ПОХОРОНЫ ЗВЗДЫ.
ПОХОРОНЫ ЗВЗДЫ.
Новый разсказъ Альфонса Додэ.
I.
I.
II.
II.
III.
III.
IV.
IV.
‘Встникъ Иностранной Литературы’, No 6, 1896
Похороны звезды, Доде Альфонс, Год: 1896
Время на прочтение: 28 минут(ы)
— Франсуа, господинъ Вейльонъ пришелъ!
При этомъ живо брошенномъ зов стройной молодой женщиной, показавшейся между цвтущими кадками крыльца, Франсуа дю-Врео выпрямился во весь свой ростъ на лужайк, гд онъ игралъ съ своей маленькой дочкой и пошелъ на встрчу постителю, протягивая ему одну руку, а другою подсаживая на своемъ плеч ребенка, смявшагося и болтавшаго на солнц ножками, обутыми въ розовые башмачки.
— А! господинъ Вейльонъ… ну, что же, милости просимъ, господинъ Вейльонъ… И не совстно! три мсяца не показываться въ Шато-фрейе и даже ни разу не написать о…
Онъ остановился внизу ступенекъ, пораженный выраженіемъ тоскливой неловкости, чмъ-то смутнымъ и уклончивымъ, что необходимость лгать придавала круглому, добродушному и усатому лицу его лучшаго и самаго давнишняго товарища дтства.
— Ты хочешь поговорить со мной?
— Да… только не при твоей жен.
Эти слова были сказаны украдкой во время нервнаго обмна рукопожатіемъ, но вплоть до завтрака друзьямъ такъ и не удалось остаться ни минуты вдвоемъ. Когда кормилица унесла ‘барышню’, продлавшую вс свои милыя минки гостю, пришлось пойти осматривать имніе, сильно измнившееся и украсившееся за эти послдніе мсяцы. Это помстье Шатофрейе, имя котораго носилъ родъ г-жи дю-Врео, было весьма старинное помстье, на половину замокъ, на половину сахарный заводъ, тамъ имлась массивная башня и паркъ съ феодальной листвой, гд дымилась гигантская труба, возвышаясь надъ безконечными полями пшеницы, ячменя и свеклы, не будь краснаго кольца, зажигавшагося каждый вечеръ на горизонт по направленію Парижа, можно было бы вообразить себя въ глубин провинціи Артуи или Солони. И тутъ-то, вотъ уже два года, съ самой ихъ свадьбы маркизъ дю-Брео и его молодая жена, ‘его маленькій Шато-фрейе’, какъ онъ ее называлъ, жили въ уединеніи, такомъ же исключительномъ, какъ и ихъ любовь.
Только что стали садиться за столъ,— новое появленіе кормилицы, пришедшей звать барыню къ ребенку.
— Настоящій типъ, эта мамка,— сказала молодая мать, ни чуть не волнуясь,— типъ щепетильной крестьянки… никакъ отъ нея не отдлаешься… Пожайлуста завтракайте, господа, и не ждите меня.
И, вставая изъ-за стола, она улыбнулась милой улыбкой спокойнаго счастія. Только что она успла выйти, какъ мужъ ея спросилъ:
— Что случилось?
— Луиза умерла,— сказалъ серьезно его другъ.
Тотъ сначала не понялъ.
— Ну! да… Лулу… Луиза Федоръ, помнишь?
Франсуа схватилъ нервнымъ движеніемъ руку друга черезъ столъ.
— Умерла! ты увренъ?..
А когда другъ подтвердилъ это вновь непреклоннымъ кивкомъ головы, у дю-Брео вырвался не вздохъ, но крикъ, вопль облегченія,— Наконецъ-то!
Это былъ такой жестоко эгоистичный порывъ, этотъ порывъ радости передъ смертью… особенно такой женщины, какъ эта Федоръ… знаменитой актрисы, предмета всеобщаго поклоненія и вожделнія, которую цлыхъ шесть лтъ онъ прижималъ къ своему сердцу, за то онъ почувствовалъ себя пристыженнымъ, ему стало неловко и онъ принялся объяснять:
— Это ужасно, не правда-ли? но если бы ты зналъ, сколько я натерплся изъ-за нея въ эпоху разлуки, изъ-за ея безумныхъ писемъ, ея угрозъ, ея безконечныхъ ожиданій передъ моей дверью… Полгода до моей свадьбы, а потомъ десять, пятнадцать мсяцевъ посл свадьбы, я жилъ въ непрестанномъ ужас и страх, видя во сн лишь убійства, самоубійства, срную кислоту и револьверъ… Она клялась умереть, но сначала убить всхъ другихъ… мужа, жену, даже ребенка, если у меня родится ребенокъ. И въ угрозахъ этихъ не было ничего неправдоподобнаго для человка, хорошо ее знающаго. Я не смлъ никуда водить мою бдную жену, ни выходить съ нею куда-нибудь пшкомъ, иначе какъ подъ вчнымъ страхомъ смшной или трагической сцены… И почему? Какое право имла она на мою жизнь? Я ничмъ не былъ обязанъ относительно ея, по крайней мр, не боле другихъ, столькихъ другихъ… Я оказывалъ ей черезчуръ много уваженія, вотъ и все. Кром того, я былъ молодъ и не принадлежалъ къ ея кругу авторовъ и актеровъ. Отъ меня ждали большаго… быть можетъ, женитьбы и моего имени… и это бываетъ. Ахъ! бдная Лулу, я на нее больше не сержусь, но ужь и насолила же мн она!.. Мои друзья удивлялись этому безконечному свадебному путешествію, теперь имъ это станетъ понятно, а также и почему, вмсто того, чтобы вернуться въ Парижъ, я заперся здсь, пристрастившись внезапно къ земледлію. Да и то еще я не былъ очень спокоенъ, и всякій разъ, какъ гонгъ главныхъ воротъ, выходящихъ на дорогу, звучалъ очень громко или въ необычные часы, сердце у меня такъ и трепетало въ груди и я говорилъ себ: ‘Вотъ она!’
Вейльонъ, который, не переставая сть съ большимъ аппетитомъ, внимательно слушалъ эти дружескія сообщенія, прерывавшіяся снованіемъ прислуги,— сказалъ Франсуа укоризненнымъ тономъ:— Ну, вотъ, теперь ты можешь спать спокойно… Она умерла третьяго дня, въ Виссу, у своей сестры, пріютившей ее у себя четыре мсяца тому назадъ, когда болзнь ея приняла боле опасный оборотъ.
Дю-Брео болзненно вздрогнулъ… больная, и такъ близко отъ него, всего лишь въ нсколькихъ миляхъ, а онъ ничего и не зналъ…
— Ты-то какъ узналъ, что она тамъ?
— Она сама мн написала, прося навстить ее. Я нашелъ ее въ самой буржуазной, самой противной ея натур сред, у Мари Федоръ, когда-то получившей призъ за трагедію, а потомъ сдлавшейся г-жей Рестубль, женой нотаріуса въ Виссу.
— Но он же ненавидли другъ друга…
— О! Лулу была очень несправедлива. Она злилась на сестру за то, что та отказалась отъ жизни актрисы и вышла замужъ за своего студента, ухаживавшаго за нею въ доброе старое время ученія въ консерваторіи.
Дю-Брео разсмялся.
— Ея студента?.. да котораго? у нея ихъ было боле двадцати штукъ…
— Во всякомъ случа замужъ она вышла только за одного изъ нихъ, нотаріуса Рестубля, вывска съ гербомъ котораго блеститъ на самомъ кокетливомъ домик Виссу изъ рода въ родъ. Тамъ-то я нашелъ твою бывшую даму.
— Отчего ты мн ничего не сказалъ?
— Потому что ты женатъ и любишь свою жену… все это прошлое нимало тебя не интересовало… Но, теперь…
Вейльонъ поколебался съ секунду, но затмъ, по прежнему очень холодно, хотя съ дрожаніемъ своихъ толстыхъ темныхъ усовъ, онъ сказалъ:
— Похороны назначены въ три часа… Я далъ себ слово, что ты будешь на нихъ…
Франсуа дю-Брео не усплъ отвтить, вошла его жена, мене сіяющая, чмъ передъ своимъ уходомъ, съ какой-то тревогой въ хорошенькихъ глазкахъ. На этотъ разъ кормилица была права, вки ребенка горли, а также и ручки.
— О! это пустяки,— живо добавила мать, ошибаясь насчетъ причины грустной неловкости, угадываемой ею вокругъ стола.
— Да насъ и не это заботитъ,— сказалъ мужъ,— но я только что узналъ объ одной смерти… я хорошо зналъ покойнаго.
— Кто жь это?
Вейльонъ пришелъ на помощь другу. Дло шло объ одномъ ихъ бывшемъ товарищ по коллегіи Людовика Великаго, Жорж Гофер, у котораго они, въ молодости, завтракали иногда по воскресеньямъ… Его родители, крупные пивовары, жили по ту сторону Сены и заводъ ихъ стоялъ среди тхъ громадныхъ равнинъ, что доходятъ до Монлери. Онъ умеръ тамъ и тамъ его и хоронятъ.
Г-жа дю-Брео взглянула на мужа.
— Ты никогда мн о немъ не говорилъ, объ этомъ Жорж Гофер.
Онъ отвчалъ,
— Мы давно ужь съ нимъ не видлись.
Вейльонъ добавилъ, очень серьезный:
— Все равно… теб слдуетъ быть.
А жена его сказала еще серьезне:
— Непремнно слдуетъ, другъ мой.
Сострадательный и мягкій тонъ ея словъ поразилъ ихъ обоихъ. Часъ спустя они говорили объ этомъ въ позд, увозившемъ ихъ къ Жювизи, гд начинаются равнины Виссу.
— Какъ ты думаешь, догадалась она о чемъ-нибудь?— освдомился Вейльонъ.
Дю-Брео этого не думалъ.
— Она бы мн сказала. Это существо прозрачное, отзывчивое, она не способна ни на какую утайку… Луиза говаривала иногда: ‘Я славный малый, мн можно довриться’. Славный малый, пожалуй, я согласенъ, но все-таки преподлая баба, родившаяся въ грязи, слдовавшая всегда только своимъ инстинктамъ продажной женщины или каботинки, воображавшей, что вс женщины похожи на нее, только глупе и зле ея, и желавшая уврить меня въ этомъ… Не повстрчайся я, на свое счастье, съ своей маленькой Шато-фрейе и не влюбись я въ нее сейчасъ же, право!.. Я, пожалуй, и женился бы на той въ конц концовъ.
— Во всякомъ случа ты не былъ бы связанъ надолго,— прошепталъ Вейльонъ съ щемящей улыбкой.— Бдная Луиза была приговорена къ смерти.
— Но, отчего же она, наконецъ, умерла? Я оставилъ ее вполн здоровой, цвтущей.
Другъ его, облокотившись о дверцу и смотря въ окно, пробормоталъ несвязно что-то себ въ усъ:— Изнуреніе, запущенный бронхитъ… хорошенько неизвстно.— Наступила минута молчанія, затмъ, по прибытіи на станцію Жювизи, Вейльонъ сказалъ:
— Надо выходить, остальную дорогу мы пройдемъ пшкомъ.
Подъ іюльскимъ небомъ, раскаленнымъ и блымъ, какъ бы изъ расплавленнаго солнца, королевская мостовая, какъ ее еще называютъ, вилась своимъ нескончаемымъ шоссе, обсаженнымъ тощими вязами и монументальными тумбами. На различномъ разстояніи, вдоль канавъ съ короткой и порыжвшей травой, попадались то каменная тумба, то желзный крестъ, поставленные въ память того, что на этомъ мст такой-то, огородникъ оттуда-то, въ департамент Сены и Уазы, возвращаясь съ Парижскаго рынка, умеръ, раздавленный колесами своей телги.
— Утомленіе или пьянство, иногда и то и другое…— пробормоталъ Вейльонъ.
А дю-Брео заговорилъ съ равнодушнымъ видомъ:
— Кстати о пьянств, а что слышно о музыкант Луизы? Знаешь, объ этомъ Деваренн, капельмейстер, утшившемъ ее, наконецъ, въ ея вдовств? Я слышалъ, что они дрались к напивались каждый вечеръ абсентомъ?
Вейльонъ быстро обернулся.
— Кто это сказалъ? Кто это видлъ? Да, наконецъ, если бы и такъ? Луиза Федоръ была, тмъ не мене, очень талантливая артистка, красивая и добрая женщина, искренно любившая тебя, какъ только умла, и это стоитъ тхъ двухъ или трехъ часовъ, что ты посвящаешь ей сегодня..
Пройдя Королевскую мостовую, друзья вступили на одну изъ тхъ деревенскихъ дорогъ, горящихъ и скрипящихъ отъ грудъ пыли, что перекрещивались по всмъ направленіямъ, насколько глазъ могъ обнять, среди этихъ полей пшеницы и ржи, ослпительныхъ и ослпляющихъ на солнц, воздухъ пылалъ. Тамъ и сямъ однообразная линія горизонта прерывалась колокольнымъ шпицемъ, рядомъ деревьевъ или блой штукатуркой стны, но никогда ихъ дорога не вела ихъ ни къ этой колокольн, ни къ этой стн.
— А мы съ тобой не заблудимся?— сказалъ дю-Брео, обращаясь къ своему спутнику, остановившемуся у указательнаго столба, на поворот дороги.
Вейльонъ успокоилъ ее, онъ отлично зналъ дорогу изъ Виссу въ Шато-фрейе, недавно еще пройдя этотъ путь съ Луизой.
— Да, представь себ, mon cher, что, укрываясь къ сестр, которую она ненавидла и считала своимъ самымъ смертельнымъ врагомъ, бдняжка преслдовала одну цль, питала одну лишь надежду, снова свидться съ тобой. Она заговорила со мной объ этомъ при первомъ же моемъ визит. ‘Вы понимаете, дружокъ мой,— говорила она мн съ той наивной граціей, которую вернула ей болзнь,— что ему было невозможно бывать у меня, когда я жила не хорошо, среди порока и богемы, но здсь, у людей женатыхъ, у члена судебнаго сословія,— ужь сестра-ли мн не твердитъ, Господи Боже мой, что ея мужъ членъ судебнаго сословія!— ничто не можетъ ему помшать придти, не правда-ли?’ Ахъ! несчастная, до чего мн было трудно убдить ее, что она мечтаетъ о невозможномъ, что ты, какъ честный человкъ, не можешь этого сдлать и, конечно, не сдлаешь… Да, впрочемъ, я такъ ее и не убдилъ…
Дю-Брео, остановившійся закурить папироску, пробормоталъ черезъ минуту:
— Видться, зачмъ? Что могли бы мы сказать другъ другу?
— О! я-то хорошо знаю, что бы она теб сказала, и почему ей такъ хотлось видть тебя передъ смертью.
— Почему-же?
— Ей хотлось попросить у тебя прощенія… Да, прощенія за свои письма, угрозы, за вс ея безумныя преслдованія. Признаюсь теб, что, при вид ея отчаянія и угрызеній совсти, я ей возмутительно налгалъ, я убдилъ ее, эту бдную Лулу, что все прощено, забыто. Но не подумай, что этимъ я отъ нея отдлался! Когда она поняла, что ты не прідешь въ Виссу, что ты не можешь туда пріхать, тогда пошла другая псня. Начались безконечные вопросы… о твоей жизни въ Шато-фрейе, о твоей обстановк, о томъ, занимаетесь-ли вы по вечерамъ музыкой, похожа-ли на тебя твоя дочка. Какъ только я являлся, ее невозможно было заставить разговаривать о чемъ-нибудь другомъ. Затмъ, разъ она объявила намъ, что хочетъ взглянуть на твой домъ, хотя бы только на его стны, хотя бы только на верхушки деревьевъ. Вотъ тогда я понялъ, какъ она ошибалась въ сестр. Больную, разбитую, везти въ вагон ее было немыслимо, ей приходилось хать въ экипаж, растянувшись на подушкахъ. И я долженъ сказать, что ея сестра выказала при этомъ удивительную кротость и терпніе, и не будь ея, никогда Луиз не удалось бы удовлетворить свою прихоть. Вышло настоящее путешествіе, утомительное и длинное. Но ей все казалось волшебнымъ, это первое дыханіе весны, живое и веселое, молодая травка, пробивавшаяся повсюду на поляхъ, все ее опьяняло. Мы остановились у Буа-Марго и вышли тамъ изъ экипажа на проселочную дорогу, заросшую терніемъ, то, что кантонисты называютъ заглохшей дорогой. Эта дорога огибаетъ Шато-фрейе и мы шли тамъ вс трое вдоль стнъ, нагртыхъ солнцемъ. Я боялся, чтобы меня не увидалъ одинъ изъ твоихъ фермеровъ или одинъ изъ рабочихъ твоего сахарнаго завода, они, вдь, вс меня знаютъ. Къ счастію, часъ былъ рабочій. Ее экзальтировала мысль, что это огромное стадо на лугу, этотъ пастухъ, эти большія собаки — твои. ‘Какъ мн весело! Какъ я рада!’ кричала она, хлопая въ ладоши, какъ ребенокъ. Дойдя до шпалеръ, ея удивленіе еще возросло. Ты знаешь, что стна, въ промежуткахъ, замняется у тебя высокой желзной ршеткой, позволяющей видть двойную липовую аллею, раздленную широкой лужайкой. Мы стояли тамъ, смотря изъ-за прутьевъ, вдыхая въ себя запахъ всего этого весенняго расцвта, распускающагося на солнц, когда я узналъ издали голосъ твоей жены, приближавшейся къ намъ съ кормилицей и ребенкомъ… Я только усплъ отойти въ сторону, оставивши Луизу подъ руку съ сестрой, неподвижную на своемъ мст за ршеткой. Я не спускалъ съ нея глазъ. Когда твоя жена прошла, пятясь мелкими шажками передъ дочкой, ни одинъ мускулъ ея лица не шевельнулся, но какое это было мрачное зрлище, эти худыя, провалившіяся щеки, это мертвенное лицо, подсматривающее сквозь непереходимые желзные прутья за тмъ, что въ жизни есть всего прекрасне, чему она всего боле могла завидовать, чего она всего боле могла жалть,— за счастливымъ материнствомъ и молодостью. Но когда она увидала крошку, шагавшую и топавшую въ своемъ длинномъ капотик, какъ просіяло это бдное лицо неизлечимо больной! Она смялась, плакала и говорила шепотомъ сестр, отирая себ глаза! ‘Да смотри же на нее, какая милочка!.. у нея такіе же блокурые волосы, какъ у отца, и также вьются. О! дорогая крошка… крошка!’ Она была такъ взволнована, она вся дрожала, протягивая впередъ руки, что пришлось силой оторвать ее оттуда и увлечь къ экипажу, куда она безсильно упала. На возвратномъ пути она не произнесла ни слова, она лежала съ закрытыми глазами, нюхая букетъ желтыхъ цвтовъ съ большого тюльпанника, что возвышается надъ стной сахарнаго завода. Въ слдующее воскресенье, пріхавши къ ней,— я навщалъ ее каждое воскресенье,— я засталъ ее какъ всегда въ глубин сада, растянувшуюся въ большомъ, блдно-зеленомъ кресл, гд ея землистое лицо, худыя и длинныя руки выдлялись своей жалостной худобой. Мн казалось, что я вижу ее въ послднемъ акт ‘Дамы съ камеліями,’ гд только одна Деклэ могла сравниться съ нею. ‘Я этого больше не повторю, — сказала она мн, заговоривши о своей поздк въ Шато-фрейе… Я черезчуръ настрадалась, я вся разбита’… И, понижая голосъ, изъ-за присутствія садовника, работавшаго подл насъ, она добавила: ‘сестра знала, что длала, внушивши мн мысль объ этой поздк… она повернула мн ножъ въ сердц, лезвіе тамъ и засло’… Нтъ, можешь себ представить несправедливость! Подозрвать эту несчастную Мари, такъ самоотверженно ходившую за ней, въ подобной махинаціи, въ такомъ сложномъ вроломств… Впрочемъ, ты сейчасъ ее увидишь, г-жу Рестубль, ты поймешь, что эта добрая, прелестная женщина, также мало похожая на то чудовище, какимъ изображала ее Луиза, какъ мало похожъ вотъ этотъ хорошенькій домикъ на каторжную тюрьму, куда бдная покойница, будто бы, по ея увреніямъ, заточила себя изъ любви къ теб. Мы пришли, суди самъ!
При самомъ вход въ село стоялъ старинный домъ нотаріуса, съ своими заново выбленными стнами, свже-выкрашенными ставнями и сверкающей вывской съ гербами, узкій и низкій, въ конц маленькаго дворика, цвтущаго и краснющаго отъ огромной клумбы герани. Не смотря на домашній трауръ и обтягивавшее дверь черное сукно, въ контор, дла которой шли прекрасно, все шло и сегодня по прежнему и сквозь только пріотворенныя ставни виднлись профили, наклонившіеся надъ бумагами, да слышался молодой голосъ, диктовавшій какой-то договоръ, посреди скрипа гусиныхъ перьевъ.
Въ нижнемъ корридор, вымощенномъ гулкими, свжими плитами, были приготовлены подмостки для гроба, въ самой глубин его въ стеклянную дверь виднлись зеленыя аллеи сада и черные силуэты приглашенныхъ.
— Побудь здсь,— сказалъ Вейльонъ, оставляя своего друга во двор…— гробъ еще не снесли внизъ… Я пойду попросить, чтобы намъ позволили взглянуть на нее. Я думаю, что мы еще успемъ.
Взволнованный мыслью объ этомъ послднемъ свиданіи, дю-Брео начиналъ терять терпніе, ему надоло кружиться вокругъ герани и слышать за спиной шепотъ писцовъ въ контор нотаріуса.
— Значитъ, идемъ наверхъ?— спросилъ онъ у своего друга, показавшагося, наконецъ, подъ погребальной драпировкой.
Вейльонъ прошепталъ:
— Это безполезно… теперь нельзя… поздно.
Тотъ, не обращая вниманія на его смущеніе, просто предложилъ ему присоединиться ко всмъ остальнымъ въ саду, быть можетъ, въ конц концовъ, ему было не непріятно избжать этой тяжелой очной ставки, на которую онъ смотрлъ какъ на свой долгъ, теперь когда онъ узналъ о послднихъ дняхъ Луизы и о той какъ бы жертв, какую она принесла ему, перехавши къ сестр, гд она и умерла. Но онъ совершенно остолбенлъ, увидавши, что Вейльонъ, вмсто того, чтобы идти впередъ, стоитъ передъ нимъ, неподвижный и растерянный, какъ, бы для того, чтобы помшать ему идти дальше.
— Въ чемъ дло?— спросилъ онъ, наконецъ.
И другъ его отвчалъ, нершительно, съ неловкостью въ голос и во взгляд:
— Mon cher, это глупо… ты знаешь, въ какое состояніе горе приводитъ женщинъ… Представь себ, что Мари Федбръ, г-жа Рестубль, обыкновенно такая любезная, злится теперь на тебя за то, что ты допустилъ ея сестру умереть, ни разу ея не навстивши… Какъ я ни твердилъ ей на вс лады, что ты не могъ этого сдлать, что даже твое сегодняшнее посщеніе есть неосторожный шагъ относительно твоей жены и вашего счастія… Безполезно! Она вн себя, она не хочетъ тебя видть, она предпочитаетъ не сходить вовсе внизъ.
— Такъ какже… Уйти мн, что-ли?
Вейльонъ колебался.
— И самъ не знаю… Какъ я подумаю, что заставилъ тебя совершить такой путь, а теб не даютъ даже права…
— Проводить до кладбища,— сказалъ Франсуа дю-Брео, грустно улыбаясь…— Что длать? быть можетъ, такъ лучше… Я вернусь потихоньку домой, по тмъ же самымъ безконечнымъ полямъ, вспоминая эти прошлые годы, этотъ печальный клочекъ моей жизни, который они тамъ наверху кладутъ въ гробъ.
Онъ поднялъ глаза на одно изъ оконъ перваго этажа, блая занавска котораго, съ любопытствомъ приподнятая, сейчасъ же опустилась на стекло. Сестра Луизы караулила впечатлніе своего отказа, оставаться здсь дольше было, положительно, черезчуръ унизительно.
— Но это невозможно, ты не можешь уйти одинъ,— сказалъ Вейльонъ, провожая друга до улицы…— Мы вернемся вмст.
— Нтъ, нтъ!.. Оставайся, я такъ хочу. Ты долженъ быть тутъ, замнять меня до конца, особенно если правда,— какъ ты сказалъ, что несчастная женщина думала обо мн въ свои послднія минуты… Ну, иди скорй туда, и до скораго свиданія. Я полагаю, что теперь мы опять увидимъ тебя у себя въ воскресенье…
Дю-Брео толкнулъ входную деревянную калитку, и, боле взволнованный, чмъ онъ хотлъ это выказать, сталъ удаляться большими шагами отъ конторы нотаріуса.
Вся деревня, и люди, и скотъ были въ этотъ часъ въ пол. Гд? въ какомъ пол? вроятно, между тми холмами, гд издали лежащія стада похожи на борозды, а отдыхающіе люди напоминаютъ колеи, вдь, по дорог сюда, по этой раскаленной, пустынной долин, онъ не видалъ ничего, кром цлаго моря свта. Пройдя нсколько блыхъ и молчаливыхъ проулковъ, съ низкими домами и неровной булыжной мостовой, гд жара, пропитанная запахомъ конюшенъ и птичьихъ дворовъ, была тяжеле, чмъ въ открытомъ пол, онъ вдругъ очутился передъ церковью, старой приземистой церковью, романскій порталъ которой былъ обтянутъ черными драпировками, съ тми же серебряными буквами Л. Ф., что онъ сейчасъ только видлъ на дом нотаріуса. Прямо противъ церковнаго портала поднимался каменный крестъ, обсаженный низкорослыми, тяжелыми и неподвижными, какъ сама церковь, липами. Все вокругъ, на тсной площади, гд стояли дв распряженныя повозки, оставшіяся тамъ отъ мстнаго праздника, спало въ этой тяжелой атмосфер. Пробило четыре часа, и сейчасъ же медленныя, протяжныя ноты погребальнаго звона, одна за другой падавшія съ колокольни, возвстили о приближеніи печальнаго шествія. Ему вдругъ захотлось посмотрть на него. Но куда стать, чтобы его не замтили? Онъ замтилъ въ углу площади, за нсколькими кадками олеандровъ, дрянной кабачекъ, куда вели четыре ступеньки. Онъ вошелъ и услся подл окна. Двое блдныхъ странствующихъ акробатовъ, съ лицами искателей приключеній, пили, стоя передъ прилавкомъ, присматривая украдкой за своими распряженными повозками подъ деревьями и повряя другъ другу вслухъ свои бдствія, большія и маленькія непріятности и нужды ихъ ремесла.
Входя, дю-Брео услыхалъ, какъ старшій изъ нихъ сказалъ другому тономъ увренности и опытности:
— Нацпи эполеты своему Иванушк-дурачку, вотъ теб и будетъ полковникъ, коли у тебя его не достаетъ…
Онъ сейчасъ же подумалъ о томъ, какъ разсмшила бы Луизу эта фраза ярмарочнаго импрессаріо, ее, такъ любившую этихъ бродячихъ Делобеллей. И какъ разъ рядомъ за другимъ столомъ сидлъ человкъ съ синимъ подбородкомъ, также по вншности принадлежавшій къ этой категоріи актерской богемы, но имвшій мене жалкій видъ. Вмсто какихъ-то туфель и плохой куртки двухъ бродячихъ фигляровъ, онъ былъ обутъ въ лакированные башмаки и блые гетры, одтъ въ черное суконное платье, совершенно новое, а на голов былъ надтъ цилиндръ съ плоскими полями, закутанный въ широчайшій крепъ, подъ цилиндромъ виднлись сдющія, точно напудренныя кудри, большой, блдный лобъ, возвышающійся пирамидально, красные отъ пьянства глаза, отвислыя плоскія щеки, изборожденныя тми глубокими морщинами, которыя вырзываются отъ того, что коренные зубы вырваны, величественный блый галстухъ, такой, какіе носили во время оно служители закона, довершалъ странность этого человка, пившаго маленькими глотками изъ стакана, толстаго и тяжелаго какъ чашка, густой абсентъ, который оспаривалъ у него рой осъ. Противъ него десяти или двнадцатилтняя двочка, одтая какъ отецъ, въ черное, и обладавшая тми же измятыми и распухшими чертами и тми же слезливыми глазами, сидла между двумя совсмъ маленькими мальчиками, также въ траур и одтыми какъ взрослые мужчины, за которыми она старшая сестра присматривала властно и заботливо, точно мать, отрзывая имъ хлба, наполняя ихъ стаканы, раздавая поровну сыръ, и поглощенная кормленіемъ своихъ проголодавшихся птенцовъ, она забывала, что и она сама ничего не ла и не пила съ самаго утра. Вокругъ большого ломтя сыра бри, лежавшаго передъ ними на стол между большимъ хлбомъ и бутылкой вина, жужжалъ цлый рой осъ также, какъ и по краямъ отцовскаго абсента, ловкость, съ которой отецъ косилъ на лету осъ ножемъ для сыра и разрзалъ ихъ пополамъ, несмотря на пьяное дрожаніе рукъ, не только не мшала аппетиту дтей, но и необыкновенно ихъ забавляла, и, вытараща глаза, съ полнымъ ртомъ они упивались зрлищемъ этихъ осъ съ разсченнымъ пополамъ тломъ, корчившихся въ предсмертныхъ судорогахъ по краямъ тарелки съ бри, совсмъ черной отъ этой кишащей массы. Дю-Брео смотрлъ на эту дтскую сценку съ тмъ глубокимъ вниманіемъ, которое нашъ умъ вноситъ въ незначительныя вещи, когда онъ чмъ-нибудь сильно озабоченъ. Вдругъ человкъ въ блыхъ гетрахъ, держа въ одной рук свою шляпу, а въ другой стаканъ абсента, сталъ подходить къ нему, раскланиваясь и расшаркиваясь точно учитель танцевъ, но покачиваясь и спотыкаясь.
— Маркизъ Франсуа дю-Брео, если не ошибаюсь?.. Я узналъ васъ сейчасъ же, какъ только вы вошли, по тому портрету, который Луиза всегда носила на себ.
Онъ прервалъ самъ себя, поставилъ стаканъ на столъ дю-Брео, внезапно сильно поблднвшаго, и представился, претенціознымъ и пьянымъ голосомъ:
— Девареннъ, капельмейстеръ, музыкантъ Девареннъ, ученикъ господина Нидермейера, автора ‘Озера’, на сюжетъ Ламартина, и самъ композиторъ нсколькихъ мелодій… но прошу прощенія, маркизъ, я вамъ мшаю. Быть можетъ, вы желаете присоединиться къ шествію… нтъ, не правда-ли? Должно быть съ вами съиграли ту же штуку, какъ и съ нами, запретили идти за гробомъ… Да почему же?.. Ну, я, это еще понятно, я былъ порокомъ Лулу, ея паденіемъ… Но вы, но эти бдныя дти… ибо все это мое потомство, этотъ уродецъ съ головой больного кролика и эти смшные маленькіе гаучосы, панталоны которыхъ волочатся по полу… ихъ-то зачмъ наказывать, скажите, пожалуйста, зачмъ не позволять имъ проводить до могилы ту, которая такъ была съ ними нжна? Я полагаю, что никакъ не изъ-за того, что они нехорошо одты? Полюбуйтесь, маркизъ, вся орава облеклась въ новое съ ногъ до головы къ похоронамъ… Дома ни гроша не осталось, я все наскребъ, все заложилъ для того, чтобы надть приличный трауръ по нашей пріятельниц. Какъ я только что говорилъ дочк: ‘Смотри, чтобы твои братья не попросили у меня больше ни кусочка хлба, мн больше не на что купить…’
Онъ подсластилъ рзкость этого объявленія большимъ глоткомъ абсента и продолжалъ:
— Мн не жаль этихъ денегъ, дти должны носить трауръ по матери, а Луиза Федоръ была настоящей матерью этимъ дтямъ… Они-то даже и причина того, что я сталъ ея… ея… словомъ, тмъ, чмъ я былъ. Вдь, что говорить, оно удивительно, что такой бдный музыкантишка, такой жалкій неудачникъ какъ я, могъ сдлаться любовникомъ этой большой артистки, этой очаровательной женщины, передъ которой банкиры, короли, принцы ползали на четверенькахъ и которой самыя крупныя театральныя знаменитости писали безумныя письма… Вотъ точная исторія этого рдкостнаго любовнаго приключенія. Это случилось черезъ нсколько мсяцевъ посл ея побга изъ ‘Французской Комедіи’, ей все-таки пришлось, за неимніемъ денегъ, согласиться на артистическую поздку по курортамъ, въ Виши, Руайя, Эксъ, гд она играла свои лучшія роли, какъ-то: Дору, Фруфру, Діану де-Лисъ, Свадебный визитъ. Случилось такъ, что въ то время я дирижировалъ оркестромъ въ Виши, безъ особеннаго удовольствія, долженъ сознаться. Жена моя только что бросила меня, чтобы уйти къ моему первому скрипачу, хотя тотъ обращалъ мало вниманія на г-жу Девареннъ и только и думалъ, что о карман. Какъ бы то ни было, только я очутился одинъ въ гостинниц съ моими тремя малышами, изъ которыхъ двое послднихъ мальчиковъ едва еще ходили и говорили. Къ счастію, сестр ихъ было девять лтъ, въ эти годы двочки, въ зависимости отъ случая, бываютъ уже или распутницами, или матерями. Видите эту? два года тому назадъ она умла уже приготовлять вечеромъ молочный супъ для маленькихъ братцевъ, раздть ихъ, хорошенько заправить одяло въ ихъ постели въ гостинниц и, убаюкавши ихъ интересной сказкой, она, опасаясь, какъ бы я не напился посл спектакля, являлась ко мн въ оркестръ, гд усаживалась на маленькой скамеечк у моихъ ногъ, въ ожиданіи конца. Когда пьеса была длинна, я, отбивая тактъ, чувствовалъ, какъ ея головка, лежавшая у меня на колняхъ, все боле и боле тяжелла. Разъ на репетиціи ‘Фру-Фру’, Луиза Федоръ, никогда до тхъ поръ не говорившая со мной, подошла къ краю сцены и сказала, прикрывая рукой глаза, ослпленные яркимъ свтомъ рампы: ‘Девареннъ, пришлите-ка мн сегодня вечеромъ вашу двочку въ мою уборную, ей тамъ будетъ удобне спать, чмъ въ оркестр, на вашихъ деревянныхъ колняхъ’… А потомъ ей пришло на умъ, что маленькіе братцы двочки, спавшіе одиноко въ гостинниц, могли проснуться и испугаться темноты. Она взяла къ себ спать и маленькихъ вмст съ старшей сестрой, а за ребятами въ придачу послдовалъ и отецъ. Ахъ! несравненная женщина, если бы я встртилъ тебя раньше, чего бы ты ни сдлала изъ Гастона Деваренна, любимаго ученика Нидермейера! Но тогда было ужь поздно. Къ чему новыя оглобли разбитой на ноги упряжк? Тетрадь мелодій, изданную этой великодушной душой, никто не читалъ и никто не слыхалъ исполненнаго на ея же счетъ моего ораторіо капеллой Св. Евстафія. Все это меня обезкуражило. Она, бдная женщина, тоже мало дорожила жизнью, нсколько мсяцевъ передъ тмъ, господинъ маркизъ какъ разъ только что изволилъ удрать отъ нея…
Онъ поклонился съ стаканомъ въ рук, держа его округленнымъ жестомъ, какъ бы для того, чтобы исправить тривіальность выраженія, а потомъ продолжалъ:
— Вы были для нея, нсколько лтъ подъ рядъ, резервуаромъ энергіи и молодости, благодаря которому въ ней воспрянулъ талантъ, доставляя ей успхи, а когда она внезапно лишилась его, она очутилась лицомъ къ лицу съ двойной старостью, старостью актрисы и женщины. Къ этому примшалась еще болзнь. Я слыхалъ не разъ, что у этихъ барынь болзнь чаще всего не что иное, какъ видимая форма крупныхъ огорченій, трауръ увядающей прелести. Когда я познакомился съ Луизой Федоръ, она боле тосковала, чмъ хворала и предавалась морфину. Я объяснилъ ей всю глупую и мрачную сторону этого снадобья, доказывая, что если браться за ядъ, то ничего нтъ лучше добраго зеленаго абсента…
Онъ взялъ бутылку абсента, оставшуюся на сосднемъ стол, и пока онъ медленно, трясущимися руками наливалъ себ стаканъ до краевъ, съ церковной площади внезапно стали доноситься похоронные напвы монотонныхъ, необработанныхъ деревенскихъ голосовъ, поддерживаемыхъ басовыми нотами контръ-тромбона и равномрнымъ похороннымъ звономъ.
— Скоре, Мели!— сказалъ пьяница, оборачиваясь къ дочери,— пора, веди дтей въ церковь… Дайте всмъ пройти и станьте на колни въ глубин, въ самой глубин. Но я непремнно хочу, чтобы вы вошли въ церковь, слышишь. Никто не иметъ права помшать вамъ войти…
И, еще боле возбуждаясь при мысли, что та же злая воля, которая не пустила ихъ въ домъ покойницы, могла запретить имъ и входъ въ церковь, онъ размахивалъ въ воздух бутылкой и восклицалъ въ сторону улицы:
— Не пытайтесь это сдлать, о! не пытайтесь…
Испуганная этимъ пьянымъ голосомъ, отъ злыхъ взрывовъ котораго она такъ часто блднла и вздрагивала по ночамъ, старшая сестра поспшила увести своихъ братьевъ, думавшихъ лишь о хлб и сыр, оставшихся на стол во власти осъ, и уходившихъ съ сокрушеннымъ сердцемъ.
При приближеніи похоронной процессіи дю-Брео, уже смущенный присутствіемъ Деваренна, всталъ очень взволнованный и, прячась за полуоткрытымъ окномъ, смотрлъ на восходящій на площадь позади высокаго серебрянаго кресла, двойной, волнующійся рядъ стихарей, свчей и на гробъ, несомый на рукахъ подъ покровомъ съ бахрамой. Какъ онъ тяжелъ, этотъ сонъ мертвецовъ! Какъ подумаешь, что требовалось четверо сильныхъ, здоровенныхъ, привыкшихъ къ этому длу и смняющихся крестьянъ для переноски этой маленькой женщины, этой крошечной мертвой звздочки изъ дома въ церковь и изъ церкви на кладбище. Вдругъ, точно передъ нимъ отверзся гробъ, она явилась передъ нимъ, онъ увидалъ ее, лежащую между тсныхъ досокъ, съ ея лучезарной улыбкой съ ямочками на щекахъ и ласковымъ взглядомъ ея сро-голубыхъ, сро-жемчужныхъ глазъ, съ большими опущенными рсницами, съ утомленными, какъ бы накрашенными вками, но это мимолетное видніе почти сейчасъ же исчезло за фиглярствомъ Деваренна, который, стоя подл него, своимъ насмхающимся и пьянымъ голосомъ, перечислялъ ему лицъ кортежа, по мр того, какъ онъ проходилъ передъ ними:
— Вотъ родные, господа! Нотаріусъ Рестубль, г-жа Мари Федоръ, его супруга, когда-то получившая первую награду за трагедію, и ихъ приглашенные… Все бывшіе любовники Лулу, эти гости… но только знаменитости… академія, консерваторія… ни одного актера, даже имющаго орденъ Почетнаго Легіона… а также ни одной каботинки… Г-жа Рестубль ненавидитъ театръ… Однако же, вотъ директоръ театра ‘фантазіи’… и два знаменитыхъ водевилиста, Ланнбуаръ и Рано-Бобэнъ, академики… Эхъ, вы, старые ломаки!.. дучи сюда, я слушалъ ихъ росказни въ вагон, всякій изъ нихъ уврялъ, что она пылала къ нему страстью. Ахъ! если бы они знали, передъ кмъ они говорятъ… Что бы Лулу васъ любила! Нтъ, милашки мои, сколько бы вы тамъ ни пыжились, ни одному изъ васъ не выпала эта удача на долю… даже и не этому толстому директору, котораго она убдила въ томъ, что онъ ея первый любовникъ. Во-первыхъ, она даже никогда не знала, кто былъ ея первый любовникъ. Разъ ночью на студенческомъ балу у Мари Федоръ, какой-то студентъ медикъ, переодтый обезьяной, утащилъ Лулу въ спальню сестры, и вотъ, пока старшая Федоръ потшалась, младшая пассивно отдавалась, плача, не смя сказать, что она еще двственница, чтобы не показаться дурой. Вотъ онъ, ея первый побдитель, тотъ, который никогда не забывается, — неизвстный горилла, да, господа, такъ точно…
Онъ оживлялся, громко кричалъ, поднимая стаканъ, такъ что дю-Брео стало неловко и онъ отошелъ отъ окна и снова услся на скамейк, куда къ нему присоединился пьянчуга, несносный и неистощимый.
— Не удивляйтесь, маркизъ, что я такъ много знаю о нашей пріятельниц, это потому, что я бывалъ подл нея въ такія минуты, когда ей было не въ моготу и когда ей неодолимо хотлось выложить все про себя. Это нападало на нее вечеромъ, въ сумерки, въ ея маленькой квартир, въ антресол бульвара Пуассоньеръ, гд она просиживала неподвижно часами въ очень низкомъ кресл у окна, подъ которымъ раздавался непрерывный грохотъ колесъ. И тогда, особенно когда она была разгорячена рюмкой добраго зеленаго абсента, отъ ея легкаго опьяненія и фонарей бульвара, единственнаго освщенія ея комнаты, дрожавшаго на дн стакана, ей бросались въ голову разныя воспоминанія, вызывая невольныя признанія. Чего только ни наслушался я въ т вечера. Но еще больше страннаго я узналъ, когда пришла бда, полная бда и когда, не имя боле возможности выступать на сцен, она была вынуждена писать своимъ бывшимъ любовникамъ. Письма эти носилъ я, или моя старшая дочь, когда я самъ былъ пьянъ. Письма эти, надо вамъ сказать, всегда написанныя во вкус адресата и всегда лестныя для его тщеславія, были настоящими шедеврами. Господи, Боже мой! до чего мы хохотали иногда, когда она читала мн одно изъ нихъ, прежде чмъ запечатать его. Но представьте себ, что въ самые тяжелые дни нужды она никогда не хотла обращаться къ вамъ. Иногда, изъ ревности, я толкалъ ее на это, тогда она выходила изъ себя и кричала: ‘Нтъ, нтъ, не ему, довольно я ему насолила, къ тому же, между нимъ и мною было слишкомъ много хорошаго, я не хочу вмшивать его въ эту грязь’. А когда наступила полная нищета, она, не желая просить подаянія у васъ, предпочла укрыться сюда, у этой лживой и злой сестры, которая всегда ее ненавидла за ея успхи и талантъ и которая въ нсколько мсяцевъ утолила всю накопившуюся въ ней ненависть и зависть. Бдная Луиза! Это было мученичество, не правда-ли, ужасное мученичество, твое существованіе въ этомъ дом съ его лицемрнымъ и опрятнымъ фасадомъ, они наврное сожгли тебя на медленномъ огн, поворачивая тебя то на одинъ бокъ, то на другой. А завтра вс газеты будутъ наполнены разсказами о великодушіи твоей старшей сестры. Он напомнятъ о ея наград за трагедію, почти готовыя объявить, что она-то и есть настоящая Федоръ. И какъ ей легко это дастся. Стоило ей только пригласить на твои похороны нкоторыхъ изъ твоихъ знаменитыхъ любовниковъ и, въ виду недостаточности поздовъ, удержать обдать у себя этихъ пресловутыхъ старцевъ съ господами крупными репортерами. Только насъ двоихъ совсмъ не пригласили и даже изгнали. Какъ разъ тхъ двоихъ, которые были всего ближе твоему сердцу. О! не позволить намъ даже проводить тебя до кладбища, оно все-таки немножко подло, да, Лулу? да, моя маленькая Лулуточка?
Онъ наклонялся къ своему стакану, глядлъ въ него, называлъ ее самыми нжными уменьшительными именами, точно она могла отвтить ему оттуда. Наконецъ, выпивши залпомъ свой абсентъ, онъ свалился на столъ, съ рыданіями и храпомъ.
Съ минуты своей встрчи съ этимъ печальнымъ субъектомъ, дю-Брео разъ десять порывался уйти, изъ омерзнія къ его откровенностямъ, но его все-таки удерживало нехорошее любопытство, потребность узнать, дйствительно-ли эта несчастная женщина настрадалась изъ-за него. Видя, что тотъ заснулъ, онъ поднялся, чтобы уходить, но, бросивши взглядъ на улицу, онъ остался ждать. Процессія выходила изъ церкви съ колокольнымъ звономъ и пніемъ, пока она снова выстраивалась на площади, т изъ парижанъ, которые торопились на поздъ и не могли провожать тло до кладбища, подходили раскланяться съ семействомъ или добивались того, что ихъ приглашали въ послднюю минуту, ибо, Девареннъ не ошибся, предполагалась поминальная трапеза. Не получившіе приглашенія отправлялись по дорог къ вокзалу съ притворной торопливостью и спины ихъ выдавали ихъ дурное расположеніе духа. Среди группы знаменитыхъ старцевъ колыхались траурныя вуали бывшей актрисы, получившей награду за трагедію. Нотаріусъ Рестубль, разговаривая съ другомъ Вейльономъ, отиралъ со лба потъ въ раскаленномъ воздух, а подъ кадками олеандровъ маленькаго кафе репортеры пили прохладительное питье, обмниваясь вслухъ своими свдніями о хоронившейся звзд. Вс эти господа были очень молоды и не имли ни малйшаго понятія о талант покойной Федоръ, но ея любовныя приключенія, ея выходки и сердечные капризы были имъ извстны до тонкостей, и они передавали ихъ другъ другу точно грязную легенду, изъ которой бывшій любовникъ, сидя у открытаго окна, не терялъ ни одного слова, ни одной брызги грязи. Это внушало ему чувства неловкости, отвращенія и теперь эти чувства, посл разсказовъ Деваренна, превращали мученичество Луизы и жестокости ея сестры въ выдумки сантиментальнаго пьяницы и приводили его къ такому заключенію:
— Зачмъ я сюда пріхалъ?.. Мн тутъ нечего было длать.
Появленіе маленькой Мели, по прежнему тащившей своихъ братьевъ за руку, вывело его изъ задумчивости. Въ отсутствіи дтей, осы завладли хлбомъ и сыромъ, особенно сыромъ. Тарелка представляла сплошную, жужжащую массу. Дти бросились на нее съ помощью старшей сестры и произошло ужасное сраженіе. Наконецъ, когда рой пустился въ бгство, а дти были усажены каждый передъ крупной тартинкой свжаго хлба, двочка подошла къ отцу, продолжавшему храпть, подняла скатившуюся на полъ шляпу, тщательно вытерла ее и положила на столъ подл него. Правда, что взгляды сидвшаго тутъ же господина, нсколько разъ встрчавшіеся съ ея взглядомъ, немного мшали ей въ ея материнскихъ хлопотахъ, но она скоро примирилась съ этимъ. Когда она проходила мимо него, возвращаясь къ братьямъ, дю-Брео схватилъ ее за кисть руки, такую тонкую, такую хрупкую, о! такую хрупкую, что хоть плачь, и засовывая голубую бумажку въ ея влажную маленькую ручку, онъ сказалъ совсмъ тихимъ голосомъ:
— Для вашихъ дтей…
Сейчасъ же, въ опухшей, болзненной блдности этого личика слишкомъ быстро выросшей двочки, точно радуга, сверкнула улыбка очаровательной кротости и пониманія, переходя отъ спящаго отца, самаго страшнаго изъ ея дтей, къ тарелк двухъ маленькихъ обжоръ, въ ея красныхъ глазахъ, безъ рсницъ, показались крупныя слезы и она склонила голову, лепеча:
— Благодарю васъ.
Когда онъ вышелъ, церковная площадь была пустынна. Тамъ оставалась только одна запряженная повозка, готовая тронуться въ путь, а ея тощая кляча пыталась достать до нижнихъ втокъ деревьевъ. Надъ молчаливой мстностью колокольня сбрасывала медленныя, замирающія ноты похороннаго звона, какъ бы послднія капли, оставшіяся на дн кропильницы. Отъ времени до времени на него отзывались глухіе раскаты грома. Разумется, дю-Брео лучше бы сдлалъ, давши пройти гроз, близость которой онъ чувствовалъ въ палящей атмосфер, въ неподвижномъ ожиданіи всего окружающаго. Но остаться хотя бы еще одну минуту въ этомъ противномъ Виссу, рискуя услыхать какую-нибудь новую гнусность, казалось ему нестерпимымъ. Онъ пошелъ прямо передъ собой и почти сейчасъ же очутился въ открытомъ пол, очень удивленный тмъ, что не узнаетъ той громадной равнины, по которой привелъ его Вейльонъ. Тутъ были тнистыя тропинки, холмики съ деревьями. За нимъ послышался скрипъ оси и старыхъ колесъ, это узжала послдняя повозка, бывшая на праздник. Онъ остановился, спрашивая о дорог въ Жювизи.
— Да вы теперь спиной къ Жювизи,— сказалъ старый бродячій фигляръ, дремавшій подъ навсомъ своей тяжелой повозки.
Это былъ тотъ самый, что давалъ своему товарищу передъ прилавкомъ такіе основательные совты насчетъ употребленія эполетъ.
Рядомъ съ нимъ сидла высокая, рыжая двушка, съ хриплымъ голосомъ, съ правильными и жесткими чертами лица, одтая въ юбку и ночную кофту, съ голыми пыльными ногами, какъ бы обутыми въ теплый пепелъ, она вся высунулась, чтобы посмотрть, кто говоритъ съ ея отцомъ или другомъ, а можетъ быть и тмъ и другимъ вмст.
— Если этотъ господинъ согласенъ ссть подл насъ,— сказала она повелительнымъ тономъ, пока любопытныя лица показывались въ маленькихъ окотечкахъ повозки,— то мы свернемъ черезъ Мениль и вывеземъ его на настоящую дорогу… Это будетъ короче объясненія, тмъ боле, что надвигается ливень.
Ударъ грома, сильне предъидущихъ, подъ которымъ почва задрожала точно барабанная шкура, побудилъ дю-Брео принять предложеніе этихъ бдныхъ людей, гордившихся тмъ, что пріютили у себя парижанина, пріхавшаго, полагали они, на похороны актрисы. Онъ принялъ удивленный видъ.
— Актрисы?
— Да еще знаменитой, — сказалъ съ гордостью старикъ, бывшій когда-то суфлеромъ въ Казино Перпиньяна…— Луизы Федоръ, изъ ‘Французской Комедіи’. Она умерла здсь, у одного нотаріуса.
Они прозжали мимо высокаго портала изъ крашенаго дерева, открытаго настежь и охраняемаго двумя огромными лиственницами, втви которыхъ волочились по земл.
— Да вотъ и кладбище,— пробормоталъ старикъ.— Они опускаютъ ее въ фамильную гробницу… нагнитесь, смотрите.
Кнутовищемъ своимъ онъ указывалъ на край длинной аллеи, обрамленной зелеными вязами и блыми плитами, гд скучились траурныя платья и открытыя головы, склоненныя передъ тсной часовенкой съ цвтными оконными стеклами и претенціозной мозаикой. Онъ добавилъ, пока его лошадь медленно поднималась по круч вдоль оштукатуренной стны:
— Это самая красивая гробница въ околодк, вплоть до самаго Корбейля нтъ такой роскошной гробницы.
Своимъ жесткимъ, необработаннымъ голосомъ, высокая двушка грубо прервала его:
— А все-таки на мст моей товарки мн не хотлось бы быть похороненной въ ней. Кто навститъ ее здсь, кто броситъ ей мимоходомъ привтъ и тотъ букетикъ цвтовъ, что въ Париж она всегда получила бы наврняка, разъ ея имя стояло бы на плит?.. Не говоря уже о томъ, что въ Виссу, — два желтыхъ угля сверкнули подъ огненными бровями цыганки, — къ ней когда-нибудь присосдится ея сестра, а ужь эта препротивная баба.
— Неужели?— спросилъ дю-Брео тономъ, которому онъ старался придать равнодушіе,— вы считаете ее такой злой?..
Старикъ сказалъ, поджимая губы,
— Мы видли ее всего разъ, да и этого довольно. Представьте себ, сударь, что въ ныншнемъ году…
Повозка продолжала тяжело карабкаться вдоль кладбищенской стны, откуда доносился однотонный, оффиціальный голосъ, фальшиво звучавшій въ величественной тишин полей. Дю-Брео не могъ слышать издали ни великолпный панегирикъ, несомннно произносившійся этимъ голосомъ, ни тхъ фразъ, которыхъ онъ наматывалъ на какомъ-нибудь старинномъ, качающемся и блестящемъ министерскомъ мотовил, но это погребальное мурлыканье напоминало ему разглагольствованія Деваренна, съ бутылкой абсента въ рукахъ, и наивныя сообщенія, шептавшіяся теперь ему на ухо, окончательно сжимали ему сердце, доказывая ему, до какой степени все то, что наговорилъ пьяница, должно быть врно.
— Ну, такъ вотъ, въ этомъ году, на мстномъ праздник, мы давали ‘Али-Бабу’ и ‘Женевьеву Брабантскую’ въ бенефисъ г-жи Діего, здсь присутствующей. Въ воскресенье днемъ мы отправились вдвоемъ, какъ это всегда длается, предложить почетнымъ гражданамъ программу и билеты къ вечеру. У нотаріуса мы застали дамъ на террас, въ глубин сада, и съ перваго же слова я понялъ, что это безполезно, что надяться тутъ не на что. Тогда изъ большого кресла больной,— она умерла три дня спустя,— показалась маленькая головка, не больше какъ съ кулакъ, такая похудвшая и измнившаяся со временъ Перпиньяна, и заговорила: ‘Послушай, Марія… Марія, что ты…’ Больше ничего она не сказала, но губы ея были такія добрыя, голосъ такой кроткій и въ душу проникающій, что двочка и я не утерпли и заплакали… Ахъ! это Федоръ, то-то она должна была заставлять проливать слезы платную публику, съ такимъ-то голосомъ… Жену нотаріуса это ничуть не тронуло. Она обернулась, точно ее укусила ядовитая муха, и кинула сестр: ‘Послушай-ка, ты… не твои денежки пляшутъ!’ Въ то же время она какъ бы говорила намъ, протягивая свой зонтикъ: ‘Вотъ вамъ порогъ… проваливайте… ‘
— И какъ ей, бдняжк, хотлось бы удрать тоже, ухать съ нами въ таратайк свободныхъ нищихъ,— сказала высокая рыжеволосая двушка съ полными ногами…
Они дозжали до верха кручи, повозка възжала на маленькую дорожку, перескавшую поля, гд едва умщались ея колеса, и черезъ нсколько минутъ тряской зды она остановилась на перекрестк нсколькихъ дорогъ, изъ которыхъ самая широкая и самая прямая и была дорога въ Жювизи.
— Если вы все время будете идти такимъ шагомъ, вы дойдете до грозы!..— крикнулъ старикъ дю-Брео, торопившемуся идти, почти бжавшему впередъ, чтобы быть поскоре подальше и одному, чтобы уйти отъ исторіи конца этой жизни, тягостной и досаждающей точно угрызеніе совсти.
Ну, да теперь онъ получилъ это доказательство… именно изъ-за него Луиза перехала жить къ сестр и терпла тамъ тысячу терзаній въ надежд снова его увидть, но было-ли это возможно? разв все не было кончено, давно и навсегда разбито? Какъ онъ ни рылся въ своей совсти, ему не въ чемъ было упрекнуть себя.
Задумавшись и глядя прямо передъ собой, онъ вдругъ былъ пораженъ превращеніемъ, произошедшимъ въ пейзаж за нсколько часовъ. Пока онъ шелъ здсь съ Вейльономъ, мстность представляла изъ себя огромную южную равнину, до того ослпительную, что въ глазахъ рябило, а надъ нею желтое небо, пышащее жгучимъ жаромъ, а теперь, подъ тмъ же самымъ небомъ, но потемнвшимъ, какъ бы опустившимся, желтые косоугольники сурпицы, ярко-зеленыя поля свеклы, розовыя полосы эспарсета принимали необычайный блескъ. Весь ландшафтъ точно освщался снизу, какъ въ сверномъ пейзаж, но въ сверномъ пейзаж въ разгар грозоваго, удушливаго лта, когда ничто не шелохнется, ни перышко на птиц, ни колосъ овса. Вдругъ далеко, очень далеко, въ конц поля, гд невидимые косари спшили скосить траву до ливня, одна изъ косъ загорлась въ блесоватомъ луч солнца, съ трудомъ прорвавшагося между двухъ густыхъ тучъ, какъ разъ надъ кладбищемъ, блая какъ млъ стна котораго вырзывалась тамъ на горизонт, позади него.
Пріостановившись на мгновеніе послать послднее прости той, что спала тамъ, онъ продолжалъ свой путь, и вдругъ этотъ единственный лучъ заката, освтившій сталь далекой косы, вызвалъ изъ глубины его памяти, теперь, посл девяти или десяти лтъ разстоянія, благодаря тождественности температуры, а также нервному раздраженію этого страннаго дня, воспоминаніе о его первой встрч съ Луизой Федоръ въ одинъ лтній день. Это было на раут, на garden-party въ англійскомъ посольств. Она только что прочла ‘Праздникъ у Терезы’, своимъ задушевнымъ, немного глухимъ голосомъ, съ тонкимъ подъемомъ всего ея существа… ‘Сведите меня на воздухъ, я умираю’…— сказала она дю-Брео, не глядя на него, и пройдя черезъ толпу, тснившуюся въ этихъ пышныхъ гостиныхъ дома Боргезе, въ переливахъ высокихъ зеркалъ котораго еще носится сладострастный образъ прекрасной Полины, они услись въ конц сада, подл той ршетки, что отдлена сплошной завсой изъ висячихъ глициній отъ непрестанной фееріи Елисейскихъ полей…
Ужасающій ударъ грома вернулъ его въ нсколько секундъ къ дйствительности. По дорог крутились клубы пыли, гонимые теплымъ втромъ, пропитаннымъ запахомъ сры, тогда какъ изъ глубины долины, прямо противъ него, поднималась бшенымъ галопомъ шафраннаго цвта туча, съ огненными жилами, съ бахромчатыми срыми краями, предвстниками дождя, два блыхъ голубя, единственныя птицы въ воздух, барахтались, кружились впереди бури, растерянные, раскрывая крылья. Почти сейчасъ же почва у его ногъ испещрялась крупными каплями, сначала очень рдкими, а потомъ частыми, частыми, наконецъ, облако развернулось и, вплоть до Жювизи, вплоть до наступленія сумерекъ, онъ все шелъ подъ потоками огня и воды, скользя, попадая въ лужи, но ничего не видя, ничего не чувствуя, всецло поглощенный мысленнымъ перебираніемъ своей жизни съ великой актрисой и того, что они называли ихъ любовью.
О! эта женщина, принадлежавшая всмъ, которой актеры говорили ‘ты’, которой послдній фигурантъ, самый гнусный начальникъ клаки, нашептывалъ сальности на ухо, эта женщина, о которой клубные молокососы, являвшіеся за своими предметами посл спектакля, имли право сказать: ‘Луиза сегодня никуда не годилась’. Любой барышникъ могъ хвалить ее въ его присутствіи, разбирать точно лошадь отъ копыта до гривы, отъ крупа до холки. ‘Гд ваша госпожа?’ Запершись съ директоромъ или слушаетъ въ своей уборной роль, которую готовитъ для нея модный авторъ. Сколько разъ онъ злился и рычалъ передъ этой дверью, а сколько тоскливыхъ часовъ провелъ онъ на диван у входа въ ту маленькую голубую гостиную, гд онъ ждалъ ее, пока она на сцен вела свою роль! Никто въ сосднихъ уборныхъ не зналъ, что онъ тутъ. И вотъ вс эти каботины, мужчины и женщины, одваясь при открытыхъ дверяхъ, передавая другъ другу жирныя блила или румяна, разговаривали не стсняясь. Вдоль корридора слышались взрывы сальнаго смха, шутки на жаргон каторжниковъ, сплетни низкопробныхъ распутницъ. И Луиза слушала все это и, конечно, отвчала также, когда бывала одна,— вдь это же былъ ея кругъ, ея жизнь, глубокое отвращеніе поднималось въ сердц ея любовника при этой мысли. Иногда онъ спускался на сцену, бродилъ позади кулисъ, вызывая насмшки пожарныхъ и машинистовъ, блдный и съ судорожно искривленными чертами, точно авторъ въ вечеръ перваго представленія, ибо тотъ фактъ, что его любовница играетъ, всегда одинаково коробилъ его. Онъ чувствовалъ себя помхой, сознавалъ, что онъ смшонъ. Но куда же ему дваться? Она играла каждый вечеръ и весь день репитировала въ театр, а онъ сошелъ бы съ ума отъ мысли, что она одна безъ него въ этомъ вертеп, въ полной власти своей прихоти. Да и она требовала его присутствія тамъ, будучи старше его, она была тмъ боле ревнива, и, подобно только что пролетвшимъ по грозовому небу голубямъ, они долго любили другъ друга среди молній и урагана. И это было еще самое лучшее въ ихъ связи. Да, эти невозможныя сцены, эти безумные припадки гнва, доходившіе даже до драки, все это было для него лучше, чмъ опускаться такъ, какъ онъ опустился въ послдніе годы, когда онъ такъ втянулся въ грязь комедіантства, что актеры называли его ‘мой милый Франсуа’, театральные контролеры ‘господиномъ маркизомъ’, и когда вс уже видли въ немъ мужа Луизы, крупнаго театральнаго барышника и пайщика театра. Вотъ куда онъ скатывался понемногу, несчастный, потихоньку, безстрастно и безрадостно, въ силу слпой и низкой силы привычки, подъ смертельное укачиванье комедіантской повозки,— какъ вдругъ, однажды, въ гостиной его матери явилась ему та, что должна была познакомить его съ чудными упоеніями жизни вдвоемъ, его божественный, маленькій Шато-фрейе…
Выйдя изъ позда для того, чтобы пройти пшкомъ, ибо никто его не ждалъ на станціи, т два или три километра, что раздляли его отъ дома, дю-Брео очутился передъ темными дорогами и подъ безоблачнымъ, но потухавшимъ небомъ, тогда какъ на молчаливомъ горизонт мелькали съ длинными промежутками блдныя молніи, возвщая конецъ грозы. Онъ такъ торопился домой, что выбралъ заглохшую дорогу, изрытую грязными рытвинами и покрытую сорными травами, еще совершенно мокрыми. Потомъ онъ пошелъ прямо на перерзъ полей, опустошенныхъ, изрытыхъ, превратившихся посл грозы въ кучи мокрыхъ и скользкихъ водорослей. Вдругъ, въ конц воздланной пашни, свже-сжатой и залитой водой, гд его сапоги хлябали и вязли какъ въ луж, въ сумеркахъ выросла высокая труба сахарнаго завода, а черезъ минуту, Франсуа дю-Брео, отыскавши ощупью въ углу воротъ цпь колокола, весело позвонилъ.
О! этотъ запахъ лимонныхъ деревьевъ посл ливня, этотъ свже посыпанный пескомъ дворъ, блестящій и чистый, передъ этимъ стариннымъ домомъ временъ Людовика XV, вытянувшимся въ длину, гд мелькали огоньки. Посл потемокъ улицы, какое внезапное и прелестное ощущеніе домашняго очага! Пока онъ подымался на крыльцо, надъ его головой тихонько пріотворилось окно.
— Иди скорй наверхъ… Я подл ребенка!
— Разв двочка больна?
— Нтъ… ничего!
Въ этомъ mezza моссе матери есть что-то бархатное, счастливая интонація, немедленно его успокоившая.
Остановившись въ прихожей снять свое промокшее платье и отяжелвшую отъ грязи обувь, онъ разглядлъ уголокъ освщенной столовой, гд два прибора ждутъ другъ противъ друга, на сверкающей, цвтной скатерти. Скоре на лстницу, вотъ первая, большая спальня, а вотъ другая поменьше, залитая смутнымъ голубоватымъ свтомъ ночника. И въ этой воздушной небесной пыли, пропитывающей все вокругъ себя, онъ приближается къ маленькой постельк изъ свтлой кисеи, около которой стоитъ его дорогая жена, подзывая его къ себ нжнымъ жестомъ…
Какой страстный порывъ, какая признательная горячность въ этомъ первомъ объятіи, сколько онъ подавляетъ въ себ рыданій, не высказанныхъ признаній… и точно она поняла все это, такимъ сострадательнымъ шепотомъ она утшаетъ его… Бдняжка, какой тяжелый день ему пришлось провести! Вдь такъ грустно провожать въ могилу того, съ кмъ вы знались… точно частицу васъ самихъ уносятъ… Да и ей выдался не веселый день. Двочка стонала, была въ жару… а потомъ, къ вечеру, лихорадка спала, щечки опять посвжли, и теперь она спитъ, такая спокойная, да свженькая…
— Вотъ, смотри.
Мать отодвигаетъ занавску, и, между тмъ какъ они стоятъ тутъ оба, склонившись надъ этимъ тльцемъ ребенка, нжнымъ, бархатистымъ, лучше самаго прекраснаго фрукта, между тмъ какъ ихъ дыханіе смшивается съ легкимъ дуновеніемъ, вылетающимъ изъ этого маленькаго ротика, гд зубки блестятъ, какъ мелкіе цвточки жасмина, кисея тихонько смыкается, окутывая всхъ троихъ своими легкими, падающими складками. Какъ тутъ хорошо, какъ все остальное далеко, какой покой въ забвеніи всего міра!