В. Г. Короленко
Похороны Некрасова и речь Достоевского на его могиле
(Из ‘Истории моего современника’)
ПОХОРОНЫ НЕКРАСОВА И РЕЧЬ ДОСТОЕВСКОГО НА ЕГО МОГИЛЕ
(Из ‘Истории моего современника’)
ПРИМЕЧАНИЯ
Похороны Некрасова и речь Достоевского на его могиле, Короленко Владимир Галактионович, Год: 1878
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников. Том второй
СЕРИЯ ЛИТЕРАТУРНЫХ МЕМУАРОВ
Под общей редакцией В. В. ГРИГОРЕНКО, Н. К. ГУДЗИЯ, С. А. МАКАШИНА, С. И. МАШИНСКОГО, Б. С. РЮРИКОВА
М., ‘Художественная литература’, 1964
Воспоминания Владимира Галактионовича Короленко (1853-1921) отражают отчасти сложность тех отношений, которыми Некрасов был связан с Достоевским и как поэт, и как выразитель дум и настроений эпохи, и лично как человек той же среды, то сходившийся с ним моментами чрезвычайно близко, то удалявшийся от него так далеко, что считались как бы врагами. В связи с ‘Бедными людьми’ началась их близость, по свидетельству Достоевского, продолжавшаяся всего несколько месяцев, и завязалось навсегда то основное, глубоко интимное в их отношениях, что позволяло им даже при весьма редких встречах, несмотря на разницу в убеждениях, говорить иногда друг другу ‘странные’ вещи, точно это основное ‘как бы не хотело и не могло прерваться’ (‘Дневник писателя’ за 1877 год).
Всегда воспринимая Некрасова как большого поэта, пришедшего в литературу со своим новым словом, в период ‘Бесов’ Достоевский ищет поводов, чтобы позлее его уязвить как якобы ‘общечеловека’, русского ‘gentill’homme’a’, ‘либерала в мундире’. А в 1877 году, когда душа его снова поворачивается с любовью, порою с грустью и с умилением к ‘старым людям’ 40-х годов, Достоевский находит для оценки поэзии Некрасова слова, исключительные по своей силе и глубокой проникновенности.
Характерно, что Короленко, передовая народническая молодежь, к которой он в то время был близок, восприняли выступление Достоевского как свидетельство его веры в народ, сознания общественного неблагополучия, понимания ‘близости глубокого социального переворота’.
В конце 1877 года умер Некрасов. Он хворал давно, а зимой этого года он уже прямо угасал. Но и в эти последние месяцы в ‘Отечественных записках’ появлялись его стихотворения. Достоевский в своем ‘Дневнике писателя’ говорит, что эти последние стихотворения не уступают произведениям лучшей поры некрасовского творчества {1}. Легко представить себе, как они действовали на молодежь. Все знали, что дни поэта сочтены, и к Некрасову неслись выражения искреннего и глубокого сочувствия со всех сторон. <...>
Когда он умер (27 декабря 1877 г.), то, разумеется, его похороны не могли пройти без внушительной демонстрации. В этом случае чувства молодежи совпадали с чувствами всего образованного общества, и Петербург еще никогда не видел ничего подобного. Вынос начался в 9 часов утра, а с Новодевичьего кладбища огромная толпа разошлась только в сумерки. Полиция, конечно, была очень озабочена. Пушкин в ‘Поездке в Эрзерум’ рассказывал, как на какой-то дороге, на границе Грузии и Армении, он встретил простую телегу, на которой лежал деревянный гроб. ‘Грибоедова везем’, — пояснили ему возчики-грузины {2}. Тело самого Пушкина, как известно, было выволочено из Петербурга подобным же образом, бесчестно и тайно. Эти времена давно прошли, и власти были уже не в силах удержать проявление общественных симпатий. Некрасова хоронили очень торжественно и на могиле говорили много речей. Помню стихи, прочитанные Панютиным, потом говорил Засодимский и еще несколько человек, но настоящим событием была речь Достоевского.
Мне с двумя-тремя товарищами удалось пробраться по верхушке каменной ограды почти к самой могиле. Я стоял на остроконечной жестяной крыше ограды, держась за ветки какого-то дерева, и слышал все. Достоевский говорил тихо, но очень выразительно и проникновенно. Его речь вызвала потом много шума в печати {3}. Когда он поставил имя Некрасова вслед за Пушкиным и Лермонтовым, кое-кому из присутствующих это показалось умалением Некрасова {4}.
— Он выше их, — крикнул кто-то, и два-три голоса поддержали его:
— Да, выше… Они только байронисты.
Скабичевский со своей простоватой прямолинейностью объявил в ‘Биржевых ведомостях’, что ‘молодежь тысячами голосов провозгласила первенство Некрасова’ {5}. Достоевский отвечал на это в ‘Дневнике писателя’. Но когда впоследствии я перечитывал по ‘Дневнику’ эту полемику, я не встретил в ней того, что на меня и многих моих сверстников произвело впечатление гораздо более сильное, чем спор о первенстве, которого многие тогда и не заметили. Это было именно то место, когда Достоевский своим проникновенно-пророческим, как мне казалось, голосом назвал Некрасова последним великим поэтом из ‘господ’. Придет время, и оно уже близко, когда новый поэт, равный Пушкину, Лермонтову, Некрасову, явится из самого народа…
— Правда, правда… — восторженно кричали мы Достоевскому, и при этом я чуть не свалился с ограды.
Да, это казалось нам таким радостным и таким близким. Вся нынешняя культура направлена ложно. Она достигает порой величайших степеней развития, но тип ее, теперь односторонний и узкий, только с пришествием народа станет неизмеримо полнее и потому выше.
Достоевский, разумеется, расходился в очень многом и очень важном со своими восторженными слушателями. Впоследствии он говорил о том, что народ признает своим только такого поэта, который почтит то же, что чтит народ, то есть, конечно, самодержавие и официальную церковь. Но это уже были комментарии. Мне долго потом вспоминались слова Достоевского именно как предсказание близости глубокого социального переворота, как своего рода пророчество о народе, грядущем на арену истории.
В эти годы померкла даже моя давняя мечта стать писателем. Стоит ли и в самом деле, если даже Пушкины, Лермонтовы, Некрасовы знаменуют собою только крупные маяки на старом пройденном пути. Я никогда не увлекался писаревщиной до отрицания Пушкина и помнил, что Некрасов как поэт значительно ниже и Пушкина и Лермонтова, но… придет время, и оно, казалось, близко, когда станет ‘новое небо и новая земля’ {6}, другие Пушкины и другие Некрасовы. Содействовать наступлению этого пришествия — вот что предстоит нашему поколению, а не повторять односторонность старой культуры, достигшей пышного, но одностороннего расцвета на почве несправедливости и рабства.
Я писал как-то о том, что у меня с юности была привычка облекать в слова свои впечатления, подыскивая для них наилучшую форму, не успокаиваясь, пока не находил ее. В этот период моей жизни привычка эта если не исчезла, то ослабела. Господствующей, основной мыслью, своего рода фоном, на котором я воспринимал и видел явления, стала мысль о грядущем перевороте, которому надо уготовить путь. <...>
Эта глава ‘Истории моего современника’ (т. 4, гл. X) печатается по изданию: В. Г. Короленко, Собр. соч. в десяти томах, т, VI, М. 1954, стр. 197-200.
1 Стр. 298. См. т. 1 наст. изд., стр. 147.
2 Стр. 298. ‘Путешествие в Арзрум’, гл. 2.
3 Стр. 298. В печати оживленно комментировалась не столько речь Достоевского, сколько его высказывание о Некрасове в ‘Дневнике писателя’ за декабрь 1877 года (см., например, статьи ‘Литературные мелочи’. — ‘Дело’, 1878, N 6, ‘Внутреннее обозрение’. — ОЗ, 1878, N 3, 4 и многие др.).
4 Стр. 298. По свидетельству Г. В. Плеханова, также выступавшего на похоронах Некрасова, эти слова Достоевского показались ‘вопиющей несправедливостью’ группе революционеров-семидесятников, членов общества ‘Земля и воля’. ‘Он был выше Пушкина! — закричали мы дружно и громко’ (Г. В. Плеханов, Литература и эстетика, т. II, Гослитиздат, М. 1958, стр. 208).
5 Стр. 299. Имеется в виду высказывание Скабичевского в обзоре ‘Мысли по поводу текущей литературы’ о том, что права молодежь, считающая Некрасова выше Пушкина и Лермонтова (БВ, 1878, N 6). Спор с Достоевским по этому вопросу Скабичевский продолжал в обзоре, помещенном в N 27 ‘Биржевых ведомостей’.
6 Стр. 299. Это выражение употреблено Белинским в том же, что и у Короленко, смысле как символ будущего счастливого общественного строя (статья ‘Руководство к всеобщей истории. Сочинение Фридриха Лоренца’. — Белинский, VI, 96).