В. Дорошевич
Похороны Н.М. Медведевой
‘Не таё…’.
Аким из ‘Власти тьмы’
* * *
КОММЕНТАРИИ
СПИСОК УСЛОВНЫХ СОКРАЩЕНИЙ
ПОХОРОНЫ Н.М. МЕДВЕДЕВОЙ
Похороны Н.М. Медведевой, Дорошевич Влас Михайлович, Год: 1899
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Театральная критика Власа Дорошевича / Сост., вступ. статья и коммент. С. В. Букчина.
Мн.: Харвест, 2004. (Воспоминания. Мемуары).
OCR Бычков М. Н.
Жалко, что умер старичок, кладбищенский дьякон, перехоронивший на Ваганьковском всех великих артистов.
Каждый раз, как, хоронили славного артиста Малого театра, старичок-дьякон обращался к живым всегда с одной и той же остротой:
— А, ведь, у нас, на Ваганьковском-то, труппа будет посильнее, чем у вас!
‘Труппа Ваганьковского кладбища’ увеличилась еще одной великой артисткой.
14-го октября, в день 75-летия Малого театра, опустили в могилу Надежду Михайловну Медведеву.
Расскажем, однако, об этом вдвойне печальном событии по порядку.
13-е октября. Отправляясь на Курский вокзал, встречать тело Н.М. Медведевой, я думаю:
— Ну, и толкотня же, наверное, будет.
Москва всегда умела не только при жизни, но и по смерти чтить своих выдающихся деятелей. Эта благородная черта была у нее в характере.
Приезжаю, — по платформе бродят несколько артистов.
— Должно быть, все в залах.
Но и в залах тесноты что-то не замечается. Там-сям два-три человека.
И среди них с недоумевающим видом ходит очень известный в Москве ‘специалист по описанию похорон’. Есть такой тип. О покойниках говорит ‘со смаком’. Он ‘покойника любит’. И когда умирает кто-нибудь из крупных деятелей, — у покойницкого писателя на лице торжество. Словно радуется добрый человек:
— Слава Богу! Случай попрактиковаться вышел!
Обращаюсь к нему:
— Я от Москвы поотвык. Скажите, как вы находите встречу? Для Москвы прилично?
Покойницкий писатель делает ‘высокоспециальное’ лицо:
— Судя по значительности покойника, публики неосновательно. Был, например, такой покойник Родон…
— Был такой упокойник.
— Так тогда, при встрече тела, публики было куда основательнее. В неустойке Москва. Не говоря уже о других значительных покойниках. Например, когда хоронили Ивана Васильевича Самарина…
Судя по всему, ничего похожего на Самаринские похороны не предвидится.
Что тогда было! Один теперь известный товарищ прокурора, тогда занимавшийся адвокатурой и репортерством, — в редакцию своей газеты даже отчет о похоронах доставить не мог: был задержан полицией за то, что ‘лез’, — до того была ошеломлена полиция наплывом публики на похороны ‘не генерала’.
Теперь, наверное, ни одного репортера по такому поводу не арестуют, — что жаль.
Встречаюсь с артистами Малого театра.
— Завтра, в день похорон, у вас спектакля, конечно, не будет?
— Нет, не беспокойтесь, будет!
Странно как-то.
Из 75-ти лет, две трети этого срока Н.М. Медведева служила украшением Малого театра. И в такой день ‘осиротевшую семью артистов’ заставлять играть!
Со стороны театрального начальства большая, большая странность.
— Да сами-то вы, господа артисты, просили, ходатайствовали, чтобы отменили спектакль в этот день?
— Нет. Не просили, неудобно… Как начальство посмотрит…
Гм… Если бы гг. артистам Малого театра стали выдавать чины за выслугу, они бы скоро дослужились до статских советников. Большие обнаруживаются способности!
— Кстати. У вас, ведь, завтра 75-летие театра. ‘Первого русского драматического театра’! Чем же ознаменовывается это событие? Спектакль какой-нибудь особенный?
— Н-нет… Ничем не ознаменовывается… Спектакль как спектакль…
— Что же ставится?
— ‘Идиот’.
В день 75-летия лучшего русского драматического театра поставить не Островского, не Гоголя, не Грибоедова, а безграмотную, бессовестную переделку господина Крылова! Поставить ‘Идиота’, которому бы и ни в какой день на образцовой сцене не место, потому что не дело образцовой сцены поощрять, — не скажем, по деликатности, кражу, а самоуправство над чужой собственностью, — а в такой день, в день 75-летнего юбилея…
— Да кто ж у вас репертуар-то составляет?
— Казначей скакового общества.
Казначей скакового общества участвует обыкновенно в составлении программы скачек. Но при чем же спортсменство в составлении репертуара?
— Таково уж новое теченье!
— Послушайте, однако, я тут не вижу даже всей труппы Малого театра?
— Все и не могли приехать встретить тело. Сегодня в Новом театре даже репетиция не отменена.
Тут уж я, каюсь, не поверил. Заехал потом сам в Новый театр:
— Была репетиция?
— Была-с.
Не отменить репетиции для драматической труппы в тот день, когда эта труппа должна встречать тело великой артистки!
Это уже даже и для спортсменов непростительно.
Будем с интересом ждать смерти Гальтимора. Может быть, тогда в Малом театре отменят хоть репетицию.
10 минут второго. Поезд пришел, пассажиры расходятся. К платформе подают траурный вагон, обитый внутри черной материей, артисты Малого театра и родственники покойной на руках выносят гроб Н.М. Медведевой и ставят на катафалк. Духовенство служит литию.
Если из толпы, окружающей катафалк, исключить любопытных, случайно попавших на зрелище, — останется очень небольшая кучка родственников, артистов Малого театра и три-четыре литератора.
Около меня стоит М.Н. Ермолова. Никогда еще я не видал у нашей знаменитой трагической артистки такого трагического лица. На нем написано глубокое, сильное, могучее горе. Великая ученица оплакивает великую учительницу.
Ермолова с трагическим, полным безутешной скорби лицом, — у гроба Медведевой, — это самое потрясающее, что было в этих похоронах. Единственное потрясающее. Единственное глубокое, единственно, что оставляло впечатление.
— Ну, что ж вы? Идите, возлагайте венок от ‘России’! — говорил мне коллега, московский журналист.
— А я возложу после венков от московской прессы.
— Вам придется, в таком случае, или не ждать ни минуты, или ждать очень долго. Ни одного венка от московской печати на гроб Медведевой нет.
— Не может быть?!
Во время похорон Самарина я сотрудничал в одной нищей, умиравшей московской газете. И то мы наскребли на дне кассы на маленький венок. Нельзя было литераторам не почтить памяти великого артиста.
Правда, мы не отличались в то время такой почтительностью: теперь московские газеты сообщают даже о проездах и отъездах, кажется, письмоводителей из участков.
Но, впрочем, может быть, московские газеты возложат свои венки завтра, в день похорон. Отложим их на завтра.
— А где же председатель Общества драматических писателей? Уж им-то, кажется, была и была полезна покойная?
Ах, председатель ужасно занят приготовлениями к завтраку в ‘Славянском базаре’, по случаю юбилея общества.
— Где же хоть секретарь?
И секретарь очень занят. Может быть, он как раз в настоящее время получает свои 17, — или сколько он там их получает, — тысяч!
— Ну, хоть казначей?
И казначей занят. Получает свои семь тысяч.
— Значит, от драматических писателей никого?
— Никого.
— А где же хоть венок ‘из приличия’?
— И венка нет.
Отложим и драматических писателей на завтра.
— А где артисты, директора частных сцен?
— И их никого нет.
И идя за гробом Н.М. Медведевой, который несут сослуживцы, я с удивлением спрашиваю соседа:
— В Москве я или не в Москве?
— В самой настоящей теперешней Москве.
14-е октября. День похорон.
Церковь Благовещения, на Тверской, конечно, полна. Не уместившиеся в церкви толкутся на паперти на церковном дворе.
— А был такой покойник Градов-Соколов, — бормочет мне ‘покойницкий писатель’, — так когда его хоронили, — куда больше тогда оживления было…
Ах, смолкните вы, г. покойницкий писатель! И без вас воспоминания о ‘прежней Москве’ и сравнения лезут в голову.
Пока идет служба в переполненной церкви, — на церковном дворе разговорился с одним старым театралом.
— Что это, скажите, тон у артистов Малого театра такой тихонький? Прежде, что-то помнится, ‘олимпийцы’ эти таким тоном не говорили.
— Как бы вам сказать! Немножко их Художественный театр ‘убивает’: уж очень московская публика тому театру поклоняться начала. А с другой стороны, — и это ‘слушайтесь начальства’ уж очень в ушах, словно похоронный колокол, гудит. Тут, знаете ли, притихнешь, когда только и говорят: ‘слушайтесь начальства, и ничего более’. Уж очень от театра ‘службой’ пахнуло. Ну, и призавял артист…
— Сегодня-то можно бы и оправиться. На их улице праздник, — 75-летие их славного театра. На их улице и скорбь: Н.М. Медведеву хоронят.
— В этот-то день и призавяли сильные. Тяжело служащим на похоронах артиста… Но много ли нам артистов хоронить осталось? Если так пойдет, мы, с Божьей помощью, больше исправным служащим, считающимся на хорошем счету, аплодировать будем.
Несут.
Поклониться артистке, для которой театр был храм, а не канцелярия.
Народ повалил из церкви. Понесли венки. Как-то отнеслись к памяти артистки, которую ‘боготворила вся Москва’?
Изо всей московской печати возложить на гроб великой артистки венок догадалась только одна газета — ‘Московский Листок’.
От Общества русских драматических писателей ни депутации, ни венка.
Можно же драматургам так предстоящей кормежкой увлечься, чтобы даже смерти Н.М. Медведевой не заметить.
От частных театров и венки есть, и кое-кто из актеров.
— А где же Корш? Он всегда на всех похоронах, бывало, больше всех вертелся, прыгал, — и вообще такое впечатление производил, словно он-то и есть ‘виновник торжества’.
— И Корша, представьте, нет. Да что Корша самого! Венка от его театра нет!
Игнорирует.
Тут уж я, прямо, с сожалением посмотрел на артистов Малого театра.
Если уж даже бывший содержатель вешалки до такой смелости дошел, — дело совсем в Москве плохо. Не обратить никакого внимания на похороны старейшей артистки Малого театра, — на такую дерзость г. Корш прежде бы не отважился.
Конечно, памяти почившей артистки это решительно все равно. Вот уж именно: ‘что он Гекубе’?
Да и публике тоже решительно все равно: ‘Театра-фарса’ нет, ‘Театр-водевиль’ есть. Не все ли равно?
Но как показатель того, насколько подупал в Москве ‘решпект’ Малого театра, — это характерно. Прежде, повторяю, г. Коршу такого ‘игнорирования’ Малого театра не пришло бы в голову.
Родственники и артист петербургской оперы г. Фигнер выносят гроб из церкви. Ставят на катафалк, печальное шествие трогается, — и, чем ближе к кладбищу, тем вереница провожатых становится все меньше и меньше, и на кладбище является уж так обидно мало, — что, если бы был жив старичок ваганьковский дьякон, перехоронивший всех великих артистов и повторявший всегда одну и ту же остроту, — он бы, наверное, удивился.
— Позвольте! Ту ли Медведеву хоронят? Ужели Надежду Михайловну?
На похоронах купца второй гильдии бывает в Москве народу не меньше, не говоря уже о купцах первой гильдии!
Гордость и украшение русской сцены, руководительницу и наставницу двух поколений артистов, носительницу лучших заветов великого прошлого, последнюю из ‘стаи славных’, — опускают в могилу, рядом с могилой ее мужа, артиста Охотина, для памятника которого сама Н.М. Медведева избрала горькие стихи Соймонова:
‘Он сердцем жил, и сердце это билось
Любовью чистой и святой,
Он в жизни шел тернистою тропой,
Так мудрено ль, что сердце то разбилось?’
Горькие стихи, которые звучат горьким упреком многим и многим закулисным терниям, которыми была усеяна дорога покойного артиста…
Зарычала земля, посыпавшаяся на гроб, — и у края могилы стал присяжный поверенный Шубинский.
Г-н Шубинский вызывал пред собравшимися, — увы! — малочисленными, — дорогой образ незабвенной артистки:
— Это было поистине редкое человеческое сердце, сохранившее неувядаемую молодость до последних мгновений жизни. Всем памятно ее прекрасное лицо, поражавшее своей моложавостью, ее речь, в минуту увлечения, так и звучавшая серебром молодости.
От этого описания, г. Шубинский перешел к определению того места, которое занимает покойная в истории театра:
— Говорят, бессмертие несвойственно сценическим деятелям. Я думаю иначе. Разве имена великих артистов, как символ бессмертия, не живут посреди нас? Разве имя Щепкина, к которому ближе всех по свойствам своего таланта стояла покойная, не близко нам? Разве, стоя среди двух исполинов непосредственности, великого гения трагедии — Мочалова и великого гения комедии — Садовского, Щепкин не оставил нам своих неувядаемых художественных заветов, великого художественного светоча, озаряющего до сих пор путь не только сцены, но и драматургии! Нет, все истинно художественное переживает своих творцов! Так и Надежда Михайловна, подобно незабвенному Щепкину, оставила нам великие заветы художественного реализма, воплощенные в ее несравненной игре, в целой плеяде прекрасных служительниц сценического искусства.
Упомянув о том, что все, кто обращался к покойной за помощью, советом, с сомнением, за указанием, — ‘уходили от нее утешенные, ободренные и просвещенные’, оратор закончил речь очерком общественной деятельности покойной:
— Свою полувековую деятельность покойная начала в эпоху, чуждую тому, что представляют собою театры в настоящие дни: жизненный прогресс еще не коснулся их. Тогда господствовали лишь казенные театры. Но время двигалось вперед, частные театры, составлявшие лишь достояние провинции, народились и в столицах, образовалось многолюдное сословие артистов частных сцен, а это, в свою очередь, выдвинуло и столь свойственную нашему времени идею коллективизма, постепенно стало ослабевать различие между служителями казенных и частных сцен, и вот в недавние дни преграда, разделявшая их, как бы разрушилась совсем, и все они собрались в братском союзе отпраздновать день общего единения. Кто же явился выразителем их чувств, надежд, заветов и ожиданий? Чей голос с искренностью и глубиною зазвучал в ответ на общие запросы сценической жизни? Это был голос Надежды Михайловны. Молодость, присущая ее сердцу, явила и здесь прекрасный отклик всеобщим надеждам и пожеланиям. Это была последняя ступень к великой памяти о ней. Ее прекрасное сердце надолго переживет ее. Я не говорю над ее могилой ‘вечная память’, а скажу ‘вечная слава’ знаменитой артистке, великой учительнице, прекрасной носительнице лучших сценических заветов.
И эти горячие, прекрасные слова звучали такой иронией при взгляде на маленькую кучку людей, окружавшую могилу.
— Надежда умерла! — прозвучал громкий, растроганный голос.
Это говорил старый товарищ покойной, М.А. Дурново, бывший артист Малого театра, удалившийся от дел.
Он сказал несколько слов о том, что ‘жив Малый театр’:
— Мы хороним трупы, но жива труппа.
Жива ли?
По крайней мере, не подает никаких признаков жизни.
Новая речь.
— Кто-нибудь из Малого театра?
— Нет. Один помощник присяжного поверенного.
Не надо вовсе быть Медведевой, чтобы на могиле произнес речь помощник присяжного поверенного! На чьих похоронах не произносят речей помощники присяжных поверенных? Они говорят для практики.
И всё.
Все с недоумением поглядывают на премьеров Малого театра.
Хоть бы одно слово!
Одно простое ‘спасибо’ от имени труппы великой учительнице.
Одно товарищеское ‘прости’.
Ни звука.
Да и говорят ли когда-нибудь эти господа, если даже у могилы Медведевой, в день 75-летия Малого театра, у них не рождается ни одной мысли, которую стоило бы высказать вслух.
Это производит тягостное впечатление…
Молчат премьеры, за ними молчат и второстепенные.
— Да неужели так-таки и нельзя ничего найти сказать о Медведевой?
— Как ничего? О такой артистке? О таком товарище? О таком человеке?
— Чего ж вы молчите?
— Неловко. Премьеры молчат, — а нам неудобно начинать первым!
О, господа, господа! Сколько превосходных чиновников потеряли в вашем лице наши департаменты!
И только один образ остается в памяти на этих похоронах ‘сослуживицы’, образ величественный, скорбный, прекрасный.
Это трагическое, полное скорби, горя лицо М.Н. Ермоловой, стоящей у могилы великой учительницы.
На могильном холме вырастает груда венков, — все расходятся.
Так кончаются эти скромные похороны, очень скромные для Медведевой, чересчур скромные для Москвы.
— Москва, однако…
— Чего там ‘однако’. Прямо — осрамилась Москва. Срамота-с. Не та Москва! Купец да вицмундир, — вот перед чем только и кланяется теперешняя Москва. Теперь в Москве и Аксаков умри, таких бы похорон не было. В Москве и жить тяжело, и умирать скверно.
Действительно… не таё…
Театральные очерки В.М. Дорошевича отдельными изданиями выходили всего дважды. Они составили восьмой том ‘Сцена’ девятитомного собрания сочинений писателя, выпущенного издательством И.Д. Сытина в 1905—1907 гг. Как и другими своими книгами, Дорошевич не занимался собранием сочинений, его тома составляли сотрудники сытинского издательства, и с этим обстоятельством связан достаточно случайный подбор произведений. Во всяком случае, за пределами театрального тома остались вещи более яркие по сравнению с большинством включенных в него. Поражает и малый объем книги, если иметь в виду написанное к тому времени автором на театральные темы.
Спустя год после смерти Дорошевича известный театральный критик А.Р. Кугель составил и выпустил со своим предисловием в издательстве ‘Петроград’ небольшую книжечку ‘Старая театральная Москва’ (Пг.—М., 1923), в которую вошли очерки и фельетоны, написанные с 1903 по 1916 год. Это был прекрасный выбор: основу книги составили настоящие перлы — очерки о Ермоловой, Ленском, Савиной, Рощине-Инсарове и других корифеях русской сцены. Недаром восемнадцать портретов, составляющих ее, как правило, входят в однотомники Дорошевича, начавшие появляться после долгого перерыва в 60-е годы, и в последующие издания (‘Рассказы и очерки’, М., ‘Московский рабочий’, 1962, 2-е изд., М., 1966, Избранные страницы. М., ‘Московский рабочий’, 1986, Рассказы и очерки. М., ‘Современник’, 1987). Дорошевич не раз возвращался к личностям и творчеству любимых актеров. Естественно, что эти ‘возвраты’ вели к повторам каких-то связанных с ними сюжетов. К примеру, в публиковавшихся в разное время, иногда с весьма значительным промежутком, очерках о М.Г. Савиной повторяется ‘история с полтавским помещиком’. Стремясь избежать этих повторов, Кугель применил метод монтажа: он составил очерк о Савиной из трех посвященных ей публикаций. Сделано это было чрезвычайно умело, ‘швов’ не только не видно, — впечатление таково, что именно так и было написано изначально. Были и другого рода сокращения. Сам Кугель во вступительной статье следующим образом объяснил свой редакторский подход: ‘Художественные элементы очерков Дорошевича, разумеется, остались нетронутыми, все остальное имело мало значения для него и, следовательно, к этому и не должно предъявлять особенно строгих требований… Местами сделаны небольшие, сравнительно, сокращения, касавшиеся, главным образом, газетной злободневности, ныне утратившей всякое значение. В общем, я старался сохранить для читателей не только то, что писал Дорошевич о театральной Москве, но и его самого, потому что наиболее интересное в этой книге — сам Дорошевич, как журналист и литератор’.
В связи с этим перед составителем при включении в настоящий том некоторых очерков встала проблема: правила научной подготовки текста требуют давать авторскую публикацию, но и сделанное Кугелем так хорошо, что грех от него отказываться. Поэтому был выбран ‘средний вариант’ — сохранен и кугелевский ‘монтаж’, и рядом даны те тексты Дорошевича, в которых большую часть составляет неиспользованное Кугелем. В каждом случае все эти обстоятельства разъяснены в комментариях.
Тем не менее за пределами и ‘кугелевского’ издания осталось множество театральных очерков, фельетонов, рецензий, пародий Дорошевича, вполне заслуживающих внимания современного читателя.
В настоящее издание, наиболее полно представляющее театральную часть литературного наследия Дорошевича, помимо очерков, составивших сборник ‘Старая театральная Москва’, целиком включен восьмой том собрания сочинений ‘Сцена’. Несколько вещей взято из четвертого и пятого томов собрания сочинений. Остальные произведения, составляющие большую часть настоящего однотомника, впервые перешли в книжное издание со страниц периодики — ‘Одесского листка’, ‘Петербургской газеты’, ‘России’, ‘Русского слова’.
Примечания А.Р. Кугеля, которыми он снабдил отдельные очерки, даны в тексте комментариев.
Тексты сверены с газетными публикациями. Следует отметить, что в последних нередко встречаются явные ошибки набора, которые, разумеется, учтены. Вместе с тем сохранены особенности оригинального, ‘неправильного’ синтаксиса Дорошевича, его знаменитой ‘короткой строки’, разбивающей фразу на ударные смысловые и эмоциональные части. Иностранные имена собственные в тексте вступительной статьи и комментариев даются в современном написании.
Старая театральная Москва. — В.М. Дорошевич. Старая театральная Москва. С предисловием А.Р. Кугеля. Пг.—М., ‘Петроград’, 1923.
Литераторы и общественные деятели. — В.М. Дорошевич. Собрание сочинений в девяти томах, т. IV. Литераторы и общественные деятели. М., издание Т-ва И.Д. Сытина, 1905.
Сцена. — В.М. Дорошевич. Собрание сочинений в девяти томах, т. VIII. Сцена. М., издание Т-ва И.Д. Сытина, 1907.
ГА РФ — Государственный архив Российской Федерации (Москва).
ГЦТМ — Государственный Центральный Театральный музей имени A.A. Бахрушина (Москва).
РГАЛИ — Российский государственный архив литературы и искусства (Москва).
ОРГБРФ — Отдел рукописей Государственной Библиотеки Российской Федерации (Москва).
ЦГИА РФ — Центральный Государственный Исторический архив Российской Федерации (Петербург).
Впервые — ‘Россия’, 1899, No 171 (под заголовком ‘В Москве’).
Эпиграф из пьесы Л.Н. Толстого ‘Власть тьмы’.
Медведева (по мужу — Гайдукова) Надежда Михайловна (1832—1899) — русская актриса, ученица М.С. Щепкина, с 1849 г. выступала на сцене Малого театра. Ее талант в особенности проявил себя в ролях пожилых светских женщин, главным образом в пьесах А.Н. Островского.
Отправляясь на Курский вокзал встречать тело Н.М. Медведевой… — Актриса умерла 24 сентября 1899 г. на острове Корфу (Греция).
14-го октября, в день 75-летия Малого театра… — Формирование труппы Малого театра началось в середине XVIII века. С 14 октября 1824 г. драматические спектакли были перенесены в здание, перестроенное по проекту архитектора О.И. Бове (дом Варгана на Петровской площади) и получившее название Малого театра. С этой датой и связан был его 75-летний юбилей в 1899 г.
Родон — см. ‘М.В. Лентовский’.
‘Идиот’… безграмотную, бессовестную переделку господина Крылова!— 14 октября 1899 г. на сцене Малого театра шла драма ‘Идиот’ В.А. Крылова и С. Сутугина (О.Г. Этингера) по роману Ф.М. Достоевского. См. также ‘Маленькое письмо’.
Да кто ж у вас репертуар-то составляет? Казначей скакового общества. — Имеется в виду Владимир Александрович Нелидов (1869—1926) — чиновник особых поручений при Московской конторе императорских театров с 1893 по 1900 гг., затем до 1907 г. заведующий репертуаром Малого театра и с 1907 по 1909 гг. управляющий его труппой. Был казначеем Московского скакового общества. Выступал как театральный критик (под псевдонимом Архелай) в газете ‘Русское слово’. В воспоминаниях называет Дорошевича своим ‘руководителем в газетных писаниях’ (В.А. Нелидов. Театральная Москва. Сорок лет московских театров. М., 2002, с. 320).
Новый театр — филиал Малого и Большого театров, работал в Москве в 1898—1907 гг., состоял из драматической и оперной трупп.
Не отменить репетиции для драматической труппы в тот день … — В.А. Нелидов, отмечая придирчивость прессы по отношению к театральным чиновникам, пишет в своих воспоминаниях: ‘Умирает осенью 1899 года в Крыму Медведева. Умирает сравнительно неожиданно, ее прах везут в Москву, и он должен прибыть в 12 часов дня, а за день до ее кончины выходит ‘журнал распоряжений’, где отпечатаны репетиции на неделю вперед. По положению Императорских театров ‘спектакли и репетиции в Императорских театрах отменяются только в случае кончины высочайших особ’ (статья закона, том 10). В 11 часов у нас в Малом в день прибытия тела назначена репетиция и если отменить ее официально, усердствующие субъекты донесут ‘куда надо’ и… пошла писать.
Придумали так: начали формально репетицию в 11 часов утра, через пять минут ее кончили (продолжительность в законе не указана), и все задолго до срока на вокзале. А наутро заметка самого Дорошевича, руководителя моих первых шагов журналистики и личного большого друга, заметка такая: ‘…А репетиция в Малом театре отменена не была. Не стоило. Умерла только Медведева. Подождем смерти Гальтимора (этот знаменитый жеребец всегда пускался в ход), тогда господин управляющий труппою, большой любитель спорта, даст Бог, отменит и спектакль’ (В.А. Нелидов. Театральная Москва. Сорок лет московских театров, с. 206—207).
Гальтимор — ‘был знаменитый конь, английский дербист, купленный Московским скаковым обществом для России’ (В.А. Нелидов. Театральная Москва. Сорок лет московских театров, с. 168).
Великомученица оплакивает великую учительницу. — Медведева открыла талант Ермоловой, поручив ей в свой бенефис (1870 г.) исполнение роли Эмилии Галотти в одноименной драме Г. Лессинга (вместо заболевшей Г.Н. Федотовой). Спектакль имел большой успех, и с того времени Медведева стала руководителем и другом Ермоловой.
…возлагайте венок от ‘России’! — Дорошевич в то время работал в петербургской газете ‘Россия’.
Во время похорон Самарина я работал в одной нищей, умиравшей московской газете. — И.В. Самарин (см. комм. к очерку ‘М.В. Лентовский’) умер 13 августа 1885 г. Дорошевич работал тогда в газете ‘Голос Москвы’ (см. комм, к очерку ‘Дмитрий Савватеевич Дмитриев’).
‘Московский листок’ — см. комм. к очерку ‘М.В. Лентовский’.
…что он Гекубе? — слова Гамлета из одноименной трагедии В. Шекспира.
‘Решпект’, респект — почет, уважение. Здесь: авторитет.
Охотин Василий Алексеевич (1850—1892) — артист Малого театра
…стихи Соймонова: ‘Он сердцем жил, и сердце это билось…’ — Соймонов Михаил Николаевич (1851—1888) — русский поэт. ‘Он сердцем жил…’ — цитата из стихотворения, опубликованного в его сборнике ‘Недопетые песни’. СПб., 1891.
Дурново Михаил Александрович (1837—1914) — актер Малого театра с 1870 по 1891 г.
Вицмундир — здесь: чиновник.
…и Аксаков умри… — Имеется в виду публицист И.С. Аксаков, умерший 27 января 1886 г. См. ‘М.В. Лентовский’.