорошилъ тебя по голов… И ты пролежалъ до сихъ поръ посл этого, какъ чурбанъ.
— Я не понималъ, что длаю. Умереть мн сію минуту, если я понималъ. Все это отъ виски и въ запальчивости, не иначе. Я и оружія-то не бралъ въ руки во всю мою жизнь, Джо. Дрался я, да, но безъ оружія. Вс это скажутъ… Джо, ты не разсказывай никому. Общай, что не разскажешь, будь другъ. Я всегда любилъ тебя, Джо, всегда стоялъ за тебя. Ты не разскажешь, Джо?
И бдняга упалъ на колни передъ закаленнымъ убійцей и сложилъ руки съ умоляющимъ видомъ.
— Нтъ, ты былъ всегда добръ и прямъ со мною, Меффъ Поттеръ, и я не хочу отстать отъ тебя. Это по всей справедливости, больше чего же?
— О, Джо, ангелъ ты! Благословляю тебя до послдняго дня моего.— И Поттеръ началъ плакать.
— Ну, ну, будетъ объ этомъ. Некогда рюмить-то. Отправляйся ты этой дорогой, а я пойду тою. Бги же, да слдовъ за собою не оставляй.
Поттеръ пустился рысью, перешедшею скоро и въ карьеръ. Метисъ стоялъ, глядя ему вслдъ, и проговорилъ:
— Если онъ такъ ошеломленъ ударомъ и нагруженъ ромомъ, какъ оно кажется, то онъ и не вспомнитъ о пояс, прежде чмъ забжитъ уже такъ далеко, что побоится воротиться одинешенекъ на такое мсто, какъ здшнее… Сердце цыплячье!
Черезъ дв или три минуты на убитаго, на завернутый въ одяло трупъ и на разбитый гробъ смотрлъ одинъ только мсяцъ. Кругомъ царила снова полная тишина.

ГЛАВА X.

Мальчишки мчались къ поселку, онмвъ отъ ужаса. Они оглядывались только по временамъ опасливо назадъ, какъ бы боясь погони. Всякій пень на дорог казался имъ человкомъ и врагомъ, дыханіе у нихъ такъ и спиралось, а когда они поровнялись съ коттэджами, лежавшими ближе къ селу, то лай проснувшихся сторожевыхъ собакъ заставилъ ихъ летть, какъ на крыльяхъ.
— Если бы намъ только добжать до стараго кожевеннаго завода, прежде чмъ я упаду! — шепталъ Томъ отрывисто, едва переводя духъ. — Я выбиваюсь изъ силъ.
Гекльберри только тяжело отдувался въ отвтъ, и оба они не сводили глазъ съ цли своихъ надеждъ, напрягая послднія силы для ея достиженія. Но вотъ она уже близко, и оба они разомъ, плечо съ плечомъ, ринулись въ открытую дверь и упали, признательные и изнеможенные, среди покровительствующей имъ тьмы. Мало по малу пульсъ ихъ сталъ биться спокойне, и Томъ проговорилъ:
— Гекльберри, какъ ты думаешь, что выйдетъ изъ этого?
— Если докторъ Робинсонъ умретъ, то выйдетъ вислица, я думаю.
— Что ты, неужели?
— Я знаю, поврь.
Томъ поразсмыслилъ немного и спросилъ:
— А кто разскажетъ? мы?
— Что ты бредишь? Представь себ, что если оно такъ повернется, что Инджэна Джо не повсятъ, ты думаешь, онъ не убьетъ насъ когда-нибудь? Это уже такъ же врно, какъ то, что мы здсь лежимъ.
— Я именно это и думалъ, Гекъ.
— Если уже кому надо разсказывать, такъ пусть Меффъ Поттеръ это длаетъ, коли онъ до такой степени глупъ. Это ему, вчно пьяному, впору.
Томъ помолчалъ, продолжая раздумывать, потомъ прошепталъ:
— Гекъ, Поттеръ не знаетъ. Какже онъ разскажетъ?
— По какой причин не знаетъ?
— Потому, что его оглушило ударомъ въ ту минуту, какъ Инджэнъ Джо и убилъ. Подумай, какъ могъ онъ видть?.. Подумай, какъ ему знать?..
— Правда твоя, Томъ!
— И потомъ… этимъ ударомъ его, можетъ быть, и совсмъ покончило!
— Нтъ, Томъ, это невроятно. Онъ былъ наспиртовавшись, я это хорошо видлъ, да притомъ, когда же онъ безъ этого и бываетъ? А я знаю, что когда мой отецъ налижется, то его хоть церковью по голов дуй, его не пройметъ. Онъ самъ это говоритъ. Такъ должно быть и съ Меффъ Поттеромъ, разумется. Но если человкъ совершенно трезвъ, то отправится на тотъ свтъ отъ такой колотушки, не спорю.
Посл новаго молчаливаго раздумья Томъ спросилъ:
— Гекки, ты готовъ держать языкъ за зубами?
— Томъ, намъ слдуетъ держать языкъ за зубами. Этотъ индйскій дьяволъ не задумается утопить насъ, какъ пару котятъ, если мы выболтаемъ все, а его не повсятъ. Слушай, Томъ, намъ надо поклясться другъ другу… это мы должны сдлать… поклясться, что будемъ молчать.
— Я согласенъ, Гекъ. Это самое лучшее. Возьмемся за руки и произнесемъ клятву въ томъ, что…
— О, нтъ, этого мало для такого случая. Это годится въ пустыхъ, обыденныхъ вещахъ… особенно съ двочками, потому что он все равно какъ-нибудь да выдадутъ васъ и выболтаютъ все, если расхорохорятся… Но въ такомъ важномъ дл, какъ это, надо, чтобы было написано, и кровью.
Томъ одобрилъ такую мысль всей душою. Кругомъ было глухо, темно, страшно, время, обстоятельства, все окружающее соотвтствовало длу. Онъ нашелъ чистую щепочку, лежавшую въ полос луннаго свта, досталъ кусочекъ сурика изъ кармана, подслъ такъ, чтобы свтъ падалъ на его работу, и съ усиліемъ вывелъ слдующія строки, прикусывая себ языкъ при каждой черт внизъ и разжимая зубы, когда велъ черту кверху:
Гекъ Финнъ и
Томъ Соуеръ клянутся,
что будутъ молчать
на счетъ этого, и пусть
они погибнутъ безъ пути,
если когда-нибудь вздумаютъ.
Гекльберри пришелъ въ восхищеніе отъ графическаго искусства Тома и возвышенности его слога. Онъ вытащилъ булавку у себя изъ полы и хотлъ уколоть себ палецъ, но Томъ воскликнулъ:
— Стой! Не длай этого. Тутъ можетъ быть зелень.
— Какая такая зелень?
— Ядовитая. Вотъ какая. Попробуй-ка проглотить ее, и тогда увидишь.
Онъ развернулъ посл этого нитку съ одной изъ своихъ иголокъ, и оба мальчика надкололи себ ею большой палецъ и выдавили изъ него по капельк крови. Потомъ, долго налаживаясь, Томъ усплъ начертить начальныя буквы своего имени, употребляя мизинецъ вмсто пера, научилъ Гекльберри какъ вывести ‘Г’ и ‘Ф’, и дло съ клятвой было покончено. Они зарыли щепку у самой стны, съ какими-то очень страшными обрядами и заговорами, и стали уврены, что уста ихъ отнын скованы и ключъ отъ этихъ оковъ заброшенъ.
Какая-то тнь проскользнула черезъ проломъ на другомъ конц полуразрушеннаго зданія, но мальчики не замтили ея.
— Томъ,— спросилъ шепотомъ Гекльберри, — что же, благодаря этому, мы уже должны никогда не проговориться?
— Разумется, что бы тамъ ни случилось, мы должны держать языкъ за зубами, иначе погибнемъ, разв не знаешь?
— Да… понимаю, что такъ.
Они перешептывались еще нсколько времени. Вдругъ какая-то собака завыла протяжно и страшно, близехонько, шагахъ въ десяти отъ нихъ. Мальчики прижались другъ къ другу, цпеня отъ ужаса.
— На котораго это изъ насъ она?— едва могъ выговорить Гекльберри.
— Не знаю… Выгляни въ щель… Поскоре!
— Нтъ, Томъ, ты самъ!
— Не могу… не могу я, Гекъ!
— Пожалуйста… Вотъ она опять!
— О, слава Богу, я радъ!— прошепталъ Томъ.— Это Буль Гарбизонъ {Еслибы у м-ра Гарбизона былъ невольникъ, по имени ‘Буль’, то Томъ назвалъ бы его ‘Гарбизоновъ Буль’. Но, говоря о сын или собак какого-нибудь лица, можно было сказать ‘Буль Гарбизонъ’ и т. п.}.
— Ну, это хорошо… А то я уже перепугался до смерти, Томъ. Я думалъ, что это бродячій песъ.
Собака завыла опять. Сердце у мальчиковъ снова упало.
— Слушай, это не Буль Гарбизонъ! — шепнулъ Гекльберри.— Взгляни, Томъ!
Томъ, дрожа отъ страха, согласился и приложилъ глазъ къ щели. Онъ проговорилъ едва слышнымъ шепотомъ:
— О, Гекъ! Это бродячая собака!
— Скоре, скоре, Томъ! На кого она?
— Гекъ, на обоихъ насъ! Вдь мы совсмъ рядомъ.
— О, Томъ, не сдобровать намъ, значитъ! И я знаю, про себя-то, куда попаду. Я такой дурной.
— Ахъ, что длать! Все это отъ игры въ карты, да оттого, что длаешь то, что запрещаютъ именно длать. Я могъ бы быть такимъ хорошимъ, какъ Сидъ, если бы только захотлъ… Да нтъ, не могло мн захотться, разумется. Но если это только пронесетъ теперь мимо меня, общаюсь начать такъ долбить въ воскресной школ…
И Томъ принялся слегка всхлипывать.
— Ты себя считаешь дурнымъ!— сказалъ Гекльберри, тоже начиная всхлипывать.— Да ты, Томъ Соуеръ, передо мной одна сласть! О, Боже мой, Боже, хотлъ бы я хотя на половину имть. столько хорошаго за свой счетъ…
Томъ отступилъ назадъ и прошепталъ:
— Смотри, смотри, Гекъ! Она стоитъ къ намъ задомъ!
Гекъ взглянулъ съ радостью на душ.
— И вправду! Ахъ, дьявольщина! А прежде какъ?
— Да и прежде. Только я, дуракъ, не подумалъ объ этомъ. Ну, это отлично, ты знаешь. Но на кого же она?
Вой прекратился, но Томъ навострилъ уши.
— Шшъ!..— прошепталъ онъ.— Что такое?
— Какъ будто… свинья хрюкаетъ… Нтъ, это кто-то храпитъ.. Томъ.
— Да?… Но откуда это слышится, Гекъ?
— А съ того конца, кажется. Оттуда доносится, будто… Отецъ захаживалъ, бывало, сюда ночевать съ свиньями, но только, прахъ побери, если уже онъ храпитъ, то вещи съ мста сдвигаетъ. Къ тому же, я знаю, онъ не воротится въ нашъ городокъ никогда.
Духъ предпріятій снова воскресъ въ душ мальчиковъ.
— Гекъ, ты ршишься пойти, если я тебя поведу?
— Не очень-то хочется, Томъ. Что если это Инджэнъ Джо?
Томъ поколебался. Но искушеніе усиливалось и мальчишки ршились пойти съ условіемъ, что пустятся бжать, если храпъ замолкнетъ. Они стали красться на ципочкахъ, слдуя одинъ за другмъ. Въ пяти шагахъ отъ храпвшаго, Томъ наступилъ на дощечку и она переломилась съ трескомъ. Спавшій простоналъ, поежился и повернулъ лицо такъ, что луна его освтила. Это былъ Меффъ Поттеръ. Когда онъ зашевелился, у мальчиковъ замерло сердце, ноги приросли къ полу, но теперь они успокоились, выбрались на ципочкахъ вонъ, черезъ проломъ въ досчатой стн и остановились, немного отойдя, чтобы распроститься. Въ ночномъ воздух пронесся снова протяжный, жалобный вой. Они оборотились и увидали, что бродячая собака стоитъ въ нсколькихъ шагахъ отъ Поттера, прямо къ нему своей мордой, вздернутой кверху.
— О, Господи, это она ему предвщаетъ! — воскликнули разомъ оба мальчика.
— Однако, Томъ, — сказалъ Гекъ, — бродячая собака выла въ полночь у дома Джонни Миллера, недли дв тому назадъ уже будетъ, и въ тотъ же самый вечеръ на перила къ нему слъ блудящій огонекъ и жужжалъ, а до сихъ поръ никто у нихъ не умеръ!
— Знаю это. А что еще будетъ? Притомъ разв Грэси Миллеръ не споткнулась объ очагъ и не обгорла страшно въ слдующую же субботу?
— Да, а все же не умерла. Теперь она выздоравливаетъ.
— Такъ-то оно такъ, но подожди еще, посмотри, что будетъ. Поврь, это уже покойница, какъ и Меффъ Поттеръ покойникъ. Такъ говорятъ негры, а они все знаютъ на счетъ этихъ вещей, Гекъ!
Они разстались въ раздумьи.
Когда Томъ взобрался снова въ свою спальню, ночь была уже почти на исход. Онъ раздлся очень осторожно и заснулъ, радуясь тому, что никто не замтилъ его отсутствія. Онъ не зналъ, что слегка похрапывавшій Сидъ не спалъ и лежалъ такъ, проснувшись, уже около часа.
Когда Томъ проснулся, то Сидъ усплъ уже одться и уйти. Судя по свту, по всей атмосфер, было уже поздненько. Томъ изумился. Почему его не разбудили, не тормошили, по обыкновенію, чтобы онъ всталъ? Это не предвщало хорошаго. Онъ одлся въ какія-нибудь пять минутъ и сошелъ внизъ, чувствуя себя изломаннымъ, соннымъ. Вся семья сидла еще за столомъ, но уже отзавтракавъ. Никто не возвысилъ голоса для упрека, но вс глаза отворачивались отъ Тома, господствовало молчаніе и на всемъ лежала печать торжественности, наполнявшая страхомъ душу виновнаго. Онъ слъ и старался весело болтать. Но это былъ тщетный трудъ, никто не промолвилъ ничего, не улыбнулся ему въ отвтъ, такъ что онъ самъ умолкъ, и сердце у него совсмъ замерло.
Посл завтрака тетка увела его къ себ, и онъ почти обрадовался при мысли, что его выскутъ. Но вышло иное. Тетка стала плакать надъ нимъ и спрашивать, какъ могъ онъ поступать такъ и не щадить ея бднаго стараго сердца, она сказала въ заключеніе, что пусть же онъ такъ и продолжаетъ, губитъ себя и ея сдую голову вгоняетъ въ могилу, уговаривать его боле не стоитъ. Это было хуже тысячи розогъ, и душа у Тома заныла сильне его тла. Онъ плакалъ, просилъ прощенія, общалъ исправиться, повторялъ эту клятву, и былъ, наконецъ, отпущенъ, чувствуя, что простили его лишь на половину и что ему удалось внушить лишь небольшое довріе.
Онъ вышелъ въ такомъ угнетенномъ состояніи духа, что не думалъ даже объ отмщеніи Сиду, поэтому тотъ совершенно напрасно поспшилъ улизнуть черезъ заднюю калитку. Грустно и угрюмо побрелъ онъ въ школу и позволилъ высчь себя, совмстно съ Джо Гарперомъ (за то, что играли въ карты еще наканун), съ равнодушіемъ человка, душа котораго обременена слишкомъ большими горестями для того, чтобы обращать вниманіе на бездлицы. Потомъ онъ слъ на свое мсто, поставилъ локти на столъ и уперся подбородкомъ въ ладони, устремивъ на стну неподвижный взглядъ мученика, страданія котораго достигли предла и стали невыносимыми. Локоть его упирался во что-то твердое. Просидвъ долго въ томъ же положеніи, онъ сдвинулся, наконецъ, медленно, неохотно, и взялъ, вздыхая, этотъ предметъ. Это было что-то, завернутое въ бумажку. Онъ развернулъ, и у него вырвался протяжный, исполинскій вздохъ. Сердце его надорвалось: въ бумажк была мдная кнопка отъ каминной ршетки!.. Это было тмъ послднимъ перышкомъ, которое надломило спину верблюда.

ГЛАВА XI.

Около полудня роковая всть взбудоражила внезапно весь поселокъ. Не было никакой надобности въ телеграф, — о которомъ и теперь тамъ еще не мечтаютъ, — новость перелетала изъ устъ въ уста, отъ одной кучки людей къ другой, изъ дома въ домъ, почти съ быстротой телеграммы. Понятно, что и учитель освободилъ всю школу отъ послобденныхъ занятій, обыватели нашли бы очень страннымъ, если бы онъ того не сдлалъ. Возл убитаго подняли окровавленный ножъ и кто-то призналъ его за принадлежащій Меффу Поттеру, — такъ разсказывали. Говорили тоже, что одинъ запоздалый мстный житель засталъ Поттера мывшимся у ручья въ часъ или около двухъ часовъ ночи, и что Поттеръ поспшилъ скрыться отъ него,— это было очень подозрительно, особенно самое мытье, не входившее въ привычки Поттера. Толковали тоже, что обыскали весь поселокъ, чтобы найти этого ‘убійцу’ (публика быстро находитъ улики и постановляетъ приговоры), но его нигд не оказывалось. Повсюду были разосланы конные сыщики, и шерифъ былъ увренъ, что его поймаютъ еще до вечера.
Вс такъ и валили къ кладбищу. Томъ забылъ свои огорченія и присоединился къ шествію, не потому, чтобы ему не желалось въ тысячу разъ лучше идти во всякое другое мсто, но потому, что его влекло туда какое-то неизъяснимое, страшное очарованіе. Добравшись до роковой могилы, онъ протиснулся своимъ маленькимъ тломъ сквозь толпу и увидлъ ужасную картину. Ему казалось, что онъ былъ здсь когда-то давно… Кто-то ущипнулъ его за руку. Онъ повернулся и встртилъ на себ взглядъ Гекльберри. Оба мальчика разомъ осмотрлись кругомъ, наблюдая, не подмтилъ-ли кто чего-нибудь въ этимъ взаимномъ взгляд, но вс разговаривали и были слишкомъ заняты страшнымъ зрлищемъ.
— Бдный малый! Бдный малый!.. А все же урокъ тмъ, которые грабятъ могилы!.. Не миновать Поттеру вислицы, если только изловятъ его!..
Таково было содержаніе толковъ, а пасторъ произнесъ: Судъ Божій. Господняя рука здсь!
Томъ содрогнулся съ головы до ногъ, потому что увидлъ нечаянно угрюмое лицо Инджэна Джо. Въ эту самую минуту толпа заколебалась, стала тсниться, и раздались голоса:
— Вотъ и онъ!.. Онъ!.. Самъ идетъ!..
— Кто?.. Кто?..— спрашивало десятка два другихъ голосовъ.
— Меффъ Поттеръ!
— Смотрите, остановился!.. Смотрите же, поворачиваетъ!.. Не выпускайте его!
Сидвшіе на деревьяхъ, надъ головами Тома, говорили, что Поттеръ и не думаетъ уходить, онъ только какъ будто въ нершительности и смутился.
— Адская наглость!— проговорилъ одинъ изъ присутствовавшихъ.— Пришелъ полюбоваться на свое дло… только не ждалъ встртить здсь столько народа!
Толпа разступилась: шелъ шерифъ очень важно и ведя Поттера за руку. Лицо бдняги было искажено, въ глазахъ выражался испугъ. Дойдя до убитаго, онъ пошатнулся, какъ пораженный ударомъ, закрылъ лицо руками и зарыдалъ.
— Не я это сдлалъ, други мои! — проговорилъ онъ сквозь слезы.— Честное слово, не я!
— Разв тебя уже обвиняютъ? — крикнулъ кто-то.
Эти слова попали въ цль. Поттеръ открылъ лицо и безпомощно оглянулъ всхъ. Увидя Джо, онъ воскликнулъ:
— О, Инджэнъ Джо, ты общалъ мн, что никогда…
— Это твой ножъ? — сказалъ шерифъ, бросая ножъ передъ нимъ.
Поттеръ готовъ былъ упасть, если бы его не подхватили и не посадили на землю. Онъ бормоталъ:
— Что-то мн говорило, что не надо возвращаться и…
Онъ остановился, дрожа, потомъ помахалъ ослабвшей рукою съ видомъ побжденнаго человка и сказалъ:— Говори, Джо… разсказывай все… нечего уже тутъ боле…
Гекльберри и Томъ стояли, молча и оцпенвъ, и слушали, какъ закоренлый лжецъ излагалъ по своему, спокойно, событія, и ждали, что ясное небо разверзнется и изъ него вылетятъ молніи на голову Джо, они дивились только тому, что кара такъ медлитъ. А когда онъ закончилъ разсказъ и все же остался цлъ и невредимъ, ихъ нершительное желаніе нарушить свою клятву и спасти жизнь бдному, обманутому арестанту ослабло и исчезло окончательно, потому что имъ было ясно, что этотъ разбойникъ продалъ душу свою дьяволу, а бороться съ тмъ, кто принадлежитъ нечистой сил, было бы просто гибельно.
— Отчего ты не бжалъ?.. Что тебя принудило идти сюда?— спросилъ кто-то.
— Меня тянуло… такъ и тянуло, — простоналъ Поттеръ.— Я хотлъ убжать… но меня повело только сюда… И онъ зарыдалъ снова.
Инджэнъ Джо повторилъ черезъ нсколько минутъ передъ слдователемъ и подъ присягою также спокойно свое показаніе, и мальчики, видя, что громы небесные все же не разражаются, утвердились вполн въ той мысли, что Джо продалъ себя сатан. Онъ сдлался для нихъ съ этого времени самымъ любопытнымъ изъ виднныхъ ими когда-либо зловредныхъ предметовъ, и они не могли свести съ него своихъ зачарованныхъ глазъ. Они втайн ршились наблюдать за нимъ по ночамъ, если случай представится, въ надежд лицезрть и его страшнаго владыку.
Инджэнъ Джо помогъ другимъ поднять мертвое тло и уложить его на повозку, причемъ иные въ трепетной толп прошептали, будто изъ раны кровь посочилась немного!.. Мальчики понадялись, что это обстоятельство обратитъ подозрнія на должную дорогу, но ошиблись въ своемъ ожиданіи, потому что многіе тотчасъ замтили:
— Еще бы, трупъ былъ тогда въ трехъ шагахъ отъ Поттера.
Страшная тайна и угрызенія совсти тревожили Тома съ недлю, и Сидъ сказалъ однажды за завтракомъ:
— Томъ, ты такъ ворочаешься и говоришь во сн, что я половину ночи не сплю.
Томъ поблднлъ и потупился.
— Это знакъ нехорошій, — строго произнесла тетя Полли.— Что у тебя на душ, Томъ?
— Ничего. Ничего нтъ у меня, — отвтилъ мальчикъ, но рука у него дрогнула такъ, что онъ разбрызгалъ свой кофе.
— И о такомъ вздор толкуешь! — продолжалъ Сидъ. — Въ прошлую ночь ты повторялъ: ‘Это кровь, это кровь, вотъ что!’ И нсколько разъ все тоже говорилъ. А потомъ: ‘Не мучьте меня… я разскажу’. Что разскажешь? Хотлось бы знать, что ты хочешь разсказывать?
Все кругомъ Тома точно закружилось. И неизвстно, что могло бы произойти, если бы лицо тети Полли не прояснилось и она сама безсознательно не пришла бы на помощь мальчику.
— Перестань!— сказала она. — Это все слдствіе того ужаснаго убійства. Мн самой оно снится чуть не каждую ночь. Иной разъ даже грезится, что я это совершила.
Мэри замтила, что и на нее также подйствовало это происшествіе. Сидъ удовлетворился, повидимому. Томъ выскользнулъ изъ комнаты при первой возможности и цлую недлю жаловался на зубную боль, ради которой завязывалъ себ ротъ на ночь. Онъ не догадывался, что Сидъ не спитъ по ночамъ, подстерегая его, и распускаетъ ему повязку, прислушивается, опершись на локоть, и потомъ опять налаживаетъ ее на мсто. Понемногу, душевная тревога Тома стихла, зубная боль ему надола и была брошена. Если Сидъ намревался извлечь что-нибудь изъ отрывочныхъ рчей Тома, то не выдавалъ этого ничмъ. Самому Тому казалось, что его товарищамъ по школ не мшало бы и перестать вчно разспрашивать о дохлыхъ кошкахъ, эти толки возобновляли его безпокойство. Сидъ замчалъ, что Томъ ршительно пересталъ брать на себя роль слдователя при освидтельствованіи этихъ труповъ, между тмъ какъ прежде онъ былъ всегда во глав всякаго новаго похожденія, онъ замтилъ тоже, что Томъ не бралъ на себя и роли свидтеля, что было странно. Не укрылось отъ взгляда Сида и то, что Томъ выказывалъ вообще отвращеніе къ производству этихъ слдствій и избгалъ ихъ, какъ могъ. Сидъ удивлялся, но не говорилъ ничего. Впрочемъ, и слдствія скоро вышли изъ моды у школьниковъ и перестали растравлять сердце Тома. Ежедневно, или хотя черезъ день, въ это печальное время, Томъ выжидалъ удобнаго случая, чтобы пробраться къ маленькому ршетчатому тюремному окну и просунуть въ него что-нибудь въ утшеніе ‘убійц’. Тюрьма состояла изъ крошечной кирпичной клтушки, стоявшей на болот, въ самомъ конц деревни. При ней не было сторожа, да правду сказать, рдко кто и сиживалъ въ ней. Приношенія Тома облегчали ему совсть. Обывателямъ очень желалось вымазать дегтемъ Инджэна Джо, вывалять въ перьяхъ, навязать ему рогожку и выгнать его за то, что онъ доносчикъ, но онъ наводилъ такой страхъ на всхъ, что никто не ршался первый наложить на него руку, и дло такъ и не выгорло. При обоихъ своихъ показаніяхъ онъ осторожно начиналъ разсказъ прямо съ драки, не упоминая вовсе о предшествовавшемъ тому разрытіи могилы, поэтому было ршено и не начинать дла о томъ въ суд.

ГЛАВА XII.

Одною изъ причинъ, заглушившихъ въ душ Тома его тайныя мученія, было то, что у него явилась новая забота: Бекки Татшеръ перестала ходить въ школу. Томъ боролся съ своимъ чувствомъ нсколько дней, гордо надясь ‘завить горе веревочкой’. Но это ему не удалось, и онъ невольно сталъ бродить по вечерамъ около дома Татшеровъ, чувствуя себя несчастнымъ до крайности. Она была больна. Что, если она умретъ? Можно было лишиться разсудка отъ этой мысли. Ни сраженія, мы даже корсарство не занимали боле мальчика. Онъ забросилъ свой обручъ, свою летучую мышь. Вся отрада жизни померкла, кругомъ — одна тоска. Тетка начала безпокоиться и принялась испытывать надъ нимъ всякія леченья. Она принадлежала къ числу тхъ людей, которые увлекаются патентованными средствами и всми вновь изобртаемыми способами для созданія или возстановленія здоровья, и неуклонно примняла ихъ къ длу. Едва только появлялась какая-нибудь новинка въ этомъ род, она лихорадочно стремилась проврить ея чудодйственную силу, — не на себ, потому что никогда не хворала, но на всякомъ, кто случался у нея подъ рукою. Она подписывалась на всевозможные ‘Будьте здоровы!’ и френологическія ловушки, и выспреннее невжество, которымъ были пропитаны эти изданія, насыщало ее, какъ вдыхаемый воздухъ. Весь вздоръ, который проповдывался тутъ относительно вентиляціи, правилъ при укладываніи въ постель и при вставаніи съ нея, или насчетъ того, что надо сть и что надо пить, сколько длать движенія, какое расположеніе духа поддерживать и во что одваться, — все это было свято для нея, какъ Библія, и она не замчала, что ея журналы, посвященные ‘здравію’, обыкновенно опровергали въ текущемъ мсяц то, что совтовали въ прошедшемъ. Она была простодушна и чиста во всю свою жизнь, почему легко становилась жертвой. Собравъ свои щарлатанскія изданія и шарлатанскія средства, она мчалась съ этимъ смертоноснымъ оружіемъ на своемъ призрачномъ кон, выражаясь метафорически, и ‘въ сопровожденіи самихъ адскихъ силъ’. Ей и въ голову не приходило, что она не олицетворяетъ собою ангела-цлителя, снисшедшаго въ образ человческомъ для врачеванія страдающихъ обывателей бальзамомъ гилейскимъ.
Въ то время было совершенно внов леченіе водою, и нездоровье Тома было ей какъ разъ на руку. Она выводила его ежедневно на разсвт въ дровяной сарайчикъ, окачивала его цлымъ потокомъ холодной воды, терла его полотенцами, жесткими, какъ скребница, приводила его этимъ въ себя, потомъ завертывала въ мокрую простыню и зарывала въ постель подъ множество одялъ, выдерживая до тхъ поръ, пока онъ не потлъ ‘всею душою’, причемъ, какъ разсказывалъ Томъ, ‘душа выходила у него желтыми капельками изъ всхъ поръ’.
Однако, несмотря на эти мры, мальчикъ становился все грустне, блднлъ и хирлъ. Она приступила къ горячимъ ваннамъ, пояснымъ ваннамъ, обливанію, погруженію въ воду, мальчикъ оставался унылымъ, какъ погребальныя дроги. Тетя Полли попробовала усилить леченіе легкой овсяной діэтой и нарывнымъ пластыремъ. Она смотрла на Тома въ отношеніи его емкости, какъ на какой-нибудь кувшинъ, и наполняла его ежедневно своими универсальными средствами.
Онъ сталъ уже совершенно равнодушенъ къ этимъ пыткамъ съ теченіемъ времени, и такое состояніе духа приводило ее въ отчаяніе. надо было сломить это безучастіе ко всему. Именно въ эту пору она услышала въ первый разъ о ‘Отнын нтъ боли’. Она тотчасъ же выписала себ цлую провизію этого зелья, попробовала его и преисполнилась благодарности. Это былъ, можно сказать, огонь, только въ жидкомъ образ. Она тотчасъ же бросила водяное леченіе, равно какъ и всякое другое, и возложила все свое упованіе на ‘Отнын нтъ боли’. Заставивъ Тома выпить чайную ложечку этого лекарства, она стала ждать съ глубочайшей тревогой его дйствія и успокоилась разомъ, душа ея обрла снова миръ, потому что ‘безучастіе’ какъ рукой сняло: мальчикъ не оказалъ бы боле сердечнаго, порывистаго участія къ эксперименту, если бы подъ нимъ разложили огонь.
Томъ почувствовалъ дйствительно необходимость очнуться. Вести подобную жизнь могло быть достаточно романтичнымъ при его сокрушенныхъ надеждахъ, но она начинала лишаться всякой мягкости и пріобртала слишкомъ угрожающее разнообразіе. Онъ сталъ придумывать разные выходы изъ такого положенія и ршилъ, что лучше всего будетъ представиться охотникомъ до ‘Отнын’. Онъ просилъ этого снадобья такъ часто, что надодалъ, и тетка его кончила тмъ, что велла ему принимать самому, а ее оставить въ поко. Если бы дло касалось Сида, восторгъ ея былъ бы безъ всякой примси подозрнія, но Томъ заставлялъ ее наблюдать тайкомъ за стклянкой. Количество снадобья дйствительно уменьшалось, но она не догадывалась, что мальчикъ лечилъ имъ щель въ полу гостиной.
Однажды, когда Томъ былъ занятъ именно отмриваніемъ пріема для щели, въ комнату вошелъ тетинъ рыжій котъ. Мурлыкая и поглядывая жадно на ложечку, онъ точно просилъ попробовать. Томъ сказалъ ему:
— Не проси, если не хочешь въ самомъ дл, Питеръ. Но Питеръ выразилъ, что хочетъ въ самомъ дл.
— Подумай-ка, надо-ли теб.
Питеръ зналъ, что надо.
— Если ты такъ просишь, я дамъ теб, потому что я не скряга, но если теб не понравится, пеняй только на себя.
Питеръ соглашался на все. Тогда Томъ открылъ ему ротъ и влилъ туда ‘Отнын нтъ боли’. Питеръ подпрыгнулъ на два ярда отъ пола, испустилъ воинственный вопль и сталъ метаться вокругъ комнаты, колотясь о мебель, опрокидывая цвточные горшки и производя общее разрушеніе. Наконецъ, поднявшись на заднія лапы, онъ сталъ плясать въ видимомъ упоеніи, закинувъ голову назадъ и выражая громогласно свое неисчерпаемое блаженство. Потомъ онъ принялся снова кидаться по комнат, водворяя хаосъ и запустніе на своемъ пути. Тетя Полли вошла какъ разъ въ ту минуту, когда онъ, совершивъ двойное сальто-мортале, провозгласилъ громкое: ‘Ура!’ и вылетлъ въ открытое окно, увлекая за собою остальные цвточные горшки. Старушка стояла, окаменвъ отъ изумленія и смотря поверхъ своихъ очковъ, Томъ валялся по-полу, задыхаясь отъ хохота.
— Томъ, что приключилось такое съ котомъ?
— Не знаю, тетя, — едва могъ выговорить мальчикъ.
— Помилуй, я его никогда такимъ не видала. Съ чего это онъ?
— Право, не понимаю, тетя. Кажется, что коты всегда поступаютъ такъ, если они довольны…
— Да?.. Именно такъ?— Въ голос ея было что-то неутшительное для Тома.
— Да, тетя… По крайней мр, я такъ думаю.
— Ты думаешь?
— Д… да.
Старушка нагнулась, Томъ слдилъ за ея движеніями съ любопытствомъ, подстрекаемымъ страхомъ. Онъ догадался слишкомъ поздно о томъ, что она ‘пронюхала’. Обличительная ручка чайной ложки торчала изъ подъ подзора у кровати. Тетя Полли взяла ложку, подняла ее кверху. Томъ смутился и потупилъ глаза. Тетя Полли заставила его встать своимъ обычнымъ способомъ, — взявъ за ухо, — и сильно застучала по его голов наперсткомъ.
— Отвчай теперь, за что ты поступилъ такъ съ бднымъ безсловеснымъ животнымъ?
— Да мн жаль его было… У него тетки нтъ.
— Тетки у него нтъ! Дурацкая твоя голова! Какое тутъ отношеніе?
— Очень большое. Будь у него тетка, она сама выжгла бы ему вс внутренности… не чувствуя къ нему никакого состраданія, какъ не чувствуютъ его къ человку!
Тетя Полли ощутила внезапно угрызенія совсти. Дло получало новое освщеніе: то, что было жестокостью въ отношеніи кота, могло быть жестокимъ и въ отношеніи къ мальчику. Она стала смягчаться, ей было жаль его, на глазахъ ея мелькнули даже слезы, она погладила Тома по голов и сказала мягко:
— Томъ, я старалась къ лучшему… И вдь лекарство приносило теб пользу.
Томъ взглянулъ ей въ лицо съ самымъ серьезнымъ видомъ, сквозь который едва свтилась насмшка.
— Я знаю, что вы желали мн добра, тетя, какъ и я Питеру. И оно принесло ему пользу. Я не видывалъ его еще никогда въ такомъ миломъ…
— О, Томъ, перестань, не огорчай меня снова! Попытайся лучше стать, однажды и навсегда, добрымъ мальчикомъ, и теб не придется боле принимать никакого лекарства!
Томъ пришелъ въ школу еще задолго до времени. Вс замчали за нимъ эту странность за послдніе дни. И тоже, какъ это стало у него привычнымъ теперь, онъ торчалъ у калитки, которая вела на школьный дворикъ, вмсто того, чтобы играть съ товарищами. Онъ отговаривался тмъ, что ему нездоровится, да оно и было похоже на то. Онъ притворялся, что смотритъ въ разныя стороны, кром той, въ которую онъ дйствительно смотрлъ: вдоль улицы. Наконецъ, онъ завидлъ Джэффа Татшера, и лицо у него просвтлло. Когда тотъ подошелъ, Томъ заговорилъ съ нимъ, искусно ‘наводя’ его на возможность сказать что-нибудь о Бекки, но безтолковый мальчишка пропускалъ все мимо ушей. Томъ продолжалъ поджидать, воспрядывая духомъ каждый разъ, когда вдали начинало мелькать какое-нибудь платьице, и чувствуя ненависть къ каждой, наряженной въ него, если она была не тою, которую онъ ожидалъ. Наконецъ, платьица перестали показываться, и онъ снова погрузился въ безнадежныя думы, вошелъ въ пустую классную комнату и опустился на свое мсто, страдая. Вдругъ еще одно платьице промелькнуло черезъ калитку, и сердце у Тома такъ и екнуло. Черезъ мгновеніе онъ былъ уже на двор и ‘расходился’, какъ настоящій индецъ: визжалъ, хохоталъ, гонялся за другими мальчиками, прыгалъ черезъ заборъ, рискуя искалчить себя и лишиться самой жизни, ходилъ колесомъ, стоялъ на голов, — словомъ, продлывалъ всякіе геройскіе подвиги, наблюдая тоже втайн за тмъ, видитъ-ли все это Бекки Татшеръ. Но она казалась совершенно безучастною, не обращала на него никакого вниманія. Возможно-ли было, чтобы она не замчала его присутствія?.. Онъ сталъ дйствовать въ непосредственномъ сосдств отъ нея, сталъ бгать кругомъ, испуская боевой кличъ, сорвалъ шапку съ одного школьника и забросилъ ее на крышу школы, вторгся въ кучку мальчиковъ, расшвыривая ихъ во вс стороны, и покатился самъ на землю подъ самымъ носомъ у Бекки, чуть не сваливъ ее съ ногъ. Она отвернулась, вздернувъ носикъ, и онъ разслышалъ, какъ она произнесла: ‘Ффъ! Иные думаютъ, что очень милы… Все выставляются!’
Щеки у Тома такъ и вспыхнули. Онъ поднялся и ускользнулъ прочь, униженный и оскорбленный.

ГЛАВА XIII.

Томъ ршился теперь. Онъ былъ доведенъ до унынія и отчаянія. Бдный онъ, оставленный всми мальчикъ, котораго никто не любилъ! Впослдствіи, когда они узнаютъ, до чего они его довели, они пожалютъ, быть можетъ, онъ хотлъ идти правильно, выбиться въ люди, но его не допустили, если имъ хочется только отвязаться отъ него, пусть такъ и будетъ, и пусть они его же винятъ за все… Отчего не винить? Какое право на жалобу у отверженца?.. Да, они принуждаютъ его вступить на этотъ путь: онъ станетъ преступникомъ. Выбора больше не было… Во время этихъ размышленій онъ находился далеко, въ ‘Лугахъ’, и школьный колокольчикъ, призывавшій ‘къ сбору’, доносился до него слабымъ отзвукомъ. Томъ заплакалъ, подумавъ о томъ, что уже никогда, никогда боле не услышитъ этого знакомаго звона… Грустно было это, но его вынуждали къ тому, если его гнали въ суровый міръ, надо было покориться… Но онъ прощалъ имъ… И онъ зарыдалъ пуще прежняго.
Въ эту самую минуту ему попался навстрчу его закадычный другъ, Джо Гарперъ. Взглядъ у Джо былъ свирпый, выдававшій какую-то великую и отчаянную ршимость. Въ сущности, были тутъ ‘дв души, но питавшія одну мысль’. Томъ, утирая себ слезы рукавомъ, началъ мямлить что-то о своемъ намреніи бжать отъ гоненій и недостатка сочувствія, пойти бродить по блому свту и никогда уже не возвращаться назадъ. Онъ закончилъ рчь выраженіемъ надежды на то, что Джо его не забудетъ.
Но оказалось, что Джо хотлъ просить Тома объ этомъ самомъ и отправился искать его именно съ этою цлью. Мать только что выдрала его за то, что онъ будто бы выпилъ сливки, до которыхъ онъ вовсе и не дотрогивался, даже не зналъ, гд они. Было ясно, что онъ ей надолъ и она хотла избавиться отъ него. Если же она пришла къ этому, то ему не оставалось боле ничего, какъ исполнить такое желаніе. Онъ надялся, что она проживетъ счастливо и не раскается никогда въ томъ, что выгнала бднаго мальчика въ безчувственный міръ, на страданія и смерть!
Они стали ходить, повдывая другъ другу свои печали и заключая новый договоръ стоять другъ за друга, быть братьями и не разлучаться до тхъ поръ, пока смерть не положитъ конецъ всмъ ихъ мукамъ. Потомъ они принялись излагать свои планы. Джо полагалъ сдлаться отшельникомъ, питаться кореньями въ какой-нибудь глухой пещер, умирая, пожалуй, отъ холода, нужды и горя, но, выслушавъ Тома, онъ нашелъ, что вести преступную жизнь несравненно выгодне, и согласился быть морскимъ разбойникомъ.
Въ трехъ миляхъ ниже Сентъ-Питерсборга, тамъ, гд Миссиссипи не многимъ шире одной мили, находятся длинный и узкій лсистый островъ съ песчаною отмелью у своего верховья. Это было отличное мсто для притона: островъ былъ необитаемъ, тянулся далеко къ противоположному берегу, лежалъ рядомъ съ густымъ, почти двственнымъ лсомъ. По всему этому выборъ остановился на остров Джэксон. Кто долженъ былъ подвергаться нападеніямъ морскихъ разбойниковъ, объ этомъ мальчики не думали,они только завербовали къ себ Гекльберри Финн, который изъявилъ полную готовность къ новому роду жизни: вс карьеры были для него безразличны. Посл этого они разстались, условившись встртиться въ пустынномъ мст на берегу рки, въ двухъ миляхъ отъ поселка и въ излюбленный часъ: полночь. Они подмтили уже небольшой брусчатый плотъ, которымъ намревались овладть. Каждый соучастникъ долженъ былъ принести удочекъ и крючковъ, и столько продовольственныхъ припасовъ, сколько съуметъ добыть самымъ злодйскимъ и таинственнымъ способомъ, — какъ подобало разбойникамъ. И прежде чмъ истекъ вечеръ, вс они насладились удовольствіемъ распространить всть о томъ, что вскор жители услышатъ ‘кое-что’. При этомъ вс т, которымъ былъ заброшенъ этотъ намекъ, приглашались ‘молчать и ждать’.
Около полуночи Томъ явился съ вареною ветчиной и еще нкоторою мелочью и залзъ въ глухую заросль на небольшимъ косогор, возвышавшемся надъ условленнымъ мстомъ. Была звздная, тихая ночь. Широкая рка разстилалась, какъ дремлющій океанъ. Томъ прислушался съ минуту, но тишина не нарушалась никакимъ звукомъ. Тогда онъ свистнулъ протяжно и громко. Ему отвтили тмъ же изъ подъ косогора. Онъ свистнулъ еще два раза, и на эти сигналы послдовалъ подобный же отвтъ. Потомъ тихій голосъ окликнулъ:
— Кто идетъ?
— Томъ Соуеръ, Черный мститель за испанскую рать. Ваши имена!
— Гекъ Финнъ ‘Красная рука’ и Джо Гарперъ ‘Гроза морей’. — Названія были почерпнуты Томомъ изъ его любимой литературы.
— Хорошо. Теперь пароль!
Два хриплые голоса произнесли разомъ среди оснявшей ихъ ночи одно страшное слово:
— Кровь!
Посл этого Томъ швырнулъ свою ветчину внизъ съ косогора и скатился съ него самъ, причемъ пострадали и его платье, и кожа на окорок. Можно было сойти съ пригорка очень удобной тропинкой, но такой путь не представлялъ трудностей и опасностей, столь дорогихъ всякому пирату.
Гроза морей принесъ съ собой цлый бокъ отъ провсной свиной туши, который едва дотащилъ до мста. Финнъ Красная рука усплъ стянуть гд-то котелокъ и пучекъ полувысохшихъ табачныхъ листьевъ, присоединивъ къ этому нсколько тростинокъ для превращенія ихъ въ трубки. Но, кром его, никто изъ пиратовъ не курилъ и не умлъ жевать табакъ. Черный мститель за испанскую рать заявилъ, что нельзя было отплыть вовсе безъ огня. Это была дльная мысль. Въ т времена спички еще были мало извстны, но въ ста ярдахъ ниже, на большой рчной гонк, свтилась гниль, пираты отправились за нею и добрались, крадучись, до желаемаго куска дерева. Они придали внушительный характеръ этой экспедиціи, произнося: ‘тише!’, по временамъ прикладывали палецъ къ губамъ, дотрогиваясь руками до воображаемыхъ ножей, и отдавали вполголоса приказанія ‘вонзить эти ножи по самую рукоять въ грудь ‘враговъ’, если они только шелохнутся, потому что ‘мертвый не донесетъ’. Они знали отлично, что гоньщики были вс въ это время въ поселк, гд складывали лсъ въ штабели, или погуливали, но это не могло служить извиненіемъ тому, чтобы не соблюсти всхъ разбойничьихъ пріемовъ.
Наконецъ, они отплыли, Томъ командовалъ, Гекъ гребъ на корм, Джо на носу. Томъ стоялъ посередин плота, нахмуривъ брови и скрестивъ руки. Онъ отдавалъ приказанія тихимъ, суровымъ шепотомъ:
— Впередъ… По втру!
— Есть, сэръ!
— Прямо держи… Пр…я…мо!
— Прямо, сэръ!
— Отпусти немного!
— Есть, сэръ!
Такъ какъ мальчики гребли не переставая и не измняя направленія къ середин рки, то было очевидно, что вс эти команды отдавались лишь ‘для эффекта’ и не означали въ частности ршительно ничего.
— Какіе подняты паруса?
— Марсель и фокъ-зейль, сэръ!
— Вс на авралъ!… Берись сюда, гей! Полдюжины молодцовъ на форъ-бомъ-брамсель!… Живо!
— Есть, сэръ!
— Отпусти большой парусъ!.. На ванты!.. Брасопить!… Работай, ребята!
— Есть, сэръ!
— Держи къ втру… На бакбордъ!… Гляди въ оба на поворот!.. Бакбордъ! Бери на бакбордъ!.. Ну, ребята! Разомъ! Пр…я…мо!
— Есть, сэръ!
Плотъ былъ уже въ самой стру, мальчики выпрямились и положили весла. Вода была невысока и теченіе не превышало двухъ-трехъ миль въ часъ. Въ продолженіи слдующихъ трехъ четвертей часа не было произнесено почти ни одного слова. Плотъ плылъ уже мимо поселка, лежавшаго въ отдаленіи. Три или четыре мерцавшіе огонька указывали, гд онъ находится, покоясь въ мирномъ сн, опоясанный мглистою водною ширью съ отражавшимися въ ней звздами, и не вдая ничего о совершающемся роковомъ дл… Черный мститель все еще стоялъ съ скрещеными руками, ‘бросая послдній взглядъ’ на мста своихъ первыхъ упоеній и послднихъ терзаній и желая, чтобы ‘она’ могла видть его, плывущаго прочь отъ нея по бурнымъ волнамъ, презирающаго опасности и самую смерть, идущаго къ гибели съ одною горькою усмшкою на устахъ! Ему ничего не стоило вообразить, что островъ Джэксонъ лежитъ вн видимаго горизонта, и потому онъ бросалъ на поселокъ свой ‘послдній взглядъ’ съ вполн сокрушеннымъ и удовлетвореннымъ тоже сердцемъ. Другіе два пирата взирали тоже ‘въ послдній разъ’ и такъ зазвались, что ихъ едва не пронесло мимо острова. Но они замтили опасность во время и успли принять свои мры. Въ два часа по полуночи плотъ врзался въ мель, ярдахъ въ двухъ стахъ выше самаго матераго острова, и имъ пришлось переходить въ бродъ туда и обратно, пока они не перетащили весь свой грузъ. Въ числ разныхъ принадлежностей, найденныхъ ими на плот, былъ старый парусъ, они натянули его между кустами для защиты своихъ припасовъ, сами они ршили спать въ хорошую погоду на открытомъ воздух, какъ слдовало разбойникамъ.
Они развели костеръ у большого павшаго дерева въ мрачной глубин лса, то есть въ двадцати или тридцати шагахъ отъ его опушки, и поджарили въ своемъ котелк часть свинины себ на ужинъ, за которымъ съли тоже почти половину взятыхъ про запасъ булокъ. Было восхитительно трапезовать такъ, подобно свободнымъ дикарямъ, въ двственномъ лсу, на неизслдованномъ, необитаемомъ остров, вдали отъ людскихъ жилищъ, и они говорили, что никогда не вернутся въ цивилизованное общество. Вспыхивавшій огонь озарялъ ихъ лица и бросалъ красноватый отблескъ на древесные стволы, — колонны ихъ лсного храма, — на блестящую листву и на вьющіяся лозы. Когда исчезъ послдній ломтикъ поджареннаго мяса и была проглочена послдняя булочная порція, мальчики растянулись на трав, испытывая полнйшее удовольствіе. Они могли бы найти мстечко попрохладне, но они не хотли лишить себя такой романтической обстановки, какъ походный костеръ.
— Не весело-ли это?— спросилъ Джо.
— Просто, сласть!— отвтилъ Томъ.
— Что сказали бы мальчики, если бы могли видть насъ?
— Что сказали бы? Да имъ смерть какъ хотлось бы быть съ нами. Не такъ-ли, Гекки?
— Полагаю, — сказалъ Гекльберри. — во всякомъ случа, я очень доволенъ. Ничего лучшаго не желаю. Мн рдко достается сть до-сыта… сюда не придетъ никто, чтобы меня колотить, издваясь всячески.
— Такая жизнь какъ разъ по мн, — проговорилъ Томъ.— Тугъ незачмъ подниматься каждое утро, тащиться въ школу, мыться, продлывать вс эти нелпости… Ты видишь, Джо, что пиратъ можетъ ршительно ничего не длать, когда онъ на суш, а отшельникъ обязанъ молиться, и подолгу, а потомъ, во всякомъ случа, ему должно быть невесело, такъ какъ онъ вчно одинъ.
— Это врно, — сказалъ Джо.— Правду сказать, я вовсе не обсудилъ хорошенько этого дла! Теперь, испытавъ уже на себ, какъ живутъ морскіе разбойники, я, разумется, не хочу быть ничмъ другимъ.
— И ты можешь замтить, — продолжалъ Томъ, — что отшельники теперь уже вовсе не въ такомъ почет, какъ бывали въ старину, между тмъ какъ пирата всякій уважаетъ. И еще: отшельнику надо спать, на чемъ онъ только пожестче найдетъ, одваться въ рубище, посыпать голову пепломъ, становиться подъ дождь и…
— Зачмъ это ему надо одваться въ рубище и посыпать голову пепломъ?— перебилъ Гекъ.
— Я не знаю. Но только они должны. Отшельникъ иначе не длаетъ, и ты долженъ былъ бы длать, если бы сталъ отшельникомъ.
— Вотъ, ни за что! — возразилъ Гекъ.
— Что же ты длалъ бы?
— Почемъ я знаю! Только не это.
— Нтъ, Гекъ, это ужь обязанность. Какъ же ты могъ бы не исполнить ея?
— Да просто не хочу себя мучить. И убжалъ бы.
— Убжалъ! Хорошъ же былъ бы лежебокъ-отшельникъ! Позоръ для всхъ только!
Красная рука не отвтилъ ничего, занимаясь лучшимъ дломъ. Онъ выдолбилъ что-то врод чашечки, насадилъ на нее тростинку, набилъ это подобіе трубки табакомъ, на который положилъ уголокъ, и выпустилъ цлое облако благовоннаго дыма. Наслажденіе его было до того очевидно, что остальные два пирата почувствовали завистливое желаніе усвоить себ его величественную порочную наклонность, — и въ возможно скорйшемъ времени, какъ они втайн ршили. Гекъ спросилъ между тмъ:
— А какія занятія у пиратовъ?
— О, всякія страшныя, — сказалъ Томъ.— Они ловятъ суда, жгутъ ихъ, грабятъ деньги, которыя зарываютъ потомъ въ самыхъ глухихъ мстахъ у себя на остров, гд привиднія и разныя другія штуки ихъ должны охранять. Они убиваютъ тоже всхъ людей на тхъ судахъ. Заставляютъ прыгать черезъ бортъ.
— И утаскиваютъ женщинъ къ себ на островъ, — прибавилъ Джо.— Только ихъ не убиваютъ.
— Нтъ, не убиваютъ, — подтвердилъ Томъ.— Они слишкомъ благородны для этого. И вс эти женщины непремнно красивы.
— И что у нихъ за одежда!— воскликнулъ Джо съ восторгомъ.— Одно золото, серебро, брилліанты…
— У кого это?— спросилъ Гекъ.
— Да у пиратовъ!
Гекъ посмотрлъ грустно на свою собственную одежду.
— Вижу я, что я одтъ вовсе не по пиратски, — проговорилъ онъ съ жалобнымъ выраженіемъ въ голос.— Но у меня нтъ ничего другого.
Товарищи стали его утшать тмъ, что у него будетъ скоро чудный нарядъ: только бы имъ начать свои похожденія. А для начала, толковали они ему, очень хорошо можно ходить и въ лохмотьяхъ, хотя, разумется, богатые пираты пускаются въ походъ съ надлежащимъ гардеробомъ.
Мало по малу говоръ между ними затихъ. Дремота начинала смыкать глаза маленькихъ бглецовъ. Трубка выскользнула изъ пальцевъ Красной руки, и онъ заснулъ сномъ праведнаго и усталаго человка. Гроза морей и Черный мститель успокоились не такъ легко. Они прочитали свои молитвы про себя и лежа, потому что не было возл нихъ никого, кто заставилъ бы ихъ встать на колни и читать вслухъ, у нихъ было даже поползновеніе и вовсе не прочесть, но они боялись шагнуть такъ далеко сразу и вызвать тмъ особенный внезапный громовой ударъ съ неба. Потомъ, когда они начали уже совсмъ впадать въ забытье, что-то стало подниматься въ ихъ душ и не хотло улечься. Это была совсть. Имъ начало смутно казаться, что, можетъ быть, они поступили нехорошо, убжавъ изъ дома, потомъ они вспомнили объ украденныхъ състныхъ припасахъ, и тогда уже началось истинное мученье. Они старались подкупить эту совсть, напоминая ей, что вдь и прежде же они воровали лакомства и яблоки десятки разъ, но совсть не подкупается такими увертками. Наконецъ, они пришли къ сознанію непреложнаго факта: брать лакомства, значило только ‘стащить’, не боле, но взять ветчину или вяленую свинину и тому подобныя цнности было прямое, неоспоримое воровство, — а противъ него говорится изъ заповди. Вслдствіе этого, они ршили въ душ, что пока они будутъ пиратами, они не осквернятъ своего занятія воровствомъ. Съ совстью было заключено такимъ образомъ перемиріе, и замчательно непослдовательные морскіе разбойники спокойно уснули.

ГЛАВА XIV.

Проснувшись на слдующее утро, Томъ не понялъ сразу, гд онъ находился. Онъ привсталъ, протеръ себ глаза, осмотрлся и тогда сообразилъ все. Былъ прохладный, еще мглистый разсвтъ и отъ глубокой тишины и покоя лсной чащи вяло чудной, обаятельной нгой. Ни одинъ листикъ не шевелился, никакой звукъ не нарушалъ величавой думы природы. Травки и листья были унизаны каплями росы, какъ бисеромъ. Зола покрывала блымъ налетомъ костеръ, и съ него подымалась лишь струйка голубоватаго дыма. Джо и Гекъ еще спали. Но, вотъ, гд-то вдали чирикнула птичка, другая ей отвтила, задолбилъ тоже дятелъ. Мало по малу мгла стала проясняться, вмст съ тмъ постепенно умножались и звуки, жизнь начинала заявлять о себ. Чудная картина просыпающейся природы, готовой уже на дятельность, развертывалась передъ глазами удивленнаго мальчика. Маленькій зеленый червякъ поползъ по росистому листу, подымая по временамъ дв трети своего тльца на воздухъ, ‘понюхивая кругомъ’, потомъ шелъ дале, все ‘отмривая’, какъ говорилъ Томъ. И когда червякъ подползъ къ нему безъ понужденія съ его стороны, Томъ не шелохнулся, какъ вкопанный, чувствуя то приливъ, то отливъ надежды, смотря по тому, какъ червякъ приближался еще или хотлъ принять другое направленіе. Наконецъ, посл тяжелаго раздумья въ приподнятомъ положеніи, червякъ перешелъ съ ршимостью на ногу Тома и продолжалъ по ней свое странствованіе, что наполнило радостью сердце мальчика, потому что это значило, что задуманное имъ исполнится: у него будетъ новое платье, — безъ всякаго сомннія, полный, красивый пиратскій костюмъ. Потомъ показалась цлая вереница муравьевъ изъ разныхъ мстъ и принялась за работу: одинъ муравей храбро тащилъ дохлаго паука, который былъ впятеро больше его самого, и поднялся съ нимъ прямо черезъ пень. Темно-пятнистая божья коровка взобралась на головокружительную вершину одной травки, Томъ нагнулся прямо къ ней и проговорилъ:
‘Божья коровка, божья коровка, лети ты домой,
Домъ твой горитъ, а дтки одни!’
Божья коровка тотчасъ же расправила крылышки и полетла посмотрть, что тамъ длается, чему Томъ нисколько не удивился. Онъ зналъ издавна, до чего эта букашка легковрна насчетъ пожаровъ, и онъ обманывалъ ее уже не разъ. Показался навозный жукъ, тяжело таща свое туловище, и Томъ нарочно тронулъ его, чтобы увидть, какъ онъ прижметъ свои лапки къ тлу и притворится мертвымъ. Птицы подняли уже страшную возню, пересмшникъ, — сверный дроздъ, — услся на дерев, надъ головой Тома, и выводилъ съ восторгомъ свои подражанія чужому пнію, визгливая соя юркнула сверху, какъ голубой огонекъ, услась на втк почти подъ рукою у мальчика и стала разглядывать пришлецовъ съ жаднымъ любопытствомъ, срая векша и какой-то большой зврь изъ лисьей породы пробжали мимо, ворча дорогой и останавливаясь по временамъ, чтобы приссть и сказать что-то мальчикамъ, наблюдая за ими, потому что, живя тутъ въ глуши, они и не видывали, быть можетъ, людей и не знали, бояться имъ или нтъ. Вся природа проснулась и оживилась теперь, длинные солнечные лучи пронизывали густую листву, нсколько мотыльковъ порхало кругомъ.
Томъ растолкалъ прочихъ пиратовъ, они вскочили, пустились бжать съ громкимъ крикомъ и черезъ минуту, сбросивъ съ себя все, уже барахтались и гонялись другъ за другомъ въ теплой, прозрачной вод у блой песчаной косы. Имъ вовсе не хотлось туда, въ маленькій поселокъ, спавшій вдали, за величественною ширью рки. Плотъ ихъ унесло куда-то теченіемъ или слегка прибывшей водою, но они были даже довольны этимъ, потому что такимъ образомъ какъ бы сжигался всякій мостъ между ними и цивилизованнымъ міромъ.
Они воротились въ свой лагерь, удивительно освжившись, съ весельемъ на душ, въ полномъ восторг. Первымъ ихъ дломъ было развести снова костеръ. Гекъ отыскалъ по близости ключъ съ чистой, холодной водою, они устроили себ черпаки изъ большихъ дубовыхъ или оршниковыхъ листьевъ, и находили, что вода, подправляемая прелестью дикой жизни, можетъ отлично замнить кофе. Когда Джо сталъ нарзывать ломтики ветчины къ завтраку, Томъ и Гекъ сказали ему, чтобы онъ обождалъ немного, они пошли въ одно мстечко на берегу, сулившее имъ удачу, закинули свои удочки и были скоро вознаграждены. Джо не усплъ еще выдти изъ терпнія, когда они уже воротились, притащивъ нсколько хорошихъ губанчиковъ, пару окуней и маленькаго сомика, — такой провизіи хватило бы на цлую семью. Они поджарили рыбу съ свининой и просто изумились: никогда еще рыбное кушанье не казалось имъ такимъ вкуснымъ. Они не знали, что чмъ скоре попадаетъ рчная рыба изъ воды на огонь, тмъ она вкусне, не разсуждали они тоже о томъ, какою приправою служитъ сонъ на чистомъ воздух, упражненіе тоже на воздух, купанье и, вдобавокъ ко всему, еще голодъ.
Посл завтрака они полежали въ тни, пока Гекъ курилъ, а потомъ пустились въ лсъ на рекогносцировку. Весело шагали они, перелзая черезъ павшія деревья, пробиваясь сквозь густой кустарникъ и минуя величавыхъ царей лсовъ, облаченныхъ, съ самой короны своей и до подошвы, въ порфиру изъ ниспадающихъ виноградныхъ лозъ. Мстами имъ попадались уютные уголки, устланные травою и испещренные цвточками.
Они нашли, вообще, много очень занимательнаго, хотя ничего, что было бы уже изумительно. Островъ, какъ они убдились, былъ мили въ три длиною, а шириною всего въ четверть мили и отдлялся отъ ближайшаго къ нему берега только узкимъ проливомъ, едва ярдовъ въ двсти. Такъ какъ они купались чуть не каждый часъ, то уже вечерло, когда они воротились въ свой лагерь. Слишкомъ проголодавшись для того, чтобы заняться еще ужиномъ, они роскошно пообдали холодною ветчиной и потомъ прилегли въ тни и стали бесдовать. Но разговоръ не вязался и скоро затихъ совершенно. Тишина, торжественность лсной глуши и чувство одиночества начали производить сильное впечатлніе на мальчиковъ. Имъ думалось… и какое-то неопредленное ощущеніе закрадывалось имъ въ сердце. Мало по малу оно выяснялось: это былъ зачатокъ тоски по дому. Даже Финнъ, Красная рука, начиналъ тосковать по крыльцамъ и пустымъ хлвамъ… Но вс они стыдились своей слабости и ни у котораго изъ нихъ не хватало смлости высказать свои мысли.
Но уже нсколько времени всмъ имъ смутно слышался какой-то особый, глухой звукъ въ отдаленіи, похожій на тиканье часовъ, но который нельзя было вполн разобрать. Понемногу звукъ сталъ отчетливе, требовалось выяснить, что это такое. Мальчики встрепенулись, взглянули другъ на друга и насторожились. Наступило продолжительное, глубокое, ненарушаемое молчаніе, потомъ что-то глухо рявкнуло въ отдаленіи.
— Это что?— тихо воскликнулъ Джо.
— Не понимаю, — прошепталъ Томъ.
— Это, я вамъ скажу, громъ, — произнесъ Гекльберри со страхомъ, — потому что громъ…
— Молчи!— остановилъ его Томъ.— Слушай только, не говори.
Они ждали нсколько минутъ, которыя показались имъ вкомъ. Снова раздалось то же глухое рычанье.
— Надо пойти посмотрть.
Они вскочили и бросились на берегъ, обращенный къ поселку, раздвинули кусты и стали глядть на рку. Въ мил пониже селенія работалъ маленькій паровой паромъ, борясь съ теченіемъ. На немъ толпилась куча народа, а кругомъ его или повинуясь стру, шныряло множество лодокъ, но мальчики не могли угадать, что длаютъ люди, сидящіе въ этихъ лодкахъ. Изъ бока парового парома вырвалось вдругъ облако благо пара, и когда оно поднялось и развялось медленно въ воздух, раздалось вновь уже слышанное мальчиками рычанье.
— А знаете что!— воскликнулъ Томъ.— Кто-нибудь утонулъ!
— И вправду, — сказалъ Гекъ.— Точно такъ возились прошлымъ лтомъ, когда утопился Билль Тернеръ. Палили изъ пушки, и онъ всплылъ изъ воды. Да еще берутъ ломти хлба, засовываютъ туда ртуть и пускаютъ ихъ на воду, они поплывутъ прямо къ тому мсту, гд утопленникъ, и остановятся надъ нимъ.
— И я слыхалъ, что это длаютъ, — замтилъ Джо, но зачмъ тутъ хлбъ?
— Я думаю, что дло не столько въ хлб, сколько въ заговор, который надъ нимъ шепчутъ, прежде чмъ его спустить, — сказалъ Томъ.
— Никакого заговора не длаютъ, — возразилъ Гекъ.— Я видалъ самъ, ничего не говорятъ.
— Странно, — сказалъ Томъ.— Но, можетъ быть, говорятъ про себя?.. Наврное такъ! Понятное дло!
Гекъ и Джо согласились, что Томъ могъ быть правъ, потому что иначе, какъ могъ безсмысленный кусокъ хлба безъ заговорнаго внушенія дйствовать такъ разумно и въ столь важномъ дл?
— Ахъ, прахъ возьми, хотлось бы мн быть тамъ со всми!— сказалъ Джо.
— И мн тоже!— воскликнулъ Гекъ. — Чего бы я не далъ, чтобы узнать, кто утонулъ!
Мальчики продолжали наблюдать и прислушиваться. Внезапная мысль оснила вдругъ Тома, и онъ крикнулъ:
— Ребята, я знаю, кто утопъ! Это мы!
Они тотчасъ же почувствовали себя героями. Торжество ихъ было полное: ихъ искали, по нимъ горевали, нкоторыя сердца разрывались изъ-за нихъ, слезы лились! Возникали угрызенія совсти по поводу дурного обращенія съ бдными погибшими малыми, позднія сожалнія, душевные упреки! Но, главное, они были теперь предметомъ разговора у всхъ жителей, вс мальчики имъ завидовали, всюду, куда только проникала поразительная всть! Вотъ это было славно! Что ни говори, а стоило стать пиратами!
Съ наступленіемъ сумерекъ паровой паромъ воротился къ мсту своего обычнаго служенія, и лодки скрылись. Пираты воротились въ свой лагерь. Они ликовали, восторгаясь своимъ новымъ величіемъ и возбужденнымъ дома переполохомъ, наудили рыбы, сварили себ ужинъ, съли его и стали угадывать, что теперь о нихъ думается и говорится въ поселк. И представленіе объ общей скорби по отношенію къ ихъ участи было такъ лестно… съ ихъ точки зрнія. Но съ наступленіемъ ночной темноты они смолкли постепенно и сидли, устремивъ глаза на огонь, а мыслью блуждая гд-то подальше. Возбужденіе улеглось, и Томъ, равно какъ и Джо, не могъ не вспоминать о нкоторыхъ лицахъ, оставленныхъ дома и не столь осчастливленныхъ ихъ бгствомъ, какъ они сами. Пробуждалось сожалніе, мальчикамъ было какъ-то непріятно и жутко, у нихъ вырвались два-три невольные вздоха, и Джо спросилъ, наконецъ, нершительно общаго мннія относительно того, чтобы… разумется, не сейчасъ, а когда-нибудь… возвратиться въ цивилизованный міръ…
Томъ презрительно заставилъ его замолчать. Гекъ, не скомпрометировавшій себя еще ничмъ, присоединился къ Тому, и поколебавшійся пиратъ тотчасъ же ‘объяснился’ и былъ радъ выбраться изъ бды, лишь оставшись въ подозрніи насчетъ трусливаго цыплячьяго влеченія къ своему нассту. Длу о возмущеніи не было придано хода на этотъ разъ.
По мр того, какъ густла ночь, Гекомъ овладвала дремота, наконецъ, онъ захраплъ, и Джо скоро послдовалъ его примру. Томъ лежалъ неподвижно нсколько времени, опершись на локоть и наблюдая за ними обоими. Потомъ онъ приподнялся осторожно на колни и сталъ шарить въ трав при мерцающемъ свт догоравшаго костра. Найдя нсколько полуцилиндрическихъ кусковъ блой коры отъ смоковницы, онъ выбралъ изъ нихъ два, показавшіеся ему годными, посл чего прислъ къ огню и съ усиліемъ нацарапалъ на каждомъ изъ нихъ что-то своимъ сурикомъ, положилъ одинъ кусокъ коры себ въ карманъ, а другой въ шапку Джо, которую отодвинулъ отъ него подальше. Туда же опустилъ онъ нсколько драгоцнныхъ для школяра предметовъ: кусочекъ мла, резиновый мячикъ, три крючка на удочку и камешекъ, изъ тхъ, которые слывутъ за ‘неподдльный’ хрусталь. Посл всего этого онъ прокрался на ципочкахъ черезъ чащу, остерегаясь до тхъ поръ, пока не сталъ увренъ, что его не могутъ услышать, и тутъ уже пустился во всю прыть по направленію къ песчаной кос.

ГЛАВА XV.

Черезъ нсколько минутъ Томъ шелъ уже по мелководью, въбродъ, къ иллинойскому берегу, и добрался до полпути, прежде чмъ вода достигла ему до пояса, но тутъ теченіе уже не дозволяло идти, и онъ пустился смло вплавь на остальные сто ярдовъ. Онъ взялъ на перекосъ струи, однако, его все относило скоре, чмъ онъ разсчитывалъ. Наконецъ, онъ все же добрался до берега и поплылъ уже вдоль его, пока не нашелъ мста низменне, чтобы выйти. Онъ ощупалъ себ карманъ, удостоврился, что кусокъ коры цлъ, и пустился берегомъ черезъ лсокъ. Съ платья его такъ и струилась вода. Незадолго до десяти часовъ онъ вышелъ на открытое мсто, прямо противъ поселка, и увидлъ паромъ, стоявшій въ тни деревьевъ, у высокаго берега. Все было тихо подъ мерцающимъ небосклономъ. Томъ спустился ползкомъ съ обрыва, присматриваясь внимательно, юркнулъ въ воду, проплылъ три-четыре сажени и влзъ въ яликъ, который привязывался на случай къ корм парома. Забившись тутъ подъ скамейку, Томъ сталъ ждать съ замирающимъ сердцемъ. Но скоро звякнулъ надтреснутый колокольчикъ и раздалась команда: ‘Отпускай!’
Черезъ минуту еще носъ ялика уже приподняло за кормою парома, и переправа началась. Томъ радовался своей удач, потому что, какъ ему было извстно, паромъ совершалъ уже свой послдній рейсъ на этотъ день. Черезъ очень долгія двнадцать или пятнадцать минутъ колеса остановились, Томъ выскользнулъ изъ лодки и поплылъ въ темнот къ берегу, на который вылзъ ярдахъ въ пятидесяти ниже, вн опасности быть замченнымъ какими-нибудь прохожими. Онъ побжалъ пустынными закоулками и скоро очутился позади забора, окружавшаго дворъ тети Полли, перелзъ черезъ него, подбжалъ къ такъ называвшемуся имъ ‘аду’ и сталъ смотрть въ окно комнаты, въ которой горла свча. Тутъ сидли: тетя Полли, Сидъ, Мэри и мать Джо Гарпера, и разговаривали между собою. Они вс находились по ту сторону кровати, которая стояла между ними и дверью. Томъ пробрался къ этой двери и сталъ приподнимать тихонько щеколду, онъ надавилъ еще и дверь сдвинулась немножко, онъ продолжалъ осторожно увеличивать щель, замирая при каждомъ скрип двери, наконецъ, ему показалось возможнымъ проползти въ комнату на колнкахъ, онъ просунулъ голову и началъ двигаться…
— Что это такъ задуваетъ свчку?— проговорила тетя Полли. Томъ поползъ скоре.— Да никакъ дверь открыта!… Такъ и есть… Теперь все такое странное происходитъ. Поди, Сидъ, запри дверь.
Томъ усплъ юркнуть подъ кровать какъ разъ во время. Онъ замеръ, насилу ‘отошелъ’ черезъ нсколько минутъ, и тогда подползъ ближе, такъ что чуть не касался ногъ тети Долли.
— Какъ я вамъ говорила, — сказала она, — онъ былъ не злой мальчикъ, а только шаловливый. Любилъ подурачиться, на голов ходить. Съ него взыскивать, что съ жеребенка! Худаго никому онъ не наровилъ никогда, потому что сердце у него было предоброе…— И она залилась слезами.
— Вотъ такъ и мой Джо… Вчно бы бситься, придумывать всякія шалости… Но самый несебялюбивый мальчикъ и такой добрый… И, Господи Боже, когда я подумаю, что задала ему такую встряску за выпитыя сливки, совсмъ позабывъ, что сама выплеснула ихъ, потому что он прогоркли… Думать это и то, что я не увижу боле никогда на этомъ свт его, моего бднаго, обиженнаго мальчика… Никогда, никогда!— И мистриссъ Гарперъ зарыдала такъ, что сердце у нея было готово разорваться.
— Я надюсь, что Тому теперь лучше тамъ, гд онъ находится, — сказалъ Сидъ.— Хотя, конечно, еслибы онъ лучше велъ себя…
— Сидъ!!— Томъ почувствовалъ, какъ заблистали глаза у тети, хотя видть ихъ не могъ.— Сидъ, ни слова противъ моего Тома. Теперь, когда его уже нтъ! Господь призритъ его… Вамъ нечего безпокоиться, сэръ!.. О, мистриссъ Гарперъ, я не знаю, какъ мн перестать томиться по немъ, какъ перестать! Онъ былъ такимъ утшеніемъ мн, хотя и вчно мучилъ мое сердце!
— Господь далъ, Господь и взялъ. Да будетъ благословенно имя Его!.. Но тяжело это, отъ, какъ тяжело!.. Не дальше, какъ въ прошлую субботу, онъ выстрлилъ хлопушкою прямо мн подъ носъ, и я шлепнула его такъ, что онъ повалился. Думала-ли я тогда, что такъ скоро… О, если бы онъ это сдлалъ опять теперь, я расцловала бы его и благословила бы за это!
— Да, да, да, я раздляю вполн ваши чувства, мистриссъ Гарперъ, раздляю вполн! Не дальше, какъ вчера въ полдень, мой Томъ влилъ пропасть ‘Отнын нтъ боли’ моему коту, и я думала, право, что Питеръ весь домъ разнесетъ. И, Господи, прости мн! я поколотила наперсткомъ по голов моего бднаго мальчика… бднаго, бднаго и котораго уже нтъ боле въ живыхъ!.. Но теперь уже покончены вс его огорченія. И послднія слова, которыя я отъ него слышала…
Но это воспоминаніе такъ взволновало старушку, что слезы помшали ей продолжать. Томъ всхлипывалъ самъ, — боле изъ сожалнія къ самому себ, чмъ къ кому либо другому. Онъ слышалъ, что Мэри тоже плакала, вставляя въ разговоръ и свое доброе слово за него, Тома, такъ что онъ началъ питать о самомъ себ гораздо лучшее мнніе, нежели прежде. Однако, печаль тетки трогала его тоже до того, что ему хотлось выскочить изъ подъ кровати и доставить старушк самую блаженную радость. Самъ театральный эффектъ подобной развязки плнялъ его воображеніе, но онъ сдержалъ свой порывъ и продолжалъ лежать, притаясь. Изъ отрывковъ дальнйшаго разговора онъ узналъ, что сначала было предположено, что мальчики утонули во время купанья, потомъ стало извстно о пропаж маленькаго плота, нкоторые школьники разсказывали, что Томъ и его два товарища намекали многимъ о томъ, что ‘кое-что скоро будетъ слышно’, соображая все это, умныя головы среди обывателей поршили, что мальчики отправились на плоту и пристанутъ къ ближайшему городу, тутъ, на рк, но когда плотъ нашелся въ пяти или шести миляхъ ниже, у миссурійскаго берега, гд онъ завязъ въ песк, всякая надежда исчезла: они наврное утонули, иначе голодъ заставилъ бы ихъ вернуться домой къ ночи или еще ране. Вс полагали, что тлъ не удалось найти потому, что крушеніе произошло въ самой стремнин, посредин рки, будь это иначе, несчастные успли бы спастись, такъ какъ вс они хорошо плавали, и добрались бы до берега. Была теперь среда, если утопленники не нашлись бы до воскресенья, то надяться уже было нечего и слдовало отслужить по нимъ въ церкви, какъ по покойникамъ. Томъ содрогнулся.
Мистриссъ Гарперъ пожелала всмъ доброй ночи, рыдая, и собралась уходить. Об, убитыя горемъ, женщины бросились другъ другу въ объятія, облегчили себя новыми слезами и потомъ разстались. Тетя Полли простилась съ Мэри и Сидомъ нжне обыкновеннаго. Сидъ всхлипнулъ немножко, а Мэри ушла, рыдая отъ всего сердца.
Тетя Подли стала на колни, молясь за Тома такъ трогательно, съ такимъ жаромъ, съ такою безконечною любовію въ каждомъ слов, въ каждомъ звук своего старческаго, дрожащаго голоса, что мальчикъ залился слезами, не дождавшись и конца этой горячей молитвы. Ему пришлось лежать смирно еще долго спустя посл того, какъ старушка легла въ постель, потому что она произносила по временамъ отрывистыя, горькія восклицанія, металась, поворачивалась съ боку набокъ. Но, наконецъ, она стихла и лишь тихонько стонала во сн. Томъ вылзъ изъ подъ кровати, выпрямился возл нея, закрылъ рукою свчу и стоялъ, глядя на спавшую. Сердце его ныло отъ состраданія къ ней. Онъ вытащилъ свой кусокъ коры отъ смоковницы и положилъ его возл подсвчника. Но что-то пришло ему на умъ, и онъ задумался, потомъ лицо его озарилось видимо счастливымъ разршеніемъ колебанія: онъ положилъ кору обратно себ въ карманъ, нагнулся къ постели, поцловалъ выцвтшія губы и поспшилъ осторожно вонъ, заперевъ за собою дверь на щеколду.
Добравшись до того мста, гд былъ причаленъ паромъ, и не видя кругомъ ни души, онъ вошелъ на него очень смло, зная хорошо, что на немъ могъ находиться лишь сторожъ, а тотъ имлъ обыкновеніе забиваться въ уголъ и спать, какъ похоронная статуя. Томъ отвязалъ яликъ, спустился въ него и сталъ осторожно подниматься вверхъ по рк. Успвъ добраться такъ на милю выше поселка, онъ сталъ перескать рку, усердно работая веслами, и счастливо присталъ къ противоположному берегу, потому что такое дло было ему въ новость. Онъ похитилъ лодку по тому побужденію, что она могла нкоторымъ образомъ считаться кораблемъ и, слдовательно, законною добычею для морскаго разбойника, но вмст съ тмъ онъ понималъ, что ее будутъ розыскивать, и это можетъ повести къ разоблаченіямъ. Выйдя на берегъ и вступивъ въ лсъ, онъ прислъ, чтобы отдохнуть, и отдыхалъ долго, всячески мучая себя, чтобы какъ-нибудь не заснуть, потомъ всталъ и побрелъ къ своему становищу. Ночь была уже на исход, и уже совсмъ разсвтало, когда онъ поровнялся съ косою у острова. Здсь онъ снова отдохнулъ, а когда солнце уже поднялось и позолотило своими лучами широкую рку, бросился въ воду и поплылъ. Немного спустя, онъ уже стоялъ весь мокрый у входа въ лагерь и слышалъ, какъ Джо говорилъ:
— Нтъ, Гекъ, Томъ честная душа и воротится. Онъ не сбжитъ. Онъ знаетъ, что это было бы позоромъ для пирата, а Томъ слишкомъ гордъ для того. Онъ ушелъ съ какой-нибудь цлью. Но съ какой, хотлось бы знать?
— Во всякомъ случа вещи-то намъ достанутся?
— Разумется, только еще не теперь, Гекъ. Въ записк сказано, что он наши, если онъ не воротится къ завтраку.
— Вотъ и онъ, я! — провозгласилъ Томъ съ превосходною драматической интонаціей, выступая величаво впередъ.
Тотчасъ же былъ изготовленъ великолпный завтракъ изъ рыбы и свинины, и когда мальчики принялись за него, Томъ сталъ разсказывать о своихъ похожденіяхъ (съ прикрасами). Когда повствованіе окончилось, они стали самыми кичливыми и хвастливыми изъ всхъ героевъ, Томъ улегся въ тнь и проспалъ до полудня, а два другіе пирата занялись уженьемъ и изслдованіемъ мстности.

ГЛАВА XVI.

Посл обда вс они отправились къ мели на охоту за черепашьими яйцами. Они постукивали палками въ песокъ и тамъ, гд онъ оказывался рыхлымъ, становились на колни и разрывали его руками. Иногда въ одномъ гнзд лежало до пятидесяти или шестидесяти яицъ. Они были совершенно круглыя, блыя и немного поменьше англійскаго ‘грецкаго’ орха. Мальчики устроили себ въ тотъ же вечеръ великолпную яичницу и другую, такую же, въ пятницу утромъ. Посл завтрака они принялись бгать съ визгомъ и крикомъ по мели, гонялись другъ за другомъ, сбрасывая съ себя на ходу платье, пока не остались совсмъ голые, и продолжали проказничать въ мелкой вод, мчась противъ теченія, которое сбивало ихъ съ ногъ иногда, что, разумется, увеличивало еще боле забаву. Они собирались тоже въ кучку и плескали одинъ другому воду въ лицо пригоршнями, каждый подступалъ, отвернувшись, чтобы избжать самому такого окачиванія, кончалось это тмъ, что они вцплялись другъ въ друга и боролись, тотъ, который одолвалъ, совалъ побжденнаго въ воду. потомъ вс трое падали и барахтались, какъ одинъ клубокъ изъ блыхъ рукъ и ногъ, пока не начинали вс разомъ отдуваться и отплевываться, хохоча и едва переводя духъ.
Утомившись въ конецъ, они выскакивали изъ воды и растягивались на сухомъ, горячемъ песк, зарывались въ него, потомъ опять бросались въ воду и принимались за прежнія упражненія. Въ заключеніе имъ показалось, что голое тло очень походитъ на трико тлеснаго цвта, вслдствіе чего они начертили на песк кругъ и назвали его циркомъ, въ которомъ изображали трехъ клоуновъ, потому что ни одинъ изъ нихъ не хотлъ уступить этого почетнаго званія другому.
Затмъ они взялись за свои камешки, стали играть въ ‘крпкія’, въ ‘поддавки’, въ другія игры, пока и это не надоло. Тогда Джо и Гекъ отправились снова купаться, но Томъ не ршился на это: онъ увидлъ, что, сбрасывая съ себя штаны, онъ сбросилъ и свою колнную повязку изъ ‘гремушекъ гремучей зми’, такъ что даже дивился, какимъ образомъ уже не подвергся судорогамъ, находясь въ вод безъ этого таинственнаго амулета. Онъ не соглашался пойти ни за что, прежде чмъ не найдетъ этой вещи, а тмъ временемъ товарищи его уже устали и хотли отдохнуть. Они разошлись по сторонамъ, впадая въ задумчивость и поглядывая черезъ широкую рку туда, гд лежалъ поселокъ, нжившійся подъ солнечными лучами. Томъ поймалъ себя на томъ, что писалъ въ песк ‘Бекки’ своимъ большимъ ножнымъ пальцемъ. Онъ стеръ тотчасъ это слово, злясь на себя за свою слабость, однако, написалъ его опять, какъ бы невольно. Тутъ уже онъ стеръ его окончательно и, чтобы не поддаваться новому искушенію, окликнулъ товарищей и присоединился къ нимъ.
Но Джо уже упалъ духомъ такъ, что его и воскресить нельзя было. Онъ тосковалъ по дому до-нельзя, слезы такъ и выступали у него. Гекъ былъ тоже въ уныломъ настроеніи. Томъ грустилъ не мене ихъ, но крпился и не выказывалъ ничего. У него была тайна, которую онъ не хотлъ повдать еще, но онъ понималъ, что ему придется ее выдать, если онъ не подавитъ мятежнаго унынія прочихъ пиратовъ. И онъ проговорилъ, выказывая крайнюю беззаботность:
— Я готовъ биться объ закладъ, ребята, что и до насъ водились разбойники на этомъ остров. Надо намъ его хорошенько изслдовать. Они наврное зарыли здсь кладъ гд-нибудь. Какъ полагаете, не худо было бы намъ вырыть сгнившій сундучекъ, набитый золотомъ и серебромъ?
Эта рчь вызвала лишь весьма слабый восторгъ и осталась безъ отвта. Томъ сдлалъ еще одно или два соблазнительныя предложенія, но съ такимъ же неуспхомъ. Ничто не выгорало. Джо сидлъ, постукивая палкою по песку и нахмурясь. Онъ проговорилъ, наконецъ,
— Нтъ, ребята, бросимъ-ка это. Я домой хочу… Здсь такая пустыня.
— О, нтъ, Джо, ты привыкнешь со временемъ! — возразилъ Томъ.— Подумай только, какая здсь рыбная ловля!
— А, ну ее! Я домой хочу.
— Но гд же такое купанье, какъ здсь, Джо?
— Что въ купаньи хорошаго? По мн, хоть не будь! Я его люблю только, когда кто-нибудь меня не пускаетъ. Домой хочу и пойду.
— Стыдъ какой! Дитятко! Просто къ мамаш захотлось, вотъ оно что!
— Ну, да, захотлось, и теб захотлось бы, если бы у тебя мать была. А я ‘дитятко’ не боле, чмъ ты самъ! И Джо всхлипнулъ при этомъ.
— Ладно, ладно, пусть малюточка идетъ домой, мы отпустимъ его, Гекъ, не такъ-ли? Бдняжка, не можетъ безъ мамаши! Ну, и пусть!.. Но теб, Гекъ, нравится здсь? Ты остаешься, конечно?
Гекъ проговорилъ: ‘Д…да…’ безъ всякаго увлеченія.
— А съ тобою я въ жизнь не скажу ни слова!— сказалъ Джо, вставая.— Вотъ теб! И онъ грустно отошелъ въ сторону и сталъ одваться.
— Очень мн нужно! — возразилъ ему Томъ.— Нисколько и не нуждаюсь. Ступай себ домой, чтобы вс надъ тобой посмялись. Хорошъ пиратъ, нечего сказать! Мы съ Гекомъ не малюточки-плаксы. Мы остаемся, Гекъ, не правда-ли? Пускай онъ отправляется. Полагаю, что съумемъ прожить и безъ него.
Но Томъ былъ смущенъ и даже тревожился, видя, какъ Джо мрачно натягиваетъ на себя одежду. Безпокоился и Гекъ, слдившій такъ внимательно за сборами товарища, храня при этомъ такое многознаменательное молчаніе. Джо, не произнеся ни одного прощальнаго слова, пошелъ въ бродъ къ иллинойскому берегу. Сердце сжалось у Тома и онъ взглянулъ на Гека. Тотъ не вынесъ этого взгляда и потупился, потомъ проговорилъ:
— Я тоже хотлъ бы пойти, Томъ. Уже было жутко, а теперь еще хуже будетъ. Пойдемъ оба, Томъ!
— Я не пойду. Вс вы можете убираться, если желаете, но я останусь.
— Томъ, лучше пойти.
— Такъ иди себ… Кто держитъ?
Гекъ сталъ собирать свою раскиданную одежду, но снова сказалъ:
— Томъ, мн хотлось бы, чтобы и ты пошелъ… Ты подумай еще… Мы подождемъ тебя на берегу.
— Долго ждать придется… напрасно будетъ!
Гекъ грустно побрелъ одинъ. Томъ стоялъ, глядя ему вслдъ, и въ сердц его загоралось желаніе побдить свою гордость и послдовать за ними. Онъ надялся, что они воротятся, но мальчики продолжали медленно идти бродомъ. Тому показалось, что все вокругъ стало вдругъ какъ-то пустынно и безмолвно. Онъ поборолъ окончательно свое самолюбіе и кинулся вслдъ за товарищами, крича во все горло:
— Подождите! Подождите! Я вамъ что-то скажу!
Они тотчасъ же остановились и оборотились назадъ. Подбжавъ къ нимъ, онъ сталъ открывать свою тайну, они слушали его сначала угрюмо, но когда поняли ‘штуку’, къ которой онъ велъ, то испустили одобрительный визгъ и воскликнули, что штука была ‘знатная’! И если бы онъ имъ заране все сообщилъ, то они и не подумали бы уходить. Онъ привелъ что-то въ свое оправданіе, но настоящей причиной его умалчиванія было то, что онъ боялся, какъ бы они не захотли уйти, соскучившись, несмотря даже на эту тайну, и потому онъ приберегалъ ее, какъ послднее средство обольщенія.
Вс трое воротились на прежнее мсто и занялись разнымъ препровожденіемъ времени, ие переставая толковать объ изумительномъ план Тома и восхищаясь его изобртательностью. Посл обда, состоявшаго изъ вкусной яичницы и рыбы, Томъ заявилъ, что ему хотлось бы теперь научиться курить. Джо подхватилъ эту мысли и сказалъ, что и онъ былъ бы не прочь. Гекъ тотчасъ же изготовилъ трубки и набилъ ихъ. Новички не курили до этого времени ничего, кром сигаръ изъ виноградныхъ стеблей, которые царапали имъ языкъ, да и не считались ‘мущинскими’.
Теперь они растянулись на земл, опершись на локти, и начали тянуть дымъ осторожно, безъ особеннаго доврія къ нему. Онъ былъ довольно противенъ на вкусъ, они имъ давились немного, но Томъ сказалъ:
— Какъ это просто! Если бы я зналъ, что курить такъ легко, я научился бы уже давно!
— И я, — сказалъ Джо.— Плевое дло!
— Сколько разъ смотрлъ я, какъ люди курятъ, и думалъ: хотлось бы и мн, если бы я съумлъ, но я всегда думалъ, что не съумю, — продолжалъ Томъ.— Вдь я уже такой, неправда-ли, Гекъ? Не говорилъ-ли я теб тхъ словъ много разъ?… Вотъ, пусть онъ скажетъ. Говорилъ я?
— Даже цлую кучу разъ, — отозвался Гекъ.
— Видишь? Дйствительно, сотни разъ, — продолжалъ Томъ.— Вотъ, хотя бы тамъ у бойни… помнишь, Гекъ? Бобъ Таннеръ былъ еще съ нами, и Джонни Миллеръ, и Джэффъ Татшеръ, вс они были, когда я говорилъ. Ты припомни хорошенько, Гекъ, какъ именно я говорилъ, припомни все.
— Что же, помню, — подтвердилъ Гекъ.— Это было на другой день посл того, какъ я потерялъ блую сплавку… Или нтъ, наканун.
— Ну, вотъ, моя правда, значитъ, — сказалъ Томъ. — Гекъ помнитъ все.
— Я готовъ курить трубку хоть каждый день! — произнесъ Джо.— Вовсе не тошнитъ.
— И меня не тошнитъ, — сказалъ Томъ.— Я могъ бы курить даже цлый день сряду. А вотъ Джэффъ Татшеръ не справился бы, даю слово.
— Джэффъ Татшеръ! Куда ему! Два раза потянетъ… и шабашъ. Пусть попробуетъ и увидитъ!
— Непремнно. Да и Джонни Миллеръ тоже. Хотлось бы посмотрть, какъ онъ станетъ налаживаться!
— Хотлъ бы и я, — сказалъ Джо.— Гд уже ему, Джонни Миллеру! Затянется разъ, тутъ и конецъ ему.
— И говорить нечего, Джо. А славно было бы, если бы мальчики насъ теперь увидали!
— Да, славно бы.
— Слушайте, ребята, вы молчокъ обо всемъ этомъ, а когда-нибудь, когда вс сойдутся, я подбгу и скажу: ‘Джо, нтъ-ли съ тобою трубки? Хочется затянуться’! А ты скажешь такъ, какъ будто теб нипочемъ: ‘Да, моя старая трубка со мной, да и новую я завелъ, только табакъ у меня не то чтобы очень хорошъ…’ А я отвчу: ‘Не бда, былъ бы только крпокъ‘. И тогда ты вытащишь трубки, и мы закуримъ, а они-то глаза выпучатъ!
— Отлично будетъ, Томъ! Жаль, что это не теперь уже!
— Да, жаль. А когда мы еще разскажемъ имъ, что научились курить, когда были пиратами, то-то имъ будетъ завидно, что и ихъ съ нами не было!
— Еще бы! Можно объ закладъ биться!
Разговоръ продолжался такимъ образомъ, но скоро онъ сталъ слабе, какъ-то отрывисте, Перерывы въ немъ увеличивались, съ чмъ вмст усиливалась и необходимость отплевываться, каждая пора на внутренней сторон щекъ у мальчиковъ превратилась въ извергающійся фонтанъ, они едва могли оградить отъ наводненія подвалъ подъ своимъ языкомъ, въ горл у нихъ уже выступала вода, какъ изъ подъ земли въ трубахъ, сопровождаясь каждый разъ внезапной икотой. Оба мальчика были блдны и жалки на видъ, Джо выронилъ, наконецъ, трубку изъ своихъ ослабвшихъ рукъ, вслдъ за нимъ и Томъ. Оба фонтана напружались боле и боле, помпы откачивали воду, какъ могли… Наконецъ, Джо проговорилъ слабымъ голосомъ:
— Я потерялъ свой ножичекъ. Лучше мн его поискать.
Томъ замтилъ на это, едва выговаривая слова и съ дрожащими губами:
— Я теб помогу искать. Иди этой дорогой, а я кругомъ, черезъ ручей… Нтъ, Гекъ, ты оставайся… мы сами найдемъ.
Гекъ услся опять на мсто и прождалъ цлый часъ. Соскучившись, онъ пошелъ розыскивать товарищей. Оба они были въ разныхъ концахъ рощи, оба очень блдны и въ какомъ-то полусн. Но кое-что удостоврило Гека, что если имъ было не по себ, то они уже нашли облегченіе, и Джо, и Томъ, были не разговорчивы за ужиномъ, оба они точно чего-то стыдились, а когда Гекъ посл ды набилъ себ трубку и хотлъ услужить тмъ же имъ, они отклонили это, говоря, что чувствуютъ себя не совсмъ хорошо: что-то, съденное еще за обдомъ, разстроило ихъ немного…

ГЛАВА XVII.

Около полуночи Джо проснулся и окликнулъ товарищей. Въ воздух было что-то томительное, зловщее. Мальчики поднялись и подсли тсне къ привтливому огоньку, несмотря на удушливый зной атмосферы. Они сидли молча, прислушиваясь и выжидая. Свтился только костеръ, все кругомъ было погружено въ полную темноту. Вдругъ, что-то слабо сверкнуло, освтивъ на мгновеніе листву, и снова пропало. Потомъ заблестло опять, уже посильне, потомъ, опять и опять. Что-то слабо прогудло въ лсной чащ, провяло мимо мальчиковъ и они дрогнули, подумавъ, что это пронесся самъ духъ ночи, Наступила опять тишина. Вдругъ все освтило, какъ днемъ, такъ что можно было разглядть всякую былинку, которая росла у ногъ мальчиковъ, — можно было тоже увидть три блдныя, испуганныя лица. Сильный ударъ грома раздался въ неб, раскатился и замеръ глухимъ рокотомъ вдали. Холодный втерокъ пронесся по чащ, порывисто разметая листья и пепелъ возл костра, новый страшный пламень озарилъ лсъ и въ тоже мгновеніе грянуло такъ оглушительно, что, казалось, вершины деревьевъ пригнулись къ самымъ головамъ мальчиковъ. Они прижались другъ къ другу, объятые ужасомъ. Крупныя, отдльныя капли дождя зашуршали по листьямъ.
— Скоре въ палатку, ребята!— крикнулъ Томъ.
Они бросились бжать, спотыкаясь о пни и кусты въ темнот, въ разсыпную. Страшный вихрь бушевалъ среди чащи, заставляя ее гнуться со свистомъ. Одна ослпительная молнія слдовала за другою, одинъ громовой раскатъ за другимъ. Наконецъ, дождь полилъ, какъ изъ ведра, а поднявшійся ураганъ разносилъ его и гналъ цлыми потоками по земл. Мальчики перекликались между собой, но вой втра и грохотъ ударовъ заглушали ихъ голоса. Вс трое успли, однако, добраться до палатки и пріютились подъ ней, продрогшіе, испуганные, промокшіе насквозь. Но терпть не въ одиночку было все же большимъ утшеніемъ. Разговаривать они не могли, старымъ парусомъ такъ и хлестало, одно это уже заглушало голоса, если бы не было всякаго другого шума. Буря усиливалась и однимъ новымъ порывомъ втра сорвало парусъ съ закрпъ и унесло его прочь. Мальчики схватились за руки и побжали, падая нсколько разъ и ушибаясь, подъ защиту большого дуба, стоявшаго на берегу рки. Наступилъ самый разгаръ стихійной битвы. Молніи блистали въ неб непрерывнымъ пожаромъ, и подъ заревомъ ихъ каждый предметъ вырзывался ясно и отчетливо, деревья, пригибавшіяся къ земл, рка, вся покрытая блою пною волнъ, всплески потоковъ, образовавшихся на земл, смутныя очертанія холмовъ на другомъ берегу, все это выступало сквозь тучи, гонимыя втромъ, и косую завсу дождя. Временами, какой-нибудь лсной исполинъ не выдерживалъ натиска и падалъ съ трескомъ на окружавшія его молодыя поросли, а неумолчные громовые удары раздавались теперь, какъ пушечные выстрлы, коротко, рзко, страшные и раздирающіе слухъ. Гроза разразилась съ невыразимою силой, готовою, казалось, и разнести весь островъ, и спалить его, и потопить до вершины деревьевъ, стереть съ лица земли и оглушить все на немъ живущее. Не хорошо было юнымъ безпріютнымъ головкамъ быть не подъ кровомъ въ такую ночь!
Но битва прекратилась, наконецъ, арміи разошлись съ затихающимъ ропотомъ и угрозами, и миръ былъ водворенъ снова. Мальчики воротились въ свой лагерь, порядочно перепуганные, но увидли, что имъ можно было еще быть благодарными, потому что большая смоковница, оснявшая ихъ ложе, была разбита громовымъ ударомъ, они успли на свое счастье выдти изъ подъ нея раньше, чмъ ее сразило.
Все въ ихъ становищ было залито, съ тмъ вмст, разумется, и костеръ, а они, подобно всему ихъ поколнію, были легкомысленны и не припрятали нигд дровъ на случай дождя. Это было очень непріятно, потому что они промокли до нитки и перезябли. Изливая краснорчиво свои жалобы на это, они примтили, однако, что огонь пробрался такъ далеко подъ большой пень, у котораго онъ былъ разложенъ (найдя себ проходъ тамъ, гд этотъ пень изогнулся и отсталъ отъ земли), что чуточка его осталась незалитой, терпливо стали они трудиться и, наконецъ, съ помощью бересты и хвороста, вытащенныхъ изъ подъ лежавшихъ деревьевъ, имъ удалось развести снова костеръ. Они натащили еще хвороста, сколько могли, и у нихъ запылалъ скоро такой огонь, который ободрилъ ихъ снова. Высушивъ на немъ свою вареную свинину, они задали себ пиръ и просидли потомъ у костра, расписывая на вс лады свое ночное приключеніе, до самаго разсвта, потому что не было кругомъ ни одного сухого мстечка, на которомъ можно было бы лечь спать.
Но когда солнце взошло, сонъ сталъ ихъ одолвать, они вышли на песчаную косу и прилегли тамъ. Проснувшись, почувствовали себя изломанными и занялись очень уныло приготовленіемъ своего завтрака. Но и посл ды они не могли придти въ себя, ощущали везд ломоту и снова тоску по дому. Томъ подмчалъ эти признаки и старался воодушевить пиратовъ. Но имъ ничего не хотлось: ни игры въ камешки, ни цирка, ни купанья, ршительно ничего. Тогда онъ напомнилъ имъ о знаменитой тайн и вызвалъ нкоторый проблескъ веселости. Пользуясь этимъ, онъ предложилъ имъ новое развлеченіе. Можно было перестать быть на время пиратами и стать индйцами для перемны. Эта мысль понравилась, черезъ нсколько минутъ вс они были уже раскрашены съ головы до ногъ черной грязью, проведенною въ вид полосъ, что длало ихъ очень похожими на зебръ. Вс трое, разумется, были вождями и отправились, въ такомъ вид, на раззореніе англійскаго поста.
Потомъ они раздлились на три враждебныя племени, кидались другъ на друга изъ засадъ съ дикимъ боевымъ кличемъ, убивались и скальнировались взаимно цлыми тысячами. День былъ очень кровопролитный, слдовательно, и весьма утшительный.
Они собрались къ ужину въ лагерь, счастливые и голодные. Но тутъ возникло затрудненіе: враждующіе индйцы не могутъ преломить хлба мира, не помирясь сначала, а помириться имъ невозможно, не выкуривъ трубки мира. О другомъ порядк вещей и не слыхано. Двое изъ дикарей почти пожалли о томъ, что не остались пиратами. Однако, другого пути не было, они изъявили, насколько могли, самую пріятную готовность къ обряду, потребовали трубку и пыхнули изъ нея, въ свою очередь, какъ то слдовало.
Оказалось, что они выиграли кое-что, впавъ въ дикое состояніе: они увидли, что могутъ уже немного затягиваться безъ необходимости ходить за потеряннымъ ножомъ, потому что ихъ тошнило уже не до такой степени. Понятно, что они не были настолько глупы, чтобы пренебречь такимъ залогомъ для будущаго. О, нтъ, напротивъ того, они стали осторожно практиковаться посл ужина и провели такимъ образомъ самый веселый вечеръ. Они испытывали большую гордость и блаженство по поводу пріобртенія этого новаго таланта, чмъ оскальпировавъ и уничтоживъ вс шесть главныхъ индйскихъ племенъ. Оставимъ ихъ среди куренья, болтовни и хвастливости, пока намъ не придется заняться ими снова.

ГЛАВА XVIII.

Но въ маленькомъ поселк не царило веселье въ мирные послобденные часы въ ту субботу. Гарперамъ и семь тети Полли приходилось облекаться въ трауръ, среди великаго горя и слезъ. Въ обывательскихъ домахъ господствовала непривычная тишина, хотя и безъ того тутъ шумно никогда не бывало. Вс занимались своимъ дломъ разсянно, говорили мало, за то часто вздыхали. Дти точно тяготились субботнимъ отдыхомъ, они играли между собой неохотно, а скоро перестали и совсмъ.
Посл обда Бекки Татшеръ ходила грустно одна по опустлому школьному двору. Она чувствовала крайнее уныніе и не находила себ никакого утшенія.
— О, — говорила она себ, — если бы у меня была опять хотя бы только та мдная кнопка отъ ршетки! Нтъ у меня теперь ничего, чмъ бы его вспомнить!
И она подавила легонькое рыданіе, потомъ остановилась и продолжала:
— Вотъ, это было на этомъ самомъ мст. О, будь все снова, я ни за что не сказала бы этого… не сказала бы ни за что на свт!.. Но его нтъ боле въ живыхъ и я не увижу его боле никогда… Никогда, никогда!
Эта мысль ее угнетала до-нельзя и она пошла прочь, а слезы такъ и текли у нея по щекамъ. Появилось нсколько мальчиковъ и двочекъ, — товарищей Тома и Джо. Они стали смотрть черезъ ршетчатый заборчикъ и толковали почтительно о томъ, какъ поступалъ Томъ, такъ или этакъ, въ послдній разъ, когда они его видли, что сказалъ Джо, то или это, при какихъ-нибудь пустякахъ (въ которыхъ заключалось, однако, страшное пророчество, какъ теперь было ясно видно!) и вс говорившіе указывали въ точности на то мсто, на которомъ стояли погибшіе мальчики, прибавляя: ‘…а я стою тогда такъ… вотъ, совершенно такъ, какъ теперь… а онъ тамъ, гд ты…’ Или: ‘я совсмъ рядомъ съ нимъ, а онъ засмялся… только меня что-то такъ и кольнуло… даже жутко стало, знаете… Тогда я не понялъ, что это значитъ, а теперь вижу!’
Потомъ начался споръ о томъ, кто былъ самымъ послднимъ, видвшимъ погибшихъ мальчиковъ, очень многіе отстаивали за собой это печальное преимущество, боле или мене опровергавшееся свидтельскими показаніями, и когда было окончательно установлено, кто именно видлъ и обмнялся съ ними послдними словами поздне прочихъ школьниковъ, эти счастливцы пріобрли какое-то священное значеніе и вс прочіе смотрли на нихъ съ уваженіемъ и завистью. Одинъ бдняжка, не имя за собою ничего другого, чмъ бы похвастаться, сказалъ, очевидно, гордясь этимъ воспоминаніемъ:
— А меня Томъ Соуеръ отдулъ одинъ разъ!
Но это поползновеніе прославить себя совершенно не удалось: очень многіе мальчики могли сказать тоже про себя и это весьма удешевляло отличіе. Дти скоро разошлись, продолжая благоговйно припоминать все, касавшееся пропавшихъ героевъ.
На слдующее утро, по окончаніи занятій въ воскресной школ, церковный колоколъ не зазвонилъ, какъ всегда, а началъ отбивать протяжные удары. Погода была тихая и печальный звонъ соотвтствовалъ грустной тишин природы. Прихожане начали собираться, останавливаясь не надолго въ притвор, чтобы побесдовать о печальномъ событіи. Но въ самомъ храм не было говора, молчаніе нарушалось однимъ похороннымъ шуршаньемъ платьевъ женщинъ, пробиравшихся къ своимъ мстамъ. Ни на чьей памяти еще маленькая церковь не бывала такъ биткомъ набита. Потомъ все стихло окончательно въ ожиданіи, и вошла тетя Полли съ Сидомъ и Мэри, слдомъ за ними шла семья Гарперовъ, вс они были въ глубокомъ траур. При вход ихъ, все собраніе, съ самимъ старымъ пасторомъ во глав, поднялось почтительно и стояло, пока они не заняли своихъ мстъ. Снова наступила тишина, прерываемая лишь изрдка подавленными рыданіями, потомъ пасторъ простеръ руки и прочелъ молитву. Былъ проптъ трогательный гимнъ и за нимъ провозглашенъ текстъ:
‘Я есмь воскресеніе и жизнь’.
Во время проповди пасторъ описалъ такими живыми красками всю прелесть, симпатичность и рдкія, много общавшія способности погибшихъ мальчиковъ, что многіе, соглашаясь съ правдивостью картины, упрекнули себя въ томъ, что были такъ слпы къ этимъ качествамъ и видли постоянно лишь одни недостатки въ бдняжкахъ. Пасторъ привелъ нсколько трогательныхъ эпизодовъ изъ жизни покойныхъ, явно свидтельствовавшихъ о ихъ прирожденномъ великодушіи и нжности, и слушатели должны были убждаться, сколько умилительнаго было въ упоминаемыхъ случаяхъ, и терзаться той мыслью, что они, въ упоминаемое время, считали именно эти самыя дянія за мерзкія выходки, достойныя плетки. По мр продолженія трогательной рчи, вс чувствовали большее и большее умиленіе, такъ что, наконецъ, не выдержали и присоединились къ рыданіямъ осиротлыхъ семей, самъ пасторъ, изнемогая подъ бременемъ чувствъ, плакалъ тоже на своей каедр.
Что-то шелохнулось въ притвор, но это не было замчено, потомъ церковная дверь скрипнула, пасторъ отнялъ носовой платокъ отъ своихъ глазъ, залитыхъ слезами, и оцпенлъ! Сначала одинъ человкъ, потомъ два-три другихъ взглянули по направленію глазъ пастора, потомъ, какъ-то разомъ, все собраніе поднялось и стало смотрть: три умершіе мальчика подвигались по приходу, впереди всхъ Томъ, за нимъ Джо, въ хвост угрюмо плелся Гекъ въ своихъ жалкихъ лохмотьяхъ. Они находились въ пустомъ притвор, слушая свое надгробное слово!
Тетя Полли, Мэри и вс Гарперы бросились ко вновь обртеннымъ чадамъ своимъ, осыпая ихъ поцлуями и благодарственными возгласами, между тмъ какъ бдный Гекъ стоялъ въ смущеніи, стыдясь и желая провалиться сквозь землю, чтобы уйти отъ непріязненныхъ взглядовъ. Онъ поколебался немного еще и хотлъ уже скрыться тихонько, по Томъ удержалъ его и сказалъ:
— Тетя Полли, это нечестно! Это-нибудь долженъ радоваться и тому, что видитъ Гека.
— И вправду! Я рада, что вижу его, бднаго сироту безъ матери!— Но ласки, которыми тетя Полли осыпала Гека, были единственной вещью, которая могла еще боле усилить его желаніе провалиться.
Но пасторъ громогласно провозгласилъ:
— Восхвалимъ Господа Подателя всхъ благъ!.. Пойте! Отъ всего сердца вашего пойте!
Запли. И пока мощный гимнъ вылеталъ торжественно изъ груди бывшей ‘Старой Сотни’, потрясая кровельныя стропила, пиратъ Томъ Соуеръ поглядывалъ на завидовавшихъ ему ребятъ и сознавалъ, въ душ своей, что это было самымъ величественнымъ моментомъ въ его жизни.
Выходя изъ церкви, люди солидные толковали между собою, что они готовы, пожалуй, позволить одурачить себя еще разъ, лишь бы послушать опять такое пніе ‘Старой Сотни’.
Тому досталось въ этотъ день боле поцлуевъ и щелчковъ, — смотря по перемн въ настроеній тети Полли, — чмъ оно выпадало ему на долю въ теченіе цлаго года, и онъ не зналъ хорошенько, которое изъ этихъ двухъ дйствій выражало боле благодарности тети Богу и ея привязанности къ нему самому.

ГЛАВА XIX.

Вотъ въ чемъ и состояла великая тайна Тома: пираты должны были воротиться на родину и выслушать надъ собою надгробную рчь. Они переплыли черезъ рку на бревн, въ субботу, когда стемнло, вышли на беретъ въ пяти или шести миляхъ отъ поселка, переночевали въ сосднемъ съ нимъ лсу, а на разсвт, пробрались разными закоулками въ церковный притворъ и поспали тамъ еще среди нагроможденныхъ въ немъ старыхъ скамеекъ.
Утромъ въ понедльникъ, за завтракомъ, тетя Полли и Мэри были очень ласковы съ Томомъ, предупреждали вс его желанія. Разговоръ не прекращался. Между прочимъ, тетя Полли сказала:
— Я не скажу, Томъ, чтобы это была уже такая дурная выходка съ вашей стороны, пропадать цлую недлю и заставлять всхъ тревожиться, если уже вамъ самимъ было весело… Но мн больно, что ты такой жестокосердный и не жаллъ меня… Если ты съумешь переплыть на бревн, чтобы послушать свою надгробную рчь, то могъ бы тоже подать мн какую-нибудь всточку о себ, чтобы я знала, что ты не погибъ, а только сбжалъ.
— Да, теб не помшало бы сдлать это, Томъ, — прибавила Мэри.— И я знаю, что ты сдлалъ бы это, если бы теб только пришло на умъ.
— Такъ-ли, Томъ?— спросила тетя Полли и все лицо ея оживилось вниманіемъ.— Скажи, готовъ-ли былъ бы ты сдлать это, если бы теб пришло на умъ?…
— Я… не знаю. Это испортило бы всю штуку.
— А я надялась, что ты любишь меня немножко, Томъ, — произнесла тетя Полли печальнымъ голосомъ, который смутилъ мальчика.— Мн было бы пріятно хотя только то, что ты желалъ бы меня утшить… если даже и не сдлалъ самъ этого.
— Ну, тетя, — заступилась Мэри, — вы знаете, какой Томъ втрогонъ. Онъ вчно такъ мечется, что ему некогда о чемъ-нибудь и подумать.
— Тмъ хуже. Сидъ подумалъ бы, наврное. И подумалъ бы, и сдлалъ. Да, Томъ, оглянешься когда-нибудь, да поздно уже будетъ, и тогда пожалешь, что не относился ко мн съ большей любовью, и когда это теб стоило бы такъ мало!
— Тетя, вы знаете, что я васъ люблю, — отвчалъ Томъ.
— По твоимъ дламъ не замтно.
— Ну, я теперь очень жалю, что не подумалъ, — сказалъ Томъ кающимся голосомъ, — Но, какъ бы тамъ ни было, а я видалъ васъ во сн. Вдь и это что-нибудь значитъ?
— Немного… Кошки тоже видятъ сны… Но все же это лучше, чмъ ничего. Что же теб снилось?
— Вотъ, въ среду ночью, вижу я, что вы сидите по ту сторону кровати, и Сидъ у ящика съ дровами, и Мэри возл него.
— Да, мы такъ сидли. Да и всегда сидимъ. Я рада, что хотя твои сны потрудились напомнить теб о насъ.
— И еще, сидитъ у васъ мать Джо Гарпера.
— Она была у насъ, въ самомъ дл! Снилось еще что-нибудь?
— О, много… Только все уже такъ смутно теперь.
— Попытайся припомнить… Можешь?
— Кажется мн, что втеръ сталъ задувать…
— Постарайся хорошенько, Томъ! втеръ сталъ задувать… Задувать, что?..
Томъ прижалъ пальцы ко лбу, напрягая память въ теченіе минуты и воскликнулъ:
— Припомнилъ! Припомнилъ! Онъ задувалъ свчку!
— Господи помилуй!.. Дальше, Томъ!
— Дайте мн собраться съ мысляни… минуточку только… одну минуту. Мн кажется, вы сказали: ‘Что это, какъ будто дверь’…
— Говори дальше, Томъ!
— Да, вы сказали: какъ будто дверь не заперта.
— Такъ врно, какъ я здсь сижу, я это сказала! Не такъ-ли, Мэри?.. Говори дальше, Томъ!
— И тогда… тогда… не помню въ точности, но вы какъ будто приказали Сиду пойти и… и…
— Что же?.. Что же?.. Что я ему приказала?.. Говори. Томъ, что я велла сдлать?..
— Велли… да, да!— велли ему запереть дверь.
— Ну, что вы скажете! Во всю жизнь мою не слыхивала я подобнаго! И говорите, посл этого, что вщихъ сновъ не бываетъ! Побгу сообщить это тотчасъ-же Сирин Гарперъ. Посмотрю, понесетъ-ли она теперь свою чепуху о суевріяхъ! Говори еще, Томъ.
— О, теперь я ясно припоминаю все остальное. Вы стали говорить, что я не злой, только шалить люблю и готовъ на голов ходить, только взыскивать съ меня, все равно что… что… кажется, все равно, что съ жеребенка… или что-то въ этомъ род.
— Именно такъ. Господи, милостивый!.. Еще что, Томъ?
— И вы стали плакать.
— Да, заплакала. Заплакала, это точно. И не въ первый разъ!.. А потомъ?..
— А потомъ и мистриссъ Гарперъ начала плакать и говорить, что и ея Джо такой же, и она жалетъ, что выдрала его за сливки, тогда какъ сама выплеснула ихъ…
— Томъ, это духъ сошелъ на тебя! Ты пророчествовалъ, вотъ, что ты длалъ!.. Господи!.. Разсказывай еще, Томъ!
— Потомъ, Сидъ сказалъ… онъ сказалъ…
— Я ничего не говорилъ, кажется, — перебилъ Сидъ.
— Нтъ, Сидъ, ты сказалъ…— начала Мэри.
— Заткните себ ротъ и дайте разсказывать Тому! Что онъ сказалъ, Томъ?
— Онъ сказалъ, помнится, что мн теперь лучше тамъ, гд я, но если бы я велъ себя получше…
— Слышите, слышите? Вдь это слово въ слово, что онъ говорилъ!
— И вы его перебили очень строго…
— Врно это!.. О, какой-то ангелъ былъ тутъ!.. Ангелъ передалъ ему!..
— И мистриссъ Гарперъ говорила, какъ Джо испугалъ ее хлопушкой, а вы разсказали про Питера и лекарство…
— Врно, какъ то, что я живой человкъ!
— А потомъ, вс вы много толковали о томъ, какъ надо искать насъ въ рк… и какъ будутъ читать намъ надгробное слово въ воскресенье… А потомъ вы съ мистриссъ Гарперъ обнялись и она пошла домой.
— Какъ разъ, какъ разъ, все совершенно какъ было!.. Врно какъ то, что я здсь на мст! Томъ, ты не могъ бы разсказать этого лучше, если бы присутствовалъ здсь! Но посл что, Томъ? Разсказывай!
— Потомъ, вы стали молиться… И я могъ видть васъ и слышать каждое ваше слово. Вы легли въ постель и мн стало такъ грустно, что я написалъ на кусочк коры: ‘Мы не умерли, — мы только убжали, чтобы сдлаться пиратами’, и я положилъ эту кору подл вашей свчи.. И вы мн показались такою добренькою, когда лежали и спали, что я подошелъ, нагнулся къ вамъ и поцловалъ васъ въ губы.
— Въ самомъ дл, Томъ? Въ самомъ дл? Прощаю теб все за это одно!— Она схватила Тома и стиснула его въ своихъ объятіяхъ, что заставило его почувствовать себя презрннйшимъ негодяемъ.
— Это было очень добропорядочно… хотя только во сн…— сказалъ Сидъ вполголоса, какъ бы разсуждая съ собою.
— Молчи, Сидъ! Человкъ совершаетъ во сн то, что хотлъ бы сдлать на яву. Вотъ большое душистое яблоко, которое я отложила для тебя, Томъ, на случай, если найдешься. А теперь, пора въ школу!.. Я благодарна Отцу Небесному за то, что ты возвращенъ мн опять, Томъ. Онъ посылаетъ намъ страданія, но и милостивъ къ тмъ, кто вруетъ въ Него и живетъ по Его слову… хотя я, гршная, и мало достойна Его благости… Но если бы милость Божія простиралась на однихъ праведныхъ и ихъ однихъ защищала бы Его десница, то очень не велико было бы число утшенныхъ здсь и почивающихъ на лон Его, тамъ, посл того какъ долгая ночь смежитъ имъ очи!.. Ну, Сидъ, Мэри, Томъ! убирайтесь же!.. Довольно мн надоли!
Дти пошли въ школу, а тетя Полли бросилась къ мистриссъ Гарперъ, въ надежд сломить ея реализмъ чудеснымъ сномъ, привидвшемся Тому. Сидъ былъ слишкомъ разсудителенъ, для того чтобы высказать свою мысль объ этомъ предмет. Но онъ думалъ, выходя изъ дома:
— Отличная штука… Такой длинный сонъ и безъ малйшей ошибочки!
Въ какого героя обратился теперь Томъ! Онъ теперь не кривлялся, не прыгалъ, но шелъ съ гордою осанкой, какъ приличествовало пирату, на котораго были обращены взоры всего общества. И, дйствительно, было такъ, только онъ представлялся, что не замчаетъ, какъ вс на него смотрятъ, и не слышитъ, что про него говорятъ. На дл, однако, онъ упивался этими взглядами и этими толками. Мальчики, которые были поменьше его, такъ и слдовали за нимъ, гордясь тмъ, что онъ терпитъ ихъ и вс видятъ ихъ въ такой близости съ нимъ, имъ это было такъ же лестно, какъ если бы онъ былъ барабанщикомъ при какой-нибудь процессіи, или слономъ во глав звринца, възжающаго въ городъ. Мальчики одного роста съ нимъ притворялись, что и не знали, будто онъ такъ пропадалъ, но, въ сущности, умирали отъ зависти. Чего не дали бы они за такую загорлую, черноватую кожу, какъ у него, и за его громкую извстность! И самъ Томъ не отдалъ бы ни того, ни другого, даже за циркъ.
Въ школ ученики до того ухаживали за нимъ и за Джо, и поглядывали на нихъ съ такимъ краснорчивымъ восхищеніемъ, что оба героя скоро нестерпимо ‘зазнались’. Они принялись разсказывать свои похожденія жаднымъ слушателямъ, но не шли дальше начала, потому что разсказы эти конца имть не могли, въ виду неисчерпаемаго воображенія обоихъ повствователей. А когда они довершили эффектность своего изложенія, вытащивъ трубки и принявшись равнодушно курить, слава ихъ достигла своего апогея.
Томъ ршилъ, что можетъ обойтись теперь и безъ Бекки Татшеръ. Ему было достаточно славы. Для нея одной будетъ онъ жить! Можетъ быть, видя его отличіе, Бекки сама захочетъ передъ нимъ ‘выставляться’. Пусть! Увидитъ, что и онъ можетъ оставаться равнодушнымъ, какъ другіе. Бекки вошла въ это время. Онъ притворился, что не замчаетъ ее, подошелъ къ кучк мальчиковъ и двочекъ и сталъ разговаривать, между тмъ, онъ видлъ, что она скоро принялась бгать взадъ и впередъ, вся раскраснвшись и съ блестящими глазками, ‘длала видъ’, что ей весело ловить подругъ и взвизгивала отъ хохота, когда ей удавалось кого-нибудь поймать. Онъ замчалъ, что и эти поимки происходили всегда у него по сосдству, причемъ она бросала въ его сторону увренный взглядъ. Это льстило всему его мелкому тщеславію, но не только не трогало его, а, напротивъ, лишь заставляло больше ‘задирать носъ’ и представляться совершенно не замчавшимъ ея присутствія. Тогда она прекратила свою возню и стала ходить нершительно, вздыхая, по временамъ, и поглядывая исподтишка на Тома, но примтила, что онъ обращается съ своимъ разговоромъ къ Эми Лауренсъ, чаще, чмъ къ кому-нибудь другому. Сердце у нея сжалось, она сразу почувствовала тоску и тревогу, попыталась уйти прочь, но ноги ей не повиновались и сдвинули ее, напротивъ того, опять къ той же групп. Она обратилась, съ поддльною живостью, къ одной двочк, стоявшей почти о локоть съ Томомъ:
— Ахъ, Мэри Аустинъ, дрянь ты такая!— зачмъ ты не была въ воскресной школ?
— Я была… Разв ты не видала?
— Нтъ! Неужели ты была? Гд же ты сидла?
— Да въ класс миссъ Петерсъ, какъ и всегда. Я тебя видла.
— Въ самомъ дл? Забавно, что я тебя не замтила. А мн хотлось поговорить съ тобою о пикник.
— Это весело, пикникъ! Но кто же его затваетъ?
— Мама собирается мн устроить.
— Вотъ хорошо-то! Надюсь, она позволитъ мн быть?
— Разумется. Вдь пикникъ для меня. Она позволяетъ всмъ, кого я захочу. А я тебя хочу.
— Это мило съ твоей стороны. А когда будетъ?
— Еще не назначено. Врно во время каникулъ.
— Весело-то будетъ! Ты всхъ мальчиковъ и двочекъ позовешь?
— Да, всхъ, кто со мной друженъ… или захочетъ быть… Она взглянула украдкой на Тома, но онъ разсказывалъ Эми Лауренсъ очень пространно о страшной бур на остров и о томъ, какъ молніей сразило большую смоковницу, которая такъ и ‘разлетлась на щепки’, въ то самое время, когда онъ стоялъ въ трехъ шагахъ отъ нея.
— О, могу и я быть?— спрашивала Грэсъ Миллеръ.
— Разумется.
— А я?— спрашивала Салли Роджэрсъ.
— Да.
— А я?— приставала Сюзи Гарперъ.— И Джо?
— Да.
И такъ продолжали вс, хлопая въ ладоши отъ радости, пока не напросилась такъ вся кучка, за исключеніемъ Тома и Эми. Но Томъ хладнокровно ушелъ, все разговаривая, и уводя Эми съ собою. У Бекки дрогнули губы и глаза застлались слезами, но она скрыла свое волненіе подъ притворной веселостью и продолжала болтать, только пикникъ потерялъ для нея всякую прелесть, да и все другое померкло. Она скрылась отъ подругъ, какъ могла скоре, забилась куда-то и тамъ ‘хорошенько выплакалась’, какъ выражаются особы ея пола. Она просидла тамъ въ уныніи, съ уязвленнымъ самолюбіемъ, до самаго звонка, тутъ, она встала съ мщеніемъ въ глазахъ, отбросила назадъ свои заплетенныя косы и сказала себ, что знаетъ теперь, что ей длать.
Во время перерыва уроковъ Томъ продолжалъ свой флиртъ съ Эми, ликуя отъ удовольствія, и пошелъ нарочно отыскивать Бекки, чтобы пронзить душу ей этимъ зрлищемъ. Онъ скоро увидлъ ее, но тутъ барометръ его опустился внезапно. Она примостилась уютно на скамеечк за школой и разглядывала книжку съ картинками вмст съ Альфредомъ Тэмпль, и оба они были такъ заняты этимъ, такъ тсно склоняли свои головы надъ книгой, что, повидимому оставались безучастны ко всему остальному въ мір. Ревность пронеслась раскаленною стрлою по жиламъ Тома. Онъ возненавидлъ самого себя за то, что отвергъ возможность помириться съ Бекки, когда она сама давала ему случай къ тому: называлъ себя дуракомъ и другими бранными именами, какія только могъ придумать, ему хотлось даже плакать съ досады. Эми весело продолжала болтать, потому что сердечко у нея такъ и пло, но у Тома языкъ отказывался служить. Онъ и не слушалъ, что Эми говорила, а когда она умолкала, ожидая, что онъ скажетъ, онъ бормоталъ, что попало въ отвтъ, иной разъ совсмъ невпопадъ. И онъ все поворачивалъ за уголъ школы, чтобы терзать свои взоры ненавистною сценой, его такъ и тянуло туда, хотя онъ приходилъ въ ярость, видя, что Бекки какъ будто даже не подозрваетъ его существованія въ этомъ мір! Такъ казалось ему, по крайней мр, но она видла его и торжествовала, сознавая, что побда за нею и что онъ страдаетъ теперь, какъ она страдала. Беззаботная болтовня Эми становилась Тому невыносимой, онъ сталъ намекать на неотложныя дла, время было ему дорого… Но это не дйствовало, двочка продолжала стрекотать. Томъ думалъ про себя: ‘О, чтобъ ее!.. Неужели никогда не отвяжется?’ Наконецъ, онъ заявилъ, что ему нельзя боле мшкать съ тми длами, прибавивъ коварно, что онъ будетъ ‘поджидать’ ее посл школы. Вслдъ за этимъ онъ убжалъ, ненавидя ее за все.
— Пусть бы еще другого мальчишку выбрала!— размышлялъ онъ, скрежеща зубами.— Всякаго другого, лишь бы не этого фигляра изъ Сентъ-Льюиса, который воображаетъ о себ, что онъ щеголь и аристократъ!.. Прекрасно!.. Я отдулъ васъ, сэръ, въ первый же день, когда вы здсь показались, и отдую опять!.. Подождите только, я уже васъ поймаю и тогда… Вотъ!
И онъ сталъ облегчать себ душу, колотя воображаемаго мальчика, размахивая по воздуху кулакомъ, топча и подбрасывая кого-то.
— Вотъ теб, вотъ теб!.. Будетъ съ тебя?.. Знай впередъ!
Воображаемая расправа кончилась къ его удовольствію, но онъ убжалъ домой въ полдень. Совсть не дозволяла ему выносить боле выраженія счастія и признательности со стороны Эми, а ревность гнала прочь отъ другого нестерпимаго зрлища. Бекки принялась снова за разсматриваніе картинокъ съ Альфредомъ, но, по мр того, какъ минуты проходили, а Томъ не являлся на муку, торжество двочки стало блекнуть и картинки перестали ее занимать, она стала задумчива, разсянна и тосклива, два или три-раза настораживала уши, заслышавъ чьи-то шаги, но Томъ не показывался, она почувствовала себя, наконецъ, совершенно несчастной и сожалла, что зашла слишкомъ далеко. И когда бдный Альфредъ, видя, что она ему измняетъ по неизвстной причин, попытался сказать:— О, вотъ прелестная картинка! Взгляните… — она вышла изъ терпнія к воскликнула:
— Ахъ, не надодайте! Что мн въ картинкахъ!— залилась слезами, вскочила и пошла прочь.
Альфредъ зашагалъ возл нея и началъ было ее утшать, но она крикнула:
— Убирайтесь и оставьте меня въ поко! Я васъ ненавижу! мальчикъ остановился, не понимая, чмъ онъ могъ ее разсердить. Сама она говорила, что будетъ смотрть картинки все время въ продолженіи рекреаціи. Между тмъ, она шла прочь, все плача… Альфредъ вошелъ въ пустую школу, раздумывая. Онъ былъ раздосадованъ, оскорбленъ и скоро догадался, въ чемъ было дло: двочка выбрала его просто какъ средство для отмщенія Тому Соуеру. Ненависть его къ Тому нисколько не уменьшилась при этомъ открытіи и онъ сталъ придумывать, какъ бы насолить врагу, безъ риска для самого себя. Взглядъ его упалъ на учебникъ Тома, вотъ было кстати! Онъ открылъ книгу съ радостью на заданномъ къ вечернему классу урок, и залилъ эту страницу чернилами. Бекки, заглянувшая въ окно въ эту минуту, видла эту продлку, но отбжала, не выдавъ себя. Она пошла домой съ намреніемъ найти Тома и разсказать ему все: онъ будетъ благодаренъ ей и вс недоразумнія кончатся. Но она передумала еще на полдорог. Ей вспомнилось, какъ велъ себя Томъ во время ея рчи о пикник, ей стало стыдно и она ршила, что допуститъ высчь его за испорченную книгу и будетъ еще ненавидть его во всю жизнь, сверхъ того!

ГЛАВА XX.

Томъ пришелъ домой въ самомъ уныломъ расположеніи духа, а первыя слова, услышанныя имъ отъ тетки, показали ему, что онъ принесъ свое горе не туда, гд могъ бы найти себ утшеніе.
— Томъ, я съ тебя живого готова шкуру спустить!
— Тетя, что я такое сдлалъ?
— Сдлалъ не мало. Я-то, старая дура, бгу къ Сирин Гарперъ, думаю, что заставлю ее поврить всему этому вздору насчетъ сна, а, смотрите! Она уже знаетъ отъ Джо, что ты былъ здсь и подслушалъ вс наши разговоры. Не знаю, Томъ, что можетъ выдти изъ мальчика, который такъ поступаетъ. Больно мн видть, что ты могъ пустить меня къ Сирин Гарперъ, выставить меня передъ нею такою глупой, и слова невымолвилъ, чтобы меня удержать!
Это придавало новый оборотъ длу. Утромъ Томъ восхищался своею находчивостью, находилъ шутку весьма остроумной, теперь она казалась ему низкой и подлой. Онъ потупился и не зналъ даже сначала, что сказать, наконецъ, проговорилъ:
— Тетя, мн очень жаль, что я это сдлалъ… Но я никакъ не думалъ…
— Да, дитя мое, ты никогда не думаешь. Не думаешь ни о чемъ, кром угодливости самому себ. Ты придумалъ, какъ добраться сюда съ острова Джэксона, чтобы посмяться надъ нашимъ гореваньемъ, придумалъ, какъ одурачить меня своимъ сномъ, но теб не пришло въ голову пожалть насъ и избавить отъ безпокойства.
— Тетя, я вижу теперь, что это было подло, но, право же, я не хотлъ длать подлости. И я явился сюда въ ту ночь вовсе ни для насмшки надъ вами.
— А для чего же?
— Мн хотлось дать вамъ знать, что вы напрасно тревожитесь и что мы не утонули.
— Томъ, Томъ, не было бы конца моей душевной радости, если бы я могла врить тому, что у тебя была такая добрая мысль’ но я знаю, что ея не было… и самъ ты это знаешь.
— Право же, тетя, я хотлъ… Прирости мн къ этому мсту, если я не хотлъ!
— О, Томъ, не лги… не лги. Ложь ухудшаетъ дло во сто разъ!
— Это не ложь, тетя, а сущая правда. Мн хотлось успокоить васъ, я затмъ и пришелъ.
— Я отдала бы все на свт, чтобы поврить теб, это загладило бы теб кучу грховъ, Томъ. Я обрадовалась бы тогда даже тому, что ты сбжалъ и продлалъ все дурное еще! Но это непослдовательно, Томъ: если за тмъ пришелъ, то отчего же ты не сказалъ, дитя мое?
— Видите-ли, тетя, когда зашла у васъ рчь о похоронной служб, мн вдругъ пришло на мысль, что намъ славно будетъ придти въ церковь и притаиться, и мн не хотлось такой штуки испортить. Вотъ почему я спряталъ кору опять въ карманъ и смолчалъ.
— Какую кору?
— А ту, на которой я вамъ написалъ, что мы отправились, чтобы стать пиратами. Я жалю, что вы тогда не проснулись, когда я поцловалъ васъ… честное слово, жалю!
Нахмуренное лицо тети Полли разгладилось и во взгляд ея промелькнула внезапная нжность.
— Ты поцловалъ меня, Томъ?
— Да, тетя.
— Въ самомъ дл, Томъ?
— Въ самомъ дл, тетя… Поврьте.
— Почему же теб вздумалось поцловать, Томъ?
— Потому, что я люблю васъ, а вы такъ стонали и мн было такъ грустно…
Слова звучали правдивостью. У старушки невольно дрогнулъ голосъ, когда она проговорила:
— Поцлуй меня опять, Томъ… А теперь, маршъ въ школу! Не надодай мн больше!
Лишь только онъ ушелъ, она бросилась къ шкафу и вынула изъ него изорванную куртку, въ которой Томъ воротился изъ своихъ похожденій. Но она остановилась, держа ее въ рукахъ.
— Нтъ, — говорила она себ, — не смю. Бдняжка, я знаю, что онъ солгалъ… но ложь-то благая, она такъ утшительна. Я надюсь, что Господь… я убждена, что Господь проститъ ему, что онъ солгалъ, потому что это сдлано отъ доброты сердечной. Но я не хочу удостовряться въ его лжи… не буду смотрть.
Она повсила куртку на мсто и постояла въ раздумь съ минуту. Два раза протягивала она руку, чтобы снять вещь опять, и два раза отступала назадъ. Наконецъ, въ третій разъ, она ршилась, одобряя себя такой мыслью:
— Солгалъ съ доброй цлью… съ доброй цлью… и такая ложь не можетъ меня огорчить.— Она отыскала карманъ… Черезъ мгновеніе, она уже читала, сквозь слезы, написанные Томомъ на кор, и говорила:
— Я готова теперь простить мальчику цлый милліонъ грховъ!

ГЛАВА XX.

Въ послднемъ поцлу тети Полли было что-то смывшее съ души Тома всякую печаль, онъ былъ снова бодръ и веселъ. По дорог въ школу, на лугу, ему посчастливилось встртить Бекки Татшеръ. При своемъ новомъ настроеніи, онъ подбжалъ къ ней безъ всякаго колебанія и сказалъ:
— Я велъ себя очень подло сегодня, Бекки, и мн досадно на .это. Я уже боле никогда, никогда въ жизни, не буду поступать такъ. Помиримся, прошу васъ… Согласны?
Двочка остановилась и взглянула ему въ лицо презрительно:
— Я буду вамъ очень благодарна, м-ръ Томасъ Соуеръ, если вы оставите меня въ поко. Я не намрена разговаривать съ вами боле никогда!
Она отвернулась и прошла дале. Томъ былъ такъ пораженъ, что не нашелся даже отвтить ей: ‘Очень нуждаются въ васъ, мссъ Задери-носъ!’, а потомъ подходящая для этого минута уже прошла. Онъ пошелъ въ школу, нахмурясь и очень сожаля о томъ, что Бекки не мальчикъ: задалъ бы онъ ей трепку! Она снова попалась ему на встрчу и онъ отпустилъ колкое замчаніе на ея счетъ. Она отвтила ему такимъ же порядкомъ и разрывъ сталъ окончательнымъ. Бекки была такъ озлоблена, что не могла дождаться, когда же ‘засядутъ’ опять и Тому достанется за испорченный учебникъ. Если у нея было малйшее намреніе выдать Альфреда Тэмпля, то оно пропало посл обидныхъ словъ Тома.
Бдная двочка не знала, какъ ее самое подстерегала бда. Учитель, м-ръ Доббинсъ, дожилъ до среднихъ лтъ, не удовлетворивъ своего честолюбія. Задушевною его мечтою было сдлаться докторомъ, но бдность присуждала его оставаться на всю жизнь учителемъ въ сельской школ. Онъ вынималъ, ежедневно, изъ своего письменнаго стола какую-то таинственную книгу и погружался весь въ ея чтеніе, когда не спрашивалъ учениковъ. Онъ держалъ эту книгу всегда подъ замкомъ. Не было ни одного школьника, который не томился бы желаніемъ заглянуть въ эту книгу, но это не удавалось никому. Каждый мальчикъ и каждая двочка составляли свое представленіе о ней, но, при этомъ, не было и двухъ мнній схожихъ, а фактически добраться до истины было немыслимо, Въ этотъ разъ, проходя мимо учительскаго стола, Бекки замтила, что ключъ торчитъ въ замк! Минута была драгоцнна. Бекки осмотрлась кругомъ, увидла, что она одна, и выхватила книгу. Заглавіе на обертк: ‘Анатомія’, какого-то профессора, не объясняло ей ровно ничего, и потому она стала перелистывать книгу. На первой же страниц ей представилась красивая раскрашенная гравюра, изображавшая человка. Въ это самое время какая-то тмъ заслонила свтъ: Томъ Соуеръ стоялъ на порог и смотрлъ… Бекки быстро захлопнула ‘Анатомію’, чтобы спрятать ее, но, второпяхъ, разорвала гравюру чуть не до половины. Она сунула книгу въ ящикъ, повернула ключъ, залилась слезами и крикнула съ яростью:
— Томъ Соуеръ, это боле чмъ низко съ вашей стороны, шпіонить за другими и смотрть на то, что они смотрятъ!
— Почему мн было знать, что вы здсь что-то смотрите?
— Стыдитесь, Томъ Соуеръ!.. Вы хотите донести на меня!.. О, я несчастная, что мн длать!.. Меня выскутъ, а я никогда еще не была бита въ школ!
Она топнула своей маленькой ножкой и продолжала:
— Будьте такъ подлы, если желаете!.. А я знаю, что еще прежде случится. Подождите и увидите!.. Противный, противный, противный!..— она выскочила изъ комнаты и убжала, зарыдавъ снова.
Томъ стоялъ неподвижно, ошеломленный такой бурной выходкой. Онъ думалъ:
— Что за глупый народъ эти двочки! Никогда ее не били въ школ! Невидаль какая битье!.. Извстно, бабы, кожа нжна и сердце, что у курицы. Я-то, разумется, не донесу старику Доббинсу на эту дурочку, потому что могу ей отплатить чмъ-нибудь другимъ, безъ такой низости, но, все-таки, что же выйдетъ? Старикъ Доббинсъ станетъ спрашивать, кто разорвалъ книгу? Вс промолчатъ. Тогда онъ примется своимъ обычнымъ путемъ спрашивать всхъ по-очереди, и когда дойдетъ до настоящей виноватой, то угадаетъ и безъ ея словъ. У двочекъ всегда можно узнать по лицу. Он не умютъ себя выгородить. Быть ей битой. Да, плохо приходится Бекки Татшеръ, не отвертться ей…— Онъ поразмыслилъ еще, потомъ прибавилъ:— Ну и подломъ. Она порадовалась бы, если бы я такъ попался, пусть же сама отвдаетъ!
Онъ присоединился къ толп школьниковъ, звавшихъ по сторонамъ на двор, но скоро учитель явился и вс ‘засли’. Томъ не чувствовалъ особаго призванія къ занятіямъ и все поглядывалъ въ сторону двочекъ, личико Бекки смущало его. Судя по всему, ему нечего было жалть ее, но дале этого безчувствія онъ не могъ идти, онъ не чувствовалъ ни малйшаго торжества. Когда же открылось, что учебникъ Тома испорченъ, мальчику стало уже не до чужихъ длъ. Бекки какъ бы очнулась при этомъ изъ своей мрачной задумчивости и выразила большое участіе къ тому, что происходило. Она была уврена, что Тому никакъ не удастся оправдаться, если онъ и станетъ клясться, что не проливалъ чернилъ на свою книгу. И она не ошибалась: запирательство только ухудшило дло. Бекки полагала, что это ее порадуетъ, до вышло какъ-то не такъ. Въ самую роковую минуту, она чуть не вскочила, чтобы разсказать про Альфреда Тэмпль, но сдлала надъ собою усиліе и промолчала, ‘потому, — говорила она себ, — что онъ же хочетъ донести на меня, скажетъ, что это я разорвала гравюру. Такъ не промолвлю я ни слова, будь то даже для спасенія его жизни!’
Томъ перенесъ наказаніе и воротился на свое мсто безъ особеннаго унынія, думая, что, можетъ быть, онъ въ самомъ дл самъ опрокинулъ чернильницу на свою книгу, какъ-нибудь зазвавшись. Если онъ отпирался, то лишь по форм, для соблюденія обычая, и не поступился своимъ отрицаніемъ, такъ сказать, изъ принципа.
Прошелъ цлый часъ, учитель дремалъ, сидя на своемъ трон, въ воздух стояло усыпляющее гуднье, но мало по малу м-ръ Доббинсъ началъ потягиваться, звнулъ, потомъ отперъ свой столъ, запустилъ въ него руку, но только долго, какъ бы не ршался, вынуть-ли книгу или нтъ? Ученики поглядывали на него безучастно, но были среди ихъ двое, которые зорко слдили за всми его движеніями. М-ръ Доббнисъ повертлъ разсянно свою ‘Анатомію’, наконецъ, вытащилъ ее и услся читать.
Томъ бросилъ взглядъ на Бекки. Ему вспомнился беззащитный, загнанный зайчикъ, на котораго нацливалось ружье. Въ эту же минуту всякое воспоминаніе о разрыв съ Бекки исчезло изъ его головы. Надо было придумать что-нибудь, сейчасъ же, въ это мгновеніе! По самая настоятельность этого лишала его возможности собраться съ мыслями… Вотъ! Придумалъ! Надо броситься къ Доббину, вырвать у него книгу и убжать!.. Но онъ поколебался съ минуту, потому время было уже потеряно: учитель раскрылъ книгу. О, если бы можно было воротить случай назадъ! Нтъ, было уже поздно и всякій путь спасенія для Бекки былъ отрзанъ. Еще мгновеніе и м-ръ Доббинсъ обвелъ глазами всю школу…и передъ этимъ взглядомъ потупились вс ученики, потому что въ немъ было нчто, наполнявшее страхомъ и сердца невинныхъ. Натступило молчаніе, въ продолженіи котораго можно было счесть до десяти, учитель насыщалъ себя гнвомъ, потомъ онъ прогремлъ:
— Кто изорвалъ эту книгу?
Все замерло. Можно было бы разслышать паденіе иголки. Молчаніе длилось и тогда онъ началъ всматриваться въ каждое лицо, ища въ немъ улики.
— Бенджаминъ Роджерсъ, ты разорвалъ книгу?
Отрицаніе. Новое молчаніе.
— Джозефъ Гарперъ, ты?
Опять отрицаніе. Волненіе Тома росло подъ медленною пыткою этого розыска. Перебравъ ряды мальчиковъ, учитель подумалъ съ минуту, потомъ обратился къ двочкамъ:
— Эми Лауренсъ?.
Она трясетъ головою.
— Грэси Миллеръ?..
Тотъ же знакъ.
— Сюзаннъ Гарперъ, вы разорвали книгу?
Снова отрицаніе. Слдующей ученицей была Бекки Татшеръ. Томъ дрожалъ съ головы до ногъ отъ ожиданія, сознавая безвыходность положенія…
— Ребекка Татшеръ… (Томъ взглянулъ ей въ лицо: оно было блдно отъ ужаса) вы изорвали… Нтъ, глядите мн прямо въ глаза. (Она подняла руки съ мольбою). Вы изорвали эту книгу?..
Въ голов Тома пронеслось молніей вдохновеніе. Онъ вскочилъ на ноги и крикнулъ:
— Изорвалъ я!..
Вся школа оцпенла при такомъ безуміи. Томъ простоялъ съ минуту, стараясь придти въ себя, а потомъ, когда онъ выступилъ впередъ для перенесенія наказанія, то благодарность и обожаніе, которое онъ прочелъ въ глазахъ бдной Бекки, показались ему достаточнымъ вознагражденіемъ и за сотню ‘дранья’. Вдохновляясь величіемъ своего собственнаго подвига, онъ вытерплъ, безъ малйшаго крика, самую безпощадную изъ всхъ расправъ, къ которымъ когда-либо прибгалъ м-ръ Доббинсъ, выслушалъ съ равнодушіемъ и добавочный жестокій приказъ: оставаться еще два часа въ школ посл окончанія классовъ. Онъ зналъ, кто будетъ ждать у порога конца его ‘высидки’ и не будетъ считать этого потерею времени!
Ложась спать въ этотъ вечеръ, Томъ обдумывалъ планъ отмщенія Альфреду Тэмпль, потому что Бекки съ стыдомъ и раскаяніемъ разсказала ему все, не утаивъ и своего собственнаго предательства. Но даже мстительныя мысли заслонились у Тома боле пріятными, и онъ заснулъ, какъ бы слыша надъ собою послднія слова Бекки:
— О, Томъ, какъ могъ ты быть великодушенъ до такой степени!

ГЛАВА XXI.

Приближались каникулы. Учитель, всегда очень строгій, становился еще строже и придирчиве, потому что хотлъ, чтобы его школа отличилась въ день экзамена. Его линейка и розга рдко оставались теперь въ бездйствіи, — по крайней мр, среди младшаго класса. Только самые взрослые ученики и молодыя особы, восемнадцати или девятнадцати лтъ, избгали ‘дранья’. А дранье м-ра Доббинса было очень чувствительное, потому что, хотя подъ его парикомъ и скрывалась совершенно безволосая, блестящая лысина, но самъ онъ былъ человкъ средняго возраста, нисколько еще не утратившій своей мускульной силы. По мр приближенія знаменательнаго дня, Доббинсъ обнаруживалъ вс свои тираническія наклонности, находя какое-то мстительное удовольствіе въ наложеніи наказаній за малйшія провинности. Слдствіемъ этого было то, что самые маленькіе ребята проводили дни въ страх и мученіяхъ, а ночи въ изобртеніи средствъ къ отплат за это. Они не пропускали ни одного случая насолить учителю. Но онъ стоялъ за себя и возмездіе за каждую удавшуюся продлку было такъ чувствительно и грозно, что мальчики оказывались всегда побжденными въ битв. Наконецъ, они составили общій заговоръ, выработали планъ, общавшій блестящій успхъ, и привлекли къ участію въ немъ сына живописца, рисовавшаго вывски. Онъ общалъ имъ съ большимъ удовольствіемъ свое содйствіе, потому что учитель, столовавшійся въ его семь, усплъ внушить ему уже немало поводовъ къ злйшей ненависти. Жена учителя должна была ухать къ кому-то на дачу на-дняхъ, такъ что ничто не могло помшать выполненію плана. М-ръ Доббинсъ всегда ‘накачивался’ передъ какими-нибудь торжественными случаями, и мальчикъ заврялъ, что успетъ ‘продлать штуку’ вечеркомъ, наканун экзаменовъ, когда его милость возведетъ себя до настоящей точки и задрыхнетъ у себя въ кресл. Потомъ онъ его разбудитъ, какъ разъ въ ту минуту, когда уже пора идти экзаменовать, а самъ убжитъ въ школу.
Многообщающій вечеръ наступилъ. Ровно въ восемь часовъ, школьное зданіе, украшенное цвточными внками и гирляндами, роскошно засвтилось огнями. Учитель возсдалъ на своемъ трон, поставленномъ на высокую эстраду, вмст съ его чернымъ письменнымъ столикомъ. Онъ казался въ порядочномъ градус. Прямо передъ эстрадою стояло шесть скамеекъ, по сторонамъ еще по три, на всхъ ихъ сидли почетные мстные жители и родственники учениковъ. Слва, за толпою обывателей, былъ воздвигнутый временный помостъ, на которомъ находились ученики, подлежавшіе публичному испытанію: кучка маленькихъ ребятъ, вымытыхъ и пріодтыхъ до нестерпимаго для нихъ благоприличія, за ними толкались неуклюжіе подростки и красовались, блоснжными рядами, отроковицы и двы въ батистовыхъ и кисейныхъ платьяхъ, замтно чванившіяся своими голыми руками въ старинныхъ бабушкиныхъ браслетахъ, розовыми и голубыми бантиками и цвтами, приколотыми къ ихъ волосамъ. Остальное пространство въ комнат было занято учениками, не принимавшими участія въ состязаніи.
Представленіе началось. Крошечный мальчуганъ выступилъ впередъ и началъ робко бормотать: ‘Не ждали вы, что малютка такой выступить смло передъ толпой’ и пр., сопровождая эту декламацію такими же однообразными и, вмст съ тмъ, судорожными движеніями, которыя могла бы длать машина, — нсколько попорченная, разумется. Онъ пробрался, однако, благополучно до конца, хотя прострадалъ ужасно, и удостоился единодушныхъ рукоплесканій, когда отвсилъ деревянный поклонъ и удалился.
Маленькая, зардвшаяся отъ стыда двочка пролепетала: ‘У Мэри была овечка’ и пр., сдлала внушающій состраданіе реверансъ, получила свою долю апплодисментовъ и услась на мсто, сконфуженная и счастливая.
Томъ Соуеръ выступилъ съ заносчивою самоувренностью и началъ декламировать высокопарно на неистощимую и непоколебимую тему ‘Свободу ищу я одну или смерть’, размахивая руками съ великолпнйшимъ бшенствомъ, но вдругъ запнулся на половин. Смертельный ужасъ, — ужасъ забывшаго роль актера, — охватилъ его, ноги у него подкосились, онъ былъ готовъ упасть. Состраданіе зрителей къ нему выражалось ясно, это была правда, — но также ясно выражалось и ихъ безмолвіе, а оно было ему еще тяжеле ихъ состраданія. Учитель нахмурился и это довершило пораженіе: Томъ поборолся еще немного и потомъ отступилъ, проигравъ битву окончательно. Слабая попытка къ рукоплесканію замерла тотчасъ же.
Затмъ послдовали: ‘На пылающей палуб судна’, потомъ ‘Спшатъ ассиріяне на бой’, и другіе декламаторскіе перлы. Дале наступили упражненія въ чтеніи и въ диктовк. Немногочисленный латинскій классъ вышелъ съ честью изъ испытанія. Но главнымъ ‘гвоздемъ’ вечера были оригинальныя ‘сочиненія’ молодыхъ особъ. Каждая изъ нихъ выступала на край помоста, прокашливалась, расправляла свою рукопись (перевязанную красивою ленточкой) и начинала читать, обращая особое вниманіе на ‘выразительность’ и знаки препинанія. Темы, заданныя имъ, были т же, которыя задавались нкогда ихъ матерямъ, бабушкамъ, даже, по всей вроятности, всмъ ихъ предкамъ женскаго пола, восходя такъ до Крестовыхъ походовъ, — напримръ: ‘Дружба’, ‘Воспоминаніе о минувшемъ’, ‘Религія по отношенію къ исторіи’, ‘Страна грезъ’, ‘Преимущества образованія’, ‘Различныя формы государственности въ ихъ сходствахъ и различіяхъ’, ‘Меланхолія’, ‘Дтская любовь’. ‘Стремленіе моего сердца’, и пр. и проч.
Отличительными чертами всхъ сочиненій были: умилительная, задушевная грусть, самое крайнее злоупотребленіе ‘красивыми оборотами’, притягиваніе за уши особенно излюбленныхъ словечекъ и фразъ, подъ конецъ прідавшихся до-нельзя, сверхъ того, замчательною принадлежностью всхъ этихъ произведеній было неизбжное и несносное нравоученіе, помахивающее своимъ закрученнымъ хвостикомъ въ конц каждаго изъ нихъ. Несмотря ни на какое содержаніе, сочиненіе пригонялось посредствомъ мучительнаго мозгового усилія къ тому или другому выводу, способному воздйствовать на душу въ моральномъ и религіозномъ смысл, Бьющая въ глаза фальшь этихъ назиданій была недостаточной для изгнанія такой системы изъ школъ, недостаточна она и понын, да и останется такою, вроятно, до скончанія вковъ. Во всей Америк нтъ ни одного училища, въ которомъ молодыя особы не считали бы себя обязанными заканчивать нравоученіемъ своихъ сочиненій, причемъ можно замтить, что самая легкомысленная и наимене набожная двушка изъ всей школы преподноситъ самое длинное и самое безжалостно-благочестивое нравоученіе. Но, довольно объ этомъ! Правда глаза колетъ. Возвратимся къ экзамену. Первое изъ прочитанныхъ сочиненій было озаглавлено: ‘Такъ это-то жизнь?’ Можетъ быть, читатель будетъ въ состояніи ‘вынести’ отрывокъ изъ этого произведенія:
‘При обыкновенномъ теченіи жизни, съ какимъ только упоеніемъ ни всматривается юный умъ въ грядущее, предвкушая въ немъ одно ликованіе! Воображеніе рисуетъ картины веселья, подернутыя однимъ розовымъ отблескомъ. Преданная поклонница свта видить себя въ мечтахъ своихъ, среди пышнаго празднества, на которомъ ‘ею, любующеюся, любуются вс’. Ея прелестный станъ, облеченный въ блыя ткани, носится въ вихр веселаго танца, ея глаза свтятъ ярче, ея поступь воздушне, чмъ у кого бы то ни было въ этомъ собраніи. Время быстро летитъ среди этихъ грезъ, наступаетъ, наконецъ, и желанный часъ ея вступленія въ эти Елисейскія поля, въ которыя до сихъ поръ она уносилась только на крыльяхъ фантазіи. Какими волшебными видніями кажется ей теперь все, представляющееся ея очарованному взору! Каждая новая картина кажется ей лучше прежней! Но она скоро замчаетъ, что подъ этою блестящей наружностью скрывается одна суета, лесть, которою она недавно еще упивалась, ржетъ ей теперь слухъ, и она, съ утраченнымъ здоровьемъ и горечью въ сердц, удаляется прочь, сознавая, что земныя удовольствія не могутъ удовлетворять стремленій души!..’
И такъ дале, и такъ дале. Во время чтеній, слышался одобрительный шепотъ и прорывавшіяся вполголоса восклицанія: ‘Какъ мило!..’ ‘Какъ краснорчиво!..’ ‘Какъ врно!’ и пр. И когда авторша прочла заключительное, особенно удручительное нравоученіе, ее наградили восторженными рукоплесканіями.
Потомъ поднялась худощавая, унылая двушка, лицо которой отличалось ‘интересною’ блдностью, производимою пилюлями и диспепсіею, и прочла ‘поэму’. Изъ нея достаточно принести два станса:
Прощаніе миссурійсной двушки съ Алабамой.
‘Алабама, прости! тебя я люблю,
Но должна я разстаться съ почвой твоею!
Несказанную муку при этомъ терплю,
Вспомню все, — и отъ жгучей боли нмю!
Вдь въ твоихъ я бродила цвтистыхъ лсахъ,
И мечтала, читала у Талапузы,
И внимала волнамъ въ Таласайскихъ водахъ,
И встрчала зарю на вершинахъ Коузы.
* * *
Но тоска моя мн не станетъ въ позоръ,
Не чужимъ я свой вздохъ посвящаю!
Не печаль по чужбин туманитъ мой взоръ,
Не чужой, вдь, я штатъ покидаю!
Вамъ, мстамъ дорогимъ, мой прощальный привтъ,
Тмъ, позади, что какъ бы тонутъ въ пучину…
Да остынутъ мои сердце, очи и tte,
Если я къ Алабам остыну!’
Изъ присутствующихъ, лишь очень немногіе могли знать, что это такое: tte? но это не помшало поэм заслужить общее одобреніе.
Вслдъ за поэтессой выступила очень смуглая двица, черноглазая и черноволосая. Она внушительно промолчала съ минуту, придала себ трагическое выраженіе и начала читать ровнымъ голосомъ:

‘ВИДНІЕ.

‘Ночь была мрачная, бурная. Ни одна звзда не блистала на небосклон, но глухіе раскаты грома неумолкаемо потрясали воздухъ, а страшныя молніи полосовали тучи, застилавшія небесныя пространства, и какъ бы издвались надъ тою силою, которою обуздалъ ихъ свирпость знаменитый Франклинъ! И яростные втры вырывались тоже изъ своихъ таинственныхъ притоновъ, и бушевали кругомъ, какъ бы желая усилить весь ужасъ грозной картины. Въ эту минуту, столь мрачную, столь унылую, вся моя душа ныла по человческому сочувствію… и вотъ,
‘Мой дорогой другъ, совтникъ, утшеніе и опора,
Моя отрада въ гор, моя сугубая радость въ гор, она пришла ко мн…
‘Она двигалась подобно одному изъ тхъ свтлыхъ существъ, которыя грезятся юнымъ романтическимъ душахъ въ ихъ мечтахъ о залитыхъ солнцемъ всяхъ фантастическаго Эдема. То была царица красоты, не украшенная ничмъ, кром одной своей лучезарной прелести. Ея поступь была такъ легка, такъ неслышна, что появленіе этой красавицы прошло бы незамченнымъ, не подозрваемымъ, — какъ и многихъ другихъ, — если бы ея благотворное прикосновеніе не порождало таинственнаго трепета. Но въ чертахъ ея была напечатлна грусть, — подобная ледянымъ слезамъ на одяніи декабря. Она указала мн на стихіи, бушевавшія извн, и на двухъ предстоящихъ лицъ…’
Этотъ кошмаръ тянулся на цлыхъ десяти рукописныхъ страницахъ и заключился нравоученіемъ, до того уничтожающимъ всякія упованія лицъ, не принадлежащихъ къ пресвитеріанской церкви, что именно этому сочиненію была присуждена первая награда, какъ увнчивающему все, что слышалось въ этотъ вечеръ. Мстный мэръ, вручая награду авторш, сказалъ, что она была краснорчиве всхъ, кого ему только приходилось слышать, и что самъ Даніель Уэбстеръ могъ бы похвалиться такимъ произведеніемъ.
Посл всего этого, мистеръ Доббинсъ, въ упоеніи радости, отодвинулъ свой стулъ, оборотился спиною къ публик и началъ чертить на черной доск карту Америки, съ цлью проэкзаменовать учениковъ изъ географіи. Но рука ему плохо повиновалась и въ комнат раздалось глухое хихиканье. Онъ понималъ, что дло идетъ плохо и сталъ поправлять чертежъ, стеръ нкоторыя линіи, провелъ снова, но он вышли еще уродливе и смхъ усилился, онъ сталъ водить рукою усердне, ршившись не смущаться насмшками, онъ чувствовалъ, что вс глаза устремлены на него и ему казалось, что, дйствительно, чертежъ выходитъ теперь правильне. Однако, въ класс продолжали пересмиваться, и все громче и громче. На это была своя причина. Подъ кровлею школы былъ чердакъ съ подъемною дверью надъ самою головою мистера Доббинса, эта дверца была открыта и изъ нея спускалась кошка, посредствомъ веревки, подвязанной ей подъ мышки, морда у нея была обмотана тряпкой на глухо, такъ что она мяукнуть не могла. Медленно опускаясь, она то перегибала все тло кверху, ухватываясь когтями за веревку, то отпрядывала внизъ и перебирала безпомощно лапами въ воздух. Смхъ усиливался: кошка была уже въ шести дюймахъ отъ головы учителя, погруженнаго въ свою работу, еще ниже, ниже, и она ухватилась съ отчаяніямъ за его парикъ… причемъ въ то же мгновеніе, была вздернута снова на чердакъ съ пріобртеннымъ ею трофеемъ!.. А обнаженный черепъ мистера Доббинса показался какъ бы окруженный сіяніемъ: сынъ живописца позолотилъ плшь!
Засданіе было прервано. Мальчики отомстили за себя. Наступили каникулы {Приводимыя выше сочиненія заимствованы мною дословно изъ книги ‘Проза и Поэзія. Соч. Западной жительницы’, но они могутъ служить типомъ школьныхъ литературныхъ упражненій, лучше всего, что только можно было бы придумать. (Прим. автора).}.

ГЛАВА XXIII.

Томъ примкнулъ къ обществу ‘Юныхъ трезвенниковъ’, его привлекала декоративность ихъ костюма. Онъ далъ обтъ не курить, не жевать табаку, не сквернословить, пока онъ будетъ состоять братчикомъ. Но онъ узналъ тутъ нчто новое, а именно то, что стоитъ пообщать не длать чего-нибудь, чтобы захотлось сдлать именно это. Его стало страшно мучить желаніе напиться и поругаться, и оно усилилось до того, что лишь надежда покрасоваться гд-нибудь съ своимъ пупсовымъ шарфомъ удержала его отъ выхода изъ общества. Скоро наступало ‘Четвертое іюля’, но онъ пересталъ думать объ этомъ дн, не проносивъ своихъ путъ еще и двухъ сутокъ, а возложилъ свои надежды на стараго Фразера, мирового судью, который лежалъ уже на смертномъ одр, и котораго должны были, разумется, хоронить съ большой церемоніей, согласно его высокому званію. Въ теченіе трехъ дней, Томъ очень интересовался здоровьемъ мистера Фразера, старался разузнавать, каково ему? Иногда надежды его такъ повышались, что онъ вынималъ вс свои мундирныя отличія и примрялъ ихъ передъ зеркаломъ. Но старому судь было то лучше, то хуже, что выводило Тома изъ себя. Наконецъ, стало извстно, что ему гораздо лучше, онъ поправляется. Тому было досадно, онъ чувствовалъ даже что-то врод обиды. Онъ подалъ въ отставку тотчасъ же, а въ ту же самую ночь старику стало вдругъ хуже и онъ умеръ. Томъ ршилъ не доврять боле никогда и никому въ подобныхъ случаяхъ. Похороны были очень пышныя и братчики парадировали на нихъ съ величіемъ, разсчитаннымъ на то, чтобы уморить завистью покинувшаго ихъ сочлена.
Но Томъ былъ теперь человкъ свободный, это тоже что-нибудь значило. Онъ могъ пить и сквернословить, если пожелаетъ, но, къ его удивленію, ему вовсе этого не хотлось. Простая возможность длать все это невозбранно отнимала у него всякую охоту къ тому, лишало дло его прелести.
Онъ сталъ замчать, что вакаціи, которыхъ онъ ждалъ такъ страстно, начинали его тяготить. Онъ вздумалъ было вести дневникъ, но не случалось ршительно ничего въ эти дни, и потому онъ отбросилъ эту затю.
Первоклассный изъ всхъ черныхъ менестрелей явился въ мстечко и произвелъ впечатлніе. Томъ и Джо Гарперъ образовали тотчасъ оркестръ и это тшило ихъ вътеченіе двухъ сутокъ.
Даже празднованіе знаменитаго ‘Четвертаго іюля’, такъ сказать, оплошало, потому что въ этотъ день былъ ливень, и самый большой человкъ въ свт (какъ предполагалъ Томъ), мистеръ Бентонъ, членъ сверо-американскаго сената, ршительно не оправдалъ ожиданій: онъ не былъ двадцатипятифутоваго роста, даже близко къ тому не подходилъ.
Прибылъ циркъ. Мальчики играли потомъ въ циркъ три дня, устроивъ палатки изъ драныхъ ковровъ. Плата за входъ была: три булавки съ мальчика, дв съ двочки. Потомъ и эта забава была оставлена.
Было нсколько ‘баловъ’ у мальчиковъ и у двочекъ, но на нихъ было уже до того весело, что въ скучныхъ промежуткахъ между ними было еще скучне.
Бекки Татшеръ ухала на вакаціи къ родителямъ, жившимъ въ Константинопол, слдовательно, не оставалось ничего свтлаго въ жизни! А тайна, касавшаяся убійства, оставалась хронической мукой Тома. Это была истинная язва по своей неотступной боли.
А тутъ онъ заболлъ корью.
И въ теченіе двухъ длинныхъ недль, онъ пролежалъ въ заключеніи, умирая для міра и всего происходившаго въ немъ. Онъ проболлъ очень тяжко, оставался безучастнымъ ко всему, а когда поднялся снова на ноги и сталъ слабо бродить по мстечку, то замтилъ, что на всемъ и на всхъ лежала печать унынія. Какъ онъ узналъ, здсь было совершено много ‘обращеній’ и не только взрослые, но вс двочки и мальчики ‘поняли религію’. Томъ розыскивалъ, все еще не теряя надежды, хотя одну гршную физіономію, но разочаровывался повсюду. Джо Гарперъ сидлъ надъ Библіей, Томъ отвернулся отъ печальнаго зрлища и пошелъ къ Бену Роджерсу, но встртилъ его на пути: Бенъ занимался посщеніемъ бдныхъ и шелъ съ корзиною, наполненною душеспасительными брошюрками. Томъ поймалъ Джима Голлиса, тотъ обратилъ его вниманіе на перенесенную имъ корь, какъ на предостереженіе свыше. Словомъ, всякій мальчикъ, встрченный имъ, прибавлялъ лишнюю тяжесть къ его угнетенности и, когда въ отчаяніи онъ бросился за утшеніемъ къ своему закадычному другу, Гекльберри Финну, и тотъ встртилъ его какимъ-то текстомъ, ему стало жутко, онъ воротился домой и залзъ въ постель, убждаясь въ томъ, что онъ одинъ во всемъ поселк былъ осужденъ на вчную, вчную погибель.
Ночью разразилась страшная гроза съ проливнымъ дождемъ, грозными раскатами громаи ослпительными, непрерывными молніями. Томъ зарылся съ головою подъ одяло и ждалъ съ трепетомъ своей гибели, будучи твердо увренъ, что вся эта суматоха совершается ради него. Онъ думалъ, что искушалъ уже терпніе высшихъ силъ до послднихъ предловъ и что теперь начинается и расправа. Ему показалось бы, можетъ быть, что для умерщвленія клопа не стоитъ вывозить цлую батарею и тратить артиллерійскіе снаряды, но онъ не находилъ вовсе страннымъ, что понадобилась такая страшная гроза для того, чтобы выдернуть землю изъ подъ ногъ такого мелкаго наскомаго, какъ онъ самъ…
Мало по малу, буря стихла, не исполнивъ своего назначенія. Первымъ порывомъ мальчика было выраженіе признательности за то и общаніе исправиться. Но вторымъ, — обождать еще, потому что второй бури могло и не бытъ…
Но на слдующій день доктору пришлось явиться опять: Тому снова стало плохо. Въ этотъ разъ, онъ пролежалъ три недли, которыя показались ему цлою вчностью. Когда онъ снова всталъ на ноги, то былъ едва благодаренъ за свое спасеніе, вспомнивъ, до чего онъ сдлался одинокъ, до чего отстали отъ него и покинули его вс товарищи. Но когда онъ пошелъ печально по улиц, то увидлъ собраніе: Джимъ Голлисъ изображалъ предсдателя палаты, въ которой онъ и другіе его юные сочлены судили кошку, обвиняемую въ убійств, причемъ и жертва преступленія, птица, была на лицо. Дале, Тому попались Джо Гарперъ и Гекъ Финнъ, кушавшіе украденную дыню. Со всми ими, бдняжками, случился рецидивъ, какъ и съ Томомъ.

ГЛАВА XXIV.

Наконецъ, сонливая атмосфера встряхнулась, и очень сильно. Дло объ убійств было назначено въ суд и стало предметомъ неисчерпаемыхъ толковъ въ мстечк. Томъ натыкался всюду на эти разговоры, между тмъ, при всякомъ намек на это злодйство, морозъ пробгалъ у него по кож. неспокойная совсть и страхъ заставляли его думать, что вс эти рчи произносятся въ его присутствіи ‘не спроста’, онъ не уяснялъ себ, именно, какимъ образомъ можно было бы подозрвать, что ему извстно что-нибудь объ убійств, но все же не могъ оставаться спокойнымъ среди этихъ толковъ. У него постоянно бгали мурашки по тлу. Онъ вызвалъ, наконецъ, Гека въ укромное мсто, чтобы побесдовать съ нимъ, снять съ себя печать молчанія, хотя на время, раздлить бремя страданія съ другимъ мученикомъ. Вмст съ тмъ, онъ хотлъ удостовриться, сохранилъ-ли Гекъ дло втайн.
— Гекъ, говорилъ ты кому-нибудь о томъ?
— О чемъ это?
— Ну, ты знаешь.
— Разумется, не говорилъ.
— Ни словечка?
— Ни единаго, Боже упаси. Съ чего ты вздумалъ спрашивать?
— Ну, я боялся…
— О, Томъ Соуеръ, да намъ и двухъ дней не прожить, если станетъ извстно. Это я знаю.
Томъ успокоился немного. Помолчавъ, онъ спросилъ опять:
— И никто не съуметъ вывдать у тебя, Гекъ?
— Вывдать? Вотъ, если мн захочется, чтобы этотъ чортъ метисъ меня утопилъ, тогда я позволю у себя вывдать. Иначе не случится.
— Ну, тогда хорошо. Я понимаю, что мы цлы, пока держимъ языкъ за зубами. Но поклянемся еще разъ. Врне будетъ!
— Идетъ!
Они произнесли снова обтъ, при самыхъ страшныхъ заклинаніяхъ.
— А что толкуютъ, Гекъ? Я пропасть слышалъ.
— Что толкуютъ? Да все одно: Меффъ Поттеръ, Меффъ Поттеръ… Все одно и тоже. Меня даже въ потъ бросаетъ, такъ что я и убгу иной разъ, не вытерплю.
— Вотъ, и со мной тоже, все одно только и приходится слышать… Да, конецъ ему. А не жалко теб его иногда?
— Да, почти постоянно… почти постоянно. Конечно, уважать его не за что, но онъ никогда никому зла не длалъ. Наудитъ себ рыбки, чтобы было на что напиться, вотъ и все… Ну, и пошумитъ… Но, Боже мой, кто же изъ насъ этого не длаетъ… большая часть, по крайней мр… сами проповдники и другіе въ этомъ род. Но онъ былъ предобрый… далъ мн разъ половинку рыбы, когда на двоихъ-то и маловато было… Да и не однажды выводилъ онъ меня изъ бды.
— А мн онъ налаживалъ бумажнаго змя, Гекъ, и крючки на удочку садилъ. Если бы мы могли его выручить!
— Какъ выручишь-то, Томъ? Если выпустимъ, поймаютъ его опять.
— Да… поймаютъ. Но мн отвратительно слушать, какъ вс его дьявольски ругаютъ за то… чего онъ не длалъ.
— И мн больно это, Томъ. Боже мой, вдь увряютъ же, что это самый кровожадный злодй во всемъ округ, и что удивительно, какъ еще-онъ не угодилъ на вислицу до сихъ поръ.
— Да, все такъ и толкуютъ. Я слышалъ даже, что они общаютъ расправиться съ нимъ по суду Линча, если въ палат его оправдаютъ.
— И расправятся, поврь!
Мальчики долго бесдовали еще, но это ихъ мало успокоило. Съ наступленіемъ сумерекъ, они очутились неподалеку отъ маленькой уединенной тюрьмы, — можетъ быть, съ смутной надеждой на что-то случайное, способное уничтожить вс затрудненія. Но не произошло ничего: не оказалось ни ангеловъ, ни волшебницъ, готовыхъ принять участіе въ судьб бднаго заключеннаго.
Мальчики могли сдлать только то, что длали уже и не разъ: они просунули Поттеру сквозь оконную ршетку немного табаку и нсколько срныхъ спичекъ. Келья была въ уровень съ землею и сторожа при тюрьм не водилось.
Благодарность Поттера за эти приношенія облегчала всегда совсть мальчикамъ, теперь же она еще сильне рзала имъ сердца. Они почувствовали всю свою подлость и предательство, когда Поттеръ сталъ говорить:
— Очень добры вы ко мн, ребята, добре всхъ въ этихъ мстахъ. Не забуду я этого никогда… нтъ, не забуду. Я часто такъ думаю. Сколько разъ я налаживалъ бумажные зми и всякія другія штуки всмъ ребятишкамъ, и указывалъ имъ, гд рыбы боле водится, и всячески угождалъ, а позабыли же они вс стараго Меффа, когда онъ попался въ бду. Только Гекъ, да Томъ, не забыли… не забуду же ихъ ни!..Да, дти, совершилъ я страшное дло… надо полагать, былъ пьянъ, и вн себя совсмъ, иначе не могу себ этого объяснить… И буду за это повшенъ, оно и по дломъ. Подломъ, и даже лучше, такъ я разсуждаю… Надюсь, по крайней мр. Ну, не будемъ толковать объ этомъ. Я не хочу васъ огорчать, вы такіе ласковые ко мн. Одно скажу вамъ: не пьянствуйте и не попадетесь въ такое мсто, какъ я! Отойдите-ка немножко въ сторону… вотъ, такъ… Очень отрадно человку смотрть на привтливыя лица, когда онъ въ гор и никто навстить его не приходитъ… кром васъ. Добрыя у васъ рожицы… добрыя, ласковыя рожицы. Влзьте-ка одинъ другому на спину, дайте дотронуться до васъ. Вотъ, такъ! Пожмемъ руки… ваши-то пролзутъ сквозь ршетку, моя слишкомъ толста… Ручки у васъ маленькія, слабыя, но он помогали Меффу Поттеру, какъ умли… и помогли бы еще боле, будь он въ силахъ!
Томъ воротился домой съ отчаяніемъ въ душ и видлъ ужасные сны въ эту ночь. На слдующій день и опять на слдующій, онъ все бродилъ вокругъ дома, въ которомъ засдалъ судъ. Его влекло что-то почти неудержимо туда, онъ долженъ былъ длать усиліе надъ собою, чтобы не войти. Гекъ испытывалъ тоже самое. Они старательно избгали другъ друга при этомъ, оба отрывались отъ этого мста на время, но какое-то страшное очарованіе приводило ихъ снова сюда. Томъ прислушивался къ говору звакъ, выходившихъ изъ залы засданія, но до него долетали лишь самыя безнадежныя всти, надъ головой Поттера собирались боле и боле грозныя тучи. Вечеромъ, на второй день, говорили особенно много о томъ, что твердое и непоколебимое заявленіе Инджэна Джо производило сильное впечатлніе и что нечего было уже сомнваться, какой присяжные вынесутъ приговоръ.
Томъ пропадалъ въ этотъ вечеръ до поздняго часа и воротился домой черезъ окно, въ крайне взволнованномъ состояніи, и долго не могъ заснуть. На утро вс обыватели хлынули къ суду, потому что это былъ роковой день. Зала была биткомъ набита мужчинами и женщинами. Довольно долго спустя, показались присяжные и заняли свои мста, вскор затмъ былъ введенъ Поттеръ въ цпяхъ, блдный, растерянный, озиравшійся робко и безпомощно, его помстили такъ, что вс любопытствующіе глаза могли впиваться въ него, также на виду у всхъ сидлъ и Инджэнъ Джо, угрюмый, какъ всегда. Потомъ, прошло еще нсколько времени, прежде чмъ прибылъ судъ и шерифъ объявилъ о начал засданія. Затмъ послдовало обычное перешептываніе между членами и разборка бумагъ. Вс эти подробности и проволочки насыщали воздухъ ожиданіемъ, полнымъ внушительности, тяжелымъ…
Былъ допрошенъ свидтель, видвшій, какъ Меффъ Поттеръ обмывался у ручья, на разсвт, въ ту самую ночь, когда совершилось убійство, и поспшилъ скрыться, замтивъ его, свидтеля. Посл нсколькихъ дальнйшихъ вопросовъ, прокуроръ произнесъ:
— Предложите свои вопросы свидтелю.
Подсудимый вскинулъ глаза на минуту, но потупился тотчасъ опять, когда его адвокатъ отвтилъ:
— Мн нечего его переспрашивать.
Другой свидтель подтвердилъ, что ножъ былъ найденъ возл трупа. Прокуроръ сказалъ снова:
— Предложите вопросъ свидтелю.
Адвокатъ Поттера отвчалъ:
— Не нахожу это нужнымъ.
Третій свидтель присягнулъ въ томъ, что видалъ не разъ этотъ ножъ у Поттера.
— Предложите вопросъ свидтелю.
Но адвокатъ Поттера опять отказался. На лицахъ присутствовавшихъ изобразилась досада. Неужели этотъ защитникъ намренъ пожертвовать жизнью своего кліента, не длая даже усилія въ его пользу?.. Нсколько лицъ еще засвидтельствовали, что Поттеръ самъ обличалъ себя своимъ поведеніемъ при тл убитаго. Но и эти свидтели были отпущены адвокатомъ безъ перекрестнаго допроса.
Новыя достоврнйшія свидтельства относительно мельчайшихъ подробностей происходившаго въ то утро, на кладбищ, были изложены передъ судомъ, но защитникъ не счелъ нужнымъ усомниться въ какомъ-либо и изъ этихъ показаній. Общее удивленіе и негодованіе росло, выражаясь ропотомъ, который былъ остановленъ предсдателемъ, прокуроръ произнесъ:
— Свидтели, одно простое слово которыхъ можетъ стоять вн всякаго подозрнія, подтвердили здсь, подъ присягою, такіе факты, которые устраняютъ всякое дальнйше сомнніе въ личности совершившаго преступленія. Намъ нечего боле прибавить.
Изъ груди Поттера вырвался стонъ. Несчастный закрылъ себ лицо руками и сталъ тихо покачиваться изъ стороны въ сторону. Въ зал господствовало тягостное молчаніе. Многимъ было жаль Поттера, нкоторыя женщины даже плакали. Защитникъ подсудимаго всталъ и проговорилъ:
— Ваша честь! Приступая къ защит, мы хотли построить ее на томъ, что нашъ кліентъ совершилъ ужасное дло лишь въ состояніи невмняемости, именно въ припадк безумія, вызваннаго излишнимъ употребленіемъ спиртныхъ напитковъ. Но мы думаемъ теперь иначе и послушаемъ его оправданія инымъ путемъ. (Къ приставу): Вызовите Тома Соуера!
На лиц всхъ, не исключая самого Поттера, выразилось полнйшее недоумніе. Вс глаза обратились на Тома, который всталъ и подошелъ къ ршетк. Онъ казался готовымъ на все, но тоже и порядочно перепуганнымъ. Его привели къ присяг.
— Томасъ Соуеръ, гд были вы семнадцатаго іюня, около двнадцати часовъ ночи?
Томъ взглянулъ на Инджэна Джо и онмлъ. Присутствовавшіе ждали, затаивъ дыханіе, а онъ не могъ выговорить ни слова. Однако, черезъ нсколько минутъ, онъ ободрился настолько, что могъ сказать, такъ что часть залы слышала:
— На кладбищ!
— Немного погромче, прошу васъ… Не бойтесь. Вы были?..
— На кладбищ.
По лицу Инджэна Джо промелькнула презрительная усмшка.
— Были вы неподалеку отъ могилы Горса Уильямса?
— Да, сэръ.
— Говорите же немного погромче. Какъ близко были вы отъ могилы?
— Какъ я теперь отъ васъ.
— Вы прятались или нтъ?
— Да, я запрятался.
— Куда?
— За т вязы, которые въ головахъ у могилы.
Инджэнъ Джо сдлалъ едва замтное движеніе.
— Былъ кто-нибудь съ вами?
— Да, сэръ. Мы пошли съ…
— Обождите… обождите съ минуту. Вамъ незачмъ называть своего товарища. Мы его позовемъ, когда будетъ нужно. А вы скажите, брали вы съ собой что-нибудь?
Томъ запнулся и казался смущеннымъ.
— Говорите, мой милый… не сомнвайтесь. Правда всегда достойна уваженія. Что вы брали съ собой?
— Только… только дохлую кошку.
Въ зал раздался смхъ, прекращенный тотчасъ же предсдателемъ.
— Мы представимъ скелетъ этой кошки. А вы, милый мой, разскажите обо всемъ, что случилось… Разсказывайте, какъ умете, и не скрывайте ничего, не бойтесь.
Томъ началъ говорить… сначала нершительно, потомъ, увлекаясь самимъ предметомъ разсказа, сталъ овладвать рчью. Скоро все въ зал стихло, слышался одинъ его голосъ. Вс присутствовавшіе не сводили съ него глазъ, полураскрывъ ротъ, притаивъ дыханіе, прислушивались къ его словамъ и не замчали теченія времени подъ страшнымъ обаяніемъ разсказа.
Общее напряженіе достигло высшей точки, когда Томъ сталъ говорить:— …И докторъ хватилъ Меффа Поттера доскою по голов, тотъ и свалился, въ эту самую минуту, Инджэнъ Джо бросился съ ножомъ и…
Трахъ! Быстре молніи, метисъ кинулся къ окну, растолкалъ стоявшихъ тутъ, выпрыгнулъ вонъ и былъ таковъ!

ГЛАВА XXV.

Томъ сдлался снова блистательнйшимъ героемъ, — баловнемъ взрослыхъ, предметомъ зависти для молодыхъ. Имя его было обезсмертено печатью, потому что мстная газета прославляла его на вс лады. Нкоторыя лица предугадывали даже, что онъ будетъ, когда-нибудь, президентомъ, если только не угодитъ на вислицу.
Какъ всегда бываетъ, измнчивая, не разсуждающая толпа стала теперь нянчиться съ Поттеромъ, осыпая его ласками также щедро, какъ прежде ругала. Но такое поведеніе можетъ еще идти въ хорошій счетъ обществу, поэтому не будемъ его осуждать.
Томъ проводилъ дни среди славы и упоенія, за то ночи его были ужасны. Инджэнъ Джо отравлялъ вс его сновиднія, являясь въ нихъ постоянно и съ угрозой въ очахъ. Рдкія искушенія могли заставлять мальчика выйти изъ дома, когда уже темнло. Бдный Гекъ страдалъ не меньшимъ упадкомъ духа, потому что Томъ разсказалъ все очень подробно адвокату наканун суда, и Гекъ страшно боялся, что его участіе въ дл выплыветъ наружу, хотя бгство метиса и избавило его, Гека, отъ муки давать показаніе на суд. Бдняга заручился общаніемъ адвоката молчать, но что же было изъ этого? Если уже угрызенія совсти могли заставить Тома побжать ночью къ защитнику Поттера и вырвали съ его устъ такое признаніе, которое охранялось самыми ужасными, грозными клятвами, то разв могъ Гекъ доврять доле роду людскому?.. Выслушивая благодаренія Поттера днемъ, онъ радовался тому, что сдлалъ свое заявленіе, но, по ночамъ, раскаявался въ томъ. Половину времени, онъ боялся, что метиса не поймаютъ, а другую — пугался этой самой поимки: онъ чувствовалъ, что не вздохнетъ свободно, пока не услышитъ, что этотъ человкъ умеръ, и не увидитъ его трупа своими глазами.
Но, несмотря на общанную награду и на тщательный розыскъ, Инджэнъ Джо не былъ найденъ. Одинъ изъ тхъ всевдущихъ, внушающихъ благоговніе чудодевъ, которые именуются сыщиками, прибылъ изъ Сентъ-Льюиса, понюхалъ везд, тряхнулъ головой, принялъ на себя догадливый видъ. Онъ достигъ того изумительнаго результата, который подъ силу только членамъ этой корпораціи, а именно: онъ ‘напалъ на слдъ’. Но повсить ‘слдъ’ за убійство нельзя и потому тревога Тома не уменьшилась, посл того какъ сыщикъ продлалъ все, что требовалось, и ухалъ обратно.
Но дни шли за днями и каждый изъ нихъ отметалъ слегка тяжесть съ души Тома.

ГЛАВА XXVI.

Въ каждой, правильно слагающейся жизни мальчика наступаетъ моментъ, въ который ему пламенно хочется отправиться куда-нибудь и вырыть изъ земли кладъ. Такое желаніе внезапно оснило Тома. Онъ пошелъ за Джо Гарперомъ, но не нашелъ его: отправился къ Бену Роджерсу, оказалось, что тотъ удитъ гд-то рыбу. Тогда онъ натолкнулся на Гекъ Фиина, Красную руку. Чего было лучше! Томъ отвелъ его въ сторону и открылъ ему дло, подъ секретомъ. Гекъ былъ согласенъ. Гекъ былъ всегда согласенъ принять участіе въ каждомъ предпріятіи, которое доставляло удовольствіе и не требовало капиталовъ, потому что онъ владлъ съ излишкомъ тмъ временемъ, которое не-деньги.
— А гд будемъ рыть?— спросилъ онъ.
— О, въ разныхъ мстахъ.
— Какъ, разв везд позарыто?
— Нтъ, этого нельзя сказать. Зарываютъ въ особыхъ уголкахъ, Гекъ!.. Иногда на островахъ, иногда опустятъ въ землю такой старый сундучекъ подъ оконечностью сука стараго дерева, именно на самомъ томъ мст, куда падаетъ тнь въ полночь, большею же частью, въ такихъ домахъ, гд ‘водится’.
— А кто же это прячетъ такъ?
— Кто! Разумется, воръ… неужели не понимаешь? Вдь, не суперинтенденты же воскресныхъ школъ!
— Почему же мн знать? Будь у меня деньги, я не зарывалъ бы ихъ, а растратилъ бы, чтобы весело время пронести.
— И я тоже, но воры поступаютъ не такъ, они всегда зароютъ, да и оставятъ тутъ.
— А не придутъ сами опять, чтобы взять?
— Они и хотятъ придти, только почти всегда забудутъ поставленные знаки, а не то умираютъ. Какъ бы тамъ ни было, а сундукъ лежитъ долго въ земл и заржаветъ, потомъ, кто-нибудь находитъ старую, пожелтлую бумажку, на которой указано, какъ найти знаки… Бумажку приходится разбирать цлую недлю, потому что написано, обыкновенно шифромъ и ги…роглификами.
— Гиро… что такое?
— Гироглифики, это такіе разные рисуночки и штучки, которые будто такъ себ, ничего не значатъ.
— И у тебя есть такая бумажка, Томъ?
— Нтъ.
— Такъ какъ же мы знаки отыщемъ?
— Безъ нихъ обойдемся. Кладъ всегда зарытъ или въ такомъ дом, гд ‘нечисто’, или на какомъ-нибудь остров, или подъ высохшимъ деревомъ, у котораго одинъ сукъ торчитъ. Мы, вдь, уже порядочно изслдовали островъ Джэксонъ, можемъ и еще по немъ походить. А за ручьемъ ‘Тихой Снью’ есть старый домъ, въ которомъ ‘водится’… Въ тхъ же мстахъ пропасть сухихъ деревьевъ… очень ихъ много.
— И подъ каждымъ изъ нихъ кладъ?
— Ахъ, что онъ говоритъ! Нтъ!
— Такъ какъ же ты узнаешь, подъ которымъ рыть?
— Поищемъ у всхъ.
— Помилуй, Томъ, да это все лто займетъ!
— Что же изъ этого? Ты подумай только, что если теб попадется мдный котелокъ и въ немъ сотня долларовъ, и ржавыхъ, и свтлыхъ, или прогнившая шкатулочка, набитая брилліантами? Что скажешь на это?
Глаза у Гека такъ и загорлись.
— О, всего для меня даже много, слишкомъ много! Дай мн только эту сотню долларовъ, а брилліанты бери себ!
— Ладно. Только я брилліантами не пренебрегаю. За иной изъ нихъ дадутъ и двадцать долларовъ. Между ними не бываетъ ни одного, который стоилъ бы мене шести битовъ {Мелкая серебряная индйская монета на Запад, равная 7 1/2 пенсовъ.} или цлаго доллара.
— Не врешь?
— Врно говорю, спроси кого хочешь. Ты не видывалъ никогда брилліанта, Гекъ?
— Не помню что-то.
— Вотъ короли ими такъ и осыпаны.
— Я не знаю ни одного короля, Томъ.
— Понятно. Но если бы ты въ Европу похалъ, то увидалъ бы тамъ, какъ они скачутъ цлымъ роемъ.
— Они скачутъ, Томъ?
— Скачутъ?.. Вотъ башка!.. Разумется, нтъ.
— Зачмъ же ты тогда говоришь?
— Ахъ, чтобъ тебя!.. Я хотлъ только сказать, что ты увидлъ бы тамъ ихъ… не за скаканьемъ, разумется… чего имъ скакать?.. а такъ какъ они, вообще, разгуливаютъ… въ род стараго горбуна, Ричарда.
— Ричарда! А какъ по фамиліи?
— Онъ безъ фамиліи. У королей только собственное имя.
— Можетъ-ли быть?
— Да, одно имя.
— Если имъ такъ нравится, то пусть ихъ, но только я не захотлъ бы быть королемъ и съ одною только кличкою!… Но ты скажи, гд мы начнемъ рыть?
— Не знаю самъ. Хочешь, попытаемся у того суковатаго засохшаго дерева, что лежитъ по ту сторону ручья ‘Тихой Сни’?
— Согласенъ.
Они достали погнутую кирку и заступъ, и отправились въ намченное мсто, до котораго приходилось отмахать три мили. Добравшись туда, усталые и едва переводя духъ, оба они прилегли отдохнуть подъ тнью сосдняго вяза, и стали курить.
— Мн это весело, — сказалъ Томъ.
— И мн тоже.
— Скажи, Гекъ, если мы найдемъ здсь кладъ, что ты станешь длать съ своей долей?
— Будутъ у меня пряники и стаканъ содовой воды каждый день, и я буду ходить во вс цирки, которые только покажутся здсь. Жить буду весело.
— И не будешь откладывать ничего?
— Откладывать?.. Это зачмъ?
— Ну, на всякій случай…
— Нтъ, мн не стоитъ. Отецъ вернется же когда-нибудь сюда и запуститъ свою лапу въ мои денежки, если я ихъ раньше не употреблю. И я теб скажу, что онъ-то прочиститъ имъ глаза очень скоро. Но что ты будешь длать съ своею долею, Томъ?
— Я куплю себ новый барабанъ и настоящую саблю.. Потомъ еще красный галстухъ, щенка бульдога и женюсь.
— Женишься!
— Женюсь.
— Томъ, ты… ты не въ своемъ ум!
— Подожди и увидишь.
— Томъ, да это самое безумное, что ты можешь сдлать, Томъ! Посмотрлъ бы на моего отца и мать. Драка! Ничего, бывало, кром какъ вчная драка. Я помню это очень хорошо!
— Это еще ничего не доказываетъ. Двушка, на которой я женюсь, драться не будетъ.
— Врь, Томъ, что вс он одинаковы. Каждая готова человка засть. Поразмысли объ этомъ хорошенько. Я теб добра желаю. Какъ звать двчонку-то?
— Она вовсе не двчонка. Она двица.
— Это все едино, одни говорятъ: ‘двчонка’, другіе: ‘двица’. Но все же зовутъ ее какъ-нибудь? Скажи, Томъ.
— Я скажу теб, только посл, не теперь.
— Ну, ладно, пусть такъ. Только, если ты женишься, я буду уже совсмъ одинокъ, больше прежняго!
— Нтъ, Гекъ, ты будешь жить у меня. А теперь не думай объ этомъ и давай рыть.
Они трудились и потли цлые полчаса. Ничего не показывалось. Поработали еще полчаса. Никакого результата.
— Да что они всегда такъ глубоко зарываютъ? — спросилъ Гекъ.
— Иной разъ… не всегда. Вообще, нтъ. Я думаю только, что мы попали не на то мсто.
Они перешли дале и начали рыть опять. Работа шла не скоро, однако, все же подвигалась впередъ, оба молчали нсколько времени, потомъ Гекъ оперся о свой заступъ, отеръ рукавомъ капли пота, выступившія у него на лбу, и спросилъ:
— А когда мы тутъ выкопаемъ кладъ, гд будемъ искать потомъ?
— Я думаю, что лучше всего подъ тмъ старымъ деревомъ, которое на Кардифскомъ холм, за домомъ вдовы.
— Мсто хорошее, не спорю, а только не отняла бы она у насъ эту находку, Томъ? Вдь земля-то ея.
— Не отняла бы! Пусть попробуетъ. Кладъ всегда принадлежитъ тому, кто его нашелъ. На чьей земл, это все равно.
Завреніе было утшительно. Они снова принялись рыть, но Гекъ замтилъ черезъ нсколько времени:
— А что, какъ мы опять не тамъ роемъ? Какъ ты полагаешь?
— Это странно, Гекъ… Я просто не понимаю. Но иной разъ вдьмы мшаютъ длу. Я думаю, что и тутъ какая-нибудь замшалась.
— О, вздоръ! Он днемъ никакой силы не имютъ.
— Это правда, я не подумалъ объ этомъ… Ахъ, теперь понимаю! Что мы за дураки! Вдь надо найти мсто, на которое тнь отъ сука падаетъ въ полночь, и рыть тамъ!
— Такъ, прахъ побери, мы работали все время напрасно! Но, ничего не подлаешь, надо намъ придти сюда опять ночью. Далеконько оно… Теб удастся улизнуть?
— Улизну непремнно, потому что, если кто придетъ сюда, да увидитъ эти ямы, то догадается тотчасъ, что тутъ надо искать кладовъ и найдетъ.
— Ну, хорошо, я приду и стану мяукать ночью.
— Прекрасно. Инструментъ нашъ оставимъ здсь.
Мальчики прибыли на мсто въ условленное время и услись въ темнот, выжидая. Кругомъ было пусто, а наступавшій часъ имлъ всегда, съ древнихъ временъ, свое грозное значеніе. Духи перешептывались въ шуршавшей листв, привиднія выглядывали изъ мрачной чащи, издали донеслось глухое собачье рычаніе, филинъ отвтилъ на него своимъ гробовымъ гуканьемъ. Все наводило страхъ на мальчиковъ и разговоръ у нихъ не вязался. Наконецъ, по ихъ разсчету, наступила полночь, они замтили, куда падала тнь отъ сука, и начали рыть. Надежда ихъ возрастала, любопытство усиливалось, вмст съ тмъ шла успшне и работа. Яма была уже порядочно глубока, но каждый разъ, когда сердца ихъ вздрагивали отъ радости, при удар заступа о что нибудь твердое, имъ приходилось тотчасъ разочаровываться: въ ям оказывался только камень или обрубокъ дерева. Томъ проговорилъ, наконецъ:
— Нечего и продолжать, Гекъ. Опять промахнулись.
— Вотъ еще! Ошибки не можетъ быть: мы отмтили тнь, точка въ точку.
— Да, но дло въ другомъ.
— Въ чемъ же?
— Мы опредлили время на-угадъ. Можетъ быть, чуть-чуть позже, или чуть-чуть раньше полуночи.
Гекъ выронилъ изъ рукъ заступъ.
— Вотъ оно что!— сказалъ онъ.— Въ этомъ вся бда и намъ придется это дло совсмъ оставить. Мы никогда не сможемъ опредлить часъ совсмъ точно, притомъ, все это слишкомъ страшно: и время такое, въ которое снуютъ вдьмы и всякіе духи. Мн все чудилось, что за мною кто-то стоить, и я не смлъ оборотиться: думаю, а что какъ столкнусь съ кмъ-нибудь, кто тоже своего счастія ищетъ? Съ тхъ поръ какъ мы здсь, меня все морозъ по кож подираетъ.
— И со мною тоже самое, Гекъ. И ты знаешь, что они всегда зарываютъ мертвеца подл своего клада, для того чтобы онъ его сторожилъ?
— Страсти какія!
— Да, это такъ. Мн всегда говорили.
— Томъ, мн совсмъ не понутру возня тамъ, гд мертвецы. Съ ними только въ бду попадешь.
— И мн оно непріятно, Гекъ. И представь себ, вдругъ онъ выставитъ свой черепъ и скажетъ что-нибудь!
— Перестань, Томъ, это страшно.
— Страшно, Гекъ. Мн такъ не по себ…
— Слушай, Томъ, бросимъ мы это мсто и выберемъ другое,
— Хорошо, это лучше будетъ.
— Куда же направимся?
Томъ подумалъ немного и ршилъ:
— Въ тотъ домъ, гд ‘нечисто’. Самое лучшее.
— Не скажи! Я не люблю домовъ, гд ‘нечисто’, Томъ. Въ нихъ еще хуже, чмъ съ мертвецами. Мертвецъ скажетъ теб что-нибудь, можетъ быть, но наврядъ-ли станетъ онъ подкрадываться въ саван, совсмъ незамтно, чтобы вдругъ выглянуть теб изъ-за плеча и заскрипть зубами, какъ это длаютъ привиднія. А такой штуки я не выдержу, Томъ, да и не выдержать никому.
— Такъ оно, Гекъ, но привиднія расхаживаютъ только по ночамъ, они не помшаютъ намъ работать днемъ.
— Врно, однако, какъ ты самъ знаешь отлично, никто не любитъ ходить къ этому дому, не только ночью, но и днемъ.
— Это потому, что люди избгаютъ всегда тхъ мстъ, гд было убійство. Я теб скажу тоже, что даже и ночью никто не видывалъ тамъ привиднія, только синіе огоньки выскакиваютъ иногда изъ оконъ, вотъ и все, настоящихъ привидній нтъ.
— Ты разв не знаешь, Томъ, что если гд порхаетъ такой огонекъ, то позади его идетъ призракъ? Это ясно, потому что, какъ извстно, эти огоньки употребляются одними призраками, больше никмъ.
— Совершенная правда, но если привиднія не бродятъ днемъ, то чего же намъ бояться?
— Ну, ладно. Если теб такъ хочется, поищемъ въ томъ дом, но, повторяю, дло рискованное.
Они спускались съ холма въ это время. Посередин освщенной луною долины стоялъ заколдованный домъ. Онъ возвышался совершенно особнякомъ, ограда его давно разрушилась, крыльцо заросло ползучими растеніями, трубы осыпались, рамы были выбиты, одинъ уголъ въ крыш совсмъ провалился. Мальчики постояли немного, поджидая, не вылетитъ-ли изъ котораго-нибудь окна синій огонекъ, потомъ, разговаривая вполголоса, какъ то требовалось часомъ и обстоятельствами, они повернули круто направо, сторонясь подале отъ нечистаго мста, и пустились домой въ обходъ Кардифскаго холма.

ГЛАВА XXVII.

На слдующій день, около полудня, они воротились къ засохшему дереву, чтобы взять свои инструменты. Тома такъ и подмывало пойти скоре въ заколдованный домъ, Гекъ былъ тоже вовсе не прочь, но остановился вдругъ и сказалъ:
— Постой-ка, Томъ, можешь ты сказать, что у насъ за день сегодня?
Томъ перечислилъ въ ум истекшіе дни недли и вскинулъ быстро на Гека растерянный взглядъ.
— Вотъ теб разъ! Я и не подумалъ объ этомъ, Гекъ!
— И я не думалъ. Только теперь, вотъ, вспомнилось мн: вдь у насъ пятница!
— Да. Хорошо, что сообразили во время. Въ какую передрягу могли бы попасть, начавъ такое дло въ пятницу!
— Могли бы! Скажи лучше, наврное влопались бы. Есть иные счастливые дни, только уже никакъ не пятница.
— Это всякій дуракъ знаетъ. Не ты эту штуку открылъ, Гекъ, могу тебя уврить.
— Разв я говорю, что я?.. Да это еще не все, что сегодня пятница. Я видлъ очень дурной сонъ этой ночью: крысы все чудились.
— Да?.. Это худое предвщаетъ. Дрались он?
— Нтъ!
— Ну, это еще хорошо. Когда он не дерутся, это значитъ, что только угрожаетъ опасность и надо быть на-сторож, держать ухо востро, вотъ и все. Оставимъ дло на сегодня и будемъ играть. Ты слыхалъ о Робинъ Гуд, Гекъ?
— Нтъ. Это кто еще, Робинъ Гудъ?
— Это одинъ изъ самыхъ великихъ людей, которые только были въ Англіи… И самый лучшій. Разбойникъ онъ былъ.
— Эхъ, хотлось бы и мн быть! Кого онъ грабилъ?
— Только шерифовъ, епископовъ, богачей, королей и тому подобный народъ. Бдныхъ не трогалъ. Онъ ихъ любилъ. И всю добычу длилъ съ ними поровну.
— Славный малый былъ, какъ видно.
— Да, ужь нечего говорить, Гекъ. Это былъ самый благородный человкъ на свт. Такихъ уже и нтъ теперь, можно сказать. Онъ могъ побороть всякаго въ Англіи, даже привязавъ себ одну руку назадъ. Или возьметъ онъ свой тисовый лукъ и попадетъ, за цлыя полторы мили, въ десятицентовую монетку.
— Какой это тисовый лукъ?
— Я не знаю. Какой-нибудь родъ лука, вроятно. И если попадетъ не въ самую десятицентовку, а только заднетъ ее за край, то опустится онъ на землю и зарыдаетъ… и заругается. Будемъ играть въ Робинъ Гуда. Игра благородная. Я тебя научу.
— Давай!
Они проиграли въ Робинъ Гуда все время посл полудня, бросая, изрдка, тоскливые взгляды на заколдованный домъ и перекидываясь замчаніями о своихъ завтрашнихъ планахъ и возможныхъ случайностяхъ. Потомъ, когда солнце стало клониться къ западу, они направились домой, переская длинныя тни, ложившіяся отъ деревьевъ, и скоро исчезли за чащами Кардифскаго холма.
Въ субботу, вскор посл полудня, мальчики были снова у павшаго дерева. Они покурили и поболтали въ тни, а потомъ принялись рыть опять свою послднюю яму, безъ особой надежды, но единственно потому, что, по словамъ Тома, случалось такъ, что люди бросали работу, не дойдя только дюймовъ на шесть до клада, а являлся посторонній человкъ и открывалъ сокровище однимъ ударомъ лопаты. Дло не удалось имъ, однако, тогда они взвалили себ инструменты на плечи и пошли прочь въ томъ сознаніи, что они не шутили съ судьбою, а исполнили, по крайней мр, ршительно все, что требуется при правильномъ исканіи кладовъ.
Когда они добрались до заколдованнаго дома, то мертвая тишина, господствовавшая здсь среди палящаго зноя, показалась имъ до того страшной и тягостной, пустынность и разрушеніе до того полными всякихъ ужасовъ, что они не осмливались, сначала, вступить въ домъ. Потомъ, пробравшись къ крыльцу, они пугливо заглянули внутрь… Глазамъ ихъ представились обширныя сни съ землянымъ поломъ, старая печь, окна безъ рамъ, и все это было покрыто лохматою, запыленною паутиной, висвшею клочьями, полуразрушенная лстница вела отсюда вверхъ. Мальчики вошли осторожно, съ бьющимся сердцемъ, говорили лишь шепотомъ, прислушивались къ малйшему шороху, напрягали вс свои нервы, готовясь къ поспшному бгству въ случа опасности.
Но мало по малу они ободрились, свыкаясь съ своимъ положеніемъ и разбирая его критически: они гордились своею смлостью, сами удивляясь ей въ то же время. Потомъ, имъ захотлось взобраться наверхъ. Это могло отрзать имъ путь отступленія, но они подзадоривали другъ друга, что привело, разумется, къ тому, что они бросили свои инструменты въ уголъ и стали подниматься по лстниц. Вверху лежала тоже на всемъ печать разрушенія. Въ одномъ углу оказался шкафъ, общавшій нчто таинственное, но онъ обманулъ ожиданія: въ немъ не было ничего. Они теперь уже совсмъ разошлись, были готовы приняться за дло, и хотли спуститься внизъ, чтобы начать работу, какъ вдругъ…
— Тсъ!— шепнулъ Томъ.
— Что такое?— проговорилъ Гекъ, блдня отъ страха.
— Тсъ!.. Вотъ опять… Слышишь ты?
— Да!.. Пропали мы… Убжимъ!
— Молчи!.. Не шелохнись!.. Идетъ кто-то прямо къ двери…
Они прилегли на полъ, приложивъ глаза къ щелямъ въ полу и замирая отъ ужаса.
— Остановились… Нтъ, идутъ… Не дохни, Гекъ… Господи Боже, зачмъ насъ сюда принесло!
Въ домъ вошли два человка. Оба мальчика подумали разомъ: ‘Одинъ изъ нихъ — тотъ глухонмой испанецъ, который толкался недавно тутъ, въ нашемъ мстечк… но другой совсмъ чужой’.
‘Другой’ былъ очень оборванное, всклокоченное существо съ крайне непріятной наружностью. Испанецъ былъ въ своемъ плащ, широкополой шляп, изъ подъ которой вились его длинные сдые волосы, и въ зеленыхъ очкахъ. Бакенбарды у него были тоже сдыя, густыя. Входя, ‘другой’ говорилъ что-то вполголоса, они сли оба на полъ, лицомъ къ дверямъ, спиною къ стн, и ‘другой’ продолжалъ говорить. Онъ теперь уже мене остерегался и возвышалъ голосъ по мр развитія своей рчи.
— Нтъ, — говорилъ онъ, — какъ я ни думалъ, а не хочется мн. Дло опасное.
— Опасное!— проворчалъ ‘глухонмой’ къ крайнему изумленію мальчиковъ, — квашня ты!
При этомъ голос, мальчики содрогнулись и замерли. Это былъ голосъ Инджэна Джо!.. Наступило молчаніе, потомъ Джо сказалъ:
— Почему это опасне, чмъ то, прошлое?.. А сошло же.
— Это разница, То было за ркой, вдали отъ всякаго жилья.
Никому и не догадаться, что мы тамъ старались, пока своего не добьемся.
— Ну, а скажи ты мн, что опасне того, что мы пробираемся сюда такъ, среди благо дня? Всякій насъ можетъ увидть и заподозрить.
— Врно, только не было подъ рукою у насъ другого мстечка, чтобы укрыться посл той глупой штуки. Я и не хочу оставаться доле въ этихъ прекрасныхъ мстахъ! Ушелъ бы и вчера, да мшали эти проклятые мальчишки, которые играли тутъ на холм, прямо напротивъ…
‘Проклятые мальчишки’ снова замерли при этомъ благосклонномъ отзыв о нихъ и благодарили судьбу за то, что ‘пятница’ заставила ихъ отложить свое предпріятіе до слдующаго дня. Зачмъ, думалось имъ, не отложили мы его и на годъ!.. Джо и его товарищъ вынули, между тмъ, какую-то провизію и стали закусывать. Посл долгаго, задумчиваго молчанія, Джо произнесъ:
— Слушай, пріятель. Ты отправишься вверхъ по рк въ свое мсто, но обожди тамъ, пока я не подамъ теб всть о себ… Я изловчусь побывать еще разъ въ этомъ поселк, чтобы высмотрть… и мы сыграемъ ту ‘опасную’ штуку, когда я увижу, что есть случай благопріятный… А потомъ, мы въ Техасъ! Отмахаемъ вмст дорогу!
‘Другой’ согласился. Оба они стали звать и Инджэнъ Джо сказалъ:
— Смерть спать хочу! Твоя очередь сторожить.
Онъ свернулся среди заросли и скоро захраплъ. Товарищъ толкнулъ его раза два, и онъ замолкъ. Но тогда и сторожившій началъ кивать головою, она опускалась у него все ниже и ниже, наконецъ, раздался двойной храпъ.
Мальчики вздохнули свободне. Томъ шепнулъ:
— Надо воспользоваться этой минутой… Идемъ!
— Ни за что!— возразилъ Гекъ.— Я умру, если они проснутся!
Томъ сталъ настаивать, но Гекъ не соглашался. Наконецъ, Томъ поднялся осторожно и двинулся съ мста одинъ. Но, при первомъ же его шаг, старыя половицы скрипнули такъ, что онъ прислъ, полумертвый отъ страха. Онъ не ршился на вторую попытку и оба мальчика продолжали лежать, считая медленно ползшія минуты и думая, что времена уже кончились и занимается заря вчности. Имъ стало легче, когда они замтили, что солнце заходитъ.
Одинъ храпъ замолкъ. Инджэнъ Джо приподнялся… поглядлъ съ угрюмой усмшкою на своего товарища, уронившаго себ голову на колна, растолкалъ его ногой и спросилъ: — Это ты такъ сторожишь?
— Я?.. Все благополучно, кажется… Неужели я уснулъ?
— О, немножечко… Но время и въ путь, пріятель. Но какъ намъ быть съ тмъ запасцемъ, что у насъ тутъ хранится?
— Но знаю… Полагаю, что лучше всего не трогать его. Зачмъ намъ тащить съ собою, прежде мы пустимся на югъ? Шестьсотъ пятьдесятъ серебряною монетою не малый грузъ.
— Твоя правда. Оставимъ здсь… Зайти взять потомъ будетъ немудрено.
— Разумется… только придемъ тогда ночью, какъ всегда длали, оно врне.
— Хорошо, но, вотъ что: я найду, можетъ быть, еще не скоро подходящій случай для той штуки. Мало-ли что встртится… а деньги то не въ совсмъ надежномъ мст лежатъ. Лучше зароемъ ихъ по настоящему, да поглубже…
— Умно разсудилъ, — сказалъ другой, переходя въ другой конецъ комнаты. Онъ опустился здсь на колни, приподнялъ одинъ изъ заднихъ кирпичей въ печк и вытащилъ оттуда мшокъ, позвякивавшій очень привтливо. Взявъ изъ него двадцать или тридцать долларовъ для себя и столько же для Инджэна Джо, онъ передалъ мшокъ ему. Джо стоялъ на колняхъ въ другомъ углу и рылъ землю своимъ большимъ ножомъ.
Мальчики забыли, въ одно мгновеніе, вс свои страхи, все, что уже вытерпли. Они слдили загорвшимся взглядомъ за всмъ, что происходило. Вотъ счастье-то, оно превосходило вс ихъ ожиданія. Шестьсотъ долларовъ!.. Этого было достаточно, что бы обогатить полдюжины ребятъ! Кладъ давался самъ въ руки, нечего будетъ угадывать мсто, гд онъ зарытъ. Они подталкивали другъ друга въ бокъ каждую минуту, толчки были краснорчивы и означали: ‘Не доволенъ-ли ты теперь тмъ, что мы здсь?’
Ножъ Инджэна Джо ударился о что-то.
— Слушай-ка! — проговорилъ метисъ.
— Что теб?— отозвался его товарищъ.
— Полусгнившая доска… нтъ, шкатулка. Подойди, засунь руку, надо узнать, что такое… Суй прямо, я пробилъ дыру.
Тотъ засунулъ руку и вытащилъ ее назадъ.
— Пріятель, вдь деньги!
Оба они стали разсматривать вытащенную пригоршню монетъ. Оказывалось золото. Мальчики были въ не меньшемъ волненіи и восторг, нежели Джо и его товарищъ. Этотъ послдній сказалъ:
— Мы скоро добудемъ шкатулку. Я видлъ тутъ, въ углу, среди заросли, какой-то заржавленный ломъ… тамъ, по ту сторону печки… за минуту передъ этимъ видлъ.
Онъ побжалъ и принесъ домъ и заступъ, оставленные мальчиками. Инджэнъ Джо взялъ ломъ, осмотрлъ его внимательно, проворчалъ что-то и потомъ принялся за работу.
Шкатулка была скоро вырыта изъ земли. Она была не особенно велика, окована желзомъ и порядочно прочна, повидимому вначал, но попортилась отъ времени. Товарищи смотрли на нее въ блаженномъ молчаніи.
— Знаешь, тутъ не одна тысяча долларовъ будетъ!— сказалъ Джо.
— Толковали, что въ здшнихъ мстахъ сильно работала, однимъ лтомъ, шайка Морреля, — замтилъ ему товарищъ.
— Слышалъ я, — сказалъ Джо, — и можно предполагать, что это ими запрятано…
— Ну, теперь теб нтъ надобности въ этой продлк.
Метисъ нахмурился и возразилъ:
— Ты меня не знаешь:.. По крайней мр, не понимаешь всего въ этомъ дл… Тутъ не просто разбой… это месть!— Въ глазахъ его блеснулъ зловщій огонекъ.— Ты поможешь мн въ въ этомъ дл… А когда повершимъ его, тогда и въ Техасъ. Иди теперь съ своей Нанси и малышамъ, и жди, пока не дамъ теб знать о себ.
— Хорошо, если такъ ршаешь. А что съ этимъ сдлать? Зарыть опять?
— Я думаю… (Восторгъ наверху). Нтъ, клянусь великимъ Сахемомъ, нтъ! (Глубокое уныніе тамъ же). Я чуть было не забылъ: на лом-то свжая земля была! (Мальчики едва не лишились чувствъ отъ ужаса). Какъ могли появиться здсь этотъ ломъ и этотъ заступъ?.. Кто занесъ ихъ сюда и куда двался?.. Нe слышалъ ты ничего?.. Не видлъ кого-нибудь? Мы зароемъ деньги опять, а т придутъ и замтятъ, что земля была взрыта?.. Нтъ, это не годится, никакъ не годится!.. Мы уберемъ все въ мою берлогу.
— Дло! Не подумалъ я прежде объ этомъ. Ты разумешь нумеръ первый?
— Нтъ… нумеръ второй… подъ крестомъ. Первое мсто не годится, слишкомъ людно.
— Правда. Идемъ, что-ли? Уже довольно стемнло.
Инджэнъ Джо сталъ переходить отъ одного окна къ другому, осторожно выглядывая наружу, потомъ сказалъ:
— Кто же могъ принести сюда эти инструменты, однако? Нтъ-ли уже кого наверху?
У мальчиковъ перехватило дыханіе. Инджэнъ Джо взялся за рукоять своего ножа, постоялъ съ минуту въ нершительности, потомъ поворотился къ лстниц. Мальчики вспомнили о шкаф, но силы уже имъ измнили. Ступени на лстниц заскрипли… Невыносимое сознаніе опасности оживило Тома и Гека, они уже приподнялись, чтобы броситься въ шкафъ, но въ это мгновеніе раздался трескъ и Джо полетлъ на полъ, вмст съ обломками обрушившейся лстницы. Онъ поднялся, ругаясь, а товарищъ его сказалъ:
— Полно теб! Если тамъ и сидитъ кто наверху, пусть и сидитъ себ… Намъ-то что? А угодно имъ спрыгнуть и покалчить себя… милости просимъ!.. Но черезъ четверть часа совершенно стемнетъ, и если они даже соберутся тогда гнаться за нами, то что же, сдлайте одолженіе! Но, по моему мннію, тотъ, кто занесъ эти инструменты сюда, подмтилъ насъ посл, принялъ за привиднія, чертей или тому подобное, и удралъ поскоре!
Джо поворчалъ, но согласился съ товарищемъ въ томъ, что надо было воспользоваться остатками дневного свта, чтобы собраться къ уходу. Черезъ нсколько минутъ они выюркнули изъ дома и направились, среди сгущавшихся сумерекъ, съ своею драгоцнною шкатулкой къ рк.
Гекъ и Томъ поднялись, измученные, но чувствуя, что гора свалилась у нихъ съ плечъ, и стали слдить за уходившими, сквозь щели въ стнахъ. Гнаться? Не до того было имъ: они были рады, что выбрались съ верхняго этажа, не сломавъ себ шеи, и могли пуститься домой проселочною дорогою, черезъ холмъ. Они мало разговаривали между собою, были слишкомъ поглощены злобою на самихъ себя: дернуло же ихъ притащить сюда заступъ и ломъ! Не будь этого, Инджэнъ Джо не заподозрилъ бы ничего. Онъ не воротился бы за своимъ золотомъ и серебромъ, пока не ‘отмстилъ’ бы тамъ кому-то, а когда явился бы за сокровищемъ, то уже и не нашелъ бы его. Что за несчастье изъ-за этихъ инструментовъ, принесенныхъ ими сюда!.. Они поршили, что будутъ подсматривать за этимъ испанцемъ, когда онъ явится опять въ мстечк, ища случая для своего мщенія, и потомъ прослдятъ за нимъ до его нумера второго. Вдругъ, страшная мысль озарила Тома…
— Мщеніе?.. Что, если это касается насъ, Гекъ?
— О, замолчи ты!— проговорилъ Гекъ, чуть не падая въ обморокъ.
Они стали обдумывать дло, а когда вошли въ поселокъ, то ршили, что Джо можетъ разумть тутъ и кого-нибудь посторонняго, или же, по крайней мр, одного Тома, потому что одинъ только Томъ свидтельствовалъ противъ него.
Но плохо, очень плохо утшала Тома та мысль, что подвергается опасности онъ одинъ! Ему думалось, что терпть за компанію съ другими гораздо отрадне…

ГЛАВА XXVIII.

Происшедшее въ этотъ день страшно отозвалось на сновидніяхъ Тома въ ту же ночь. Четыре раза ему снилось, что сокровища уже у него въ рукахъ, и четыре раза они обращались въ ничто, когда сонъ отъ него отлеталъ, возвращая его къ горькой дйствительности. Лежа рано по утру и вспоминая вс подробности знаменательнаго дня, онъ замтилъ, что он странно стушевывались, стали какъ-то далекими, точно происходили гд-то въ иномъ мір и въ давно прошедшее время. Ему подумалось вдругъ, что и все великое приключеніе могло быть только сномъ! Одно обстоятельство говорило даже очень сильно въ пользу такого предположенія: количество монетъ было слишкомъ велико для дйствительности. Томъ не видывалъ никогда боле пятидесяти долларовъ въ одной кучк и, подобно всмъ ребятамъ его возраста и положенія въ обществ, полагалъ, что ‘сотни’ и ‘тысячи’ были только украшеніемъ слога, въ сущности же, такія суммы существовать не могли. Онъ не могъ и представить себ, чтобы кто-нибудь обладалъ, не шутя, цлою сотнею долларовъ. Если бы можно было разобрать вполн его представленіе о кладахъ, лежащихъ въ земл, то вышло бы, что ему мерещится пригоршня настоящей мелкой серебряной монеты, и, затмъ, цлый боченокъ другихъ, неопредленныхъ, великолпныхъ и недоступныхъ для осязанія.
Потомъ, все стало опять представляться ему ясне, по мр того, какъ онъ перебиралъ въ ум вс подробности. Онъ началъ склоняться къ той мысли, что это могъ быть и не сонъ… Надо было разршить окончательно такое сомнніе, съ этою цлью онъ проглотилъ наскоро свой завтракъ и отправился къ Геку.
Гекъ сидлъ на шкафут плоскодоннаго судна, болтая безучастно ногами въ вод, и казался очень грустнымъ. Томъ ршилъ, что предоставитъ ему заговорить первому о данномъ предмет. Если онъ не заговоритъ, это будетъ значить, что все было не боле какъ сонъ.
— Ау, Гекъ!
— Ау, самъ ты!
Минута безмолвія.
— Томъ, если бы мы оставили эти противные инструменты тамъ, у засохшаго дерева, денежки были бы наши. Не ужасно-ли это?
— Такъ это былъ не сонъ, значитъ! Не сонъ!.. Мн даже хотлось, чтобы все это былъ сонъ! Провалиться мн, если не хотлось!
— Что было бы сонъ?
— Да все вчерашнее. Я уже почти былъ увренъ.
— Сонъ! Если бы не обрушилась лстница кстати, ты увидлъ бы, какой это сонъ!.. Но мн чего только не мерещилось въ эту ночь… все лзъ на меня этотъ чортовъ испанецъ съ своими буркалами… чтобъ ему околть!
— Нтъ, зачмъ ему околвать… надо намъ найти его прежде… выслдить, гд деньги…
— Не найти намъ его, Томъ. Человку только разъ лзетъ въ руки такое счастье, какъ намъ, а мы его упустили. И я теб скажу, что мн страшно теперь встртиться съ этимъ Джо.
— И мн страшно, а все же, я хотлъ бы увидать его, выслдить до самаго его нумера второго…
— Нумеръ второй, такъ. Я много раздумывалъ объ этомъ нумер. Что онъ означаетъ, по твоему?
— Не знаю. Загадочно. Послушай, не нумеръ-ли дома?
— Вотъ теб разъ! Нтъ, Томъ, не то. Во всякомъ случа, не годится по нашему захолустью: здсь и нумеровъ-то на домахъ нтъ.
— Это правда. Дай мн подумать съ минуту… Вотъ! не нумеръ-ли комнаты при харчевн?
— А и вправду! И харчевень здсь всего дв. Можно легко разузнать.
— Ты обожди меня здсь, Гекъ, пока я не ворочусь.
Томъ пустился во всю прыть, онъ не любилъ показываться вмст съ Гекомъ въ публичныхъ мстахъ. Отсутствіе его продолжалось полчаса, но онъ усплъ узнать, что въ одной харчевн, наиболе приличной, второй нумеръ былъ уже издавна занятъ однимъ молодымъ юристомъ. Но въ другомъ заведеніи, поплоше, нумеръ второй представлялъ что-то таинственное. Сынокъ содержателя этой харчевни разсказывалъ, что эта комната заперта цлый день и что онъ не видывалъ, чтобы кто-нибудь входилъ въ нее или выходилъ оттуда иначе, какъ ночью. Причины такой странности были ему неизвстны, хотлъ было разузнать, но любопытствовалъ не особенно сильно, вообще же, склонялся боле къ той мысли, что тутъ было ‘нечисто’. Въ прошедшую ночь въ этой комнат свтился огонекъ.
— Вотъ все, что я усплъ разузнать, Гекъ. Я полагаю, что это и есть нумеръ второй, который мы ищемъ.
— И я такъ полагаю, Томъ. Что же будемъ длать теперь?
— Дай подумать.
Томъ раздумывалъ долго. Наконецъ, онъ сказалъ:
— Вотъ что. Задняя дверь этого нумера второго, это та самая, которая выходитъ на узенькій закоулочекъ между харчевней и старымъ входомъ въ кирпичный складъ. Ты соберешь всякіе дверные ключи, которые только можешь достать, я достану тоже вс тетины, и мы пойдемъ подбирать ихъ къ той двери въ первую же темную ночь. А ты все же подстерегай Инджэна Джо: вдь онъ говорилъ, что явится сюда, чтобы выбрать случай для мщенія. Если увидишь его, то и поди за нимъ слдомъ. Если онъ отправится не въ этотъ нумеръ второй, то, значитъ, мсто не то.
— Ну, ужь нтъ! Мн нтъ охоты идти за нимъ!
— Послушай, вдь это будетъ, наврное, въ темнот. Онъ и не увидитъ тебя… а если и увидитъ, то ничего не подумаегъ.
— Хорошо, если будетъ очень темно, я пойду, выслжу его… Да нтъ… не удастся… Попытаюсь…
— Поврь, что я-то непремнно буду тоже слдить за нимъ, если только будетъ совершенно темно. Ты представь себ, что онъ можетъ вовсе не найти случая для своего мщенія, и пойдетъ прямо за деньгами.
— Врно, Томъ, врно. Я буду слдить, клянусь!
— Вотъ это рчь! Смотри же, не раскисни опять, Гекъ! А я-то ужь нтъ!

ГЛАВА XXIX.

Томъ и Гекъ приготовились къ своему ночному похожденію. Они бродили въ окрестностяхъ харчевни до десятаго часа вечера, одинъ изъ нихъ наблюдалъ издали за закоулкомъ, другой за входомъ въ харчевню. Погода общала быть ясною во всю ночь. Томъ отправился домой, условившись такъ съ Гекомъ: если станетъ помрачне, то Гекъ придетъ и ‘помяучитъ’, тогда Томъ захватитъ ключи и выскользнетъ изъ дома, чтобы ихъ попробовать. Но ночь оставалась свтлою, Гекъ пересталъ караулить и завалился спать въ пустую бочку изъ подъ сахара, посл полуночи.
Во вторникъ мальчиковъ постигла такая же неудача. Тоже было и въ среду, но четвергъ казался боле благопріятнымъ. Томъ выбрался изъ дома въ свое время, съ старымъ жестянымъ фонаремъ тети Полли и большимъ полотенцемъ для его укутыванія. Запрятавъ этотъ фонарь въ бочку Гека, мальчики стали ‘на часы’. Незадолго до полуночи харчевня закрылась и огни въ ней (единственные еще во всемъ мстечк) были потушены. Никакого испанца не показывалось. Никто не входилъ въ закоулокъ и не выходилъ изъ него. Все было подозрительно. Кругомъ было темно, хоть глазъ выколи, полная тишина нарушалась лишь отдаленными раскатами грома.
Томъ взялъ свой фонарь, зажегъ его въ бочк, завернулъ въ полотенце, и оба заговорщика стали прокрадываться ближе къ харчевн. Гекъ остался ‘на часахъ’, а Томъ пробрался въ закоулокъ. Наступили минуты ожиданія, которыя повисли тяжелою горою на душ Гека. Ему хотлось, чтобы изъ фонаря вырвался лучъ свта, это перепугало бы его, но онъ зналъ бы, по крайней мр, что Томъ живъ…
Казалось, что прошли уже цлые часы съ тхъ поръ, какъ Томъ скрылся. Можетъ быть, ему сдлалось дурно?.. Можетъ быть, онъ умеръ уже?.. Сердце его разрывалось отъ волненія и страха?.. Въ тревог своей. Гекъ приближался, все боле и боле, къ закоулку, представляя себ всякаго рода ужасы и ожидая, каждую минуту, такой катастрофы, которая отниметъ послдній вздохъ у него. Немного уже и требовалось для этого: онъ едва дышалъ, а сердце у него билось такъ, что не могло долго выдержать. Вдругъ, совсмъ подл Гека, сверкнулъ огонь и Томъ пронесся мимо, крича:
— Бги… Бги, спасайся!
Повторять было незачмъ, довольно было и одного возгласа: Гекъ мчался уже со скоростью тридцати или сорока миль въ часъ, прежде чмъ Томъ произнесъ вторично свое слово. Мальчики остановились, лишь добжавъ до покинутой бойни, въ противоположномъ конц деревни. Едва успли они укрыться въ это убжище, буря разразилась и полилъ дождь. Переведя духъ немного, Томъ сталъ разсказывать:
— Гекъ, это было страсть что такое! Я перепробовалъ два ключа, тихохонько, какъ только могъ тише, но они звякали такъ, что я едва могъ передохнуть, до того меня это пугало. А въ замк они не поворачивались, что ты хочешь! Между тмъ, самъ того не замчая, я какъ-то надавилъ дверную ручку… глядь, дверь-то и отворяется! Она не была заперта!.. Я сунулся въ комнату, уронилъ съ фонаря полотенце и… великій духъ Цезаря!..
— Что, что ты увидлъ, Томъ?
— Гекъ! Я ввалился въ пасть самому Инджэну Джо!
— Ну!..
— Да. Онъ лежалъ тутъ на полу, крпко спалъ… Старые очки на немъ, руки раскинуты…
— Господи, что же ты?.. Проснулся онъ?
— Нтъ, и не шелохнулся. Нализавшись лежитъ. Я поднялъ скоре полотенце и, давай Богъ ноги!
— Признаюсь, я и не вспомнилъ бы о полотенц!
— Ну, а я вспомнилъ. Досталось бы мн отъ тетки, если бы оно потерялось.
— Говори же, Томъ, ты видлъ шкатулку?
— Гекъ, я не могъ стоять, да осматриваться. Не видалъ я ни шкатулки, ни креста. Не видалъ я ничего, кром бутылки и жестяного стакана на полу, возл Джо!.. Да, примтилъ я еще два боченка и множество бутылокъ въ этой комнат. Теперь понимаешь, что ‘водится’ въ этой комнат?
— Что?
— Тутъ ‘водятся’ т духи, что въ водк. Можетъ бытъ, во всхъ харчевняхъ ‘Общества Трезвости’ бываютъ такія комнаты, какъ думаешь, Гекъ?
— Очень можетъ быть. Кому придетъ это въ голову!.. А вотъ что, Томъ: теперь, когда Инджэнъ Джо такъ пьянъ, самое лучшее время похитить шкатулку.
— Именно. Ты и попытайся.
Гекъ содрогнулся.
— Нтъ… я не согласенъ.
— И я тоже. Одна только бутылка возл Инджэна Джо, этого мало. Будь три, тогда онъ былъ бы достаточно пьянъ, и я ршился бы пойти.
Они просидли долго въ раздумьи, потомъ Томъ сказалъ:
— Слушай, Гекъ, оставимъ дло до тхъ поръ, пока Инджэна Джо тамъ не будетъ. При немъ слишкомъ страшно. Мы будемъ караулить каждую ночь, и когда увидимъ, что онъ ушелъ, и наврняка въ томъ убдимся, тогда и похитимъ мигомъ шкатулку.
— Ладно. И я готовъ дежурить насквозь цлую ночь, такъ-таки каждую ночь, если ты возьмешь на себя остальную половину дла.
— Согласенъ. Ты тогда пробги по Гуперъ-Стриту до конца и начни мяукать, а если я буду спать, то швырни мелкими камешками въ окно, это меня разбудитъ.
— Хорошо… По рукамъ!
— А теперь, Гекъ, буря прошла и я отправлюсь домой, часа черезъ два уже разсвтетъ… Ты пойдешь и посторожишь до тхъ поръ?
— Сказано, Томъ, и будетъ сдлано. Я не спущу глазъ съ этой харчевни по ночамъ, будь то цлый годъ. Днемъ буду высыпаться, а ночью стоять на часахъ.
— Отлично будетъ. Гд ты будешь ложиться?
— А на сновал у Бена Роджерса. Онъ позволяетъ, и негръ его отца, дядя Джэкъ, тоже. Я таскаю воду для Джэка, когда ему требуется, а онъ и накормитъ меня, когда попрошу, если что достанетъ. Это очень добрый негръ, Томъ. Онъ любитъ меня, потому что я никогда не показываю, что я выше его, иной разъ я даже присяду и мъ вмст съ нимъ. Только ты этого не разсказывай. Мало-ли на что ршаешься. когда голоденъ, нельзя же считать этого за принятое правило.
— Хорошо, Гекъ, если ты мн не будешь нуженъ днемъ, то я тебя и будить не буду. Не стану ничмъ мшать. А когда ты замтишь что ночью, то бги однимъ махомъ ко мн и начинай мяукать.

ГЛАВА XXX.

Первою новостью, долетвшею до Тома въ пятницу утромъ, было нчто очень пріятное: семья судьи Татшера воротилась въ мстечко наканун вечеромъ. Въ первую минуту Инджэнъ Джо съ его сокровищами отодвинулся для Тома на второй планъ и Бекки заняла главное мсто въ его помыслахъ. Онъ повидался съ нею и потомъ провелъ время въ неописанномъ удовольствіи, играя съ нею и съ цлою ватагою другихъ дтей въ ‘прятки’ и въ ‘пятнашки’. День завершился и увнчался особеннымъ счастьемъ Бекки приставала къ своей матери, прося ее устроить на завтрашній же день давно общанный и все откладываемый пикникъ, и мистриссъ Татшеръ согласилась. Восторгъ Бекки былъ безграниченъ, Томъ не отставалъ отъ нея въ этомъ случа. Приглашенія были разосланы еще до захода солнца, и вся мстная дтвора погрузилась тотчасъ же въ лихорадочныя приготовленія, предвкушая будущее удовольствіе. Возбужденіе Тома помогло ему не засыпать до поздняго часа и онъ очень надялся, что заслышитъ мяуканье Гека, добудетъ шкатулку, а завтра поразитъ Бекки и прочихъ участниковъ пикника видомъ своихъ сокровищъ. Но ожиданія его не сбылись. Никакого сигнала не было подано въ эту ночь.
Утро наступило въ свое время и, часу въ одиннадцатомъ, въ дом судьи Татшера собралось веселое шумное общество, готовое въ путь. Пожилые люди, по обычаю, никогда не портили пикниковъ своимъ присутствіемъ. Дти считались вполн безопасными подъ крылышками нсколькихъ молодыхъ восемнадцатилтнихъ особъ и молодыхъ джентльменовъ лтъ двадцати трехъ или около того. Для переправы всхъ былъ нанятъ старый паровой паромъ и скоро оживленная толпа двинулась по улиц, неся съ собою корзиночки съ провизіей. Сидъ былъ боленъ и не могъ участвовать въ удовольствіи, Мэри осталась дома, чтобы ухаживать за нимъ.
На прощанье мистриссъ Татшеръ сказала Бекки:
— Вамъ придется возвращаться уже поздно, не лучше-ли теб, дитя мое, остаться переночевать у кого-нибудь изъ живущихъ близь паромной пристани?
— Я могу остаться у Сюзи Гарперъ, мама.
— И хорошо. Смотри же, веди себя, какъ слдуетъ, не шали.
Лишь только вс пошли, Томъ сказалъ Бекки:
— Знаете, что надо сдлать? Вмсто того, чтобы вамъ идти къ Гарперамъ, мы взберемся на холмъ и зайдемъ къ вдов Дугласъ. У нея сливочное мороженое!.. Всякій день это мороженое… и сколько, цлыя груды!.. А она будетъ очень рада намъ.
— Что же, это превосходно!
Потомъ Бекки подумала съ минуту и проговорила:
— А что скажетъ мама?
— Какъ же она узнаетъ?
Двочка призадумалась опять и произнесла нершительно:
— Оно не хорошо… хотя…
— О, вздоръ все! Если мать ваша ничего не будетъ знать, то въ чемъ же горе? Заботится она только о томъ, чтобы съ вами не случилось худого, и я увренъ, что если бы ей самой только пришла въ голову мистриссъ Дугласъ, она посовтовала бы вамъ идти къ ней. Я знаю, что такъ!
Роскошное гостепріимство мистриссъ Дугласъ было соблазнительною приманкой, которая, вмст съ уговорами Тома, взяла верхъ надъ всмъ прочимъ. Но было ршено не говорить никому о ночной зат.
Но Тому пришло на мысль, что именно въ эту ночь Гекъ могъ явиться и подать сигналъ. Это весьма расхолаживало его ожиданія, но онъ все же не могъ отказаться отъ удовольствія побывать у вдовы Дугласъ. ‘И зачмъ лишать себя этого?’ — разсуждалъ онъ.— Въ эту ночь сигнала не было, почему же будетъ непремнно теперь? Задуманная продлка не подлежала сомннію, зачмъ было жертвовать ею ради неврной надежды на кладъ? Подобно всякому мальчику, онъ ршилъ дло въ пользу большаго соблазна, отложивъ на этотъ день всякую дальнйшую думу о шкатулк съ деньгами.
Паровой паромъ остановился въ трехъ миляхъ ниже отъ поселка, у входа въ лсистую долину, и причалилъ здсь. Веселая толпа высыпала на берегъ и скоро вся лсная чаща и вс обрывистыя высоты огласились крикомъ и хохотомъ. Были переиспытаны всевозможные способы раскраснться и добгаться до устали, но мало по малу вс рзвившіеся стали возвращаться къ мсту стоянки, вооружась страшнымъ аппетитомъ. Началось истребленіе вкусныхъ яствъ, затмъ послдовалъ пріятный отдыхъ и болтовня подъ тнью развсистыхъ дубовъ. Наконецъ, кто-то крикнулъ:
— Кто хочетъ въ пещеру?
Вс хотли. Тотчасъ вынута была пачка свчей и началось общее карабканье въ гору. Входъ въ пещеру находился на вершин холма, образуя отверстіе въ вид буквы А. Дубовая дверь въ него была не заперта. За нею находилось небольшое помщеніе, холодное, какъ ледникъ, и выложенное самою природой крпкимъ известнякомъ, съ котораго сочилась сырость. Было что-то романтическое и таинственное въ противуположности глубокаго мрака, окружавшаго находившихся здсь, и зеленой долины, разстилавшейся подъ ними и позлащенной солнечными лучами. Но впечатлніе отъ этой картины было непродолжительно и возня началась снова. Лишь только кто-нибудь зажигалъ свчу, вс кидались на него, аттака и оборона продолжались нсколько времени, скоро свча задувалась или вырывалась изъ рукъ, и тогда поднимался хохотъ и новая охота за одержавшимъ побду. Но всему наступаетъ конецъ. Вс двинулись теперь внизъ по лстниц въ главную галлерею и мерцающій рядъ свчей тускло освтилъ высокіе скалистые своды, почти вплоть до самой вершины ихъ въ шестидееяти футахъ отъ пола. Эта главная галлерея была шириною не боле, какъ въ восемь-десять футовъ. Черезъ каждые нсколько шаговъ по обимъ ея сторонамъ виднлись тоже высокіе, но съуживающіеся переходы. Вся эта Макъ-Дугласовская пещера была не что иное, какъ громадный лабиринтъ извивающихся переходовъ, которые переплетались между собою и не приводили никуда. Говорили, что человкъ могъ плутать здсь цлые дни и ночи среди этой перепутанной сти расщелинъ и проваловъ и все же не найти конца этому подземелью, можно было спускаться ниже и ниже, совсмъ подъ землю, но находить все то же, одинъ лабиринтъ подъ другимъ и ни одного изъ нихъ съ выходомъ. Не было никого, кто зналъ бы вполн это подземелье. Это была невозможная вещь. Большинство молодыхъ людей изучило часть его, но рдко кто ршался переступить за это изслдованное пространство. Томъ Соуеръ зналъ не больше другихъ.
Общество прошло около трехъ четвертей мили по главной галлере, потомъ нсколько паръ и группъ ускользнули въ боковые проходы, пробгая по мрачнымъ расщелинамъ и нагоняя врасплохъ товарищей въ тхъ мстахъ, гд проходы перекрещивались. Можно было прятаться тутъ другъ отъ друга въ теченіе получаса, не выходя изъ ‘извстной’ части пещеры.
Мало по малу, одна кучка за другой возвращались къ выходу. Вс запыхались, смялись, были обкапаны саломъ съ головы до ногъ, выпачканы глиной и въ полномъ восхищеніи отъ удавшейся прогулки. И всхъ поразило, что никто не замтилъ, какъ пролетло время: уже совершенно смеркалосъ, паромный колоколъ звонилъ уже съ полчаса, призывая къ отъзду. Но такой конецъ дневныхъ похожденій былъ очень романиченъ и понравился, такъ что, когда паромъ отчалилъ, унося съ собою веселый грузъ, никто, кром шкипера, не сожаллъ ни крошки о потерянномъ времени.
Гекъ стоялъ ‘на часахъ’, когда паромные фонари промелькнули мимо пристани. Шума на борт вовсе не было, потому что молодежь сидла смирно, какъ сидитъ обыкновенно всякій утомившійся до смерти. Гекъ не могъ угадать, что это за судно прошло и почему оно не остановилось у общей пристани, но скоро пересталъ думать объ этомъ, сосредоточивъ вниманіе на своемъ собственномъ дл. Ночь была темная, небо заволакивалось тучами. Пробило десять часовъ, шумъ отъ повозокъ стихъ, мелькавшіе огоньки стали гаснуть, бродившіе пшеходы скрылись, весь поселокъ погрузился въ сонъ, предоставляя одному сторожившему мальчугану вдаться съ безмолвіемъ и призраками. Пробило и одиннадцать, огни погасли и въ харчевн, наступила полная темнота. Гекъ ждалъ… и это ожиданіе казалось ему очень долгимъ, очень томительнымъ. Ничего не происходило. Онъ начиналъ колебаться. Стоило-ли ждать?.. Былъ-ли какой-нибудь толкъ въ этомъ?… Не бросить-ли все и уйти?
Раздался какой-то шорохъ. Онъ насторожился въ тоже мгновеніе. Дверь, выходившая въ закоулокъ, отворилась тихонько. Гекъ кинулся тотчасъ за-уголъ кирпичнаго склада. Черезъ минуту двое какихъ-то людей прошмыгнули мимо него и одинъ изъ нихъ, какъ будто несъ что-то подъ мышкой. Это была шкатулка, наврное! Такъ они уносили сокровища! Звать теперь Тома? Эта было бы нелпо: пока сбгаешь за нимъ, они уйдутъ уже далеко и ихъ никогда не найдешь. Нтъ, лучше не отставать отъ нихъ, идти за ними слдомъ, благодаря темнот, они ничего не замтятъ… Разсудивъ такимъ образомъ, Гекъ вышелъ изъ своего уголка и пустился за уходившими. Онъ крался босыми ногами тихо, какъ кошка, выпуская ‘тхъ’ впередъ лишь настолько, чтобы не потерять ихъ изъ вида.
‘Т’ прошли вдоль рки на протяженіи трехъ кварталовъ, потомъ повернули влво, на поперечную улицу, и пустились прямо по ней, вплоть до дорожки, поднимавшейся по Кардифскому холму. Вступивъ на нее, они миновали домикъ стараго валлійца, стоявшій на полдорог, и стали, не колеблясь, подниматься все выше. ‘Вотъ оно что, — думалъ Гекъ.— они хотять зарыть шкатулку въ старой каменоломн’. Но они миновали и каменоломню, добрались до самой вершины холма, юркнули тутъ въ кусты кожевеннаго дерева и исчезли въ темнот. Гекъ послдовалъ за ними, сокращая свое разстояніе отъ нихъ, въ надежд на то, что теперь его не увидятъ. Онъ сдлалъ такъ нсколько шаговъ, потомъ пріостановился немного, боясь, что зашелъ уже слишкомъ далеко, двинулся снова, снова остановился… прислушался… ни звука… только, казалось ему, слышитъ онъ біеніе своего собственнаго сердца… Изъ-за холма раздалось гуканье филина… худое предзнаменованіе!.. Господи, неужели все было потеряно?.. Онъ хотлъ уже бжать прочь очертя голову, вдругъ, шагахъ въ четырехъ отъ него, кто-то прокашлялся. Сердце у Гека чуть не выпрыгнуло, но онъ проглотилъ его назадъ, только трясся такъ, какъ будто его схватила разомъ дюжина лихорадокъ, и ослаблъ почти до невозможности держаться на ногахъ. Онъ зналъ, гд находится: въ пяти шагахъ отъ лстницы, которая вела во дворъ дома мистриссъ Дугласъ.
— Хорошо, — подумалъ онъ, — пусть они зароютъ здсь, не трудно будетъ найти.
Раздался тихій голосъ, очень тихій голосъ, голосъ Инджэна Джо.
— Чтобъ ее дьяволъ взялъ! У нея гости, должно быть… видишь огни, хотя уже и поздно.
— Я не вижу.
Это былъ голосъ незнакомца того, который былъ съ Джо въ заколдованномъ дом. Смертельный ужасъ сжалъ сердце Геку, такъ вотъ куда было направлено ‘мщеніе!’ Онъ хотлъ бжать, но ему вспомнилось, что вдова Дугласъ оказывала ему добро не одинъ разъ, а эти люди собирались ее убить, можетъ быть! Онъ желалъ, чтобы ему хватило смлости пойти предостеречь ее, но онъ зналъ, что не хватитъ: они могли подмтить его и придушить. Все это и еще многое пронеслось у него въ ум въ теченіе той минуты, которая протекла между замчаніемъ незнакомца и возраженіемъ Джо:
— Не видишь, потому что теб кустъ заслоняетъ… Становись сюда… Видишь теперь?
— Вижу… Да, тамъ кто-то въ гостяхъ… Лучше бросимъ дло.
— Бросить, когда я навсегда ухожу изъ этихъ мстъ! Бросить… и не найти потомъ уже никогда, можетъ быть, подобнаго случая! Я говорю теб опять, какъ уже прежде говорилъ! мн ея мошны не надо… бери ее себ! Но ея мужъ меня оскорблялъ… былъ жестокъ со мною не разъ… Главное, онъ былъ тмъ судьею, который осудилъ меня за бродяжничество. И это еще не все! Это только милліонная часть обиды! Онъ выпоролъ меня… выпоролъ на глазахъ у всей тюрьмы, какъ какого-нибудь негра!.. И весь городъ могъ смотрть на это! Выпоролъ!.. понимаешь ты это?.. Онъ натшился надо мною, но умеръ. Я отплачу теперь ей.
— О, не убивай ее!.. Не длай ты этого!
— Убивать?.. Кто теб говоритъ объ убійств?… Его я убилъ бы, будь онъ тутъ. Но если хочешь мстить женщин, убивать ее не зачмъ… это вздоръ! Надо только попортить ей личико: вырвать ноздри или оторвать уши, какъ свинь!
— Послушай, это…
— Свое мнніе оставь при себ! Это и для тебя будетъ побезопасне. Если она изойдетъ кровью при этомъ, такъ уже не моя вина. И плакать я тоже не буду. И ты, любезный, поможешь мн… изъ дружбы… для этого ты и здсь, одинъ я не справлюсь. А если ты вздумаешь вилять… я тебя убью! Понялъ?.. А если тебя убью, то и ее вслдъ за тобой… и тогда уже некому будетъ разсказывать, кто тутъ орудовалъ.
— Хорошо, если уже ршено, пусть будетъ… Только уже чмъ скоре, тмъ лучше… Меня дрожь пронимаетъ.
— Разв можно тотчасъ, когда тамъ гости? Но ты смотри у меня! Я за тобой наблюдаю… А торопиться нечего, обождемъ, пока потушатъ огни.
Гекъ зналъ, что теперь наступитъ молчаніе… боле ужасное, чмъ всякіе разбойничьи толки. Онъ затаилъ дыханіе и сталъ отступать осторожно назадъ: упирался твердо и осмотрительно всей ступенью, качаясь сперва долго, изъ стороны въ сторону, на одной ног и чуть не падая туда или сюда, потомъ повторялъ тоже упражненіе на другой ног, чтобы отступитъ еще на шагъ. Вдругъ, подъ нимъ хрустнула какая-то втка. Онъ замеръ на мстъ и сталъ прислушиваться, но ничто не шелохнулось, господствовала прежняя тишина. Онъ былъ безконечно благодаренъ судьб и добрался такъ, пятясь, до кустовъ кожевеннаго дерева. Здсь онъ повернулся съ такими же предосторожностями, какъ при поворот корабля, и тутъ уже пошелъ скорымъ шагомъ, хотя все еще съ опаской. Только у каменоломни уже, переставъ бояться, онъ пустился во всю свою молодецкую прыть внизъ съ холма, къ домику валлійца, и принялся колотить къ нему въ дверь. Изъ оконъ высунулись головы старика и его двухъ дюжихъ сыновей.
— Что за шумъ?.. Кто стучитъ?.. Чего надо?
— Впустите скоре!.. Я долженъ сказать…
— Да кто будешь?
— Гекльберри Финнъ… Скоре впустите!
— Гекльберри Финнъ, вотъ теб разъ! Имячко-то не такое, передъ которымъ отворяются вс двери!.. Но впустите его, ребята… Пусть скажетъ, что тамъ такое.
— Прошу васъ только, не сказывайте никому, что это я донесъ вамъ…— проговорилъ Гекъ прежде всего, вступивъ въ комнату.— Прошу васъ, не сказывайте… не то, меня убьютъ… Но вдова была ласкова ко мн, и не разъ… и я хочу вамъ сообщить… Только вы ни слова обо мн… Я все скажу, если вы пообщаете не упоминать, что это я…
— Клянусь св. Георгіемъ! У него что-то важное, иначе онъ не посмлъ бы такъ явиться!— воскликнулъ старикъ.— Говори же, малый, мы тебя не выдадимъ.
Черезъ нсколько минутъ, старикъ и его сыновья, захвативъ оружіе, крались уже по вершин холма и вступили, на ципочкахъ, въ кусты кожевенника, держа ружья въ рукахъ. Гекъ сопровождалъ ихъ только до этого мста. Онъ притаился тутъ за большимъ камнемъ и сталъ прислушиваться. Прошло нсколько времени въ томительной, полной ужаса, тишин, потомъ, внезапно, раздались выстрлы, крикъ… Гекъ не сталъ дожидаться разъясненій, вскочилъ на ноги и пустился внизъ съ холма, сломя голову.

ГЛАВА XXXI.

Съ первымъ проблескомъ разсвта въ воскресенье, Гекъ пробирался уже снова на холмъ и постучался тихонько въ домикъ старика валлійца. Вс тамъ еще спали, но это былъ сонъ, какъ говорится, висвшій только на волоск, вслдствіе волненія, пережитаго этими людьми ночью. Изъ окна раздался окликъ:
— Кто тутъ?
Гекъ отвтилъ тихмъ, испуганнымъ голосомъ:
— Пустите меня, прошу васъ! Это я, только Гекъ Финнъ!
— Передъ такимъ именемъ, эта дверь можетъ отворяться всегда, днемъ и ночью, мой лалецъ!.. Милости просимъ!
Нова была такая рчь для мальчугана-бродяги. И не слыхивалъ онъ никогда боле пріятной. Онъ не могъ даже припомнить, чтобы кто-нибудь встртилъ его, хотя разъ, тми двумя словами, которыми заключилъ свое привтствіе этотъ старикъ.
Дверь быстро отворилась и мальчикъ вошелъ. Его пригласили ссть, а хозяинъ и его два молодца-сына поспшили одться.
— Я думаю, ты порядкомъ голоденъ, дружокъ, — сказалъ старикъ, — но завтракъ у насъ поспетъ къ восходу солнышка, и горяченькій, съ пыла будетъ. Ты обожди… А я съ дтьми думалъ, что ты придешь переночевать у насъ.
— Я такъ испугался, что убжалъ, — отвтилъ Гекъ.— Я пустился на утекъ, какъ только заслышалъ выстрлы, и не останавливался, пока миль трехъ не отмрилъ. А теперь, я пришелъ, чтобы разузнать, что было… А забрался такъ рано потому, что боялся наткнуться на тхъ дьяволовъ… даже если они уже и не живы!
— Ну, бдняга, видно, что эта ночь теб даромъ не обошлась… Но, вотъ теб постель, отдохнешь на ней, когда позавтракаешь. Нтъ, милый мой, т живы остались… о чемъ мы отъ души сожалемъ. Видишь-ли, мы знали отлично, гд ихъ схватить, ты намъ разсказалъ, мы и стали подкрадываться къ нимъ, пока были уже всего въ пятнадцати шагахъ отъ нихъ… въ этой троп среди кожевника, было темно, какъ въ погреб… тутъ, какъ разъ, чувствую я, что чихну. Могло-ли быть что подле! Удерживался я, сколько могъ, но ничего не подлаешь! Приходилось чихнуть… и чихнулъ! Я шелъ впереди, поднявъ пистолетъ, и когда чихнулъ, эти мошенники шарахнулись въ сторону. Я крикнулъ: ‘Пали ребята!’ и самъ выпалилъ туда, гд заслышался шелестъ. Сынки тоже самое. Но разбойники уже кинулись прочь, мы за ними лсомъ. Я полагаю, что мы ихъ не задли. Они тоже выпустили по одной пул въ насъ, но тоже не попали ни въ кого. А когда уже не стало боле слышно, гд они бгутъ, мы перестали гнаться за ними, а пошли подняли на ноги констэблей. Т нарядили караулъ на берегъ, а когда совсмъ разсвтетъ, то самъ шерифъ поведетъ облаву въ лсу. Мои сыновья пойдутъ туда же съ другими… Мн хотлось бы, чтобы ты описалъ намъ этихъ злодевъ, это будетъ большою подмогой. Но ты не могъ разглядть ихъ въ темнот, я думаю?
— О, я видлъ ихъ, потому что шелъ за ними изъ самаго нашего поселка.
— Отличью! Опиши же ихъ, дружокъ, опиши!
— Одинъ изъ нихъ глухонмой испанецъ, котораго видали, разъ или два, въ нашихъ мстахъ, а другой, оборванецъ…
— Довольно и этого, мальчикъ, мы знаемъ, о комъ ты говоришь! Они попались мн, на-дняхъ, тутъ же, въ лсу, за домомъ вдовы, и поспшили улизнуть поскоре… Идите скоре, ребята, передайте шерифу… а позавтракаете уже завтра утромъ!
Молодые люди отправились тотчасъ же. Гекъ бросился имъ вслдъ, восклицая:
— О, Бога ради, не говорите никому, что это я донесъ! Не говорите, прошу васъ!
— Хорошо, Гекъ, если ты такль просишь. Но тебя только похвалили бы за это.
— Нтъ, нтъ, нтъ! Не говорите, прошу!
Когда они ушли, старикъ сказалъ:
— Они не скажутъ… и я не скажу. Но отчего ты не хочешь, чтобы это знали?
Гекъ, не желая объяснять всего, сказалъ только, что ему было извстно слишкомъ многое объ одномъ изъ этихъ людей, и что онъ не хотлъ, чтобы этотъ человкъ узналъ, что онъ такъ многое знаетъ… За это знаніе его, Гека, убьютъ, въ этомъ и сомннія нтъ.
Старикъ пообщалъ ему еще разъ сохранить тайну, но спросилъ:
— Съ чего же это ты вздумалъ идти за итти слдомъ, мой милый?.. Подозрительны они теб показались?
Гекъ помолчалъ немного, сочиняя осторожный отвтъ.
— Видите-ли, — началъ онъ, — я никуда не годящій… По крайней мр, вс такъ говорятъ и я не могу тутъ перечить… Вотъ, иной разъ я даже спать не могу, все раздумываю, что же это будетъ и нельзя-ли мн начать жить по другому… Такъ я не спалъ и въ эту ночь… никакъ не могъ заснуть и пошелъ, около полуночи, все въ тхъ же мысляхъ, по улиц, къ тому старому кирпичному складу, что близь ‘Харчевни Трезвости’… и прислъ тутъ, чтобы подумать еще, все о томъ же. Вдругъ, проходятъ эти два человка украдкою, совсмъ близко отъ меня и несутъ что-то. Я догадался, что краденое. Одинъ изъ нихъ курилъ, другой спросилъ у него огня: они остановились, какъ разъ противъ меня, и пока тотъ раскуривалъ свою сигару, я разсмотрлъ… при свт отъ сигаръ… ихъ лица… и узналъ въ томъ, который былъ повыше, того глухонмого испанца… Я узналъ его по сдымъ бакенбардамъ и пятну надъ глазомъ… А другой былъ такой грубый оборванецъ въ лохмотьяхъ…
— Ты могъ разсмотрть, что онъ въ лохмотьяхъ, при одномъ свт отъ сигаръ?
Гекъ запнулся на минуту, но отвтилъ:
— Право, не знаю… только мн показалось, въ лохмотьяхъ.
— Ну, и они пошли, а ты…
— А я за ними… да. Такъ оно было. Мн хотлось знать, что они замышляютъ… Они крались все, крались… я слдомъ за ними до самой той лстницы къ вдов, а тутъ притаился въ темнот и услышалъ все… Оборванецъ просилъ пощадить вдову, а испанецъ клялся, что изуродуетъ ее, какъ я уже разсказывалъ вамъ и вашимъ…
— Какъ! это все глухонмой говорилъ?..
Гекъ проврался опять страшнымъ образомъ! Онъ всячески старался не подать старику ни малйшаго намека на дйствительную личность испанца, но его языкъ ршился, должно быть, подвести его, во чтобы то ни стало!.. Надо было какъ-нибудь выпутаться, по старикъ не сводилъ съ него своихъ глазъ, и бдный Гекъ ‘втюриваіся’ все больше и больше. Валліецъ перебилъ его, говоря:
— Дружокъ мой, не бойся меня, я не трону и волоса съ твоей головы, ни за что на свт! Нтъ… и я защищу тебя… да, защищу. Этотъ испанецъ не глухъ и не нмъ, ты проговорился объ этомъ нечаянно и теперь ужь назадъ словъ не воротишь. Я вижу, что ты знаешь кое-что на счетъ этого человка, но хочешь скрывать почему-то… Доврься же мн, скажи всю правду, ты можешь положиться на меня, я тебя не выдамъ.
Гекъ взглянулъ на честные глаза старика, потомъ нагнулся и шепнулъ ему на ухо:
— Это не испанецъ… Это Инджэнъ Джо!
Старикъ чуть не спрыгнулъ съ своего кресла и проговорилъ, немного погодя:
— Теперь понятно. Когда ты толковалъ объ отрзанныхъ ушахъ и разорванныхъ носахъ, я счелъ это за твои прибавки, потому что блый народъ не мститъ такимъ образомъ. Но индецъ, дло другое!
Въ продолженіи завтрака, разговоръ шелъ все о томъ-же предмет и старикъ сказалъ, между прочимъ, что онъ прежде, нежели лечь спать, взялъ фонарь и пошелъ вмст съ своими сыновьями осмотрть лстницу и сосднее съ нею мсто, чтобы отыскать слды крови. Ея не оказалось, но они нашли большую связку…
— Чего?..
Будь это слово молніей, оно не вылетло бы съ боле поразительною быстротою изъ поблвшихъ губъ Гека. Онъ ждалъ отвта, вытаращивъ глаза и затаивъ дыханіе. Старикъ остолбенлъ въ свою очередь… на три секунды… пять… десять секундъ… потомъ проговорилъ:
— Разбойничьихъ инструментовъ… Но, что съ тобой?..
Гекъ опустился на мсто, тихо, но глубоко переводя дыханіе, и чувствуя неизмримое счастье. Валліецъ смотрлъ на него серьезно, съ любопытствомъ, и повторилъ:
— Да, связку разбойничьихъ инструментовъ. Это тебя успокоиваетъ, повидимому. Но чего ты такъ перетрусилъ?.. Что же могли мы найти, по твоему мннію?
Гекъ былъ припертъ къ стн. Надъ нимъ тяготлъ вопросительный взглядъ… Чего не далъ бы мальчикъ въ эту минуту за подходящій матеріалъ для отвта! Но ничего не оказывалось, а тотъ взглядъ все глубже и глубже буравилъ его… Въ голов Гека промелькнулъ нелпйшій отвтъ, но взвшивать его было некогда, и онъ пробормоталъ чуть слышно, такъ ужь, наудачу:
— Учебники изъ воскресной школы, молжетъ статься…
Бдный Гекъ былъ слишкомъ разстроенъ для того, чтобы улыбнуться, но старикъ залился громкимъ, веселымъ хохотомъ, — такъ, что все внутри у него колыхалось, съ головы и до ногъ, и сказалъ потомъ, успокоясь, что посмяться такимъ образомъ, все равно, что деньги въ карманъ положить, потому что это избавляетъ отъ траты на доктора. Онъ прибавилъ:
— Бдняжка, какой ты блдный, измученный, ты совсмъ ни на что не похожъ. Не мудрено, что и завираешься, сбился ты съ толку. Но это пройдетъ, отдохнешь и выспишься, и все какъ рукой сниметъ, я надюсь.
Гекъ злился на себя за то, что такъ опростоволосился и обнаружилъ такое волненіе. Вслушиваясь въ разговоръ у лстницы, онъ уже переставалъ думать, что предметъ, вынесенный разбойниками изъ харчевни, былъ непремнно той драгоцнной шкатулкой, но, все же, онъ только предполагалъ, что это не она, полнаго убжденія его въ томъ еще не было, и потому извстіе о найденной связк лишило его всякаго самообладанія. Но, въ общей сложности, онъ былъ доволенъ этимъ маленькимъ случаемъ, доставившимъ ему возможность удостовриться вполн, что найденное было не ‘тмъ’, и душа его весьма успокоилась. Въ сущности, все шло отлично: сокровища оставались въ ‘нумер второмъ’, разбойниковъ поймаютъ и засадятъ въ этотъ же день, и Гекъ съ Томомъ добудутъ деньги этой же ночью, безъ всякаго затрудненія и помхи.
Едва усплъ кончиться завтракъ, какъ раздался стукъ въ дверь. Гекъ спрятался тотчасъ же, потому что не хотлъ, чтобы заподозрили хотя малйшее его отношеніе къ ночнымъ происшествіямъ. Старикъ впустилъ въ комнату нсколькихъ джентльменовъ и дамъ, между которыми находилась и сама вдова Дугласъ. Въ то же время, цлыя толпы народа направлялись къ вершин холма, чтобы оглядть лстницу. Было очевидно, что слухи обо всемъ уже разошлись.
Валлійцу пришлось разсказывать пришедшимъ всю ночную исторію, но когда мистриссъ Дугласъ стала горячо выражать ему свою благодарность, онъ сказалъ ей:
— Ни слова объ этомъ, сударыня. Есть другое лицо, которому вы, можетъ быть, боле обязаны, нежели мн и моимъ сыновьямъ, но это лицо не позволяетъ мн назвать его. Только благодаря ему, сами-то мы тамъ очутились.
Понятнымъ образомъ, такія слова возбудили столь сильное любопытетво, что оно почти затмило собою главный предметъ. Но старикъ не смутился тмъ, что оно разъдало все нутро прибывшихъ и заразило потомъ, черезъ нихъ, и всхъ обывателей въ мстечк, онъ своей тайны не выдалъ. Разузнавъ все остальное, мистриссъ Дугласъ сказала:
— Я легла въ постель, почитала передъ сномъ, а потомъ такъ крпко заснула, что и не слыхала всего этого шума. Отчего вы не разбудили меня?
— Мы сочли это лишнимъ. Нельзя было ожидать, что эти молодцы воротятся снова, при этомъ, мы подобрали ихъ рабочіе инструменты. Зачмъ же было васъ будить и пугать до смерти? Мои три негра просторожили у вашего дома во всю остальную часть ночи. Они только что воротились теперь.
Явились новые постители и старику пришлось повторять тотъ же разсказъ, и еще не однажды въ продолженіи двухъ часовъ.
Во время вакацій закрывалась и воскресная школа, но церковь вся наполнилась спозаранку въ это воскресенье. Вс толковали объ ужасномъ дл, но, по доходившимъ встямъ, разбойниковъ и слдъ простылъ. По окончаніи проповди, жена судьи Татшера подошла къ мистриссъ Гарперъ, выходившей изъ церкви вмст съ прочей толпою, и сказала ей:
— Неужели моя Бекки все еще спитъ? Я такъ и думала, что она совсмъ уморится.
— Ваша Бекки?..
— Ну, да… (Она посмотрла съ удивленіемъ). Разв она не ночевала у васъ?
— Нтъ…
Мистриссъ Татшеръ поблднла и присла на скамью, какъ разъ въ ту минуту, когда тетя Полли, весело болтая съ одною пріятельницей, поравнялась съ говорившими.
— Добраго утра, мистриссъ Татшеръ!— сказала она.— Добраго утра, мистриссъ Гарперъ! А я одного мальчугана не досчитываюсь. Врно мой Томъ ночевалъ у которой-нибудь изъ васъ?.. А теперь и побоялся придти въ церковь. Достанется ему за то отъ меня!
Мистриссъ Татшеръ слабо покачала отрицательно головой и поблднла еще боле.
— Онъ у насъ не былъ…— проговорила мистриссъ Гарперъ съ видимымъ смущеніемъ. На лиц тети Полли выразилось замтное безпокойство.
— Джо Гарперъ, ты видлъ моего Тома сегодня по утру?
— Нтъ…
— Когда же ты видлъ его въ послдній разъ?
Джо постарался припомнить, но не могъ сказать наврное. Выходившіе изъ церкви пріостановились, стали перешептываться и всми овладла затаенная тревога. Дтей и молодыхъ учителей и учительницъ подвергли допросамъ. Вс они говорили, что не замтили, были-ли Бекки и Томъ на паром при возвращеніи съ прогулки: было совершенно темно и никому въ голову не приходило справляться, вс-ли на лицо. Наконецъ, одинъ молодой человкъ брякнулъ въ испуг, что дти врно остались въ пещер! Мистриссъ Татшеръ упала безъ чувствъ, тетя Полли зарыдала, ломая себ руки.
Тревога распространилась изъ устъ въ уста, изъ одной толпы въ другую, изъ улицы въ улицу, черезъ минуту, раздался набатъ и вс жители поднялись на ноги. Происшествіе на Кардифскомъ холм потеряло значеніе, разбойники были забыты, лошади осдланы, лодки снабжены гребцами, паромъ готовъ къ отплытію и, прежде, нежели протекло полчаса со времени страшной всти, двсти человкъ уже спшили къ пещер, водою и сухопутьемъ.
Въ продолженіи всего длиннаго послобденнаго времени мстечко оставалось опустлымъ, какъ бы вымершимъ. Многія женщины навщали тетю Полли и мистриссъ Татшеръ, стараясь утшить ихъ. Он плакали вмст съ ними, и это было лучше всякихъ словъ. Томительная ночь прошла въ ожиданіи извстій, но, когда разсвло, получился только приказъ: ‘Присылайте еще свчей и състного!’ Мистриссъ Татшеръ была какъ помшанная, тетя Полли не лучше. Судья Татшеръ присылалъ изъ пещеры посланцевъ съ обнадеживаніями и ободреніями, но эти рчи не производили настоящаго впечатлнія.
Старый валліецъ воротился домой на разсвт, весь обкапанный саломъ, вымаранный землею и почти выбившись изъ силъ. Онъ нашелъ Гека на той же постели, но въ горячечномъ бреду. Вс доктора были въ пещер и потому мистриссъ Дугласъ взяла уже на себя попеченіе о больномъ. Она говорила, что сдлаетъ для него все, что можетъ: ей было безразлично, былъ-ли онъ хорошъ, дуренъ, или ни то, ни се, во всякомъ случа, онъ былъ Божіе творенье, а всмъ, что только отъ Бога, пренебрегать нельзя. Старикъ сказалъ, что въ Гек было кое-что и хорошее, она отвчала:
— Это несомннно. Въ этомъ и печать Господа, которую Онъ не снимаетъ… и ни съ кого. Она наложена Имъ хотя гд-нибудь на каждое созданіе Его рукъ.
Раннимъ еще утромъ, нкоторые изъ уставшихъ людей воротились въ мстечко, но т, что были покрпче, продолжали свои розыски. Пришедшіе могли сообщить только то, что пещера была обыскана до предловъ, никому еще неизвстныхъ до сихъ поръ, что всякій доступный уголокъ, всякая расщелина будутъ осмотрны тщательно, если бы кто бродилъ въ этой сти переходовъ, то долженъ былъ замтять мерцаніе огней, услышать возгласы и пистолетные выстрлы, повторяемые эхомъ подъ пустыми, мрачными сводами. Въ одномъ мст, вдалек отъ части пещеры, обыкновенно посщаемой туристами, на скал были начертаны сажей отъ свчи имена ‘Бекки’ и ‘Томъ’, тутъ же, вблизи, валялась засаленная ленточка. Мистриссъ Татшеръ узнала ленточку и зарыдала надъ нею, говоря, что это послднее, что ей осталось на память отъ дочери, и что оно будетъ ей дороже всякой другой памятной вещи, потому что это было послднимъ, что спало съ живой еще двочки, прежде чмъ постигла ее страшная смерть. Разсказывали, что, порою, вдали показывался лучъ свта и тогда раздавался громкій радостный возгласъ и десятка два людей бжала въ ту сторону подъ гудвшими сводами… но, вслдъ за тмъ, наступало горькое разочарованіе: дтей не оказывалось, а мерцавшій огонекъ принадлежалъ только кому-нибудь изъ тхъ же искателей.
Три ужасные дня съ ихъ ночами проволокли свои томительные часы, — и мстечко впало въ тупое уныніе. Вс стали безучастными ко всему. Случайное открытіе того, что содержатель харчевни ‘Общества трезвости’ укрываетъ у себя водочный складъ, прошло почти незамченнымъ, несмотря на поразительность подобнаго факта. Въ одинъ изъ своихъ свтлыхъ промежутковъ, Гекъ разслышалъ что-то насчетъ харчевенъ и спросилъ, смутно опасаясь несчастія, не нашли-ли чего въ харчевн ‘Общества трезвости?’
— Нашли, — отвчала мистриссъ Дугласъ.
Гекъ приподнялся на постели, глаза его дико горли.
— Что нашли?.. Что?
— Водку… и харчевню закрыли. Ну, ложись, милый мой… Какъ ты меня испугалъ!
— Скажите мн одно… только одно, прошу васъ!.. Нашелъ это Томъ Соуеръ?
Вдова залилась слезами.
— Замолчи, мое дитя, замолчи! Теб сказано и прежде, что ты не долженъ разговаривать! Ты боленъ, очень боленъ!..
Тамъ ничего не нашли, кром водки… Не такой бы шумъ поднялся, если бы открылось золото… И такъ, кладъ пропалъ… пропалъ навсегда… Но, о чемъ она такъ плачетъ?.. Странно… Съ чего это, въ самомъ дл?.
Эти мысли смутно проносились въ ум Гека и такъ утомили его, что онъ заснулъ, а мистриссъ Дугласъ думала въ это время: ‘Задремалъ, кажется, бдняжка. Спрашиваетъ: не Томъ-ли Соуеръ нашелъ?.. Дай Богъ, чтобы самого Тома нашли!.. Теперь уже мало у кого остается еще надежды, — пожалуй, и силы, — на то чтобы продолжать еще поиски!’

ГЛАВА XXXII.

Намъ надо вернуться къ участію Тома и Бекки въ пикник. Они расхаживали вмст съ остальнымъ обществомъ по мрачнымъ галлереямъ пещеры, оглядывая уже знакомыя части ея, носившія слишкомъ высокопарныя названія: ‘Пріемная зала’, ‘Соборъ’, ‘Дворецъ Аладина’ и т. п. Потомъ началась общая игра въ прятки и Томъ съ Бекки приняли въ ней самое живое участіе, пока это имъ не прискучило, тогда они пошли вдоль извилистой галлереи, держа высоко свчи, чтобы прочитывать всевозможныя имена, числа, почтовыя адресы и прибаутки, которыми были исписаны скалистыя стны (сажею отъ свчъ). Все идя дале и болтая между собою, они не замтили, какъ очутились уже въ такой части пещеры, въ которой не было боле надписей нигд. Тогда они написали свои имена, тоже сажей, подъ нависшей скалою, и пошли опять, наконецъ, они добрались до такого мста, гд небольшая струйка воды, падая на плиту и оставляя на ней известковый осадокъ, образовала, съ теченіемъ вковъ, блестящее и незыблемое каменное подобіе извилистой, бушующей Ніагары. Томъ просунулся за нее своимъ маленькимъ тльцемъ, съ цлью освтить картину для удовольствія Бекки. Онъ увидлъ, что Ніагара заслоняла собой родъ естественной, опускавшейся, крутой лстницы, спертой двумя тсными стнками, и имъ тотчасъ же овладла жажда открытій. Бекки откликнулась на его призывъ, они сдлали тутъ сажею знакъ для своего позднйшаго руководства и отправились на розыски. Они стали спускаться, слдуя разными направленіями, углубляясь все боле въ ндра пещеры, длая, по временамъ, знаки на скалахъ и ища чего-нибудь новаго, о чемъ стоило бы потомъ разсказать вншнему міру. Въ одномъ мст имъ попалась обширная пещера, съ сводовъ которой свшивались блестящіе сталактиты, длиною съ человческую ногу, Томъ и Бекки обошли ее кругомъ, дивясь и любуясь, и вышли изъ нея опять однимъ изъ примыкавшихъ къ ней переходовъ. Онъ скоро привелъ ихъ къ очаровательному озерку, окруженному какъ бы хрустальною ршеткою изъ блестящихъ льдинокъ и находившемуся по середин подземелья, стны котораго поддерживались фантастическими колоннами, — созданіемъ соединившихся сталактитовъ и сталагмитовъ, созданныхъ, въ свою очередь, вковымъ просачиваніемъ воды. Но подъ сводами этой залы гнздились летучія мыши, тысячами слпившіяся въ одну кучу. Появившійся свтъ спугнулъ ихъ и он принялись метаться цлыми сотнями, пища и налетая на свчи. Томъ зналъ ихъ обычай и понималъ, чмъ все это грозить. Онъ схватилъ Бекки за руку и втолкнулъ ее въ первый попавшійся проходъ и сдлалъ это едва во время, потому что одна мышь погасила своимъ крыломъ свчу Бекки, уже переступавшей за порогъ пещеры. Летучія мыши гнались за дтьми еще нсколько времени, но т поворачивали изъ прохода въ проходъ и, наконецъ, отвязались отъ опаснаго преслдованія. Томъ скоро нашелъ другое подземное озеро, которое тянулось куда-то далеко, теряясь во мрак. Ему очень хотлось изслдовать его берега, но надо было отдохнуть сначала. Они присли и глубокая тишина, господствовавшая въ подземельи, наложила только теперь свою тяжелую руку на ихъ настроеніе. Бекки проговорила:
— Я не примтила хорошенько, но, мн кажется, что мы уже давно не слышимъ другихъ.
— Понятно, Бекки: мы далеко подъ ними внизу… и я не знаю, къ сверу отъ нихъ, югу, востоку или западу, мы отдалились… Слышать ихъ намъ невозможно.
Бекки стало немного жутко.
— И неизвстно, Томъ, сколько времени мы уже здсь… На пойти-ли назадъ?
— Я самъ думаю, что лучше воротиться.
— А ты найдешь дорогу, Томъ? Для меня, все это такая путаница…
— Я нашелъ бы, наврное, только эти летучія мыши! Если он загасятъ об наши свчи… бда! Попытаемся лучше воротиться другимъ путемъ, такъ, чтобы уже не проходить боле тамъ..
— Хорошо… Я надюсь, что мы не заблудимся… Это было бы ужасно!..
И двочка содрогнулась при одной мысли о подобной возможности.
Они завернули въ какой-то проходъ и шли молча нкоторое время, заглядывая въ каждое новое отверстіе, въ надежд встртить что-либо уже знакомое, но все было ново для нихъ. И всякій разъ, когда Томъ разсматривалъ окружающее, Бекки вглядывалась ему въ лицо, ища на немъ ободрительнаго признака, а онъ говорилъ безпечно:
— О, все отлично… Это еще не тотъ поворотъ, но мы дойдемъ тотчасъ…
Но онъ самъ терялъ надежду боле и боле, и сталъ ужь идти безъ всякаго соображенія, просто на удачу, въ отчаянномъ разсчет на то, что попадетъ таки на правильную дорогу. Онъ все еще повторялъ: ‘Отлично!’ но на сердц у него былъ такой свинцовый гнетъ, что слова его звучали странно, какъ будто выражая, ‘Все кончено!’ Бекки прижалась къ нему въ смертельномъ страх, удерживаясь отъ слезъ изъ всхъ силъ, но чувствуя, что он тотчасъ польются. Она сказала, наконецъ:
— О, Томъ, не будемъ заботиться о летучихъ мышахъ, воротимся назадъ! Мн кажется, что мы заходимъ все дальше и дальше!
Томъ остановился.
— Слышишь?— проговорилъ онъ.
Полная тишина кругомъ, такая тишина, что ихъ собственное дыханіе становилось слышнымъ среди нея. Томъ крикулъ. Эхо понесло этотъ звукъ по пустымъ переходамъ и онъ замеръ вдали дробью, похожею на насмшливый хохотъ.
— О, Томъ, не повторяй этого! Слишкомъ ужасно! — сказала Бекни.
— Ужасно, Бекки, но все же хорошо: они могутъ насъ услышать.
Это ‘могутъ’ заключало въ себ еще нчто боле ужасное, нежели тотъ странный хохотъ: оно указывало на исчезающую надежду. Дти стояли, не шевелясь, и прислушивались, но это было тщетно. Томъ повернулъ назадъ и пошелъ быстре, но скоро въ его движеніяхъ обнаружилась какая-то нершительность, слишкомъ ясно открывшая передъ Бекки грозную истину: онъ не могъ найти прежней дороги!
— О, Томъ, ты не поставилъ никакихъ знаковъ!
— Я былъ глупъ, Бекки!.. Такъ глупъ!.. Я не думалъ, что намъ придется возвращаться назадъ!.. Нтъ, я не могу найти дороги. Все у меня перепуталось.
— Томъ, Томъ, мы погибли!.. Мы погибли!.. Намъ не выбраться никогда изъ этого ужаснаго мста!.. О, зачмъ мы отстали отъ другихъ!
Она упала на землю и принялась такъ рыдать, что Томъ сталъ бояться, что она умретъ или сойдетъ съума. Онъ слъ возл нея, обнялъ ее, она спрятала свое лицо у него на груди, прижалась къ нему, начала выражать весь свой страхъ, свои безплодныя сожалнія, а отдаленное эхо отвчало обиднымъ смхомъ на эти громкія жалобы. Томъ умолялъ ее не терять надежды, она отвчала, что не можетъ уже… Онъ сталъ ругать себя, обвинять, за то что вовлекъ ее въ такое бдственное положеніе, — и это подйствовало лучше. Она сказала, что попытается опять не терять надежды, встанетъ и пойдетъ, куда онъ захочетъ, лишь бы только онъ прекратилъ подобныя рчи. Онъ былъ виноватъ не боле, чмъ она сама, увряла она.
И они пошли снова, безцльно, на-угадъ, имъ нечего было боле длать: они могли только ходить, потому и ходили. Надежда воскресла въ нихъ вновь на нсколько времени, безъ всякаго основанія на то, впрочемъ, а единственно въ силу того, что она способна оживать, когда источникъ ея не изсякъ еще подъ вліяніемъ лтъ и знакомства съ неудачами.
Вскор, Томъ взялъ у Бекки свчу и задулъ ее. Это бережливое соображеніе было очень знаменательно. Оно не нуждалось въ объясненіи. Бекки поняла, что это могло значить, и ея надежда снова исчезла. Она знала, что у Тома еще въ запас цлая свча и три или четыре огарка… и, однако, онъ считалъ нужнымъ приберегать…
Мало по малу, усталость начала брать свое, они старались ее превозмочь, потому что было страшно сидть и отдыхать, когда время было такъ драгоцнно… Двигаться, въ какомъ-нибудь направленіи, хотя бы даже во всхъ направленіяхъ, значило, все же, длать что-то, способное принести плоды. Но сидть, оставаться на мст, значило призывать смерть и ускорить ея появленіе.
Однако, слабыя ножки Бекки отказались идти дале. Томъ слъ рядомъ съ нею и они стали говорить о дом, о своихъ родныхъ, объ удобной постели и, главное, о дневномъ свт. Бекки плакала, Томъ придумывалъ, чмъ бы ее успокоить, но вс его утшенія поизносились и походили на насмшку. Наконецъ, Бекки задремала отъ усталости, Томъ обрадовался этому. Онъ сидлъ, глядя на ея поникшее личико и видлъ, какъ оно смягчалось и принимало обычное выраженіе подъ вліяніемъ пріятныхъ сновидній, на немъ появилась улыбка и уже не сходила съ него. Одушевленныя миромъ черты наввали цлительный покой и на душу мальчика, онъ унесся въ своихъ мечтахъ къ прошлому, полузабытому… Онъ сидлъ, погрузясь въ эти думы, когда Бекки проснулась, весело посмиваясь, но этотъ смхъ замеръ на ея губахъ и смнился стономъ.
— О, какъ могла я заснуть!.. И лучше бы мн уже вовсе не просыпаться!.. Нтъ, нтъ, Томъ! Не смотри такъ на меня! Я не стану боле говорить этого!
— Я былъ радъ, что ты уснула, Бекки. Ты отдохнула теперь и мы можемъ отыскать дорогу.
— Попытаемся, Томъ. Но что за чудную страну видла я во сн!.. Мы туда попадемъ.
— Можетъ быть, можетъ быть, и нтъ! Ободрись, Бекки, и пойдемъ искать снова.
Они встали и начали бродить, взявшись за руки, надежды у нихъ было мало. Сколько времени уже были они здсь? Они не могли этого разсчитать, имъ казалось, что протекли уже дни и недли, но этого не могло быть, потому что свчи ихъ еще не сгорли.
Спустя долго посл этого, — какъ долго? они не знали, — Томъ сказалъ, что имъ надо идти не стуча, и прислушиваться къ журчанью воды, было необходимо отыскать ключъ. Это имъ посчастливилось и Томъ ршилъ, что тутъ надо опять отдохнуть. Оба они страшно устали, но Бекки была готова идти еще немного дале и удивилась, когда Томъ не согласился на это! Она не понимала, что съ нимъ. Онъ прилпилъ свчу къ стн глиной, потомъ оня сли и замолчали, только думали. Наконецъ, Бекки прервала молчаніе:
— Томъ, я такъ голодна!
Томъ вынулъ что-то у себя изъ кармана.
— Помнишь это?— спросилъ онъ.
Бекки почти засмялась:— Это нашъ свадебный пирогъ, Томъ!
— Да… и я жалю, что онъ величиною не съ бочку, потому что у насъ нтъ ничего боле съ собой.
— Я спрятала его за пикникомъ, чтобы положить себ подъ подушку, Томъ, какъ длаютъ большіе съ своимъ свадебнымъ пирогомъ… а теперь, онъ…
Она не договорила. Томъ раздлилъ кусокъ на дв части и Бекки принялась сть свою половину съ большимъ аппетитомъ, пока Томъ грызъ тоже свою. Холодной воды, чтобы запить эту трапезу, было вдоволь. Бекки стала опять предлагать Тому пойти дале. Онъ помолчалъ съ минуту, потомъ сказалъ:
— Бекки, въ состояніи ты вынести то, что я скажу?
Она поблднла, но уврила его, что перенесетъ все.
— Такъ, вотъ что, Бекки: мы должны остаться тутъ, гд есть вода для питья… У насъ нтъ боле свчей, кром этого огарочка!
Бекки разразилась слезами и жалобами. Томъ всячески старался ее утшить, но почти безуспшно. Вдругъ, она проговорила:
— Томъ!
— Что, Бекки?
— Должны же замтить наше отсутствіе и искать насъ!
— Замтятъ, разумется, и будутъ искать!
— Можетъ быть, уже и ищутъ, Томъ?
— Очень можетъ быть. Я надюсь, что такъ,
— А когда они могли схватиться насъ, Томъ?
— Я думаю, когда садились на паромъ.
— Но, Томъ, тогда могло быть уже темно… могли и не замтить, тутъ-ли мы.
— Не знаю… Но, во всякомъ случа, твоя мама хватится же тебя, если ты не вернешься.
Испуганный взглядъ Бекки заставилъ его опомниться. Мать не ожидала ее домой въ эту ночь!.. Они умолкли и задумались. Черезъ минуту, новый взрывъ плача у Бекки доказалъ Тому, что и ее поразила та же мысль, что мучила и его: половина утра въ воскресенье могла пройти, прежде чмъ мистриссъ Татшеръ узнала бы о томъ, что ея дочь не ночевала у мистриссъ Гарперъ. Дти устремили глаза на свой свчной огарокъ, наблюдая за его тихимъ, безжалостнымъ таяніемъ, они увидали, какъ отъ него осталась уже только одна свтильня, потомъ слабый огонекъ сталъ вспыхивать порывами, взлзъ на вершину тонкой дымной спирали, сверкнулъ тутъ на мгновеніе… и потомъ наступила грозная тьма..
Черезъ сколько времени Бекки пришла, мало по малу, въ себя и поняла, что плачетъ на рукахъ у Тома, этого никто изъ обоихъ не умлъ бы сказать. Они знали только, что посл какого-то промежутка времени, — должно быть очень долгаго, — оба они очнулись, выйдя изъ тяжелаго соннаго оцпеннія, и тотчасъ же сознали весь ужасъ своего положенія здсь. Томъ говорилъ, что могло быть еще воскресенье… но могъ наступить уже и понедльникъ. Онъ старался разговорить Бекки, но она была въ слишкомъ угнетенномъ состояніи, утративъ всякую надежду. Томъ уврялъ ее, что теперь должны были знать вс, что ихъ нтъ, и пустились уже на розыски, безъ всякаго сомннія. Онъ принялся кричать, надясь, что кто-нибудь услышитъ, но эхо отвчало такъ страшно среди темноты, что онъ прекратилъ эти попытки.
Время проходило и заключенныхъ сталъ мучить опять голодъ. Томъ сберегъ половину своей доли отъ пирога, они раздлили ее опять пополамъ и съли. Но имъ показалось, что они стали еще голодне прежняго: жалкій кусочекъ только расшевелилъ ихъ аппетитъ. По временамъ Томъ говорилъ:
— Шшъ! Слышишь?
Оба затаивали свое дыханіе и прислушивались.. И, вотъ, вдали раздался возгласъ, какъ будто… Томъ крикнулъ въ свою очередь, въ ту же минуту, взялъ Бекки за руку и сталъ пробираться по направленію звука. Послышался еще возгласъ и уже немного ближе, казалось…
— Это за нами!— воскликнулъ Томъ.— Они здсь!.. Иди же, Бекки… теперь мы спасены!..
Они почти изнемогали отъ радости. Однако, идти можно было лишь очень медленно, остерегаясь проваловъ, которые попадались нердко. У одного изъ нихъ имъ пришлось остановиться: онъ могъ быть глубиной въ три фута, — можетъ быть, и въ сто футовъ. Томъ ршился спуститься въ него немного ползкомъ… Дна не ощупывалась. Надо было обождать тутъ, пока не придутъ т, которые ихъ отыскиваютъ… Они снова стали слушать… Сомннія не было: отдаленные возгласы становились еще отдаленне! Еще минута или дв и они умолкли совсмъ… Ужасъ, сжимающій сердце!.. Томъ кричалъ изъ всхъ силъ, пока не охрипъ, но все было напрасно. Онъ старался обнадеживать Бекки, но прошла цлая вчность въ томительномъ ожиданіи, а никакого отклика не было.
Они пошли ощупью назадъ, къ источнику. Унылое время тянулось по прежнему, они заснули снова и проснулись голодные, уже совершенно упавшіе духомъ. Томъ полагалъ, что былъ уже вторникъ.
Ему пришло на мысль, что лучше было бы заняться изслдованіемъ боковыхъ проходовъ, которые были тутъ, по сторонамъ, чмъ сидть праздно, подъ гнетомъ медленно проходящаго времени. Онъ вытащилъ у себя изъ кармана веревку отъ бумажнаго змя, привязалъ ее къ выступу и пошелъ, ведя за собою Бекки и развивая, понемногу, веревку. Шаговъ черезъ двадцать проходъ заканчивался крутымъ подъемомъ, Томъ всталъ на колни, принялся ощупывать землю руками, насколько могъ безопасно, потомъ попытался вытянуться еще немного праве и, въ эту самую минуту, въ мене нежели двадцати ярдахъ передъ нимъ, высунулась, изъ-за выступа, чья-то рука со свчею! Томъ вскрикнулъ громко отъ радости, но за рукою послдовала вся человческая фигура… и это былъ Инджэнъ Джо!.. Томъ окаменлъ на мст, онъ не могъ двинуться и пришелъ въ себя лишь увидя что ‘испанецъ’ бросился, въ то же мгновеніе, прочь и исчезъ вовсе изъ глазъ. Томъ дивился тому, что Джо не узналъ его по голосу и не кинулся на него, чтобы убить его за показаніе на суд. Вроятно, эхо искажало голосъ, думалъ онъ, но такъ ослаблъ отъ испуга, что ршилъ, если только хватитъ ему еще силы добраться назадъ, къ ключу, не трогаться оттуда уже никуда боле, чтобы не встртиться съ метисомъ. Онъ скрылъ отъ Бекки то, что видлъ, говоря, что закричалъ только ‘на счастье’.
Но голодъ и сознаніе гибели преодолли самый его страхъ съ теченіемъ времени. Новое томительное выжиданіе у ключа и новый продолжительный сонъ произвели перемну въ настроеніи Тома. Проснувшись, онъ почувствовалъ, какъ и Бекки, страшныя мученія голода, думалъ, что наступила уже среда или четвергъ, даже пятница или суббота, вслдствіе чего, розыски были уже прекращены, и ршилъ идти снова на удачу, хотя бы рискуя встрчею съ Инджэномъ Джо и всми другими ужасами… Но Бекки была очень слаба, она впала въ страшную апатію и ничто не могло ее расшевелить. Она говорила, что не двинется съ мста, будетъ ждать и умретъ… до этого уже не долго. Томъ могъ пойти съ веревкою отъ змя и искать дороги, если ему хотлось, она только просила его возвращаться по временамъ, чтобы перекинуться съ ней словечкомъ. А онъ долженъ былъ пообщать ей еще одно: когда наступитъ страшная минута, онъ будетъ стоять возл своей Бекки и держать ее за руку, пока все не кончится. Томъ поцловалъ ее, чувствуя, что что-то подступаетъ ему къ горлу, постарался казаться увреннымъ въ томъ, что встртится съ посланными на ихъ поиски, или найдетъ самъ выходъ изъ пещеры, взялъ конецъ веревки себ въ руки и поползъ на четверенькахъ по одному изъ переходовъ, изнемогая отъ голода и ожиданія страшной участи.

ГЛАВА XXXIII.

Наступилъ вторникъ и сумерки стали уже сгущаться, а С.-Питерсборгъ былъ все еще подъ гнетомъ горя. Пропавшія дти не были найдены. За спасеніе ихъ назначались общественныя моленія, возносилось много и частныхъ, задушевныхъ молитвъ, но изъ пещеры все не приходило хорошихъ встей. Большинство искавшихъ отказалось отъ дальнйшихъ попытокъ и воротилось къ обыденнымъ занятіямъ, говоря, что нечего и трудиться, было ясно, что дтей не найдешь. Мистриссъ Татшеръ была очень больна, большую часть времени лежала безъ памяти. Сердце раздиралось, глядя на то, какъ она призывала свою дочь, поднимала голову, прислушивалась съ минуту и опускалась опять назадъ, со стономъ. Тетя Полли впала въ тупое уныніе и ея сдые волосы совсмъ поблли. Грустно и безнадежно отошло ко сну маленькое мстечко въ ночь съ вторника на среду.
Вдругъ, уже за полночь, раздался оглушительный звонъ колоколовъ, черезъ минуту на улицу высыпала куча полуодтыхъ жителей, кричавшихъ бшено: ‘Выходите!.. выходите!.. нашлись! нашлись!..’ Рожки и жестяные тазы присоединились къ колоколамъ, все населеніе двинулось толпою къ рк и встртило здсь дтей, которыхъ везли уже на себ, въ открытой повозк, нкоторые изъ обывателей. Прибжавшіе окружили экипажъ, умножили собою обратное шествіе и огласили главную улицу, при торжественномъ възд, громогласнйшими: ‘ура! ура!’
Зажглась тотчасъ иллюминація, никто уже не думалъ ложиться снова въ постель: это была самая великая изъ всхъ ночей, когда-либо пережитыхъ мстечкомъ! Въ теченіе перваго получаса черезъ домъ судьи Татшера прослдовали вс обыватели, хватая на руки спасенныхъ, цлуя ихъ, поглаживая руку мистриссъ Татшеръ, пытаясь сказать что-нибудь, не находя силъ на это и затопляя все помщеніе слезами.
Томъ лежалъ на диван, окруженный жадно выслушивающей его аудиторіей, и разсказывалъ о своихъ чудныхъ похожденіяхъ, прибавляя сюда, ради красы, нсколько фіоритуръ. Въ заключеніе онъ передалъ, какъ оставилъ Бекки и отправился на новые поиски, прошелъ два поворота, держась за свою веревку отъ змя, повернулъ въ третій, идя до тхъ поръ, пока хватило веревки. Онъ хотлъ уже воротиться, но вдали что-то промелькнуло, точно клочечекъ дневного свта. Онъ опустилъ веревку и поползъ дале, просунулся съ головой и плечами сквозь небольшое отверстіе и увидалъ передъ собою широкую Миссисшіи. Что, если бы дло было ночью и сквозь это отверстіе не проникало бы свта! Онъ покинулъ бы этотъ проходъ и не сталъ бы его изслдовать въ другой разъ! Томъ разсказалъ дале, какъ онъ вернулся съ доброю встью къ Бекки, какъ она просила его не надодать ей такимъ вздоромъ, потому что она теряла уже силы, знала, что умретъ, да и желала смерти. Онъ говорилъ, что ему пришлось долго ее уговаривать и что она въ самомъ дл, чуть не умерла отъ радости, когда дотащилась до того мста, съ котораго увидала голубой отрывочекъ дневного свта. Потомъ онъ выкарабкался наружу и помогъ вылзть и ей, они сли тутъ и расплакались отъ счастья, въ это время какіе-то люди плыли въ лодк, Томъ окликнулъ ихъ, разсказалъ имъ о своемъ положеніи съ Бекки, о томъ, что оба они страшно голодны. Люди не поврили сначала такому разсказу, ‘потому что, — говорили они, — вы въ пяти миляхъ, ниже по рк отъ долины, въ которой пещера’, но потомъ приняли ихъ въ лодку, довезли до какого-то домика, дали имъ тугъ пость, уложили отдохнуть и вечеромъ, часа черезъ два или три посл того какъ смерклось, повезли ихъ въ поселокъ.
Еще до разсвта, судья Татшеръ и горсть людей, остававшихся съ нимъ въ пещер, узнали о счастливомъ событіи черезъ посланцевъ, которые скоро отыскали ихъ всхъ, благодаря оставленнымъ ими за собою веревкамъ.
Трое сутокъ, проведенныхъ въ страх я голод, не могли не оставить слда по себ, какъ то вскор почувствовали Томъ и Бекки. Они пролежали въ постели всю среду и весь четвергъ, точно слабя еще боле съ каждымъ днемъ. Впрочемъ, Тому стало немного лучше въ четвергъ, въ пятницу онъ вышелъ на улицу, а въ субботу поправился уже почти совершенно, но Бекки не выходила изъ своей комнаты до воскресенья и тогда еще походила на выдержавшую опасную болзнь.
Узнавъ о болзни Гека, Томъ пошелъ его навстить еще въ пятницу, но его не допустили въ этотъ день къ больному, тоже было въ субботу и воскресенье. Посл того, его пускали уже ежедневно, но запретили разсказывать о своихъ приключеніяхъ и, вообще, заводить разговоры, способные волновать. Мистриссъ Дугласъ наблюдала сама за его подчиненіемъ этому приказанію. Дома у себя Томъ узналъ о происшедшемъ на Кардифскомъ холм, и также о томъ, что въ рк, близъ паромной пристани, было найдено тло ‘оборванца’, онъ утонулъ, вроятно, въ то время, когда бжалъ отъ преслдованія.
Недли черезъ дв посл своего спасенія изъ пещеры, Томъ пошелъ къ Геку, который поправился уже такъ, что могъ слушать и волнующіе разговоры, а у Тома было много чего поразсказать, очень любопытнаго для Гека, какъ онъ думалъ. Проходя мимо дома Татшера, онъ зашелъ повидаться съ Бекки. Судья былъ у себя съ нсколькими пріятелями, они заговорили съ Томомъ и одинъ изъ нихъ спросилъ у него насмшливо, не хотлъ-ли бы онъ пойти снова въ пещеру?— Томъ отвтилъ, что да, онъ пошелъ бы охотно.
Судья замтилъ на это:
— Найдутся и другіе, похожіе на тебя, Томъ, я въ этомъ увренъ. Но мы приняли мры противъ этого. Никому уже не придется снова заблудиться въ этой пещер.
— Почему?
— Потому что я распорядился, еще дв недли тому назадъ, запереть большую входную дверь въ нее желзными засовами и заперъ ее тройнымъ замкомъ, а ключи у меня.
Томъ поблднлъ, какъ полотно.
— Что съ тобою, дружокъ?.. Гей, скоре, кто-нибудь! Подайте стаканъ воды!
Воду принесли и плеснули ею въ лицо мальчику.
— Ну, пришелъ въ себя… Но, что это съ тобою, Томъ?
— О, м-ръ Татшеръ, Инджэнъ Джо тамъ, въ пещер!

ГЛАВА XXXIV.

Всть разнеслась въ нсколько минутъ по мстечку и полдюжины лодокъ, нагруженныхъ людями, плыло уже къ Макъ-Дугласской пещер, вскор за ними послдовалъ и паровой паромъ, тоже переполненный пассажирами. Томъ Соуеръ находился въ одной лодк съ судьей Татшеромъ. Когда дверь въ пещеру была отперта, въ полумрак представилось печальное зрлище. Инджэнъ Джо лежалъ распростертый на земл, мертвый, приставя лицо къ щели у двери, какъ будто его потухавшій взоръ искалъ, до послдней минуты, свта и радости вншняго міра. Томъ былъ тронутъ: онъ понималъ, по своему собственному опыту, т мученія, которыя перенесъ этотъ несчастный. Но это состраданіе не мшало Тому тоже испытывать сильное облегченіе, и это чувство обезпеченности выяснилось теперь, лучше, чмъ когда-либо, какъ велико было бремя страха, тяготвшее на его душ съ того самаго дня, въ который онъ возвысилъ свой голосъ противъ кровожаднаго злодя.
Большой ножъ метиса лежалъ тутъ же, съ сломаннымъ пополамъ лезвіемъ. Толстая нижняя балка у двери была изрублена и исщеплена въ одномъ мст старательно, но безполезенъ былъ этотъ трудъ, потому что природный камень выступалъ тутъ порогомъ и ножъ былъ немощенъ противъ несокрушимаго матеріала: онъ самъ оказался его жертвою. Но если бы даже не было здсь каменнаго препятствія, то и тогда работа метиса пропала бы даромъ: выпиливъ прочь даже всю балку, Инджэнъ Джо былъ бы не въ состояній пролзть въ эту скважину подъ дверью. Онъ не могъ не понимать этого и если пробивалъ своимъ ножомъ балку, то лишь, чтобы длать хотя что-нибудь, — чмъ-нибудь наполнить томительные часы, — отвлекать себя чмъ-нибудь отъ мучительныхъ мыслей… Обыкновенно, у входа въ пещеру, въ стнныхъ расщелинахъ, торчало съ полдюжины огарковъ, оставляемыхъ здсь туристами, теперь не было ни одного: заключенный отыскалъ ихъ и сълъ. Онъ тоже поймалъ, какъ было видно, нсколько летучихъ мышей и тоже употребилъ ихъ въ пищу, оставляя одни только ихъ когти. Несчастный погибъ голодною смертью. Около него, въ одномъ мст, возвышался сталагмитъ, медленно вырощенный каплями воды, стекавшими съ висвшаго надъ нимъ сталактита. Узникъ обломалъ вверху этотъ сталагмитъ и поставилъ на немъ камень, въ которомъ выскоблилъ углубленіе для собиранія драгоцнной влаги, падавшей сюда, по одной капл, черезъ каждыя двадцать минутъ… Дессертная ложка воды въ сутки! Эта капля падала и въ то время, когда были внов еще пирамиды, падала при разрушеніи Трои, при заложеніи города Рима, при распятіи Христа, при основаніи Британской монархіи Завоевателемъ, при отплытіи Колумба, падала, когда лексингтонское избіеніе было ‘новостью’. Она падаетъ и понын, будетъ падать и въ т времена, когда все это погрузится въ вечерющій день исторіи, въ сумерки преданія и въ полную, глубокую мглу забвенія. Все ли иметъ свою цль, свое назначеніе? Падала-ли терпливо эта капля въ теченіе пяти тысячъ лтъ, ради того, чтобы быть наготов для потребности этой эемерной человческой мошки, и предназначено-ли ей совершить другое важное дло черезъ другія десять тысячъ лтъ?.. Какъ бы то ни было, но, хотя прошло много лтъ съ тхъ поръ, какъ злополучный метисъ выскребъ это углубленіе въ камн съ цлью собирать драгоцнныя капли, всякій туристъ, прізжающій для обозрнія диковинокъ Макъ-Дугласской пещеры, останавливается подолгу передъ скорбнымъ камнемъ съ падающею на него каплею воды. И ‘Чаша Инджэна Джо’ занимаетъ теперь первое мсто между достопримчательностями пещеры, съ нею не можетъ соперничать самъ ‘Аладиновъ дворецъ’.
Инджэнъ Джо былъ схороненъ у входа въ пещеру, и на погребеніе его собралось множество народа, пріхавшаго въ экипажахъ и въ лодкахъ изъ мстечка и изъ разныхъ деревень и фермъ, расположенныхъ на семь миль въ окружности, вс прибыли съ семьями и со всякой провизіей, и разсказывали потомъ, что провели также пріятно время на похоронахъ метиса, какъ оно могло бы быть и при его повшеніи.
Это погребеніе остановило лишь развитіе одного дла: подачи губернатору петиціи о помилованіи Инджэна Джо. Эта петиція была снабжена многочисленными. подписями, плодомъ многихъ слезныхъ и краснорчивыхъ митинговъ. Комитетъ изъ недоумковъ женскаго пола поршилъ: одться въ глубокій трауръ, пойти къ губернатору и завывать передъ нимъ, умоляя его стать мягкосердечнымъ осломъ и попрать правосудіе своими ногами. Инджэнъ Джо былъ гршенъ въ убійств пяти мстныхъ обывателей, но это ничего не значило. Если бы онъ былъ даже самимъ сатаною, всегда нашлась бы цлая куча скудоумныхъ, готовыхъ — нацарапать свое имя подъ петиціею о прощеніи, и пролить слезу изъ своихъ постоянно разстроенныхъ, страдающихъ течью, водохранилищъ.
На другой день посл погребенія, утромъ, Томъ повелъ Гека въ укромное мсто для важной бесды. Гекъ зналъ уже все о похожденіяхъ Тома со словъ валлійца и мистриссъ Дугласъ, но Томъ сказалъ ему, что они не говорили объ одномъ, — и объ этомъ-то, именно, онъ и хотлъ потолковать теперь съ нимъ. Физіономія Гека омрачилась.
— Я знаю въ чемъ дло, — сказалъ онъ.— Ты ходилъ въ нумеръ второй и не нашелъ тамъ ничего, кром водки. Никто не говорилъ мн, что это ходилъ ты, но я о томъ догадался, лишь только при мн заикнулись насчетъ найденнаго тамъ водочнаго склада. И я понималъ, что деньги теб не попались, потому что, будь иначе, ты уже далъ бы мн знать, тмъ или другимъ путемъ, хотя и не открывался бы никому… Мн и всегда казалось, Томъ, что не завладть намъ этой мошною!
— Позволь, Гекъ, я ничего не могъ доносить на хозяина харчевни. Теб извстно, что въ ней торговали, какъ всегда, въ субботу, когда я отправился на пикникъ. Не помнишь ты разв, что ты долженъ былъ караулить у нея въ ту же ночь?
— Да, да!.. Но все кажется мн теперь какъ бы происходившиимъ за годъ назадъ. Въ эту ночь я и покрался за Инджэномъ Джо.
— Ты покрался за нимъ?
— Да, только ты объ этомъ молчи. Я думаю, что у него остались тутъ пріятели и вовсе не желаю, чтобы они насолили мн, сдлали какую-нибудь гадкую штуку. Вдь не будь я, онъ былъ бы теперь преотлично въ Техас.
И онъ разсказалъ другу подробно о всемъ событіи, изъ котораго тому было извстно лишь касавшееся участія старика въ этомъ дл. ‘А теперь, — сказалъ онъ въ заключеніе, возвращаясь къ главному вопросу, — я думаю, что т, что лакали водку въ нумер второмъ, т вылакали и деньги… Во всякомъ случа, надо намъ проститься съ ними!’
— Гекъ, деньги были не въ нумер второмъ!
— Что?..— Гекъ такъ и воззрился въ лицо товарища. — Томъ, ты напалъ опять на ихъ слдъ?
— Гекъ, он въ пещер!
Глаза у Гека разгорлись.
— Повтори это, Томъ!
— Деньги въ пещер!
— Томъ… по истин… ты шутишь или серьезно?
— Серьезно, Гекъ… такъ серьезно, какъ никогда еще въ жизни! Согласенъ ты пойти со мною и добыть ихъ?
— Еще бы не согласенъ! Только, чтобы намъ можно было идти такъ, чтобы отмчать дорогу и не заплутаться.
— Гекъ, мы можемъ продлать все безъ малйшаго затрудненія на свт!
— Великолпно! А почему ты знаешь, что деньги…
— Гекъ, потерпи, пока мы туда не войдемъ. Если мы ихъ не найдемъ, бери мой барабанъ и все, что у меня только есть. Общаю, клянусь!
— Хорошо, какъ сказано. Когда же мы?
— Да сейчасъ, если ты согласишься. Ты довольно окрпъ?
— Далеко-ли тамъ-то идти, въ пещер? Я теперь опять подвинтился, вотъ уже дня три или четыре, но я все еще не пройду боле одной мили… такъ кажется мн, по крайней мр.
— Всякому, кром меня, пришлось бы пройти пять миль, Гекъ, но я знаю гораздо боле короткій путь, я онъ извстенъ одному мн. Я довезу тебя туда въ лодк, Гекъ, туда поплывемъ по теченію, а назадъ я буду грести. Теб не придется и руки приложить.
— Отправимся тотчасъ же, Томъ.
— Прекрасно. Возьмемъ съ собою хлба и мяса, и наши трубки, и еще небольшой мшокъ или пару ихъ, да дв или три веревки отъ воздушныхъ змевъ, да еще этихъ новыхъ штучекъ, что зовутся фосфорными спичками. Я теб скажу, до чего я жаллъ, что нтъ ихъ у меня, когда тамъ сидлъ!
Черезъ нсколько времени посл полудня, мальчики взяли небольшую лодку, хозяина котораго не было дома, и отправились тотчасъ же въ путь. Спустясь на нсколько миль ниже ‘Пещерной лощины’, Томъ сказалъ:
— Посмотри: вся эта крутизна отъ верха и до лощины кажется одинаковой. Ни строеній, ни купъ деревьевъ, одинъ кустарникъ везд. Но ты замчаешь это блесоватое пятно тамъ, гд земля сползла? Это одна изъ моихъ отмтокъ. Пристанемъ теперь!
Они вышли на берегъ.
— Вотъ, Гекъ, съ того мста, гд мы стоимъ, ты могъ бы тронуть этотъ входъ въ пещеру, закинувъ свою удочку. Попробуй его найти.
Гекъ оглядлъ все кругомъ, но отверстія не увидлъ. Томъ гордо шагнулъ впередъ, въ самую гущину кожевеннаго кустарника, и сказалъ:
— Вотъ оно! Взгляни, Гекъ! Это самая удобная лазейка во всемъ округ! Только, молчокъ! Все время хотлось мн быть разбойникомъ, но я понималъ, что для этого нуженъ пріютъ врод этого и на который другимъ было бы мудрено натолкнуться. Теперь найдено, что нужно и мы никому не скажемъ, кром Джо Гарпера и Бена Роджерса, потому что надо же набрать шайку. Безъ шайки, гд же краса? Но ‘Шайка Тома Соуера’… Хорошо это звучитъ, неправда-ли, Гекъ?
— Очень даже, Томъ. А кого мы будемъ грабить?
— О, кого попало. Будемъ подстерегать… Обыкновенно такъ длаютъ.
— А убивать будемъ?
— Нтъ… не всегда. Лучше заточать въ пещеру и требовать выкупъ.
— Это что: выкупъ?
— Деньги. Взятые въ плнъ просятъ своихъ друзей собрать такую сумму, какую вы требуете, и если пройдетъ годъ, а денегъ не выслано, тогда уже вы убиваете этихъ плнниковъ. Это обыкновенный порядокъ. Только женщинъ не убиваютъ. Ихъ посадятъ въ заточеніе, но не убиваютъ. Он всегда очень красивыя, богатыя и страшно боятся. Вы обираете у нихъ часы и драгоцнности, но разговариваете всегда вжливо, снявъ шляпу. Боле вжливыхъ людей, чмъ разбойники, даже нтъ, это можно видть изъ любой книги. Кончается тмъ, что эти женщины влюбляются въ васъ. Посидятъ недлю или дв въ пещер и перестанутъ плакать, и тутъ ихъ уже и не выживешь. Выгоните ихъ, а он опять возвращаются. Такъ оно во всхъ книгахъ.
— Это преотлично, Томъ. Мн кажется, что это даже превосходне, чмъ быть пиратомъ.
— Да, во многихъ отношеніяхъ. Остаешься ближе къ дому, къ циркамъ, и все такое…
Они приготовили, между тмъ, все нужное и влзли въ пещеру. Томъ шелъ впереди. Добравшись до конца прямого прохода, они прочно укрпили здсь свои веревки и двинулись впередъ. Черезъ нсколько шаговъ, они были уже у ключа и Томъ содрогнулся невольно. Онъ указалъ Геку на свтильню, все еще державшуюся на комк глины у стны, и разсказалъ, какъ они сидли здсь вдвоемъ съ Бекки и смотрли, какъ пламень трепеталъ и угасъ.
Разговоръ мальчиковъ перешелъ въ шепотъ, тишина и мракъ мста дйствовали на нихъ. Они пошли дале и вступили въ новый проходъ, заканчивавшійся ‘проваломъ’. Но при зажженныхъ свчахъ можно было убдиться, что тутъ не пропасть какая-нибудь, а только крутой глинистый спускъ въ двадцать или тридцать футовъ. Томъ прошепталъ:
— Я покажу теб теперь кое-что, Гекъ.
Онъ поднялъ свою свчу вверхъ и сказалъ:
— Смотри туда, за уголъ, какъ можешь дальше. Что ты видишь?.. Тамъ, на томъ большомъ утес… Что начертано тамъ сажей?
— Томъ, это крестъ!
— Ну, гд же твой нумеръ второй? Подъ крестомъ! Именно тамъ, гд я увидлъ Инджзна Джо съ его свчкой, Гекъ!
Гекъ постоялъ, не сводя глазъ съ таинственнаго знака, потомъ проговорилъ дрожащимъ голосомъ:
— Томъ, уберемся отсюда!
— Какъ? Не забравши денегъ?
— Да… бросимъ ихъ. Тнь Инджэна Джо бродитъ здсь, наврное.
— Нтъ, нтъ, Гекъ. Она можетъ бродить тамъ, гд онъ умеръ… у входа въ пещеру… а это въ пяти миляхъ отсюда.
— Не можетъ быть, Томъ. Наврное она у его денегъ. Я знаю обычай у привидній, да и ты знаешь хорошо.
Тому стало казаться, что Гекъ могъ быть и правъ. Онъ сталъ колебаться, но его оснила внезапная мысль.
— О, Гекъ, что мы съ тобою за дураки! Можетъ-ли тнь Инджэна Джо шататься тамъ, гд крестъ!
Возраженіе было основательно и оно подйствовало.
— Томъ, я и не подумалъ объ этомъ. Но твоя правда. Это счастье для насъ, что тутъ крестъ. Я согласенъ спуститься внизъ и поискать шкатулки.
Томъ пошелъ впередъ, вырубая грубыя ступеньки въ глинистомъ спуск, по мр того какъ сходилъ. Гекъ слдовалъ за нимъ. Изъ небольшого подземелья, въ которомъ высился утесъ, выходили четыре дороги. Мальчики осмотрли три изъ нихъ понапрасну. Но въ одномъ изъ этихъ проходовъ, ближайшемъ къ утесу, они увидли небольшую пещерку, въ которой лежала на земл подстилка, стоялъ старый котелокъ, валялась кожа отъ окорока и до чиста обглоданныя кости какихъ-то птицъ. Но шкатулки не было видно. Какъ ни обыскивали мальчики этотъ уголъ, все было напрасно. Томъ сказалъ:
— Онъ говорилъ ‘подъ крестомъ‘. А вдь это ближе всего къ такому мсту: подъ самымъ утесомъ не можетъ быть, потому что утесъ этотъ вросъ въ землю.
Они принялись искать снова, потомъ сли, совершенно упавъ духомъ. Гекъ не могъ ничего придумать. Томъ сказалъ, черезъ нсколько времени:
— Погляди-ка сюда, Гекъ. Тутъ по одной сторон утеса видны на земл слды отъ ногъ и накапано свчнымъ саломъ, а въ другихъ мстахъ ничего этого нтъ. Что это можетъ значить? Понятно, что деньги тутъ, подъ утесомъ. Я стану рыть землю.
— Это не дурная догадка, Томъ!— воскликнулъ Гекъ съ одушевленіемъ.
Томъ вытащилъ тотчасъ же свой ‘неподдльный’ барлоусскій ножъ и не усплъ расковырять имъ землю на четыре дюйма въ глубину, какъ попалъ во что-то деревянное.
— Слышь, Гекъ?..
Гекъ принялся тоже рыть и разгребать землю. Вскор обнаружились какія-то доски, мальчики сдвинули ихъ и увидли, что он закрывали естественную расщелину, проходившую подъ скалу. Томъ спустился въ это отверстіе, вытянувъ руку со свчою впередъ, насколько могъ, но объявилъ, что конца углубленія все же не видно, и надо пойти на развдки. Онъ ползъ внизъ, узенькій проходъ спускался постепенно, извиваясь, то вправо, то влво. Гекъ слдовалъ за товарищемъ по пятамъ. Томъ повернулъ круто куда-то и вскрикнулъ:
— Господи Боже!.. Смотри, Гекъ!
Это была она, шкатулка съ деньгами! она стояла въ небольшой пещерк, рядомъ съ пустымъ боченкомъ изъ подъ пороха, парою ружей въ кожаныхъ чехлахъ, двумя или тремя парами старыхъ охотничьихъ сапогъ, кожанымъ поясомъ и разнымъ хламомъ, смокшимъ отъ просачивавшейся воды.
— Добыли, наконецъ!— проговорилъ Гекъ, вороша рукою загрязненныя монеты.— Мы богаты теперь, Томъ!
— Гекъ, я былъ всегда увренъ, что не уйдутъ эти деньги отъ насъ. И хотя глазамъ не врится, а вотъ он, наши!… Ну, не будемъ валандаться здсь, вытащимъ ихъ скоре. Дай-ка, я попробую, могу-ли поднять шкатулку.
Она всила фунтовъ пятьдесятъ. Томъ могъ приподнять ее кое-какъ, но пронести дале былъ не въ силахъ.
— Я такъ и полагалъ, — сказалъ онъ.— Они тащили ее тогда изъ заколдованнаго дома съ трудомъ, я это замтилъ. Хорошо, что мы захватили съ собою мшечки.
Они пересыпали монеты въ мшки и вынесли ихъ наверхъ, къ утесу съ крестомъ.
— А теперь надо вытащить ружья и прочее, — сказалъ Гекъ.
— Нтъ, Гекъ, это мы здсь оставимъ. Оно какъ разъ пригодится намъ, когда мы будемъ разбойничать. Мы тутъ и будемъ сохранять ихъ все время, тутъ же будутъ происходить наши оргіи. Это чудное мстечко для оргіи.
— Это что же будетъ: оргіи?
— Я не знаю. Но у разбойниковъ всегда бываютъ оргіи, надо же это и намъ, разумется. Поторопимся, однако, Гекъ, мы здсь уже не малое время, становится поздно, кажется мн. Да и проголодался я. Мы подимъ и покуримъ въ лодк.
Они скоро показались уже въ чащ кожевеннаго кустарника, оглядлись осторожно, уврились, что на берегу никого нтъ, и стали закусывать и курить, сидя въ лодк. Когда солнце склонилось уже къ горизонту, они отчалили и пустились въ путь. Томъ гребъ вдоль берега, весело болтая съ Гекомъ среди сгущавшихся сумерекъ, когда они дохали, было уже темно.
— Вотъ что, Гекъ, — сказалъ Томъ.— Мы спрячемъ деньги на чердак, надъ дровянымъ сараемъ мистриссъ Дугласъ, а завтра утромъ придемъ за ними, подлимся, и тогда уже отыщемъ для нихъ безопасное мстечко въ лсу. А теперь, обожди меня здсь и стереги добро, пока я сбгаю и стяну тачку Бэнни Тэйлора. Я мигомъ вернусь.
Онъ скрылся, но скоро явился опять съ тачкою, положилъ въ нее оба мшечка, прикрылъ ихъ старой рогожкой и повезъ свой грузъ. Добравшись до домика валлійца, мальчики присли отдохнуть, но лишь только они собрались тронуться снова въ путь, старикъ вышелъ и окликнулъ ихъ:
— Кто вы будете?
— Гекъ и Томъ Соуеръ.
— Очень кстати! Пойдемте со мною, ребята, васъ давно вс ждутъ. Ну, маршъ впередъ! я повезу тачку за васъ. Она тяжеленька… Что у васъ тамъ, кирпичи или металлъ какой, ломъ?
— Да, старый металлъ, — отвтилъ Томъ.
— Я такъ и думалъ. Здшніе мальчишки готовы боле потрудиться и истратить боле времени на добывку стараго лома, за который имъ дадутъ какіе-нибудь шесть битовъ на завод, нежели взяться за дльную работу, которая принесетъ имъ вдвое боле того. Но такова уже натура у человка. Ну, шевелитесь, шевелитесь!
Мальчики пожелали узнать, куда онъ ихъ такъ торопитъ.
— Нечего разспрашивать. Узнаете, когда придемъ къ вдов Дугласъ.
Гекъ проговорилъ съ нкоторою робостью, потому что привыкъ къ ложно взводимымъ на него обвиненіямъ:
— М-ръ Джонсъ, мы ничего худаго не длали.
Старикъ расхохотался.
— Да я ничего и не знаю, дружокъ! Ничего о вашихъ длахъ знать не знаю. Но вдь ты въ ладахъ съ мистриссъ Дугласъ?
— Да, она всегда со мной хороша…
— Ну, и прекрасно. Чего же теб бояться тогда?
Гекъ былъ тупъ на соображеніе и потому не усплъ еще разршить вполн самому себ этого вопроса, какъ уже очутился, вмст съ Томомъ, въ гостиной мистриссъ Дугласъ. Втолкнувъ ихъ туда, м-ръ Джонсъ вошелъ тоже, оставя тачку за дверью.
Гостиная была ярко освщена и вс почетнйшіе изъ мстныхъ обывателей были тутъ на лицо: Гарперы, Роджерсы, тетя Полли съ Сидомъ и Мэри, пасторъ, издатель газеты и еще многіе другіе, вс очень разряженные. Мистриссъ Дугласъ встртила мальчиковъ такъ привтливо, какъ только это было можно въ отношеніи существъ въ такомъ вид: они были вымазаны грязью и свчнымъ саломъ. Тетя Полли вся сгорла отъ стыда, нахмурилась и потрясла головой, глядя на Тома. Но никто не страдалъ и на половину такъ, какъ сами мальчики. М-ръ Джонсъ сказалъ:
— Тома не было дома и я не зналъ, гд его искать, но они съ Гекомъ попались мн у самой моей двери и потому я и привелъ ихъ прямехонько сюда.
— И отлично сдлали, — отвтила вдова.— Вы, дти, пойдемте со мною.
Она провела ихъ въ одну изъ спальныхъ комнатъ и сказала:
— Умойтесь тутъ и одньтесь. Вотъ дв пары полной одежды для васъ: тутъ рубашки, чулки, все, что требуется. Собственно эти об перемны для Гека… нтъ, нтъ, Гекъ, нечего благодарить… одну перемну купила я, другую м-ръ Джонсъ. Но все это будетъ впору вамъ обоимъ, Одньтесь же, а мы васъ обождемъ. Приходите тотчасъ какъ будете готовы.
И она ушла прочь.

ГЛАВА XXXV.

Гекъ промолвилъ:
— Томъ, мы могли бы улизнуть отсюда, если только найдемъ веревку. Окно не слишкомъ высоко отъ земли!
— Что за вздоръ! Зачмъ намъ улизнуть?
— Я не привыкъ къ такимъ собраніямъ. Я не выношу этого. Ни за что не пойду внизъ.
— Не дури. Что тутъ особеннаго? Я не стсняюсь нисколько. И я тебя поддержу.
Появился Сидъ.
— Томъ, — началъ онъ, — тетя ждала тебя все время посл обда, Мэри приготовила теб твое праздничное платье и никто не понималъ, куда ты запропастился… Это у тебя все грязь и сало, кажется, на твоихъ вещахъ?
— М-ръ Сидди, сдлайте одолженіе, знайте только свое дло… Скажите лучше, по какой причин весь этотъ парадъ?
— Да это одно изъ такихъ празднованій, что эта вдова всегда затваетъ. Въ этотъ разъ, это въ честь старика и его сыновей, по случаю того, что они спасли ее отъ опасности тогда ночью. И, знаете, я могу вамъ сообщить кое-что, если желаете.
— Ну, что такое?
— Вотъ что: м-ръ Джонсъ собирается поразить все общество здсь одной штукой, но я подслушалъ этотъ секретъ сегодня, когда онъ сообщалъ его тет. И теперь, полагаю, это уже не секретъ ни для кого! Вс ршительно знаютъ… и сама вдова тоже, хотя вида не показываетъ. О, м-ръ Джонсъ такъ и хлопоталъ о томъ, чтобы Гекъ былъ здсь… Безъ Гека ничего и не выйдетъ изъ его секрета, понимаете?
— Какой секретъ, о чемъ секретъ, Сидъ?
— О томъ, что это Гекъ выслдилъ разбойниковъ, которые крались къ мистриссъ Дугласъ. О, м-ръ Джонсъ хочетъ произнести удивительный эффектъ, такъ и носится съ своимъ секретомъ, а дло-то и не выгоритъ!
Сидъ захихикалъ съ весьма довольнымъ видомъ.
— Сидъ, это ты всмъ разсказалъ?
— О, кто бы тамъ ни разсказывалъ! Стало уже извстнымъ, вотъ и все.
— Сидъ, во всемъ нашемъ поселк находится только одинъ человкъ, способный на такую подлость, и это ты! Будь ты на мст Гека, ты улизнулъ бы поскоре съ холма и не увдомилъ бы никого о разбойникахъ. Ты не можешь длать ничего, кром подлостей, и не можешь переносить когда кого-нибудь хвалятъ за хорошее дло. А теперь… нтъ, нечего благодарить, какъ говоритъ мистриссъ Дугласъ.— При этихъ словахъ, Томъ ухватилъ Сида за уши и выпроводилъ его пинками за дверь.
— Иди и пожалуйся тет, если посмешь! А завтра я съ тобой за то разсчитаюсь!
Черезъ нсколько минутъ, гости мистриссъ Дугласъ сли ужинать за одинъ большой столъ, а для дюжины ребятъ были накрыты, по сторонамъ его, маленькіе столики, по мстному обычаю въ т года. Въ надлежащій моментъ, м-ръ Джонсъ произнесъ свой маленькій спичъ, въ которомъ выразилъ свою благодарность хозяйк за честь, оказываемую ею ему и его сыновьямъ, но пояснилъ, что былъ другой еще, по своей скромности не желавшій…
И такъ дале, и такъ дале. Ораторъ раскрылъ тайну участія Гека въ данномъ происшествіи со всмъ драматическимъ паосомъ, на который только былъ способенъ, но изумленіе, вызванное такимъ открытіемъ, было значительно напускнымъ, и выразилось не столь шумно и единодушно, какъ-то могло бы произойти при боле благопріятствующихъ обстоятельствахъ. Однако, мистриссъ Дугласъ разыграла довольно удачно роль особы, пораженной изумленіемъ до крайности, и осыпала Гека столькими похвалами и выраженіями признательноcти, что онъ почти позабылъ о страшной пытк, наносимой ему новымъ платьемъ, претерпвая теперь еще горьшую подъ устремленными на него со всхъ сторонъ взглядами и потокомъ всеобщаго славословія.
Мистриссъ Дугласъ объявила, что принимаетъ Гека, отнын, въ свой домъ и дастъ ему воспитаніе. А потомъ, когда скопитъ нужную сумму, то поможетъ ему начать какое-нибудь скромное дло. Настала удачная минута для Тома. Онъ произнесъ:
— Гекъ не нуждается въ этомъ. Гекъ богатъ.
Одно только строгое чувство благоприличія удержало общество отъ надлежащаго, одобрительнаго хохота, который вызывался такою милою остротою. Но наступившее молчаніе было, отчасти, неловко. Томъ прервалъ его:
— Да, у Гека есть деньги. Вы не врите этому, можетъ быть, но у него цлая куча ихъ. О, нечего улыбаться! Я вамъ докажу. Обождите съ минуту.
Онъ выбжалъ за дверь. Присутствующіе переглядывались между собою съ недоумніемъ и любопытствомъ, смотрли вопросительно на Гека, но тотъ былъ нмъ.
— Сидъ, какая муха укусила Тома?— спросила тетя Полли.— Онъ… впрочемъ, этого мальчика совсмъ не понять. Я еще никогда…
Томъ вошелъ, едва таща свои мшки и тетя Полли не успла докончить рчи, Томъ высыпалъ золотыя монеты на столъ, говоря:
— Вотъ оно… что я говорилъ? Половина принадлежитъ Геку, а другая мн.
Вс замерли при такомъ зрлищ. Смотрли только и не говорили ни слова. Такъ продолжалось съ минуту, потомъ вс единогласно стали требовать объясненій. Томъ отвтилъ, что за этимъ дло не станетъ, и началъ объяснять. Разсказъ былъ длиненъ и исполненъ жгучаго интереса. Рдко кто позволялъ себ прерывать производимое имъ обаяніе, и когда Томъ замолчалъ, м-ръ Джонсъ произнесъ:
— Я думалъ, что мн удастся удивить общество въ этомъ случа, но вижу, что мой сюрпризъ ничего не значитъ передъ этимъ. Да, куда моему до этого, самъ признаю!
Деньги пересчитали. Оказалось, что тутъ нсколько боле, чмъ двнадцать тысячъ долларовъ. Никто изъ присутствовавшихъ не видывалъ такой массы денегъ заразъ, хотя многіе имли состояніе, превосходившее ее въ значительной степени.

ГЛАВА XXXVI.

Читатели поймутъ, что счастье, привалившее Геку и Тому, должно было произнести крайній переполохъ въ такомъ маленькомъ бдномъ поселк, какъ С.-Питерсборгъ. Такая громадная сумма, вся наличными деньгами, казалась чмъ-то даже невроятнымъ. Вс толковали о ней, разсуждали, дивились, до тхъ поръ, пока разумъ нкоторыхъ обывателей не помутился подъ такимъ вреднымъ напряженіемъ. Вс ‘заколдованные’ дома въ самомъ Питерсборг и сосднихъ мстечкахъ были обысканы, разобраны по дощечкамъ, подрыты подъ фундаментъ, ради надежды найти въ нихъ кладъ. И занимались этимъ не дти, но взрослые, степенные, неувлекающіеся люди, по крайней мр, нкоторые изъ нихъ. Гд бы ни появлялись Томъ и Гекъ, за ними ухаживали, хвалили ихъ и глазли на нихъ. Оба они что-то не помнили, чтобы ихъ мннія имли какой-нибудь всъ до сихъ поръ, а теперь вс ихъ слова запоминались и повторялись, все, что они ни длали, выходило очень замчательнымъ почему-то, повидимому, они совершенно утратили способность длать или говорить незамтныя вещи, и даже все ихъ прошлое было взвшено и въ немъ открылись черты поразительнйшей оригинальности. Мстная газета напечатала у себя біографіи обоихъ мальчиковъ.
Вдова Дугласъ помстила деньги Гека въ шестипроцентныя бумаги, а судья Татшеръ, по просьб тети Полли, сдлалъ тоже самое и для Тома. Каждый изъ мальчиковъ обладалъ теперь просто изумительнымъ доходомъ: по доллару на каждый будничный день въ году, и на половину изъ воскресеній. Это выходило равно то, что получалъ самъ пасторъ, — врне сказать, то, на что онъ разсчитывалъ, потому что ему никогда не удавалось собрать всю сумму сполна. А въ это старое, безхитростное время, за долларъ съ четвертью въ недлю, брались содержать мальчика, поить, кормить его, — пожалуй, еще одвать и обмывать.
Судья Татшеръ былъ высокаго мннія о Том. Онъ говорилъ, что не всякій мальчикъ высвободилъ бы Бекки изъ пещеры. А когда двочка, подъ величайшимъ секретомъ, разсказала отцу, какъ Томъ перенесъ за нее розги въ школ, судья былъ видимо тронутъ, а когда она стала умолять его не осуждать Тома за то, что онъ такъ страшно солгалъ съ цлью отвлечь наказаніе съ ея плечъ на свои, судья сказалъ съ задушевнымъ порывомъ, что это была благородная, великодушная, возвышенная ложь, — такая ложь, которая могла гордо поднять голову и шествовать въ исторіи на ряду съ знаменитою ‘Истиною о топор’ Джорджа Уашингтона! Бекки думалось, что ея отецъ никогда еще не казался ей такимъ рослымъ и такимъ величественнымъ, какъ въ эту минуту, когда онъ произнесъ эти слова, шагая по комнат и топнувъ ногою. Она тотчасъ же побжала передать это Тому.
Судья Татшеръ надялся, что изъ Тома выйдетъ великій юристъ и тоже великій воинъ. Онъ общалъ постараться объ опредленіи мальчика въ національную военную академію, изъ которой онъ могъ бы потомъ поступить въ лучшую изъ школъ юриспруденціи въ Штатахъ, такъ что онъ подготовился бы для каждаго изъ этихъ поприщъ, или же для обоихъ за-разъ.
Богатство Гека Финна, да еще при томъ обстоятельств, что онъ находился подъ покровительствомъ вдовы Дугласъ, открыло передъ нимъ двери общества, — врне сказать, втащило, втолкнуло его туда, — и его мученія стали ему, наконецъ, нестерпимы. Прислуга мистриссъ Дугласъ наблюдала за его чистоплотностью, причесывала его, обчищала, укладывала на ночь въ противныя простыни, на которыхъ не было ни малйшаго пятнышка, такъ что нечего было прижать себ къ сердцу и назвать своимъ, роднымъ. Надо было сть съ помощью ножа и вилки, употреблять салфетки, чашку, тарелку, учиться по книг, ходить въ церковь, говорить такъ прилично, что скучно и ротъ открывать! Вообще, куда ни повертывался Гекъ, всюду ставила передъ нимъ заставы и препятствія цивилизація, всюду опутывала она его по рукамъ и ногамъ. Онъ твердо выносилъ эти испытанія въ продолженіи трехъ недль, но пропалъ безъ всти въ одно прекрасное утро. Мистриссъ Дугласъ розыскивала его повсюду цлыя сутки. Вс жители были глубоко озабочены, они обшарили каждый уголокъ, искали трупа въ рк. На третій день по утру, Томъ Соуеръ отправился очень разумно къ пустымъ бочкамъ, валявшимся за старою, заброшенной бойней, и нашелъ тутъ бглеца. Гекъ спалъ здсь, только что позавтракавъ кое-какими крадеными кусочками и объдками, и предавался теперь отдохновенію, лежа рядомъ съ своею трубкою. Онъ былъ не умытъ, не чесанъ и облаченъ въ т старыя лохмотья, которыя придавали ему такую живописность въ былые дни свободы и счастья. Томъ растолкалъ его, объяснилъ ему, сколько онъ надлалъ тревоги, и убждалъ его воротиться. Лицо Гека утратило тотчасъ свое довольное выраженіе и подернулось грустью. Онъ произнесъ:
— Не говори ты мн этого, Томъ. Я принуждалъ себя, но не налаживается оно, Томъ, не налаживается. Не для меня эта штука, не привыкъ я къ ней. Эта вдова очень добра ко мн, очень ласкова, но я ея порядковъ вынести не могу. Она заставляетъ меня длать одно и тоже каждое утро, я долженъ умываться, причесываютъ меня, хотъ пропадай, не позволяется мн спать въ дровяномъ сара. И я обязанъ носить это противное платье, которое душитъ меня, Томъ, въ него нисколько не продуваетъ и оно такъ дьявольски чисто, что я не смю въ немъ ни ссть, ни лечь, ни поваляться гд-нибудь, мн чудится, что я уже годы какъ не катался по скользкому льду передъ погребами… Вмсто того, ходи въ церковь, потй тамъ, потй… терпть не могу этихъ размазанныхъ проповдей! И мухъ не велятъ ловить, и жевать табакъ нельзя, и носи еще башмаки цлый день въ воскресенье. Вдова стъ по звонку, ложится спать по звонку, встаеть по звонку… Да что уже тутъ! Все до того правильно, что выдержать невозможно.
— Гекъ, вдь и у другихъ это такъ.
— Это все единственно, Томъ. Я не ‘другіе’ и не могу выдержать. Слишкомъ ужасно быть такъ связаннымъ. Не мудрено и въ могилу угодить, я никакого вкуса въ д уже не нахожу. Чтобы идти поудить, надо спроситься, чтобы искупаться, тоже. Что ни задумалъ, спрашивайся всегда. И говорить надо до того красиво, что противно становится. Знаешь, я даже забирался каждый день, тамъ у нея, въ мезонинъ, чтобы поорать немножко и прочистить себ языкъ. Иначе, я умеръ бы, Томъ. Вдова не позволяла мн курить, не позволяла кричать, звать, вытягивать ноги или почесываться при комъ-нибудь.— И Гекъ прибавилъ съ особеннымъ негодованіемъ и чувствомъ обиды:— И, чтобы мн провалиться, она молится постоянно! Я никогда не видывалъ такой женщины! И я долженъ былъ вторить ей, Томъ, долженъ былъ! Прибавь еще, что она школу тутъ открываетъ и меня принудятъ туда ходить. Я этого не могу вынести всего, Томъ! Слушай, неужели стоитъ разбогатть для того, чтобы такъ изводиться? А мн приходится, именно, только скучать, да скучать, чахнуть, да чахнуть, и желать себ смерти. Вотъ эта одежда, что на мн, нравится мн, и эта бочка нравится мн, и я съ ними никогда не разстанусь. Да, Томъ, я никакъ не попалъ бы во всю эту бду, не будь этихъ денегъ, такъ вотъ теперь что: бери ты себ и мою долю и давай мн только кое-когда какіе-нибудь десять центовъ… и не часто, потому что я только тогда и прошу, когда уже до зарза придется… но ты, за то, ты долженъ пойти къ мистриссъ Дугласъ и отпросить меня у нея.
— Гекъ, ты долженъ понять, что это невозможно. Вдь оно нечестно будетъ. Притомъ, когда попривыкнешь ко всему, теб даже слюбится.
— Слюбится! Да какъ можетъ слюбиться и горячая плита, когда дольше посидишь на ней. Нтъ, Томъ, не хочу я богатства, не хочу сидть въ ихъ проклятыхъ роскошныхъ домахъ. Я люблю лса, рку, бочки, и не разстанусь съ ними. Провались тамъ все! И надо же такъ, что стряслась вся эта глупость именно теперь, когда у насъ есть и ружья, и пещеры, и все, что надо для того, чтобы разбойничать!
Томъ воспользовался случаемъ для своихъ цлей.
— Слушай, Гекъ, если я разбогатлъ, это вовсе не значитъ, что я не хочу стать разбойникомъ.
— Неужели?.. И ты это не шутя, совершенно взаправду, Томъ?
— Такъ взаправду, какъ то, что я сижу здсь, Гекъ. Но, Гекъ, мы не можемъ принять тебя въ свою шайку, если ты не будешь пообтесанне.
Радость Гека значительно ослабла.
— Не можете принять? Однако, приняли же въ пираты.
— Да, но это разница. Разбойникъ стоить въ обществ выше, чмъ пиратъ. Это всегда такъ. Въ нкоторыхъ странахъ разбойники — что ни есть высшіе дворяне… герцоги тамъ и тому подобное.
— Послушай, Томъ, ты былъ всегда такимъ пріятелемъ мн. Неужели ты захочешь меня отогнать? Скажи, Томъ? Неужели сдлаешь это, Томъ?
— Гекъ, я вовсе не желаю этого и не радъ тому, но что скажутъ люди? Они скажутъ. ‘Фуй! Шайка Тома Соуера! Хорошъ сбродъ у него!’ Вотъ какъ станутъ отзываться о теб, Гекъ. Я думаю, теб не понравится, да и мн тоже.
Гекъ просидлъ молча нкоторое время, очевидно, переживая душевную борьбу.— Хорошо, — сказалъ онъ, наконецъ, — я пойду, поживу еще съ мсяцъ у вдовы, буду тянуть лямку, можетъ бытъ, и вынесу, но ты примешь меня въ свою шайку, Томъ?
— Сказано, Гекъ, ршено! А теперь, пріятель, идемъ! И я попрошу мистриссъ Дугласъ не налегать уже такъ на тебя, Гекъ.
— Попросишь, Томъ, попросишь? Это отлично. Если она только самое трудное-то поотпуститъ, я буду и курить, и ругаться только въ сторонк, стсню себя уже совсмъ или хотя на половину. А когда же мы наберемъ шайку и станемъ разбойничать?
— О, какъ разъ! Соберемъ мальчиковъ и посвященіе можетъ произойти въ эту же ночь.
— Произойдетъ что?
— Посвященіе.
— Это что такое?
— Это значитъ, что вс клянутся стоять другъ за друга, не выдавать никогда общихъ тайнъ, даже если изрубятъ тебя въ куски, и убивать всякаго, кто обидитъ кого-нибудь изъ шайки, и убивать не только того, но и весь его родъ!
— Это весело… страсть какъ весело, Томъ!
— Еще бы! И клятва такая приносится всегда въ полночь, въ самомъ уединенномъ мст, въ самомъ страшномъ, какое только можно найти… Въ какомъ-нибудь заколдованномъ дом всего лучше, но они вс разворочены теперь.
— Во всякомъ случа, хорошо что въ полночь, Томъ!
— Да. И клятву приносятъ на гробу, и подписываются кровью.
— Вотъ это на что-нибудь похоже! Куда лучше, чмъ быть пиратомъ. Я буду выдерживать у вдовы, хотя бы сгнить мн пришлось. И когда я вышколюсь такъ, что буду настоящимъ, правильнымъ разбойникомъ, и вс станутъ толковать о томъ, ей можно будетъ гордиться тмъ, что она вытащила меня изъ грязи.

ЗАКЛЮЧЕНІЕ.

Этимъ кончается моя хроника. Въ ней изложена исторія мальчика, и потому она должна окончиться здсь, дале она стала бы уже исторіей взрослаго. Когда пишется повсть о взрослыхъ людяхъ, то авторъ знаетъ, чмъ закончить, — именно бракомъ. Но когда пишешь объ отрокахъ, то надо покончить тамъ, гд покажется лучше.
Твен Марк
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Похождения Гекльберри Финна, Твен Марк, Год: 1884
  2. Том Соуер за границей, Твен Марк, Год: 1894
  3. Похождения Тома Сойера, Твен Марк, Год: 1876
  4. Похождения Тома Сойера, Твен Марк, Год: 1876
  5. Похищенный, Стивенсон Роберт Льюис, Год: 1886
  6. Храбрый искатель приключений Эмиас Лэй, Кингсли Чарльз, Год: 1855
  7. Остров сокровищ, Стивенсон Роберт Льюис, Год: 1883
  8. Принц и нищий, Твен Марк, Год: 1881
Электронная библиотека