Похождения Пиквика и друзей его, Диккенс Чарльз, Год: 1838

Время на прочтение: 46 минут(ы)

Похожденія Пиквика и друзей его. *

* Желая ознакомить читателей съ забавнымъ романомъ, который имлъ въ Англіи необыкновенный, давно неслыханный успхъ, предлагаемъ здсь отрывокъ изъ него, въ вольномъ перевод, ибо точный переводъ его не возможенъ, главная прелесть романа заключается въ его народности и удивительной мстности, чего нельзя передать на иностранный языкъ. Однакожъ читатели могутъ видть отчасти современный юморъ Англійскій, и нсколько чертъ сатиры, которою Диккенсъ заставилъ смяться всю Англію. Пер.
Утро было прекрасное, небо чистое, воздухъ благорастворенный, и г-нъ Пиквикъ, опершись на перилы моста, молчаливо созерцалъ природу, въ ожиданіи завтрака. По лвую его сторону была старая стна, грозившая свалиться въ воду, а за нею старинный замокъ, о которомъ мы уже говорили. Стны древняго феодальнаго жилища сохраняли еще нкоторые остатки своего прошедшаго великолпія. За семь сотъ лтъ прежде, он дрожали отъ кликовъ радости и звука оружія, а теперь оставались отъ нихъ только почтенные обломки. По берегамъ Медвея, какъ только могло обнять зрніе, открывались богатыя пажити, хорошо обработанныя поля, за ними втряная мельница, а за нею церковь. Прелестный былъ ландшафтъ, и солнце, возвышаясь на горизонт, разрисовывало его тысячами разныхъ цвтовъ. Прозрачныя воды Медвея отражали лазурь небесъ, а весла лодочниковъ, правильными ударами, тревожили поверхность ихъ и оживляли веселую картину природы.
Пиквикъ былъ погруженъ въ созерцательный восторгъ, изъ котораго извлекъ его легкій ударъ по плечу. Онъ оборотился и увидлъ передъ собою комедіанта Джингля.
— Вы, сударь, смотрите на пейзажъ?
‘Разумется.
— И вы рады, что встали сегодня рано?
‘Очень.
— Не правда ли, что для того, чтобы видть восхожденіе солнца, стоитъ встать пораньше? Утро дня, какъ утро жизни — не долго тянется…
‘Вы сказали великую истину.
— Отъ всеобщаго употребленія, она немножко истерлась. Утро такъ прекрасно, что нельзя ему продолжаться — общее присловье! Охъ! чего не далъ бы я, если бы воротить радости моего дтства!
‘И такъ вы много страдали въ жизни вашей?
— Больше, нежели вы думаете!
Молчаніе.— ‘Въ такое прекрасное утро — началъ опять Джингль — не приходитъ ли вамъ въ голову, что утопиться было бы всего усладительне?
— О, нтъ!— отвчалъ Пиквикъ, невольно удаляясь отъ перилъ моста, и думая, чтобы въ самомъ дл, краснорчивый собесдникъ не заставилъ его сдлать такого опыта.
‘А мн такъ не рдко думалось, именно такъ разсчитаться съ людьми и свтомъ. Свтлая, чистая вода приглашаетъ васъ къ покою — скачекъ, нсколько движеній и — все кончено! На нсколько мгновеній вспнится рка — потомъ пойдутъ по ней кружки, потомъ она сольется зеркаломъ надъ вашею головою и вс заботы ваши подъ водой!…. Но, извините, я было пришелъ говорить совсмъ о другомъ. Вы путешествуете для вашего наученія. Если я сообщу вамъ рукопись, любопытную, не по невроятностямъ, какія она въ себ содержитъ, но по немногимъ истинамъ жизни, сообщите ли вы ее вашему клубу?
— Разумется, и изъявимъ вамъ благодарность въ нашихъ запискахъ.
‘Пожалуйте мн вашъ адресъ, и я пришлю къ вамъ рукопись.
Пиквикъ передалъ Джинглю роспись мстъ, гд найдти его. Джингль спряталъ записку въ старый бумажникъ, и простился съ ученымъ мужемъ у дверей гостиницы Вола.
Вс подробности не даромъ разсказаны нами, какъ вы потомъ изволите увидть.
Позавтракавши съ своими друзьями, Пиквикъ позвалъ мальчика, и потребовалъ отъ него изъясненій о дорог на мызу Динглей-Дель.
‘Это, сударь, направо, миляхъ въ 15-ти отсюда. Не угодно ли вамъ колясочку? У насъ есть прелестная, для трехъ особъ, четвертый господинъ можетъ хать верхомъ.
— Славная мысль!— Винкль! вы подете верхомъ?
Винкль очень сомнвался въ своемъ искусств верховой зды, но ни за что въ мір не захотлъ бы онъ заставить другихъ въ томъ сомнваться, и потому отвчалъ, что подетъ охотно.
— Ну, такъ, приготовь и лошадь и коляску къ 11-ти часамъ, мальчикъ!
‘Будьте, сударь, спокойны. Наша гостиница славится исправностью услуги.
Мальчикъ вышелъ, и каждый изъ путешественниковъ отправился въ свою комнату, запастись, что ему надобно было для пути. Ровно въ 11 часовъ, экипажъ былъ готовъ — маленькая телжка, окрашенная зеленью, и внутри съ какимъ то ящичкомъ, который называли скамейкою, и гд могли уссться двое. Кучерское мсто торчало высоко спереди, и надобно прибавить, что въ знаменитую колясочку впряжена была лошадь — кожа да кости, за живо предметъ для изученія скелета лошадинаго. Невдалек стоялъ конюхъ мальчикъ, и держалъ за узду верховую лошадь, которая, по сходству съ запряженною, вроятно, была ей съ родни.
— Ну! кто же будетъ править?— спросилъ Пиквикъ — вдь я о томъ и не подумалъ!
‘Вы, г-нъ Пиквикъ!’ вскричали въ одинъ голосъ Тупманъ и Снодграссъ.
— Чортъ побери! досадно Ну, да, послушай, мальчикъ: лошадь-то не пуглива?
‘Будьте, сударь, спокойны! Если бы вамъ встртилась цлая фура съ безхвостыми обезьянами, и тутъ она не испугается!
Длать было нечего. Пиквикъ взлзъ на мсто возницы, Тупманъ и Снодграссъ залзли въ ящичекъ.
‘Ну!’ возгласилъ ученый мужъ, отвсивъ ударъ бичемъ по лошадк, которая, казалось, имла боле охоты пятиться, нежели двигаться впередъ.
— Вилліамъ!— закричалъ мальчикъ — поведико ее подъ уздцы, пока я помогу господину ссть верхомъ. Лошадка немного шаловлива съ мста, а тамъ, какъ пустится, такъ только держись!
Винкль приблизился.
‘Нтъ, сударь — съ той, съ той стороны! Ну, вотъ вы и въ сдл — ступай!
Коляска и наздникъ двинулись, пока народъ, собравшійся около нихъ, глазлъ и хохоталъ.
‘Да, что это лошадь ваша все идетъ бокомъ, г-нъ Винкль?’ спросилъ Снодграссъ.
— Право, не знаю. Видно такая ужь натура!
Натура или нтъ, но только несчастная лошадь, шла бокомъ, да бокомъ, словно хотла итти не вдоль, а поперегъ дороги.
У Пикниковой лошади оказались свои странности. Она махала головой и дергала вожжи, такъ, что Пиквикъ вывертлъ себ вс руки. То вдругъ шла она по краишку дороги, то вдругъ опять останавливалась, то опять скакала во всю прыть.
Когда разъ дюжину повторились такія проказы — ‘Что же это такое значитъ?’ важно спросилъ Снодграссъ.
— Право, не понимаю — возразилъ Пиквикъ, и воскликнулъ: ‘Ахъ! я уронилъ мой бичъ!’
‘Винкль!’ закричалъ Снодграссъ назднику, который мчался рысью, и трясся на сдл, какъ въ лихорадк — ‘Подымите бичь нашего почтеннаго друга!’
Винкль потянулъ узду своей лошади, желая удержать ее, но лошадка была крпкоузда, и едва могъ онъ остановить быстрый бгъ ея. Вотъ посл того слзъ онъ, подалъ бичъ Пиквику, но когда хотлъ ссть опять, отъ того ли, что лошадь была шалунья, или ей больше нравилось идти порожнякомъ, только что всадникъ думалъ схватить поводья, она наклонила голову и перекинула ихъ черезъ себя, а потомъ отскочила на всю длину своего тла.
‘Прру, прру! Лошадка, лошадка!’ говорилъ Винкль, поглаживая ее, но — тщетныя ласки: чмъ ближе подходилъ онъ, тмъ дале пятилась лошадь. Вдругъ хитрое животное вздумало вертться на одномъ мст, и тмъ заставило и спшеннаго всадника бгать вокругъ. И она и онъ съ четверть часа играли въ такую веселую игру, а по прошествіи такого времени были точнехонько на прежнемъ и томъ же мст. ‘Что мн длать съ этой упрямицей!’ воскликнулъ Винкль.
— Веди ее за поводья, пока встртится кто нибудь и поможетъ теб ссть — отвчалъ Пиквикъ.
‘Да, она нейдетъ! Пособите, пожалуста!
Боле всхъ сострадательный, Пиквикъ бросилъ вожжи, отвелъ колясочку свою къ сторонк, чтобы не мшала она прозжимъ, и отправился на помощь къ своему другу. Но лошадь Винклева только что замтила приближеніе ученаго мужа съ бичемъ, какъ и стала пятиться, увлекая съ собою бднаго Винкля. Пиквикъ удвоилъ шаги — лошадь запятилась сильне, и такъ сильно, что боясь какъ бы не вывихнуть руки, Винкль принужденъ былъ бросить поводья. Тутъ лошадь остановилась, посмотрла прямехонько на Пиквика и Винкля, фыркула, и поворотила по дорог къ Рочестеру, оставя обоихъ друзей нашихъ въ страшномъ недоумніи.
И въ то же время, трескъ, похожій на то, что какъ будто что нибудь ломается, заставилъ ихъ оборотиться. О ужасъ! Лошадь, запряженная въ колясочку, почувствовавъ себя свободною отъ вожжей, пустилась галопомъ, увлекая Тупмана и Снодграсса, оба они спшили выскочить, и упали на плетень подл дороги. Бодрая лошадь помчалась дале, ударилась о перила мостика — колясочка въ дребезги, и гордый конь остановился, какъ будто желая разсмотрть весь вредъ, причиненный его удалью.
Первая забота Пиквика и Винкля состояла въ томъ, какъ стащить двухъ друзей съ терновника, которымъ былъ прикрытъ плетень. Радость была чрезвычайная, когда разсмотрли, что вся бда кончилась нсколькими царапинами. Кончивъ осмотръ упавшихъ, отпрягли лошадь, и учтиво повели ее за узду до корчмы, которая стояла на дорог, съ часъ зды разстояніемъ, а колясочку, за негодностью къ употребленію, бросили у мостика.
Передъ корчмою, которую издалека завидли наши друзья, находилась вывска, расли два вяза, и врыта была колода для пойла лошадей. Нсколько клочковъ сна, привязанныхъ къ жердямъ, показывали, что въ корчм находятъ прибжище и пшеходъ и конникъ. Кухня, выходившая въ небольшой садикъ, и нсколько развалившихся навсовъ, дополняли общность заведеній для отдыха и успокоенія странствующихъ. Какой-то рыжеволосый мужикъ работалъ что-то въ саду. Пиквикъ позвалъ его, сначала такъ, какъ обыкновенно зовутъ всхъ, а потомъ закричалъ во все горло: ‘Эй, ты, рыжакъ! глухъ что ли ты?’
Услышавъ понятное для него названіе, трудолюбивый работникъ поднялъ голову, закрылъ глаза рукою отъ солнца и выпучилъ ихъ на Пиквика.
‘Далеко ли отсюда Динглей-Дель?
— Семь миль.
‘А какова дорога?
— Такъ и сякъ.— И рыжеволосый снова принялся за работу.
‘Можемъ ли мы оставить здсь лошадь?
— А вотъ, постойте, узнаю. Миссусъ, эй, Миссусъ! Высокая, тощая баба явилась на такой призывъ.
— Милая!— сказалъ Тупманъ, самымъ ласковымъ голосомъ — ты не откажешься поберечь у себя лошадки?
Миссусъ внимательно оглядла съ головы до ногъ всхъ друзей нашихъ, и когда рыжеволосый сказалъ ей нсколько словъ на ухо, она грубо отвчала: ‘Нтъ! ужь и въ прошлый разъ эта чертовка надлала намъ хлопотъ! Что связываться съ ней опять!
— Да, чтожь ты, разв думаешь, что она краденая?— воскликнулъ Пиквикъ.
‘Не думаю, а знаю наврное!’ отвчалъ рыжеволосый, и дверь захлопнулась.
Путешественники паши печально пустились въ путь. Уже очень не рано было, когда они прибыли къ дорожк, ведущей въ Динглей-Дель. Вмсто радости, ихъ взяло сильное горе. Грустно думали они, въ какомъ странномъ вид явятся. Платье разорвано, лица тощія и исцарапанныя — и того довольно опечалить порядочныхъ людей, если бы и не надобно было еще вести за собою привиднія лошадинаго. Проклятая, ты, лошадка! Двадцать разъ Пиквикъ хотлъ бросить ее на дорог, и къ концу пути желаніе его усилилось до нетерпнія, какъ вдругъ на поворот попались друзьямъ нашимъ г-нъ Вардль и врный слуга его Джое.
— Откуда, господа, откуда?— воскликнулъ ласковый владлецъ Динглей-Деля.— А я васъ ждалъ, ждалъ! Да, вы, кажется, устали? Ба, что это? Вы исцарапаны? Не случилось ли съ вами чего нибудь, или нтъ? Видно, вывалились? Ну, это въ нашей сторон не рдкость — дороги прескверныя!— Джое! Ахъ! ты, проклятый мальчишка! Посмотрите, вдь только остановишься, а онъ ужь и спитъ! Вцзьми лошадь и отведи въ конюшню!
Джое исполнилъ повелніе своего господина, и вс пустились къ дому г-на Вардля.
Когда пришли во дворъ, Вардль остановился передъ кухней и сказалъ гостямъ своимъ: ‘Знаете ли что? Не войтти ли вамъ сперва сюда, поправить немножко туалетъ? А потомъ пойдемъ въ залу.
Предложеніе принято, гости вошли въ кухню и вс служанки бросились. имъ услуживать. Эмма принесла кувшинъ, бутылокъ въ десять, съ водой, Джаина иголку и нитки, Марья полотенцы. Развели большой огонь, и все принялось мыться, зашивать, чиститься. Слуга съ щеткой ухватилъ Пиквика за ногу, когда тотъ вовсе не ожидалъ такого нападенія, и чуть не повалилъ его, принявшись чистить его башмаки. Другой слуга во всю силу хлесталъ метелкой по кафтану Винкля. Снодграссъ, слабйшій изъ всхъ друзей, услся къ огоньку и услаждался стаканомъ грога. Съ удовольствіемъ разсматривалъ онъ окорока и цпи луковицъ, развшенныя по потолку, и сдла, бичи, узды и прочее, развшенное по стнамъ. Ружье, котораго лтъ двадцать уже не трогали съ его мста, находилось немного подале въ углу, съ надписью на бумажк: ‘Заряжено’.— Старинные часы висли на гвозд надъ неизбжнымъ въ каждой кухн шкапомъ.
— Ну! что, господа, готовы ли?— спросилъ у гостей своихъ Вардль, когда ихъ вычистили, вымыли и подкрпили имъ желудки.
‘Со всмъ готовы’, отвчалъ Пиквикъ.
— Благоволите же пожаловать!
Вс отправились за хозяиномъ, кром Тупмана, который не утерплъ, чтобы не пошалить съ толстою Эммою, и за тмъ присоединился къ друзьямъ своимъ, когда хозяинъ, отворяя дверь въ залу, провозгласилъ:
‘Добро пожаловать, господа, въ замокъ Динглей-Дель!’

——

Пока пересказывали имена и титулы каждаго изъ гостей, глубокомысленный Пиквикъ, для котораго все было предметомъ изученія, старался угадать характеры, общественное отношеніе и обыкновенныя занятія лицъ, которыя видлъ онъ здсь въ первый разъ.
Г-жа Вардль, мать хозяина, занимала направо у камина почетное мсто. Все семейство казалось сосредоточеннымъ около нея.
Съ другой стороны камина находился тутошній пасторъ, старичекъ, вс черты котораго выражали доброту. Потомъ слдовала супруга его, толстая женщина, съ свжими, круглыми щеками. Дале торчалъ человчикъ, цвтъ лица котораго сбивался на цвтъ картофеля. Онъ разговаривалъ съ особою толстою и огромною. Три или четыре старые господина, и столько же старыхъ дамъ, заключали собою кружокъ Динглей-Дельскій. Когда вступили въ него паши друзья, взоры всхъ обратились на нихъ съ любопытствомъ.
‘Представляю вамъ, матушка, друга моего, г-на Пиквика!’ провозгласилъ Вардль, возвышая голосъ.
— Очень хорошо, да я не разслушала.
‘Моего друга, г-на Пиквика!
— А, а! Очень рада, хоть думаю, что онъ не слишкомъ-то заботится обо мн старух.
‘Напротивъ, сударыня’, отвчалъ ученый мужъ — я въ восторг, что вижу особу вашихъ лтъ, предсдающую столь благородному семейству.
— Вы, сударь, я думаю, хорошо говорите, да вдь я не слышу ни словечка изъ вашихъ рчей.
А между тмъ Пиквикъ кричалъ такъ громко, что покраснлъ, какъ ракъ. Онъ обратился къ Вардлю…
— У васъ прелестное мстоположеніе.
‘Кажется’ — отвчалъ тотъ.
Вс согласились съ его мнніемъ.
— О чемъ говорятъ?— спросила старуха Вардль.
‘О нашей мыз’, отвчалъ Вардль.
— А что такое? Что сдлалось?
‘Ничего, ничего, но что вы думаете о партіи въ вистъ, любезный Пиквикъ? Угодно ли?
— Очень, только для чего жь, для меня нарочно, ставить карточный столъ?
‘О, матушка радехонька вистовать вамъ!
Вардль позвонилъ. Вошелъ Джое, доканчивая звокъ, и поставилъ два столика.
Старуха Вардль, Пиквикъ, красный г-нъ Миллеръ и толстякъ заняли мста за однимъ столомъ, другіе обсли другой столъ.
За вистомъ старуха Вардль сердилась, г-нъ Миллеръ хвасталъ своимъ искусствомъ, Пиквикъ былъ недоволенъ, толстякъ критиковалъ всхъ, и, какъ при всякой игр, одни выиграли, другіе проиграли.
За другимъ столомъ, Винкль очутился подл Изабеллы Вардль, Снодграссъ подл Эмиліи, а Тупманъ подл миссъ Рахили. За тмъ помстились вс другія особы, какъ кому удалось. Говорили тутъ много. Старыя дамы сердились, молодыя любезничали, Вардль смялся, Тупманъ пожималъ нжно руку сосдки, пока Снодграссъ напвалъ потихоньку свое поэтическое удивленіе на ухо молодой Эмиліи. Что касается до Винкля, онъ громко острился и поминутно бросался въ игру словъ, обветшалую въ город, но свжую въ деревн.
При такихъ невинныхъ увеселеніяхъ вечеръ проведенъ быль всми очень пріятно. Когда игра кончилась, поужинали, а потомъ составили кружокъ около камина, и Вардль умильно вспоминалъ о своей юности.
— Вы, конечно, многое имли случай наблюдать?— спросилъ Пиквикъ у пастора,
‘Не безъ того’, отвчалъ тотъ. ‘Но сфера моя такъ ограничена, что въ ней нтъ ничего необыкновеннаго.
— А исторія Джона Эдмонда, кажется, заняла бы все общество — сказалъ Вардль.— Что еслибы вы ее разсказали намъ, пасторъ?
‘Охотно.
Все сдвинулись поближе къ камину, и пасторъ началъ такъ:
‘Когда я призванъ былъ, тому двадцать пять лтъ, въ здшнія мста, самымъ богатымъ изъ обитателей здсь былъ нкто Джонъ Эдмондъ, имвшій небольшую мызу, не далеко отсюда. Онъ былъ человкъ съ большими недостатками и маленькими достоинствами, грубый, лнивый, дерзкій, друзьями его считались участники его забавъ, а честные люди тщательно избгали встрчи съ нимъ. Былъ онъ женатъ и имлъ сына, лтъ двнадцати. Трудно пересказать все, что бдная жена Эдмонда перенесла отъ дурнаго обращенія мужа, и съ какою кроткою ршимостью терпла она все, въ надежд, что сынъ будетъ честнымъ человкомъ.
‘Отъ поведенія главы семейства зависятъ счастіе и несчастіе дтей. Способный проживать, не умя наживать, богатый мызникъ скоро сдлался бднякомъ, и вскор у него не стало другаго жилища, кром кабака. Жена его, при дятельности, которой ничто не могло остановить, находила между тмъ средства поддерживать хозяйство, но рдко по вечерамъ не была она бита, когда мужъ возвращался изъ кабака, ругая ее, вмсто благословенія.
‘Несмотря ни на что ею переносимое, бдная женщина не жаловалась, и находила время приходить въ церковь съ сыномъ. И она и онъ были такъ опрятно одты, что могли устыдить людей гораздо побогаче своею одеждою. Г-жу Эдмондъ вс уважали, и когда она выходила изъ церкви, каждый на перерывъ старался поговорить съ нею, сказать ей ласковое слово.
‘Прошло лтъ шесть или семь. Молодой Эдмондъ росъ и годами и силами, когда несчастная мать его старла и слабла. Два пути были передъ нимъ, при вступленіи его въ свтъ: одинъ, ведущій къ добру пожертвованіями — путь матери, другой, легчайшій, проложенный къ удовольствію забвеніемъ долга — путь отцовскій, онъ избралъ послдній.
‘Слабая, удрученная горестью, добродтельная мать все еще ходила въ церковь, но сильная рука сына не поддерживала ея боле, и когда утомленные глаза ея не могли уже читать Библіи, не кому было усладить ея чтеніемъ. Дитя, вся надежда ея, столь любимый ею, для кого съ такою бодростію переносила она бдственные дни, бросившійся въ жизнь расточительную и развратную, забылъ свою добрую мать и ея уроки добра. Напрасно старалась она возвратить его къ обязанностямъ. Ничего не слушалъ онъ, и со всею силою своего возраста предавался безпорядкамъ жизни, которая должна была ускорить смерть его матери, а его самого довести до гибели.
‘Съ нкотораго времени, шайка негодяевъ опустошала нашу сторону, такъ, что нигд немогли найти слдовъ ея. Сдлавшись дерзче при ненаказанности, они учинили значительное воровство, съ такими важными слдствіями, что начальство усилило дятельность, отыскало слды и успло захватить злодевъ. Между ними находился и молодой Эдмондъ, сынъ столь почтенной, доброй матери. Судъ не заставилъ себя дожидаться, доказательствъ было слишкомъ много, преступниковъ осудили на смерть. Въ то мгновеніе, когда произносили приговоръ — раздался вопль Эдмондъ затрепеталъ… Онъ увидлъ свою добрую мать!— Его лицо, до того времени спокойное, покрылась смертною блдностью, члены его задергало судорогами, онъ едва могъ устоять…. Сложивъ руки, на колняхъ, несчастная мать просила Бога взять жизнь ея, но спасти жизнь ея дитяти. Все собраніе обливалось слезами, мысли всхъ совокупились въ одно желаніе — мать выиграла тяжбу за сына. Для нея каждый изъ судей готовъ былъ пощадить Эдмонда, но преступленіе его вызывало казнь…
‘Приговоръ не былъ немедленно исполненъ — просили милости, и между тмъ, каждый день, несчастная мать приходила въ тюрьму, стараясь возвратить сына къ чувствамъ добродтели. Молодой преступникъ оставался глухъ ко всмъ мольбамъ ея, и когда онъ узналъ, что казнь его перемнили на четырнадцати-лтисе изгнаніе, казалось, такая милость его не тронула. Въ одинъ день однакожъ, мать его не пришла по обыкновенію и печаль тронула его сердце. На другой день не было также матери, и три дня прошло такимъ образомъ, что несчастный не имлъ ни какой всти о своей матери. Онъ былъ въ отчаяніи, призывалъ ее съ рыданіями, грызъ себ руки, длалъ тщетныя усилія расторгнуть свои кандалы и упадалъ на свою соломенную постелю, удрученный горестью.
‘Увы! Бдная мать немогла уже никогда съ нимъ видться: печаль сгубила дни ея, и она лежала на смертномъ одр.
‘Мн поручено было передать печальную всть ссыльному. Онъ долженъ былъ отправиться въ тотъ самый день въ Ботани-Бей, и я понималъ, сколько силъ и бодрости надобно было ему перенесть свое несчастіе. Сердце мое сжалось, когда я вошелъ къ нему, онъ говорилъ о своей матери и обливался слезами…
— Несмотря на свои страданія, она тебя прощаетъ и благословляетъ — говорилъ я — припомни ея добродтели и память объ нихъ, да сохранитъ тебя отъ новыхъ бдствій!— ‘Ахъ! М. Г. уврьте ее въ моемъ раскаяніи — вскричалъ онъ — пусть она знаетъ, что сынъ можетъ еще сдлать ее счастливою — пусть она живетъ для меня! Мать моя, добрая мать моя! я тебя увижу, я тебя найду снова, и надежда на то подкрпитъ меня въ бдствіи и ссылк. Я возвращусь сюда, буду жить только для тебя. Скажите ей о томъ, М. Г., и тмъ возвратите мн мои силы — она столько страдала за меня!
‘Многое еще говорилъ онъ, что все было пересказано мною бдной его матери, не для того, чтобы оживить бдную больную, ибо на выздоровленіе ея не было ни какой надежды, но чтобы дать ей умереть съ миромъ.
‘Эдмонда отправили въ тотъ же вечеръ. Черезъ нсколько часовъ мать его умерла, и на другой день похоронили ее на нашемъ кладбищ. Никакая надпись не означила ея могилы, но ея печали и добродтели вдомы Богу!
‘Прежде отбытія своего, Эдмондъ общался мн писать, и черезъ меня увдомлять о себ мать его. Объ отц своемъ не говорилъ онъ ни слова. Несчастный развратникъ, съ тхъ поръ, какъ узналъ объ осужденіи сына, изъявлялъ къ нему свое совершенное презрніе, и ршительно отказался видть его…. Сынъ платилъ ему тмъ же…
‘Семь лтъ прошло, и я не получалъ отъ него никакихъ извстій, даже почиталъ его уже умершимъ, и — радовался за него. Къ чему жизнь, если мы потеряли доброе имя? Но вдругъ принесли мн письмо отъ него, гд увдомлялъ онъ, что его отправили во внутреннія колоніи съ самаго прибытія въ Ботани-Бей, и что онъ посылалъ ко мн посл того много писемъ, для передачи матери.
‘Время ссылки его кончилось, и врный своему слову, онъ возвратился на родину, надясь найти еще въ живыхъ единственнаго человка, для котораго жизнь была ему драгоцнна — мать свою! Въ прекрасный лтній вечеръ явился онъ сюда, и чтобы сократить дорогу, пошелъ черезъ кладбище, по вязовой алле, гд въ дтств своемъ столько разъ хаживалъ онъ въ церковь съ своею доброю матерью. Воспоминанія дтства представились его воображенію, и печальна припоминалъ онъ вс кроткіе уроки добродтели, которые внушала ему мать его съ такою любовію. Слезы текли изъ глазъ его, тяжкая грусть смшивалась съ воспоминаніями, и чтобы найти хоть немного спокойствія, вошелъ онъ въ церковь. Служили вечерню. Церковь была пуста, и грустный Эдмондъ почувствовалъ всю тяжесть своего одиночества. Между тмъ ничто не перемнилось вокругъ него — та же каедра, та же пасторская подушка, онъ узналъ даже лавку, гд сиживалъ съ своею матерью, и глубоко разстроганный, говорилъ онъ самъ себ: ‘А ты, мать моя? Какъ найду я тебя? Тали ты, прежняя, или годы и печали тебя сокрушили и я увижу ебя больную и дряхлую?’ Онъ никакъ не могъ себ представить, чтобы мать его уже умерла — четырнадцать лтъ жилъ онъ мыслью, что нкогда увидитъ ее, и эта мысль укрпляла его въ страданіяхъ ссылки, вела его черезъ отдаленныя моря…
‘Страхъ и робкое предчувствіе однакожь тревожили его. Невольно трепеталъ онъ и не смлъ спросить. Поспшно вышелъ онъ изъ церкви. Въ дверяхъ встртился ему могильщикъ, и заставилъ отступить его на шагъ, изъ опасенія, что встрча съ нимъ не предвщаетъ добра. Но старый могильщикъ не узналъ его и прошелъ мимо съ поклономъ.
‘Эдмондъ прошелъ по селенію, видлъ нкоторыхъ изъ прежнихъ товарищей, которыхъ оставилъ дтьми, и которые были теперь отцами многочисленныхъ семействъ, другіе, что во время отъзда его находились въ полной сил, теперь ходили сгорбясь и казались стариками. Между всми шелъ онъ, какъ совершенно чуждый, и говорилъ самъ себ: ‘Что мн до нихъ — только бы узнала меня мать моя!’ Когда онъ подошелъ къ родимому жилищу, чувствуя, что волненіе его усиливается, остановился онъ, и смотрлъ черезъ плетень въ садъ. Прежнія деревья и ничто не измнилось! Сдлавшись внимательне, разслушалъ онъ вдали радостные голоса и смхъ, но голоса были ему чужіе. Вышли дти и съ ними отецъ ихъ, вс они казались такими счастливыми, но онъ не узналъ ихъ — то были чужіе! Вышла и мать, по видимому, добрая и нжная, но — не его мать….
Такая семейная картина напомнила ему несчастнаго отца его и скорби его матери. Сомннія не оставалось: матери его здсь нтъ, но гд она и у кого спросить, и куда приклонить голову? ‘Пойдемъ отсюда,’ говорилъ онъ — у ссыльнаго нтъ друга, нтъ руки, которую могъ бы онъ пожать, нтъ убжища, гд бы могъ онъ отдохнуть! И вотъ возвращеніе на родину, котораго я такъ желалъ, вотъ кровъ родимый, о которомъ грустилъ за морями… Тамъ, въ пустыняхъ, я былъ не такъ одинокъ!….’
Исполненный печальными мыслями, Эдмондъ удалился отъ убжища, гд столько разъ мать его расточала ему нжныя ласки и заботы. По привычк ли, по случаю ли, пошелъ онъ на лугъ, гд въ дтств часто бгивалъ въ густой трав, удрученный усталостію, прилегъ онъ на траву, но легкій шумъ вблизи заставилъ его приподнять голову, и въ нсколькихъ шагахъ отъ себя увидлъ онъ старика, покрытаго лохмотьями. При вид Эдмонда, старый нищій поблднлъ, и, казалось, какъ будто испугался какого привиднія…
‘Послушай, старичекъ,’ сказалъ Эдмондъ, ‘если ты здшній — не знавалъ ли ты мызника Эдмонда и жены его?’
— Его голосъ! Я не ошибаюсь!— закричалъ нищій.— Ты долженъ быть…..
‘Ссыльный, сынъ мызника Эдмонда. Я только что воротился на родину. Если ты знаешь что нибудь о моей матери, скажи мн поскоре!’
Эдмондъ подошелъ къ нищему. ‘Прочь!’ закричалъ тотъ отчаяннымъ голосомъ — ‘ты долженъ быть демонъ, принявшій его видъ!’ И въ бшенств схватилъ онъ обими руками палку свою, поднялъ ее на Эдмонда…. Проворно увернувшись отъ удара, Эдмондъ ухватилъ нищаго за горло и хотлъ бросить его на землю. Несчастный сталъ требовать пощады. Эдмондъ отпустилъ его, но ужасъ объялъ нищаго. ‘Бги!’ вскричалъ онъ задыхаясь — ‘бги опять, несчастная жертва дурныхъ примровъ отца! Смерть мою припишутъ теб… Я отецъ твой!’ И онъ не могъ боле говорить…
‘Черезъ мсяцъ услышалъ я, что ссыльный Эдмондъ возвратился, убилъ отца своего, былъ найденъ погребающимъ трупъ его и осужденъ на смерть. Законъ являлся неумолимъ, мертвый молчалъ, оправдаться было невозможно. Осужденный и не оправдывался. Онъ желалъ смерти. Только передъ наступленіемъ роковаго часа, онъ потребовалъ утшенія религіи и написалъ ко мн письмо. Вотъ оно:
‘Милостивый государь, почтенный пасторъ и другъ человчества!
‘За преступленія, въ какія увлекъ меня несчастный примръ другихъ, страдалъ я 14-ть лтъ въ ссылк. За убійство, въ которомъ невиненъ, иду на казнь. Придите благословить меня. Умираю безъ сожалнія о жизни, и съ врою, что за гробомъ простятъ и помилуютъ меня. Тамъ за меня молится мать моя.

‘Вашъ покорный слуга Эдмондъ.’

Пасторъ остановился, и какъ было уже довольно поздно, то каждый помышлялъ только объ успокоеніи, унося съ собою грусть о трогательной участи несчастнаго Эдмонда.

——

Приключенія минувшаго дня и исторія ссыльнаго такъ растрогали, или утомили ученаго Пиквика, что едва легъ онъ въ постелю, какъ заснулъ глубокимъ сномъ. На завтра всталъ онъ поздне обыкновеннаго, и то надобно было солнечнымъ лучамъ ударить прямовъ его глаза, отъ чего они раскрылись. Пробудясь, онъ спшилъ одться, открыть окно, и полюбовавшись прелестью сельской природы, спрашивалъ самъ себя: какъ могутъ люди ршиться жить въ город? Призывный голосъ вызвалъ его изъ мечтаній. Онъ посмотрлъ на право, на лво, къ верху — нтъ никого, вдругъ пришла ему идея, ускользнувшая отъ его генія — онъ посмотрлъ подъ окно и увидлъ г-на Вардля въ саду.
‘Здоровы ли?’ спрашивалъ хозяинъ. ‘Что скажете о прекрасной погод? Сходите-ка сюда!
Пиквикъ повиновался.
— Что вы располагаете длать съ этими двумя ружьями?
‘Г-нъ Винкль и я думаемъ поохотиться, пока до завтрака. Кажется, вашъ пріятель большой стрлокъ! Эй, Джое, Джое! скажи тому господину, что все готово, и что я жду его въ большой алле.
Джое только что всталъ, и потому быстро исполнилъ препорученіе.
Вардль взялъ оба ружья на плечо, и послдуемый ученымъ Пиквикомъ, направился по большой алле. Къ нимъ не замедлили присовокупиться трое друзей, ибо Джое, не зная, кого хозяинъ его означилъ неопредленнымъ названіемъ ‘господина’, позвалъ всхъ трехъ Пиквиковыхъ сопутниковъ.
— Скорй, господа!— кричалъ Вардль Винклю, едва замтивъ ихъ.— Такой славный охотникъ, какъ вы, и встаетъ такъ поздно — это непростительно.
Винкль отвчалъ принужденною улыбкою и печально взялся за ружье.
Вардль принялся свистать, двое мальчишекъ въ лоскутьяхъ ползли по такому сигналу на деревья.
‘Для чего лзутъ туда мальчики ваши?’ спросилъ Пиквикъ.
— Гнать дичь. Начинайте, г-нъ Винкль!
‘Не угодно ли?
— Пожалуй! Прочь, господа!
Мальчишки начали шевелить деревья и кричать, для выгона дичи. Вардль выстрлилъ, что-то свалилось. ‘Джое! ступай, ищи!’ Джое повиновался.
— Вашъ чередъ, г-нъ Винкль!
Стрлокъ вышелъ впередъ, поднялъ ружье свое. Пиквикъ и друзья его отошли, чтобы на головы ихъ не попадала дичь, какую свалитъ ловкій охотникъ.
Минута безмолвія.
Мальчишки удвоили крикъ и шумъ. Стая птицъ летитъ. ‘Ну!’ кричитъ Вардль — ‘стрляйте!’
— Ружье осклось!
‘Э, мой милый! что нибудь, да не такъ! Оно никогда не оскается. Дайте-ка его мн! Э, э! да какъ же вы хотите стрлять, когда забыли капсулю?
‘— Ахъ! да, правда! Какая разсянность!
Винкль поправилъ свою небольшую ошибку, выстрлилъ…. Раздается крикъ, бгутъ, и находятъ на трав, не дичь, не птицу, а бднаго Тупмана, у котораго убійственная дробь сидитъ въ рук!
Невозможно передать мгновенія, за тмъ послдовавшаго — такъ всеобще и велико было изумленіе. Пиквикъ назвалъ Винкля тетерей, а тотъ, окаменлый, изумленный, уничтоженный, стоялъ на колнлхъ передъ Тупмакомъ, который, сидя на трав, произнесъ какое-то женское имя, открылъ лвый глазъ, потомъ правый, закрылъ ихъ оба и повалился на спину….
Но по немногу пришелъ онъ въ себя, и поддерживаемый друзьями, поплелся къ дому.
Дамы находились у садовыхъ дверецъ, ожидая охотниковъ и ничего не подозрвая. Миссъ Рахель была особенно весела. Несчастная! она не знала, что произошло…. Бываютъ минуты въ жизни, когда незнаніе составляетъ наше счастье….
‘Что сдлалось съ старымъ господиномъ?’ спросила Изабелла, но миссъ Рахель думала, что племянница говоритъ о Пиквик. Тупманъ казался ей очень молодымъ. Любовь ея смотрла на него, сквозь стекло и сглаживала годы и морщины.
— Не пугайтесь, дти мои!— отвчалъ Вардль, съ заботливымъ видомъ, который всегда пугаетъ — маленькое несчастіе съ г-мъ Тупманомъ.
Громовымъ ударомъ были сіи слова для миссъ Рахили. Она вскрикнула, и упала въ руки одной изъ племянницъ…. О Боже мой! нервическій припадокъ….
— Воды, воды! Лей на нее воду!— кричалъ Вардль.
‘Нтъ, нтъ! что вы? Измочите платье! Мн лучше’ — говорила миссъ Рахель. ‘Но онъ.ч. что онъ?… Проклятая охота — раненъ? умеръ?.. Изабелла, милая Изабелла! лекаря….
Новый припадокъ!
— Успокойтесь, милая миссъ — говорилъ Тупманъ, растроганный до слезъ.
‘Это онъ! Его голосъ!
Третій припадокъ!
— Не тревожтесь! Увряю васъ, что я не чувствую боли, и … мн теперь такъ хорошо!…
‘Вы не умерли? Охъ! говорите: вы не умерли?
— Да, что же ему уврять тебя, что онъ не умеръ!— сказалъ сердито Вардль.— Ты дуришь, сестра!
‘Миссъ! не откажите мн руки вашей!
Растроганная Рахель дала ему руку, и они вмст вошли въ столовую. Еще не садясь на софу, Тупманъ почтительно поцловалъ руку той, которая показала ему столько любви….
Но усвшись хорошенько, Тупманъ закрылъ глаза.
— Милый, безцнный г-нъ Тупманъ!— говорила Рахель, думая, что онъ дремлетъ.
Счастливецъ затрепеталъ.
‘О, повтори слова твои!’ воскликнулъ онъ, открывая глаза.
— Какъ? Ты ихъ слышалъ!
‘О, повтори! Они исцляютъ меня!
Миссъ Вардль хотла отвчать, когда вошелъ братъ ея съ лекаремъ. Врачъ осмотрлъ руку, и сказалъ, что все вздоръ. Тупманъ немножко надулся, но за то объявленіе лекаря всхъ успокоило. Вс стали по прежнему веселы. Только Пиквикъ былъ задумчивъ: онъ потерялъ довренность къ двумъ способностямъ своего друга Винкля, какими тотъ хвасталъ — верховой зд и стрльб.
‘Не умете ли играть въ кулючки?’ спросилъ его Вардль.
— Нтъ, а вы?
‘Прежде славно игрывалъ, да теперь отсталъ, хоть все еще считаюсь мастеромъ. Сегодня у насъ будетъ на лугу большая игра — хотите посмотрть?
— Только не пробилъ бы намъ головы какой нибудь неловкій игрокъ!…
Значительный взглядъ. Винкль покраснлъ и потупилъ глаза.
‘Больнаго оставимъ мы на рукахъ нашихъ дамъ’, сказалъ Вардль. ‘Моя сестра такая заботливая’….
И они пошли, но какъ изумился ученый Пиквикъ, когда среди луга, гд собралась вся деревня, и гд приготовленъ былъ обдъ, онъ увидлъ своего стариннаго, дорожнаго товарища, человка въ зеленомъ кафтан, зятя покойнаго Болоро Фицгига, словомъ — комедіанта Джингля, который казался тутъ, какъ будто дома, всмъ распоряжалъ, бгалъ, шумлъ!
Джингль оказалъ вс учтивости Пиквику и его сопутникамъ, и потому, когда всхъ пригласили къ обду, Джингль присталъ къ Пиквику, а тотъ не могъ отказаться отъ него. И вотъ, благодаря покровительству ученаго мужа, Джингль за столомъ, и играетъ важную роль. Каждый изъ собесдниковъ сть за двухъ и пьетъ за четверыхъ. Множество тостовъ провозглашается со всхъ сторонъ. Джингль говоритъ рчь….
По своему обыкновенію, Снодграссъ записалъ множество любопытныхъ вещей для доставленія въ свой клубъ, и безъ сомннія, он были бы полезны, если бы, отъ множества тостовъ, рукопись его не сдлалась такою связною, что онъ ничего не могъ въ ней разобрать.
Пиръ кончился. Гости Динглей-Дельскіе думали о возврат, и Вардль, изъ уваженія къ Пиквику, пригласилъ къ себ Джингля, а Пиквикъ посовстился отказаться отъ такого товарища. Джингль не заставилъ себя просить, онъ шелъ впереди всхъ и говорилъ всхъ громче.

——

Заботы, оказанныя миссъ Рахилью Тупману, воспламенили его сердце, и онъ ршился отважиться на объясненіе. Случай представился скоро. Былъ вечеръ. Об двицы Вардль вышли куда то бабушка храпла въ креслахъ, слуги наслаждались досугомъ передъ кухнею, съ пира ждали хозяина не скоро, миссъ Рахиль и Тупманъ были одни въ садовой бесдк… и кого не увлечетъ любовь въ саду, въ бесдк, при наступленіи ночи!
‘Вы ангелъ!’ воскликнулъ Тупманъ, обращаясь къ предмету любви своей.
— Вс мужчины говорятъ таки всмъ женщинамъ, но всегда ли они такъ думаютъ!
‘Охъ! не сомнвайтесь въ моей искренности! Отнын жизнь моя у ногъ вашихъ, располагайте моимъ жребіемъ, вамъ принадлежу я! Скажите: жду моего ршенія на колняхъ!
— Прошу васъ — встаньте, г-нъ Тупманъ… Вы меня стыдите…
‘Скажите, что вы меня любите!
— Не смю сдлать такого признанія, но я не равнодушна къ вамъ…
Тупманъ не далъ ей времени докончить словъ, прижалъ ее къ сердцу, и называя ее нжнйшими именами, запечатллъ уста ея поцлуемъ…
Миссъ Рахиль противопоставила сначала сопротивленіе, соразмрное восторгамъ ея любовника, полотомъ, уступая его страсти, сама подарила его поцлуемъ. Вдругъ чувствительная миссъ закричала отъ страха, Тупманъ оборотился — Джое стоялъ передъ ними!
— Ужинъ готовъ!— воскликнулъ Джое,
‘А ты… ты давно здсь?
— Только что пришелъ, сударь.
‘Ну, хорошо! Мы идемъ за тобою. Не безпокойтесь, милая Рахиль! этотъ соня ничего но видалъ и не слыхалъ.
Нжная чета явилась къ ужину.
Хозяинъ и другіе гости не возвращались, начинали безпокоиться объ нихъ, и уже около полуночи услышали шумъ въ кухн. Только Джингль сохранилъ здравый смыслъ. Четверо другихъ не знали что говорятъ, и ихъ принуждены были нести въ постели. Что касается до ловкаго пройдохи, онъ остался съ дамами и показалъ себя чудесно ловкимъ человкомъ. Тупманъ ощутилъ мученіе ревности, и ложась въ свою постелю, думалъ: ‘Зачмъ до сихъ поръ не свернулъ себ шеи, этотъ негодяй!’
Бабушка имла обыкновеніе каждое утро подышать свжимъ воздухомъ въ садовой бесдк, и Джое обыкновенно водилъ се туда. На другой день, хозяинъ и гости отдыхали еще посл пирушки, бабушка отправилась въ бесдку, и испугалась, когда Джое подошелъ къ ней съ таинственнымъ видомъ, и закричалъ ей на ухо: ‘Сударыня!’
— Что ты, Джое?
‘Я хочу васъ испугать.
— Что ты, мой другъ! я всегда тебя такъ любила, какъ добраго парня?
‘Знаю, да, что вы думаете видлъ я здсь, вчера, въ этой бесдк?
Джингль былъ подл, и непримтно подошелъ подслушать тайну Джое. А подслушать было не трудно, потому, что онъ и бабушка кричали во все горло.
‘Да, что такое? Что такое, Джое?
Тутъ соня разсказалъ всю любовную сцену, которой былъ свидтелемъ. Бабушка не могла опомниться отъ удивленія, а Джингль ршился воспользоваться открытіемъ и не проронилъ ни словечка. Пяти минутъ не пробылъ онъ въ Динглей Дел, а уже составилъ планъ овладть сердцемъ миссъ Рахили. Старыя двушки съ приданымъ большая приманка для плутовъ. Вообразите радость нашего плута, когда онъ узналъ объ интриг, которою могъ запутать миссъ Рахиль! Размышляя о средствахъ, подошелъ онъ къ дому, вошелъ въ столовую. Миссъ Рахиль была тамъ одна. Джингль заперъ двери, и съ жаромъ обратился къ ней: ‘Миссъ Вардль!’ сказалъ онъ — недавно имлъ я честь узнать васъ, и простите, что оставлю вс церемоніи: честь ваша мн дорога — все открыто!’
— Я васъ, сударь, не понимаю.
‘Сопя Джое все видлъ, что было въ бесдк, все разсказалъ вашей маменьк… Вы понимаете теперь? Какъ Тупманъ цловалъ васъ, обнималъ…
— Вы, сударь, оскорбляете меня!
‘Помилуйте! Я все подслушалъ, и спшилъ предупредить васъ объ опасности.
— Что длать теперь! Братъ взбсится!… Посовтуйте мн…
‘Всего легче сказать, что Джое бредитъ, видлъ все во сн, и его вытолкаютъ изъ дома!
Рахиль улыбнулась. Джингль вздохнулъ и молчалъ. И вдругъ бросился онъ въ двери…
— Г-нъ Джингль! вы что-то разсяны. Участіе, какое вы приняли во мн, не даетъ ли мн права спросить о причин вашего смущенія?
‘Какъ смтъ, когда вы…
— Изъяснитесь!
‘Хорошо, миссъ. Вы, вы — любите неблагодарнаго! Но… простите! Онъ другъ мн…
— Вы сказали уже такъ много, что должны кончитъ!
‘Дружба… честь…
— Заклинаю васъ!
‘Правда, правда… ваше спасеніе…
— О, говорите, говорите!
‘Знайте же, что Тупманъ хочетъ только вашего приданаго!
— Несчастная!
‘Сомнваться нечего: двка должна быть богата’ — думалъ Джингль, и онъ продолжалъ: ‘Онъ любитъ другую, молодую, черноглазую…
— Племянницу мою Эмилію?
‘Разумется. Замчайте за ними сегодня за столомъ. Увренъ, что онъ сядетъ подл нея, станетъ шептаться съ нею, оставить васъ… Это не въ первые ему, втреннику, человку безъ сердца…
— Злодй!
‘Да, еще какой! Помните, что вамъ надобно быть твердою, не говорить ничего, и разорвать съ нимъ связь, когда вы убдитесь въ его измн.
— Все сдлаю.
‘Общаетесь?
— Клянусь!
‘О, вы самая любимая, и самая милая изъ всхъ въ мір двушекъ!
Джингль упалъ къ ногамъ Рахили, и поднялся на ноги уже съ признаніемъ въ любви.— Тотчасъ побжалъ онъ въ комнату Тупмапа. ‘Ваши шалости, г-нъ Тупманъ… ваши побды… все открыто!’ — Слдовалъ разсказъ. Тупманъ остолбенлъ. ‘Что длать?’ — Миссъ Рахиль проситъ васъ ссть за столомъ подл Эмиліи, заниматься только ею, говорить только съ нею, и тмъ отвлечь вс подозрнія…— Тупманъ общалъ, сдержалъ слово, и миссъ Рахиль, убжденная въ его измн, поклялась отмстить ему.
Вечеромъ мелькали въ саду дв тни, одна длинная и тонкая, другая короткая и толстая. То были Джингль и Тупманъ. ‘Ну, какъ вы думаете? Всхъ ли я обманулъ?’ спрашивалъ толстякъ.— ‘Чудо, какъ обманули!’ говорилъ Джингль.— ‘Такъ и ведите, пока я васъ увдомлю!’
— Но, по крайней мр, отнесите же миссъ Рахили увреніе въ моей нжной любви, и пусть она знаетъ, какъ дорого стоитъ мн притворство…
‘Все, все ей перескажу, только вы-то сами ничего съ ней не говорите!
— Ея спокойствіе мн дороже самой жизни моей! Пусть вритъ она моей покорности. А вы, о другъ мой! примите тысячу благодареній за ваше благородное поведеніе, и врьте, что я желалъ бы имть случай доказать вамъ мою признательность…
‘Ни слова, ради Бога! Прощайте! Да, мимоходомъ: не ссудите ли вы меня дни на три бездлкой? Гиней десятокъ…
— Сдлайте милость — вотъ он!
‘Надобно ли благодарить?— Смотрите же: ни слова, ни взгляда, ни движенія!
— Окаменю!
Вечеромъ въ тотъ же день, когда вс за ужиномъ заняли мста свои, ни Джингль, ни миссъ Рахиль не являлись. ‘Гд сестра?’ спрашивалъ Вардль. ‘Гд Джингль?’ спрашивалъ Пиквикъ — я его цлый день не вижу!’
Начали ужинать, и ученый мужъ поднесъ къ устамъ первый кусокъ ростбифа, когда вс служители вошли въ столовую толпой. ‘Что такое?’ спрашивалъ Вардль — ‘не пожаръ ли въ дом?’
— М. Г., миссъ Рахилй и господинъ въ зеленомъ кафтан отправились въ почтовой коляск изъ Синяго Льва.
‘Я обманутъ!’ говорилъ Тупманъ, ходя по комнат большими шагами — плутъ на мои деньги увезъ мою Рахиль!
— Эй! поскоре лошадь въ коляску! Я слдую за ними — говорилъ Вардль.— Только бы догнать… Какая страсть давать себя увозить! Ужь въ который разъ…. Любезный г-нъ Пиквикъ! вы подете со мною?
‘Охотно. Позвольте только взять мой портфейль…
Черезъ пять минутъ, Пиквикъ возвратился съ длиннымъ лицомъ.
— Что съ вами?— спрашивалъ хозяинъ.
‘Меня обокрали, почтеннйшій, безсовстно обокрали… Этотъ мошенникъ… Я дозволялъ ему входить въ мою комнату… Не кому другому!
— Да, онъ, онъ!
‘Мы поймаемъ его!
— Повсимъ его!
‘Въ дорогу!
Подвезли коляску, двое друзей сли въ нее и покатились. Прохавши большую часть ночи, претерпвши бурю, получивши сотни дв толчковъ, они увидли почтовую коляску, хавшую въ галопъ. ‘Дв гинеи, если ты догонишь, почтальонъ!’ кричалъ Вардль, красня отъ гнва. И вотъ вскор — коляски рядомъ. Да! въ той сидятъ бглецы! Джингль погоняетъ своего возничаго кулаками и голосомъ, брать миссъ Рахиль грозитъ ему и ругается отборными словами. Вмсто отвта, Джингль хохочетъ.
Вардль хотлъ выскочить, когда отъ жестокаго толчка, коляска его опрокинулась. Нсколько секундъ слышны были только трескъ, дребежжанье, глухой шумъ. Наши друзья вылзли изъ развалинъ, какъ могли. Пиквикъ поправлялъ свои очки, Вардль искалъ свою шляпу. Коляска разбилась въ дребезги.
‘Что, господа?’ кричалъ имъ Джингль. ‘Цлы ль головы? Такъ ли пусты, какъ прежде?
‘Если вамъ угодно знать о миссъ Рахили, она здорова и весела. До свиданія!
Почтальонъ захлопалъ бичемъ и коляска умчалась — по крайней мр, удалилась. Пиквикъ бсился и клялся, что накажетъ дерзкаго. ‘А онъ воспользуется временемъ, прідетъ прежде насъ въ Лондонъ, и тогда, тогда… Отправимся пшкомъ… Что длать!’
Двое друзей пустились пшеходствовать. Дождь лилъ ручьемъ.

——

На другой день, рано утромъ, въ одной изъ плохихъ Лондонскихъ гостиницъ, во двор, какой-то худо одтый человкъ чистилъ сапоги и башмаки.
‘No 22-й требуетъ сапоги свои!’ кричала служанка.
— Не его чередъ!— отвчалъ чистильщикъ.
‘Ему нужно. Разв ты не знаешь, Самуель, что онъ пріхалъ поутру, съ дамой, которая заняла особо No 5-й.
— Что жь ты не скажешь! Вдь я думалъ, что это грошевой постоялецъ! Отдльные два нумера. Тугъ дло другое!
Самуель поспшилъ, и черезъ минуту сапоги No 22-го устыдили бы блескомъ своимъ любое зеркало. Онъ понесъ ихъ въ No 5-й, и постучался у дверей. ‘Войди!’ закричалъ мужской голосъ. Самуель повиновался, вошелъ, поклонился, отдалъ сапоги и готовился вытти, но постоялецъ оставилъ свой завтракъ и обратился къ нему съ вопросомъ: ‘Послушай, не знаешь ли ты: гд здсь берутъ свидтельства на внчанье?
— Берутъ, сударь, ихъ тамъ, подл Павловскаго, тутъ дворикъ, на право книжная лавка, на лво гостиница, да тамъ вамъ скажутъ! О, да тамъ всегда такіе плуты — ужь такъ улестятъ…
‘Что жь такое?
— Да, ужь уговорятъ хоть кого жениться! Мой отецъ, извощикъ, былъ вдовый, толстякъ этакой! Посл матери моей осталось ему 400 фунтовъ — славное наслдство! А его уговорили, такъ, да сякъ, возьми свидтельство, да и навязали ему бабу, а онъ и женись… Извините! ужь если дойдетъ до этого рчь, я не вытерплю… Мошенники!.. Вамъ ничего не угодно?
‘Ничего. Спасибо!
Самуель вышелъ.
— Ну, моя безцнная — сказалъ тогда Джингль (вы догадались, что постоялецъ былъ онъ) — я пойду за свидтельствомъ, тамъ ужь все готово, и свидтели, и пасторъ, и — завтра вы моя на вки!
‘Такъ скоро!
— Часы, дни, недли, мсяцы, годы помчатся еще быстре, когда вы будете моею супругою! Пароходъ въ тысячу силъ — ничто противъ быстроты счастія!
‘А если братъ мой прідете?
— Не бойтесь. Они повалились тамъ на дорог! А впрочемъ, вдь мы вышли изъ почтовой коляски, и сюда пріхали въ фіакр. Ну, кто насъ здсь отыщетъ!
— Да, не замедлите…
‘Лечу, моя безцнная!’ Онъ поцловалъ свою собесдницу и отправился.
Едва онъ за ворота, какъ Пиквикъ и Вардль вошли во дворъ, въ сопровожденіи адвоката, маленькаго, толстаго, курносаго человчка. Онъ былъ весь въ черномъ, сапоги его блистали, какъ его глаза, голова погружалась въ огромное жабо, а изъ кармана висли часовыя цпочки. Онъ обратился къ Самуелю. ‘Ты, кажется, очень занятъ?’ спросилъ онъ.
— Охъ, сударь, таки занять, да за то димъ мы хлбъ трудовой, и насъ не поведутъ къ вашей милости за то, что мы живемъ на счетъ другаго!
‘Ты весельчакъ!
— Наслдственная болзнь. Отецъ мой прошутилъ цлый вкъ.
‘Этакое воронье гнздо ваша гостиница!
— Да, вотъ хозяинъ сбирается починить, только все некогда. Вдь это не на кафтанъ заплатку поставить!.. Но что вамъ угодно?
‘Вотъ первое — возьми полъ-гинеи, а потомъ скажи: кто теперь у васъ въ гостиниц изъ прізжихъ?
— За полъ-гинеи покорнйше благодарю, а прізжіе… Вотъ, позвольте!
И Самуель, для котораго всхъ людей въ мір представляла ихъ обувь, началъ считать по пальцамъ:
‘Деревянная нога, No 6, старые башмаки, No 13, полусапоги, 20, пять паръ сапоговъ въ столовой, женскіе башмаки, да старые сапоги, No 5…
— Стой! Какіе башмаки?— вскричалъ Вардль.
‘Женскіе — плохи — мастеръ Броунъ.
— Это нашъ башмачникъ — это она!
‘Старые сапоги пошли за свидтельствомъ на внчанье.
— Гд No 5-й? говори скоре!
Полъ-гинеи сдлали Самуеля услужливымъ. Онъ повелъ постителей, и они вошли въ нумеръ, когда Джингль воротился, и показывалъ миссъ Рахили взятое имъ свидтельство.
‘Вы, сударь, плутъ!’ вскричалъ Вардль, съ гнвомъ приближаясь къ нему.
‘Какъ осмлились вы похитить мою сестру? Паркеръ! начинайте ваше дло, допрашивайте, путайте, его! А ты, Рахиль, въ твои годы, убжать съ негодяемъ, бродягой, обезславить наше семейство!.. Эй, мальчикъ! счетъ, что забрала эта госпожа и фіакръ! Надвай свою шляпу, Рахиль!
— Посмйте такъ распоряжаться, М. Г.— вскричалъ Джингль.
‘Какъ? Ты осмливаешься!
— И очень — она моя жена. Она была свободна въ выбор, въ ея лта можно быть два раза совершеннолтнею.
‘Какъ, безсовстный?’ вскричала Рахиль.
— Я ошибся, мой ангелъ! Я хотлъ только сказать, что вамъ лтъ подъ сорокъ…
‘Сорокъ!’ И чувствительная миссъ упала въ обморокъ.
— Теперь легче унести ее отсюда — говорилъ Вардль.
‘Я не допущу — она моя жена!’
— ‘И я ничего не могу сдлать!’ сказалъ адвокатъ.— Если тутъ было добровольное согласіе, судъ не иметъ права вступаться. Разв вы пойдете на денежную сдлку съ господиномъ…
‘Денежную! Онъ и то укралъ у г-на Тупмана десять гиней.
— А у меня портфейль съ бумагами…
‘Да, есть ли у васъ доказательство на все это? Добровольное согласіе — повторяю я…
— Иу, да, чорть съ нимъ! Пусть онъ только откажется отъ сестры моей — я заплачу ему.
‘Такъ мы уладимъ дло. Г-нъ Джингль, не угодно ли вамъ пожаловать въ ближнюю комнату?
— Охотно.
Они вышли.
‘Видите,’ сказалъ плуту адвокатъ — вы полагали миссъ Рахиль съ богатымъ приданымъ, а у ней ничего нтъ, и только посл смерти матери достанется нсколько сотъ фунтовъ, и т можетъ она отнять за бгство и неповиновеніе… Но, положимъ, что вы будете ждать…
— Да, я буду ждать…
‘Фамилія г-на Вардля отличается долговчіемъ. Вы сыщете партію лучше… Двадцать пять гиней, думаю, стоять двицы Вардль? Братъ согласенъ дать ихъ.
— Какъ возможно! И на пятидесяти не помирюсь. Сочтите сами расходы: путешествіе до Лондона 9 гиней, свидтельство на внчанье 3 гинеи — сотню за хлопоты, да хоть восемь на водку. Давайте 120 гиней и дло кончимъ!
Адвокатъ спорилъ. Помирились на семидесяти.
‘Сто двадцать!’ сказалъ адвокатъ, подходя къ Вардлю — не беретъ мене!
— Киньте ему 120 гиней, и велите убираться къ чорту! вскричалъ Вардель.
Деньги отсчитаны. Адвокатъ выдалъ Джинглю семдесять, положилъ въ свои карманъ пятьдесятъ, и Джингль отправился гулять вольной птичкой.
Когда миссъ Рахиль увидла себя оставленною, она была въ отчаяніи, и только могла выговорить: ‘Безсовстный! Сорокъ лтъ, и онъ меня оставилъ!..’
На другой день, двое нашихъ друзей отправились съ прекрасною бглянкою въ Динглей-Дель, куда и прибыли благополучно вечеромъ.

——

Ночь, проведенная спокойно, и сельскій воздухъ, скоро возвратили Пиквику его душевныя и тлесныя силы. Два дня былъ онъ разлученъ съ своими друзьями, и съ величайшею радостью встртили они его, при возвращеніи съ утренней прогулки. Но Тупмана не было между ними. Пиквикъ понялъ молчаніе на вопросъ его… ‘О страсти!’ проворчалъ онъ — ‘сильныя страсти! Вы всегда бдственны человку!’
— Гд Тупманъ?— спрашивалъ Пиквикъ.
‘Ухалъ, не знаемъ куда,’ отвчалъ Снодграссъ. ‘Не говоритъ ли онъ чего нибудь въ письм, которое оставилъ на ваше имя.’
Пиквикъ взялъ письмо, и прочелъ въ немъ слдующее:

‘Мой почтенный другъ!

‘Высокій характеръ вашъ и ученіе ставятъ васъ превыше слабостей человческихъ, но вы поймете, какъ грустно, когда у васъ занимаетъ деньги и обманываетъ васъ человкъ, называвшійся вашимъ другомъ, и когда измняетъ вамъ любовь. Жизнь моя была отдана милой, любезной двушк, и теперь мн непремнно надобно умереть. Прощайте, почтенный Пиквикъ! Если вздумаете писать, то адресуйте письма ваши въ Нобгамъ, въ гостинницу Коженной Бутылки. Скажите Рахили… Нтъ! ничего не говорите, и при ея воспоминаніи, едва имю силы подписать, что я есмь

вашъ грустный Тупманъ.

‘Его надобно спасти — ду немедленно!’ воскликнулъ Пиквикъ. Тотчасъ отправился онъ къ Вардлю и объявилъ о своемъ намреніи. Тщетно хотли удержать его. ‘Проклятая любовь!’ ворчалъ Вардль.
Нсколько разъ звавши друга своего Снодграсса, Пиквикъ увидлъ его выходящаго изъ корридора съ заплаканными глазами: онъ прощался тамъ съ Эмиліею Вардль. Пиквикъ задумался и повторилъ раза два: ‘Еще!.. О юность! о страсти!
Трое друзей нашихъ пріхали въ Рочестеръ вечеромъ, и, не смотря на грусть свою, славно пообдали. Потомъ, пшкомъ пустились они въ Кобгамъ. Былъ тогда Іюнь и день прекрасный. Птички, мирныя обитательницы деревьевъ по дорог, пли согласный концертъ любви, земля покрывалась зеленымъ ковромъ и душа увлекалась весельемъ. Друзья наши прошли по парку временъ Елисаветинскихъ, стада оленей прыгали тамъ и здсь, кролики прятались въ траву.
‘Для человка наскучившаго жизнью, не слишкомъ печальное жилище!’ сказалъ Пиквикъ.— ‘Но поспшимъ… Кто знаетъ? .’
Снодграссъ и Винкль повторили: ‘Кто знаетъ!’ — Скоро прибыли вс въ гостинницу Коженной Бутылки, и были введены въ комнату, гд находился отчаянный Тупманъ. Въ самомъ дл, онъ готовился умереть, но только избралъ странный родъ смерти, ршился объсться. Такъ можно было, по крайней мр, полагать, судя по обду, который стоялъ передъ нимъ, и гд ужасный окорокъ былъ окруженъ жареною дичью и дюжиною бутылокъ вина и портера. Въ то мгновеніе, когда вошли друзья, Тупманъ подносилъ ко рту огромный кусокъ ветчины. Вилка упала изъ рукъ его. Сказать онъ ничего не могъ — потому, что ротъ его былъ набитъ.
‘Оканчивайте вашъ обдъ, г-нъ Тупманъ,’ сказалъ Пиквикъ, садясь, ‘а потомъ мы поговоримъ на досуг.’
Обдъ кончился. Вс вышли и около получаса прогуливались по кладбищу. Пиквикъ ходилъ отдльно съ Тупманомъ, говорилъ краснорчиво, и потому ли, что ученикъ не могъ ничего противоположить сильнымъ доказательствамъ учителя, иди и самъ онъ имлъ время подумать, но только Тупманъ согласился жить, и раздлять по прежнему труды и приключенія своего почтеннаго друга, ибо, ‘потерявъ все милое, ему все равно, что ни длать и гд ни влачить печальное бытіе’ — говорилъ онъ. Пиквикъ съ чувствомъ пожалъ руку чувствительнаго Тупмана, и оба присоединились къ товарищамъ. ‘Онъ спасенъ!’ шепнулъ имъ Пиквикъ.
За то, возвращаясь въ гостинницу Коженной Бутылки, ученый мужъ произвелъ открытіе, которое обезсмертило его имя и возбудило зависть всхъ антикваріевъ. Передъ порогомъ бдной хижины, онъ увидлъ камень, до половины вросшій въ землю. Онъ остановился и сталъ смотрть.
— Что такое?— спрашивалъ Тупманъ.
‘Надпись. Она не погибнетъ для науки — я соберу свднія.
Пиквикъ постучался у дверей хижины. Вышелъ какой-то человкъ.
— Не можешь ли, мой милый, сказать, какъ попался сюда этотъ камень?
‘Да, такъ — валяется себ. Какъ запомню, такъ онъ все тутъ.
— Не продашь ли ты его мн?
‘Да, на что вамъ такую дрянь?
— Вотъ теб шесть шилинговъ.
‘Давайте!
Камень вырыли и перетащили въ Коженную Бутылку. Тутъ Пиквикъ принялся за него, и судите о восторг четырехъ друзей, когда на камн ясно прочитали они слдующія буквы?

BILST
UM
PSHI
S. М.
ARK.

Пиквикъ не зналъ, что длать отъ восхищенія. Достигнута цль, о которой грустило сто честолюбіе, сбылись мечты!… Въ области, славной ея древностями, въ деревн, сохранившей слды древняго образованія, онъ, Пиквикъ, глава знаменитаго клуба, нашелъ камень, до сихъ поръ неизвстный ученымъ!
‘Завтра же ду въ Лондонъ!’ говорилъ онъ. ‘Во первыхъ, мое сокровище надобно поскоре передать въ руки знатоковъ, а во вторыхъ въ Итансвил будутъ выборы, и мой почтенный другъ, адвокатъ, г-нъ Паркеръ, оказавшій намъ съ г-мъ Вардлемъ такую услугу, будетъ агентомъ одного изъ кандидатовъ. Онъ просилъ меня быть на выборахъ’.
Трое учениковъ согласились съ учителемъ, и учитель, довольный такимъ доврчивымъ послушаніемъ, изъявилъ имъ признательность. Онъ помстилъ свой драгоцнный камень въ ящикъ, нарочно сдланный, и вечеръ весело заключился пуншемъ.
Одиннадцать часовъ пробило, когда друзья разошлись но своимъ комнатамъ, но Пиквикъ, взволнованный событіями дня, не могъ уснуть. Онъ отворилъ окно и предался мечтамъ и размышленію. Ударило полночь, когда ученый мужъ раздлся и легъ въ постелю.
На завтра, посл добраго завтрака, четверо друзей и камень отправились въ Лондонъ, куда прибыли посл полудня.

——

Надобно ли говорить читателю, что ученый Пиквикъ поспшилъ представить своимъ сочленамъ драгоцнную находку Кобгамскую? Онъ произнесъ длинную рчь, изъясняя неизъяснимую надпись, и потомъ напечаталъ брошюрку въ 99 страницъ о такомъ любопытномъ предмет. Нсколько дней, вс ученые только о томъ и говорили. Три антикварія поссорились за объясненіе буквъ и смыслъ ихъ, одинъ чуть не утопился съ досады, что ничего въ нихъ понять не можетъ, и Пиквикъ былъ сдланъ въ одинъ годъ, за свое великое открытіе, членомъ семнадцати ученыхъ обществъ. Надобно прибавить, вс семнадцать обществъ объявили, что ни чего не понимаютъ, ни въ надписи, ни въ изъясненіяхъ ея, но вс признали находку весьма драгоцнною.
Все это бсило злаго Больтона, грознаго противника нашему знаменитому ученому. При ограниченности своихъ знаній, онъ безстыдно объявилъ, что сомнвается въ томъ, чему поврили семнадцать ученыхъ обществъ. Вредя всячески Пиквику, онъ здилъ въ Кобгамъ, и по возвращеніи привезъ свдніе, отобранное имъ отъ прежняго хозяина камня, гд говорилось, что камень точно былъ старинный, но хозяинъ камня объявилъ надпись новою, и именно, будто онъ самъ вырзалъ ее отъ нечего длать, и что длая надпись, онъ не придавалъ ей никакого смысла, а чертилъ, что ему вздумалось.
Злобная клевета Больтона была принята съ такимъ справедливымъ негодованіемъ, что Больтона немедленно исключили изъ клуба. Пиквику, въ вознагражденіе поднесли золотые очки, и единогласно опредлили поставить портретъ его въ зал собранія.
Раздраженный Больтонъ написалъ памфлета, гд обсмялъ вс семнадцать ученыхъ обществъ. Они отвчали ему замчательными брошюрками, которыя были переведены на вс Европейскіе языки. Таково было начало знаменитаго пренія, которымъ долго оглашались журналы. Многіе не понимали въ чемъ состоитъ дло, но тмъ не мене, споръ прославилъ имя Пиквика и обезсмертилъ Кобгамскій камень его.
Надобно вамъ сказать, что жилище Пиквика соотвтствовало слав и отношеніямъ его въ свт. Кабинетъ и спальня его выходили окнами на Госпель-Стритъ, и изъ оконъ своихъ могъ онъ ежечасно изучать человчество. Сосдомъ у него былъ старикъ, а хозяйка квартиры нкто г-жа Бурдель, вдова отставнаго таможеннаго чиновника, и мать маленькаго шалуна, сына, который почти весь день бгалъ по улиц, и отъ того въ дом было тихо.
Наканун отъзда нашего ученаго въ Итансвиль, онъ ходилъ по своей комнат съ озабоченнымъ видомъ, и безпрестанно поглядывалъ, то на часы, то въ окно, ожидая маленькаго Бурделя, котораго послалъ куда-то. Явно было, что дло шло не о бездлиц.
— Сударыня — сказалъ онъ хозяйк, которая въ ту минуту убирала его комнату.— Вашъ сынокъ долго заходился.
‘Можетъ быть, далеко посланъ.
— Да, правда.
Пиквикъ замолчалъ, а г-жа Бурдель продолжала сметать пыль.
— Какъ вы думаете: много ли мн надобно прибавить, если, вмсто одного, насъ будетъ двое?
‘Что за вопросъ!’ отвчала г-жа Бурдель.
— Но какъ вы думаете?
‘Да, право, не знаю … Все зависитъ отъ того, какова будетъ другая особа: экономка или расточительна….
— О, та особа, которую я имю въ виду, одарена превосходными качествами! Совершенное знаніе свта и замчательный умъ….
Г-жа Бурдель покраснла.
‘Вы, сударь, слишкомъ поспшны.
— Я все обдумалъ, и говоря откровенно — ршился. Вы удивитесь, что я вамъ ничего не говорилъ, пока не послалъ вашего сына, но мое ршеніе было еще не твердо, и я надялся, что вы спорить не станете….
‘Могу ли спорить!
— И вамъ будете тогда легче.
‘Это бы ничего, но я хотла бы только вамъ угодить, и чувствую всю признательность, что вы тронулись моимъ уединеніемъ и одиночествомъ.
— Какъ? Да, правда, и вамъ будете въ жизни добрый товарищъ.
‘Какое благополучіе!
— Товарищъ и сыну вашему, который въ одинъ день научитъ его столькимъ играмъ, станетъ съ нимъ бгать, прыгать….
‘Въ такія лта…. О, драгоцнный г-нъ Пиквикъ!’ И г-жа Бурдель бросилась на шею ученаго мужа.
— Но, г-жа Бурдель…. вы слишкомъ живо припишете мое извстіе…. Подумайте, если кто войдетъ….
‘Что мн до цлаго міра! Я не оставлю васъ никогда….
— Вы помшались….
‘Отъ радости!
— Да, отъ какой?
‘Да, разв не сказали вы мн сей часъ, что вы ршились….
— Взять служителя?
‘Да, разв только о томъ вы толковали цлый часъ?
— Только о томъ.
‘А не о свадьб нашей?
— Что вы, госпожа Бурдель?
‘Охъ! это ужасно…. Въ ваши лта, увлечь надеждами бдное сердце..
— Увряю васъ, что я и не думалъ жениться!
‘Чудовище! Эхъ, охъ, ахъ!
— Успокойтесь, ради Бога…. Кто-то идетъ….
‘Идутъ? А! вотъ я же васъ!’ И г-жа Бурдель крпко обхватила Пиквика, а потомъ лишилась чувствъ.
Тутъ вошли его ученики.
‘Что сдлалось съ этою дамою?’ заботливо спрашивалъ Тупманъ.
— Чортъ ее знаетъ! Я сталъ говорить, а она лишилась чувствъ. Помогите мн утащить ее въ ея комнату.
‘Въ ея комнату!’ — Ученики значительно поглядли другъ на друга, и потащили, вмст съ Пиквикомъ, г-жу Бурдель.
Минутъ черезъ пять, кто-то постучался въ двери, то былъ Самуель Валлеръ, за которымъ ходилъ сынъ г-жи Бурдель.
— Войди!— сказалъ Пиквикъ.
Самуель вошелъ.
— Ну, ты, конечно, узналъ меня?— спросилъ ученый мужъ.
‘Разумется, сударь.
— Садись. Мн надобно съ тобой поговорить.
‘Извольте, сударь, да, извините, что я не привтствовалъ васъ, и оставилъ шляпу за дверью, у нея оборвались поля, и хоть она стала отъ того легче, но — совстно входить съ ней въ комнату, и изволите видть….
— Ну, оставь твою шляпу за дверью, и скажи мн: доволенъ ли ты своимъ мстомъ?
‘А разв у васъ есть лучше?
— Кажется. Я хочу взять тебя.
‘Право? А что вы мн дадите?
— Двнадцать гиней.
‘А одежда?
— Дв полныя пары въ годъ.
‘А что длать у васъ?
— Служить мн, здить со мной.
‘Снимаю билетъ со лба: я нанятъ!
— Ты согласенъ?
‘Еще бы! Да если платье будетъ стоить половину жалованья — чудо мсто!
— Можешь ли ты сегодня поступить ко мн?
‘Хоть сей часъ, если угодно.
— Нтъ, я поразвдаю объ теб, приходи въ 8-мь часовъ, и если о теб худа не скажутъ — ты мой.
‘Извольте сударь. Слуга вашъ!
Въ назначенный часъ явился Самуель. Пиквикъ повелъ его къ ветошнику и одлъ съ головы до ногъ
‘Хотлъ бы я знать,’ говорилъ Самуель, смотрясь въ зеркало, ‘что я такое: каммердинеръ, егерь, конюшій, или садовникъ? Отъ всего есть по маленьку въ моемъ наряд, да все, равно! Работать мало, видть много!
Пиквикъ собрался между тмъ въ Итансвиль, и мы должны сознаться, что города съ такимъ именемъ не нашли мы въ цлой Англіи. Надобно полагать, что щекотливая скромность ученаго мужа замнила, въ запискахъ, изъ которыхъ выбираемъ мы его похожденія, настоящее имя мстечка вымышленнымъ, чтобы не оскорбить ни чьей личности.
Положивъ такъ, скажемъ, что четверо друзей нашихъ, оставивъ Лондонъ, прибыли прямо, на другой день, въ Итансвиль, и остановились въ гостинниц Тоунъ-Армсъ. Два знамя, вявшія на балкон ея, показывали проходящимъ, что кандидатъ желтыхъ, почтенный Самуель Слумкей, собиралъ здсь друзей своихъ. Ораторъ, очевидно его партіи, бсновался и кричалъ на балкон между знаменами, и, конечно, говорилъ въ пользу г-на Слумкея, но невозможно было ничего разслушать, ибо въ нсколькихъ шагахъ оттуда, четыре барабанщика били изъ всхъ силъ въ честь другаго кандидата, краснаго, г-на Фискина.
Желтый и красный были два цвта, выбранные двумя партіями, и каждая партія имла свое оружіе, своихъ защитниковъ и свою манеру тактики.
Ораторъ на балкон гостинницы, какъ мы уже говорили, кричалъ во все горло. Подл него, другой кто-то махалъ изъ всхъ силъ шляпой. Толпа народа внизу шумла и хлопала въ ладоши.
Ораторъ продолжалъ свою рчь, а другой свое маханье, пока оба выбились изъ силъ, и хотя никто не могъ разслушать ни одного слова, но вс остались довольны рчью и мимикою.
Только что Пиквикъ усплъ вылзть изъ кареты, какъ его окружили. Желтые овладли имъ, и кричали такъ, что онъ ничего не могъ понять. Толпа вразумила его, въ чемъ состоитъ дло. ‘Да здравствуетъ Слумкей!’ ревла она.
— Да здравствуетъ Слумкей!— закричалъ Пиквикъ, махая шляпою.
‘Долой Фискина!’ — ‘Долой Фискина!’ повторилъ ученый мужъ.
Новые крики, новый ревъ, какъ въ стад быковъ, которое взбсилось.
— Да, что это за Слумкей?— спрашивалъ Снодграссъ, видя, что другъ его принадлежитъ къ партіи Слумкея.
‘А кто, его знаетъ!’ отвчалъ Пиквикъ. ‘Я всегда слдую примру другихъ. Это безопасне.
— А если два мннія?
‘Такъ тому, которое сильне.
Друзья приблизились къ гостинниц, толпа пропустила ихъ. Первое дло, о чемъ заботился Пиквикъ, было то: есть ли постели? Вопросъ сдланъ слуг гостинницы.
‘Богъ знаете, сударь, а врядъ ли! Однакожъ, я узнаю.
Черезъ нсколько минуть, онъ воротился. ‘Вы, сударь, Желтый?
Отвчать было трудно, ибо Пиквикъ и друзья его равно не знали ни того, ни другаго кандидата. Но Пиквикъ искусно выпутался изъ хлопотъ. ‘Знаешь ли ты адвоката Паркера?’ спросилъ онъ.
— Разумется. Онъ агентъ г-на Самуеля Слумкея.
‘И какой онъ? Желтый?
— Нельзя Желте!
‘Ну, такъ и мы Желтые. Однакожь, говори-ка, что у васъ дятъ?
— Вы, сударь, Желтый — пожалуйте!
И онъ ввелъ друзей нашихъ въ большую комнату, гд находился Паркеръ. Почтенный агентъ сидлъ за столомъ, заваленнымъ книгами и бумагами. Онъ всталъ встртить гостей. ‘Какое счастье! какая честь! Мой почтеннйшій г-нъ Пиквикъ!’
— Мы явились къ вамъ на выборы.
‘О, дло идетъ горячо!
— Тмъ лучше. Истина выигрываетъ при упорномъ преніи.
‘О, мы выиграемъ! Видите, во-первыхъ, мы наняли вс гостинницы, такъ, что ни въ одной таверн нельзя собираться нашимъ противникамъ.
— А съ какой стороны вроятность?
‘Еще неизвстно. Наши противники взяли также свои мры. Вотъ, напримръ, у нихъ тридцать три выбирателя въ запас, сидятъ въ погребу Благо Льва.
— Избиратели въ погребу?
‘Да, ихъ нарочно тамъ заперли., чтобы мы не могли дйствовать на нихъ. Впрочемъ, какъ на нихъ и дйствовать? Ихъ ловили тотчасъ по прізд, и каждаго поили на мертво, а потомъ, едва кто просыпался, поили снова, и они пьянехоньки безъ просыпа! Мой соперникъ ловкая штука…
— Вы меня удивляете…
‘Но, вдь и мы не олухи! Каково, напримръ, что мы собрали сорокъ пять дамъ, и на повалъ перепоили ихъ чаемъ? Этого мало: каждая получила потомъ зеленый зонтикъ.
Что жь это такое?
‘Послдней моды Парижскіе зонтики. Конечно, 45-ть зонтиковъ, по 7 шиллинговъ и 7 пенсовъ каждый, не шутка, но изъ ничего ничего и не будетъ! Наши дамы съ ума сходятъ отъ Парижскихъ зонтиковъ, и у всякой есть папенька, дядюшка, братецъ, сынокъ… хе, хе! 45 зонтиковъ, все равно, что 45 голосовъ!
Паркеръ захохоталъ, но прибытіе г-на Потта редактора газеты, сдлалъ его важнымъ. Г-нъ Поттъ былъ высокій, худощавый человкъ, нсколько сдыхъ волосовъ прикрывали его лысину и придавали ему важный видъ. Пошли учтивости.— ‘Что, М. Г.,’ сказалъ Поттъ, посл рекомендацій взаимныхъ, обращаясь къ Пиквику — ‘думаю, наши выборы не безъ молвы и въ Лондон? А?’
— Весьма.
‘Я убжденъ, что мой субботній листокъ много тому способствовалъ. Не худо написано!’ — Искоса взглянулъ Поттъ на г-на Паркера, и продолжалъ, потирая руки: ‘Какая, сударь, сила книгопечатаніе!
— О, разумется!
‘Я убжденъ, что никогда не должно обращать этой силы на лицо, и потому, я всегда устремляю ее на развитіе началъ и мнній… то есть, изволите ли видть, мнній… то есть’.. понимаете?
— Совершенно.
‘Скажите, какое мнніе вообще въ Лондон о полемик моей съ Независимымъ?
— Оно… оно…
‘Да, да, знаю, что вс умы обращены на него, и а не уступлю!
— Благородно и смло!
‘О, сударь! Вижу, что имю честь говорить съ просвщеннымъ человкомъ, и за честь почитаю знакомство…
— Я долженъ за честь почитать…
‘О, о!.. Но здсь вамъ будетъ всмъ тсненько, а въ гостинниц Пикокъ есть еще кровать, и если вы сдлаете мн честь жить подъ одною кровлею, я убжденъ, что и жена моя за честь почтетъ….
— Но я боюсь…
‘Дло кончено, сударь — ни слова!
Друзья наши славно пообдали съ новыми знакомыми, и потомъ отправились, двое въ гостинницу Пикокъ, а двое на квартиру къ г-ну Потту.
— Мой другъ!— говорилъ г-нъ Поттъ жен своей — представляю теб г-на Пиквика и друга его, г-на Винкля…
‘Мы боимся, сударыня, что васъ потревожимъ….
— Напротивъ, сударь, я очень рада увидть порядочнаго человка. Это для меня явленіе пріятное, потому, что я, кром мужа, почти никого не вижу.
Журналистъ поморщился, а жена спросила его: ‘Что съ тобой, душа моя?
— Ничего, мой другъ, но мн хотлось бы занять почтенныхъ гостей чмъ нибудь интереснымъ… Я убжденъ, что если прочитаю субботній листокъ мой…
‘Ахъ! подите вы съ вашимъ листкомъ… Г-нъ Винкль! не угодно ли вамъ партію въ эккарте?
— И превосходная идея, душа моя! Вы играйте, а я прочту г-ну Пиквику!
Раскрыли столикъ, а журналистъ усадилъ Пиквика въ кресла и началъ чтеніе. Вроятно, Пиквикъ былъ внимателенъ, потому, что все время просидлъ закрывши глаза. Винкль полагалъ, что онъ спитъ, но журналистъ былъ убжденъ, что онъ размышляетъ и думаетъ о томъ, что ему читаютъ.
На другой день, по утру, когда Пиквикъ одвался, вошелъ слуга его Самуель. ‘Ну, сударь,’ сказалъ онъ — вотъ будетъ потха — наши ужь собираются въ Тоунь-Армс, и ужь такъ кричатъ, что почти и теперь охрипли!
— Какая привязанность къ тому, въ правот чего убдила ихъ совсть!
‘Да, ужь какъ же они дятъ и пьютъ! Ахъ! чортъ ихъ побери — какъ они не треснуть! Посмотрите — вотъ они…
— Какъ радуетъ истиннаго Британца веселый и свжій видъ ихъ!
‘Какъ имъ не быть свжими! Да, мы вспрыснули ихъ таки порядочно — лили, лили на нихъ воды…
— Лили воду?
‘Что жь было длать! Перепились, мошенники, такъ, что вс свалились подъ столы. Мы сегодня поутру таскали ихъ къ колодцу и отливали водой. Теперь они годятся въ избиратели, а то вдь куда бы ихъ!
— Но теб-то что за дло?
‘Какъ же, сударь: вдь намъ за работу даютъ по шиллингу съ головы, за каждаго избирателя, котораго мы отольемъ. Да, то ли длается! На выборахъ можно заработать деньгу. Въ прошломъ году славно заплатили служанк въ Тоунъ-Армс, за то, что она въ водку примшала опіуму’
— Что за вздоръ!
‘Нтъ, сударь — славная штука: избиратели проспали выборы, и проснулись черезъ сутки посл нихъ.
— Удивительная выдумка…
‘Все еще не такова штука, какова была въ прошломъ году съ моимъ отцомъ, здсь же.
— Что же такое?
‘А вотъ видите: вдь онъ извощикъ. Его и отправили за избирателями, отсюда въ Лондонъ. Когда ему надобно было хать, другая партія призвала сто къ себ. Честь такая! Говорятъ: ‘Здравствуйте, г-нъ Веллеръ! Садитесь.’ Онъ и слъ. ‘Вы,’ говорятъ, независимый Британець, и вы не будете орудіемъ’… Радикаловъ, что ли — не знаю…— ‘Ну, да!’ отвчалъ мой отецъ.— Ему поднесли водки, и еще, и еще — ‘Вы,’ говорятъ, независимы, свободны’… И дали ему двадцать гиней, и говорятъ: ‘Дорога изъ Лондона такая неровная, а особливо тамъ, подл канала — такъ ваша повозка можетъ тамъ опрокинуться, и если бы избиратели попали въ каналъ, такъ, на всякій случай, за убытки вамъ’… И опять подали водки…
— Но что же потомъ?
— Ничего. Подл канала повозка моего отца повалилась, и вс избиратели выкупались въ канал…
— Но ихъ спасли?
‘Спасли, да на выборы-то они не поспли, пока ихъ таскали, сушили, отогрвали, поили…
Тутъ Пиквика позвали завтракать. Наскоро поданъ былъ завтракъ, и онъ отправился потомъ съ другими въ Тоунъ-Армсъ. У каждаго на шляп была огромная желтая кокарда.
Въ гостинниц нашли они все вверхъ дномъ — преставленіе свта! Тутъ тснились лошади, кареты, коляски, кричали люди, ли, пили, били, стучали въ барабаны, трубили въ трубы, говорили рчи, и ревъ и шумъ были такіе, что оглохнуть съ непривычки могло быть дломъ самымъ обыкновеннымъ.
— Ну, все ли у васъ? Не забыли ль чего?— говорилъ кандидатъ Слумкей агенту своему Паркеру.
‘Все, все — идите, идите! У дверей встртятъ васъ человкъ двадцать, которымъ веллъ я вымыть хорошенько руки, такъ вы можете пожать лапищи этихъ уродовъ. А дале поставлено съ полдюжины ребятъ — вы ихъ поласкайте — это будете эффектно для народа.
— Да, они такія запачканныя…
‘Ихъ перемыли. Если бы вы ршились кого нибудь обнять, поцловать — вотъ ужь это увлечетъ къ вамъ ршительно вс сердца?
— Нечего длать!
Паркеръ побжалъ на балконъ, а Слумкей пошелъ садиться въ карету, запряженную въ четыре лошади. Толпа народа заперла улицу.
‘Идетъ!’ кричалъ Паркеръ съ балкона — ‘идетъ! Посторонитесь! (Громкія рукоплесканія)
‘Смотрите: онъ говоритъ со всми, жметъ руки!’ (Рукоплесканія усиливаются)
‘Онъ ласкаетъ дтей!’ (Ревъ, такъ, что стны дрожатъ.)
‘Онъ всхъ обнимаетъ, цлуетъ!’ (Продолжительный крикъ, шапки вверхъ, топотъ, etc. etc. etc.
Процессія двинулась къ мсту выборовъ. Противная партія хала и шла съ другой стороны. Какъ он об сошлись, разошлись, какъ давились, бились, дрались, и какъ очутился Пиквикъ на мст избранія, въ запискахъ его не отмчено, да онъ и самъ не зналъ, какъ это сдлалось. Опомнившись, онъ увидлъ кругомъ толпы народа, въ средин мстное начальство, и подл него Итансвильскаго крикуна. Голоса у него не доставало — какъ жужжаніе мухи, тонулъ онъ въ бур, и потому крикунъ замнилъ голосъ свой огромнымъ колоколомъ, въ который звонилъ изъ всей силы.
Одинъ изъ кандидатовъ кланяется — кричатъ: ‘Браво!’ — ‘Долой!’ — Другой кланяется — крикъ: ‘Долой!’ ‘Браво’!’ — ‘Нтъ! Нтъ! ‘Долой!’ — ‘Браво!’ Разобрать было ничего невозможно…
Вдругъ, поднявши глаза къ верху, Пиквикъ увидлъ друга своего Винкля. Очень спокойно сидлъ онъ на кровл одного дома съ г-жею Поттъ. Въ знакъ того, что онъ и она замтили нашего знаменитаго ученаго, они махали ему платками. Пиквикъ послалъ поцлуй г-ж Поттъ. Выборы еще не начинались, и, отъ нечего длать, толпа искала надъ кмъ бы посмяться. Вжливость Пиквика попалась ей теперь очень кстати.
— Эй, вы, ребята! Смотрите-ка, какъ старая-то лисица посылаетъ поцлуйчики дамамъ!
‘Видно, разглядть то ихъ получше, онъ надлъ очки.
— Онъ длаете глазки!.. Ахъ! старый хрычъ!
‘Ахъ! ты, толстякъ!’.. Ахъ! ха, ха, ха!’
Разсерженный Пиквикъ хотлъ было браниться. Смхъ усилился. Въ это самое время звонъ колокола покрылъ весь шумъ.
‘Да здравствуетъ нашъ меръ! Да цвтетъ его торговля гвоздями, отъ которой онъ нажилъ столько денегъ!
— Что тамъ такое?
‘Меръ говорилъ рчь — благодарилъ за тишину и порядокъ, какіе соблюдаютъ избиратели, приступая къ важному длу своему!
— Ха, ха, ха!
Тутъ длинный, худой человкъ взмостился говорить рчь народу, въ пользу Фискина. Сообщники его кричали во все горло, и еще громче ругали его противники. Началась рчь за Слумкея — та же исторія!
Возсталъ самъ Фискинъ, и музыканты Слумкея заиграли маршъ. Фискинъ взбсился — а только того и надобно было! Соперники обмнялись крупными словами. Слумкей отвчалъ кулакомъ. Кругомъ новыхъ Атрида и Ахилла началась драка. Меръ едва могъ унять ее, и кандидаты проговорили свои рчи, которыхъ никто не понялъ. Потомъ пошелъ сборъ голосовъ, и тутъ-то было чего поглядть и послушать..
Но оставимъ разсказъ, живой, но однообразный — гд же не такъ бываетъ въ Британніи, земл свободы и конституціи? Довольно, что Итансвиль волновался еще нсколько дней, споры были жаркіе, но, благодаря ловкости Паркера, городъ получилъ наконецъ достойнаго представителя въ Нижнемъ Парламент, въ особ почтеннаго сира Самуеля Слумкея, который надется со временемъ попасть въ министры, а до тхъ поръ сидитъ и безмолвно слушаетъ, какъ бранятся между собою другіе.

——

Пиквикъ такъ былъ увлеченъ выборами, а Винкль волокитствомъ за г-жею Поттъ, что совсмъ забыли о Снодграсс и Тупман. Мало принимая участія въ политик, двое забытыхъ друзей старались придумывать средства, какъ занять повеселе время въ гостинниц Пикокъ, гд жили они, отдльно отъ Винкля и Пиквика. Вотъ почему съ особеннымъ удовольствіемъ ходили они въ общую залу гостинницы, и тамъ Тупманъ длалъ свои замчанія о нравахъ, а Снодграссъ ихъ записывалъ.
Однажды вечеромъ, когда, по своему обыкновенію, сидли они съ трубками за пуншемъ, изъ толпы другихъ постителей выказался очень рзко какой-то кривой гость. Высоко поднялъ онъ свой стаканъ и провозгласилъ:
‘Мм. Гг., общіе здоровье всхъ!
Вс подняли стаканы.
‘А я выпью особо за здоровье прекрасной Мери!’ продолжалъ кривой. ‘Мери! твое здоровье!’
— Что вы, сударь, одурли!— спрашивала Мери, толстая служанка гостинницы.
‘Да, отъ твоихъ прелестныхъ глазъ!
— Они не замнятъ вамъ вашего.
Общій хохотъ. ‘Странныя созданія женщины,’ заговорилъ старикъ, курившій въ углу — рады доброму слову, а все будто сердится…
— Женщины — воскликнулъ Снодграссъ — женщины — подпора вашего младенчества, мечта нашей юности, счастіе нашего зрлаго возраста, утшеніе нашей старости!— Онъ говорилъ съ такимъ жаромъ, что наконецъ закашлялся…
‘Ваше здоровье!’ сказалъ ему кривой.
— Радуюсь, что слышу такую умную рчь о прекрасномъ пол. Я, сударь, вотъ какъ вы меня видите, я, сударь, обожаю прекрасный полъ, и очень понимаю, что искра, вылетвшая изъ прелестныхъ глазъ, въ одно мгновеніе можетъ зажечь неугасимую страсть въ сердц самаго благоразумнаго человка.
‘Неугасимую страсть!… Охъ!…’ проворчалъ печально Тупманъ.
— Я, сударь, тому врю, я, вотъ, какъ вы меня видите, и въ доказательство готовъ разсказать вамъ исторію, которая, если и не нова, тмъ не мене интересна. Я слышалъ ее отъ моего дяди….
‘Разскажите, разскажите!’ проговорилъ Тупманъ, который всегда готовъ былъ радоваться, если есть случай пріобрсть новыя свднія.
— Извольте. Сядемъ здсь къ столу. Исторія совершенно правдивая.— Не слыхали ль вы чего нибудь о знаменитомъ торговомъ дом Билсонъ и Слумъ?
‘Кажется, нтъ.
— А можетъ быть, потому, что они давно уже прекратили торговыя дла. Исторія случилась съ ихъ прикащикомъ, тому лтъ восемдесять, или — около того…. Видите —
— Въ одинъ зимній день, при наступленіи ночи, можно было видть на дорог только лошадь, которая съ трудомъ тащила кабріолетъ, гд сидлъ человка, усердно награждавшій усталую лошадь свою ударами бича. Можно было видть только, говорю я, ибо въ такое время ни кого не было на дорог, кром непогоды, человка, кабріолета, да лошади. Путешественникъ нашъ былъ ни кто другой, какъ безстрашный Томъ Смартъ, коммиссіонеръ дома Билсонъ и Слумъ, совершавшій свою обыкновенную поздку по Англіи, а лошадь въ его кабріолет мистриссъ Дженни, довольно старое и заслуженное животное.
Дождь лилъ ручьями, холодъ былъ преужасный, и колеса кабріолета прорзывали глубокія колеи по грязной дорог. По временамъ непогодъ будто затихала, и Томъ начиналъ радоваться, но не надолго: отдаленное завыванье втра показывало новое его приближеніе, и черезъ горы и долины летлъ онъ, и нападалъ на утлую повозочку Тома, которая скрипла, трещала отъ него, какъ разбивающійся корабль. И потомъ втеръ опять улеталъ, и вой его походилъ на далекій хохотъ демона.
Мистриссъ Дженни мрно шагала по грязи, опустивъ уши и потряхивая головою, какъ весьма недовольное жребіемъ своимъ созданіе.
‘Чертовская погодка!’ вскричалъ наконецъ Томъ, позволявшій себ брань тогда только, когда ему очень было нехорошо. ‘Да, что же въ аду будете’, если и здсь надобно терпть такія муки! Эхъ, мое житье горемычное Иной сидитъ теперь въ тепл…. Ну, ну, Дженни, старуха! ступай, ступай! въ первой корчм остановимся!’
Дженни фыркула и ускорила шаги, какъ будто угадывая, что вдали но дорог зачернлась крыша гостинницы. Томь закричалъ отъ радости, и изъявилъ ее нсколькими ударами бича по спин Дженни. Оживленная, и радостью, и бичемъ, Дженни скоро пошла и скоро остановилась подл дверей небольшой гостинницы, стоявшей на дорог, при възд въ какое-то селеніе.
Странное было строеніе гостинницы, что-то въ род голубятни, и въ нее входили по ветхой лстниц, ступеней пять внизъ. Томъ покачалъ головой, какъ будто попавшись изъ огня въ поломя. Но онъ отворилъ дверь и былъ пріятно изумленъ: взорамъ его представилась низкая, но большая, чистая, красивая зала, съ пылающимъ каминомъ.— Приказавши отпрячь Дженни, онъ слъ къ огню, раздвинулъ ноги, положилъ ихъ на оба края камина, и произнесъ сладостное, продолжительное: ‘у… ф, ф, фъ!’ — И вотъ, вскор кровь его сладостно потекла по жиламъ, согртая, и глаза начали разбгаться во вс стороны съ наслажденіемъ. Сначала остановились они на буфет, убранномъ бутылками, жаркимъ, ветчиною, и прочее, и прочее, а потомъ на хорошенькой служанк, которая готовила ему ужинъ.
‘Ну!’ подумалъ онъ — ‘эта гостинница похожа на орхъ въ скорлуп: съ виду не красива, а внутри чудо! Что, если бы она была моя?’
И глаза Тома обратились къ конторк, гд хозяйка, вдовушка, лтъ такъ подъ сорокъ, но свжая и краснощекая, пила чай, и — не одна: компаньёномъ ея былъ красивый брюнетъ, который, казалось, очень за нею ухаживалъ. Мысль: ‘если бы гостинница мн принадлежала,’ была мысль мгновенная, внезапная въ голов Тома, но она принадлежала къ тмъ мыслямъ, которыя ршаютъ жребій человка, и какъ минута смерти, длаются вчностью. Таковы минуты, когда страсть, таившаяся въ душ, сверкаетъ и сжигаетъ бытіе наше. При вид буфета, бутылокъ, ветчины, жаркакаго, вдовушки и служанки, Томъ вдругъ постигъ цль своего бытія — быть хозяиномъ гостинницы, жить, наживать, богатть, счастливть! Онъ узналъ, что здсь ему надобно разпрячь свой коммиссіонерскій кабріолетъ, и изъ бродящаго Жида торговли сдлаться толстякомъ, домосдомъ, фермеромъ, констаблемъ, меромъ…. Вдовушка показалась ему его геніемъ спасителемъ!
Но легко понять посл сего, что видъ красиваго брюнета услужника, страхъ какъ не понравился Тому. Никогда не бывалъ онъ ни завистникомъ, ни забіякой, а теперь вдругъ началъ ревновать, и чувствовалъ сильную охоту поколотить молодца. Но, какъ опытный человкъ, онъ хотлъ обдумать свое намреніе, и — попросилъ ужинать. Тщетныя усилія! Напрасно лъ онъ за четверыхъ — все исчезло, что было на стол, но дурное расположеніе Тома усилилось. Онъ хотлъ залить страсти стаканомъ пунша…. Надобно вамъ знать, что Томъ вообще любилъ пуншъ, а теперь подали ему такого превосходнаго, что онъ попросилъ другой, третій, четвертый стаканъ. Страсти, гнвъ, ревность, усилились, и….
‘Чортъ побери этого негодяя!’ начиналъ уже ворчать Томъ. ‘Занятая имъ, вдовушка и не оглянется на меня — вливаетъ въ меня пуншъ, какъ въ бутылку…. Ахъ! для чего я не пріхалъ сюда прежде…. я могъ бы сдлаться хозяиномъ…. Какое блаженство — сидть тутъ, за конторкой, въ зеленой куртк, нанковыхъ панталонахъ, сапогахъ съ отворотами, угощать, записывать, смяться…. И безъ этого негодяя — мое, мое было бы такое блаженство!…
При сихъ словахъ, Томь такъ взглянулъ на брюнета, какъ глядитъ окритикованный поэтъ на злаго журналиста! Даже…. даже онъ подумалъ: не пойти ли поссориться съ мимъ и поколотить его? Но благоразуміе взяло верхъ, и Томъ ршился идти спать….
Служанка провожала его въ назначенную ему комнату, по открытой по дворъ галлере. Не смотря на предосторожности, втеръ, или случай, погасили у нея въ рукахъ свчу, и право, не знаю, что могло бъ быть дале — вспомните, какъ опасны бываютъ иногда потушенныя свчи и служанки въ гостинницахъ, но тутъ ничего не было, увряю васъ: хозяйка сама вышла съ фонаремъ, и проводила Тома.
И такъ, безъ всякихъ приключеній достигъ онъ своей комнаты. То была превеликая зала, кругомъ обставленная такими шкапами, что въ Лондон, въ каждомъ изъ нихъ помстился бы одинъ постоялецъ. По средин находилась такая кровать, что на ней улеглось бы все войско инаго Нмецкаго князя. Но всего боле показались странными Тому какія-то старинныя кресла — ну, самыя странныя кресла! Спинка высокая, обитая кожей, пребольшая подушка, четыре ноги, опутанныя какими-то войлоками, будто у стараго подагрика…. Словомъ: фигура креселъ была такая, что Томъ слъ противъ нихъ и долго, долго смотрлъ на нихъ и дивился….
— Да, чортъ ихъ побери!— вскричалъ онъ наконецъ — мн кажется, они заколдовали меня — въ жизнь мою не видалъ я такихъ креселъ!— И говоря сіи слова, онъ легъ на кровать и хотлъ заснуть. Но, не тутъ-то было и вс его усилія оказались тщетны. Тысяча смшанныхъ образовъ: брюнетъ, окорока, хозяйка, бутылки, служанка, жаркое, все вертлось около него въ тысяч разнообразныхъ видовъ, будто въ калейдоскоп. И едва заснулъ онъ, еще странне появились виднія: ему казалось, что вс стулья въ дом идутъ на верхъ, по лстниц, въ его комнату, становятся въ кружокъ, около старыхъ креселъ, какъ ученики крутомъ учителя, а потомъ начинаютъ смяться, плясать, кувыркаться….
Утомленный такими видніями во сн и на яву, Томъ поднялся, протеръ глаза, слъ на кровати, и пристально сталъ смотрть на старыя кресла. Угасавшій огонь камина освщалъ ихъ по временамъ, и Тому казалось, что они шевелятся. Но что же это такое? Тому мерещится, будто спинка креселъ принимаетъ видъ старой какой-то рожи, подушка превращается въ жилетъ, ножки длаются человческими ногами, окутанными сукномъ и войлоками, а красныя шишки на концахъ ножекъ, преобразуются въ туфли. Однимъ словомъ — все представило Тому какого-то старика, подагрика, который въ добавокъ поднялъ еще кулаки и оскалилъ зубы. Томъ прикрылъ глаза правою рукою, чтобы хорошенько разглядть: точно — старикъ, оскалилъ зубы и смется….
О! такая наглость взбсила Тома.— ‘Что ты скалозубишь, старый чортъ?’ вскричалъ онъ — ‘кто ты такой? что теб надобно?’
— Я — я. Что мн надобно, то я и длаю, Томъ Смартъ!— отвчали кресла.
‘А почему ты знаешь мое имя, оршная щелкушка?
— Охъ! Томъ! это неучтиво! Можно ли такъ говорить съ почтенными креслами? Ты неблаговоспитанный человкъ, выходитъ на поврку!
‘Ахъ! милордъ! извините!’ вскричалъ Томъ, снимая свой ночной колпакъ. ‘Право, я не думалъ оскорбить васъ.
— Ну, ну, ладно — я вдь тебя знаю. Ты малый добрый, да только любишь пуншъ….
‘Милордъ!
— Нечего милордъ! А какъ ты думаешь о вдовушк хозяйк? А?
‘Прелестная дама, милордъ! Словно груша въ сахар….
Старикъ прищурилъ глаза, захохоталъ, поставилъ ноги на перекрести, и такъ насмшливо поглядлъ, что Томъ оскорбился.
— Я духъ хранители вдовушки — сказалъ онъ. Я берегъ весь родъ ихъ. Мать ея сшила мн жилетъ, а бабушка подарила мн красные туфли. О! я былъ дамскій любимецъ…
И старыя кресла вздохнули.
— Томъ! сказали они вдругъ, какъ будто выходя изъ грустнаго забвенія — я женю тебя на вдовушк!
‘О! какъ я вамъ буду благодаренъ — я сошью вамъ панталоны… Да, та бда, что я, кажется, поздно пріхалъ! Туть ужь есть молодецъ…
— Дло еще не проиграно — слушай! Насъ было двнадцать братьевъ, вс красавцы и молодцы… Жизнь наша была исполнена приключеній — былъ и я въ чести и слав… Всему свой чередъ! Братья мои изломались, сгнили, погибли, и — такова неблагодарность человческая — остатки ихъ сожжены тми, кому они такъ прилежно и врно служили… Уцллъ я одинъ, но и мн грозитъ погибель, если я не удалю твоего соперника…
‘Я худо понимаю…
— Онъ мотъ и негодяй, въ мсяцъ простъ и пропьетъ все, что ты видишь здсь, и я на старости лтъ буду выброшенъ, сожженъ. Ты, напротивъ, человкъ порядочный, экономь, бережливый. Такъ сужу я потому, что вотъ сапоги поставилъ ты къ мсту, панталоны сложилъ хорошенько. Если гостинница будетъ принадлежать теб, ты все сохранишь, сбережешь и меня полелешь. Потому хочу я женить тебя на г-ж Вилльямъ.
‘Какъ же это?
— Какъ? Вотъ въ этомъ шкап, на право, лежитъ старый бумажникъ, забытый тмъ негодяемъ, когда онъ ночевалъ здсь… Да, ты не подумай чего нибудь худаго о г-ж Вилліямъ — ты вдь и самъ любишь, когда втеръ задуваетъ свчьки на лстниц… Воспользуйся моимъ указаніемъ… Прощай!…
При сихъ словахъ, видъ старика началъ темнть, длаться неяснымъ, и когда Томъ протеръ себ глаза, — старика не было, а на мст его — стояли старыя кресла. Томъ хотлъ обо всемъ поразмыслить, прилегъ на кровать и заснулъ крпко…
Поздно уже проснулся онъ, и нсколько минутъ старался вспомнить все, что было въ прошедшую ночь. Наконецъ, воспоминанія его пришли въ порядокъ. Онъ слъ на кровати и обратилъ глаза къ старымъ кресламъ. На сей разъ, конечно, кресла показались ему чудной какой-то фигуры, но на старика ни сколько они не походили.
— Какъ ваше здоровье, милордъ?— спросилъ Томъ, кланяясь кресламъ.
Отвта не было.
— Погода, кажется, хороша?
Нтъ отвта.
— Который шкапъ указывали вы мн, милордъ? Не этотъ ли на право? Посмотримъ!
Томъ всталъ, отворилъ шкапъ и увидлъ въ немъ бутылку. Она была пустая и изъ нея пахло ромомъ, что заставило Тома покраснть, но вотъ какой-то истасканный бумажникъ. Онъ пустой, да въ немъ письмо..
Едва прочиталъ Томъ письмо, какъ вспрыгнулъ отъ радости, и оборотясь къ кресламъ, сказалъ:
‘Покорнйше благодарю, милордъ!’ Слова сопровождались низкимъ поклономъ. ‘Теперь я почти женатъ, и поврьте, что когда точно женюсь, то обобью васъ снова, поставлю за конторку и стану сидть на васъ… Вы у меня будете въ такой почести…
Томъ одлся наскоро и сошелъ внизъ. Гордо и внимательно глядлъ онъ теперь на все, какъ будто все уже принадлежало ему, думалъ даже, что потъ тутъ надобно починить, тамъ передлать, здсь поправить… Но едва подошелъ онъ къ конторк, какъ чуть не остолбенлъ: ранній гость, брюнетъ, былъ ужь тутъ, веселый, разодтый, разговаривалъ со вдовушкой и игралъ ея перчаткой!— Томъ опомнился, подошелъ ко вдовушк, и сказалъ ей тихо: ‘Г-жа Вилліямъ! мн надобно бы сказать вамъ нсколько словъ.’
Вдовушка вышла съ нимъ въ ближнюю комнату. Томъ тщательно затворилъ двери.
— Вы, сударыня, хотите отдать руку вашу, вотъ тому человку, что стоить тамъ, подл конторки и называется Джинкинсъ?
‘Какъ, сударь!
— Вы хотите выдти за него — я знаю!
‘Да, еслибы и такъ?
— Ну, такъ, читайте-же!
Томъ подалъ письмо, найденное имъ въ бумажник, и вдовушка прочитала слдующія ужасныя слова:
Г-нъ Джинкинсъ, вы плутъ и мошенникъ. Вы уврили меня, что скоро женитесь на г-ж Вилліамъ, что все тотчасъ продадите и заплатите мн карточный долгъ, и то, что вы у меня запили. А теперь ужь другое поете — подождать, и что вамъ надобно сперва пріучить къ себ корову, а потомъ доить ее. Даю вамъ сроку на дв недли: если въ это время вы не женитесь на г-ж Вилліамъ, и не будете хозяиномъ гостинницы Чернаго Быка, такъ готовьтесь въ тюрьму.

Джонъ Петерсъ.

— Что скажете, сударыня — спросилъ Томъ, когда вдовушка кончила чтеніе.
Вдовушка хотла отвчать, но не могла, и почла за лучшее упасть въ обморокъ. Пока была она въ обморок, Томъ высморкался, прокашлялся, и приготовился говорить.
— Что скажете, сударыня?— заговорилъ онъ, едва вдовушка опомнилась.
‘Ахъ! я несчастнйшая женщина!.. Джинкинсъ!.. Злодй!.. Какъ осмлится онъ показаться мн на глаза…
— И не надобно! Прочь его..
‘Ахъ! да, какъ же отъ него отвязаться!
— Просто, вытолкать.
‘Да, какъ вытолкать!
— Препоручите мн.
‘Сдлайте милость! Возьмите на себя такой трудъ… Томъ взялъ бичъ и вышелъ къ Джинкинсу.
— Возъ, сударь, письмецо, которое вы нечаянно потеряли, и которое г-жа Вилліамъ приказала вамъ отдать.
Джинкинсъ взглянулъ на письмо и поблднлъ.
— Я не знаю, сударь, какъ вы смете…
Томъ хлопнулъ бичемъ.
‘Г-жа Вилліамъ препоручила сказать вамъ, чтобы вы убирались отсюда, и никогда не смли появиться…
— Какъ вы смете…
Томъ опять хлопнулъ бичемъ.
‘Благоволите же убираться къ чорту!
— Это слишкомъ! Я хочу ее видть самъ!
И онъ бросился къ комнат, гд была г-жа Вилліамъ. Томъ захлопалъ бичемъ, и Джинкинсь, бгая отъ него, добжалъ до выхода. Томъ отворилъ двери, хлопнулъ бичемь еще, и Джинкинсъ выпрыгнулъ на улицу.
— Теперь, м. г., счастливый вамъ путь! Прошу на свадьбу!
Низко поклонился Томъ, затворилъ дверь, и пошелъ ко вдовушк.
— Все кончено, сударыня. Онъ уже не явится боле!
‘Ахъ! какъ я вамъ благодарна… Но, все кончилось и для меня… Сердце мое навсегда отказывается отъ любви!…
Да, всякое ли слово сдерживается? Женщин отказываться отъ любви, и когда Томъ оказалъ такую важную услугу, и потомъ былъ такъ нженъ, скроменъ, почтителенъ…
Вы угадываете заключеніе повсти и не ошибаетесь. Черезъ мсяцъ, за конторкою въ гостинниц Чернаго Быка важно и весело сидлъ нашъ знакомый Томь Смартъ, въ зеленой куртк, нанковыхъ панталонахъ и сапогахъ съ отворотами, а г-жа Вилліамъ перемнила названіе вдовушки на имя его супруги…. {Полагаемъ достаточнымъ для образчика того, что здсь передали мы читателямъ изъ похожденій Пиквика и друзей его. Приключеніямъ съ ними, самымъ разнообразными, счета не было, но желающихъ знать все подробно и вполн, отсылаемъ къ Англійскому подлиннику, или къ переводамъ Нмецкому и Французскому, которые оба очень хороши, и даютъ достаточное понятіе о подлинник. Пер.}

‘Сынъ Отечества’, No 12, 1838

Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека